История и культура России: мифы и реальность. Тома I-II

Д. Суворов.

История и культура России: мифы и реальность.

Том I

От Руси изначальной к Руси Святой.

Издание 2-е, дополненное.

Екатеринбург 2008

Суворов Д. В. История и культура России: мифы и реальность. Т. 1. – От Руси изначальной к Руси Святой. Главная идея книги – взгляд на отечественную историю под углом её демифологизации. Большая часть российского исторического пространства, по мнению автора, традиционно воспринимается большинством российских читателей сквозь призму многочисленных мифов и штампов, зачастую весьма далёких от того, что происходило в реальности. Указанную проблему автор решает путём привлечения документальных материалов: каждый период российской истории рассматривается с различных позиций, под разными углами и с различным «освещением». В книге даётся панорама многообразных, зачастую противоположных и неожиданных взглядов и концепций, читатель имеет возможность познакомиться с документами и описаниями современников описываемых событий, ведущих российских и зарубежных учёных. Издание рассчитано на 8 томов и охватывает весь путь российской истории от истоков древнерусской цивилизации до наших дней. Предлагаемый читателю 1-й том – «От Руси изначальной к Руси Святой» – охватывает период зарождения христианской цивилизации (рубеж 1-го тысячелетия до н. э.), а также расцвета Византии и цивилизаций кочевого мира (раннее средневековье) и возникновения раннеславянского общества до Куликовской битвы. В центре внимания – путь от Древней Руси к началу новой России. Книга рассчитана на широкий круг читателей.

2

От автора. Дорогой читатель, знаешь ли ты, что:  Кирилл и Мефодий были эмиссарами папы Римского;  славяне и русы – не одно и тоже;  Киевская Русь как государство (в современном смысле слова) не существовала;  Вещий Олег никогда не прибивал щит на врата Царьграда и не собирался «отмстить неразумным хазарам», поскольку был их союзником;  убийство князя Святослава было «заказано» не византийцами, а киевлянами;  Святополка Окаянного, скорее всего, напрасно обвиняют в убийстве Бориса и Глеба;  Украиной первоначально назывался район Москвы;  Чингис-хан, похоже, не был монголом и не на нём ответственность за кровопролитные войны начала XIII века;  в рядах Батыя сражались русичи;  Александр Невский и Батый – родственники;  годичная дань Золотой Орде для среднего русского крестьянина равнялась одной копейке в год;  Русь имела возможность порвать отношения с Золотой Ордой ещё за 20 лет до Куликова поля и мирным путём, но это было для неё невыгодно;  в конце XIV века в Москве существовал полный аналог власти папы Римского в его православном варианте;  человеком, заложившим юридическую основу русского самодержавия, был Мамай;  наконец, на Куликовом поле воины Дмитрия Донского воевали вовсе не с Ордой, а татары дрались на стороне Дмитрия, а не Мамая; Читатель может подумать, что это абсурд. Нет, это факты российской истории. Только не той, что мы привыкли воспринимать из учебников, фильмов и «популярных» книг, а другой, потаённой, скрытой от нас за семью печатями, но тем не менее абсолютно подлинной, документально засвидетельствованной. Именно истории, а не мифов о ней, которые разрослись настолько пышным цветом, что заслонили собой подлинные события. Перед нами – книга «История и культура России: мифы и реальность». В ней будет рассмотрена вся история нашей Родины от её истоков (и даже ранее!) до наших дней, до того, что мы сейчас все переживаем. Читатель сможет вместе с автором пройти по тем «лабиринтам» и «подземным ходам» нашего давнего и недавнего прошлого, которые традиционно остаются вне поля зрения россиян; услышать разноголосицу мнений современников и потомков о том или ином описываемом событии (общеизвестном или забытом); взглянуть на многие, казалось бы, 3

знакомые факты свежим взглядом; осмыслить, наконец, возможность того, что могло бы быть, но не произошло, почему, и что мы все от этого приобрели или потеряли. Многое в этой книге, возможно, покажется непривычным и даже спорным, но ведь «в споре рождается истина», не так ли? А любить свою Родину – значит, прежде всего, знать её прошлое. Каким бы не простым и драматичным оно не было. Итак, Вас ждёт путешествие в «землю незнаемую» тайн российской истории. Первый том книги – «от Руси изначальной к Руси святой» – посвящён периоду от зарождения древнерусской цивилизации до Куликовской битвы. Эта книга посвящена двум женщинам – двум самым главным женщинам в моей жизни. Первая – моя покойная бабушка и крёстная мать Нина Николаевна Суворова, которая была для меня всем – бабушкой, матерью, воспитателем, наставником; ей я обязан тем, кем я стал как личность. Вторая – самый дорогой мне человек на свете, моя любимая супруга Ирочка, И.П. Суворова, которая стала для меня больше, чем просто любимой женщиной – настоящим ангелом –хранителем, и которая оказала мне огромную и неоценимую помощь в работе над историческими документами и их систематизации; без этой помощи книга просто не могла бы состояться. Автор выражает свою глубокую и сердечную признательность за помощь в работе над книгой и в подготовке её публикации Екатеринбургскому Дворянскому Собранию, а также (ДАННЫЕ ОБ ИЗДАТЕЛЬСТВЕ).

4

Прекрасное дело – любовь к Родине, но ещё более прекрасное дело – любовь к истине. П. Чаадаев Познайте истину, и она сделает вас свободными. Евангелие от Иоанна. Доколе, невежды, будете любить невежество? доколе буйные будут услаждаться буйством? доколе глупцы будут ненавидеть знание? Книга Притчей Соломоновых (Ветхий Завет). Мы говорим о нелегкой судьбе России и русского народа. Мы пытаемся найти причины русских бед и неустройств. Мы ищем врагов, ссылаемся на природные условия, на военные напасти, на превратности истории. Мы остаемся в привычных рамках самооправдания. Мы по-прежнему не хотим заглянуть внутрь себя... С. Кравченко. В этом нет ничего нового, Ибо вообще ничего нового нет. Николай Рерих. Сейчас, в этот решающий миг, не устрашусь мирных и гневных ликов -- моих же проявлений. Иди вперед, произнося эти слова отчетливо и ясно, и помни их смысл. Не забывай их, ибо в этом тайная суть: уверенно познать, что все возникающее сейчас, даже если оно пугает, есть твое отражение. Тибетская «Книга великого освобождения». Начяти же ся тои пЬсни по былинамь сего врЬмене, а не по замыщлению Бояню. Слово о полку Игореве. 5

ГЛАВА 1. «ДА ВЕДАЮТ ПОТОМКИ ПРАВОСЛАВНЫХ…» («БЕЛЫЕ ПЯТНА» И «ЧЁРНЫЕ ДЫРЫ» ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИИ). В мае 1988 года, выступая на открытии Международной конференции, посвященной 1000-летию крещения Руси, академик Дмитрий Сергеевич Лихачев произнес удивительные и знаменательные слова (для того времени они прозвучали до известной степени вызывающе) Он говорил об экологии культуры. Все те опасности, которых нас приучили бояться, не смертельны – примерно так звучали слова Дмитрия Сергеевича. Угроза всеобщей термоядерной войны (которой тогда всех навязчиво пугали!) уже отступила. На пороге – эпоха локальных войн (каким же пророком оказался великий российский ученый!), они ужасны, но и здесь нет исторического тупика, и этот дракон может быть укрощен. На подходе – грандиозные политикоэкономические перемены (кстати, в том же 1988 году на страницах журнала «Урал» С. Андреев чуть ли не в деталях предсказал – на основе политикоэкономического анализа ситуации в СССР – весь процесс дезинтеграции советской империи и самого советского общества). Во весь голос заявляет о себе экологический вызов глобальных масштабов. И ещё, и ещё, и… И всё это – в руках человечества, всё это можно поправить. Даже и с экологией: имеем же мы прецедент, когда в Рейне и Великих Озёрах США 20 лет назад проявляли фотопленку, а нынче ловят форель! Но есть одна сфера, где разрушения невосполнимы: это – сфера культуры. Здесь ситуация подобна центральной нервной системе: нервные клетки, как известно, не восстанавливаются. Поэтому самая главная угроза для человечества в целом – культурная деградация. Именно это и имел в виду Д. Лихачёв, говоря об экологии культуры1.* Явление это не сугубо российское (о всеобщей «пролетаризации» как о раковой опухоли современной культуры, писали в ХХ веке О. Шпенглер, Г. Зиммель, Х. Оргета-и-Гассет, Й. Хейзинга), но для России – актуальное вдвойне и втройне. Разрушения в области нашей культуры – чудовищны. По сути, весь XX век в нашей стране происходил культурный суицид – бывший, в свою очередь, составной частью всеобщего самоуничтожения на одной шестой части Земли. Особенно горько, что всё сие делалось руками не чужеземцев, не захватчиков, не вследствие происков каких-нибудь “исторических врагов” или “мировой закулисы” (или что-нибудь в этом роде) – нет, всё было вполне по горькой сентенции из оперы М.Мусоргского “Хованщина”: “Грабят тебя, 1

Почти о том же самом, только применительно к политике, говорил в своей Нобелевской лекции А. Солженицын (констатируя, как всеобщее в ХХ веке явление бессилия цивилизации перед «внезапно оскалившимся варварством».) Но ведь и политика, по существу, и в широком смысле – составная часть культуры. 6

Русь, да грабят-то не иноземцы, а свои же лихие ребята”. Воистину прав был Э. Рязанов, говоря, что оперы Мусоргского у нас, к сожалению, всегда воспринимаются как свежие газетные новости… Несмотря на то, что за последнее десятилетие было сделано очень многое, чтобы изменить ситуацию к лучшему, она всё равно остаётся критической. По-прежнему десятки и сотни памятников архитектуры лежат в руинах (43 % всех монументальных памятников допетровской эпохи, по данным на 1988 год). В нашей родной Екатеринбургской епархии на одно восстановленное Верхотурье приходится множество храмов (причём отнюдь не маленьких!), в которых и досель – мерзость запустения (особенно в малых городах и сельской местности). По-прежнему, на блиц-вопрос: «Назовите с ходу великих русских писателей Серебряного века и Русского Зарубежья» – в студенческих аудиториях зависает неловкая напряженная пауза (многократно проверено). По-прежнему, на просьбу назвать имя создателей славянской письменности ответы варьируются от «Козьма Прутков» (филфак МГУ, 1988 г.) до «Иван Фёдоров» (Екатеринбург, 1998 г.). По-прежнему, не менее десятка крупнейших русских композиторов рубежа XIX-XX века почти не исполняются (среди них – С.Ляпунов, С.Василенко, Н. Рославец, А.Мосолов, В. Ребиков, Н.Черепнин, А. Лурье): данное обстоятельство вызывает недоумение даже у иностранцев. Наконец, если китайские школьники даже в эпоху Мао спокойно сочиняли школьные поэтические экспромты в стиле поэтов эпохи Чу (IV до Р.Х.) или Тан (VIII в.), то российская учащаяся молодёжь о сю пору не в состоянии читать древнерусскую литературу в подлиннике – просто по причине неумения владеть языковой культурой средневековой Руси. Из 1000-летнего периода восточнославянской словесности как минимум лет 700 (XI-XVII вв.) для сегодняшней читающей России – «земля незнаема»: ни одно считающее себя цивилизованным общество не может воспринимать такое положение нормальным. Во всей этой достаточно безрадостной картине – а её безрадостность усугубляется тем, что (как убедительно показали 90-е годы) культура у нас и поныне существует по пресловутому «остаточному принципу» и, судя по всему, это надолго – есть один, центральный пункт проблемы. Это – положение в нашем историческом мировоззрении. История – это то место, где вышеописанная «экология культуры» достигает своего апогея, и вот почему. С одной стороны, история есть наука о прошедшем (в определенном смысле всё, что было вчера и даже час назад, уже история). Но история – это, прежде всего, знание о деяниях людей: «история всегда есть пересечение миллионов воль» (Ф. Энгельс). Историю – сознательно или бессознательно – творят огромные массы людей, и люди же, оглядываясь на содеянное, ищут в нём смысл и оправдание сегодняшнего и перспективы завтрашнего. В этом смысле историческое знание всегда служит человечеству определённую методологическую службу в качестве некоего футурологического моделирования (культура, по Д. Лихачёву, это, прежде всего, память). 7

Вполне по А.Пушкину: человек, забывший прошлое, не понимает настоящего и не владеет будущим (именно поэтому любая тирания стремится лишить людей исторического знания с целью сделать из них «манкуртов», «Иванов Непомнящих» – такими легче манипулировать). Не случайно В.Ходасевич называл подобную практику большевизма «духовным вампиризмом». Но отсюда вытекает со всей неизбежностью страшный вывод: разрушения и потери в данной области не просто прискорбны – они физически опасны. Они могут в прямом смысле слова убивать. То, как мы в масштабе страны с достойной тинэйджеров легкостью и бездумностью ввязались в две жуткие по последствиям ( в том числе и перспективным) войны – в Афганистане и Чечне – показывает, до каких трагических пределов может дойти элементарное историческое невежество, незнание даже самых элементарных реалий совсем недавнего прошлого2.* Ибо человек, лишенный в своём сознании правильных исторических ориентиров, просто не в состоянии адекватно ориентироваться и в сегодняшней обстановке (а тем более на перспективу). Он начинает действовать в духе афоризма Конфуция – «ловить черного кота в тёмной комнате, где этого кота нет». Именно это с нами всеми сегодня и происходит. И здесь во всём своём грозном значении встаёт та кардинальная проблема, которой и посвящён весь предлагаемый читателю лекционный цикл – проблемы демифологизации нашего исторического сознания. Термин «демифологизация» предложен немецким протестантским философом XX века Рудольфом Бультманом. О. А. Мень достаточно справедливо критиковал его, отметив, что вообще демифологизировать человеческое сознание в принципе невозможно – мифологичность в широком смысле есть составная часть психической деятельности человека. Ему вторит отечественный мыслитель А. Гулыга: «Миф – форма мысли, свойственная человеку: разрушение мифа ведёт не к победе рационализма, а к утверждению другого мифа. Демифологизация невозможна!». Однако, применительно к узкопрофильному кругу проблем, связанных с историей и историческим сознанием, демифологизация представляется возможной и даже необходимой. «Миф не безобиден, и обращаться с ним следует осторожно, как с неразряженной бомбой – предупреждал Лев Гумилёв. – В мифе есть своя логика, разрешающая противоположные высказывания. Формальная логика с запретом противоречия – антитеза мифа. Но ведь это есть право на безответственность и беспочвенность суждений – то есть на ложь, пусть бессознательную: от бессознательности и искренности лжеца ничуть не легче… Мифотворчество – противник науки… Неисчислимы беды, 2

В советские годы ходил трагикомический анекдот. М. Тэтчер в разговоре с М.Горбачёвым говорит: «Я вас за Афган не виню – я старая империалистка. Но почему вы со мной не посоветовались – я бы рассказала вам, как нас оттуда три раза ногами вперёд вынесли!» 8

происходящие от предвзятых мнений и оценок. Главная заслуга науки в том, что она, часто с мучительными усилиями, вскрывает застарелые предубеждения, никогда не доказанные и как будто и не требующие доказательств… Мифы, несмотря на призрачность своей природы, совсем не безвредны: они норовят подменить собой эмпирические обобщения наблюдаемых фактов, то есть занять место науки и заменить аргументацию декларациями, подлежащими принятию без критики (разрядка моя – Д.С.) Проверить данные мифа невозможно: когда он торжествует, наступает упадок науки, да и всей культуры». Об этом же предупреждал знаменитый американский писатель Айзек Азимов: «Степенно развивавшемуся научному знанию всегда приходилось бороться против… неуступчивой и неколебимой веры» (того, на чём единственно и стоит любая мифология – Д. С.). Вот он, диагноз болезни применительно к интересующей нас проблеме! Наше историческое сознание до такой степени засорено мифами, что мы (сами того не замечая) представляем себе вместо российской истории мифологию о российской истории. Ибо нет в нашем прошлом (и давнем, и недавнем) ни одного участка, который был бы свободен от мифов. Многие из них просто напрочь вытеснили факты и уверенно заняли их место. Достаточно вспомнить такие чуть ли не с молоком матери впитанные феномены, как «татаро-монгольское иго», «освобождение Руси от ига в результате Куликовской битвы», «прогрессивное значение реформ Петра I», «крестьянские войны под руководством С.Разина и Е.Пугачева», «добровольное присоединение к России таких-то и таких-то народов», «декабристы – первые революционеры России» и т.д. и т.п. Сказать в лоб, что всё это – фантомы и мифы (если не просто фальсификация) – значит, подставить себя под большой риск: как же, ведь «святыни»! Между тем ситуация обстоит именно так, как я сейчас обрисовал её. Замифологизированность отечественной истории – ситуация отнюдь не только российская: она характерна абсолютно для всех стран и культур (как съязвил известный военный писатель-диссидент В. Суворов, во всех странах изучают историю по принципу «наша мама – самая лучшая). Классические и хрестоматийные примеры – «наполеоновская легенда» во Франции, сказания о Робин Гуде в Англии и о Вильгельме Телле в Швейцарии, «феномен Марии Стюарт» в Шотландии или модернизированный (благодаря кинематографу) эпос о ковбойском Диком Западе в США. И там мифы обладают своеобразной завораживающей красотой и «самодостаточностью» – особенно, когда к их созданию подключаются гении: так, у нас легенда о декабристах начинала создаваться Пушкиным и Некрасовым, а заканчивали её создатели фильма «Звезда пленительного счастья» (точно также и во Франции к формированию «наполеоновской легенды» приложили руку чуть ли не десятки корифеев французского искусства, начиная с Т. Жерико, П. Беранже и П. Мериме, легенда же о «кровавом Ричарде III» освящена авторитетом Шекспира). И там роль исторического мифа как подменяющего историю «духовного агрессора» давным-давно осознана как опасность (этой 9

теме, к примеру, посвящены многие произведения Ст. Цвейга, польского историка Я. Ю. Липского, американского писателя и философа Р.П.Уоррена и других). Но для России данная проблема стоит особенно остро, и тому есть ряд причин. Дело в том, что в нашей стране в деле мифологического «замусоривания» исторического сознания сошлись и слились два потока – фольклорный, стихийно-бессознательный, и сознательнофальсифицирующий. Первый – явление абсолютно естественное: массовому сознанию свойственно мифологизировать и фольклоризировать всё происходящее вообще. Причём искажение фактов здесь происходит по простейшей схеме: все линии искусственно спрямляются, все краски поляризуются. Мифологии свойственно «чёрно-белое» мышление без полутонов: персонажи и события либо приобретают однозначно положительную (героическую или сакральную, с оттенком святости) окраску, либо откровенно демонизируются. Так возникают образы, с одной стороны, героев, которым следует поклоняться и отливать в бронзе (но, упаси Боже, никогда не только что не критиковать, но даже и не анализировать!), а с другой – злодеев и врагов, в коих нет ничего человеческого (и не требуется, хотя бы в какой-то степени, понять их!) Кроме того, фольклорному сознанию свойственно персонифицировать события: так появляются на свет фигуры типа Ивана Сусанина (скорее всего, как конкретная личность, реально не существовавшего). По такому принципу, к примеру, на наших глазах произошла мифологизация трагических событий октября 1993 года: сейчас даже в прессе стало традицией тиражировать именно эту, полуфольклорнополуфальсифицированную версию октябрьской драмы (добрые депутаты против злого президента). Как отмечал классик европейской культурологии ХХ века румынский мыслитель Мирча Элиадэ, историческая память народов крайне избирательна, легко мифологизируется, производит нужную подборку исторических фактов (в желательном для собственного самолюбия направлении) и даже жёстко прессингует историческую науку, требуя от неё не перечить «эпической» и «патриотической» традиции… Но наряду с этим на ниве искажения нашей истории активно и плодотворно потрудились и профессиональные фальсификаторы. В России их деятельность продолжалась несколько столетий – как минимум с петровского времени (хотя и в средневековую эпоху наши незабвенные несторы и пимены, как выяснилось, отнюдь не были безгрешными по этой части!). Официоз – и великокняжеский, и императорский – внёс свою малопочтенную лепту в то, чтобы представить «потомкам православных» минувшую судьбу их Родины чуточку не так, как это было на самом деле. А в советскую эпоху мы сталкиваемся с беспрецедентным феноменом – когда имела место попытка (и, увы, небезуспешная) вообще целиком заменить историю мифом – от начала и до конца! Как известно, советский идеологический истэблишмент активно внедрял в сознание характерную историософскую схему, представляющую собой (в перевёрнутом виде) 10

некую чудовищную вариацию на тему библейской концепции истории. Вся история России до 1917 г. рассматривалась, как предыстория собственно и единственно заслуживающего называться историей временного отрезка – разумеется, с 7 ноября 1917 года, причём, по мысли авторов этой концепции, всё предыдущее историческое бытие России однолинейно направлено к этой сакральной дате как историческая неизбежность. Аналог с Ветхим и Новым заветом настолько крикливо бросается в глаза, что выводы напрашиваются сами собой (и их уже давно сделали два крупнейших протестантских философа XX века – Райнхольд Нибур и Пауль Тиллих, констатировав псевдорелигиозный характер всей советской идеологической системы)3. Аналогии простираются и дальше: Ленин как Мессия, его последователи – «апостолы» и партия – «церковь», даже кощунственное подобие Троицы (Маркс – Ленин – Троцкий, Маркс – Ленин – Сталин, Маркс – Энгельс – Ленин) – вплоть до идеи коммунизма как конца истории в самом что ни на есть апокалиптическом смысле этого слова4.* Всё, что не вписывалось в данную схему, просто безжалостно отсекалось, а поскольку не вписывалось практически ничего, то… Прибавьте к этому абсолютно монопольный, не терпящий даже слабого подобия альтернативности характер деятельности советской идеологии, и искомая картина вырисовывается в деталях (кстати, эта монопольность есть также псевдорелигиозная черта: какие ещё могут быть альтернативы «единственно верному учению», новому святому Писанию?). При всей внешней хаотичности захлестнувшего российское историческое сознание мифотворчества можно чётко выделить три группы признаков, по которым группируются мифологические тенденции и с которыми надлежит вести борьбу. На наш взгляд, они следующие. Первое. Неизжитое наследие т. н. «исторического материализма» (или, если хотите, вульгарно-социологического подхода к истории). Это, на сегодняшний день, самый легкий (на первый взгляд) противник для исследователя, ибо монопольные позиции истматом уже бесповоротно утрачены: как минимум, последние 7-8 лет данная методика бытует уже в качестве лишь одной из многих возможных – и это прекрасно. Но здесь мы имеем дело с ситуацией, когда «мёртвый хватает живого». Во-первых, инерция истматовского мышления очень сильна и далеко ещё не преодолена – особенно это бросается в глаза, когда знакомишься с современными пособиями (и для среднего, и для высшего образования). Во-вторых, и это 3

О неоязыческой псевдорелигиозности советской идеократии обстоятельно и аргументированно писали также такие корифеи философской мысли ХХ века, как С. Франк, Ф. Степун, о. Г. Флоровский, о. А. Шмеман, Р. Гароди, Л. Альтюссер, Г. Маркузе, М. Хоркхаймер, К. Поппер, И. Лакатос, Ю. Бохеньски, П. Фейерабенд. 4

Любопытно, что на Западе практически ту же концепцию (но уже с позиций грядущего торжества либерализма во всём мире) предложил Ф. Фукуяма в книге «Конец истории», впрочем, события 90-х гг. заставили его в определённой степени дезавуировать свои прежние взгляды. 11

главное, истмат (как уже отмечалось выше) по отношению к фактологическому материалу действовал в духе печально знаменитого Прокруста – отсекал всё, что в его «ложе» не укладывалось (или соответственно искажал до неузнаваемости). Отсюда характерная ситуация: в наше сознание была внедрена специфическая подборка фактов (или псевдофактов), кои всеми искренно воспринимались как аксиомы. Поэтому – и в этом ядовитый гротеск ситуации – многие, даже не исповедующие истматовские концепции, бессознательно пользуются порожденными этими концепциями «историческими призраками». Примеров тому множество, имя им – легион. Я уже не говорю о том, что т. н. «формационный» подход к истории (смена общественно-экономических формаций как главное содержание и смысл истории – кардинальная «интервенция» марксизма в историческую науку) настолько капитально вбит даже не в сознание, а скорей в подсознание абсолютно всех, кто общается с историей, что практически не приходилось доселе сталкиваться с ситуацией полной свободы от упомянутого подхода рассуждающей или пишущей братии (фундаментальные труды учёных типа Л. Гумилёва, о. А. Меня, М. Петрова, А. Ахиезера, В. Кантора, Ю. Лотмана, Д. Лихачёва или даже экзотического тандема Г. Носовский – А. Фоменко, разумеется, не в счёт, но общую тенденцию в историческом сознании, увы, пока определяют не они). Второе. Агрессивное наследие великодержавного шовинизма. Этот враг гораздо опаснее по двум причинам. Во-первых, он много старше и «традиционнее» истмата – его корни в нашей историософии уходят чуть ли не к идее «Третьего Рима» (если ещё не глубже), у него солидный исторический багаж, наработанный 300-летней традицией исторического официоза императорской России (я уже не говорю о том, что он подпитывается «снизу» естественной для любого народа националистической гордыней как реликтом неизжитого язычества). Вовторых, и это самое опасное, великодержавно-имперские амбиции в нашей стране – и политически, и (соответственно) идеологически – отнюдь не стали достоянием вчерашнего дня. Напротив, анализ современной ситуации показывает: чем более сложной становится политическая, экономическая и социальная обстановка внутри и вне России, тем чаще правящая элита прибегает к великодержавно-шовинистическим «раздражителям» для решения своих проблем (или для отвлечения других от их проблем). При этом идеологи подобного подхода всегда крайне агрессивны (вот образчик – требование современной журналистки Е. Черниковой: «Кто ещё раз прилюдно скажет, что российская история ему хоть чем-то не нравится – приостановка гражданства!». Не больше и не меньше6.). Всё это реанимирует 6

Дорогие читатели, кому из вас нравится княжеская раздробленность Руси? ужасы междоусобиц? Батыево разорение? опричнина? Смутное время? крепостное право? геноцид раскольников? человеческие кости на несколько метров в глубину болот под основанием Петербурга? беспредел эпохи дворцовых переворотов? бироновщина? Салтычиха? кровавые эксцессы пугачёвщины? позор Аустерлица? аракчеевские военные поселения? расстрел на Сенатской площади 14 декабря 1825 года? Пушкин под дулом 12

в сознании людей старые, многократно клишированные стереотипы и снова «сон разума рождает чудовищ». С примерами искажения исторических фактов по шовинистической схеме мы сталкиваемся, что называется, с пелёнок: такие «артефакты», как «татаро-монгольское иго» или «добровольное присоединение» (как вариант: «прогрессивное значение присоединения») имеют именно такую природу. По такой схеме оправдывается и «сакрализируется» вся военная история России (причём реальная подоплёка войн, их результаты и цена, а также все военные неудачи России остаются за кадром). По такой же схеме выстраивается всё отношение к окружающему миру (чаще всего он выступает в образе врага). Иногда доходит до карикатуры, типа следующего феномена: «Первый партизан Денис Давыдов» (на самом деле Давыдов был второй партизан, а первым был… принц фон Виценгероде, но немецкая фамилия подкачала, и не вписался в традицию!), сплошь и рядом жертвами подобной практики становятся ни в чём не повинные исторические деятели, истинные герои Отечества (хрестоматийный пример – отношение к Барклаю-де-Толли, на доброй памяти которого сплясали гопака все, кому не лень – от его недоброжелателей-современников до И.Сталина). Стоит также отметить, что определенную дань вышеописанной тенденции отдали почти все наиболее значительные историки и мыслители России от В.Татищева и Н.Карамзина до Д.Лихачёва и Л.Гумилёва (в их числе, увы, А.Пушкин и Ф.Достоевский): отдали абсолютно искренне, с позиций патриотизма. Данное обстоятельство делает борьбу с шовинистической трактовкой истории особенно трудной: ведь оппоненты в любой момент могут, как козырного туза, бросить на весы железобетонный аргумент: «А как же Пушкин в стихотворении «Клеветникам России» или Достоевский в «Дневнике писателя»? «Спорить с гением трудно, особенно когда он не прав» – заметил Л.Гумилёв (и это, кстати, относится и к нему самому). Вообще грань между патриотизмом и национализмом-шовинизмом бывает весьма зыбкой, и шовинисты всегда крикливо называют себя «патриотами» (именно это имел в виду О. Уайльд, саркастично заметив: «Патриотизм есть религия фанатиков и негодяев»): единственным критерием здесь, пожалуй, могут быть только слова Д.Лихачёва: «Патриотизм есть любовь к Родине, а национализм – ненависть к соседям». Но и любовь для Дантеса и Достоевский на каторге? поражения в Крымской и русско-японской войнах? первомартовское убийство Царя-Освободителя и «совиные крыла» победоносцевщины? Ходынка и Кровавое воскресенье? бездарный крах самодержавия в 1917 году? братоубийственная вакханалия гражданской войны? Ипатьевский дом? коллективизация и Голодомор? 1937 год? ГУЛАГ? катастрофа 1941 года? ад ленинградской блокады? глумление над Зощенко, Ахматовой и Шостаковичем? «кукурузная эпопея»? многократно прерванные постсталинские реформы? гнилостный запашок брежневского «застоя»? унизительное в своей никчёмности крушение СССР? афганская и чеченская трагедии?.. Не нравится? Поздравляю вас – согласно редакции Е. Черниковой, вы все автоматически становитесь кандидатами на лишение российского гражданства… Таковы гримасы «официального патриотизма». 13

историка не должна быть слепой, иначе торжествует примитивное национальное чванство (по типу сентенции В.Пикуля: «Русский солдат всегда прав!»). Так или иначе, но эта проблема в плане преодоления мифологических завалов – одна из самых сложных и актуальных. Третье, и последнее, в значительной степени вытекающее из всего предыдущего – глухота и высокомерие к новым историческим и философским методикам. Это – тоже наследие марксизма: Энгельс, к слову, прямо признавался, что новейшая европейская философия после Л.Фейербаха его вообще не интересовала (а «после Фейербаха» между прочим, только при жизни Энгельса работали А.Шопенгауэр, О.Конт, С.Кьёркегор, Ф.Ницше, Г.Спенсер, А.Бергсон, В.Соловьёв и ещё многие философы много значительней Фейербаха, да и самого Энгельса тоже!). Несмотря на то, что сейчас наступило время пышного расцвета многих новых исторических методологий, некоторая напряженная выжидательность по отношению к ним в исторической науке всё же имеет место – последнее опять-таки весьма заметно при знакомстве с современными историческими учебниками (т. е., с теми единственными пособиями, по которым громадное большинство сегодняшних молодых знакомится с историей!). Читая такие публикации, не можешь отделаться от впечатления, что все методологические новации, если и присутствуют, то в качестве некоей «острой приправы» к основному, абсолютно традиционному вульгарномарксистскому «блюду» (а в школьных учебниках сплошь и рядом и «приправа» отсутствует!). Кроме того, судьба самих новых методик в нынешних российских условиях также бывает весьма неожиданной и неадекватной тому, для чего они создавались. Классический и печальный пример – судьба наследия Л. Гумилёва. Как известно, Л. Гумилёв был страстным и яростным борцом против мифов в истории, и в борьбе с ними он немало преуспел (правда, параллельно создал целый букет новых, своих мифов, но это уже судьба почти всех крупных учёных-историков – «все люди, все человеки», у каждого свои слабости и пристрастия, и чем крупнее исследователь, тем больше он бывает в плену у собственных концепций!). Изюминка, однако, в следующем. На сегодняшний день ситуация с оценками гумилёвского наследия сложилась поистине трагифарсовая. С одной стороны, академические круги по-прежнему дружно морщатся при одном упоминании имени Льва Николаевича или же снисходительно изрекают ставшую модной ныне ложь: «Ну что, талантливый человек, но он же поэт (!!!), а не учёный» (при этом не забывая «контрабандой» использовать в собственных работах едва ли не все идеи и даже термины Л.Гумилёва – «этнос», «пассионарность», «надлом», «инерция», «обскурация» и т.д.). С другой – и это ещё хуже – фанатичные «гумилёвцы» весьма преуспели в сотворении из наследия своего кумира «нового истмата», нового «всесильного и верного учения». Идёт попытка объявить теорию Гумилёва универсальной историософской методикой и объяснять с её помощью все факты хотя бы российской истории – вполне в традициях советского времени (что 14

характерно, близкие к гумилёвскому наследию теории А.Тойнби, К.Ясперса, П.Сорокина и другие игнорируются или яростно критикуются – опять традиция псевдорелигиозной безальтернативности!). При этом тиражируются и объявляются панацеей не сильные, а слабые стороны наследия Гумилёва – не его гениальные исторические открытия, а его весьма спорные историософские концепции, быстро становящиеся новой мифологией (что, естественно, вызывает справедливую критику, но в адрес не «гумилёвцев», а самого Гумилёва, который в данной ситуации, в общем-то, неповинен). И уж совсем гротескно то, что своим знамением гумилёвское наследие несколько раз пытались провозгласить национал-патриоты типа А. Невзорова и Г.Зюганова (правда, не получается – не влезает Гумилёв в националшовинистические рамки как исследователь). До сих пор не знаю, что для наследия великого российского учёного хуже – академическое пренебрежение или фанатско-кликушеское «возвеличивание» (и тем более попытки доморощенных ультра сделать с ним то, что в Третьем рейхе сделали с Ницше…). Совершенно аналогичная ситуация в церковных и околоцерковных кругах складывается и вокруг творческого наследия замечательного российского философа Серебряного века И. Ильина (тоже – и искусственная вульгаризация и сознательное упрощение идей философа, и тиражирование наиболее проблематичных его идей при замалчивании идей наиболее сильных и интересных, и попытка объявить наследие «кастрированного» таким образом философа новым Священным Писанием. Страдает от этого, разумеется, только Ильин…). Каков же выход из создавшейся ситуации?.. Представляется, что для создания действительно объективной картины должны быть выполнены по меньшей мере пять необходимых условий. А). Стереотип должен уступить место факту. Поэтому абсолютной основой для суждения должен быть документ в самом широком смысле этого слова. Если та или иная концепция вступает в противоречие с документально-фактологической стороной дела, она должна быть пересмотрена, скорректирована или отвергнута. Эта главная причина, по которой нельзя стопроцентно доверять ни одному из самых великих мэтров исторической науки – от Геродота и Плутарха до наших современников: у каждого из них была своя концепция, т. е., элемент тенденциозности. Тем более это относится к устойчивым аксиоматическим представлениям, как бы не требующим доказательств – здесь чаще всего и встречаются «заминированные» мифами участки. Господствующим должен быть принцип верификации (проверяемости): там, где не удаётся стопроцентно не подтвердить, не опровергнуть тот или иной факт или феномен, надлежит откровенно признать дискуссионность или гипотетичность ситуации. Тиражирование привычных, но не подтверждающихся или скомпрометированных версий по причине их традиционности, освящённости силой авторитета или в силу присутствия сакральных мотивов – преступление против науки. 15

Б). Демифологизация невозможна без максимальной деидеологизации исторического сознания. Наследие прямолинейно понятых идей историка М.Покровского об истории как «политике, обращенной в прошлое», должно быть отвергнуто раз и навсегда. Чем больше степень идеологической «подкладки» у исследователя, тем больше вероятность, что на каком-то этапе он начнёт сортировать материал по принципу пригодности или непригодности последнего взглядам и убеждениям автора (т. е., в угоду идеологии). Идеальный вариант – когда историк чётко разграничивает фактологию и идеологию: последняя проявляется тогда лишь в авторских комментариях и не вытесняет факты (именно такое положение – в трудах Н.Карамзина, В.Нечволодова, С.Соловьёва, В.Ключевского, С. Платонова, Е. Шмурло, П. Милюкова); однако, чаще наблюдается агрессивное вторжение идеологических моментов. Хрестоматийный и драматический пример – последняя книга Л.Гумилёва «От Руси к России», где имеет место откровенная подборка фактов по схеме «идеологической совместимости» авторской концепции (полный аналог с традициями советской исторической школы – горький парадокс!). Эта ещё одна причина «кризиса доверия к авторитетам»: воздержаться от тех или иных форм «идеологизации» не удаётся практически никому (анализ наследия таких корифеев зарубежной науки, как А.Тойнби, К.Ясперс, О.Шпенглер, М.Элиадэ, Й.Хейзинга, М. Блок, Ф. Бродель, Л. Февр, М. Хальбвакс, Ф. Арьес, Ч. Данинг, Дж. Биллингтон, полностью подтверждает данное предположение). В). Отсюда вытекает самое важное: все без исключения факты и феномены истории подлежит рассматривать с разных позиций и пользуясь сразу несколькими источниками (то, что английский классический философ Ф. Бэкон называл «перекрёстным экспериментом» (experimentum crusus), а в современной гносеологии и именуется, как уже говорилось, «принципом верификации» – т. е., проверяемости). «Наука начинается там, где на два одинаковых вопроса даётся два одинаковых ответа» (подлинные слова великого русского физиолога И.Сеченова). Когда на пересечении разных документов и авторских позиций по данному факту возникает идентичная картина, это есть момент истины. И наоборот: если по конкретному историческому моменту или вопросу – пускай на первый взгляд общеизвестному – имеет место разноголосица мнений и оценок или детали происходящего у разных интерпретаторов сильно разнятся – это сигнал: здесь что-то скрыто! В любом случае исследователь, занимающийся вполне конкретной проблемой, должен – вне зависимости от собственной позиции – довести до сведения аудитории наличие иных, пусть абсолютно противоречивых версий и оценок. Более того: если эти оценки и версии (а подчас и детали фактологии) совершенно не укладываются в схему и производят хаотическое впечатление, подлежит либо честно сообщить об этом и констатировать крайне дискуссионный характер описываемого феномена, либо попытаться разобраться в нём (зачастую это требует почти криминалистических усилий). Но ни в коем случае не пытаться «подстричь» и «причесать» – совершая это, автор делает себе харакири как историку. 16

В этой связи не могу не удержаться от того, чтобы не воззвать к авторитету, и привожу слова одного из виднейших историков и социальных философов ХХ века, британца Робина Дж. Коллингвуда: «Критерием истины, оправдывающим утверждения историка, никогда не служит тот факт, что их содержание было дано ему источником… Любой источник может быть испорчен: этот автор предубеждён, тот получил ложную информацию, эта надпись неверно прочтена плохим специалистом…, этот черепок смещён из своего временного слоя неопытным археологом, а тот – невинным кроликом. Критически мыслящий историк должен выявить и исправить все подобные искажения. И делает он это, только решая для себя, является ли картина прошлого, создаваемая на основе данного свидетельства, связной и непрерывной картиной, имеющей исторический смысл… Мы уже знаем, чем не является свидетельство. Оно – не готовое историческое знание, которое должен поглотить и низвергнуть обратно ум историка. Свидетельством является всё, что историк может использовать в качестве такового… Обогащение исторического знания осуществляется главным образом путём отыскания способов того, как использовать в качестве свидетельства для исторического доказательства тот или иной воспринимаемый факт, который историки до сего времени считали бесполезным (разрядка моя – Д.С.). В истории, как и во всех серьёзных предметах, никакой результат не является окончательным. Свидетельства прошлого, находящиеся в нашем распоряжении при решении любой конкретной проблемы, меняются с изменением исторического метода и при изменении компетентности историков… Каждый новый историк не удовлетворяется тем, что даёт новые ответы на старые вопросы: он должен пересматривать и самые вопросы… Каждое настоящее обладает собственным прошлым». К этому надо добавить классическое положение герменевтики – современной философской школы, занимающейся проблемами понимания и интерпретации: «Смысл есть контекст» (формулировка принадлежит классику герменевтики, немецкому философу ХХ века Гансу-Георгу Гадамеру). Т. е., согласно этой максиме (абсолютно справедливой), ни один информативный факт (в том числе и исторический) невозможно правильно понять без предпонимания (снова термин Гадамера), не включая его в необходимую систему имеющих отношение к данному факту информационных координат. Здесь – один из центров всей проблемы исторического мифотворчества: сплошь и рядом искажения информации (и мифы в том числе) возникают именно в силу того, что при рассмотрения того или иного факта последний не включается в исторический, культурный, социальный или иной контекст. Кроме того, при рассмотрении контекста того или иного исторического явления необходимо помнить, что все объекты исторического знания – не статичные элементы, а системы (хотя бы потому, что в любой исторической коллизии участвуют несколько персонажей, а несколько объектов уже – система), подверженные всем закономерностям теории систем. Одна из них, едва ли не самая важная для нашей проблематики – флуктуальность (т. е., 17

подверженность воздействиям извне) и взаимосвязь всех элементов системы. Как гласит известный в кибернетике принцип эмерджентности, один новый элемент, введённый в систему, меняет всю систему. Согласно теории, разработанной российско-бельгийским учёным, Нобелевским лауреатом Ильёй Романовичем Пригожиным (в соавторстве с его коллегой Изабеллой Стенгерс, Бельгия), «направление эволюции любой системы не предзадано извне – оно творится постоянно на самых разных кибернетических уровнях… Саморазвитие – это постоянно осуществляемый выбор (начиная с молекулярного уровня), где господствует случайность, неустойчивость (так называемый принцип стохастики7– Д. С.)… Любая система способна претерпевать множество бифуркаций («развилок» альтернатив, за которой та или иная альтернатива оказывается отвергнутой – Д. С.) – т. е., взрывных изменений, дающих новые, непредсказуемые направления эволюции… Чем более сложна система, тем более она обладает повышенной чувствительностью по отношению к флуктуациям – отклонениям от средних равновесных (стационарных) состояний: даже малые флуктуации в состоянии усиливаться и изменять всю структуру (главный и фундаментальный вывод всей теории Пригожина - Стенгерс – Д. С.). В мире господствует неравновесность, разноупорядоченность, нелинейные отношения, в которых даже малый сигнал на входе может вызвать сколь угодно сильный отклик на выходе». Эта теория на сегодняшний день является общепризнанной в мире науки и лежит в фундаменте новой, динамично развивающейся научной дисциплины – синергетики. Данный вывод был сделан в ХХ веке, но фактически – применительно к истории – его сформулировал ещё В. Ключевский в следующих строках: «Бесконечное разнообразие союзов, из которых слагается человеческое общество, происходит оттого, что основные элементы общежития в разных местах и в разные времена являются не в одинаковом подборе, приходят в различные сочетания, а разнообразие этих сочетаний создается в свою очередь не только количеством и подбором составных частей, большею или меньшею сложностью людских союзов, но и различным соотношением одних и тех же элементов, например, преобладанием одного из них над другими. В этом разнообразии, коренная причина которого в бесконечных изменениях взаимодействия исторических сил, самое важное то, что элементы общежития в различных сочетаниях и положениях обнаруживают неодинаковые свойства и действия, повертываются перед наблюдателем различными сторонами своей природы. Благодаря тому даже в однородных союзах одни и те же элементы стоят и действуют неодинаково». К этому моменту восприятия прошлого (и настоящего тоже!) нам предстоит возвращаться постоянно на протяжении всего предлагаемого читателю лекционного цикла. Г). Ещё один момент, довольно редко прорывающийся на страницы исторических трудов – рассмотрение альтернатив исторического процесса. У 7

В переводе с греческого – «неопределённость». 18

нас стало традицией представление, что «история не знает сослагательного наклонения». Неправда! Историю делают люди и любому историческому деянию предшествует определенный выбор (сказанное, между прочим, напрямую вытекает из вышеизложенной теории Пригожина - Стенгерс). Образно говоря, Александр Македонский мог не жечь свои корабли, Цезарь – не переходить Рубикон, Владимир Красно Солнышко – не крестить Русь, Лютер – не порывать с Ватиканом, Робеспьер – не учинять якобинский террор, Наполеон – не нападать на Россию, Гитлер – не развязывать мировую войну, Трумэн – не бомбить Хиросиму, а Ельцин – не вводить войска в Чечню. В любом случае каждый из описанных выше поступков конкретного политика не был единственно возможным. Даже начав что-либо предпринимать, до какого-то момента есть возможность остановиться или дать «задний ход». Только с некоего определенного мгновения – кибернетики называют это «точкой бифуркации» – процесс становится необратимым и неумолимо движется к логическому завершению, но и тут, на каждом конкретном этапе данного процесса возникает множество альтернатив (к примеру, Наполеон и Гитлер теоретически могли одуматься не только в начале своей карьеры, но и в самом её разгаре и даже ближе к финишу – у обоих была такая возможность!). Следовательно, никакой исторической предопределённости не существует, и это также является прямым следствием идей синергетики (вообще у меня иногда закрадывается еретическая мысль: многие труды историков и писателей советской поры как будто созданы в исламском мире – до такой степени сквозит в них характерный восточный фатализм!). Историческая реальность всегда одна, а возможность и альтернатив – всегда несколько. И в связи с этим всегда представляет интерес вопрос о виртуальности в исторических «точках бифуркации». Иначе говоря, всегда есть смысл поставить вопрос: а что могло бы быть, если бы…? Вопрос этот отнюдь не праздный, ибо «ошибки, как и люди, могут совершать целые народы, и платят они потом за это подчас через целые столетия» (слова писателя и историка Д. Балашова). Во всяком случае, для исследователя момент упущенной возможности в истории не менее интересен, чем фактология возможности реализованной (разумеется, при этом нужно соблюдать крайнюю научную осторожность и не поддаваться полёту чересчур творческого воображения). Д). И, наконец, последнее. История неотделима от культуры. Вопервых, об исторических событиях потомки судят прежде всего по культурным артефактам (несмотря на то, что они зачастую дают неадекватную картину исторической ситуации, о чём неоднократно предупреждал Л.Гумилёв). Во-вторых, мифы, недопустимые в собственно истории, прекрасно находят свою «экологическую нишу» в сфере культуры и искусства и в таком качестве прекрасно сосуществуют с наукой в неких «параллельных мирах», иногда даже почти не пересекаясь с ней (именно так сожительствуют с историческими фактами «наполеоновская легенда», «миф о декабристах», вестерны или фильм братьев Васильевых «Чапаев»). Наконец, в третьих, культура автономна, самодостаточна и обладает своей 19

собственной, изначально ей присущей («имманентной», как сказали бы философы) способностью к автономному, независящему от исторического контекста развитию. Именно поэтому смогли состояться такие всемирно известные феномены, как античная (в частности, афинская) культура, Каролингский ренессанс, эпоха Возрождения, барокко, культура петровской эпохи, Просвещение, романтизм, Серебряный век. В этой связи представляется невозможным изучать собственно историю в отрыве от истории культуры: они взаимно дополняют друг друга. Более того: как это ни парадоксально, но факты культуры и искусства, создавая зачастую иллюзорную картину бытия на каждом конкретном историческом отрезке, одновременно обладают подчас свойством высшей художественной реальности, способной прояснить очень и очень многое (об этом в своё время весьма точно писала В. Новодворская применительно к наследию С. Эйзенштейна). Таким образом, вопросы истории культуры не могут остаться вне поля зрения исследователя, какой бы участок исторического прошлого он не рассматривал: крупнейший нидерландский мыслитель ХХ в. Й. Хейзинга даже считал, что «история есть форма духовной культуры, посредством которой человек узнаёт о своём прошлом». Как видите, задачи поставлены вполне глобальные: разрешить их в течении одной жизни вряд ли возможно. Но… «Конечно невозможно, но мы попробуем» – говорил булгаковский Воланд, и мы последуем его совету. Итак, перед вами цикл лекций «История и культура России: мифы и реальность». Сей «предерзостный прожект» представляет собой попытку изложить всю историю России «от Гостомысла до Тимашева» по методологии, предложенной выше. Мы пускаемся в плавание по бурным волнам российской истории, взяв себе девизом не пушкинское «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман», а аристотелевское – «Платон мне друг, но истина дороже». И ещё вольтеровское: «Я не согласен ни с одним вашим словом, но готов отдать жизнь за то, чтобы вы могли это слово высказать». Прошу не воспринимать всё то, что предлагается Вашему вниманию, как истину в последней инстанции, но единственно – как информацию к размышлению.

20

ГЛАВА 2. «В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО» (у истоков христианства). I. Прежде чем в нашем повествовании речь зайдет собственно об истории России, нам предстоит своего рода предыстория. Дело в том, что многие, если не большинство реалий отечественной истории невозможно правильно понять и оценить вне того культурного контекста, который их сопровождает и сопутствует. А поскольку Россия цивилизационно состоялась в рамках христианской цивилизации (и культура России — в широком смысле слова — имеет в значительной степени корни, уходящие в данный цивилизационный пласт), естественно, что возникает необходимость разобраться в неясных или затемненных моментах проблематики, связанной с генезисом христианства. Как увидим впоследствии, таких моментов немало и замифологизированность отечественной истории начинается именно отсюда. Мифы здесь имеют троякое происхождение и соответственно группируются и развиваются в трех направлениях. Во-первых. Несмотря на то, что христианство есть безусловно универсалистская, наднациональная религия, резко и непримиримо противостоящая любому национализму8 (как сказано в посланиях апостола Павла, «несть ни эллина, ни иудея, а только сыны Божии»)9, на практике постоянно имеют место попытки «приватизировать» христианство применительно к своему этносу. Такая практика имеет откровенно языческие корни (идея национального бога — чисто языческая идея; в этом смысле национализм есть неизжитое язычество) и характерна абсолютно для всех времен и народов. Вот красноречивое свидетельство тому. Приводим высказывания трех разных людей, сказанные в разные годы и в разных странах. «Я верю, что Всевышний — тоже южанин!» (генерал Роберт Эдвард Ли, США, 1862 г., из обращения к солдатам Юга во время Гражданской войны). «Восславим Всевышнего, показавшего себя добрым французом!» (маршал Фернан Фош, Франция, 1923 г., текст юбилейного приглашения к 5летию победы в Первой мировой войне). «Я всегда подозревал, что Всевышний — шотландец» (фельдмаршал Бернард Монтгомери, Великобритания, 1944 г., сказано во время боев в Голландии наполовину в шутку, но все же, все же...). 8

В этом смысле типичный для шовинистического и клерикального сознания «зоологический патриотизм» (слова В. Соловьёва), заключающийся в агрессивном непринятии любого «чужого», никакого отношения к христианству не имеет – сколько бы воинствующие «нацпатриоты» и юродствующие кликуши не доказывали обратное. 9 Это характерно и для ислама, который представляет собой вариацию на тему раннего христианства (об этом подробнее — в следующей главе). 21

Как видите, времена и широты меняются, а наивное языческое самомнение — нет; психологически под каждым из вышеизложенных постулатов мог бы подписаться любой папуас, чукча или амазонский индеец, который молится деревянному божку об удачной охоте и ломает его в случае охоты безрезультатной. Я, разумеется, не собираюсь ставить знак равенства между туземцами и историческими деятелями типа Р. Ли, Ф. Фоша или Б. Монтгомери: просто последние использовали в своих словах отработанные столетиями клише психологических архетипов массового сознания («коллективное бессознательное», по К. Юнгу). Проблема эта, как видите, не сугубо русская, но для России она остра вдвойне, ибо идея «русского бога» (полный абсурд, с точки зрения Евангелия!) необычайно прочно угнездилась в российском религиозном сознании. Именно этот момент саркастически подметил А. Пушкин в «Евгении Онегине»: «Гроза двенадцатого года Настала — кто тут нам помог? Остервенение народа, Барклай, зима иль русский бог?» Сарказм поэта будет понятен лучше, если мы вспомним, что слова «русский бог» в армейской (особенно солдатской) среде были расхожим и привычным словосочетанием. То есть формальные христиане почти на уровне привычки мыслили языческими категориями. Невольно вспоминаются и горчайшие стихи прекрасного поэта пушкинского круга, князя П. Вяземского: Бог голодных, бог холодных, Нищих вдоль и поперек, Бог имений недоходных Вот он, вот он, русский бог. Бог грудей и жоп отвислых, Бог лаптей и пухлых ног, Горьких лиц и сливок кислых, Вот он, вот он, русский бог. К глупым полон благодати, К умным беспощадно строг, Бог всего, что есть некстати – Вот он, вот он, русский бог… Прискорбно, но только таким «национальный бог» (чисто языческий!) быть и может, и к Богу Писания он не имеет никакого отношения…

22

Между прочим, пресловутая проблема антисемитизма (как и любой ксенофобии) коренится в упомянутой подмене понятий10. Об этом свидетельствует любопытный факт, имевший место в конце 80-х гг. в Москве. На митинге общества «Память» один из членов этого общества, впервые (!!!) в жизни услышав о том, что Христос родился в Израиле, тут же... сорвал с себя крест и растоптал его. Если Христос не «русский бог», то я его топчу (чем не туземец с божком?). При этом незадачливого «памятника» отнюдь не смущало изображение Богородицы на флаге собственной организации... Вспоминаются ни на йоту не потерявшие актуальности слова Н. Бердяева: «Современные скифы поют гимны не сверхкультурному, а докультурному состоянию… они язычники, в них клокочет кровь людей, не приобщенных к тайне искупления. В России «скифская» идеология есть своего рода языческий национализм, переходящий в нехристианский и антихристианский мессианизм». Во-вторых. Практически все ныне существующие христианские церкви (а современное русское православие в особенности) поражены своеобразной формой гордыни, выражающейся в признании своей трактовки учения Христа как единственно верной и считающей все без исключения прочие взгляды на проблему (в том числе и учения иных христианских конфессий — «братьев во Христе», по Евангелию) ересью11. Подобная позиция3, безусловно, также восходит к языческим пережиткам: не случайно применительно к русскому православию Владимир Соловьев охарактеризовал ситуацию как «криптоязычество» (язычество под крестом), а Н. Бердяев — как «православие без христианства»12. На практике это выражается в раздувании догматических различий между церквами в ущерб тому главному и фундаментальному, что их объединяет и ради чего вообще все, собственно, это и затевалось (современная РПЦ, к примеру, католическую специфику в догматике однозначно квалифицирует ни больше, ни меньше, как «отпадение от веры», «антихристианство» и даже… «сатанизм»!13) и, особенно, в преувеличенном внимании к обрядовой стороне дела: сей факт еще самим Иисусом был осмыслен как соблазн и грех и не случайно в трудах русских религиозных мыслителей-вольнодумцев — от Максима Грека до о. А. Меня — трактовался как «обрядоверие». (Как информация к размышлению для всевозможных кликушествующих: ещё на 10

О теологических причинах антисемитизма будет рассказано в данной главе ниже. С точки зрения психологии это не что иное, как классическое проявление так называемого «родительского Я-состояния», которые выражается характерной посылкой «Есть два мнения – моё и неправильное», и оценивается психологами как параноидальное. 12 Анекдотический, но факт. В 1997 Государственная Дума РФ приняла Закон о Русской православной церкви (совершенно неконституционный, к слову), где в преамбуле признана "особая роль православия", а затем сказано буквально следующее: «Кроме него (православия – Д. С.) уважаются также христианство (курсив мой – Д. С.), ислам, буддизм, иудаизм и другие религии". Так прав был Бердяев или нет?! 13 Сомневающихся отсылаю к брошюрам, продающимся в церковных книжных лавках Екатеринбургской епархии. 11

23

Вселенских соборах отцы церкви вынесли не подлежащий обжалованию вердикт: обрядоверие – не христианство! Именно так, и не иначе). Как вы сами понимаете, подобная практика отнюдь не способствует нормальному научному интересу к корням христианства и не случайно, что среди российских верующих людей, разбирающихся в сути вопроса, встретить труднее, чем живого динозавра. В-третьих (и это, пожалуй, самое основное). Дело в том, что по отношению к Библии уже на протяжении целого тысячелетия сталкиваются два противоположных информационных подхода. Один из них, самый старый и самый привычный — буквальное и прямолинейное понимание библейских текстов: он был абсолютным официозом в средние века (между прочим, почти все процессы против еретиков в то время имели именно эту основу). Такая точка зрения базировалась на взгляде, что авторы Писания были слепыми орудиями в руках Духа Божия и, следовательно, текст Библии был непосредственно продиктован Богом от начала и до конца (так считали некоторый «отцы церкви» II века — Юстин, Тертуллиан, Афинагор). «При таком вербалистском (от лат. verbum — слово) понимании каждое слово, каждая буква Библии должна пониматься буквально, без малейшей историкофилологической критики, ибо перед нами будет не произведение человека, а лишь запись Божественных глаголов» (о. А. Мень). Этот взгляд на проблему получил название вербализма (хотя здесь очень уместен термин «буквализм»). Именно он ответственен за надуманный, высосанный из пальца пресловутый конфликт науки и религии (искусственность этого конфликта в том, что религия, наука и искусство суть разные методики познания мира; их инструментарий познания лежит в разных плоскостях)14. Другой подход к проблеме, прямо противоположный, получил название библейской критики. Суть его прекрасно сформулирована русским православным мыслителем о. Иннокентием Херсонским в середине XIX века: «Кому принадлежит право испытывать Откровение по его признакам? Без сомнения — уму. Он и есть первый орган воли Божьей: другого пути в сем случае нельзя и представить... Первое, с чего он должен начать, есть критика. Должно узнать те источники, в коих заключается Откровение; должно проверить (разрядка моя. — Д.С.) подлинность памятников и достоверность свидетельств; должно познать, как содержатся в них и как вытекают из них истины религии. Словом, составить о нем ясное понятие». 14

И именно вербализм несёт главную ответственность за кризис традиционной религиозности в Новое время – когда люди, привыкшие читать Писание буквально, при первом же знакомстве с данными науки переживали «крушение веры» (что-то по типу вполне реально зафиксированной гротескной фразы одного российского генерала в годы Великих реформ Александра II: «Если Бога нет, тот какой же я генерал?!»). Так, В. Короленко вспоминал родственника своего отца, побывавшего в Пулковской обсерватории и… мгновенно усомнившийся в Библии (там ведь сказано, что Иисус Навин остановил солнце, а астрономия этому противоречит категорически! Значит?..). А всё потому, что читал Ветхий Завет буквально… 24

То есть речь идет об анализе Библии с научной точки зрения, о сверке библейской информации с теми эмпирическими данными, которыми располагает по интересующей нас проблематике человечество на сегодняшний день. Подобный подход только на первый взгляд может показаться модернистским — на самом деле он нисколько не младше буквализма. Его исповедовали такие «столпы» святоотеческой литературы, как св. Василий Великий и св. Иоанн Златоуст: последний говорил о том, что библейские авторы «употребляли грубые речения приспособительно к немощи человеческой, снисходя к обычаю человеческому... ибо они говорили людям, которые не могли служить иначе». В средние века на позициях библейской критики стояли многие классики схоластической философии — такие, как Фома Аквинский и Пьер Абеляр; последний указывал на то, что «человеческому разуму принадлежит Богом данное право избирать из противоречивых текстов тот, который более выдерживает разумную критику», и выделял в Библии три элемента: Божественное Откровение, личные черты писателя и обстоятельства написания (эпоха, фактологическая осведомленность автора, стилистика текста, особенности его записи и сохранения и т.д.). Подобный подход к вопросу побеждает в эпоху Ренессанса (правда, ранний протестантизм опять совершал резкий скачок в сторону буквализма) и окончательно восторжествовал в Новое время даже в среде церковной. Показательно, что в ХХ веке в числе адептов критического метода оказались не только ученые католические (А. Люази, А. Лагранж, К. Ранер) и протестантские (М. Дибелиус, В. Олбрайт. Р. Бультман, Д. Бонхеффер, А. Швейцер), но и многие римские папы: так, Лев XIII в своей энциклике от 1893 г. указал на «невозможность принятия вербализма», он же в 1902 г. создал Библейскую комиссию по изучению Писания (впоследствии Пий Х реорганизовал ее в Библейский институт — крупнейший в современном мире научный центр по изучению Библии), а энциклика Пия XII (1943 г.) прямо указала на «необходимость изучения литературного жанра того или иного библейского писания» (т.е. необходимости критического подхода). Солидная традиция такого рода накоплена и в православии: в XIX веке на ниве критической библеистики трудились А. Карташов, Т. Каптерев, С. Трубецкой, Вл. Соловьев, П. Ленорский, епископ Сильвестр, уже упоминавшийся о. Иннокентий Херсонский, а в ХХ веке — о. П. Флоренский, о. Г. Флоровский, о. И. Брячининов, А. Князев, о. С. Булгаков, Г. Федотов, о. А. Шмеман, о. И. Мейендорф, о. Н. Афанасьев, о. С. Желудков, о. А. Мень. И, тем не менее, именно в русском православии путь библейской критики был особенно тернист. «Над этой отраслью богословия, — отмечал Т. Федотов, — сильнее всего тяготела рука духовной цензуры». «Все усилия талантливых русских ученых-библеистов, — вторит ему о. А. Мень, — были парализованы общим «охранительством», которое царило в духовных школах и контролировало богословские исследования». От себя добавлю: 25

положение и досель не намного изменилось к лучшему15, и само понятие «библейская критика» в современной церковной печати вызывает яростное отторжение. Позорный акт сожжения книг о. А. Меня, о. А. Шмемана, о. И. Мейендорфа и о. Н. Афанасьева во дворе Екатеринбургской епархии в 1998 г. по прямому попустительству тогдашнего архиерея Никона (которому за сие ничего не было поставлено на вид со стороны патриархата!) красноречиво свидетельствует, в каких средневековых (по существу) формах может проходить сопротивление консерваторов от церкви, причем сопротивление не новому, а «хорошо забытому старому» (упомянутые авторы «виновны» в том же, что и Иоанн Златоуст, которому отрубили руку; П. Абеляр, которого кастрировали, и Максим Грек, которого сгноили в ссылке!). Между тем критический подход (до сих пор экзотичный в России и потому зачастую вызывающий аллергию традиционалистов) абсолютно не посягает на веру в боговдохновенность Писания, в чем его иногда упрекают. Речь идет только о том, чтобы «перевести религиозный опыт первых христиан на язык современного человека» (Р. Бультман). Кроме того, буквализм фактически забывает о важнейшем догматическом каноне и католицизма, и протестантизма, и православия — о богочеловеческой природе Мессии (отсюда, кстати, крайняя неприязнь православных консерваторов к произведениям светского искусства о Христе на протяжении последних 200 лет!)16. «Учение о священном писателе как о пассивном инструменте игнорирует богочеловеческий характер Домостроительства Божия» — отмечает о. А. Мень и добавляет: «Библейская критика есть наука, изучающая Св. Писание как литературное произведение (курсив мой – Д. С.): она рассматривает вопросы разночтений в рукописях, определяет время написания и авторство той или иной книги. На помощь ей приходят история Древнего Востока, археология, филология: они помогают уточнить подлинный смысл того, что хотел связать священный автор (курсив мой – Д. С.)… Людям, сжившимся с детства со старыми концепциями Священной Истории, многое здесь должно показаться странным, непривычным и даже режущим слух. Но поиски правды должны быть для нас дороже любых привычек и традиций. А реальная история, реальная жизнь всегда прекрасней вымысла, даже самого причудливого». Из всего вышесказанного читателю, скорее всего, уже должно быть ясно, в каком направлении пойдет наш разговор. Поскольку литература по 15

Сомневающимся опять-таки предлагаю сходить в книжную лавку любого православного храма Екатеринбургской епархии, посмотреть, что там продают (по идейной направленности) и попытаться найти там книги хотя бы одного из вышеназванных авторов. Если найдёте – Нобелевская премия у вас в кармане… 16 Примеров множество – от обструкции, устроенной в начале ХХ века церковными консерваторами поэту Константину Романову (между прочим, великому князю из царствующей династии!) за его пьесу «Царь Иудейский», и до откровенной истерии, организуемой современными мракобесами по поводу классической рок-оперы Э. Л. Уэббера «Иисус Христос – суперзвезда» (вплоть до массовых акций в ряде городов России с единственной целью – сорвать спектакль!). 26

вопросу громадна и пересказ ее не входит в задачу автора (если помните, наша главная цель — историческая демифологизация!), нам предстоит провести своего рода сжатый аналитический обзор основных узловых моментов истории возникновения христианства (с позиций библейскокритического метода). Такой «блиц-экскурс» нам будет методологически необходим во всех последующих лекциях о собственно российской проблематике — просто для того, чтобы в очередной раз не попасть в капкан привычных, но ложных стереотипов. Для того, чтобы картина была предельно объективной, нужно в данном разговоре выслушать не только христианскую, но и иудейскую точку зрения, чего почти никогда не делается (хотя бы потому, что все, о чем пойдет речь, происходило в Палестине и является неотъемлемой составной частью еврейской истории). Очень надеюсь, что религиозные чувства никого из читателей (вне зависимости от их конфессиональной принадлежности) не будут оскорблены: повторяю, речь идет об исключительно фактологических реалиях. II. Первые главы Библии, как известно, повествуют о сотворении мира. Уже начиная с XVIII века, никто из серьезных исследователей (даже церковных) не пытается буквально трактовать библейский рассказ о сотворении мира и всем, что за этим последовало: общепринятым стал взгляд, что мы имеет дело с философской притчей. Дискуссии, как трактовать эти притчи, не утихают уже 200 лет, и мы здесь не будем касаться данной проблемы. Интересующий нас сегодня материал начинается с рассказа о праотцах. Историчны ли фигуры Авраама, Иакова и Иосифа? На этот вопрос по сей день нет однозначного ответа. С одной стороны, никаких сведений о них за пределами Библии не сохранилось (и не должно было сохраниться, ибо сами кочевники-семиты — а предки евреев были тогда именно таковы — не имели письменности, а великие державы древности — такие, как Египет, Вавилон или Хеттское царство — просто не интересовались делами «варваров»). Кроме того, наверное, прав польский историк Х. Ловмяньский, говоря, что «народная фантазия всегда склонна персонифицировать праисторию своего народа: так создала она Крака («основатель» Кракова), Варша («основатель» Варшавы), Чеха, Руса и много подобных фикций» (от себя добавлю: в Риме — это Ромул и Рем, в Киеве — Кий, Щек, Хорив и сестра их Лыбедь). С другой стороны... Вот мнение о. А. Меня: «Как правило, в преданиях и легендах народов мы видим стремление к идеализации и возвеличиванию героев прошлого. Обычно это какие-то исполины, наделенные сверхчеловеческими чертами и совершающие неслыханные подвиги. Ничего подобного мы не находим в книге Бытия, сохранившей древние предания о патриархах. Писание изображает их живыми, реальными людьми с обычными человеческими слабостями. Перед нами не полубоги, а типичные полуномады Востока, то робкие и 27

осторожные, то безрассудно храбрые, в одних случаях не лишенные лукавства, в других искренние и правдивые». То есть в фигурах праотцов (так, как они обрисованы в Библии) очень много совершенно нетипичного для мифов реализма, и это наводит на размышления. Между прочим, один из ведущих западных археологов ХХ в. В. Олбрайт высказался по данному поводу вполне определенно: «Авраам, Исаак и Иаков уже не кажутся больше изолированными фигурами... теперь они предстали перед нами как дети своей эпохи, которые носили те же имена, ходили по тем же местам, посещали те же города, и имели те же обычаи, что и их современники. Иными словами, рассказы о патриархах имеют историческую основу». Слова В. Олбрайта, кроме прочего, ставят одну чрезвычайно важную проблему, которую просто обязан прояснить для себя любой честный исследователь, касающийся Библии. Дело в том, что в плане историческом Библия написана с иудеоцентристских позиций: все в ней (начиная именно с рассказа об Аврааме) вертится вокруг еврейской истории и еврейского народа. Все, что за пределами проблем иудаики, в Библии где-то на периферии, и это создает (вольно или невольно) искажение исторической перспективы. «Для непосвященного читателя может сложиться впечатление, что все тогда происходило исключительно вокруг Израиля; на самом деле это была глухая периферия тогдашнего цивилизованного мира», — отметил в свое время Л. Гумилев. Поэтому только методика библейской критики (в частности, сопоставления библейских и внебиблейских исторических источников) позволяют нам конкретизировать картину: в противном случае Писание моментально становится уязвимой мишенью для критики (что с ним и происходило в XVIII-XIX вв.). С этой позиции нужно подойти и к первой фундаментальной фигуре нашего разговора — пророку Моисею. Долгое время его пытались представить героем мифа на основании того, что его имя не упоминается в египетских памятниках (хотя сей аргумент слабоват — сколько документов древности погибло, не дойдя до потомков!) и, что более существенно, что в его биографии есть явно фольклорные моменты. Общеизвестен мотив Моисея — младенца брошенного в реку в корзине: этот эпизод в точности воспроизводится в жизнеописаниях Кира Великого, Саргона Аккадского (знаменитых властителей Древнего Востока), в легенде об основателе Рима Ромуле, а также в индийской религиозно-эпической книге «Махабхарате» (царица Кунти и ее сын от солнечного бога Карна). Такой параллелизм биографий явно отдает фольклоризацией (хотя, как писал о. А. Мень, «легенды, как правило, окружают действо великих людей... в биографиях святых и мудрецов, полководцев и художников есть много похожего, но из этого не вытекает, что, например, история Наполеона есть вариация на тему истории Александра Македонского»). В целом же, однако, на сегодняшний день большинство серьезных и авторитетных исследователей склоняется к историчности фигуры Моисея. Вот несколько взятых наугад констатаций западных библеистов: 28

«Рассказ Библии о Моисее, взятый в общих чертах, не вызывает серьезных сомнений в своей достоверности» (Д. Фрэзер). «История Востока, археология, география, сравнительное изучение религий — все говорит в пользу того, что Моисей такая же реальная фигура, как и другие великие основатели вероучений» (В. Олбрайт). «Основные черты религии Израиля (веру в Ягве как Избавителя, веру в завет и избранничество народа Ягве, идею теократии, праздник Пасхи, отсутствие вульгарной мифологии) мы должны признать за подлинные специфически Моисею принадлежащие мысли» (К. Корниль). «Хотя мы ничего не знаем о его (Моисея. — Д.С.) деятельности... кроме того, что есть в библейском рассказе (подробности которого невозможно хорошо проверить), нет основания отрицать, что он был таким, как Библия рисует его» (Д. Брайт). Мы потратили так много места вышеприведенным цитатам потому, что именно с Моисеем связан первый кардинальный пункт истории генезиса христианства. Речь идет о знаменитом Декалоге, 10 заповедях (или Скрижалях) Ветхого Завета. «Нам они кажутся чем-то само собой разумеющимися, а для древнего мира они звучали небывалым откровением... они имели для духовной истории человечества неизмеримо большее значение, чем тысячи... ассирийских или египетских памятников» (о. А. Мень). И действительно, нам сейчас даже трудно вообразить себе, какой грандиозный переворот вызвали эти 10 строчек (треть страницы, не более!) в духовной жизни человечества после того, как они вышли за рамки Израиля и стали достоянием всей тогдашней ойкумены (цивилизованного мира): произошло это уже в римскую эпоху благодаря возникновению и распространению христианства. Достаточно отметить, что Декалог является универсальной этической основой для всей христианской и всей исламской культуры современного мира (ибо исламская, шариатская мораль — это все те же 10 заповедей!). То есть, за вычетом Индии, Китая и Юго-Восточной Азии, весь мир как цивилизация стоит на нравственной основе Декалога. Кстати говоря, общеизвестный (и вызывающий скрежет зубовный у великорусских шовинистов) постулат о богоизбранности еврейского народа, провозглашенный в Ветхом Завете и нигде не дезавуированный открыто на страницах Нового Завета, может быть рационально обоснован именно в свете вышеописанной вселенской культурной роли Декалога (а применительно к чисто религиозной сфере — и всего Ветхого Завета, ибо он является сакральной книгой и для христиан, и для мусульман): поскольку от того факта, что Ветхий Завет создан в рамках еврейской культуры и (первоначально) для евреев, в этом для любого религиозного мыслителя есть «печать его избранничества и «осевого» положения в Истории; народ Христа есть особый народ, и не в том смысле, что он выше или лучше других народов, но в том, что через свою религиозную миссию явился как бы представителем всего человечества в его встрече с Богом» (о. А. Мень). 29

И здесь надо вспомнить одно очень важное научное понятие, которое — благодаря отчаянным усилиям фундаменталистов всех мастей — практически неизвестно ни широким кругам верующих, не читателям. Речь идет об «авраамистических религиях». Так называют три религии — иудаизм, христианство и ислам — вышедших из одного зерна (вера Авраама и Моисея, отсюда и термин), имеющих общий нравственный кодекс (Декалог), общую священную книгу (Ветхий Завет, или Тора — по-еврейски, или просто «Книга» — у мусульман; последние даже имеют специфическое понятие «люди Книги» — как обозначение принадлежности ко всем трем братским религиям), общий круг сакральных персонажей (ветхозаветные герои, естественно почитаемые иудаизмом, практически все канонизированы христианством и почитаются в исламе в качестве пророков)17, наконец, даже общий текст многих молитв (Псалтырь). «Религия евреев, — пишет британец Дж. Бьюри, — оказала глубокое влияние на исламское вероисповедание и послужила фундаментом для христианства». Разумеется, дальнейшая эволюция развела авраамистические религии в разные стороны; каждая пошла своим путем, создала собственную культурную традицию, оставила собственный, только ей присущий священный текст (Евангелие, Талмуд и Коран), наконец — к сожалению — все описанные религии умудрились перессориться друг с другом (се ля ви!) и даже создать традиции противостояния (в том числе насильственного). И все же: можно утверждать, что и на уровне глубинного подсознания, и на уровне интеллектуальном связи между авраамистическими религиями никогда не прерывались. Прецедентов этому множество: Св. Кирилл и Мефодий называли арабов и евреев в числе народов, «хорошо по своему славящих Бога», один из римских пап писал арабскому халифу Омару на рубеже VIIVIII вв.: «Мы верим в одного Бога, но по разному»; в средневековых (католических!) университетах не считали зазорным учиться у арабских и еврейских профессоров и т.д. — вплоть до идей суфийских мыслителей ислама об единстве всех путей к Богу как равноценных (эти идеи станут в XIX-XX вв. основой мощного духовного движения)18. Все сие было возможным исключительно по причине генетической связи между «религиями Книги», которую оказалось невозможно ни забыть, ни разорвать, ни игнорировать. Второй кардинальный момент, приближающий нас к зарождению истоков христианства — проповедь пророков (еще один грандиозный вклад Израиля в общечеловеческую культурную копилку!). В связи с этим необходимо вспомнить о том культурном контексте, в котором протекала их деятельность. 17

Каждая религия видоизменяет их имена в соответствии с фонетикой своего языка. Еврейский Элиягу — Св. Илья; Авраам, Иосиф, Давид и Соломон Торы — Ибрагим, Юсуф, Дауд и Сулейман Корана, и т.д. 18 Между прочим, Лев Толстой в своём безусловном еретичестве исходил именно из такой идейной посылки. 30

«Деятельность пророков, — пишет о. А. Мень, — совпала с той эпохой, когда большинство цивилизованных стран вступило в полосу религиозных революций. Это был исторический перелом, который можно сравнить лишь с появлением христианства. Старое мировоззрение, ставившее в центр ритуал, заклинание, магию, начало колебаться. Повсюду, от Китая до Италии, появились мировые учителя (курсив о. А. Меня – Д. С.), пытавшиеся найти новые ответы на жгучие вопросы жизни и веры». То есть израильские пророки были не одиноки: их выступление в данном контексте приобретает новые, наднациональные черты (о которых они сами, возможно, и не догадывались). Кто же был их духовными братьями? И здесь мы должны обратиться к наследию одного из самых крупных и оригинальных мыслителей ХХ века — немецкого философаэкзистенциалиста Карла Ясперса. В своей книги «Смысл и назначение истории» он выдвинул идею «осевого времени» человечества. По Ясперсу, это период между 800 и 200 гг. до Р.Х.19, т.е. около 500 лет. Вот что пишет ученый об этом отрезке истории: «В это время происходило много необычного... Тогда произошел самый резкий поворот в истории... шло такое формирование человеческого бытия, которое (независимо от определенного религиозного содержания) могло стать настолько убедительной эмпирической основой для Запада, для Азии, для всех людей вообще, что тем самым для всех народов были... найдены общие рамки понимания их исторической значимости». «В Китае жили тогда Конфуций и Лао-Цзы, возникли все направления китайской философии, мыслили Мо-Цзы, Чжуан-Цзы, Ле-Цзы и множество других. В Индии возникли Упанишады (комментарии к священной книге «Веды». — Д.С.), жил Будда (а также Махавира Джина, Канада, Капила, Патанджали20 и другие «гуру». — Д.С.); в Индии — как и в Китае — были рассмотрены все возможности философского постижения действительности вплоть до скептицизма, софистики, материализма и нигилизма. В Иране пророк Заратустра учил о мире, где идет борьба добра со злом (и это весьма повлияет впоследствии на христианство! — Д.С.), в Палестине выступали пророки — Илия, Исайя, Иеремия и Второисайя (и все остальные, упомянутые в Библии. — Д.С.); в Греции — это время Гомера, философов Парменида, Гераклита, Платона, трагиков (т.е. Эсхила, Эврипида и Софокла. — Д.С.), Фукидида и Архимеда (и софистов, и Эмпедокла, и Анаксагора, и Демокрита, и Пифагора, и Аристотеля, к слову. — Д.С.)... Новое, возникшее в эту эпоху... сводится к тому, что человек осознает бытие в целом, самого себя и свои границы... В эту эпоху были заложены основные категории, которыми мы мыслим по сей день, заложены основы мировых религий, и сегодня определяющих жизнь людей (курсив мой – Д. С.)… Появился человек 19

Л. Гумилев остроумно и язвительно критиковал данную теорию за то, что «эта «ось» слишком широка: в 500 лет можно вогнать что угодно». Тем не менее, даже принимая историческую аргументацию Гумилева, к выводам Ясперса имеет смысл прислушаться. 20 Патанджали, в частности — создатель йоги, Джина — основоположник религии джайнизма. 31

такого типа, какой сохранился и по сей день... Во всех направлениях совершался переход к универсальности. «Мифологической эпохе»... пришел конец... Началась борьба логоса (рационально проверенного опыта) против мифа, затем борьба за трансцендентного Бога и... против ложных образов Бога... Все эти изменения в человеческом сознании можно назвать одухотворением... Впервые появились философы... В особое время произошло открытие того, что позже стало называться разумом и личностью. Человечество... в целом совершило скачок» (курсивы принадлежат К. Ясперсу – Д. С.). И здесь самое для нас интересное — в следующем. «Все это... возникло почти одновременно в течение нескольких веков в Китае, Индии и на Западе независимо друг от друга» (К. Ясперс). Материалистически объяснить такое совпадение невозможно (и не один отечественный ученый даже и не попытался это сделать). Объяснение возможно только на путях религиозного осмысления сего факта как некоего «провидения» или промысла» (сам Ясперс был религиозным философом, а среди тех, кто воспринял и творчески переработал идею «осевого времени», был о. А. Мень). С такой точки зрения, проблематики генезиса христианства получает новое, неожиданное освящение. Не только пророки Израиля, но и «авторы Упанишад, Будда, Махавира, Лао-Цзы, Конфуций, Заратустра и греческие философы — вот те, кто духовно сформировал мир, в который пришел Иисус Назарянин», — пишет о. А. Мень и называет всех вышеперечисленных деятелей «предтечами Иисуса» (добавляя, правда, что «в строгом смысле слова называть так можно только израильских пророков). По мысли о. А. Меня (и К. Ясперса) все они учили — в общих чертах, конечно — о схожем: Ясперс говорил, что «подлинный человек... стремится к освобождению и спасению и действительно способен обрести его уже в этом мире в порыве вознесения к идее, в несокрушимом спокойствии души, в медитации, в понимании того, что он сам и весь мир есть атман (индивидуальное духовное начало в индуизме. — Д.С.), в состоянии нирваны (центральное понятие буддизма и джайнизма, высшее состояние и цель человека, освобождение от «сансары» — цепи перерождений. — Д.С.), в единении с дао (кит. «путь» — центральная категория учения Лао-Цзы; естественный закон, коему подчинены природа, общество, мышление и поведение индивида. — Д.С.) или в покорности воле Божьей» (курсивы К. Ясперса – Д. С.). Таким образом, мы можем воспринимать «осевое время» (в плане идеи) как грандиозный переворот в жизни всего человечества, подготовивший появление единой культуры (в общих чертах, разумеется) и непосредственно предшествовавший историческому дебюту христианства. Убедительным доказательством истинности данной концепции является книга профессора университета в Беркли (Калифорния) Р. Уолша «Основания духовности», построенная как своеобразный «синопсис» из сакральных книг различных религий и конфессий. III. 32

Наконец, наш рассказ вплотную подошел к собственно появлению учения Христа. И здесь, в огромном конгломерате литературы (причем всякой — и научной, и религиозной, и апологетической, и воинствующе ниспровергающей) хотелось бы выделить следующие моменты — именно по ним концентрируется основная масса мифов, лжи и фальсификаций по данной проблеме. Хотелось бы, чтобы читатель правильно понял предлагаемую ему ниже информацию. Появление христианства – одна из величайших кульминаций мировой культуры и едва ли не центральный эпизод всей религиозной истории человечества. По словам Э. Ренана, «главным событием всемирной истории является тот переворот, при посредстве которого благороднейшие расы человечества перешли от древних религий, известных под общим неопределенным названием языческих, к религии, основанной на идее единого божества, троичности, воплощения Сына Божия». А С. Аверинцев добавляет: «Мы раскрываем страницы Евангелия, и наш ум вновь и вновь — в который раз! — поражают слова Иисуса Христа: "Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!". Еще ранее сказано было о Христе устами Иоанна Предтечи, что Он будет крестить — огнем. Вот, значит, как называется то, что дает Христос: огонь. Вера Христова — вера огненная. Таков критерий». И именно предельно революционный (в исконном смысле этого понятия) характер нового учения просто обязывает нас прояснить корни его генезиса, его «генеалогическое древо». Сделать это тем более необходимо, что именно «у истоков христианства» (слова поляка З. Косидовского) и начинаются все мифологические «недоразумения», искажающие картину. Впрочем, всё по порядку. Первое. Советский «научный атеизм» (без кавычек эту «науку» писать просто нельзя) постоянно настаивал на приоритете, т. н. «мифологической школы» в проблеме существования или не существования Христа. В 20-40-е гг. данная школа (утверждавшая категорически, что Христос есть выдумка), была вообще единственным официозом по данному вопросу — интересующихся отсылаю к 1-й главе «Мастера и Маргариты» М. Булгакова: там об этом сказано исчерпывающе. В «оттепельные» и «застойные» годы наряду с мифологической допускалась как вариант и историческая школа (ее вывод: Христос, может быть(!) и существовал — уже прогресс), однако выводы «мифологистов» были явно милее душе советского истэблишмента. Аргументация мифологической школы укладывалась в следующие 5 пунктов. 1) Христос есть очеловеченный образ некоего древнееврейского бога Иешуа (абсолютно абсурдный тезис, поскольку такого бога у евреев никогда не было и никаких следов его культа не найдено — сия идея просто высосана из пальца).

33

2) Миф о Христе заимствован из аналогичных мифов Востока и античности об умирающих и воскресающих богах (совершенно несостоятельная натяжка, основанная на фальсификациях древних мифологий: из каждого конкретного мифа тенденциозно выбирается один или два эпизода, которые затем компилируются так, чтобы походить на евангельские сюжеты). 3) Евангелия якобы противоречит друг другу и потому недостоверны (во-первых, Евангелия, идентичные в главных моментах, расходятся во второстепенных, что естественно, т.к. их писали разные люди в разных обстоятельствах и с разным жизненным опытом21; а во-вторых, если мы соберем все противоречивые свидетельства, скажем, о Петре I, Наполеоне и Ленине, то, следуя логике «мифологистов», этих исторических персонажей надо объявить «несуществующими»). 4) Евангелия якобы возникли на 150 лет после описываемых ими событий и потому опять-таки недостоверны (во-первых, жизнеописание Будды было сделано спустя 400(!) лет после его кончины и, тем не менее, никем — даже марксистами — не было дезавуировано как «неисторическое»; во-вторых, как будет показано ниже, Евангелия были известны уже в конце I в. н. э.). 5) Об Иисусе не упоминают современные ему нехристианские авторы (т. н. «молчание века», расцениваемое обычно как знак того, что писать было не о чем). Последний аргумент — самый серьезный, и на нем следует остановиться; но начать придется издалека. В 1960 г. по поручению ЦК Компартии Украины известному советскому учёному академику В. Белецкому было дано задание: отрецензировать всю советскую литературу по научному атеизму. Ученый работал над рецензией 4 года и к моменту ее окончания она сразу попала в... спецхран (т.к. это был год падения Хрущева). Выйти работе В. Белецкого удалось только в «самиздате», и не случайно — выводы ее были сокрушительны. «Советская атеистическая литература, — отмечал ученый, — поражает крайней отсталостью: ее методология не сдвинулась с места по сравнению с работами французских атеистов XVIII в.». Далее В. Белецкий отмечает: все виднейшие авторы — Румянцев, Ракович, Виннер, Шахнович, Скворцов, Степанов, Рожицин, Ковалев, Ленцман, Крывелев — цитируют друг у дружки и у главного «источника цитат» — печально известного антирелигиозника Е. Ярославского22. Но и последний не оригинален: все его (и его эпигонов) «идеи» были «слизаны» у ряда западных литераторов (между прочим, дилетантов в науке), как то: Д. Робертсон, У. Смит, А. Немоевский, Т. Брандес, П. Кушу, Э. Дюжарден и особенно немецкий

21

К вопросу об авторстве Евангелий мы еще вернемся ниже. Штрих к биографии: исключая Рожицина, ни один из упомянутых авторов не имели высшего образования! 22

34

философ А. Древс23. Идеи последнего (сводившиеся к яростному отрицанию историчности Христа) были отвергнуты всеми без исключения серьезными исследователями, и единственная страна, где с Древсом «был заключен союз» (по словам Е. Ярославского) и где его тиражировали, был СССР: на Западе даже марксисты стесняются быть «мифологистами». Так что как в басне о петухе и кукушке... И далее в своей работе В. Белецкий называет до 60 (!) источников, где авторы (далеко не христиане!) свидетельствуют о Христе; резюмирует он свои наблюдения словами Е. Тарле: «Существование Христа подтверждено с той же степенью уверенности, что и существование Ивана Грозного и Петра Великого». Яснее не скажешь. Очень показательно, что о. А. Мень (который, вроде бы, должен быть многократно более заинтересованной стороной в этом деле, чем В. Белецкий) гораздо более осторожен в опоре на источники и называет цифру в 10-20 документов (эта цифра – самая взвешенная), причем все они неоднократно упоминались и марксистами. Это работы великих римских историков Публия Корнелия Тацита, Гая Светония Транквилла, Плиния Младшего, крупнейшего еврейского историографа позднеримской эпохи Иосифа Флавия, сирийского хрониста Мара бен Серапиона, а также священная книга иудаизма Талмуд. Все они относятся к периоду, непосредственно следующему за эпохой династии римских императоров Юлиев-Клавдиев (при которых происходили события Евангелия, Деяний апостолов и выход христианства на широкую арену в пределах Римской империи). До этого времени внеевангельские источники действительно молчат по той простой причине, что «странно требовать от античных авторов сведений о таком незначительном в их глазах факте, как кратковременная деятельность некоего Учителя в глухой восточной провинции» (о. А. Мень). Действительно, во-первых, тогда Иудея была «медвежьим углом» империи24, а во-вторых, Рим тогда был буквально оккупирован шквальным всплеском всевозможного проповедничества: последнее было связано с глубочайшим духовным кризисом, поразившим Рим в конце 1 века до Р.Х. и имевшим причину агонию древнего мифологического мышления. По словам о. А. Меня «разброд в умах был полный... Началось подлинное завоевание Запада чужеземными культами. Оккультные учения, магия и ворожба находили последователей во всех классах общества. Погоня за чудесным вызывала рост суеверий и шарлатанства» (прямо как сейчас! — Д.С.). При таком положении дел не удивительно, что на проповедь Христа в самом Риме

23

Между прочим, в конце жизни Древс стал фашистом! Остроумно высказался по этому поводу католический писатель Даниэль Ропп, автор известной монографии об Иисусе: «Для среднего римлянина тех времен события, происходившие в Палестине, значили не больше, чем, скажем, для нас появление пророка на Мадагаскаре или на острове Реюньон». 24

35

поначалу не отреагировали — его просто сочли за очередного бродягупроповедника, коих тогда были сотни25. Есть и еще одно ценное в психологическом плане замечание — оно принадлежит польскому ксендзу П. Штейнманну, автору книги об апостоле Павле. Отмечая, что Иисуса казнили типичной римской казнью, применявшейся исключительно к рабам и чужеземцам (римских граждан распинать запрещалось), П. Штейнманн отмечает как причину «молчания века» следующее: «Что стоил этот труп в государстве, где правил Тиберий, а будут править Калигула и Нерон? Что значит гибель одного в мире, где все обагрено кровью?». Кстати, эпизод распятия Иисуса сразу ниспровергает один из самых устойчивых мифов вокруг евангельских событий — миф о якобы причастности евреев к казни Христа. Дело не только в том, что распятие — типично римская казнь, но еще более в том, что в еврейском законодательстве (где было чуть ли не педантично расписано, как и за какие преступления надлежало казнить), распятие как вид наказания отсутствует вообще и никогда за всю еврейскую историю не применялось26. И исключений из этого правила не бывает. Французы используют гильотину, испанцы — удушающий ошейник, а американцы — электрический стул. И точка! Поэтому сама форма казни Иисуса абсолютно недвусмысленно указывает на его истинных палачей27... Откуда же родилась легенда о причастности евреев (легшая, кстати, в основу позднейшего антисемитизма)? Ответ на этот вопрос проливает свет на самый главный миф в истории христианства, и он касается тогдашнего положения дел в иудаизме (и, соответственно, место в нем нарождающегося христианства). Начать надо со следующего. Религиозная жизнь Израиля начала I века н.э. характеризовалась наличием нескольких религиозно-политических группировок, чьи позиции разнились по отношению к недавно 25

Кстати, здесь кроется и разгадка странного поведения Пилата, уже не одно столетие сбивающее с толку: он тоже не воспринял Христа всерьез, вот и все... 26 Вернее, одно исключение было: в 88 г. до Р. Х. при подавлении фарисейского восстания 800 вожаков выступления было распято по приказу Иерусалимского царя из династии Хасмонеев Александра Янная. Но здесь – явное влияние римской практики (кстати, сам царь Яннай был верным союзником Рима). Не случайно именно против него и имело место одно из самых крупных в истории Иудеи вооружённых восстаний… 27 Уже не говоря о том, что за политические преступления (а именно их инкриминировали Иисусу) евреи просто не имели права применять никакие наказания – это было полной и исключительной прерогативой римских властей, контролировавших тогда Палестину (напомним: в год распятия Христа Иудея уже не имела своей государственности). Еврейская религиозная верхушка теоретически могла вынести самостоятельно смертный приговор на основании традиционного древнееврейского права за религиозные преступления – например, за святотатство (первоначально именно это и стояло на повестке дня в «деле» Христа), но тогда характер казни соответствовал бы еврейским традициям (варианты –обезглавливание, побивание камнями, повешение, сожжение на костре). В любом случае, распятие исключалось совершенно. 36

произошедшему кардинальному факту — установлению в Палестине римского господства. На одном полюсе стояли садуккеи (зажиточная храмовая верхушка; коллаборционисты, сотрудничавшие с Римом — именно они тогда преобладали в синедрионе и именно они фигурируют в Евангелии как люди, ответственные за арест и предварительное осуждение Христа28) и иродиане (фанатичные приверженцы недавно скончавшегося кровавого тирана Ирода Великого — своего рода «сталинисты» древности). Эти группировки поддерживали римлян не только и не столько из-за обычных для предателей мотивов, сколько из-за своеобразно понимаемого патриотизма. Упоминающийся в Евангелиях (и в «Мастере и Маргарите» М. Булгакова) архиерей Каиафа предельно четко выразил это знаменитыми словами: «Пусть лучше погибнет один человек, чем из-за него погибнет весь народ». (Справедливости ради стоит заметить, что боялись они в первую очередь за свое высокое социальное положение, которое непременно должно было пострадать в случае крупномасштабной заварушки, что в действительности и произошло впоследствии.) На противоположном полюсе находились зелоты (непримиримые патриоты) и их боевое крыло — сикарии (т. е., «кинжальщики» — боевикитеррористы). О той обстановке, которую они своими действиями создали в Иудее, известный польский автор-библеист Зенон Косидовский характеризует так: «…во времена Иисуса обстановка в Палестине была отнюдь не идиллическая. Перед разрушением Иерусалима объявилось в разные годы около тридцати пророков, предсказывавших, что мессия из царского рода Давида освободит еврейский народ. Возбужденное мессианскими надеждами население легко откликалось на зов пророков, вспыхивали волнения, которые затем жестоко подавлялись. В ответ на кровавые расправы римлян возникла группировка "зелотов", призывавших к борьбе с римлянами не на жизнь, а на смерть. Террористы, так называемые "сикарии" ("кинжальщики"), свирепствовали в городах Галилеи и Иудеи, убивая в уличной толпе захватчиков и их еврейских приспешников» (т. е., садуккеев и иродиан – Д. С.). Между прочем, садуккеев в окружении Христа не было ни одного, а вот зелотов было как минимум двое: это Симон Зелот (прозвище говорит само за себя) и, возможно, Иуда Искариот (одно из вероятных переводов слова «искариот» — «террорист»). Впрочем, это отнюдь не говорит о близости позиций Иисуса и зелотов, как иногда делается скоропалительный вывод — на самом деле все, что говорил и к чему призывал Иисус, лежало совсем в другой, нравственной, плоскости. Здесь корень того, что библеисты называют т.н. «галилейским кризисом» в жизни Иисуса (охлаждение к нему 28

О той гегемонии садуккеев в синедрионе (и о тех злоупотреблениях, которые при этом допускались), свидетельствует следующий выразительный факт. Крупный протестантский библеист, профессор университета в Геттингене Э. Лозе, исследуя евангельский рассказ о суде над Христом, обнаружил в сказаниях евангелистов 27 нарушений институализированной судебной процедуры синедриона. 37

толпы, увидевшей, что Христос призывает их не к привычному и желанному мятежу, а к чему-то необычному и труднопонимаемому для «среднего ума»; сюжетно это происходит после знаменитого эпизода кормления толпы пятью хлебами). Здесь же и разгадка феномена с призывом толпы амнистировать не Иисуса, а Варраву (в день распятия): дело в том, что (по многим источникам), Варрава был зелотом и, следовательно, популярным среди патриотически настроенных жителей Иерусалима; его «рейтинг» был явно выше, чем у пришлого из далекой и чуждой столичным жителям Галилеи проповедника жизни в Боге... Совершенно особую позицию занимали ессеи (и близкие к ним кумраниты — их так называли по месту их постоянного проживания в Кумране на берегу Мертвого моря). Это были сектанты, несколько напоминавшие позднейших русских старообрядцев (еврейский ученый рабби И. Телушкин указывает на сходство ессейских обычаев с монашескими и одновременно остроумно называет их древними «хиппи»). Находка в 1947 г. текстов Кумранской общины буквально перевернула все традиционные представления о генезисе христианства (кстати, как консервативные клерикалы, так и коммунисты долгое время замалчивали эту находку). Выяснилось, что многие идеи ессеев серьезно повлияли на христианство (особенно это сказывается в Евангелии от Иоанна; похоже, его автор был напрямую связан с ессеями). Даже многие характерные термины — такие, как «Новый Завет» или «нищие духом»29 — взяты из ессейского обихода. Однако на этом сходство и кончается: ессеи были самыми настоящими сектантами, с типичной для сект отгороженностью от мира (что с самого начала было чуждо христианству, принципиально повернутому к этому миру). Кроме того, ессеи не допускали в свою среду женщин, больных, чужеземцев (сравните с фактами биографии Христа и сделайте выводы). И, наконец, слова Иисуса «Познайте истину, и она сделает Вас свободными» (выделено мной — Д.С.) были абсолютно неуместными и неприемлемыми в контексте атмосферы ессейства. Но была одна религиозно-политическая группировка (причем самая многочисленная и влиятельная), с которой Иисус теоретически вполне мог найти общий язык. Это, как ни странно на первый взгляд, хрестоматийные противники Христа — фарисеи (евр. «перушайя» — буквально «отделившиеся»). Они тоже были патриотами (их истоки — в хассидском движении, и поныне очень значительном националистическо-религиозном течении в современном еврейском мире), но, в отличие от зелотов, их интересовали не политические, а нравственные проблемы — как и Христа! Некоторые моменты Евангелия (например, знаменитая обличительная речь Христа «Горе вам, фарисеи и книжники») дает пищу для утверждения, что 29

Выражение «нищие духом» в контексте того времени означало людей, озабоченных не материальным, а духовным обогащением. Так что В. Маяковский в своей «Мистериибуфф», заявив «Мой рай для всех, кроме нищих духом», проявил печальное непонимание духа времени... 38

именно фарисеи были главными врагами Иисуса (и это стало в массовом сознании уже традицией), но на самом деле все обстояло много сложнее (и обо всем этом можно прочитать в Евангелиях при внимательном чтении). Загвоздка в том, что в фарисействе было две школы, находившиеся друг с другом в антагонизме — школа Шаммая и школа Гиллеля (названы так по именам их основателей). «Гиллелисты» в своих теоретических установках почти буквально стыкуются с христианами; например, Гиллель («кроткий мудрец», по о. А. Меню) считал главной заповедью следующую: «Не делай другим того, чего не желаешь себе» (будущий важный постулат христианской нравственности, и еще далее — будущий «категорический императив» И. Канта!). Преемник Гиллеля Гамалиил I прямо призвал своих сторонников быть терпимыми к христианам и прибавил: «А не то как бы нам не стать богоубийцами» (значит, он вполне допускал богочеловечность Иисуса!). С другой стороны, Иисус (у Луки) бывал в домах у фарисеев, вел с ними беседы о вере (об этом упоминают Матфей и Марк); упоминается лояльный к Христу фарисей Никодим, не исключена принадлежность к фарисеям Иосифа Аримафейского, а «Деяния апостолов» прямо упоминают о «христианах из фарисеев» (да и апостол Павел начинал как фарисей!). Видный религиозный деятель Русского Зарубежья епископ Кассиан прямо констатировал: «По характеру благочестия первые христиане были близки к фарисеям». Этот же момент весьма полно раскрыт в книге выдающегося израильского учёного М. Абрамовича «Иисус, еврей из Галилеи», где автор пишет: «Многие еврейские мудрецы предпринимали попытки в сжатой форме выразить сущность и основополагающие принципы иудейской религии. Очень часто они выражали эту суть одной мыслью, иногда даже одной фразой. Многим известен ответ Гиллеля… одному язычнику, просившему объяснить ему все еврейское учение за то время, пока он будет стоять на одной ноге. Ответ знаменитого мудреца был краток: "не делай другому того, чего себе не желаешь, в этом суть Торы. Всё остальное – лишь комментарии к ней. Иди и учись". Другой мудрец, рабби Акива видел суть Торы в заповеди "люби ближнего своего, как самого себя". Эта заповедь часто встречается в его блестящих комментариях, в которых он показал всю ее глубину и фундаментальность. Традиция была продолжена мудрецами средних веков и завершена великим мудрецом ХII века рабби Моше бен Маймоном, известным под именем Рамбам, а европейцам – как Маймонид (один из величайших средневековых еврейских философов – Д. С.). Завершая многовековые усилия многих поколений ученых, он сформулировал в законченном виде 13 принципов иудаизма, являющихся квинтэссенцией того, что было абсолютно ясно любому еврею уже две тысячи лет тому назад». По-видимому, весь «негатив» Евангелия в адрес фарисеев имеет другой адресат — группировку Шаммая. «Шаммаисты» были ограниченными и вызывающе заносчивыми фанатиками показного благочестия, зацикленными 39

на внешней стороне обрядности (сие «фарисейство» и поныне цветет пышным цветом!). Именно за это их сурово порицал Христос – в уже упоминавшейся своей знаменитой обличительной речи о фарисеях (и это позиция не только Иисуса: в Талмуде и мидрашах30, к слову, «шаммаисты» помянуты весьма критично). Кроме того, многие фарисеи этого крыла с превеликим трудом могли переварить ту атмосферу свободы, которую проповедовал Иисус (уже не говоря о том, что в этой среде очень и очень многие, увы, просто восприняли Иисуса как конкурента в их «заповедном лесу» — ничего, однако, не меняется в этом мире!). И тут мы подходим к самому для нас неожиданному. Внимательный анализ исторической ситуации и текстов Нового Завета убеждает нас, что первоначально христиане не ощущали себя новой религией. Они были просто еще одним течением внутри ветхозаветной веры31. Сам Христос постоянно подчеркивал свое преемство с ветхозаветной традицией: «Не отменить я пришел, но исполнить»32. Еврейский религиозный аналитик рабби И. Телушкин справедливо отметил, что, оставляя в стороне второстепенные детали (например, категорический запрет на развод, установленный Христом), только три пункта в программе Иисуса серьезно расходятся с традиционными установками тогдашнего иудаизма. Это: право прощать грехи в качестве Мессии (в иудаизме прощать может только Бог); непротивление злу насилием (в иудаизме — «Око за око», принцип эквивалентного воздаяния); постулат, что к Богу можно прийти только через самого Иисуса — опять-таки это вытекает из его собственного понимания своего мессианства. Во всем остальном новое учение не противоречило Ветхому Завету, а развивало его положения. Даже самый главный новый пункт — заявление о том, что Мессия уже пришел — не противоречил еврейской религиозной традиции (ожидание Мессии в тогдашней Иудее было нормальным состоянием умов)33. У М. Абрамовича на эту тему сообщается следующее: «Среди прочих, есть одно положение, которое выражает главную суть иудаизма, основную его мысль, обосновывающую смысл Бытия, а именно: глубокая вера в то, что Творение имело конкретную цель, и достижение этой цели, в первую очередь зависит от евреев. Эта мысль выражена в двенадцатом постулате: "Я верю полной верой в приход Машиаха (Мессии – Д. С.). И, несмотря на то, что он медлит, я буду ждать его прихода каждый день". Машиах (Мессия) – Помазанник – это 30

Мидраши – толкования на библейские и талмудические темы в иудаизме. Современны ультрафундаменталисты от РПЦ всячески стремятся затушевать (а то и вовсе замолчать) тот безусловный факт, что Дева Мария была иудейкой (как и Иосиф), Введение во храм Пресвятой Богородицы – это веление в иудейский храм, а Сретение Господне – это посвящение Христа иудейскому Иегове. 32 Уже не говоря о том, что Иисус проповедовал в синагогах, а торгующих он изгонял из Иерусалимского иудейского храма. 33 Сравнительно вскоре после евангельских событий (через век) мессией объявил себя вождь антиримского восстания Бар-Кохба, и у большинства повстанцев (да и просто жителей Иудеи) это никакой аллергии не вызвало. 31

40

человек из рода царя Давида, с приходом которого установится Царство Божие на Земле – Царство Справедливости. С его приходом не будет больше угнетения и несправедливости, не будет неправды и беззакония. Тора воссияет во всем ее великолепии, а ее мудрость станет явной и доступной всем народам, населяющим нашу планету. Весь мир не только признает существование единого Творца и Его власть, но и назовет Его одним Именем – "В день тот Господь будет Един и Имя Его будет Едино" – так говорил об этом пророк Захария. Перед этим днем должен прозвучать рог, и пророк Элияху (Илья – Д. С.), проходя по всей земле, призовет всех выйти из домов и приветствовать долгожданное появление Помазанника Божьего и приход Царства Справедливости. Но евреи столько раз ошибались в этом, что выработался определенный скепсис по отношению к предсказанному Его приходу. Рабан Йоханан бен Закай (I век н. э.) сказал по этому поводу так: "Если ты держишь в руке саженец и тебе говорят, что пришел Машиах, сначала посади саженец, а потом иди встречать Машиаха". Однако вера в Его приход и в наступление эры Машиаха так глубоко и прочно укоренилась в еврейской традиции, что иронические шутки и скепсис нисколько не поколебали горячей и искренней веры в Его приход. Еврейская традиция, Писание и пророки, утверждают пять главных отличительных черт Машиаха – мессии-спасителя (погречески Христа), и признаков, сопутствующих Его приходу: 1. он будет происходить из рода царя Давида, 2. он завоюет суверенитет земле Израиля, 3. соберет евреев с четырех сторон света в страну Израиль, 4. восстановит полное соблюдение всеми законов Торы, 5. принесет мир всему миру. Вера евреев в грядущее пришествие и царствование Машиаха всегда отличала их от окружающих народов, более того, в каждый переломный момент их бурной истории вера эта обострялась до состояния материализации – ведь его приход предрекали пророки!». В этом смысле парадоксальная (и горькая) правота содержится в словах И. Телушкина, что «если бы Иисус вернулся сегодня, то гораздо бы лучше чувствовал себя в синагоге, чем в церкви...»34. Есть, правда, и точка зрения Э. Ренана, утверждавшего, что Христос осуществил «разрыв с еврейским духом», но, представляется, ближе к истине был о. П. Флоренский, который отметил: «В конце концов – вопрос в одном: верим мы Библии, или нет… Верим апостолу Павлу, или нет… Апостол Павел ясно подтверждает неотменность всех прежних обетований об избранничестве (евреев – Д. С.). Обетования Божии непреложны. Это мы в черте «оседлости» Божественных предначертаний – мы, а не они». Почему же впоследствии пути христиан и иудеев разошлись, да еще столь драматично? Ответ на это надо искать в событиях между 33 и 70 гг. н.э. 34

Все сказанное, разумеется, не перечеркивает грандиозного новаторства всего христианского учения: речь идет лишь о взаимоотношениях первых христиан и еврейства. 41

Время после Христа — это «время Павла». Именно этот экс-фарисей (и – первоначально – гонитель христианства, впоследствии духовно переродившийся) стал второй по значению фигурой в генезисе новой религии после самого Христа. Боец по натуре, Павел провел грандиозную миссионерскую работу далеко за пределами Иудеи (все это красочно описано в «Деяниях апостолов», которые принадлежат перу секретаря Павла — евангелиста Луки). Именно ему принадлежат знаменитые слова: «Здесь нет эллина и иудея, нет обрезания и необрезания, варвара, скифа, раба, свободного, но все и во всех — Христос!». Это — целая программа: Павла недаром прозвали «апостолом народов». Он настаивал на вселенском, универсальном характере новой религии, уже не умещающейся в израильских рамках. Он считал, что божественное Откровение может снизойти и на язычников (и признавал за дохристианскими верованиями возможность «частичного Откровения»). В этой борьбе ему пришлось выдержать столкновение с весьма авторитетным противником — Иаковом Праведным, родственником Иисуса (в «Деяниях» он назван «братом господним», но слово «брат» тогда имело более широкий круг значений). Кульминация этой борьбы — Иерусалимский собор (первый в истории новой веры), на котором точка зрения Павла победила: это, с одной стороны, усилило приток неевреев в ряды христиан (поскольку согласно установкам собора от них более не требовали выполнения иудейских ритуалов типа обрезания или пищевых запретов35), с другой — безусловно, дистанцировало от обновленной Павлом религии многих ортодоксов. (Между прочим, И. Телушкин и М. Абрамович сообщают, что в иудаизме считают именно Павла ответственным за раскол ветхозаветной религии и обособление христианства: по сути дела, так оно и есть). Да и демографическая обстановка в христианстве достаточно стремительно менялась в сторону уменьшения там еврейской части и увеличение греко-римской (в отличие от времен Иисуса, когда христиане были поголовно евреями). Именно в эти годы создаются четыре канонических Евангелия (в следующей последовательности: Марк — Матфей — Лука — Иоанн). Первые три называют «синоптическими евангелиями» (от греческого «синопсис» — столбец; название возникло из-за традиции церкви создавать учебные хрестоматии на базе этих трех евангелий в виде синхронного изложения текстов вертикальным столбцам); они во многом родственны и 35

На Иерусалимском соборе консерваторы (сторонники Иакова Праведного) добились от Павла только одной уступки – сохранения для неофитов следующих требований: не есть мяса удавленных животных (т. е., туш, из которых не спустили кровь – религиозный запрет иудаизма), не употреблять в пищу кровь (по аналогичному требованию), не пользоваться продуктами, принесёнными в жертву языческим богам (та к называемое «идоложертвенное») и не общаться с блудницами из языческих храмов (в последних храмовая проституция была частью богослужения, это – древнейшая традиция). На практике эти запреты сплошь и рядом не соблюдались – об этом есть свидетельства даже на страницах «Деяний апостолов» (применительно, что совсем характерно, к самому апостолу Петру!). 42

связаны друг с другом в плане источников и концептуально — в отличие от Евангелия от Иоанна, где имеет место совершенно самостоятельная (и литературная, и концептуальная) трактовка евангельских событий — во многом именно благодаря влиянию идей ессейства36. Каждое Евангелие имеет свои особенности (например, Марк был явным очевидцем Страстной недели и именно ей посвящает большую часть повествования; Матфей особо останавливается на Нагорной проповеди и излагает её в виде великолепно структурированной литературной вставки37; Иоанн излагает присущую только ему философскую концепцию «В начале было слово», и с этой позиции начинает рассказ), свой адресат (Матфей писал для евреев, Марк — для жителей Рима, Лука — для греков38) и даже свои литературностилистические особенности (особенно заметные у Луки — что неудивительно, ибо он был единственным среди евангелистов профессиональным литератором). Окончательное признание четырех Евангелий как канонических произошло не позднее 170 г. К этому времени четко определились также аграфы (буквально — неписаные) — изустные рассказы о Христе, на основании которых многие дополнительные детали попали в текст Евангелий (не без некоторого сопротивления, кстати) и сыгравшие немалую роль в формировании Священного Предания; здесь же и звездный час апокрифических Евангелий — многочисленных полуфольклорных рассказов об Иисусе, родившихся в околохристианской среде. Церковь отвергла их в качестве сакральных книг (именно из-за их откровенной фольклорности), признав, однако, что они могут быть «полезны для чтения» (красноречивое признание: значит там можно найти крупицы истины!39). Во всяком случае эта позиция гораздо более конструктивна, нежели нынешний полный вакуум вокруг апокрифических Евангелий со стороны современной официальной Церкви... Роковая дата в истории христианства и иудаизма — 70 г., год Великого иудейского восстания против римлян. Христиане и фарисеи, следуя заповеди «не убий», не приняли участия в восстании и эмигрировали (христиане – за реку Иордан; фарисеи – в город Ямнию); это их и спасло. Первой жертвой восстания стали садуккеи, поголовно вырезанные зелотами. Затем разные группировки зелотов занялись самоуничтожением, воюя друг с другом: по мнению историка П. Дэвиса, в этой разборке «полевых командиров» пало 36

Первоначально считалось, что концептуальная специфичность Иоаннова Евангелия обусловлена античными влияниями (от древних греков). Однако открытие кумранских текстов всё поставило на свои места: выяснилось, что четвёртое Евангелие – самое палестинское по своим культурным корням из всех имеющихся, и идеи Иоанна напрямую восходят к кумранитам. 37 У Луки тот же эпизод рассыпан по тексту в виде множества вкрапленных в повествование афоризмов. Следует признать: у Матфея креативный момент выражен многократно сильнее: именно это имел в виду Э. Ренан, назвавший Евангелия от Матфея «самой значительной книгой в мире». 38 Это чётко прослеживается в самом языке Евангелий, в специфике словарного запаса каждого из них. 39 Так считали, в частности, о. А. Мень и о. С. Желудков. 43

больше евреев, чем в боях с римлянами (чем не Чечня?). А потом ведомые полководцем Веспасианом Флавием и его сыном Титом40 римские легионы обрушились на восставшую Иудею. Первыми погибли беззащитные ессеи (между прочим, они считали, что только им, как избранным, суждено спастись!), но сия чаша не миновала никого. Было уничтожено до 1,5 млн. евреев, Иерусалим вместе с Храмом (главной святыней иудаизма) был разрушен41, большая часть народа разогнана из Палестины (с этого момента, строго говоря, и начинается история жизни евреев в рассеянии), страна встала перед катастрофой. В этих условиях единственная уцелевшая иудейская группировка — фарисеи — взяла на себя ответственность за выживание народа (христиане не в счет: они уже не ощущали себя исключительно евреями). По мысли тогдашнего фарисейского лидера Гамалиила II, программа выживания состояла в отказе от внутрирелигиозной толерантности и в «возведении ограды вокруг закона» (т. е., сплочения на базе верности старой традиции; именно так выглядела программа выживания во время возвращения евреев из вавилонского плена, при архиереях Ездре и Неемии). Надо сказать, рецепт выживания был предложен весьма эффективный — это показала вся последующая 2000-летня история еврейства: то, что этот народ, живя без родины, в диаспоре, не растворился и не исчез, он обязан исключительно программе Гамалиила II. Однако в отношениях с христианами она стала резким водоразделом: борьба за единство народа напрочь исключила даже теоретическую возможность прежних дискуссий и либерализма. «Кто не с нами, тот против нас!» — примерно так был поставлен вопрос. Рвали, что называется, по живому: трещина прошла по дружеским и даже родственным связям (эта болезненность явственно ощущается в тексте Иоаннова Евангелия, написанного в эти годы). С этой минуты христиане становятся для евреев «миним» (этот термин из Талмуда можно перевести как «еретики»), а самого Христа начинают трактовать как «чародея, сведшего Израиля с пути» (цитата их Талмуда). Как всегда в подобных случаях, обе стороны в пылу взаимных обвинений опустились до пасквилей. Талмудисты пустили в оборот анекдот о том, что Мария родила Иисуса от прелюбодеяния с римским солдатом Панферосом: этот пасквиль пережил века и с огромным удовольствием повторялся французскими безбожниками XVIII в. (например, П. Гольбахом) и советским «научным атеизмом». Происхождение его довольно легко вычисляется: во-первых, греческое «партенос» (т. е., Дева) созвучно с именем «Панферос», так что «сын Девы» при невнимательном (или недобросовестном) переводе легко превращался в «сына Панфероса». Вовторых, незадолго до Рождества Христова произошло скандальное событие: дочь иерусалимского архиерея отреклась от веры предков, чтобы стать женой 40

Оба впоследствии стали римскими императорами. При Веспасиане был построен Колизей. 41 Остаток этого Храма в нынешнем Иерусалиме — знаменитая Стена плача (Ха-Котел-хаМаарави). 44

солдата-грека. А звали ее... Марией (Мириам); как вы уже поняли, отождествить эту Марию с Богородицей труда не составило... Христиане тоже не остались в долгу и пустили в ход свой контрпасквиль — о том, что якобы именно евреи и есть убийцы Христа (нелепость этой «версии» была очевидна для первых христиан, но в дальнейшем реалии I в. н.э. стали забываться, и в связи с этим данная фальшивка уже не резала слух)42. Э. Ренан справедливо отмечал: современные евреи на обвинения подобного рода вполне могут ответить, что во времена Страстной недели они вполне могли оказаться на месте Симона Киреянина, Иосифа Арамифейского или, по крайней мере, тех, кто кричал «Осанна!», а не «Распни!»… (Уже не говоря о том, что и коллективное наследование вины, и коллективная ответственность в корне чужды христианской морали). Впоследствии этот момент сыграл трагическую роль в судьбе еврейского народа, став как бы теологическим обоснованием антисемитизма. «В такой трактовке евреям досталась важная функциональная роль в христианской историософии — роль неблагодарных отщепенцев и даже богоубийц, — с горечью писал замечательный еврейский философ ХХ века М. Бубер. — При этом не бралось в оборот то, что еврейская история отнюдь не кончилась с появлением христианства, она имела свой собственный вектор развития; для сторонников подобной концепции еврейство должно было быть только ступенью к Новому Завету. А оно не вписалось в эту схему и стало существовать само по себе — за что и терпит гонения». Данная коллизия наложила трагический отпечаток на всю последующую историю взаимоотношений двух прежде братских религий — историю, в которой евреям реально выпала роль жертвы. И лишь ХХ век, после пика гонений на евреев (Катастрофа 1939-1945 гг., Холокост), поставил проблему «христианства после Освенцима», т. е. христианства, преодолевшего прежний груз неприязни и противостояния. В связи с вышесказанным не могу не удержаться от следующей реминисценции. Уже упоминавшийся немецкий протестантский философ и богослов Р. Бультман говорил своим студентам: «Если хотите проверить истинность той или иной идеи – поглядите, изменилась ли она после Освенцима. Если не изменилась – держитесь от неё подальше». От себя добавлю: не только после Освенцима, но и после Колымы тоже…

42

Этот мотив особенно резко звучит в апокрифических евангелиях (например, в Евангелии Фомы и Евангелии Никодима). 45

ГЛАВА 3. ВИЗАНТИЯ И РУСЬ: ДУХОВНАЯ ЭСТАФЕТА. I. Проблема, о которой пойдёт речь, также касается предыстории России. Собственно политическая история Византии (сама по себе чрезвычайно бурная и перенасыщенная драматическими реалиями) в определённых точках пересекались с историей Древней Руси и мы ещё вернёмся впоследствии к этим чисто политическим и военным контактам.Но сейчас нас интересует единственный аспект – духовное преемство двух культур: византийской и древнерусской (причём на большом историческом отрезке, ибо проблема «русского византизма» – очень сложная и многопрофильная, о которой мы будем неоднократно возвращаться и в последующих лекциях). Дело в том, что Византия как феномен культуры (в широком смысле слова) есть один из трёх источников, из которых будет постоянно черпать идеи и технологии российская цивилизация: причём на раннем этапе цивилизационно-государственного развития Руси этот источник самый фундаментальный. Надо сказать, что и о самом феномене Византии, и о его характере взаимодействия с другими культурами и цивилизациями (с Русью в частности) уже не первое столетие идут ожесточенные споры, и это не случайно. Несмотря на то, что военно-политическая история Византии весьма хорошо известна и изучена (библиография по данному вопросу исчисляется тысячами публикаций на разных языках, кроме того, собственно византийские историки были в свое время, пожалуй, самыми добросовестными и обстоятельными фиксаторами современных им реалий во всей Европе), несмотря на то, что контакты с Византией имели едва ли не все государства тогдашней цивилизованной Ойкумены – именно благодаря такому обилию контактов и информации многое в данном вопросе выглядит весьма запутанным. И дело не только в некоторых внешних моментах (классический пример: слово «Византия», общепринятое воем мире, было пущено в оборот … только в эпоху Возрождения, с легкой руки итальянских гуманистов43; сами византийцы называли свою страну «Ромейская держава», а себя «ромеями», т. е., «римлянами», выводя свою политическую родословную исключительно от Римской империи). Главное здесь – сам характер духовного контакта. Именно в этой связи векторы исследовательских оценок резко, зачастую полярно расходятся. Судите сами. С одной стороны, справедливо отмечается, что Византия в свое время была самым культурным и цивилизованным государством Европы (и не только Европы: К. Маркс не случайно назвал Византию «золотым мостом между Востоком и Западом»). По словам известного отечественного искусствоведа Р. Грубера, «Византия стала новым мировым торгово43

От слова «Византий» - древнегреческая колония, которая впоследствии была переименована в Константинополь (в IV в. н.э.). 46

промышленным и культурным центром, а Константинополь превратился во «Второй Рим» (как его официально называли – Д. С.), в Рим Востока (курсив мой – Д. С.); более того, он превзошел «первый» Рим в ослепительной роскоши и пышности… В Византии того времени жизнь была чрезвычайно развита: достаточно признать, что в VII веке в Византии насчитывается не менее 90 городов, причем в Элладе и на побережье Малой Азии города лежали на расстоянии от 16 до 20 км.» (для справки: в Европе тогда городская культура – основа вообще всей новоевропейской цивилизации! – была еще в абсолютно эмбриональном состоянии). В общем, картина процветающей супердержавы даже в мелочах: чего стоит один приводимый Р. Грубером документ о штатном расписании служащих кафедрального собора Святой Софии: от 555 человек в VI веке до 600 в VII! Но тот же Р. Грубер констатирует: «Не следует забывать, что вся эта блестящая культура византинизма, казалось бы, объединившая и подытожившая все лучшие достижения мировой культуры, не может скрыть парадоксального (на первый взгляд) факта: значительного консерватизма, определенной застойности всего строя Византийской империи. При всей государственной «жизнеспособности», при всей внешней территориальной экспансии – внутреннее, социально-экономическое (но и культурное!) развитие Византии было сильно заторможено, замедлено, по сравнению с темпом развития Западной Европы как раз в силу перечисленных конкретноисторических особенностей». Хотя в данном высказывании есть натяжки (мысль о том, что Византия вообще более замедлено, развивалась по сравнению с Западом, не вполне справедлива и чересчур прямолинейна), в целом констатация Р. Грубера не может быть оставлена без внимания. Особенно полярными становятся суждения, когда речь заходит о теме нашего разговора – проблеме духовной эстафеты Византии и Руси. Тут оценки разнятся от панегирика до уничтожающей критики. «Единственным естественным и потому искренним другом Руси была Византия44 – пишет Л.Гумилев. – Сами греки русичам не нравились: их называли «льстивыми», т. е., обманщиками, и корыстолюбивыми. Но культура Константинополя не зависела от пройдох… а философию, литературу и искусство русичи получали от образованных и талантливых людей… Эта культура служила цементом, …скреплявшим русскую землю… Источником этой целительной (выделено мной – Д.С.) культуры был Константинополь». Фактически об этом же – у известного русского консервативного философа К. Леонтьева: «Что такое византизм? Византизм есть прежде всего особого рода образованность или культура… римский кесаризм, оживленный христианством, дал возможность новому Риму (Византии) пережить старый Италийский Рим на целую государственную нормальную жизнь, на целое тысячелетие». То есть, в контексте общего направления рассуждений К. Леонтьева, византизм был и есть действующая на протяжении тысячелетия живая сила, благотворно влиявшая на русские 44

Это тоже спорно (и мы скоро в этом убедимся). 47

реалии. Такая оценка византийского воздействия стала в России, по сути, хрестоматийной и официальной (что естественно, учитывая реалии идеологического официоза дореволюционной России). Однако существует и альтернативная версия, резко противоречащая вышесказанному. «Не в силах отделиться от убеждения – читаем мы в книге А. Бушкова «Россия, которой не было» – что в «византийском» каноне (который вовсе не следует механически отождествлять с православным!) таится некая полумистическая отрава, причинившая массу бедствий и потрясения странам, имевшим несчастье (!!! – Д.С.)) с ней соприкоснуться. Даже русские авторы, не видящие себя вне православия, не раз грустно отмечали, что «византийское наследство», по сути, привело к тому, что русское православие столетиями оставалось пронизанным метастазами язычества, сплошь и рядом заводившие в тупики, весьма далекие от христианских канонов… Судьба стран, принявших византийский канон – Россия, Болгария, Греция, Сербия – форменным образом выламывается из европейской истории, отличаясь ненормально большим количеством невзгод. Здесь и роковые смуты (ставившие порой под сомнение само существование нации), и многовековое прозябание под иноземным игом, и едва ли не полная потеря духовно-национальных корней – не говоря уж о периодах глупейшей самоизоляции». А вот мнение современного отечественного гуманитария А. Бежицына: «Бесплодность православия в качестве государственной веры была продемонстрировала еще в Византии. Она совершенно бесславно пала под напором ислама – и дала ему миллионы адептов. Не так давно Ален Безансон (французский историк – Д. С.) напомнил, что арабов, пустившихся на завоевания, было не так уж много, но входившие в состав Византийской империи страны не оказали им практически никакого сопротивления и относительно легко и быстро покорились им. Так что основной массив нынешних мусульман – это потомки православных, не посчитавших нужным держаться своей веры. Вся Северная Африка, Сирия, Палестина и другие страны, некогда принадлежавшие христианству, были отданы исламу. Почему это произошло? Ответ на этот вопрос дал Владимир Соловьев. Православие уже в Византии стало "храмовой религией": верил человек только в храме, а, выйдя из нее, мог спокойно нарушать все заветы Христа, никак не сообразуя с ними свою жизнь. Такая вера не имеет силы, она не в состоянии быть путеводителем человека. "Византийцы полагали, – писал В.С. Соловьев, – что для того, чтобы быть воистину христианином, достаточно соблюдать догму и священные обряды православия, ни мало не заботясь о том, чтобы придать политической и общественной жизни христианский характер; они считали дозволенным и похвальным замыкать христианство в храме, предоставляя всю общественность языческим

48

началам"45. От себя добавим: Владимир Соловьёв с горечью констатировал – «...византийство, которое в принципе было враждебно христианскому прогрессу, которое желало свести всю религию к раз навсегда совершившемуся факту, к догматической формуле и литургическому обряду, – это антихристианство (курсив мой – Д. С.), скрытое под личиной православия, неизбежно должно было в своем нравственном бессилии погибнуть под напором открытого и честного антихристианства ислама». А современный православный автор о. Александр Борисов добавляет: «В обращении русского народа, как известно, великолепие византийского богослужения сыграло, пожалуй, решающую роль. Речь идет лишь о том, что нередко происходит обращение не столько ко Христу, сколько к богослужению (курсив мой – Д. С.46), особенно у людей впечатлительных, легко ранимых. Происходит определенное "бегство от мира", причем не к сути христианства, а лишь к его форме». Как это ни печально, и такой взгляд на проблему (при всей его крайней полемичности) не лишен оснований. Напомню, что подобная точка зрения, обвиняющая Византию в бедах, как бы генетически запрограммированных в российской цивилизации (А. Бушков назвал это даже «отдающим тленом византийским ядом, чье действие сказывается даже сегодня, когда от Византии остались одни воспоминания»!) существует, как минимум, с начала XIX века – наиболее полно и заостренно ее изложил П. Чаадаев в своем «Философическом письме». А. Герцен впоследствии отмечал, что «добрую половину российских проблем он (Чаадаев – Д. С.) относил за счет греческой церкви». Увы, но считать Чаадаева просто «русофобом» могут только ограниченные люди: не считаться с мнением первого русского классического философа, друга и духовного отца А. Пушкина,

45

В Европе, впрочем, положение было не лучше – ведь это герцогов Нормандии (Северная Франция) хронисты средневековья характеризовали как «плохих христиан и хороших церковников». Но В. Соловьёв прав в одном – католический мир действительно проявил больше духовной стойкости перед арабской экспансией, чем византийский. 46 Знакомо до боли – вся наша современная постсоветская религиозная жизнь спокойно укладывается в эту схему. 49

основоположника едва ли не всех философских течений в России прошлого века очень трудно… В общем, разлет мнений впечатляет. Но внимательный читатель, надеюсь, уже заметил: спор идет, по сути, о знаках. «Вы все правильно подметили, только со знаком ошиблись: вместо «плюс» поставили «минус» – пошутил в свое время литературный Шерлок Холмс. Так и здесь: спорят об оценке византийского воздействия на другие культуры и цивилизации (в частности, на нашу), оперируя, в общем-то, одной и той же фактологией. Поэтому надлежит вспомнить те основные этапы и факты культурных всплесков, которые являлись мощным «источником излучения» для Руси. Вспомнить, по возможности, отрешившись от оценочного момента (хотя до конца это невозможно): тогда, может быть, вся сложная палитра противоречивых по характеру культурных взаимодействий вырисуется перед нами со всей определенностью. II. «Когда мы произносим слово «Византия», без каких бы то ни было пояснений и добавлений, то содержание понятия бывает различным. Может сказаться, что Византия – это Восточная Римская империя, реликт былого величия, на протяжении 1000 лет, катящийся к упадку. Так понимали термин «Византия» и Гиббон, и Лебо… а также Вл. Соловьев. Может быть, под этим термином подразумевается греческое царство, возникшее как антитеза выродившейся античности, имевшее свои ритмы развития, свои светлые и теневые стороны. Такой видели Византию Успенский, Кулаковский и Шарль Диль… А может быть, Византия просто огромный город, сосредоточие торговли и образованности, воздвигшейся на берегах голубого моря и окруженный выжженными горами, где полудикое население веками пасло коз и снимало оливки и виноград. Это тоже закономерное понимание термина, но мы… хотим использовать его четвертое значение: Византия – культура, неповторимая и многообразная, 50

выплеснувшаяся далеко за пределы константинопольской империи… В таком понимании термина «Византия» не только город Константинополь и подвластная ему страна и даже не только халкедонское (т.е. ортодоксальное, об этом ниже – Д.С.) исповедание, по целостность, включающая в себя равно православность, включающая в себя равно православных и еретиков… То, что они… боролись друг с другом, не противоречит предложенному значению термина, ибо идейная, да и политическая борьба – тоже вид связи, форма развития». Мы привели столь пространную цитату из книги Л. Гумилева «В поисках вымышленного царства» не только потому, что в ней сжато и афористично раскрываются основные концепции по данной проблеме, но, прежде всего потому, что вышеприведенные строки необычайно точно и емко фокусируют суть вопроса. Стоит только добавить, что в своем цивилизационно-культурном понимании такая Византия не только географически шире Ромейской державы (Гумилев отмечал, что «брызги ее золотого сияния оседали «от Ирландии до Волги и от Эфиопии до Монголии»), но и во временном измерении не укладывается в рамки с 395 г. (раздел Римской империи на Западную и Восточную) по 1453 г. (захват Константинополя турками и окончательный крах Ромейской державы). Феноменальность ситуации заключатся в том, что культурная история «византинизма» (и первая «точка излучения» для будущей Руси) начинается с момента, когда римский император Константин Великий в борьбе со своими братьями решил опереться на христиан и с этой целью официально разрешил их вероисповедание (т. н. Миланский эдикт о свободном исповедании христианства 313 года). Надо сказать, что ситуация будет понята лишь в том случае, если мы вспомним, кто тогда шел в христиане. Это были «пассионарии» в самом, что ни на есть гумилевском смысле слова – говоря обычным языком, натуральные фанатики: люди, которых буквально сжигала изнутри переполнявшая их энергия. Феноменальный факт: раннее христианство прожило почти 300 лет в «андерграунде», на положении «катакомбной» церкви, в атмосфере постоянных гонений – их было только крупномасштабных не менее восьми47, а об их масштабах лучше всего свидетельствуют церковные праздники поминания святых типа «10 000 мучеников Фиванского легиона» (дали себя казнить, но не пошли убивать единоверцев) или «28 000 мучеников, в Никомидии сожженных» (жертвы массового убийства, совершенного в малоазийском городе Никомидия по приказу императора Диоклетиана: людей уже не сжигали индивидуально, а просто окружали толпу огненным кольцом)48. И при этом число христиан не 47

Римские власти чуть ли не инстинктивно чувствовали угрозу, исходившую от этой секты: классический британский историк Э. Гиббон считал, что именно принятие христианства впоследствии разложило римскую политическую и социокультурную систему (а в перспективе – и подготовило гибель Рима). 48 Впрочем, Э. Гиббон считал, что масштаб гонений и количество жертв на несколько порядков преувеличены церковной традицией. 51

уменьшалось, а увеличивалось, чуть ли не в геометрической прогрессии – так что при Константине они в армии (!) составляли большинство (почему Константин, в конце концов, и сделал то, что сделал). То есть на место каждого казненного или замученного сразу становились несколько новых неофитов; прирост перекрывал убыль. Причин тому много (главная – способность христианства ответить на «проклятые вопросы», что уже со времен I в. до Р.Х. не могла сделать официальная римская религия, и привлекательность предлагаемых человеку христианством перспектив, в том числе и посмертных), но мы отметим сейчас следующее: до Миланского эдикта вся недюжинная энергия раннехристианских общин уходила на выживание в экстремальных условиях. При таком положении дел, естественно, христианам I-III вв. было не до разногласий. После же 313 года, когда внешняя угроза их жизни была снята, бурлящая энергия этих людей нашла иные выходы – зачастую драматические и подчас трагифарсовые, но, тем не менее, творческие, началась эпоха бурных дискуссий и споров в самой раннехристианской среде. К слову, христиане первых веков по отношению к власти держались, подчеркнуто независимо, вполне по сентенции Христа «Отдайте кесарю кесарево, а Божие Богу» (т.е. дайте властям те гроши, которые они из вас тянут – пусть подавятся; а Божие – то есть самих себя – отдайте Всевышнему): между прочим, именно такая позиция и провоцировала гонения. Вот два взятых наугад факта. В Риме было настолько распространено «стукачество», что с появлением христиан доносами на них завалили все бюрократические инстанции империи (кстати, после победы христианства добровольные сексоты мигом переключились на… выискивание нераскаявшихся язычников и все повторилось по новой – вполне как в 1937 году!). И во II в. император Траян (к слову, один из самых значительных и талантливых императоров за всю историю Рима) запретил принимать доносы к рассмотрению – за исключением случаев, когда христиане… доносили сами на себя (тогда – казнить!). Император как вполне здравомыслящий человек рассудил, что сам на себя никто доносить не станет. Но… он не учел, что имеет дело с оголтелыми: самодоносы посыпались один за другим – просто из принципа! Я христианин и все тут – можете казнить, я на это плюю, меня ждет Царство небесное!.. Траян был в полном шоке, и ситуацию выправили… сами христианские пастыри, строго-настрого запретившие своей пастве столь экстравагантное выражение религиозной ревности49… А когда Константин дал «зеленый свет» свободному исповеданию христианства, то попросил за эту самую малость – право голоса во внутрихристианских дискуссиях на правах … дьякона (не епископа, не пресвитера, даже просто не священника – всего лишь дьякона! Когда еще гордый Рим так унизился?). Казалось бы: почему не уважить просьбу – ведь 49

Ко времени Траяна – ко II веку н. э. – уже сформировалась церковная иерархия с собственной властной традицией. 52

речь идет о несравнимо большем выигрыше!.. Вы думаете, это предложение было принято единодушно? Ничуть не бывало! Весьма многочисленная группировка христиан – в основном жители северной Африки во главе со своим пастырем Донатом – призвали отказать Константину в его нижайшей просьбе («Какое ему дело?» – заявил Донат), а когда их предложение все же не прошло, они … откололись от основной массы христиан, став первыми раскольниками в истории церкви. Эта история очень выпукло показывает, почему в дальнейшем религиозная жизнь в христианских общинах приобрела драматические и едва ли не гротескные формы. Например, на базе «донатистов» возникла секта «циркумцеллионов» (буквально – бродящих вокруг), которые циркулировали вокруг североафриканских городов, хватали одиноких путников и … требовали их убить каждого из членов их секты «во славу Христа». Цель – как можно скорее вкусить вечного блаженства (а не убьешь нас – убьем тебя: все равно мученическая смерть искупит все наши грехи!). По свидетельствам очевидцев, «циркумцелионы» помирали, что называется, в «кайфе»… Такое вот «христианство»: недаром одному из виднейших «отцов церкви» Августину Блаженному пришлось бороться с такими «единоверцами» крутыми мерами50… На эти же годы падает начало монашеского движения – явления, тоже не знакомого христианству доконстантиновой эпохи (эпицентром этого явления были Сирия и Египет). Монашество как крайняя, экзальтированная форма аскетизма, зачастую сопровождающаяся самоистязанием, демонстративными самоограничениями, подчас неадекватным поведением (феномен «юродства» – тоже отсюда!), действиями «не всегда без вреда для ближних» (Л.Гумилев)51 – такая форма религиозности была, в общем, экстравагантной новинкой по сравнению с тем, что предлагал Христос52 и как существовали общины 1-3 веков (между прочим, не в последнюю очередь именно поэтому впоследствии протестантизм, с легкой руки М. Лютера, отказался от монашества как института). И здесь происходит центральное событие по интересующему нас вопросу. Вся описываемая эпоха (с начала деятельности апостолов – т. е., сразу же за окончанием событий, описанных в Евангелиях) известна в литературе под названием «святоотеческой» («святыми отцами» в церкви называют целый ряд видных церковных деятелей в историческом отрезке 50

Как констатирует Э. Гиббон, уже в III веке н. э. «христиане были более жестоки друг к другу, нежели язычники к их предкам». Увы, увы… 51 Достаточно вспомнить, как в 415 г. в Александрии толпа христианских фанатиков растерзала местную интеллектуалку Гипатию, преподавательницу Мусейона (что-то типа университета искусств) – за то лишь, что Гипатия публично, едко и (главное) аргументированно критиковала христианство с позиций философии неоплатонизма. 52 Кстати говоря, подобный аскетизм восходит не к проповеди Иисуса – он никогда подобному не учил – а к наследию философии Платона (в свою очередь косвенно заимствованного им в религиозной практике Индии: об этом – в 4 томе «Истории религии» о. А. Меня). 53

между деятельностью апостола Павла и окончательным торжеством и догматическим оформлением христианства; изучению святоотеческого наследия посвящена целая наука – патристика). Предыдущая эпоха (до Миланского эдикта) была эпохой, которую традиционно делят на периоды «апостольский» (самый ранний этап развития новой религии) и «апологетический» (апологетами называют теоретиков христианского вероучения и философии II-III вв.), а после Миланского эдикта начинается эпоха вселенских соборов (эпоха «поздней», или зрелой патристики). Это бурное и драматическое время, в ходе которого христианская церковь приобрела современный вид, и были сформированы те фундаментальные догматические концепции, без которых не обходится сегодня ни одна конфессия в христианстве. Центральным пунктом всех дискуссий стала проблема Троицы. Изюминка заключалась в том, что ранее христианство этого понятия просто не знало: в Библии об этом, в общем, нечего прямо высказанного нет (иначе бы и не возникло дискуссии!); ветхозаветному иудаизму сия идея чужда (и новому, талмудическому тоже). Есть два факта, которые способны сегодня привести ревностного верующего в шоковое состояние, но, тем не менее, не теряют при этом своей реальности ни на йоту. Вот они: во-первых, единственной религией, где есть подобие Троицы, является … индуизм (в том числе в своем кришнаитском варианте); там имеется идея «Тримурти» (буквально Троица!), т. е., триединства божеств Брахмы, Вишну и Шивы как единого Бога в разных ипостасях («триединый монотеизм», по Л. Гумилеву). Во-вторых, религией, наиболее близкой по духу и по вероучению к раннему, «дособорному христианству» является … ислам: по сути, он представляет из себя «вариацию на тему дособорного христианства» (по выражению Д. Лихачева, высказанному им в телебеседе; почти дословно эта констатация имеется и у крупнейшего российского культуролога конца ХХ века Б. Ерасова). Я обо всём этом пишу затем, чтобы читателю стало ясно: на соборах (и перед ними) происходил творческий акт рождения принципиально новой мистическо-интелектуальной реальности. По своему масштабу рождения нового эта эпоха сопоставима только с эпохой Иисуса и Павла (Б. Ерасов прямо отмечает, что христианство евангельских времён и христианство святоотеческой эпохи мало похожи друг на друга). А вышеописанная «пассионарность» (страстность) практических всех участников сей исторической драмы обусловила и те, весьма далекие от благостности внешние формы происходящего, которыми характеризуется соборная эпоха (и которые наложили трагический отпечаток на всю последующую историю христианской цивилизации). Впрочем, пусть читатель судит сам. Итак, в IV веке начался великий спор о Троице – спор, который был бы немыслим в предыдущую эпоху. Прежние «столпы» святоотеческой традиции – такие, как Климент Римский, Игнатий Антиохийский, Дионисий Ареопагит, Юстин Философ, Татиан или Ириней Лионский – напрямую не касались данной проблемы: их волновало совсем другое. Теперь же на 54

повестку дня встал сложный догматический вопрос, на разрешение которого ушло порядка ста (!) лет, заполненных ожесточенными дискуссиями (и, увы, не только ими). К описываемому времени уже были предложены (и отвергнуты) следующие «гипотезы» по определению отдельных «составных частей» Троицы. Так называемые монархиане учили, что Христос есть просто БогОтец (ссылаясь на слова Христа: «Кто видел меня, видел Отца»); от этого отказались очень скоро. Македоний выдвинул идею о том, что Святой Дух не есть лицо Троицы, а сотворен Всевышним: для развенчания этого постулата потребовалось уже порядка 80 лет (окончательно отвергнуто в 381 г.). Наконец, Павел Самосатский предположил, что Христос – человек, осененный божественной мудростью: такое учение справедливо показалось современникам умалением Христа, т.к. фактически отказывало Иисусу в праве называться Сыном Божьим. Но все это были, что называется, «цветочки» – главное было впереди. О том, что произошло дальше, ярко и сжато повествует Л. Гумилев на страницах своей книги «Этногенез и биосфера Земли»: «В начале IV в. в Александрии начался спор между пресвитером Арием, человеком ученым и безупречным (запомним! – Д.С.) и епископом Александром, которого поддержал диакон Афанасий, аскет и искренний борец за свои убеждения… В IV в. уже были отброшены монархианство и учение Павла Самосатского. «А как же тогда?» – ставили вопрос пытливые умы. Им отвечал пресвитер Арий: «Христос – божественный Логос, но поскольку он – Сын Божий, постольку, следовательно, было время, когда он не существовал (во времена Ветхого Завета – Д.С.). Логос предвечен, но не вечен; он «меньше» Отца, ибо имеет свое начало. Если Логос не рожден, то, значит, Бог-Отец – не отец, а Бог-Сын – не сын». Прервем на минуту цитату и задумаемся сейчас, когда мы знаем, чем все кончилось (учение Ария, в конце концов, было отвергнуто), можно поразмышлять. В современной церковной традиции всех конфессий Арий – едва ли не самая демонизированная фигура: ему приписываются страшные помыслы вплоть до чуть ли не отказа признать Христа Мессией, его учение всерьез изучается в рамках церковного образования как разновидность демонологии (буквально так!). Призываю, однако, к вниманию непредвзятых читателей: а что, собственно, ужасного сказал злополучный пресвитер (кстати, «ученый и безупречный», по словам Л. Гумилева)? Он просто подошел к рассматриваемой проблеме с позиций формальной логики: в самом деле, ведь сын не может быть абсолютно равным отцу (да и Рождество Христово с точки зрения человеческой биографии Иисуса произошло в конкретное историческое время, а Бог Ветхого Завета вечен). Как ни рассматривай точку зрения Ария, нельзя не признать, что своя логика в ней имеется: во всяком случае, бессмысленной или откровенно злонамеренной ее назвать трудно. Но предоставим вновь слово Л. Гумилеву: «Нет, – возражали Арию епископ Александр и диакон Афанасий. – Отец и Сын сосуществуют, а Сын рождается, как луч света от источника 55

света. Слово «Отец» и «Сын» – это просто метафора; на самом деле Логос – одно лицо (ипостась) святой Троицы». Это та точка зрения, которая впоследствии стала канонической. Отметим: оппоненты Ария предложили гораздо более метафизическую и мистическую трактовку феномена Троицы, чем Арий, подходивший к проблеме едва ли не с «научной» точки зрения. Кстати, именно в этом причина, почему Ария обвинили (абсолютно неправомерно, кстати) в приверженности учению Павла Самосатского… «Уточним проблему – продолжает Л. Гумилев. – Арий утверждал подобосущие Сына Отцу, Афанасий – единосущие. В греческом языке эти слова различаются лишь одной буквой…» (курсивы Л. Гумилёва – Д. С.). Ничего в мире не меняется: как и впоследствии, люди с пеной у рта решали, как трактовать Бога. И все участники спора (вопреки известным положениям Нагорной проповеди о грехе гордыни, отказе от осуждения, любви к ближнему и непротивлении злу) осуждали друг друга с позиций самой натуральной гордыни (прав Я и только Я!). А уж о «любви к ближнему» (да еще «брату во Христе»!) красноречивее всего говорит абсолютно документальный факт, происшедший на одном из вселенских соборов. Сторонник Афанасия, епископ города Мирры Ликийские (в современной Турции) Николай (будущий Николай Чудотворец, он же – европейский Санта-Клаус) в пылу полемики… ударил Ария по лицу. То, что этот факт попал в его житие (обычно подобные детали там всегда опускаются просто в силу специфики жанра – многократно проверено методом сопоставления житийной литературы с летописями и историческими хрониками, где также действуют канонизированные впоследствии персонажи), говорит исключительно об одном: сей факт просто получил такую огласку, что его не удалось скрыть. Кстати, это главная причина, по которой Николая Чудотворца в католической церкви на ревизии (!!!) в конце 50-х гг. вычеркнули из списка святых… Однако продолжим рассказ. «В то время мысль была всеми уважаема, – пишет Л. Гумилев. – Поэзия философских понятий вовлекла в свой круг всю восточную половину Империи (будущую Византию – Д.С.). В спорах приняли равное участие ученое духовенство и народ (!!! – разве это та область, где можно решать голосованием? – Д.С.). В 321г. поместный Собор в Александрии осудил учение Ария. Вселенский Собор в Никее в 325г. решил вопрос в пользу учения Афанасия (вот почему ортодоксальный символ веры получил название Никейского – Д.С.). Арий был отправлен в ссылку, а его учения сожжены. В 335 г. в ссылку был отправлен оговоренный Афанасий, а через год император Константин реабилитировал Ария, который вскоре умер то ли от отравы, то ли от руки тайного убийцы (их нравы! – Д.С.). Тем не менее, ариане восторжествовали на Соборе в Антиокии в 341г. … Но, как всегда бывает, победители перессорились, одни искали компромисс с никейским исповеданием, другие шли дальше Ария, требуя, чтобы все догматы были ясны разуму (значит, был момент, когда дискутирующие поняли крайнюю запутанность и туманность проблемы? Д.С.), третьи предлагали обтекаемые формулировки, чтобы избежать 56

упреков в неправоте. Официальную доктрину арианства выработал Собор 359 г. в Римини… А никейцы сидели в ссылках. Выпустил их только язычник Юлиан (Юлиан Отступник – Д.С.), давший свободу вероисповедания для того, чтобы христиане боролись друг против друга (курсив мой – Д. С.)… Только в 381 г. император Феодосий созвал II Вселенский Собор в Константинополе, который предал анафеме ариан и македониан». Вот она – картина, демонстрирующая предельную, зашкаливающую, фонтанирующую пассионарность христиан эпохи зрелой патристики… От себя отметим: все эти события сдетонировали в провинцию и вызвали кровопролитие, которое с разной степенью интенсивности продолжалось почти 300 лет! Кстати, дискуссии после 381 г. отнюдь не закончились, а продолжались еще ровно 70 лет, возникая, по словам Л. Гумилева «иной раз не по принципиальным вопросам догматики, а на почве недоразумений, имевших отнюдь не теологическую подоплеку… В 430 г. константинопольским патриархом стал Несторий, родом перс, человек весьма строгий и ученый. То и другое весьма задевало столичное духовенство, не чуждое мирским соблазнам (быстро же они «разговелись»! – Д. С.), против которых в 397-404 гг. боролся еще Иоанн Златоуст, и тоже неудачно (ему, одному из «святых отцов», по навету коррумпированных клириков, отрубили правую руку; о. А. Мень называл его и Афанасия первыми, кто «пострадал по вине «лжебратий» –Д.С.). В богословском учении Несторий произнес фразу, канонически бесспорную (! – Д. С.): «У Бога нет матери». Его враги тут же перетолковали этот тезис как хулу на Деву Марию. И от Нестория избавились, осудив его на Эфесском Соборе 431 г.». И тут же персы и сирийцы, составлявшие весьма большой процент христиан Империи, ударились в амбицию по мотивам отнюдь не религиозным, а с позиций элементарного землячества («Наших обижают»!). В результате произошел раскол церкви и возникла отколовшаяся от ортодоксии несторианская церковь, все отличие которой было в том, что они называли Марию не Богородицей, а… Христородицей – в пику официозу и в память репрессированного Нестория (который сам к такому вовсе не призывал!). Ортодоксы ответили несторианам дружной неприязнью. «Особенно обострилась вражда – читаем мы у Л. Гумилева – после 434 г., когда на соборе в Бит-Запате (Армения – Д.С.) несторианство было признано господствующим вероисповеданием персидских христиан»; напомню, что Империя и Иран тогда беспрестанно воевали. В результате несториан беспощадно изгоняли из Византии в … ту же Персию, где они только увеличивали антиимперский элемент (оставаясь, однако, по культуре чистыми византийцами!). Впоследствии несториане провели грандиозную миссионерскую деятельность на Востоке и расселились на огромной территории от Ирана до Китая и Монголии. В дальнейшем, в русской истории этой конфессии было суждено сыграть весьма существенную роль, и мы с ней еще встретимся в последующих лекциях. 57

Затем произошел еще серьезный конфликт с египетскими и сирийскими монахами (пионерами монашества вообще!), которые выдвинули идею о том, что Христос есть только Бог (в противовес ортодоксии, считавшей Христа богочеловеком). Такая трактовка получила название монофиситской («единый Дух», по-гречески): монофиситы считали, что учение о двух естествах Христа принижает его как Бога – антипод учению Павла Самосатского! Они полагали, что Бог не мог страдать на кресте, а если он не страдал, то вся евангельская концепция подламывается (на что указывали их оппоненты). В 449 г. в Эфесе на соборе произошла настоящая «разборка» между ортодоксами и монофиситами, вошедшая в истории как «эфесский разбой». «Во время заседания – сообщает Л. Гумилев – в помещение ворвалась тысячная толпа египетских монахов, нечесаных, бородатых, во власяницах и с топорами. Монофиситы кричали: «Надвое рассеките признающих два естества»! Монахи стали избивать епископов, поломали пальцы писцам, патриарха топтали ногами». Комментарии излишни; кстати, на этом «разбойничьем» соборе монофиситы одержали верх. Однако спустя всего 2 года, в 451 г. под руководством самого императора Маврикия, был созван новый Собор в Халкидоне, где прежнее решение было отменено, и восторжествовал ортодоксальный подход (с тех пор появился термин «халкидонское вероисповедание», т. е., православие). И… немедленно возникли пять отколовшихся от Константинополя монофиситских церквей: коптская (Египет), эфиопская, армянская, сирийско-яковитская (по имени их первого патриарха Якова Барадея) и малабарская (в западной части Индии). Позднее в VII в. возникла еще одна раскольничья церковь – ливанские марониты (по имени их основателя Марона), стоявшие на монофелитских (разновидность монофисизма) позициях. Это был первый крупный раскол в истории христианства (между прочим, де-факто монофиситское влияние в православии весьма ощутимо по сей день!)53. Надо сказать, что ситуация, когда все интеллектуальные силы государства заняты тем, что выясняют отношения на предмет высоких материй (вполне по Сократу – занимаются, как говорил греческий мыслитель, «духовным акушерством», помогая родиться выверенному понятию) и при этом провоцируют социальные, а то и военные потрясения (все вышеуказанные конфликты весьма негативно отразились на внешнеполитическом положении Империи), была очень типична для Византии. Забегая вперед, скажу, что такие дискуссии будут сопровождать 53

При этом воздействие монофиситства на православие – в том числе русское – было очень велико. В.В. Розанов писал о нашем православии: "...оно все - монофизично, хотя именно на Востоке монофиситство как догмат было отвергнуто и осуждено. Но как догмат - оно осудилось, а как факт - оно обняло, распространилось и необыкновенно укрепилось в Православии и стало не одною из истин Православия, а краеугольным камнем всего Православия. Все это выросло из одной тенденции: истребить из религии все человеческие черты, все обыкновенное, земное и оставить в ней только небесное, божественное, сверхъестественное". Таковы гримасы воздействия «византинизма» на отечественную культуру. 58

всю ее историю вплоть до последних лет существования. Именно это имел в виду Наполеон, когда горько сострил: «Не будем уподобляться Византии, дискутирующей в то время, когда враг уже разбивал городские ворота». Однако именно эта черта – казалось бы, совершенно абсурдная – в духовном плане являла собой (парадоксальным образом) не слабость, а силу Византии; причем ту силу, которая и привлекала к ней молодые цивилизации (и Русь в том числе) и которая явилась первым элементом в духовной эстафете с восточным славянством. В ней, кстати, и ключ к разгадке удивительного долголетия Византии и как цивилизации, и как империи (порядка 1000 лет – для имперской государственной структуры это рекорд; обычно империи больше 200-300 лет не живут). «Сила духа и утонченность мысли» – вот что считал Л. Гумилев «средством Макропулоса» для Византии. Но ведь именно это (духовность в широком смысле слова) чаще всего и называют в качестве знакового символа российской культуры! Преемственность налицо. В череде византийских теологических споров, так или иначе отозвавшихся впоследствии на Руси, был и еще один важный аспект. Дело в том, что христианство, как известно, имеет двоякое происхождение: иудейское (через библейско-евангельское наследие) и античное, грекоримское (через культурную традицию, наложившуюся на первоначальный еврейский субстрат в эпоху апостола Павла и после). Вся история христианства пронизана скрытой или явной борьбой этих «двух источников и двух составных частей» (прошу прощения за пародийный парафраз из товарища Ленина!): либо превалирует иудейское начало (и с ним возврат к реалиям раннего этапа христианства с его простотой богослужения, ветхозаветной традицией отказа от изображения Божества и аскетичносимволичными формами художественной культуры: так обстоят дела в протестантизме), либо на первый план выходит античное, эллинское наследие – тогда имеет место пышный расцвет внешних, знаковых форм ритуальной жизни (в частности, развитые формы иконографии), а также всплеск философского осмысления богословских норм (все это типично для католицизма). В Византии (и, соответственно, в православии) борьба этих двух начал прошла через несколько этапов и была необычайно драматична (и все это, так или иначе, отозвалось на русской почве). «Первая серия» этой борьбы приходится на II-III вв. (т. е., строго говоря, еще на довизантийскую эпоху). «Проповедь апостола Павла – читаем мы в книге Л. Гумилева «В поисках вымышленного царства» – обращенная к просвещенным язычникам, обрела многих неофитов. Эллинов особенно поразила идея, дотоле им чуждая, о существовании стихии зла, и они начали трактовать ее по разному. Наиболее образованные и умеющие мыслить последовательно возложили ответственность за все несправедливости и несчастья мира на особу, его сотворившую, и с раздражением назвали ее демиургом (т. е., ремесленником). Они считали,

59

что демиург – не очень крупный демон18 (! – Д. С.), сотворивший мир и человека (Адама) для того, чтобы Адам жил в неведении и был для него, демиурга игрушкой. Но мудрый змей просветил Адама и помог ему добиться свободы, за что демиург мучит потомков Адама и Евы. Это течение мысли положило началу гностицизму, религиозно-философской концепции, рассчитанной на людей мудрых и образованных (гнозис – знание)». То есть гностицизм был первой крупной «интервенцией» античной мысли в христианстве и сразу привел к неожиданным результатам: выводы получились вполне богоборческие (не случайно, что в Новое время эти концепции были весьма уважаемы всеми вольнодумцами литературного мира – от Дж. Байрона до М. Булгакова). Это совершенно не означает, что гностики все были безбожниками: наиболее видные представители этого направления – Маркион, Валентин и Василид – абсолютно искренне считали себя ревностными христианами. Маркион, к примеру, прославился своим филологическим изысканием, в котором показал литературную и концептуальную разницу между Ветхим и Новым заветами (вполне реальную) и на основании этого сделал резкое богословское заявление: «Бог Израиля и Бог Евангелия – разные боги!». Впоследствии это было квалифицировано как «ересь Маркиона», но то, что это произошло отнюдь не сразу, показывает, что сама идея отвергнуть Ветхий завет не казалась тогда абсолютно абсурдной. (Помимо всего прочего, такая посылка, означавшая полный разрыв с иудейской традицией, прекрасно укладывается в рамки теологического антисемитизма, о котором мы говорили в предыдущей лекции). Очень показательно, что маркианство нашло многочисленных последователей в среде философов Нового времени (классический пример – В. Розанов; любопытно, что считавший себя православным Л. Гумилев в своей работе «Древняя Русь и Великая степь» стоит на стопроцентно маркионитских позициях!); в художественной же литературе XVIII-XX вв. следы влияния маркионитских и – шире – гностических идей (тоже «византийских» по культурному генезису!) без труда прослеживаются во множестве артефактов (достаточно вспомнить такие шедевры, как «Потерянный рай» Дж. Мильтона и «Фауст» И. В. Гёте, а также позднее творчество Льва Толстого). Не надо думать, что эллинское начало может быть сведено лишь к гностицизму. Противники гностиков – неоплатоники (сильно повлиявшие на христиан, особенно по части структурирования монашества), Климент Александрийский, Ориген, впоследствии «великие каппадокийцы»54 и Августин Блаженный (а еще позднее в западно-католическом мире – 18

Слово «демон» (греч. «деймонийон») для тогдашних эллинов не носило теперешнего негативного смысла. Сократ, к примеру, называл этим словом единого Бога, за исповедание которого принял смерть. 54 «Великими каппадокийцами» называли трёх действительно великих мыслителей восточной (греческой) патристики – Василия Великого, Григория Богослова и Василия Нисского. Все трое были родом из малоазиатской провинции Каппадокия (ныне – в Турции), отсюда и название. 60

схоласты) также взывали к великим теням античности55, да и всей современной христианской иконографией (и вообще многим внешним формам культа) мы также обязаны греко-римской культурной традиции. Кроме того, гностики не только считали себя христианами, но (что главное) по духу, безусловно, принадлежали к восточно-христианскому «византийскому» вероощущению (именно это имел в виду Л. Гумилев, давая приведенное в начале лекции культурологическое определение Византии как феномена). Однако на практике эволюция гностицизма привела – в качестве одного из «дочерних» «новообразований» – к возникновению абсолютно антихристианского (и вообще антирелигиозного) учения, получившего название манихейства (по имени его основателя – жившего в III в. в Иране пророка Мани). Суть его в следующем. «Концепция Мани объединяет идеи христианские, персидские и даже индийские – читаем мы у Л. Гумилева. – Мани учил, что существует «беснующийся мрак» – пространство вечной тьмы… Скопления мрака движутся беспорядочно,… но однажды они случайно приблизились к краю своего пространства, к границе «вечного Света» (именно так, если помните, назван рай в «Мастере и Маргарите» М.Булгакова! – Д.С.) и попытались туда проникнуть, чтобы омрачить «царство Света». Против них вышел сражаться «Первочеловек»… Силы тьмы растерзали его и облекли тьмой частицы света… На выручку этим частицам (т. е., душам) приходил Христос (!!! – Д.С), а вслед за ним он, Мани, воплощение Святого Духа (для справки: Мани тоже был распят на кресте – Д.С.). Цель их прихода – освобождение душ от материи как кристаллизированной тьмы. Отсюда вытекает, что все материальное, все, что привязывает человека к миру и жизни – греховно» (разрядка моя – Д.С.) Если перевести всю эту архисложную богословскую конструкцию на обычный, доступный среднему человеку язык, получится следующее: этот мир – от Сатаны, а не от Бога, из этого мира надо как можно скорее выбираться. Элементы такого отношения к материальному миру имели место и ранее (в индуизме, буддизме, у Платона, да и христиане – вопреки даже учению самого Иисуса – нет-нет, да и сбивались частично на эту позицию: последнее было в значительной степени обусловлено мироотрицающим характером первоначального облика христианства, на что обращал внимание Б. Ерасов), но никогда отторжение от этого мира не заходило столь далеко, как у Мани. Объявив земной мир вообще творением мрака (т. е., дьявола), манихеи – сами того, может, и, не подозревая – поставили себя в положение врагов всего сущего, став первой в истории человечества антисистемой (термин Л. Гумилева); при таком подходе враждебным человеку становится абсолютно все – природа, социум, семья, все формы жизнедеятельности и т.д., и т.п. Жизнь человека в данной

55

По констатации Б. Ерасова, первоначально христианство было «интеллектуально слабой сектой», и сей дефект был преодолён именно посредством приобщения к античному наследию. 61

трактовке абсолютно теряет смысл. Выход из положения традиционно предлагается манихеями трояко: а) поклоняться мраку как единственной реальности (отсюда один шаг до сатанизма и структурирования «антицеркви», что впоследствии и произошло); б) суицид, как средство переселения в «Свет» (отсюда многочисленные секты, практикующие самоубийства – от самосожжений раскольников до печально известных «Храма народов» в США и «Белого братства» в СНГ); в) физически уничтожить этот мир как творение мрака и попытаться построить новый («Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим» – этот текст можно считать подлинным символом веры манихейства!). Проблема только в том, что строить не получается: любое «строительство» тоже посюсторонне, и, значит, относится к «юрисдикции» Мрака… Потому всегда в таких случаях актуальными будут слова В.Брюсова: «Ломать я буду с Вами; строить – нет!». Ведь сам процесс слома для манихея – сакральный акт, но ни в коем случае не созидание: потому все манихейские цивилизации (а их в истории было немало) обречены и ни одна из них не преодолела рубеж в 70-80 лет – срок жизни трех поколений людей56… Возвращаясь к вопросу о борьбе иудейского и эллинского начал в христианстве, стоит вспомнить, что в Византии имела место и жесткая иудейская (по происхождению) реакция на превалирование античных элементов. Это – т.н. иконоборчество (VII в.). Суть его в том, что при императорах т.н. Исаврийской династии (исавры – народ в Малой Азии) вошли в практику запреты и гонения на почти все виды религиозного искусства (в первую очередь на его изобразительные формы – отсюда и название). Обоснование (как всегда в Византии) было вполне интеллектуальное и даже заумное: необходимость разделение спекулятивной философии и эмоциональной стихии искусства (!). На практике все это реализовывалось вполне по-хамски: солдатня рубила иконы в церкви мечами, а прихожане набрасывались на солдат с дрекольем (со всеми вытекающими отсюда последствиями). Возникла ожесточенная дискуссия между иконоборцами и иконопочитателями (в числе последних были выдающиеся мыслители Иоанн Дамаскин и Феодор Студит). В конце концов, осознав, что весь этот бардак на руку только врагам Империи, непримиримые антагонисты все-таки договорились, приняв компромиссное решение: иконопочитание восстанавливается, но… только в виде двухмерного, плоскостного изображения. Нетрудно догадаться о причинах столь оригинального «соломонова решения». Поскольку ветхозаветная традиция отвергает изображение человека (и животных) вообще, изобразительное искусство Израиля неизбежно приобрело черты предельно символические, с преобладанием орнамента (и такое положение полностью унаследовано и воспринято 56

Советская цивилизация уложилась в эту схему «с точностью до миллиметра»… 62

исламом)57. Это – полная противоположность реалистическому по эстетике изобразительному искусству античности. В то же время – и сей факт почти неизвестен, – в еврейском и исламском мире есть одна область искусства, где изображения человека и животных имеют место. Это – книжная миниатюра (где изображения всегда двухмерны). А если вспомнить, что икона (по определению великого новгородского иконописца XIV в. Дионисия) есть «окно в небытие» (т.е. не изображение как таковое, а символ), то почва для взаимного компромисса была вспахана. В результате византийская (и – по наследству – русская) иконопись стала настоящим пиром художественного символизма. Надо сказать, что этот канон византийской иконописи (принятый как раз накануне крещения Руси) сыграл в русском искусстве довольно негативную роль. Отказ от трехмерности и ограничение чисто символической образностью в ущерб реалистической привело – в числе прочих причин – к тому, что на Руси (при наличии всех духовных предпосылок) так и не состоялся художественный Ренессанс и развитые формы живописи и скульптуры появились в России только в XVIII-XIX вв. (при том, что на Западе соответственно – в XIII-XIV вв.) Впрочем, к проблеме «русского Ренессанса» мы еще впоследствии вернемся. III. Споры и дискуссии святоотеческой и соборной эпохи были важным, но далеко не единственным звеном в цепи византийско-русской духовной эстафеты. «Вторая ее серия» приходится на IX век и связана с деятельностью святых равноапостольных братьев Кирилла и Мефодия. Роль этих двух во всех отношениях выдающихся деятелей европейской культуры по сей день до конца не оценена в России. То, что они изобрели славянскую письменность («глаголицу») – общеизвестно. Но то, что этому предшествовало, какую философскую и культурную подоснову имело и к каким последствиям привело – по сей день практически не осмыслено. А вопросы эти, если хотите, кардинальные: они не только проливают свет на многие темные места истории (и, кстати, многие заскорузлые мифологические узлы!), но и – что главное – являются ключевыми в понимании целого пласта византийско-русских взаимодействий. Небольшая историческая справка. Братья Мефодий и Константин (именно так, поскольку Мефодий был старшим, а Кирилл – это монашеское имя Константина) были уроженцами имперского города Фесалоника (совр. Салоники, славянское название Солунь, отсюда болгарское и сербское название «солунские братья» применительно к героям нашего рассказа)58. 57

Л. Гумилев обоснованно считал еврейское изобразительное искусство прообразом абстракционизма. 58 В Болгарии и Югославии «солунские братья» стали прямо-таки культовой национальной фигурой. Существует даже невеселый анекдот на Балканах: «Почему болгары и сербы все время ссорятся? – Кирилла и Мефодия поделить не могут». 63

Версия об их славянском происхождении (в Болгарии и Сербии являющаяся аксиомой и частью национальной мифологии) не подтверждается ничем, кроме абсолютно полиэтнического и космополитического характера населения их родного города с древности и по сей день: как курьез можно вспомнить, что современные биографы Мустафы Кемаля Ататюрка (создателя современной Турции, тоже уроженца Салоник) по сей день не могут выяснить, сколько кровей было у него по предкам – 7 или 12-15… Важно другое: «солунские братья» были византийцами, «ромеями» по духу и воспитанию59. Более того: они явно принадлежали к привилегированному слою империи, поскольку начинали свою карьеру в качестве дипломатов (известны их посольские миссии в Египет и Хазарию). Впоследствии они постриглись в монахи в знаменитом Афонском монастыре: житийная литература указывает, что это решение братья приняли, находясь в Херсонесе (недалеко от современного Севастополя) – пограничном городе Империи (отмечу: и месте постоянного оппозиционерства по отношению к столице).60 Так Константин стал Кириллом (в историю философии он вошел как Константин-Кирилл Философ); вообще с этой минуты он явно доминирует над своим старшим братом. И тут-то начинается самое интересное… Традиционный взгляд безоговорочного приписывает Кирилла и Мефодия к православному миру. Однако даже беглое знакомство с документами показывает, что все обстоит не так просто (надо сказать, что жизнь Константина-Кирилла подробно описана в двух житиях – «Пространном житии» и «Кратком житии», так что его биографию мы знаем довольно хорошо). Первый же шаг братьев преподносит нам сюрприз: свою знаменитую азбуку (т.н. глаголицу) они создают с санкции византийского императора по просьбе… великоморавского князя Ростислава (Великоморавия – раннеславянское государство на месте нынешней Чехии). Здесь надо сделать небольшое отступление. Дело в том, что в описываемое время разрыв католицизма и греческой ортодоксии еще не только не состоялся, но его никто и не ждал (напомню: он произойдет в 1054 г.). Более того: он был никому не желанен, и после того, как он стал реальностью, обе стороны длительное время делали все возможное, чтобы этот разрыв ликвидировать (тогдашних папу и патриарха, ответственных за взаимную анафему, немедленно отправили «в отставку», а спустя 40 лет ромеи сотрудничали с крестоносцами). Только XIII век принес настоящее противостояние (после захвата Константинополя крестоносцами в 1204 г.), а до этого положение было совсем иным, а все попытки распространить «настроения XIII века» в глубь веков есть сознательная или несознательная фальсификация. Причина раскола вообще лежала не в религиозной 59

У А. Буровского есть не встречающаяся у других авторов информация об армянском происхождении «солунских братьев». 60 Л. Гумилев с юмором отмечает, что ругать столицу в Херсонесе было просто «правилом хорошего тона». 64

плоскости: догматические различия между католической и кафолической61 (именно так официально называется православие) конфессиями едва ли больше, чем та единая буква, произношением которой различаются их названия (по принципу «Федор-Теодор»). Главный догматический пункт, изза которого и разгорелся впоследствии весь сыр-бор – пресловутое «филиокве» (истечение божественной благодати не только Отца, но и от Сына, на чем настаивают католики и не приемлют православные) – существовал в религиозной практике Запада еще за несколько веков до 1054 г. и на Востоке с этим вполне мирились. А это значит, что никто не считал это ересью: выходит данный пункт разногласий в начале XI в. был не причиной, а поводом. Обрядовая, внешняя сторона католического богослужения действительно существенно отличается от православия, но обряд – все-таки не догма, и устраивать только из-за этого такой вселенский раскол даже в Средние века никто бы не стал (вообще не стоит преувеличивать темноту и фанатизм средневековья, особенно когда речь идет о Византии). Раскол был в конечном результате обусловлен причинами культурологическими (длительным развитием в различных культурных векторах) и политическими (заурядная геополитическая конкуренция). И вот в связи с последним нас ждут интересные вещи. Исторические документы того времени неопровержимо показывают: между Константинополем и Римом в то время существовало самое натуральное разграничение сфер влияния. Вообще дипломатические взаимоотношения Востока и Запада в те годы зачастую удивительно напоминают современные реалии (хотя бы такой факт: взаимный договор о запрещении употреблять в Европе изобретенный в Византии инженером Каллиником «греческий огонь» – прототип современного огнемета, едва ли не первое в истории настоящее «оружие массового поражения»).62 Так вот, Великоморавия по данному соглашению находилась в сфере жизненных интересов Рима. Все дальнейшие шаги «солунских братьев» указывают на то, что с Ватиканом у них связи были нисколько не меньше, чем с ромейским имперским двором. Вот что пишет по этому поводу А. Бушков в книге «Россия, которой не было»: «Братья намеревались вернуться в Константинополь, но, встретив в Венеции папского гонца, пригашавшего их в Рим, последовали за ним. Именно в Риме папа Адриан II рукоположил братьев в сан священников. Сохранилось письмо папы моравским князьям Ростиславу, Сватоплуку и Коцелу, где, в частности, говорится: «Мы же,. втройне испытав радость, положили послать сына нашего Мефодия (речь идет о вторичном приезде Мефодия в Великоморавию; значит, его официально послал папа! – Д.С.), рукоположив его и с учениками, в Ваши земли, дабы учили они Вас, как Вы Греческое «ф» на латыни читается как «т», а само слово переводится как «всемирный». По свидетельству очевидцев, это было жуткое оружие. Горючая смесь (на основе нефти) не тушилась водой. Жертвы были огромны… 61

62

65

просили, переложив Писание на Ваш язык, и совершали бы полные обряды церковные и святую литургию, и крещение, начатое Божьей милостью философом Константином». О вражде меж западной и восточной церковью пока что нет и речи – в том же послании Адриан именует византийского императора «благочестивым» (и здесь ключ к разгадке проблемы: в данном случае папа и ромейский император явно сотрудничали – Д.С.)… Константин и Мефодий, отправляясь в Моравию, заранее знали, что эти земли относятся к римскому канону (т.е. находятся в сфере влияния Рима – Д.С.)… Найденные ими мощи святого Климента братья отвезли не в Константинополь, а в Рим… Впоследствии папа сделал Константина епископом, а также специально восстановил для Мефодия Сремскую митрополию» (в Сербии). От себя добавлю: Константин-Кирилл умер в Риме, и его могила, чрезвычайно почитаемая, находится в … Ватикане, рядом с могилой апостола Петра. Только впоследствии, уже после смерти Мефодия, чисто политическая пертурбация в Моравии (усугубленная вторжением язычников венгров) привела к крушению дела «солунских братьев» в Моравии. Ученики их – Климент Охридский, Савва, Горазд, Наум и Ангеларий – после долгих мытарств (вплоть до продажи в рабство) и скитаний осели в Белграде – тогда пограничной крепости Первого Болгарского царства (совсем недавно принявшего христианство из Византии!). Болгарский князь Борис I радушно принял беглецов, и с этой минуты болгарские и сербские земли стали второй родиной кирилло-мефодийского наследия (именно там Климент со товарищи создал усовершенствованный вариант славянского алфавита, названный им в честь своего учителя «кириллицей»). И только с этой минуты дело «солунских братьев» стало восприниматься как исключительно «византийское» по происхождению своему… Однако в свете позднейших русско-византийских культурных «мостов» нас интересует следующее. Жития братьев свидетельствуют, что среднее и низшее звено западного духовенства отнеслось к инициативе Кирилла и Мефодия настороженно, и вот по какой причине. В Европе в то время безоговорочно господствовал т. н. догмат триязычия – признание сакральными языками только трех: еврейского, латыни и греческого (что понятно: это разговорные языки первых христиан).63 Новые этнические реалии Европы в расчет не брались: к примеру, в ходе введения на Западе единого богослужения (этим занимался папа Григорий Великий) безжалостно выкорчевывались все культурные центры, где служили мессу абсолютно ортодоксально (в рамках католицизма), но не на латыни!64 В Византии такая практика, к слову, встречала полное понимание, поскольку на национальных языках тогда служили только в отколовшихся 63

Отголоском такой практики служит сейчас традиция в православии по самым значительным праздникам (на пасху, к примеру) петь славословие именно на этих трех языках. 64 В Португалии, например, за это по указу короля надлежало… варить провинившегося живьем в каше, «пока не раскается» (!!!) 66

монофиситских церквах (в Армении, для справки, благодаря деятельности св. Месропа Маштоца уже с IV в. богослужение шло на древнеармянском языке – т. н. грабара). С такой точки зрения деятельность «солунских братьев» отдавала ересью, особенно учитывая тот факт, что никто из классиков патристики эту проблему не поднимал, всех устраивало триязычие. И вот что сообщает нам по этому поводу «Пространное житие Константина-Кирилла Философа»: «Когда философ прибыл в Венецию, епископы, ионы и монахи налетели на него, как черные вороны на сокола (! – Д.С.) и, прославляя трехъязычную догму, говорили: «Скажи нам, человече: так это ты создал книги для славян и поучаешь их? Никто до тебя не делал этого: ни апостолы, ни папа, ни Григорий Богослов, ни Иероним, ни Августин Блаженный. Мы знаем только три языка, на которых достойно славим Бога в книгах: еврейский, греческий и латинский». И философ ответил им: «Не посылает ли Бог дождь для всех? И солнце точно так же не светит ли для всех? И разве воздух не для всех? Как же вы не стыдитесь признавать только три языка и повелевать, чтобы другие народы и племена были слепыми и глухими? Объясните мне тогда, может, Вы считаете Бога бессильным, что он не может, или завистлив и потому не желает дать им всего этого? Знаем ведь мы много народов, которые и читать умеют и славят Бога каждый на своем языке – хотя бы те же армяне, персы, иверы (грузины – Д.С.), согдийцы (предки таджиков – Д.С.), готы, авары, хазары, арабы, египтяне, сирийцы и многие другие». Такими словами… философ устыдил их, попрощался с ними и уехал». А теперь остановимся и вдумаемся в аргументацию Кирилла. Чем больше в них вчитываешься, тем более осознаешь, что в ходе венецианского диспута Константин-Кирилл бросил в умы идеи взрывного характера, опередившие свое время как минимум на несколько столетий. Судите сами. Во-первых, указание Константина-Кирилла на то, что Бог посылает свои блага всем людям и народам без различия – это зарождение теории естественного равенства людей перед лицом природы (идея, выкристаллизовавшаяся на исходе эпохи Ренессанса)65; т. е., культурномиссионерский пафос Кирилла зиждется на социально-философской посылке, опережающей время, как минимум на 500-600 лет. Во-вторых, перечисляя хорошо славящие Бога народы, Кирилл называет в их числе и народы нехристианские (персы, арабы, хазары, согдийцы), а также исповедующие христианство в неортодоксальном, монофиситском (т. е., еретическом!) варианте (армяне, египтяне, сирийцы). Это – неслыханная до того времени толерантность: в плане теологическом это – исходная точка для возникновения экуменизма (движения за сближение всех христианских

65

Вышеприведённые слова Константина-Кирилла в XIX в. почти дословно повторил мятежный вольнодумец аббат Ламеннэ (за что его… отлучили от церкви!). 67

конфессий)66 и более того – для возникновения идеи о равенстве всех религий как равноценных путей к Богу (точка зрения, на которой будут стоять суфийские мыслители ислама, индийские философы школы Рамакришны Парамахамсы – Свами Вивекананды и Лев Толстой); в светском же смысле слова такая толерантность в национальном, религиозном и языковом отношении есть едва ли не впервые в Европе того времени декларируемый принцип свободы совести. И, наконец, пафос выступления Кирилла резко направлен против кастовости, замкнутости интеллектуального достояния (чем на практике неизбежно оборачивался догмат триязычия), поэтому можно говорить об исключительном для эпохи демократизме учения Кирилла (ибо знания есть тоже благодать, данная Всевышним всем людям!). Между прочим, в свое время М. Лютер будет критиковать засилье латыни в литературе того времени со схожих позиций, и эта аналогия весьма многозначительна. Дело в том, что все вышеописанные идеи философа из Фесалоники, исключительные для IX века, вполне логично вписываются в интеллектуальный контекст Ренессанса. Поэтому можно смело утверждать, что деятельность «солунских братьев» есть прямая предтеча идей Ренессанса, и более того – она непосредственно подготовила Проторенессанс (Предвозрождение) как культурный феномен. В этом смысле их деятельность вообще выходит за рамки византийского и славянского миров, и именно это имел в виду папа Иоанн Павел II, когда в 1988 г. специальной энцикликой объявил их первоучителями Европы. Нетрудно догадаться, какое все это имело значение для Руси. Вопервых (учитывая, что при крещении Русь одновременно получила кириллицу) наследие «солунских братьев» было воспринято на Руси вместе с общехристианским как его неотъемлемая составная часть: это сразу же дало в руки русичам именно то духовное оружие, которое и делает кирилломефодиевское наследие столь эффективным в мире молодых национальных культур – ощущение своей самоценности, невторостепенности по сравнению с более старыми культурными (и возможность в политическом плане повернуть это даже против своих учителей – ромеев!)67. Во-вторых, тот факт, что за 100 лет до Руси это наследие восприняли родственные по языку и культуре южнославянские народы, обернулось для Руси великим благом. Болгары и сербы сделали за наших предков всею черновую работу, перевели греческие и латинские книги на славянский язык68 (причем сперва 66

Гротеск ситуации: идеи экуменизма (проклинаемые ныне в русском православии) декларируемы человеком, канонизированным в православии не только как «святой», но и как «равноапостольный»! 67 Именно в этом контексте следует воспринимать апокриф об Андрее Первозванном, якобы проповедовавшем на Днепре в I в.н.э. – версия, исключительно выгодная для молодой русской церкви в ее борьбе за автокефалию (к этому моменты мы ещё вернёмся впоследствии). 68 Языки всех этих народов тогда различались минимально («язык словенск бысть всем един», читаем мы в «Повести временных лет»). 68

«наломали дров» в переводе, грешили буквализмом; потом уже научились все делать вполне литературно и высокохудожественно), выработали целую систему аргументации по защите своей культурной самодостаточности (на базе идей Кирилла и Мефодия). Таким образом, древнерусским интеллектуалам достался «рафинированный продукт» в виде т. н. 1-й волны византийских и южнославянских литературных влияний.69 Именно этот факт объясняет феномен необычайно быстрого и стремительного взлета древнерусской литературы в XI в., о характере которого будет разговор в предстоящих лекциях. Надо сказать, что данная проблема зачастую оценивалась и с несколько иных позиций – вплоть до парадоксального мнения замечательного русского философа Серебряного века Г. Шпета, писавшего: «Россия вошла в семью европейскую, но вошла как сирота… Она стала христианской, но без античной традиции и без исторического культуропреемства. Балканские горы не дали излиться истокам древней европейской культуры на русские равнины… Нас крестили по-гречески, но язык нам дали болгарский (церковнославянский – Д. С.). Что мог принести с собой язык народа, лишенного культурных традиций, литературы, истории (?! – Д. С.)? Солунские братья сыграли для России фатальную роль (!!! – Д. С.)… И что могло быть, если бы, как Запад на латинском, мы усвоили христианство на греческом языке?… и какое у нас могло бы быть Возрождение, если бы наша интеллигенция московского периода так же знала греческий, как Запад – латинский язык, если бы наши московские и киевские предки читали хотя бы то, что христианство не успело спрятать и уничтожить из наследия Платона, Фукидида и Софокла…»70. Такая «экстремистская» точка зрения вполне имеет право на жизнь (и в дальнейшем, размышляя над судьбами России, нам ещё предстоит вернуться к вышепроцитированным словам русского философа и прочувствовать их горький смысл). Представляется, однако, что в данной конкретной коллизии прав всё же Иоанн Павел II, а не Г. Шпет… IV. Наконец, есть и еще одна последняя глава в истории духовной эстафеты Византии и Руси – она относится к XIV веку, и на сей раз Русь была уже полноценным и равным участником событий.

69

Влияние этой волны было настолько тотальным, что даже в русских народных сказках почти все герои носят византийские имена (Ф. Гримберг отмечает, что единственные сказочное персонажи со славянскими именами – Баба-Яга и Кощей Бессмертный!) 70 Увы, и это тоже имело место – многие из ранних христиан крайне агрессивно относились а античному («языческому»!) наследию и в своём «пассионарном» рвении совершали многочисленные акты вандализма против накопленной сокровищницы грекоримской культуры. 69

XIV век – начало агонии Византии. Восстановленная в 1261 г. (после разгрома 1204 г.71) империя медленно, но неумолимо клонилась к военнополитическому краху (который наступит в 1453 г., после турецкого завоевания). Интеллектуальные силы империи, чувствуя приближение конца, постепенно покидали ее; шла великая «утечка мозгов» на Запад и Русь (по выражению Д.Балашова, «Византия, теряя плоть, спасала дух»). Именно на эти годы приходится т. н. 2-я волна византийскоюжнославянских литературных влияний (и не только литературных – к примеру, именно в конце XIV в. на Русь приезжают Феофан Грек, Лазарь Муромский – будущий креститель карел, Киприан Цамблак – впоследствии видный литературный и церковный деятель, Стефан Комнин – военный деятель в окружении Дмитрия Донского и т.д.). И именно благодаря таким эмигрантам (а также в силу постоянных церковных контактов с Константинополем) на Руси будут хорошо знакомы с реалиями последней великой дискуссии разгоревшейся в Византии в те годы и отозвавшейся на Руси чрезвычайно значительно. Речь идет о споре варлаамитов и паламитов. Суть этого спора, по накалу как бы воскресившего споры эпохи Вселенских соборов, в следующем. Оба оппонента – Варлаам и Григорий Палама – были очень яркими и незаурядными людьми со сложными и драматическими биографиями. Палама впоследствии стал епископом Фессалоники, Варлаам принял католичество и уехал в Италию (где стал учителем Данте и Петрарки). Спор их был многопланов, касался многих религиозных, философских и политических аспектов (как всегда в Византии!); в частности, Варлаам (и его коллега Акиндин) настаивал на примате разума в познании мира (что позволило ему впоследствии логично вписаться в контекст Ренессанса), Палама же отводил первое место вере (отзвуки этой дискуссии до сих пор слышны в современной философии). Но нас сейчас интересует один, самый важный для культуры Руси, момент дискуссии. Григорий Палама был сторонником и воссоздателем древней практики так называемого исихазма (греч. «исихия» – «безмолвие») – духовной технологии, восходящей к временам раннего, экзальтированного монашества (о чем речь шла выше). Суть ее заключается в т.н. «умной молитве» – молчаливом молитвенном сосредоточении, когда молитва произносится про себя. По сути, это была самая настоящая медитация, сродни буддийской, да и самопогружение исихастов в молитвенное состояние приводило к результатом, поразительно напоминающим буддийскую «нирвану». «Классиками» исихазма были такие «отцы церкви», как Григорий Синаит (он считается основоположником исихии), Дионисий

71

«Эта потеря воспринималась на Руси как внезапная смерть близкого человека» (Л. Гумилев) 70

Ареопагит, Григорий Нисский, Василий Великий, Максим Исповедник72, Макарий Египетский, Иоанн Лествичник и другие. Можно перечислять много причин, по которым Палама возродил эту практику, в их числе были даже политические – молчаливую молитву нельзя подвергнуть цензуре (в народе исихастов звали попросту «молчальниками»). Но главное было в следующем. Варлаам и Палама спорили вокруг развития идей Аристотеля. Последний, как известно, учил, что есть материя и форма, причем последняя формирует материю (Бог понимался как форма форм). Варлаам был вполне удовлетворен этой схемой, Палама же добавлял, что в мире есть еще энергия. Как третья субстанция (после Бога и материального мира) и что она есть эманация (то есть истечение) Божественной сути. По мысли Паламы, «Бог обнаруживается не по сущности (ибо никто никогда Божью природу не видел и не раскрыл), но по силе, благодати и энергии… Энергия истекает из сущности, а не наоборот… Божественная сущность – трансцедентна, божественная энергия – имманентна (эти слова, ставшие впоследствии едва ли не философским жаргоном, впервые пущены в оборот едва ли не именно Паламой – Д. С.). Божественная сущность проста и едина; энергии же многообразны и множественны… Энергия, как эманация Бога, не сотворена, а извечна». По мысли Григория Паламы, энергия не может исчезнуть, а только переходит из одного состояния в другое (т.е. византийский философ в XIV в., за 500 лет до Д. Джоуля и Р. Майера сформулировал закон сохранения энергии!). Более того: Палама считал т.н. фаворский свет (свет, воссиявший на горе Фавор вокруг Иисуса) видимым проявлением божественной энергии (так считали и исихасты IV в.) и полагал, что его можно физически увидеть в результате практики исихазма (это подтверждается физически: в результате медитации биополе человека может перейти в световую форму – вот откуда нимбы над головами святых!). Но из этого следует, что Палама отдавал себе отчет в том, что фаворский свет связан с биополем и, более того, что душа человека есть энергия (и потому бессмертна – вполне в соответствии и с представлениями исихастов и с законом сохранения энергии!). То есть идеи Паламы прямо перекликаются с современными представлениями о лептоволновом психобиополе73… В чем же роль этой, казалось бы, абсолютно интеллектуальной и «высоколобой» дискуссии, для культуры Руси? Дело в том, что на Руси не только пристально следили за всем происходящим (причем вовсе не с позиций академического интереса – за Варлаамом и Паламой стояли вполне реальные политические силы и победа любого из них могла серьезно изменить весь «гамбит фигур» на властном Олимпе в империи, а это уже 72

При таких родоначальниках исихии весьма пикантно читать современные церковные газеты, где исихазм называют «соблазном» и даже «ересью»! 73 Это не единственный пример такого научного прозрения в византийской мысли. Живший в XI в. армянский мыслитель Давид Анахт (т.е., непобедимый) – тоже византиец по культуре! – почти сформулировал теорию относительности… 71

непосредственно касалось и Руси), но и попытались «поэкспериментировать» на данную тему у себя дома. Мало того, что оба взгляда – варлаамитский и паламитский – нашли на Руси своих адептов (паламитов было больше, что понятно: в 1351 г. паламизм стал в империи на некоторое время официозом), но с паламизмом связан один из кардинальных эпизодов истории России XIV века – деятельность Сергея Радонежского. Вся его история (особенно на начальном этапе) четко мотивируется попыткой поставить духовный опыт в духе исихазма. А последствия были чрезвычайными: создание нового типа монашества (от Сергия нить тянется к Нилу Сорскому и заволжским старцам XV в., а затем, в XIX в. – к Оптиной пустыне и другим монастырским центрам «русского византинизма», а также к фигурам аскетов и праведников типа Симеона Верхотурского и Серафима Саровского), а также к той роли и харизме Сергия как религиозного политического деятеля, без которой вся история России на стыке XIV-XV вв. была бы совсем иной. И в этом – также непосредственное влияние духовной эстафеты с берегов Босфора. Сказанным отнюдь не исчерпываются все нити, тянущиеся на Русь из империи. Русичи перенимали множество культурных инициатив (в архитектуре, изобразительном искусстве, музыке) и элементов быта (например, в костюме) до модусов государственного строительства, политических и идеологических технологий (Б. Успенский справедливо отмечает, что в XV в., уже после падение Византии, в России имела место своего рода «реставрация Византии», сознательная попытка перенести византийские политические и государственные модели на русскую почву; впрочем, как замечает автор, «вместо подражания получилось новаторство»). Невозможно однозначно оценить все аспекты этого взаимодействия на только позитивные или только негативные: как и все в истории, здесь все перемешано, все связи и взаимодействия сложны и противоречивы. Что-то, безусловно, было направлено в прошлое, что-то, наоборот, в будущее, и о последствиях того или иного аспекта этого исторического процесса еще долго будут спорить историки и культурологи (А. Буровский, к примеру, остроумно подмечает «дистанционный» характер обучения Руси у Византии). Многие перенятые Русью византийские черты в исторической перспективе оказались даже вполне «злокачественными» – например, догматическая застылость, отсутствие культурной динамики, «страдальчески-застойные черты бытия» (Р. Грубер), а также спесивое высокомерие ко всему идущему извне. "Разлагаясь, умирая, – писал В.В. Розанов – Византия нашептала России все свои предсмертные ярости и стоны и завещала крепко их хранить России. Россия, у постели умирающего, очаровалась этими предсмертными его вздохами, приняла их нежно к детскому своему сердцу и дала клятвы умирающему – смертельной ненависти и к племенам западным, более счастливым по исторической своей судьбе, и к самому корню их особого существования – принципу жизни, акции, деятельности". Но несомненно, одно – современное лицо России (и исторически, и культурно) невозможно представить себе без учета всех вышеописанных 72

воздействий (историософ Е. Ляпин даже писал о «цивилизационном усыновлении Руси Византией»). Впрочем, к тем или иным частным моментам, генетически восходящим к реалиями, описанным выше, мы будем еще неоднократно возвращаться.

73

Глава 4. КОЧЕВОЙ МИР: КАИНЫ ИЛИ АВЕЛИ? I. Проблема данной лекции также относится к числу тех, которые являются «предысторией» собственно российских реалий. Однако, из всех выше рассмотренных тем, сегодняшняя, пожалуй, самая важная и «больная» для русской истории, ибо проблематика, о которой пойдёт речь, так или иначе присутствует в перипетиях истории и культуры России с древнейшего её этапа и практически по XVII век включительно, (а затем оживает в философских спорах нового времени). Речь идёт о кочевых народах и цивилизациях, их роли и месте в истории человечества (и в первую очередь в России). Вопрос этот для нашей страны имеет отнюдь не академический смысл и интерес. Кочевой мир был не только непосредственным соседом славянства на протяжении практически целого тысячелетия, не только активно участвовал в политической истории Руси-России в качестве равноправного партнёра, но (что самое главное) де-факто являлся составной частью российской цивилизации как таковой. Отсюда огромная культурологическая роль кочевников применительно к России: если фактологию исторический реалий средневековья помнят только специалисты, то культурное воздействие не умирает веками. Влияние культуры кочевого мира (в самом широком смысле этого слова) на российскую культуру имеет необычайно многогранный спектр проявлений – от языка, менталитета и генофонда сегодняшних русских до некоторых особенностей политической традиции России. Можно смело утверждать, что номадистика ( т. е., кочевниковедение) есть для нас не внешняя, но внутренняя проблема.74 Однако, в связи с этим встаёт весьма серьёзная и болезненная проблема. Суть её в том, что традиционное отношение к кочевнической цивилизации в исторической науке было не просто негативным: кочевникам фактически отказывали в принадлежности у них цивилизации как таковой. Стереотипом стало отношение к кочевникам исключительно как к «варварам», «дикарям»; абсолютный штамп исторического восприятия – злобные номады терроризируют набегами беззащитных землевладельцев. Как едко сострил Л. Гумилёв, Каин-землевладелец убил Авеля-скотовода, а потомки Каина вот уже сколько веков доказывают, что злодеем был именно Авель (и что его и следовало «мочить»)….. Вот взятые абсолютно наугад, но, тем не менее, очень типичное для традиционных представлений высказывание – оно принадлежит перу польского историка Х. Ловмяньского: «Кочевники…. нередко создавали могущественные империи, несмотря на довольно низкий уровень производительных сил, не достаточный для содержания государственного 74

Именно это имеет в виду известная европейская поговорка (приписываемая то Наполеону, то Пушкину): «Поскреби любого русского – и найдёшь татарина». 74

аппарата. Однако, эти народы переходили к государственной жизни в специфических условиях в силу того, что государственная организация у них носила паразитический характер (!!! – Д.С.), т. е., черпала средства не из собственного производства (запомним! –Д. С.), а благодаря грабительским набегам или же завоеванию оседлых народов, которых они вынуждали платить дань» (после чего идёт ссылка на работу С. Плетнёвой «Кочевники Средневековья», М., 1982 г.)». Мы привели эту цитату потому, что в ней, как в капле воды, уместились все, без исключения, стереотипы и мифы о кочевниках. Здесь и пресловутые «производительные силы» (можно подумать, что у живших в каменном веке инков и ацтеков производительные силы были выше, чем в современной или средневековой Европе! а вот бюрократический аппарата там был такой, что ни одному королю не снилось), и отсутствие «собственного производства», и «паразитизм», и уж конечно, хрестоматийные «набеги» …. Такой взгляд – квинтэссенция классического евроцентризма, устойчивое убеждение в изначальной, заданной неполноценности кочевнического цивилизационного феномена. Причём, базируется этот взгляд вроде бы на реальных наблюдениях. Кочевники совершают набеги – факт; кочевники обладают примитивным (в сравнении с развитыми земледельческими странами) бытом – факт; у кочевников чуть ли не тысячелетиями незыблемым оставался родовой строй – тоже факт, и т.д. Отсюда вывод: отсталость и варварство есть их естественное состояние. Для европейцев, имевших с номадами лишь эпизодические (и, как правило, недружественные) контакты, такая точка зрения, наверное, была психологически объяснима75. Однако, и в этом ядовитость ситуации – подобная антикочевническая позиция прочно укоренилась и в сочинениях российских авторов (отчасти по причине некритического заимствования у Запада, отчасти из ложного понятого патриотизма). Надо сказать, чаще всего этот «синдром Каина» озвучивается не фактологией (с этим, как скоро убедимся, напряжённо), а в основном эмоциональным нагнетанием. Во всяком случае, литературные определения типа «грязный татарин» (В. Нечволодов) или «вонючий степняк» (Д. Балашов) говорят сами за себя (такие «перлы» – вовсе не редкость в рассуждениях по данному вопросу). Причём, подобная концепция на практике всегда служили своеобразной индульгенцией на соответствующее отношение и (главное) поведение представителей «традиционных» цивилизаций по отношению к кочевникам: Каин (так сказать) оправдывал своё убийство Авеля тем, что тот был «варвар». Классический и печальный пример – известное заявление В. Жириновского, оправдывающее русскую колониальную экспансию в Казахстан и Среднюю Азию: «Там было дикое пространство» (!).

75

Между прочим, именно по такой схеме и под таким идеологическим соусом выстраивались отношения белых к индейцам в США. 75

То, что народы этого региона имели свою, пусть отличную от европейской, государственность (в том числе и казахи-кочевники тоже!) априори не берётся в расчёт: не так, как привычно для нас – значит вообще не цивилизация…… Стоило бы в связи с этим напомнить, что именно по такой канве строил своё оправдание государственного насилия по отношению к соседям доктор Геббельс: культура и государственность рейха – это да, не обсуждается, а французы – вырожденцы, славяне – неполноценны, англосаксы – как изволил спеть М. Боярский в «Трёх мушкетёрах», ещё «что-то там, траля-ля-ля» (про евреев вообще молчу!)… Воистину: «не судите, да не судимы будете». Во всяком случае, вряд ли стоит тиражировать подобный подход в России, но отношению к которой также неоднократно применялась подобная «цивилизационная дискриминация» (не говоря уже о том, что сия система взглядов – антинаучная и откровенно нехристианская). «Венцом» описываемой тенденции явилась популярная, прочно свившая гнездо в работах традиционных историков (например, В. Ключевского), но совершенно антиисторическая концепция «борьбы леса со степью». Согласно этой концепции «лес» (т.е. земледельцы) и «степь» (кочевники-скотоводы) изначально, в силу геополитического фактора, враждебны друг к ругу и обречены на перманентное противостояние. (На чьей стороне симпатии авторов такой концепции, можно даже не уточнять – и так всё ясно!). Умозаключение сие обладает одним видимым достоинством – оно наукообразно; обоснование неприязни к номадам покоится здесь не на эмоциях и даже не на силе традиционных представлений, а на реально подмеченном факте – занимании скотоводами и земледельцами разных «экологических ниш», приуроченности быта каждого из них к конкретным природноландшафтным условиям. Вот только кто сказал, что народы, живущие в разных природных условиях, должны непременно быть антагонистами? Это не только фактологическая натяжка, но (как увидим ниже) откровенное игнорирование тех сложных и многосторонних связей, которые на самом деле связывают разноландшафтно проживающие этносы именно в силу их привязанности к специфическому ландшафту. Честь перелома ситуации в научном отношении к кочевникам принадлежит русским учёным евразийской школы (первая волна эмиграции, Русское Зарубежье) – Н. Трубецкому. П. Савицкому, Г. Вернадскому, а впоследствии – Л. Гумилёву. Именно эти исследователи прямо поставили вопрос о фальсифицированности традиционного представления о номадах вообще и об их взаимоотношениях с осёдлыми соседями в частности. Учёныеевразийцы – и в этом их величайшая заслуга перед наукой76 – реабилитировали кочевой мир как цивилизацию. «Неполноценных этносов нет!» – заявил Л.

76

Именно в этом пункте автор этих строк солидаризируется с евразийцами – как будет показано ниже, авторская концепция российской историософии существенно и кардинально отличается от евразийской. 76

Гумилёв77, и эта фраза может служить эпиграфом ко всей евразийской концепции по описанной проблеме.78 Несмотря на то, что в целом система взглядов евразийцев была сложной, противоречивой и далеко не во всём выдерживающей испытание временем (к евразийской школе мы ещё вернёмся впоследствии, в лекциях о Серебряном веке), в данном конкретном случаи они были абсолютно правы. И ещё: именно им принадлежит пальма первенства по открытию «туранского» (т. е., тюркского, кочевнического) начала в русской культуре и истории. «Мы имеем право гордиться нашими туранскими предками не менее, чем славянскими» – сказал философ князь Н. Трубецкой, и к этим словам нам ещё предстоит неоднократно возвращаться, ибо в последующих лекциях мы покажем, насколько действительно велика была «туранская» доля в формировании России как таковой (Д. Балашов очень точно назвал историю взаимоотношений Руси и степи «историей любви и горечи» – с любовью на первом месте, что принципиально). II. Прежде всего, нам следует уяснить для себя некоторые фундаментальные особенности кочевническо-скотоводческой цивилизации вообще, ибо здесь часто встречаются и затуманивают картину абсолютно мифические стереотипы. Критический анализ их позволит прояснить ситуацию. Первое. Ареал обитания европейско-азиатских кочевников вполне справедливо был обозначен евразийцами как «Великая степь»: Л. Гумилёв употреблял это слово даже в не географическом, а в этнокультурном смысле. Стоит уточнить и географические контуры. Великая степь – это вся степная и лесостепная полоса Евразии от Венгрии на западе, через Украину, Южную Россию (Центрально-Чернозёмный район, Нижнее Поволжье), Калмыкию, Южный Урал (Башкирия, Челябинская, Оренбургская и Курганская области), Казахстан и далее на восток через, южно-сибирские степи (до Амура), Внешнюю и Внутреннюю Монголию (их разделяет пустыня Гоби; Внешняя Монголия, или Халка – территория нынешнего Монгольского государства; Внутренняя Монголия – в составе Китая) и с завершением в Манчжурии. Таким образом, это целый природно-климатический регион, протяжённостью от района Средиземноморья до Жёлтого моря. Внутри того гигантского «степного пояса» существует огромное количество природных «нюансов» (нет нужды объяснять, насколько степи Украины, Поволжья, Казахстана или 77

Кстати, именно этот императив мешает нацистам «приватизировать» Гумилёва, а из песни слова не выкинешь. 78

Такая позиция евразийцев может быть рассмотрена в духе общей тенденции «консервативно-традиционалистской философии», к которой были близки евразийцы. Например, М. Элиадэ – один из виднейших «традиционалистов» – стоял у истоков нового отношения к примитивным этносам: «Они не хуже нас, они – другие» (С. Лем). 77

урало-сибирские отличаются друг от друга), но главное различие – между восточной частью степи (Монголия и Южная Сибирь) от всей остальной (западной) части, отгороженной несколькими смыкающимися между собой горными цепями (Алтай, Тянь-Шань, Саур, Тарбагатай, Памир и ПамироАлай, Куньлунь). Над восточной, сибиро-монгольской частью степи базируется практически постоянный антициклон (ветры с запада не пробиваются через кордон гор, а с севера не доходят, оседают над сибирской тайгой), что обеспечивает стабильную и благоприятную климатическую обстановку (исключая циклически возникающая засухи, вызывающие настоящую цивилизационную катастрофу, но они происходят раз в несколько столетий). Последнее обстоятельство обусловило тот факт, что все наиболее значительные государственные образования кочевников формировались (хотя бы первоначально) на востоке, в Монголии. Данный факт не оставляет камня на камне от утверждения о «паразитическом» характере кочевнической государственности просто потому, что осёдлого населения в этом регионе никогда не было и «паразитировать» было не на ком: государство возникало из собственных посылок и потребностей и изыскивало для поддержания госаппарата собственные ресурсы. Второе. Несколько слов о самом способе производства у кочевников. Как известно, скотоводство (как и земледелие) есть продукт т. н. «неолитической революции» – грандиозного переворота, совершившегося в истории человечества на стадии новокаменного века (неолита) примерно 1012 тысяч лет назад. Суть его – в переходе от чисто присвающивых способов хозяйствования к способам производящим. К первым относятся охота, собирательство и рыболовство, ко вторым – земледелие и скотоводство. Земледелие было наиболее радикальным способом новых форм хозяйства, и притом, наиболее эффективным (один гектар земли мог прокормить одного охотника и 700 земледельцев!); оно предполагало активное преобразовательное вмешательство человека в природу – за счёт вырубки лесов под пашни, подсечно-огневой системы расчистки территории (выжигание девственных участков), ирригации и т.д.: в конечном счёте такая практика приводила к полной замене природной среды на искусственно созданную и поддерживаемую целенаправленными усилиями.79 Следствием этого, закономерно становились и следующие шаги «неолитической революции»: активное совершенствования орудий труда (в связи с последним – появление гончарного дела и металлургии, вообще всякий «научно-технический прогресс»); резкое повышение производительности труда, появление хотя бы небольшого прибавочного продукта (и как следствие – хотя бы теоретическая возможность имущественного

79

В ряде районов Земли историческая практика показала, насколько быстро природа берёт реванш в случае прекращения сверхусилий по поддержанию искусственной среды (восстановление девственного леса в Европе в V-VI вв. и пустыни в современном Ираке, на территории Вавилона в Новое время). 78

расслоения);80 постепенный переход от реципроктного обмена (прямой натуральный обмен продуктами) к редистрибьюции (перераспределеиие «вертикального», внеэкономического типа, от вышестоящих к нижестоящим) и товарообмену (перераспределение на базе единого рыночного эквивалента)81, возникновение товарно-денежных отношений; и, наконец – появление Города, как первого феномена цивилизации и абсолютно искусственного, противопоставленного природе социального явления (о. А. Мень так и писал – «Город» с большой буквы, справедливо полагая факт рождения городов началом собственно Истории человечества). Отметим, что города возникают именно как сосредоточение торговли и ремёсел (а затем уже складывается оригинальная городская культура). По сравнению с земледелием, скотоводческий способ производства отличается рядом особенностей (зачастую уникальных). Прежде всего: скотовод, как и земледелец, тоже «преобразователь», а не «присваиватель», и тоже активно вторгается в природу, но делает это, не в пример, более осторожно и аккуратно. По сути дела, скотоводство – экологически щадящий способ производство, поскольку скотовод зависит от природных условий на порядок больше, чем земледелец. Всё имущество скотовода, от которого зависит его жизнь – его «четвероногий инвентарь», подверженный массе всевозможных опасностей (от болезней до голода и природных катаклизмов); прежде всего, он должен быть обеспечен фуражом и питьём. Отсюда целый ряд требований, предъявляемый скотоводом и окружающей среде: рядом непременного должен быть водный источник (если их мало, на них повышенный спрос, и, естественно, конкуренция), в летнее время местность должна изобиловать травой (вот почему степи!), а зимой необходимо либо заготовлять фураж заранее и складировать его, либо уходить в такие места, где можно прокормить скот (те, кто читал прозу Ч. Айтматова, помнит характерный термин «джайляу» – так в Кыргызстане называют высокогорные альпийские луга, на которые зимой скотоводы отгоняют скот). Между прочим, именно последнее обстоятельство объясняет подмеченное П. Савицким стремление кочевников объявить «многие хребты и урочища заповедными»82 – это своего рода кормовой неприкосновенный запас»… Но, отсюда, парадоксальные (на кочевник отнюдь не фуражный запас.

со всей непреложностью, вытекают следующие первый взгляд, конечно) констатации. Во-первых, чужд земледелию, поскольку ему жизненно необходим Историческая фактология сей тезис полностью

80

Практически это растянулось на несколько тысячелетий: ещё в раннем Шумере (III тыс. до Р.Х.) господствовал принцип почти «карточного» распределения продуктов – настолько малы были излишки! 81

Данная схема (реципрокация, редстрибьюция и товарообмен) была разработана британским этнографом польского происхождения Брониславом Малиновским, немецким учёным Карлом Поланьи и его английским коллегой Дж. Далтоном. 82 «Как кочевой мир охранял природу – нам бы брать пример!» (П. Савицкий). 79

подтверждает: Л. Гумилёв в книге «Хунну» отмечает наличие примитивного земледелия (фуражные культуры) у центрально-азиатских кочевников, а также факт совместного проживания скотоводов и земледельцев в южно- сибирских степях, на границе с тайгой, в I тысячелетие до Р.Х. (это подтверждают и данные археологии). А, следовательно, антагонизм «Леса» и «Степи» вообще высосан из пальца…. Во-вторых, пресловутая мобильность кочевников, их способность якобы быстро и спонтанно передвигаться по степи (иногда откровенно трактуемая как «хаотическая сила», «дикая степная воля», чуть ли не «антигосударственное начало» и т. д.) на самом деле, мягко говоря, сильно преувеличена. Зимой кочевник вообще никуда не может кочевать, ибо намертво привязан к своей зимовке (или джайляу): уйти от неё равносильно замедленному самоубийству. Летом же темпы кочёвки регламентируются всё теми же факторами – наличием травы и воды (а также предельно возможной скоростью движения по степи скота и повозок, на которых передвигаются семьи кочевников). Вообще, как ни дико это звучит, земледелец много мобильней скотовода, поскольку в случае необходимости может сложить собранный урожай на телегу и уехать на новое место без особых проблем (которые неизбежно возникнут у скотовода, ибо каждая кочёвка – определённый риск для жизни скота, а значит – и для самого скотовода). И наконец: вполне реальная мобильность боевого отряда кочевников (естественно – конники!) полностью аннулируется в случае возможности ответного удара осёдлых соседей по самой стоянке номадов: в такой раскладке возможность быстро передвигаться самому ничего не значит – ведь семья-то не сможет не телеге сделать то же самое и неминуемо падёт жертвой! И средства защиты у кочевника хуже: если земледельцы в случае нападения могут убежать в лес (а там кочевая конница абсолютно беспомощна) или же укрыться за стенами городища (именно так, но всем без исключения свидетельствам, укрывалось от набегов земледельческое население с древности по Новое время), то для кочевника и то, и другое недостижимо. Единственным способом самозащиты (кроме превентивного нападения – вот одна из причин набегов!) для номадов была создание своеобразных «подвижных крепостей» из сдвинутых вместе и поставленных вкруговую повозок (впоследствии это с успехом применяли на поле боя в средние века чехи-гуситы – под названием «вагенбург», и запорожские казаки – под названием «гуляй-город»). Но подобная тактика была под силу только крупным кочевым объединениям, которые отнюдь не были системой: небольшой же родовой, семейной или племенной стоянке («курень», как говорили тюрки – это слово перекочевало впоследствии в Запорожскую Сечь) соорудить «вагенбург» было явно выше их возможностей. Естественно, не стоит идеализировать кочевой мир (что нередко сквозит в трудах Л. Гумилёва, о чём напомним, даже столь дружественный к нему исследователь, как В.Ермолаев). И вмешательство скотоводов в природу подчас приобретало драматические формы (печальные и хрестоматийные примеры – рукотворное превращение цветущей в неолите Сахары в пустыню, а 80

также полная смена ландшафта в Древней Греции в результате интенсивного разведения коз, объевших всю древесно-кустарниковую растительность) и агрессивность кочевников по отношению к соседям (и друг к другу!), безусловно, имела место. Однако, причины этой агрессивности лежит совсем не в той плоскости, в какой её традиционно пытаются объяснять. Если оставить в стороне обычную для кочевников межплеменную вражду («проклятьем кочевого мира» назвал Л. Гумилёв племенную разобщённость, но отметил, что это абсолютно типично и для земледельцев, в чём мы убедимся в последующей лекции), то главным фактором будет (при всей парадоксальности данного утверждения)… именно «экологичность» культуры скотоводов. Вот что читаем мы в книге Л. Гумилёва «Хунны в Китае»: «Общие черты, свойственные всем евразийским кочевникам.... прослеживаются, прежде всего, в хозяйстве и быте, основанном на бережном отношении к богатствам природы, что ограничивала прирост населения, ибо стимулировались детская смертность и межплеменные войны. Современному европейцу и то и другое кажется дикой жестокостью, но в ней есть своя логика и строгая целесообразность. При присвояющем натуральном хозяйстве (отметил: Л.Гумилёв вообще причислил скотоводство к присваивающему типу хозяйствования! – Д. С.) определённая территория может прокормить определённое количество людей… Чрезмерный рост населения ведёт к истощению природных ресурсов, а попытки расселения – к жестоким войнам, так как свободных угодий нет. Переселения же в дальние страны с иными природными условиями тем более сложно потому, что скоту трудно, а то и невозможно там адаптироваться.83 Следовательно, остаётся только самоограничение прироста населения, а это легче всего делать с новорождёнными84…. Зимой ребёнка бросали в снег, а затем кутали в тулуп. Если он оставался жив – вырастал богатырём, если умирал – через год появлялся новый сын. Когда он становился юношей – его посылали в набег на соседей. Если его убьют – ладно, новый вырастет, а если он привезёт добычу – значит, герой. Поэтому редкий мужчина доживал до старости, и смена поколений шла быстро…Девочкам было труднее: уход за ними был в детстве ещё хуже (и это тоже система чуть ли не до античности – Д. С.), а потом, кроме смерти их подстерегала неволя (набеги с целью похищения женщин, чтобы избежать внутриплеменного кровосмешения и вырождения – ещё одна

83

Подобное переселение, как будет показано ниже, всё же имели место, но лишь под воздействием катастрофических природных катаклизмов (например, засухи в масштабе региона). 84

Такая практика была типична не только для примитивных народов (у них это имеет место и сейчас), но даже и в ряде «цивилизованных» обществ древности – например, в Спарте. 81

причина столкновений –Д. С.)85 Зато, став матерью, женщина царила в доме, а овдовев – становилась женой деверя, который должен был обеспечить ей почёт и покой, даже если брак был фикцией. Не вдаваясь в оценку этих норм быта (их оценка в плане объективности возможна лишь с поправкой на исторические реалии того времени –Д. С.), отметим, что равновесие населения с кормящей природой не нарушалось» (выделено мной –Д. С.). Маленькое примечание: суровые особенности быта, констатированные Л. Гумилёвым применительно к кочевническому обществу первых веков от Р.Х., можно экстраполировать как вперёд, так и назад, ибо природные условия в степи, техническая оснащённость номадов и внутрисоциальный климат у них изменялись в течение последних тридцати веков не очень значительно86 (лишь Новое время внесло радикальные коррективы)87. Во всяком случае, С. Нефёдов – один из самых «биологически-мальтузианских» авторов последнего времени – описывал быт индоевропейских, «арийских» кочевников Великой степи в эпоху, на 2 тысячи лет отстоящую от описываемой в книге «Хунны в Китае», практически в тех же выражениях, что и Л. Гумилёв. Третье. Говоря о взаимоотношениях земледельцев и скотоводов (или «Леса» и «Степи», если угодно), не следует забывать, что главным содержанием этих отношений были не взаимные набеги и контрнабеги, а хозяйственный симбиоз. Причина этого явления лежит на поверхности: каждая сторона производит те продукты, в которых крайне нуждается партнёр. Судите сами. Во-первых, даже с точки зрения нормального полноценного питания (правильный баланс жиров, белков, углеводов, минеральных солей и витаминов) человеку потребны как скотоводческие, так и земледельческие продукты. Не надо думать, что люди прошедших веков не понимали этого только потому, что не знали органической химии – это нисколько не мешало им делать правильные выводы на основе эмпирических наблюдений и жизненного опыта (между прочим, и насчёт кровосмешения люди выяснили, что к чему, именно таким способом, а насчёт баланса питания, то в начале XVIII в юный Ломоносов абсолютно точно знал, почему в кулачных боях с лопарями-саами он всегда выходил победителем – «потому, что они едят рыбу, а я мясо!») Кстати, опыт современной Чёрной Африки явственно показывает: как только скотоводческие и земледельческие племена рассорятся (что бывает часто) и перестанут заниматься товарообменом, начинается всплеск 85

Это, между прочим, тема почти всех мифологий мира («Махабхарата» в Индии, похищение сабинянок в Риме – вплоть до фильма «Кавказская пленница», где пародируется вполне конкретная и актуальная доныне ситуация). 86

О причинах этого явления – ниже. Да и то до известных пределов, касаясь лишь некоторых внешних моментов – интересующихся отсылаю к фильму Н. Михалкова «Урга. Территория любви», где всё показано весьма объективно. 87

82

заболеваний на почве дисбаланса питания (вплоть до дистрофии)… В общем, «Лес» и «Степь» нужны друг другу, как две неразлучные половинки даже и поэтому. Но, кроме того, земледельцы нужны скотоводом ещё и по другим причинам: кочевникам нужна смазка для колёс (обычно для этого употреблялся дёготь, который добывали только лесовики), вообще древесина для тех же телег – я уже не говорю опять-таки про фураж. Что касается земледельцев, то, к примеру, коней (а без них не будет полноценной военной силы) можно достать в нужном количестве, естественно, только в степи, у номадов….В общем, связка на базе хозяйственных интересов получается полная (я уже не говорю о том, что на этой почве неизбежно должны были возникнуть – и возникали – всевозможные личные симпатии, подчас далеко идущие). И вот здесь нас ждёт самое интересное. Дело в том, что земледельцы в гораздо большей степени, нежели скотоводы, были сориентированы на товарно-денежные отношения (причины этого я уже описывал выше). Это не значит, что каждый земледелец – готовый рыночник: на практике, к примеру, средневековая европейская и русская деревни почти до Нового времени отдавали предпочтение натуральному хозяйству. И всё-таки: само понятие денежного расчёта было земледельцу много ближе, чем скотоводу («степняки не уважали финансовые операции, которые просто не понимали» – заметил Л. Гумилёв в книге «Древняя Русь и Великая степь»). Я уже отмечал, что переход от реципроктного обмена к редистрибьюции и товарообмену был в полной мере осуществлён именно в земледельческой (и, естественно, городской) среде: у скотоводов этот процесс сдерживался тем, что сам способ производства у них если не был просто «присвояюшим», как выразился Л. Гумилёв, то (по крайней мере) нёс в себе некоторые родовые черты последнего. В результате исторически многие кочевники де-факто знакомились с товарно-денежными отношениями через земледельцев. Последние, при этом имели возможность злоупотребить своими познаниями в данной области (и, естественно, так и происходило)88. Таким образом, при товарообмене кочевая сторона частенько недополучала причитающийся продукт и видела это, но ничего не могла сделать, ибо механизм «обвешивания» оставался для неё недоступен. Зато, у кочевников была своя контрмера – грабительский набег как стихийная форма «восстановления экономической справедливости». Такая экзотическая обоюдная «редистрибьюция», при всей видимой уродливости её, была вполне типична для древности и средневековья; более того, обе стороны принимали её, в общем, как должное (выходом за рамки нормы считалось лишь большое, в масштабе всего племени или этноса столкновение). Определённым аналогом может служит отношения индейцев и белых в XIX в. в США: так краснокожие активно выменивали у «бледнолицых» оружие и предметы быта (в том числе 88

Поневоле вспоминается хрестоматийный эпизод, как индейцы «по пьянке» продали Г. Гудзону остров Манхэттан (это слово, кстати, переводится как «место первой большой пьянки») за набор «шмоток» общей стоимостью на… 24 доллара! 83

легендарные томагавки – у самих индейцев металлургии не было!) в обмен на пушнину, а затем... «мочили» бледнолицых теми же томагавками из-за какойнибудь ерунды типа приглянувшейся девчонки или безделушки (а то и просто из желания «проявить доблесть» – именно так была спровоцирована война США с сиу-мдюикататонами в 50-х гг. XIX в.). При этом, желание вести войну насмерть у индейцев не было, и для них именно такая реакция белых была жутким открытием… Вообще Л. Гумилёв вполне обоснованно проводил параллель между индейцами Америки и тюрко-монголами Евразии в плане исторической аналогии – сходства действительно более чем предостаточно. Наконец, последнее. Многократно отмечено, что социальноэкономическое развитие у номадов шло крайне медленно: с неолита и по Новое время нормой было господство родового строя (в Казахстане и Кыргызстане реликты этого дожили до наших дней, явственно сказавшись, например, в драматических событиях 1986 г. в Алма-Ате). Учёные настойчиво пытались объяснить это явление (что абсолютно необходимо сделать – иначе мгновенно реанимируется теория «неполноценности» кочевников). Л. Гумилёв предложил весьма остроумное объяснение, непосредственно связанное с уже описанным выше «экологизмом» кочевнической культуры. «Когда единственное орудие производства – кнут, нет надобности его совершенствовать» – не без юмора отметил учёный. (От себя отмечу: на самом деле орудие производства у кочевников конечно, совершенствовали, чему свидетельствует вся история Великой степи от скифов и до Сухэ-Батора). Скорее всего, однако, дело, наверное, опять-таки в экстремальных условиях жизни в степи, что заставило людей сплачиваться и консервировать уже обработанные специальные отношения. В частности, здесь коренится отмеченный В. Савицким «культ верности» и взаимной поддержки (нашедший впоследствии своё наивысшее выражение в законодательстве Чингис-хана): внутри рода все обязаны были оказывать взаимопомощь друг другу – в частности, если у кого-нибудь из рода происходил падёж скота, с ним делились поголовьем (самым дорогим для номада!) абсолютно безвозмездно. Как справедливо отмечали евразийцы, «мироед» бы не смог существовать в кочевом мире – его бы просто убили… Такая внутрисоциальная система оказалась настолько устойчивой, что для её расшатывания понадобились воистину титанические меры (вроде тех, что предпринимал Ф. Голощёкин при коллективизации Казахстана, результатом чего явилась гибель или бегство в Китай почти 40% казахов). Однако – и это самое главное – социальный консерватизм отнюдь не означал политического и культурного застоя (Л. Гумилёв метко охарактеризовал ситуацию в степи как «мнимую застойность»). О политической истории Великой степи мы поговорим ниже, а пока отметим, что кочевой мир, в ряде отраслей, обладает своей и весьма высокой «цивилизацией», и по части экономических навыков (скотоводство, охота, металлургия), и по части организации (величайшие достижения военного

84

дела), и по части искусства: «художник, создавший Саяно-алтайского всадника – гениален!» (из письма П. Савицкого Л. Гумилёву от 8 декабря 1956г.) Вот лишь некоторые, взятые на поверхности факты на тему «Взнос номадов в культурную копилку человечества». Изобретение колеса (!!!) Приручение всех хозяйственно важных домашних млекопитающих и их селекция (у кочевников номенклатура коневодства, к примеру, в XVII-XVIII вв. составляла трёхзначное число наименований). Такая специфическая форма одежды, как штаны (прежнюю «униформу» в виде традиционной мужской юбки сохранили лишь шотландцы, да и то как церемониальный наряд). Целый класс повозок, как средство передвижения и вооружения (колесница). Определенный тип жилья (юрта – прообраз палатки, кстати). Многие весьма перспективные для Евразии виды военной техники (в частности, сабля, оказавшаяся много эффективнее традиционного меча, а также металлический литой панцирь, так хорошо прижившийся в Европе в качестве «рыцарского доспеха)89. Изобретение стремени, перевернувшее всю ситуацию в коневодстве (и в кавалерии!) И т.д., и т.п. Наконец, и в области художественной культуры кочевому миру есть что вспомнить. «В степи могли бы создаться поэмы – патетичной Илиады, мифы –фантастичнее Эдды (мифология древних германцев –Д.С.), рассказы – не хуже «1001 ночи». Если по условиям климата не могла развиться архитектура90 – развилось бы ювелирное искусство и аппликация. Нет никакого основания думать, что письменность не может распространяться среди кочевников: грамотность была уже в VIII-IX вв. широко распространена среди тюрок, уйгуров и кыргызов» – пишет Л. Гумилёв. Сослагательное наклонение в этом высказывании объясняется тем, что Л. Гумилёв в данном случае писал о конкретном народе – хуннах, не успевших создать развитую художественную культуру (по причинам, о которых – ниже). Но другие кочевые народы создали всё это: изобразительное и прикладное искусство тюрко-монгольских народов (а до них –всемирное знаменитый скифский «звериный стиль») украшают все музеи мира, а такие литературные шедевры, как бурятский «Гэсэр», калмыцкий «Джангар»,тюркские «Алпамыш», «Манас», «Казы-курпяч и Баян-силу» (аналог «Ромео и Джульетта»!), «Едиге» и другие эпические и мифологические сказания уже давно признаны полноправными составляющими в сокровищнице мировой литературы. III. Теперь нам осталось сделать небольшой исторический экскурс и вспомнить основные века истории великой степи до начала собственно 89

В Европу его занесли кочевники-венгры. Но и архитектура развивалась – достаточно хотя бы вспомнить Каракорумский комплекс в Монголии. 90

85

древнерусской истории. Мы оставим в стороне историю индоевропейских кочевников – киммерийцев, скифов и сарматов (также чрезвычайно интересную и драматическую; кое-что на эту тему понадобится нам в следующей лекции), поскольку в основном все события, связанные с этими народами, происходили в 1-м тысячелетии до Р. Х. (у сарматов – несколько дольше), задолго до исторического дебюта славянства. Нас будут интересовать народы алтайской языковой семьи – тюрки и монголы, т. к. именно с этими кочевниками придётся иметь дело славянам на протяжении всей своей истории. Первый алтайский (тюркский) кочевой народ, создавший свою государственность и оставивший значительный след на скрижалях истории – хунны. Этот народ (в Китае его называли «сюнну», в Европе – «гунны») был тюркоязычным и расово монголоидным: некоторые черты облика хуннов, судя по описаниям (например, хорошо выдающийся орлиный нос) делали их отчасти похожими на американских индейцев. Сей факт объясняется разными исследователями по разному, от себя отмечу: индейцы явно пришли в Новый Свет из Азии, расово относятся к монголоидам и «ниточек» к сибирским народам у них тянется немало. Так, енисейские кеты («енисейские остяки», маленький реликтовый народ, живущий недалеко от Томска) внешне почти неотличимы от аборигенов Северной Америки; компьютерные исследования показали практически полную генетическую идентичность тувинцев с индейцами Великих равнин США; наконец, казанский лингвист Ф. Каримуллин убедительно доказал явное сходство тюркских языков и языков индейцев сиу (а тип грамматики языков атапасков и апачей совпадает с чукотско-корякским и эскимосско-алеутским), Все эти факты я привожу с целью показать, что «американоидность» хуннов может быть объяснена и в данном фактологическом свете. «Дебют» хуннов в качестве государствообразующего народа состоялся между 214 и 209 гг. до Р.Х. и связан с именем первого их правителя. Модэ. Его деятельность стала настолько легендарной в степном мире, что … Вот интересное свидетельство – стихотворение Николая Константиновича Рериха (!) «Вождь: предание о Чингис-хане», явно представляющее из себя поэтическую обработку центрально-азиатского фольклорного сюжета: Вот будто упился Чингис кумысом И побился с друзьями на смертный заклад, Что никто от него не отстанет! Тогда сделал стрелу-свистунку Чингис. Слугам велел привести коней. Конными поехали все его люди Начал дело своё Чингис-Хан. 86

Вот Чингис выехал в степь. Подъезжает хан к табунам своим, Нежданно пускает свистунку Чингис, Пускает в лучшего коня десятиверстного. А конь для татар – сокровище. Иные убоялись застрелить коня, Им отрубили головы. Опять едет в степь Чингис-хан, И вдруг пускает свистунку в ханшу свою. И не все пустили за ним свои стрелы. Тем, кто убоялся, тотчас сняли головы. Начали друзья боятся Чингиса, Но связал он всех смертным закладом. Молодец был Чингис-хан! Подъезжает Чингис к табунам отца, Пускает свистунку в отцовского коня. Все друзья пустили стрелы туда же. Так приготовил к делу друзей, Испытал Чингис преданных людей. Не любили, но стали бояться Чингиса. Такой он был молодец! Вдруг большое начал Чингис: Он поехал к ставке отца своего И пустил свистунку в отца. Все друзья Чингиса пустили стрелы туда же. Убил старого хана целый народ! Стал Чингис ханом над Большой Ордой! Вот молодец был Чингис-хан.

87

Единственная корректура: все эти события (подробно изложенные в китайских хрониках), приписанные в данном случае Чингис-хану, на самом деле произошли с Модэ. Именно таким способом в 209 г до Р. Х. он устранил своего отца Туманя (с которым у него были весьма напряжённые отношения) и стал основателем и первым правителем хуннской родовой державы. Кстати, выражения «орда» и «хан» тогда не употреблялись (титул хуннских правителей дошёл до нас в китайской модификации «шаньюй»). Очень точная деталь, переданная Н. Рерихом: свистящая стрела («свистунка») – именно такие стрелы отмечают китайцы на вооружении хуннов со времён Модэ; изобретение такой стрелы (свист получался за счёт дырочки в древке) было приписано самому первому шаньюю. То, что фольклор потом отнёс всё это на счёт жившего полторы тысячи лет позже Чингиса, говорит за абсолютно мифологизированный в эпическую сторону характер образа Модэ в тюркской народной памяти (потом точно так же «оброс фольклором» и Чингис-хан; не удивительно, что в эпосе их образы просто слились). Созданной Модэ хуннской державе пришлось практически тут же вступить в затяжной, почти на 300 лет растянувшийся конфликт с Китаем (держава Хунну располагалась на месте нынешней Монголии). О характере этого столкновения надо сказать особо. История Китая – что уже давно подмечено – имеет тенденцию к цикличности. Периоды имперского величия чередуются с периодами упадка, дезинтеграции и гражданских войн (в ходе которых гибнет от 2/3 до 9/10 населения), а сами империи бывают то «националистическими», то «инородческими» (в том смысле, что правящая династия и политическая элита имеет «варварское» происхождение). К моменту образования Хунну Китай пережил уже эпохи ранних протогосударств Ся (полулегендарное), Шань-Инь и Чжоу (II тысячелетие до Р.Х.), кровавый период «Воюющих царств» (Чжаньго, середина 1-го тысячелетия до Р.Х.), первую настоящую империю Цинь (её создание прошло в жёстких войнах, унесших 75% населения страны), её кровавый крах и схватку вчерашних союзников – победителей Цинь (т. н. «борьба Чу и Хань») и, наконец, структурирование империи Хань в 202 г. до Р.Х. Эта империя оказалась устойчивой и жизнеспособной, просуществовав (с небольшими перерывами) до 184-189 г. н.э.. Именно между Хань и Хунну и развернулась борьба. Традиционная точка зрения (базирующаяся на китайских источниках) считала хуннов агрессорами, терроризирующими мирный земледельческий Китай ( вполне в духе концепции, о которой мы упоминали в начале лекции). Считать эту точку зрения совсем беспочвенной, мы не можем: в Китае вообще сложилась целая историческая традиция «угроза с севера», т.е. от кочевников Великой степи, поскольку вторжений оттуда было предостаточно (пикантно, что в XX в. в эту традицию вполне логично для китайцев вписались: белогвардейский лидер барон Р. Унгерн, оккупировавшие Монголию советские войска, и, наконец, в 60-е гг. – Советский Союз). На абсолютно пустом месте такие вещи, естественно, не возникают (другое дело, что в Китае 88

стало традицией тиражировать угрозу с севера» и устраивать по этому поводу политические игры – точь-в-точь как у нас по поводу НАТО!) Против этой концепции резко выступил Л. Гумилёв, приводя весьма серьёзные доводы: хуннов было 300 тыс. человек ( в т.ч. 60 тыс. воинов), а в Китае в эпоху Хань жило 50 млн. человек и китайская военная доктрина отличалась наступательным характером. Из этого учёный сделал парадоксальный, но логичный вывод: агрессором был Китай, а хунны оборонялись (Гумилёв даже утверждал, что «заслуга хуннов перед человечеством в том, что они остановили китайскую агрессию на запад»91. Истина, скорее всего где-то посередине. Обе стороны «защищались, нападая», так что считать ни тех, ни других «агнцами Божьими» не получается. Для нас важно другое. Война эта (шедшая без перерыва с переменным успехом с 133 по 27г. до Р.Х. и вновь возобновившаяся в конце 1-го века до н.э.) была для хуннов заведомо проигрышной. Мало того, что китайцев было неизмеримо больше: главное, что во-первых, экономически Китай обладал таким потенциалом, что мог запросто купить себе «пятую колонну» внутри самой державы Хунну (что он и сделал, и в 48 г.н.э. южная часть народа хуннов переметнулась к Китаю); во-вторых, китайцы практически не тратили основные силы своего генофонда на эту войну, поскольку в армию у них шли исключительно криминальные элементы. Солдаты Хань официально назывались «молодые негодяи» (!!!) и на самом деле были ими – служба в армии была тогда официальной заменой казни или тюремного заключения (криминализация вооружённых сил – явление, увы, далеко не новое!). Таких было никому не жалко и «потеря одной армии была для Китая потерей материальной» (Л. Гумилёв). Хунны, естественно, находились совсем в другом положении и вынуждены были бросать в бой лучших. В результате, по словам Л. Гумилёва, они «начали нести сильные потери убитыми, ранеными и нервно-надломленными» (выделено мной: посттравматический синдром по типу «вьетнамского» или «афганского» у участников боевых действий – явление тоже известное задолго до XX века!). Развязка наступила в 93 г. н. э., когда в борьбу вмешался новый народ – предки монголов, во главе со своим вождём Таншихаем. Сами они называли себя «Сибирь» (именно отсюда это слово и пошло), но в историю вошли в китайской транскрипции – «сяньби». Хунны были разбиты и рассыпались, как народ: одни ушли на юго-запад, в долину реки Чу (и впоследствии упоминаются как «чуйские племена» – чуе, чуми, чубань и чумугунь), другие совершили головокружительный марш-бросок на запад (в 155-158 гг.), соединились в Предуралье с уграми (предками венгров и манси)92 и под 91

Есть ещё более крайние версии. А. Бушков, к примеру, ссылаясь на Н. Морозова, предполагает, что Китайское государство вообще возникло не ранее … XVI в., а всё, что до этого – фольклор (и приводит, надо сказать, небезынтересные факты в пользу такой версии). В целом, однако, научный мир её не приемлет 92 Венгерское дворянство традиционно именовало себя «гуннами», и современная патриотическая традиция Венгрии весьма высоко оценивает «гуннский» период 89

названием «гунны» снискали грозную славу в Европе. Их деяния неоднократно описаны (и по этому поводу, кстати, мнения историков расходятся чуть ли диаметрально), отметим одно: в середине V в. история гуннов в Европе закончилась их разгромом на реке Недаве (современная Сербия); за ним последовал ещё ряд военных ударов (со всех сторон, от практически всех соседей!) и, в конце концов, голова последнего гунского правителя Денгизиха в 463 г. была отправлена в Константинополь. Уцелевшие гунны частью поселились в Добрудже (стык современных Румынии и Болгарии) и смешались с местным и пришлым населением, частью ушли на восток, осели на Волге (смешавшись с другими тюркоговорящими племенами) и превратились в современных чувашей – народ, не сохранивший память о деяниях своих предков в Европе даже на уровне фольклора. Наиболее трагичной была судьба той ветви хуннов, которая осталась в Монголии (равно как и у их победителей – сяньби). В III в. грандиозная засуха в степи загнала кочевников в сам Китай (благо, обстановка этому благоприятствовала – начался очередной «виток спирали» китайской истории, держава Хань пала в результате крестьянского «восстания жёлтых повязок» и кровавого его подавления войсками «сильных домов» аристократов в 184-189 гг.). С 191 г. начался период «Троецарствия» (Саньго) – жестокая разборка «полевых командиров», объявивших себя царями (как всё, увы, повторяется!); закончилось всё это только к 280 г. созданием «солдатской империи» Цзинь, которая просуществовала всего 20 лет. За эти годы в Китай проникло до 400 тыс. кочевников (в самом Китае к 300 г. жило 16 млн. человек – а в Хань было 50 млн.! вот во что обошлись восстания и гражданские войны). Надо сказать, что ментальность китайцев и кочевников Великой степи была и остаётся вопиюще несхожей»93. Для китайцев кочевники – «варвары» (Ху): показательно, что в китайской кухне (где потребляют фактически «всё, что растёт и движется») практически отсутствуют молочные продукты – это «еда степняков!» С другой стороны, Л.Гумилёв замечает: «Примечательно общее для всех народов Центральной Азии неприятие китайской культуры… Китайская идеология так никогда и не перешагнула через Великую стену». Это не значит, что кочевники ничего не перенимали в Китае – напротив, перенимали очень многое в технической сфере, в питании, предметах роскоши и досуга94 и т.д., но систему взглядов они отметали начисто. Поэтому «контакт» III в. (а растянулся он на 254 года!) не мог не быть предельно трагичным. «Виноватых не было, а несчастных было слишком много – пишет Л.Гумилёв – Могли ли хунны и табгачи (ответвление сяньби – Д.С.), теснимые собственной истории (а имя легендарного гуннского правителя «Атилла» – одно из самых популярных в Венгрии). 93 Опять-таки отсылаю читателя к фильму «Урга. Территория любви» - очень поучительно в данном контексте. 94

Китайцы, кстати, также перенимали многое именно в этой области. 90

засухой, пожиравшей их родные степи, не ютиться по окраинам растущей пустыни – там, где ещё были вода и трава?.. А китайцы – да каково им было видеть, как в их страну вползают «варвары» и норовят пасти свой скот на полях, годных для земледелия?… Историческая судьба этой эпохи выступила в образе Великой обиды и сделала неизбежной войну, в которой никто не был ни прав, ни виноват. Ибо, в то время помириться с противником можно было только одним способом – дать себя убить». Жуткая война «всех против всех», проходившая в Китае с 300 по 554 гг. (т.н. эпоха Северных и Южных дворов) подробно описана Л.Гумилёвым в книге «Хунны в Китае». Одни название глав этой книги наглядно дают представление о том, что тогда происходило: «Война князей», «Война традиций», «Война народов», «Война племён», «Война империй», «Гибель династии», «Гибель аристократии», «Гибель демократии», «Гибель тирана», «Гибель хуннов», «Гибель Муюнов», «Конец Южной Лян», «Конец Младшей Цинь, «Конец Западной Лян», «Конец Западной Цинь», «Конец Ся», «Конец Северной Янь», «Агония». Шло тотальное взаимное уничтожение, «несравненное право самому выбирать себе смерть» (Л.Гумилёв). Результатом этой кошмарной эпохи явилось физическое истребление большинства населившихся в Китае кочевников и огромного процента самих китайцев (в частности, в ходе антихуннского геноцида 350 г., спровоцированного китайским патриотом Жань Минем, погибло от 200 тыс. до миллиона человек – отнюдь не только хуннов; убивали всех с «возвышенными носами!»), а попутно и длительный раскол Китая на Северный и Южный (в последнем власть захватили туземные племена привьетнамских джунглей). В конце концов, к середине V века победителями и практическими хозяевами Северного Китая оказались табгачи – северные сяньби (южные – Муюны – погибли), создавшие «иногородческую» империю Тоба-Вэй. Этот монгольский народ с сильной тунгусской примесью (у них был в чести тунгусский обычай носить косу, из-за чего их звали «косоплётами» – впоследствии этот обычай был перенят самими китайцами и продержался до ХХ века) впоследствии сыграл весьма важную роль в истории Степи – в частности, такие политические термины, как «хан» (племенной вождь) и «орда» (военнополитическая организация)95 вошли в оборот именно с подачи табгачей. На в самом Китае, они быстро утеряли своё этнокультурное лицо, окитаились, причём «культура интеллекта перенималась плохо, зато культура пороки была усвоена полностью (Л. Гумилёв)96 и, в конце концов, были вырезаны китайскими националистами, основавшими державу Суй.

95

Интересно, что (по ряду версий) слово «Орда» не тюркское, а происходит от … латинского «ордо» – порядок. 96

Такова была, кстати, доля всех «варваров» в Китае (да и только ли в Китае – не то же самое мы наблюдаем теперь?) 91

В период Северных и Южных дворов и (особенно) в эпоху Тоба-вэй на территории Внешней Монголии сложился новый этнос – жужани. Это был сброд, в самом прямом смысле этого слова (старорусское «сволочь» – от «сволочить», собрать вместе). Жужани возникли из обломков всех гибнущих в Китае этносов97, это «народ, возникающий буквально на глазах историков Центральной Азии» ( Л,Гумилёв). Говорили они на сяньбийском (т. е., монгольском) языке и жили только за счёт набегов и рэкета: по сути, это было огромное бандформирование, разросшееся до размеров этноса (любопытная аналогия со структурированием казачества – «кровавой вольницы Волжской и Запорожской», по образному определению поэта Серебряного века К. Бальмонта98). Эпическая память запечатлела жужаней как исключительно жестоких людей: Ч. Айтматов в своей легенде о Манкурте имеет в виду именно их.99 (Возможно, впрочем, что кровожадность жужаней раздута их врагами – нечто подобное было ранее по отношению к гуннам, а позже – к Чингис-хану). В 552-555 гг. жужани были физически уничтожены новыми хозяевами Великой степи – тюрками. Термин «тюрки» несколько раз менял значение. В средние века арабы так называли всех кочевников, невзирая на их этническое происхождение. В современной Турции – это самоназвание народа (turkei). В лингвистике тюрки – носители т.н. тюркских языков (и такая трактовка слова является сейчас общепринятой). В VI веке это вполне конкретный монголоидный этнос, живший на Алтае (современные горные алтайцы – частично потомки тех тюрок).100 Они до поры до времени были «плавильными невольниками» жужаней (т. е., поставляли им металлургические изделия безвозмездно), пока во главе их не стал сяньбийский по происхождению род Ашина.101 Ханы из этого рода создали непревзойдённую в Азии тех лет военную организацию (на 97

Такое «мозаичное» происхождение этноса из «обломков» – не редкость в истории: так сформировались румыны и молдаване, турки-османы, сикхи (если верить мифам – и римляне), в России – казаки. 98

К этой аналогии мы впоследствии вернёмся ещё не раз. «Жужани будто бы надевали на головы пленных чехол из свиной кожи, которая, обсыхая на солнце, сдавливала череп и деформировала мозг. Подвергнутый этой операции пленник терял разум и его использовали как послушного работника в домашнем хозяйстве (техника зомбирования, почти как на Гаити! – Д.С.). Верно это или нет, но сам факт существования такой легенды показывает степень жестокости жужаней как превышающую нормы III – VI вв., что не противоречит обобщенным характеристикам китайских хроник» (Л. Гумилёв). 99

100

Л. Гумилёв и А. Кестлер, чтобы избежать путаницы, пользуются искусственным словом «тюркюты» (от «тюрк» и суффикс «ут», означающий множественное число в монгольских языках). 101 Буквально «благородный волк»: волк был тотемным животным у алтайцев (отсюда, между прочим, и слово «башкир» - тоже переводящееся как «белый волк», и фашистская организация «Серые волки» в Турции, и волк на флаге Ичкерии). Считалось, что тотемный волк был предком Чингис-хана. 92

основе новейшей технологии – формирования ударной тяжёловооружённой латной конницы, «рыцарей Великой степи») и повели свой народ к победам. Была стёрта с лица земли Жужань, разгромлены эфталиты (горский народ, контролировавший тогда Среднюю Азию102), нанесено несколько серьёзных ударов по расслабленному и раздробленному Китаю (китайские «владыки» платили тюркам просто за нейтралитет!), и, наконец, тюркские ханы в результате эффектных походов на запад, объединили под своей властью почти все кочевые племена степи и создали своего рода «кочевническую колониальную империю» с управлением ханами из рода Ашина и с территорией от Чёрного до Жёлтого морей. «Чтобы держать в покорности такую огромную страну, надо было создать жёсткую социальную систему – пишет Л. Гумилёв. – Тюрки её создали и назвали «вечный Эль» (явная аналогия с имперской идеей «Вечного Рима» –Д.С.).103 В центре этой социально-политической системы была «орда» – ставка хана с воинами, их жёнами, детьми и слугами. Вельможи имели каждый свою орду с офицерами и солдатами. Все вместе они составляли этнос «Тюрк беглер кара будун» – «тюрские беги и народ»; почти как в Риме – «сенат и народ римский»… Орда – упорядоченное войско с восточным и западным крылами (соответственно в восточной и западной части степи, разделённых горами – Д.С.). Восточные назывались «Толос», а западные – «Тардуш». Это, всё вместе, было ядро державы, заставлявшее «головы склониться и колени согнуться». А кормили этот народ-войско огузы (запомним это название – Д.С.) – покорённые племена». Держава тюрок была в прямом смысле «вскормлена с конца копья» и беспрерывно воевала – с Китаем, Ираном, Византией. Как видим, эта кочевническая держава впервые в истории Великой степи приняла участие в «большой политике». Объясняется это просто: покорив всю Степь, тюрки (может быть, даже не подозревая о том), поставили под свой контроль весь Великий шёлковый путь – грандиозную торговую магистраль, по которой шёлк шёл из Китая в Европу. Надо чётко осознавать: торговля шёлком была сравнима лишь с современной наркоторговлей, такие она давала сверхприбыли. Шёлк был универсальной и неподвластной инфляции валютой, и, следовательно, контроль над Великим шёлковым путём был мировой политикой – кто им владел, тот диктовал правила игры (именно из-за него шли затяжные войны между Византией и Ираном). Тюрки, надо сказать, первоначально сами не понимали, какое сокровище свалилось им в руки (и в какое внешнеполитическое дерьмо они влипли!) Вначале ханы и беги обвешивали свои юрты шёлком, делали из него портянки и попоны для коней, но…. Надо отдать должное способности создателей первой кочевой империи перенимать навыки цивилизации, в том числе и рыночной: очень скоро ханы Ашина сориентировались и в экономической и политической ситуации, и 102

Потомки эфталитов живут среди современных горных таджиков. Уральский писатель В. Дубичев даже сравнивает эту систему с… системой власти И. Сталина! 103

93

после некоторых раздумий приняли провизантийскую и антииранскую позицию. Последнее привело к кровопролитным (и безрезультатным) войнам с Ираном: между прочим, по сей день турки считают Иран своим историческим врагом со времён Тюркской державы (Россию, кстати, они за врага не держат!)104, а в иранской традиции вражда Ирана и «Турана» – тема одного из самых значительных сочинений классической иранской литературы, «Шахнамэ» Абулькасима Фирдоуси. Тюрки той эпохи оставили чрезвычайно значительный след в культуре человечества. Подвиги тюркских богатырей (само слово «багатур», «богатырь» – оттуда) настолько запечалились в памяти народов Азии, что стали достоянием фольклора и этноса практически всех тюркоязычных этносов. Древнетюркская традиция стала общетюркской (в современном смысле этого слова): сюжеты всех тюркских этносов восходят к той эпохе. То, что сегодня тюрками называют себя не только не народы, чьи предки были подданными той державы (скажем, уйгуры, телеуты, волжские болгары, казахи), но и те, кто не имел к ней никакого отношения (чуваши, башкиры, азербайджанцы) и даже те, кто были ей злейшими врагами – еписейские кыргызы (хакасы), курыканы (якуты), дубу (тувинцы), тюргеши (впоследствии одна из составляющих частей при формировании киргизского народа) – говорит за масштаб влияния этой цивилизации. Что интересно, и в славянском мире мы найдём множество моментов, восходящих к древним тюркам (через посредников, разумеется, ибо напрямую славяне и тюрки эпохи Ашина не контактировали). В частности, мы впоследствии увидим, что система передачи власти в Киевской Руси была напрямую заимствована у создателей «вечного эля». Как и любая империя, держава Ашина оказалась недолговечной. Сепаратизм покорённых племён (особенно постарались западные «тардуши», в частности, роды Дулу и Нушиби), борьба за власть внутри самого рода Ашина, происки китайской внешней разведки, а также истощение в ходе бесконечных войн – всё это привело к расколу державы на Западный и Восточный каганаты ( каган, каан, хан – разные модификации одного и того же титула: форма «каган» была популярной в европейском произношении), люто враждующие друг с другом. А в это время, в Китае, пала династия Суй и к власти пришла «варварская» по происхождению (но окитаенная) династия Тан (618-907 гг.) Её зачинателем был пограничный генерал Ли Юань, а подлинным создателем – великий император Ли-Ши-минь Тайзцун, которого историки сравнивают с Александром Македонским и Наполеоном. Эпоха Тан – пожалуй, самая значительная в китайской истории, и не только за счёт силы империи (хотя она была нешуточной и в беспрерывных завоевательных войнах поставила на колени всех соседей). Это время пышного расцвета культуры (в эпоху Тан творили самые великие поэты Китая – Ли Бо, Ван Вэй, Ду Фу и Бо Цзюй-и) и, что самое для нас интересующее – единственная в своём роде эпоха, когда 104

Проверено многочисленными социологическими исследованиями и опросами в Турции. 94

китайский официоз провозгласил как доктрину дружбу со степью! Причём, это не было пустой декларацией: Ли Ши-минь методично приближал к себе кочевую знать и добился того, что оба каганата – Восточный при жизни «китайского Наполеона», Западный сразу после его смерти – вошёл в состав империи. Степняки увеличивали силу Тан и воевали под её флагом на всех фронтах. Увы: вскоре, после смерти Ли Ши-миня Китай вернулся к практике традиционного высокомерия по отношению к степнякам, и это было началом конца империи Тан. Оскорблённые кочевники из друзей превратились в сперва затаённых, а в скоре и открытых врагов. В 682г. Кутлуг Эльтерес-хан в результате удачного восстания восстановил независимость Тюркского каганата (на сей раз – только в Монголии, этот «второй каганат» получил название «Кок-тюрк», «голубые тюрки»). До 40-х гг. VIII века тюрки отстаивали свою независимость (и одновременно возродили свою, совершенно оригинальную культуру), но… Эпоха колониальной империи уже ушла в прошлое, и другие кочевые племена не хотели снова превращаться в «огузов». На этом эффектно сыграла китайская дипломатия, и в 742 году восстание трёх народов – уйгуров, карлуков и басмалов105 – покончило с каганатом (в этом приняли участие и танские регулярные войска). Расправа была безжалостной: повстанцы рубили головы не только самим тюркам, но даже их надгробным памятникам… Уцелели от этого геноцида только те, которые ушли в Китай вместе с ханшей По-бег. Там они стали пограничниками, в 756г. оказались в числе поддержавших кровавый мятеж генерала Ань Лушаня (полутюрка по крови) и все поголовно погибли: тюрский этнос исчез с лица земли. «Земля их – Монголия – досталась уйгурам» (Л. Гумилёв). Надо сказать, что «терминаторы» тюрок – империя Тан и восставшие степняки – ненадолго пережили свою жертву. Империя Тан де-факто захлебнулась кровью во время восстания Ань Лушаня (за семь лет, к 763 году население страны сократилось с почти 53 млн. человек до неполных 17 млн.), а в IX веке окончательно пала под ударом очередного крестьянского восстания (под руководством Хуан Чао, 874 г.106) и начался жуткий период «Пяти династий» (У дай; 860-960 гг.), по жестокости как бы воскресивший кошмары Троецарствия и эпохи Северных и Южных дворов (уничтожено 90% населения страны!). Уйгуры же, создав в Монголии процветающее культурное государство, сами вырыли себе могилу, приняв в качестве официальной религии… манихейство. (В эти годы многие степняки активно усваивали новые прозелические религии: Л. Гумилёв называет эпоху после падения тюрок «эпохой сменой веры»). Приняв в качестве религиозно-идеологического официоза жизнеотрицающую ересь, уйгуры восстановили простив себя всех соседей (это – судьба всех манихейских цивилизаций), разложили внутри самой страны правящую элиту (за счёт характерного для манихейских цивилизаций сочетания нетерпимости с лицемерием), оттолкнули от правящей 105 106

Два последних племени впоследствии поучаствовали в этногенезе казахского народа. Историки называют Хуан Чао «китайским Пугачёвым». 95

верхушки основную массу уйгуров (поскольку заумная и «некрофильская» по характеру догматика манихейства была чужда и просто непонятна большинству народа) и тем самым подтолкнули свою страну к гибели. Последняя наступила всего через 80 лет после создания Уйгурской державы: в 840-848 гг. енисейские кыргызы сокрушили Уйгурию. Остатки уйгуров ушли в бассейн реки Тарим (современный Синьцзян, Восточный Туркестан) и там смешались с местным индоевропейским населением, подарив ему своё имя и язык. Степь же, разгромленная и обескровленная, напоследок получила ещё один удар – на сей раз от природы: X век принёс очередную засуху. Это добило степные цивилизации и наступил «тёмный век»107 – эпоха разрыва традиций и забвения прошлого (860-960 гг.), выход из неё наметился лишь на рубеже следующего тысячелетия, (но это уже тема отдельного разговора). И тут нам напоследок надо вспомнить один момент, уже непосредственно подводящий нас к истории восточного славянства. Описанные свыше события привели к откочевке на запад и структурированию на новом месте целого ряда народов – бывших поданных тюрок. В частности, отделились и создали свою государственность тюркоязычные болгары – сперва на Кавказе, в районе Таманского полуострова, затем (под давление своих врагов) этот народ разделился. Одни отступили в горы (их потомки – балкарцы и карачаевцы), другие ушли на запад и там создали несколько эфемерных держав в Южной Италии и на Балканах (одна из них – современная Болгария, там тюркоязычная верхушка быстро ославянилась), третье подались на восток, на Волгу, где создали развитое процветающее осёдлое мусульманское государство – Волжскую Болгарию108 (современный Татарстан). В эти же годы обособились хазары: о них будет отдельный разговор в следующей лекции. И здесь же в западной части степи появляются три народа, о которых надо сказать отдельно, ибо их роль, в русской истории очень велика. Первые их них носили имя «канглы», «кангары» или «кенгересы». Прежним местом их проживания был южный Казахстан (который так и назывался: «Кангюй» – «страна канглов»). Засуха расколола этот народ: часть его двинулась на запад и осела в Средней Азии, часть двинулась дальше на Запад и достигла Русской равнины. Себя они называли по-прежнему, но византийцы называли их «пацзынаки», по-русски – «печенеги». С этим народом нам ещё предстоит познакомиться повнимательней, пока же отметим, что русичи впоследствии называли их ещё «чёрные клобуки» (т. е., шапки) – по характерному головному убору. По тюрски это звучит как «кара калпак». 107

Это выражение восходит к Древней Греции: так там называли период между 1200 и 800 гг. до Р.Х. 108

В литературе встречается вариант – «Волжская Булгария» (чтобы отличить от Болгарии дунайской: кстати, последнюю на Западе также пишут как «Bulgaria»). Надо сказать, что и болгары Балкан, и волжские болгары (часть казанских татар) говорят не через «о» и не через «у», а через «Ъ» – так называемый «большой Ер» (звук, отсутствующий в русском зыке и произносящийся как что-то среднее между «ы» и «э»). 96

Каракалпаки – так и поныне зовутся потомки канглов, живущие в северной части Узбекистана. Потомка же западных печенегов являются современные гагаузы Молдавии. Вторым народом (кстати, как и печенеги, впоследствии вошедшим в племенной союз «чёрных клобуков»)109 были торки, или гузы (от тюрского «огузы»). Это ни кто иной, как туркмены – потомки ираноязычных парфян, сменивших язык в эпоху ханов Ашина. Гузы (или огузы) стали составляющей множества тюркских народов – турок, туркмен, азербайджанцев, ставропольских туркмен и трухмен Дагестана; на Руси же они сыграли очень значительную роль (и политически, и этнически), о чём нам ещё предстоит поговорить. Наконец, третьи, и самым важным для нашей темы народам были кыпчаки – ответвление более древнего народа кимаков (или динлинов). Последние жили на огромном пространстве от верхней Оби до нижней Волги и от низовий Сырдарьи до сибирской тайги (вообще и кимаки, и кыпчаки были более лесостепным, чем чисто степным народом). Строго говоря, динлины были древним европоидным народом, кимаки же были ответвлением хуннов (упоминавшиеся выше чуйские племена). В целом облик кыпчаков был европоидный: китайцы описывали их как народ светловолосый и голубоглазый. Именно так выглядят сейчас т. н. «чанго» – прямые потомки кыпчаков, живущие в Венгрии, в области Кумания (в Европе кыпчаков называли «куманы»). На Руси этот народ называли «половцы» – от славянского «полова» – т. е., солома (намёк на цвет волос).110 По словам арабского учёного XIV в., «кыпчаки отличаются … религиозностью, храбростью, быстротой движения, красотой фигуры, правильностью чёрт лица и благородством». Кстати: степь с XII века стала называться «Дешт-и-Кипчак» ( Половецкая степь). Половцы создали весьма богатую и своеобразную культуру, памятниками которой являются южносибирские могильники (на Алтае и в Минусинской котловине), а также знаменитые «каменные бабы» степей. Политическая история этого наряда весьма неординарна: дело в том, что половцы во 2-м тысячелетии новой эры розно рассыпались как этнос, но, вопервых, щедро «поделились» своим генофондом с целым рядом новых формирующихся этносов (половецкая кровь течёт в жилах русских, украинцев, татар, башкир, казахов, венгров, ногайцев, грузин, египтян и ещё много других), во-вторых, активно «наследили» в странах, вообще резко отдалённых от Великой степи. Дело в том, что в эпоху Арабского халифата и его наследников на мусульманском Востоке был чрезвычайно распространён 109

Был ещё третий участник союза – тюркоязычноые берендеи (не путать с «литературными» берендеями из «Снегурочки» А. Островского).

110

Неправда ли, это очень далеко от того стереотипа, по которому изображают половцев в знаменитых «Половецких плясках» из оперы А. Бородина «Князь Игорь»! 97

институт «гулямов» (Передняя Азия) или «мамлюков» (Египет) – рабоввоинов. То есть, проданного в рабство пленника заставляли не работать, а служить в своеобразной «невольничьей гвардии». Такое положение давало неожиданные перспективы карьеры для степных честолюбцев (поскольку «гулямы» и «мамлюки» иногда делали карьеру просто фантастическую – вплоть до трона; египетские же мамлюки в 1250 г. вообще захватили власть в стране и удерживали её аж до … похода Наполеона в 1799 г.). Потому половцы сами изо всех сил стремились попасть туда (хрестоматийная история половецкого мальчика Ильдегиза, который … сам упросил купить его в качестве раба; его дети стали султанами Северо-Западного Ирана). Кроме того, они охотно шли и в наёмники (самые известные примеры – половцы на службе у болгарских царей из династии Асенов и у грузинской царицы Тамары). Таким образом, этот народ оставил свой след в истории, может быть, как никто другой из кочевников. На Руси их роль была сложной и многоплановой, и мы к ней еще вернёмся. В целом, оглядывая историю Великой степи в I тысячелетии от Р.Х., можно констатировать, что она была предельно драматичной в силу почти постоянного вооруженного антагонизма с Китаем (а также и внутри самих себя). «В этой жестокой борьбе – объяснение мнимой застойности народов Срединной Азии – замечает Л. Гумилёв – Они не уступали никому ни в мужестве, ни в талантах, ни в уме, но силы, которые другие народы употребляли на развитие культуры, тюрки … тратили на защиту своей независимости от многочисленного, хитрого и жестокого врага. За 300 лет они не имели ни минуты покоя». Такое положение, безусловно, сказалась и на менталитете, и на многих чертах культуры, которые будут характерны для цивилизации Великой степи во 2-м тысячелетии н. э. которые – благодаря историческим реалиям – будут переданы «по наследству» Руси. О том, как это происходило конкретно – разговор впереди.

98

ГЛАВА 5. «ДЕЛА ДАВНО МИНУВШИХ ДНЕЙ» (праистория восточного славянства). I. Наш разговор подошел к решающему рубежу. В поле нашего внимания – праистория восточного славянства, его древнейший этап от исторического дебюта древних русичей до формирования Киевской Руси. Если коротко, мы сегодня рассматриваем дохристианский и догосударственный этап восточнославянской цивилизации. Казалось бы, тематика общеизвестна и даже как бы трафаретна чуть ли не со школьной скамьи. Уже как минимум три века российские (и советские) школяры привычно зубрили ставшие уже штампом цитаты из «Повести временных лет» – своего рода хрестоматии по ранней славянской истории. Само имя летописца Нестора – автора «Повести» – стало нарицательным в смысле беспристрастного, неподкупного инока, которому не то что можно, но должно доверять. Эта уверенность («честный Нестор» – по словам российского ученого XVIII в. А. Шлецера) по сей день, определяет основное направление подавляющего большинства современных учебных пособий (особенно для среднего звена), касающихся данной проблемы. Увы и ах! При ближайшем рассмотрении вопроса о славянской праистории выясняется: «мы знаем только то, что мы ничего не знаем» (известное парадоксальное высказывание Сократа). Тема нашего сегодняшнего разговора – одна из самых темных, туманных и запутанных за всю российскую историю. Используя выражение отца А. Меня, история здесь бредет ощупью. Причин тому много и одна из них, как это не неожиданно звучит – именно «Повесть временных лет». Дело в том, что этот всем хорошо знакомый «аутентичный источник» (Л. Гумилев всегда употреблял это словосочетание с нескрываемым сарказмом) был написан в… XII веке, т.е. через 500-600 лет после тех событий, которые он описывал. Уже этот факт должен насторожить, но это только цветочки – ягодки впереди. Во-первых, Нестор понимал историю как «идеологию, обращенную в прошлое», соответственно, он описывал «дела давно минувших дней» откровенно с позиций своего времени, беззастенчиво экстраполируя реалии века на ушедшие эпохи (не говоря уже о том, что он напрямую зависел в своих выводах от пристрастий и политической линии своего венценосного патрона – тогдашнего киевского князя Святополка II, к деятельности которого мы еще вернемся впоследствии). Во-вторых, используя выразительную характеристику Ключевского, «летописец является моралистом, который видит в жизни человеческой борьбу двух начал, добра и зла, провидения и диавола, а человека считает лишь педагогическим материалом, который провидение воспитывает, направляя его к высоким целям, ему предначертанным. Добро и зло, внешние и внутренние бедствия, самые знамения небесные – все в руках провидения служит воспитательным 99

средством для человека, пригодным материалом для "строения божия", мирового нравственного порядка, созидаемого провидением. Летописец более всего рассказывает о политических событиях и о международных отношениях; но взгляд его по существу своему церковно-исторический» (курсив мой – Д. С.). Т. е., летописцы не просто грешили неимоверной идеологизацией своего рассказа (сопровождающейся, естественно, манипуляцией с фактами), но и считали такую суперидеологическую «подкладку» необходимым и неотъемлемым элементом собственного повествования. Ясно, что это работает как раз на повышенную потенцию к мифологизации (что, естественно, добавляет сегодняшним интерпретаторам летописей головной боли…). В-третьих, небезынтересен отзыв о Несторе одного из первых российских историков Нового времени, В. Татищева: «О кнезех русских старобытных Нестор монах не добре сведом бе» (думаю, даже не нужно переводить на современный язык – и так все ясно). Трудно сейчас с уверенностью сказать, что именно дало Татищеву повод для такого вывода, но игнорировать эти слова (т.е., априори не доверять Татищеву!) мы не можем. Почему, собственно, вообще надо с места в карьер отвергать одно мнение и доверять другому при отсутствии безоговорочных доказательств правоты или неправоты обоих! И, наконец, четвёртое, и самое главное. «Повесть временных лет» – отнюдь не единственный источник по истории вопроса (между прочим, А. Шлецер между делом сообщает, что Татищеву во время его командировки в Сибирь стали известны до 11(!) вариантов «Повести временных лет» резко отличавшихся друг от друга)111. Существует Иоакимовская, Никоновская, Ипатьевская, Лаврентьевская, и множество других летописей только в центре бывшей Киевской державы (о провинциях я уже не говорю – там картина вообще интересная и мы к ней еще вернемся). Кроме того, существуют, и зарубежные документы того времени, проливающие свет на проблему (и практически всегда расходящиеся с «канонической» версией). Отметать их «с порога» (что также происходит практически всегда) мы просто не имеем права. Плюс – обрастание описываемых событий фольклором. Процесс этот, как я уже говорил, абсолютно естественен, но в данном случае он настолько интенсивен, что зачастую мы за фольклорномифологическими «кораллами» и «мхами» просто уже не видим исторической «скалы». «Раскопки» к тому же в данном конкретном случае достаточно небезопасны, ибо «праисторию» свою любой без исключения народ склонен воспринимать как сакральную ценность, и Россия тут не составляет исключения (тем более что к художественному тиражированию мифов о «делах давно минувших дней» приложили руку, чуть ли не все гении и корифеи русского искусства – от Ломоносова и Пушкина до литераторов Серебряного века). «Идеологизация» в трактовке интересующего нас исторического периода вообще всегда была традиционно 111

Что показательно: уже в XVII в. все они таинственно исчезли… 100

и непомерно велика, так что вступившего на сей рискованный путь историка неизбежно ждут «шишки и тернии». Но… как говорил Мартин Лютер, «на том стою, и не могу иначе, и да поможет мне Бог!». Мы на него вступаем… II. С наших времен берет свое начало славянская история? Где тот год или век, с которого твердо можно вести отчет? Этого до сих пор никто не знает. «Про те далекие века трудно сказать что-либо определенное» – эти слова Д. Балашова, сказанные 20 лет назад, нисколько не устарели по сей день. В чем же дело? В том, что славяне были длительное время народом бесписьменным (как, впрочем, все без исключения этносы на «младенческой стадии истории», по выражению классика чешской литературы Алоиса Йирасека). Это, собственно, еще полбеды, но загвоздка в том, что и соседи славян к моменту их исторического дебюта тоже не имели письменности. Таким образом, зафиксировать первые шаги «исторического дебютанта» было некому. Непосредственным соседям славян, германцам, повезло неизмеримо больше – они непосредственно граничили с Римской империей (а там все фиксировалось скрупулезно и добросовестно). В результате о германцах мы знаем достаточно много как минимум с рубежа II-I вв. до Р. Х. (именно в это время римляне впервые столкнулись с кимврами и тевтонами – первой волной германского нашествия на империю), а про деяния наших предков мы, увы, сможем говорить с такой же степенью ответственности только с VIII-IX вв. н.э. Это не значит, что письменных источников о славянах до этого времени не было совсем. Напротив, они были, но их содержательная сторона, мягко говоря, своеобразна – впрочем, сейчас читателю все станет ясно. Приведу один, но очень выразительный пример. В IV в. в Восточной Европе существовала держава готов (германский народ, позже сыгравший решающую роль в Великом переселении народов и разгроме Рима). Самым значительным правителем этой державы был Германарих (по преданию, проживший 110 лет). При его дворе работал готский историк Иордан (или, как у Ключевского, Иорнанд) – один из самых известных летописцев Европы того времени, чьи сведения всегда воспринимаются очень серьезно. И что мы у него читаем? Вот одна цитата из его трудов: «Германарих покорил же племена: гольтескифов, тиудов, инаунксов, васинабронков, меренс, морденс, имнискаров, рогов, тадзанс, атаул, навего, бубегенов, колдов». Что-нибудь поняли? Я лично нет, и весь остальной «ученый» мир тоже – во всяком случае, "весь отрывок… вызывает много споров" (Х. Ловмяньский). Добавлю: и будет вызывать, поскольку, во-первых, все эти племена (также бесписьменные!) давно исчезли, так что проверить негде и неоткуда; а вовторых (и это главное), Иордан скорее всего передает все этнонимы в германоязычной транскрипции. На это наводят два единственных названия в данном списке, которые удается идентифицировать: это «меренс» и «морденс». Имеются в виду явно меря и мордва – два хорошо известных 101

восточнофинских народа, с которыми мы еще встретимся в русской истории. Однако эта идентификация окончательно ставит нас в тупик: оба этноса жили на Волге (а мордва и поныне живет в Заволжье) а готы, судя по всему, туда никогда не добирались. Одно из двух: или Иордан под видом «покорения» имел в виду просто знакомство готов с этими племенами (такая форма самовосхваления была всегда в ходу у владык в древности и средневековье), либо все это вообще недостоверно… А вот еще один красноречивый пример, и тоже из Иордана. Вот что пишет он о битве на реке Недаве (о которой мы упоминали в предыдущей лекции): «Здесь можно видеть и гота, сражающегося копьем, и гепида, безумствующего мечом, и руга , переламывающего дротики в его (чьей? – Д.С.) ране, и свева, отважно действующего дубинкой, а гунна – стрелой, и алана – с тяжелым, а герула – с легким оружием». Здесь вроде бы ясно, «кто есть ху» (все имена народов известны), а вот кто за кого и кто на кого? Абсолютно не ясно («красочно и невразумительно», по словам Л. Гумилева). Для того чтобы понять, отчего так получается, предлагаю читателю небольшой эксперимент. Вот перед вами две фразы: «Чапаев пошел в поход на Колчака» и «Джексон Каменная Стена разбил генерала Поупа». Первая фраза для российского читателя не требует никаких комментариев, а вторую нужно комментировать, что речь идет о гражданской войне в США (1861-1865 гг.) и что Джексон Каменная Стена – популярный генерал южан-повстанцев (а Поуп, соответственно – северянин, военачальник А. Линкольна). Для американского читателя все будет с точностью до наоборот: ему придется объяснять, кто такие Чапаев и Колчак…. А через 100-200 лет, возможно, обоим придется все разжевывать (уж нашему-то читателю точно!), а через 1000 лет…. Не факт, что вообще кто-либо сможет «разжевать». «Иордану все эти отношения (межу племенами – Д.С.) были ясны, и он не мог представить читателя, который не знает общеизвестных деталей (еще бы: он же писал для готов! – Д.С.). А что будут думать и знать через 1500 лет, ведь и из наших историков никто не предполагает» – проиронизировал Л. Гумилев. Вы, должно быть, уже догадались, что и сообщения Иордана (и всех его современников из пишущей братии) о славянах несут в себе черты выше процитированных отрывков. Готский историк, к примеру, сообщает, что готский король Винитарий победил и распял на кресте короля антов (запомним это название) Боза (или Божа) с сыновьями и вельможами в 375 году. «Анты» – это греко-римский этноним (неясного происхождения), которым было принято обозначать славян (или только восточных славян). Выходит, у них в IV веке был «король» (термин, кстати, германоязычный) и «вельможи»? Но у самих готов в ту пору настоящих (в средневековом смысле) королей еще не было и этим словом обозначали племенного вождя высокого ранга (рангом пониже назывались «герцоги»). У славян впоследствии такие вожди обозначались словом «князь». В общем, опять никакой ясности…

102

Римский историк Тацит (II в. н.э.) в своих сочинениях упоминал о «восточных германцах», вступающих в браки с сарматами, (из этого факта Д. Балашов делает вывод, что имеются в виду славяне: почему – об этом ниже) Римский историк также упоминает о «венетах» (так в последствии на Западе будут устойчиво именовать западную ветвь славянства). О последних он пишет: «ради грабежа они рыщут по лесам и горам, какие только не существуют». Не густо, хотя к этой характеристике нам еще предстоит вернуться. Впоследствии византийские источники V в. характеризуют антов как народ «сильный и многочисленный». «Только это и ясно в антской проблеме» – подводит итог Л. Гумилев, отмечая крайнюю дискуссионность всего вопроса и невозможность высказать хотя бы одну аксиоматическую мысль, которая сразу же не уравновешивалась полностью противоположной… Впрочем, ещё Ключевский констатировал: «Мы имеем довольно разнообразные и разносторонние сведения о первых веках нашей истории. Таковы особенно иноземные известия патриарха Фотия IX в., императора Константина Багрянородного и Льва Диакона Х в., сказания скандинавских саг и целого ряда арабских писателей тех же веков, Ибн-Хордадбе, ИбнФадлана, Ибн-Дасты, Масуди и других. Не говорим о туземных памятниках письменных, которые тянутся все расширяющейся цепью с XI в., и памятниках вещественных, об уцелевших от тех времен храмах, монетах и других вещах. Все это – отдельные подробности, не складывающиеся ни во что цельное, рассеянные, иногда яркие точки, не освещающие всего пространства» (выделено мной – Д. С.). Путаницы в данном вопросе добавляет и еще один, психологически вполне понятный момент. «Патриотически-настроенные» исследователи не могут смириться со столь «туманной» увертюрой к пьесе под названием «Русь изначальная» (так назывался эффектный и абсолютно антиисторический советский боевик 80-х гг. о славянах VI века, поставленный по столь же фантасмагорическому роману В. Иванова) и всячески стремятся «прояснить ситуацию», хватаясь, что называется, за соломинку, используя сомнительные источники или просто переходя на стиль «фэнтэзи» (стремление патриотов удревнить свою историю – явление стопроцентно интернациональное). Так, русский историк петербургской эпохи В. Нечволодов записывает целый ряд хорошо известных народов древности (скифы, даки, геты, даже кельты и мифические амазонки) не просто в предков славян – это было бы еще куда ни шло – но напрямую объявляет их просто славянами, что автоматически превращает первую главу его «Сказания о земле Русской» в откровенный шовинистический апокриф (не столь категорично высказывал подобное и Карамзин). Наиболее же известный пример подобного рода – т. н. «Велесова (или Влесова) книга», уже почти 200 лет циркулирующая в научных и околонаучных кругах и на которую ссылается ряд авторов (например, публиковавшиеся в США и Канаде в 60-е гг. С. Ляшевский и С. Парамонов). Привлекательность этого источника для патриотически ориентированных авторов очевидна: там сообщается, что «Русь» (в смысле именно славян) 103

существовала в Центральной Европе с начала новой эры (!), имела свою государственность и руническую письменность… Одна проблема: на сегодняшний день никто не доказал подлинность «Велесовой книги» (Д. Лихачёв назвал появление этого литературного памятника «псевдооткрытием»), а посему выводы подобного рода (как и ссылки на этот источник) способны лишь скомпрометировать любую историческую работу – как сие не прискорбно для «патриотов»… Другой пример – модная ныне тема «гиперборейской Руси». Поясняю: гипербореями – буквально «живущими по ту сторону северного ветра» – древние греки называли полумифических жителей Севера (что для древних греков было «Севером», каждый волен представить себе сам). Как вы понимаете, вся информация об этом загадочном народе (или народах?) ограничивается исключительно мифами, так что поле для фантазии здесь – поистине безграничное (как съязвил А. Бушков, «резвись, душа…»). Почему Гиперборею нужно идентифицировать именно с Русью – одному Господу известно, но очень и очень многие отечественные авторы последнего десятилетия (например, К. Можайскова) упорно муссируют тему сию, и, в общем-то, с одной, до боли знакомой целью – отправить праисторию Руси куда-нибудь «поглубже». (Ирония состоит в том, что конкретный адрес мифической Гипербореи каждый автор привязывает к разной географической локализации – от Кольского полуострова до Чукотки; чаще всего местоположение этой загадочной земли удивительным образом всегда совпадает с… родиной автора!). О характере «аргументации» (приходится брать в кавычки) адептов существования Гипербореи исчерпывающее впечатление даёт следующая цитата из труда одного из самых талантливых авторов (особо это подчёркиваю), поднимающих данную тематику – доктора философских наук Валерия Демина (из книги с говорящим само за себя названием: «Гиперборея – колыбель мировой культуры»; не больше и не меньше!): «Мне также доводилось рассчитывать, где предположительно могли сохраниться материальные памятники Прародины цивилизаций. Логика подсказывала: на Кольском полуострове! Почему именно здесь? Можно привести десятки аргументов. Приведу некоторые из них. Гиперборейцы были солнцепоклонниками. Культ Солнца процветал на Севере во все времена. На Мурмане и по сей день сохранились древние петроглифы с изображением Солнца. Зачастую они представляют собой протоиероглифы: точка внутри одного или двух кругов. Аналогичная символика легла в основу древнеегипетских и древнекитайских иероглифов, вошла в современный научный обиход (символическое изображение Солнца в современной астрономии точно такое же, как и многие тысячи лет назад). На Севере берет свое начало и культура лабиринтов; именно отсюда распространились они по всем континентам. Ученые (и в частности – русский историк науки Д. О. Святский) давно доказали, что северные лабиринты (а значит – и их аналоги во всем мире) – не что иное как закодированная проекция блуждания Солнца 104

по полярному небу. С Крайнего Севера был родом и классический Солнцебог Древнего Мира – Аполлон, который регулярно возвращался на свою историческую родину и носил прозвище Гиперборейского (аналогичные эпитеты были и у других богов и героев). Именно гиперборейские жрецы, служители Аполлона основали первый храм в честь Бога Солнца в Дельфах, сохраняя постоянные контакты с северной метрополией. Имя первого аполлонийского пророка – как бы странным это кому-то ни показалось – было чисто русским и тотемным – Оле[нь]. Что запечатлено в канонических стихах одной из пифий, волховавших некогда на треножниках в главном святилище Эллады: Так многославное тут основали святилище Богу Дети гипербореев <...> Также Оле[нь]: он первым пророком был вещего Феба, Первый, песни который составил из древних напевов. Павсаний. Описание Эллады. Х. V,8. Название Кольского полуострова, образованное от протекающей здесь реки Колы, как раз и означает Солнечную землю. Коло (Коляда) древний языческий (и в первую очередь – славянский) Бог Солнца. Коло – это и есть одно из древних названий Солнца. Практически до наших дней дожили зимние языческие празднества в честь Коляды с веселым ритуалом колядования и пением архаичных обрядовых колядок. Память о древнем солнечном Божестве закрепилась и в понятии "коловорот", первоначально означавшее "солнцеворот", то есть весеннее возвращение солнца после долгой зимней ночи. Хорошо известен и народный астроним Кол – в ряде местностей так именовали Полярную звезду: архаичное представление о небесном неподвижном Коле предполагало медленное вращение вокруг него звездного ковра. Таким образом, солнечные культы Аполлона и Коляды органично смыкаются недвусмысленно указывая на свою гиперборейскую Прародину… Русские судьбы тесно переплелись с судьбами других народов – и современных, и древних. Корни мировой культуры заложены в каждом из нас чуть ли не генетически. В подсознании закодированы и живут особой жизнью древние символы и мифологемы. Лучшее доказательство тому – творчество Николая Клюева, певца "Русской Индии", в творчестве которого обнаруживаются скрытые пласты архаичного гиперборейского мировоззрения. В русском коробе, в эллинской вазе Брезжат сполохи, полюсный щит, – провидчески писал поэт, возводя свою родословную к северным гиперборейским корням:

105

Я потомок лапландского князя, Калевалов волхвующий внук... Предположительное местонахождение останков Гипербореи (точнее – одного из ее культурных очагов) было открыто мной "на кончике пера". Именно поэтому экспедиция отправилась в самый центр Кольского полуострова, в район горного массива Ловозерские тундры и священного саамского Сейдозера. Здесь, в труднодоступной горной местности, на высоте примерно полкилометра от уровня озера, и были обнаружен мощный мегалитический комплекс: циклопические сооружения, культовые и оборонительные кладки, геометрически правильные плиты с таинственными знаками и следами техногенной обработки. Наконец, останки обсерватории – проложенный в скальных породах и устремленный в небо 15-метровый желоб с визирами – отдаленно он напоминает утопленный в грунте секстант знаменитой обсерватории Улугбека под Самаркандом. Однако, глядя на обнаруженные руины (возможно, в далеком прошлом здесь было также и перекрытие), поневоле вспоминается описанный Диодором Сицилийским храм Аполлона в Гиперборее, имевший не только культовое, но и астрономическое предназначение. Оттуда, по словам античного историка, "Луна видна так, будто она близка к Земле, и глаз различает на ней такие же возвышенности, как на Земле" (здесь явный намек на какой-то неизвестный Диодору прибор, "приближающий" Луну к наблюдателю). Все это позволило сделать вывод о существовании на Севере России в очень отдаленные времена высокоразвитой культуры, генетически связанной с другими известными культурами Древности. Это значит: писаная история России, всех населяющих ее народов должна быть скорректирована. Это значит: нижняя планка хронологии Отечества должна быть значительно снижена... Русская Лапландия – край древнейшей культуры, быть может, одной из самых древних на Земле – имеет прямое отношение к региону АрктидыГипербореи. Об этом свидетельствуют и новонайденные каменные сооружения, и традиционное для саамов, уходящее в глубь веков и тысячелетий поклонение сейдам (что отличает их – аборигенов Севера – от всех других народов). Лопарский сейд – это, как правило, водруженные друг на друга камни. Из камней (а также из оленьих рогов) складывались и традиционные саамские пирамиды – ранее они встречались повсюду, но теперь сохранились только в труднодоступных местах и на вершинах гор. Вопреки ходячему мнению, культура пирамид – не южного, а северного происхождения. В культово-ритуальной и архитектурно-эстетической форме они воспроизводят древнейший символ арктической Прародины – Полярной горы Меру. Согласно архаичным мифологическим представлениям, она располагается на Северном полюсе и является осью мира – центром Вселенной». И т. д., и т. п.

106

В приведённом отрывке (а он чрезвычайно показателен для такого рода литературы) буквально потрясает то, как автор – человек, как видно, фанатически влюблённый в предмет своих изысканий – буквально «купается» в материале и при этом совершенно (что называется, в упор) не замечает вопиющих несуразностей собственного рассказа. Во-первых, он описывает (по собственным словам) артефакты лопарской культуры (лопари, саамы, лапландцы – финноязычный народ Европейского Севера) и при этом в трактовке описываемого ссылается на… древних греков, приписывает объектам древней культуры Кольского полуострова индоевропейское происхождение (финские-то народы тут при чём?!) и, совсем заходясь в полёте фантазии, подключает всё рассказанное к… России (в частности, эквилибрируя названиями географических объектов и древних божеств, причём трактуя их совершенно произвольно – например, виртуозно превращая название «Оле» в «Оленя»). Во-вторых, как читатель мог убедиться сам, в приведённом отрывке нет ни одного строгого научного доказательства – исключительно декларируемые посылки и постулаты («мною вычислено», «мне также доводилось рассчитывать, где предположительно могли сохраниться», и всё в таком духе). В-третьих, автор всё смешивает в кучу – греческие мифы, славянские обряды (например, колядование), саамские археологические объекты и даже… обсерваторию Улугбека в Средней Азии! В-четвёртых, и это главное, В. Демин в качестве материала для выводов (а частично – и для доказательств) оперирует материалами… мифологии – хотя любому историку или культурологу должно быть, как дважды два четыре, известно: мифология (любая!) – самый ненадёжный источник для историка из всех имеющихся (сомневающихся отсылаю к всемирно известным трудам В. Проппа о русском фольклоре!). В мифах, например – и это тоже для любого квалифицированного учёного есть секрет полишинеля – действие постоянно происходит в нескольких мирах и странах, некоторые среди которых потусторонни (скажем, страна мёртвых), и при этом описываются все участвующие в данной истории миры одинаково реалистично и с подробностями (перечитайте, например, «Калевалу» или исландские саги)… Просто у мифа – своя логика и своя смысловая структура, совершенно не совпадающая ни с научной методикой, ни с историческими фактологиями (я об этом уже частично говорил в 1-й главе). Совсем гротескной становится ситуация, когда В. Демин начинает в качестве аргумента ссылаться на… стихи Н. Клюева: уже не говоря о том, что замечательный новокрестьянский поэт Серебряного века вообще был в творчестве (да и в жизни тоже) склонен к фантазмам – свою генеалогию он только от кого не выводил (и от раскольников, и от казаков, и от «лапландского князя», только ещё от марсиан не успел!) – но главное в том, что Клюев был поэтом, а не историком. А от поэзии требовать свойств исторического свидетельства просто нелепо (в своё время так же слепо верили Гомеру, и это толкнуло небезызвестного Г. Шлимана на попытки буквально, «по гомеровски» трактовать результаты своих действительно сенсационных археологических открытий – что, в конце концов, привело его к серии разочарований; этот уровень рассуждений сегодня просто анахроничен!)… Да, 107

а знаете, какой генеральный вывод делает Дёмин на основании всего вышеизложенного? Держитесь крепче: оказывается, мурманчане – потомки Аполлона! (Не подумайте, что издеваюсь – так у него буквально в тексте!). Вот ради этого всё и делалось… Зато какой патриотический восторг! А вот ещё выразительный и красноречивый пример. В связи с проблемой древнейшего этапа цивилизационного развития на территории будущей Киевской Руси весьма любопытные факты сообщает в своей книге «Праистория Руси» академик Ю. Шилов (г. Киев). Подытоживая результаты деятельности целого ряда отечественных и зарубежных исследователей (В. Даниленко, А. Кифишин, Б. Рыбаков, В. Сафронов, Г. Чайлд, Д. Вуд, В. Георгиев, Н. Мерперт, М. Гимбутас и другие), Ю. Шилов сообщает следующее. Начиная с 1940 г., в Румынии, Болгарии, Венгрии и на Украине стали находить глиняные таблички с письменами, явно имеющими шумерское (!) происхождение, но старше последних на добрые три тысячи лет. Напомню, что Шумер, по современным представлениям, есть старейшая на планете цивилизация (III тысячелетие до Р.Х.) и находилась она на территории современного Ирака… На протяжении всего ХХ столетия шли (и не окончились досель) споры о происхождении шумеров, выдвигались самые разнообразные версии их генеалогии (самой популярной была версия о тибетском варианте прародины шумеров). Находки в Междуречье Дуная и Днепра (а там после войны вслед за глиняными табличками были найдены и раскопаны остатки древних городов X-VI тысячелетий до Р.Х.) убедительно показали: прародина шумеров находилась именно здесь, а прашумерская этническая общность сложилась в рамках т. н. кукутени-трипольской культуры (Румыния – Украина). После Второй мировой войны раскопки древнейших в мире городищ (Кийовица, Бурты, Каменная Могила) показали, что они поразительно похожи на известные науке архитектурные комплексы, предположительно оцениваемые как святилища-обсерватории (так называемые кромлехи) – такие, как Стоунхендж (Великобритания), Шу-эденна-ки-дуг (совр. Чатал-Хуюк, Турция), и, предположительно, Аркаим (Челябинская область). То есть стали вырисовываться контуры величественной цивилизационной структуры, и при том самой древней из известных доныне. Всё это создало ситуацию, которая, по словам Дж. Вуда, «заставляет переписать начало европейской истории» и, естественно, вносит новый, неожиданный и свежий аспект в разговоре о славянской предыстории. Однако… Именно здесь «патриотизм» и естественное нетерпение «добраться до сути» играет с Ю. Шиловым злую шутку, ибо, изложив в своей книге поистине шквальное количество интереснейшей фактологии, исследователь одновременно делает на основании своего же материала следующие выводы, вполне в жанре исторического «фэнтази»: а). Известно, что в шумерских сказаниях их прародина названа Араттой (и в ряде шумерских мифов происходит контакт разного характера между 108

шумерами и араттами). На основании этого Ю. Шилов однозначно объявляет кукутени-трипольскую культуру Араттой. Такая локализация не невозможна, но объявлять её безапелляционно единственной (и даже как бы аксиоматичной), как это делает Ю. Шилов, явно преждевременно – хотя бы потому, что из мифов неясно, какая именно конкретная страна имеется в виду и не есть ли она вообще фантастической (такое в мифах, как я уже говорил – сплошь и рядом; вообще безоговорочно доверять мифологии и эпосу в качестве исторического источника – дело практически безнадёжное, о чём у нас уже шла речь). А если вспомнить, что эпос сообщает нам о прямых (в том числе военных) шумеро-араттских конактах, что Аратта, по Шилову, есть кукутени-трипольская культура (т. е., Дунайско-Днепровское междуречье) и что Шумер – это современный Ирак, то возникают, мягко говоря, недоумения… б). Ю. Шилов называет Аратту «древнейшим в мире государством». Думается, и эта констатация преждевременна – хотя бы потому, что письменные источники кукутени-трипольской культуры носят исключительно культово-магический характер, а возможности археологии в смысле точных диагнозов и идентификации весьма ограничены. «Представим себе, – издевался Л. Гумилёв – что археолог ХХХ века ведёт раскопки на территории Ленинграда. Занимаясь посудой, он выделит «культуру глиняных горшков», «культуру фарфора», «культуру алюминиевых мисок», «культуру пластмассовых блюдец». При раскопках жилищ он разнесёт по разным «культурам» дворцы, кирпичные доходные дома и блочные строения. Всё это… он обязан интерпретировать как памятники особых этносов (именно такими критериями и оперирует современная археологическая наука – Д.С.). А ведь для примера взята 250летняя история одного русского города!». К этому надо прибавить, что политическая и социальная история кукутени-трипольской культуры нам совершенно неизвестна: даже те крохи на эту тему, которые, скажем, дошли до нас в случае с Шумером, здесь отсутствуют. Да и сходство городищ типа Стоунхендж – Кийовица – Бурты – Аркаим ещё не говорят о единой государственности – вспомним, что и Шумер столетиями жил, раздробленный на города-государства (а после него – Древняя Греция и цивилизация майя тоже!); кроме того, многие типы культовых сооружений (скажем, дольмены – особый тип каменных погребений, или менгиры – каменные фаллические столбы) разбросаны по всему миру от Шотландии до Абхазии и от Франции до островов Тихого океана, причём найти связующее цивилизационное звено между ними пока не удаётся. Всё вышесказанное заставляет полагать, что оценивать кукутени-трипольскую культуру как государство ещё как минимум рано – правильнее назвать её «цивилизацией». в). Приемниками и наследниками шумеров Ю. Шилов считает хорошо известные в древности народы – пелазгов, венедов и этрусков. Как версия – это приемлемо, но не как аксиома. Несмотря на то, что в генезисе этих народов за последнее время многое прояснилось (так, болгарский учёный В. Георгиев привёл много убедительных доказательств в пользу версии о 109

малоазийском характере живших в Италии этрусков и даже считал их выходцами из Трои – кстати, это перекликается с мифами римлян о троянском происхождении основателей Рима), всё же считать их родственниками и преемниками друг друга (а тем более шумеров!) было бы слишком смело. Во всяком случае индоевропейское происхождение и шумеров, и этрусков на сегодняшний день не доказано. г). И, наконец, последнее. Ю. Шилов однозначно трактует этрусков (как и пелазгов и венедов) как праславян: даже сам этноним «этруски» он соотносит со словом «Русь»112. В доказательство он, помимо всего прочего, приводит весьма впечатляющий аргумент – небольшой «русско-этрусский» словарь, где имеет место колоссальное фонетическое сходство схожих по значению слов (типа «агна – агнец», «дивиана – дева», «жеуна – жена»). Однако сам тут же подрывает свои позиции, прилагая ещё один двуязычный словарик – на сей раз совпадения имеют место в русском и украинском языках и… санскрите (сакральный язык древней Индии). И там сходства не меньше, чем в случае с этрусками (от себя могу приложить и третий образчик фонетических совпадений – с языком живших на территории современной Турции древних хеттов: между прочим, их язык расшифровал после чуть ли не полувековых мытарств чешский лингвист Б. Грозны с помощью… своего родного чешского языка!). То, что ни хеттский язык, ни санскрит не являются славянскими языками, абсолютно однозначно, так что и с этрусским языком этот аргумент не столь сокрушителен, как кажется. Просто все упомянутые языки сохранили много черт древнейшего индоевропейского праязыка (если всё же считать этрусков 113 индоевропейцами!) . Как вы уже догадываетесь, все эти легкие натяжки понадобились Ю. Шилову, чтобы выстроить следующую грандиозную цепочку: «Аратта» – Шумер – пелазги – венеды – этруски – славяне (прямыми наследниками всего этого ряда учёный считает не всех славян, а именно украинцев: что ж, понятно – ведь автор из Киева!). То есть генеральная идея всей конструкции – доказать, что именно славяне (и именно днепровские!) есть «корень индоевропейского мира, который – основа планетарной цивилизации» (буквально так у Шилова!). Ради такой грандиозной посылки не грех и «маненько» подогнать эксперимент под результат… 112

Это уже – традиция, идущая от того же Нечволодова ( а в наши дни – от Носовского и Фоменко). 113 Скорее всего, нет, поскольку необходимо принять во внимание следующий лингвистический нюанс. В языкознании известны так называемый флективный и агглютинативный типы грамматики (различающиеся по роли суффиксов и приставок в грамматике). Все индоевропейские языки структурируются по флективному типу, исключения из этого правила нет. Так вот, этрусский язык строится по агглютинативному типу – следовательно, к индоевропейским языкам (и к славянским в частности) он отношения не имеет… Кстати, филолог В. Иванов достаточно убедительно (хотя пока и гипотетично) показывает родство этрусского языка с… восточнокавказскими, так называемыми хурритскими языками (к ним, например, относился язык древних урартов), наиболее близко стоящими к современных чеченцев, ингушей и дагестанцев. 110

И на закуску у киевского академика – следующая бесподобная сентенция: «Россия стала центром иудаистских поползновений (внимание! – Д.С.)… в силу сосредоточения в ней корня всемировой цивилизации. Борьба тут идёт за национальный престиж по форме, за преобладание славянской или же европейской модели культуры – по содержанию; по сути же идёт борьба за выживание всего человечества (все курсивы мои – Д. С.) или же за гибель его в …греко-еврейском тупике цивилизации (!!! – Д. С.). Рабовладением порождённый (! – Д. С.) иудаистский мифоритуал Господа Яхве вместе с ним и погиб бы – да вот пригодился банкирам, священнослужителям, а затем и политикам в качестве инструмента государственной власти… Инструмент этот… держат в руках… носители культуры без… общечеловеческой сути (в общем, жиды – Д. С.)» И – лозунг: «Да послужим священной индоевропейской культуре!»114. Не комментирую. В этом нет надобности – что называется, «приехали». Воистину прав А. Бушков: российский (и, как видим, украинский тоже) великодержавный шовинизм без ловли жидомасонов под кроватью – всё равно, что крестьянская свадьба без самогона и доброй драки… III. Значит ли это, что мы ничего не можем утверждать применительно к самому раннему этапу исторического старта славянства? К счастью, это не так: кое-какие косвенные сведения все же можно считать достоверными. «Прапредки славян – сообщает Д. Балашов – арьи иранской ветви арийских племен – той самой, к которой принадлежали знаменитые скифы, создавшие в начале первого тысячелетия до новой эры в причерноморских степях великую кочевническую державу (впоследствии практически поголовно истреблены родственными по крови и языку сарматами – Д.С.). В русской культуре столько явных следов скифского влияния (даже имена солнечных и огненных божеств Хорса и Сварога пришли оттуда), что мысль о давних связях праславян со скифами напрашивается сама собой. Скифы были светловолосы и голубоглазы, видом очень схожи с русичами» (последнее замечание вряд ли может служить серьезным аргументом: вспомните хотя бы о внешности явно «неславянских» по крови половцев – Д.С.). О сообщении Тацита мы уже говорили: Д. Балашов именно на основании вышеупомянутых межэтнических браков делает вывод, что мы имеем дело с праславянами и замечает: «Славяне ощутимо умели ладить со степняками…. Когда явились гунны, славяне стали их союзниками» (последнее, впрочем, пока еще гипотетично).

114

Этот призыв сразу выдаёт в Ю. Шилове адепта популярного в наши дни неоязыческого нацизма (всевозможные «Русские Веды», «Славяно-Арийские Веды», «Союзы венедов», «Правая Вера», «Союз Славянский Общин Славянской Родной Веры», «Коляда Вятичей» и иже с ними). 111

Во всем цитированном отрывке главное рациональное зерно – скифосарматские связи (и более того – общее «арийское» происхождение: в этом сходятся в своих исторических штудиях и В. Ключевский, и С. Платонов, и С. Соловьёв). Это подтверждается не только следами культурного влияния, но и следующим интересным фактом, который не мог возникнуть на пустом месте. Польская шляхта до XIX века называла себя «сарматами», а в Византии Русь длительное время называли «Великой Скифью» (причем на Руси к этому относились, как минимум, спокойно). Да и не могло не быть широкого контакта: ведь разгромившие скифов сарматы (или аланы, как они стали себя называть потом)115 заселяли всю степную полосу от Черного моря далеко на востоке (к их языку относятся гидронимы Дон, Днепр, Днестр, Донец, Дунай), а войн между аланами и славянами, по крайней мере, широкомасштабных – не известно. В связи с вышесказанным следует заметить, что генеалогия славянства должна по идее выводиться не непосредственно от скифо-сарматов, а гораздо глубже – от общеиндоевропейской «культуры сверлёных (или ладьевидных) топоров», носители которой в III-II тысячелетиях до Р. Х. колонизовали Европу, Переднюю Азию и Индостан, уничтожив или ассимилировав жившее там до их нашествия доиндоевропейские племена. Это и была первоначальная «праарийская» общность, от которой постепенно откалывались как плохо идентифицируемые в этническом плане археологические культуры (например, «фатьяновская культура» I тысячелетия до Р. Х., распространившаяся от Скандинавии до Волги), так и конкретные группы племён и народов – кельты, италики (в том числе латины), индоарии, иранцы, хетты, предки армян, палеобалканцы (в том числе древние греки) и т. д. Позднее всего – уже в нашей эре – состоялось разделение германцев, славян и балтов; раскол же славянской общности на западных и восточных славян (первоначально – потом возникнут ещё и южные) произошёл не ранее III в. н. э., после миграции готов в Восточную Европу. Византийцы обстоятельно столкнулись со славянами в VI веке, когда в славянской среде произошел настоящий взрыв (демографический или пассионарный – по желанию читателя). С. Платонов говорит о «колонизации» как важнейшем элементе социальной жизни первоначально этапа славянской истории (добавим от себя – и не только её: как увидим, по определённым причинам колонизационное движение станет неотъемлемой частью жизни русского народа вообще!). «В VI веке славяне продолжали расселяться на запад, через проходы в Карпатах до Тиссы, вверх по Дунаю и в междуречье Вислы и Одера, и на юг – в 550-551 г. они форсировали Дунай и к IX в. заняли всю Элладу, а часть их переселилась в Малую Азию» – сообщает Л. Гумилев, добавляет, что т. н. «майноты» – славяноязычное население Пелопонеса (Южной Греции) сохраняло свою идентичность 115

Прямые потомки алан – современные осетины (недаром они называют свою землю «Алания»). 112

вплоть до 30-х гг. XIX в. Таким образом, даже земли византийской метрополии к концу первого тысячелетия н. э. были практически ославянены (что привело к появлению южного славянства, в генезисе которого участвовали как западно-, так и восточнославянские племена), а в Центральной Европе оказалось мощное славянское ядро, которое располагалось не только на землях современных западно- и южнославянских государств, но включило в себя и территории современных Венгрии, Молдовы и значительной части Германии. (Впоследствии пришедшие с Урала венгры уничтожили или ассимилировали славян на среднем Дунае, на нижнем Подунавье постепенно победил романоязычный («румынский») пласт, а «балтийские славяне» – ободриты, лютичи, и сорбы – стали жертвой немецкого «дранг нах остена»; уцелела лишь часть сорбов, и поныне живущих в Саксонии и на реке Шпрее). Кстати, именно к VI веку относится первое документально засвидетельствованное государственное объединение славян. Это т. н. «держава Само», весьма непрочное и недолго просуществовавшее протогосударство (почти племенной союз) западных и частично южных славян, названное по имени их первого (и последнего!) правителя – купца Само, выходца с территории современной Франции, по происхождению латинизированного кельта. Устойчивые государственные структуры в славянском мире начинают складываться позднее – в VII-VIII в.в.: тогда возникают Болгария (дунайская), Великоморавия (позднее на ее месте – Чехия) и Польша. То, что мы называем «Киевской Русью», структурировалось еще позднее – в IX-XI веках. Таким образом, византийцы имели возможность близко наблюдать славян с VI в.: именно они (в частности, историк Прокопий Кесарийский) описывают своих новых соседей и дают им «групповые» названия: анты (восточные), венеты (западные; впрочем, это название употребляли еще римляне)116 и склавины (южные славяне). Но при этом все равно остается неясным, откуда они пришли и где их прародина (еще Н. Карамзин оставил это вопрос «без утвердительного решения»). Известный русский ученый А. Шахматов предложил следующую локализацию: первая родина славян – район Западной Двины, вторая – район Вислы, третья – Волынь (Шахматов считал, что на Волыни существовало первое общеславянское государство: последнее утверждение представляется чересчур смелым, ибо следов именно государства в эпоху Великого переселения народов на Волыни пока не обнаружено). Версию Шахматова поддерживают многие исследователи, но все же пока это именно версия, а не аксиома (тем более, что А. Шахматов предложил весьма спорную датировку возникновения славянства как этнической группы – начало новой эры). Отметим лишь, что первая шахматовская локализация – бассейн Западной Двины (или Даугавы), 116

Есть версия, что венеты – вообще не славяне (в эпоху Тацита). Вопрос о принадлежности многих народов европейского востока в римское время (например, лугиев, которых Г. Сенкевич считал славянами) тёмен и доныне. 113

наверное, близка к оптимальной, поскольку сейчас популярна гипотеза о «балтославянах», или «сколотах» – единой праэтнической общности, давшей в последствии славян и балтов (предков латышей и литовцев). Надо сказать, что Византийская империя была далеко не в восторге от столь обвального прибавления «новых подданных». Хотя славяне, (в отличие от германцев на западе), не крушили на своем пути основы имперской государственности, а просто прорывались через границы и оседали на территории империи, все равно масштаб «славянской интервенции» вызывал у администрации императора (и у населения) понятный ужас – прямо на глазах радикально менялось этническое лицо государства117, за какие-то дватри поколения население Балкан практически полностью сменилось)118. И Византия нашла эффектный выход, вполне в духе постоянной дипломатической практики ромеев. На славян имперская дипломатия натравила аваров – народ, пришедший из Азии (оттуда их вытеснил Тюркский каганат). Воинственные «обры» (как их называли славяне – под этим названием они фигурируют в «Повести временных лет») нанесли с 588 по 631 гг. ряд сокрушительных поражений славянам и тем самым приостановили славянский натиск на Балканы. Эпизод из «Повести временных лет», где «обры примучиха дулеби», заставляя женщин этого племени впрягаться в повозки вместо быков (!), по всей вероятности достоверен. Однако, судя по всему, отношения славян с аварами были не столь однозначны. С одним из славянских племен – хорутанами (предками словенцев) – авары совместно колонизировали Внутренний Норик (современная Каринтия, Австрия), да и популярное в славянском фольклоре имя «Баян» первоначально – имя первого и наиболее прославленного аварского кагана. Но в целом где-то с 668 г. авары, обосновавшиеся в Паннонии (современная Венгрия) были антагонистами славян – как восточных, антов, так и западных (держава Само воевала с аварами и регулярно громила их). Что интересно, с империей ромеев авары тоже весьма быстро рассорились, в большой войне за Шелковый путь заняли проиранскую позицию (и ромеи мгновенно натравили на них… антов! вот где класс макиавеллизма!). Впоследствии аваров смели с лица земли франки Карла Великого… Вернемся к славянам. Аварский удар не остановил энергию переселения, но направил ее в другую сторону. Началось заселение Русской равнины вплоть до озера Ильмень. Вот что писал о заселении этих мест в свое время Н. Карамзин: 117

Как в ту эпоху «меняли население», можно понять, посмотрев фильм «Конан-варвар» (конкретно, сцену истребления деревни). Кстати, антагонизм албанцев (древнейшего народа Балкан) и сербов (появившихся на полуострове именно в описываемую эпоху) имеет именно такую природу – память о том, как пришельцы-славяне резали аборигенов, не стирается и через тысячелетие. 118 Позиция ромеев вполне объяснима, если мы вспомним, какие эмоции в России сейчас вызывает усилившийся приток беженцев из «третьего мира» в Москву и ползучее проникновение китайцев на Дальний Восток. 114

«Многие славяне… на Днепре и назывались полянами (от чистых полей своих)…. От сего же племени были два брата, Радим и Вятко, главами радимичей и вятичей: первый избрал себе жилище на берегах Сожа, в Могилевской губернии, а второй на Оке, в Калужской, Тульской или Орловской (объяснения названий племен, по якобы имевшим место именам их вождей, как и название полян от слова «поле» на сегодняшний день не может быть признано удовлетворительным – Д.С.). Древляне… обитали в Волынской губернии, дулебы и бужане по реке Бугу… лутичи, (точнее надо сказать: уличи – Д.С.) и тиверцы по Днестру до самого моря и Дуная… белые хорваты в окрестностях гор Карпатских; северяне… на берегах Десны, Семи и Сулы, в Черниговской и Полтавской губерниях (а также в районе современных Курска, Орла и Белгорода; вообще это был на род первоначально неславянский, под названием «савиры». Ославянившись впоследствии, он еще долго помнил свою «самость» и под названием «севрюки» противопоставлял себя остальному населению России, что будет сказываться вплоть до Смутного времени – Д.С.); в Минской и Витебской, между Припятью и Двиною Западной, дреговичи; а на Двине, где впадает в нее река Полоча, единоплеменные с ним полочане; на берегу же озера Ильменя собственно так называемые славяне (правильней будет – словены), которые… основали Новгород» (еще одно уточнение – ранее словен туда прибыли кривичи, которые впоследствии вместе со словенами, выходцами из Балтики – ободритами и местными финнами действительно основали Великий Новгород – Д. С.) Локализация племен, предложенная Н. Карамзиным, по сей день не утратила своей объективности. Нужно только заметить следующее: поляне (по современным представлениям) были не отдельным племенем (наряду со всеми остальными), а общим самоназванием восточных славян (аналог греческого «анты»). Впоследствии это слово явно носило тот характер, которое стало позднее передаваться тюркским словом «богатырь» (слово «поляница» в смысле «богатырша», «амазонка» встречается в русских былинах – в частности, в известной былине о Дунае и Настасье). Карамзин прав в одном – первоначально центром расселения полян был бассейн Вислы (что перекликается с гипотезой А. Шахматова), поскольку впоследствии западнославянские племена ляхов, мазуров и куявов, поселившиеся там, сохранили за это землей название «земля полян» – Польша (Polska). По сей день остается не ясным только одно: что толкало восточных славян переселяться в области с гораздо более суровым климатом, чем те, где они жили ранее (Русская равнина лежит в полосе континентального климата и резко отделена от Европы т.н. отрицательной изотермой января – попросту говоря, зимы у нас немножко более холодные, чем в старушке Европе)… Р. Пайпс выводил это из крайне примитивной системы земледелия у древних славян: «В лесной полосе, где жило большинство из них, преобладало подсечно-огневое земледелие, примитивный метод, вполне соответствовавший условиям их существования. Сделав в лесу вырубку и 115

утащив бревна, крестьяне поджигали пни и кустарник. Когда утихало пламя, оставалась зола, настолько богатая поташем и известью, что семена можно было сеять прямо по земле, с минимальной подготовкой почвы. Обработанная таким образом земля давала несколько хороших урожаев; стоило ей захиреть, как крестьяне переселялись дальше и повторяли ту же процедуру в новой части бесконечного леса. Эта земледельческая техника требовала постоянного движения и поможет объяснить, почему славяне распространились по всей России с такой замечательной скоростью». Всё сказанное Пайпсом полностью соответствует действительности (в то м числе и технология подобного типа земледелия (хорошо известная и многократно описанная), но загвоздка в том, что (как мы покажем ниже) земледелие вовсе не составляло основного занятия древних славян, и, следовательно, не оно толкало восточнославянские племена на очередные волны колонизации (в том числе и в «края рискованного земледелия», как называли при Брежневе описываемые земли). В общем, проблема остаётся открытой… IV. Византийские, западноевропейские и арабские источники того времени, помимо всего прочего, дают весьма красочную и во многом непривычную картину внешнего и внутреннего облика наших далеких предков. Иногда, впрочем, сведения эти взаимно исключают друг друга. Для иллюстрации и того, и другого привожу своеобразный «синопсис» – выдержки общеизвестных работ Н. Карамзина и В. Нечволодова по интересующим нас вопросам. О внешности и манере одеваться древних славян. Нечволодов: они «любят опрятность в одежде; даже мужчины (говорит один арабский писатель) носят золотые запястья на руках. Об одежде своей заботятся». Карамзин: «Думая без сомнения, что главная красота мужа есть в теле, силы в руках и легкость в движениях, славяне мало пеклись о своей наружности: в грязи, в пыли, без всякой опрятности в одежде (! – Д. С.) являлись в многочисленном собрании людей. Греки, осуждая сию нечистоту (значит, все это со слов византийцев! – Д. С.), хвалят их стройность, высокий рост и мужественную приятность лица». Как видим, здесь налицо разночтение. О нравах (в том числе семейных). Нечволодов: «По рассказам арабов, руссы (т. е., славяне: к этнониму «Русь» мы подойдем позже – Д. С.) очень любили своих жен и старались всеми силами доставлять им всевозможные дорогие украшения… Взамен этого и жены платили мужьям большой верностью». Карамзин как будто бы подтверждает это сообщение: «Древние писатели хвалят целомудрие не только жен, но и мужей славянских. Требуя от невест доказательства их девственной непорочности, они считали за святую для себя обязанность быть верными супругам». Но тут же сообщает, что все это-де относится лишь к полянам: «древляне же имели обычаи дикие 116

… не знали браков, основанных на взаимном согласии родителей и супругов, но уводили или похищали девиц. Северяне, родимичи и вятичи…также не ведали ни целомудрия, ни союзов брачных; но молодые люди обоего пола сходились на игрища между селениями: женихи выбирали невест и без всяких обрядов соглашались жить с ними вместе, многоженство было у них в обыкновении»119. Опять нестыковочка… Последнее свидетельство весьма экстравагантно дополняется сообщением некоего не названного по имени европейского хрониста, которое приводит Ф. Гримберг в своей книге «Рюриковичи»; по словам информатора, славянский вождь «возлежит на ложе с двумя или тремя десятками девиц, с которыми он постоянно вступает в интимные отношения (! – Д. С.) и в этом проходит весь его день (!!– Д. С.). Если у него возникает естественная надобность, ему приносят металлический таз, куда он все и справляет, не сходя с ложа (!!! – Д. С.)». Даже если воспринять это сообщение как явно гиперболизированное, все равно впечатляет… Чтобы закончить разговор о семейной структуре раннеславянского социума, приведём пространную цитату из Ключевского: «Начальная летопись отметила, хотя и не совсем полно и отчетливо, моменты этого сближения, отразившиеся на формах брака и имевшие некоторую связь с ходом того же расселения. Первоначальные однодворки, сложные семьи ближайших родственников, которыми размещались восточные славяне, с течением времени разрастались в родственные селения, помнившие о своем общем происхождении, память о котором сохранялась в отческих названиях таких сел: Жидчичи, Мирятичи, Дедичи, Дедогостичи. Для таких сел, состоявших из одних родственников, важным делом было добывание невест. При господстве многоженства своих недоставало, а чужих не уступала их родня добровольно и даром. Отсюда необходимость похищений. Они совершались, по летописи, "на игрищах межю селы", на религиозных праздниках в честь общих неродовых богов "у воды", у священных источников или на берегах рек и озер, куда собирались обыватели и обывательницы разных сел. Начальная летопись изображает различные формы брака как разные степени людскости, культурности русско-славянских племен. В этом отношении она ставит все племена на низшую ступень сравнительно с полянами. Описывая языческие обычаи радимичей, вятичей, северян, кривичей, она замечает, что на тех "бесовских игрищах умыкаху жены себе, с нею же кто свещашеся". Умычка и была в глазах древнего бытописателя низшей формой брака, даже его отрицанием: "браци не бываху в них", а только умычки. Известная игра сельской молодежи обоего пола в горелки – поздний 119

По сути, Н. Карамзин обрисовал типичную картину группового брака, стандартного для всех народов на данном этапе развития. Известный российский сексолог И. Кон сообщает, что в ряде районов России (например, под Ярославлем и на Русском севере) такая практика продержалась до конца XIX – начала XX веков. 117

остаток этих дохристианских брачных умычек. Вражда между родами, вызывавшаяся умычкою чужеродных невест, устранялась веном, отступным, выкупом похищенной невесты у ее родственников. С течением времени вено превратилось в прямую продажу невесты жениху ее родственниками по взаимному соглашению родни обеих сторон: акт насилия заменялся сделкой с обрядом мирного хождения зятя (жениха) по невесту, которое тоже, как видно, сопровождалось уплатой вена. Дальнейший момент сближения родов летопись отметила у полян, уже вышедших, по ее изображению, из дикого состояния, в каком оставались другие племена. Она замечает, что у полян "не хожаше зять по невесту, но привожаху вечер (приводили ее к жениху вечером), а заутра приношаху по ней, что вдадуче", т. е. на другой день приносили вслед за ней. что давали: в этих словах видят указание на приданое. Так читается это место в Лаврентьевском списке летописи. В Ипатьевском другое чтение: "завтра приношаху, что на ней (за нее) вдадуче". Это выражение скорее говорит о вене. Значит, оба чтения отметили две новые фазы в эволюции брака. Итак, хождение жениха за невестой, заменившее умычку, в свою очередь сменилось приводом невесты к жениху с получением вена или с выдачей приданого, почему законная жена в языческой Руси называлась водимою. От этих двух форм брака, хождения жениха и привода невесты, идут, повидимому, выражения «брать замуж и выдавать замуж»: язык запомнил много старины, свеянной временем с людской памяти. Умычка, вено, в смысле откупа за умычку, вено как продажа невесты, хождение за невестой. привод невесты с уплатой вена и потом с выдачей приданого – все эти сменявшие одна другую формы брака были последовательными моментами разрушения родовых связей, подготовлявшими взаимное сближение родов. Брак размыкал род, так сказать, с обоих концов, облегчая не только выход из рода, но и приобщение к нему. Родственники жениха и невесты становились своими людьми друг для друга, свояками; свойство сделалось видом родства. Значит, брак уже в языческую пору роднил чуждые друг другу роды. В первичном, нетронутом своем составе род представляет замкнутый союз, недоступный для чужаков: невеста из чужого рода порывала родственную связь со своими кровными родичами, но, став женой, не роднила их с родней своего мужа. Родственные села, о которых говорит летопись, не были такими первичными союзами: они образовались из обломков рода, разрослись из отдельных дворов, на которые распадался род в эпоху расселения». С. Соловьёв добавляет: «Многожёнство между всеми славянскими племенами есть явление несомненное». Это сообщение Ключевского - Соловьёва можно прокомментировать в двух пунктах. Во-первых, внутриродовые и внутриплеменные моральные нормы древних славян были достаточно стандартными для данного этапа социального развития народов Евразии (вспомните предыдущую главу, в части её, посвящённой похищению невест в племенах Великой степи, и о причинах последнего явления). Во-вторых, можно констатировать 118

длительное сохранение и даже некоторую консервацию в древнеславянском обществе элементов родовой общины и кровнородственной формы семьи. О похоронном обычае славян. Нечволодов (со ссылкой на арабского путешественника Масуди): «Жены…по примеру древних скифских женщины часто принимали смерть вместе с ними (мужьями – Д. С.). Женщины, говорит Масуди, желают своего сожжения для того, чтобы вместе со своими мужьями попасть в рай. Эту же преданность славянских женщин к мужьям, подтверждает в своих записках и… император Маврикий (византийский – Д. С.), который говорил, что славяне соблюдают целомудрие и жены их чрезвычайно привязаны к мужьям так, что многие из них, лишаясь мужей, ищут утешения у смерти и сами себя убивают, не желая влачить вдовьей жизни». Карамзин вроде бы сообщает то же самое, но со следующими выразительными подробностями: «Славянки не хотели переживать мужей и добровольно сжигались на костре с их трупами. Вдова живая бесчестила семейство (обычай, идентичный индийской практике, указывает на его «индоарийское» происхождение – Д.С.). Думают, что сие варварское обыкновение, истребленное только благодетельным учением христианской веры, введено было славянами… для отвращения тайных мужеубийств (! – Д. С.), осторожность ужасная не менее самого злодеяния, которое предупреждалось ею (кстати: жену, убившую мужа, на Руси закапывали в землю по грудь и оставляли там умирать; был случай, когда обреченная лишилась жизни на 32 день экзекуции – Д. С.). Они считали жен совершенными рабами, во всяком безответными; не дозволяли им противоречить себе, ни жаловаться; обременяли их трудами, заботами хозяйственными и воображали, что супруга, умирая вместе с мужем, должна служить ему и на том свете. Сие рабство жен происходило, кажется, оттого, что мужья обыкновенно покупали их». Картина, как видим, весьма далекая от той «благости», какую описывает Нечволодов. Впрочем, и сам он сообщает (ссылаясь на Маврикия): «Если у русов в те времена кто либо умирал холостым, то его обыкновенно женили после смерти (! – Д. С.), причем новобрачная предавалась огню вместе с телом покойника»; а затем приводит длинный (4 страницы) рассказ арабского писателя Ибн Фалдана о том, как происходило ритуальное убийство женщин и слуг знатного умершего славянина. Из рассказа следует, что это была отработанная процедура с целым профессиональным штатом палачей (причем главный палач – женщина «смуглая, толстая, лоснящаяся, с лютым видом»120). Убийство совершалось методом одновременного удушения и нанесения ударов ножом (последнее делала палачиха!). Жертва формально была «добровольцем» (такая практика известна с III тысячелетия до Р. Х., со времен шумеров). Но то, что ее опаивали «пьяным напитком», а мужчины били по щитам, «чтобы не слышно было ее криков», говорит само за себя…

120

Почти аналогичный рассказ на эту тему есть и у С. Соловьёва. Похоже, оба историка воспользовались одним источником. 119

Вообще, подобное «круто патриархальное» отношение к женщине пережило в России века, и почти не было облагорожено христианством. В качестве примера приведу цитату из «Домостроя» – книги, название которой стало нарицательным в негативном смысле и где на самом деле содержится первый в русской истории призыв в защиту женщины (как-никак это уже XVI век!). Так вот, там подробно и смачно описывается (с явным осуждением) практика битья жен (в том числе беременных!) и возможные нехорошие последствия сего (в смысле переломов, выкидышей, потери глаз и слуха – вплоть до летальных исходов!) и дается следующая рекомендация: всего этого делать не надо, а надо «снявши с жены рубашку и взяв ее за руки, бережно (!) побить плеткой – и больно, и стыдно, и страшно, и здорово!». Гуманизм, так сказать… Зато без переломов… Для того, чтобы закончить «семейную тему», приведу еще одну цитату из Карамзина: «Говоря о жестоких обычаях славян языческих, скажем еще, что всякая мать имела у них право умертвить новорожденную дочь, когда семейство было слишком многочисленно, но обязывалось хранить жизнь сына, рожденного служить отечеству (постоянная практика всех «варварских» социумов и даже некоторых ранних цивилизаций! – Д.С.) Сему обыкновению не уступало в жестокости другое: право детей умерщвлять родителей, обремененных старостию и болезнями (отметим: в Китае и Японии этот обычай, абсолютно ритуализированный, продержался до 30 г.г. XX в. – Д. С.)121. Сии дети, следуя общему примеру, как закону древнему, не считали себя извергами: они, напротив того, славились почтением к родителям и всегда пеклись об их благосостоянии». Единственное, в чем сходятся все информаторы – в «первобытной» простоте нравов славян (Н. Карамзин определил основные их «свойства» так: «храбрость, хищность жестокость, добродушие, гостеприимство»)122. О гостеприимстве славян Нечволодов (со ссылкой на «арабов») пишет: «Гостям руссы оказывают почет и обращаются хорошо: с чужестранцами, которые ищут у них покровительства, да и со всеми, кто часто бывает у них; не позволяют никому из своих обижать или притеснять таких людей». А вот у Карамзина: «Единогласно хвалят летописи общее гостеприимство славян… Всякий путешественник был для них как бы священным: встречали его с лаской, угощали с радостию, провожали с благословением… Хозяин ответствовал народу за безопасность чужеземца, и кто не умел сберегать гостя от беды или неприятности, тому мстили соседи за сие оскорбление, как за собственное. Славянин, выходя из дому, оставлял дверь отворенною и пищу для странника». И, наконец – о славянской воинственности. У Нечволодова: «Русы мужественны и храбры. Когда нападут на другой народ, то не отстанут, пока не уничтожат его всего» (запомним – Д. С.). А вот у Карамзина, в связи со славянским нападением на Византию: «Что могло…вооружить их против 121 122

См. на эту тему фильм С. Имамуры «Легенда о Нарайяме». Почти дословно также Ф. Купер отозвался об индейцах! 120

римлян (т.е., ромеев – Д.С.)?… Желание добычи: ей жертвовали славяне своею жизнью и никаким другим варварам не уступали в хищности. Поселяне… слыша о переходе войск их за Дунай, оставляли домы и спасались бегством в Константинополь со всем имением; туда же спешили и священники (значит, славяне не щадили церквей – Д. С.). Славяне…грабили селения, ужасали земледельцев и путешественников. Летописи VI века (и не только VI-го – Д. С.) изображают самыми черными красками жестокость славян в изображении греков (то, как конкретно это происходило, нам предстоит узнать в последующей лекции и убедиться, что «греки» отнюдь ничего не преувеличивали – Д. С.). Славяне свирепствовали в Империи и не щадили собственной крови для приобретения драгоценностей им не нужных, ибо они – вместо того, чтобы пользоваться ими – зарывали их в землю».123 Кстати, в связи с сообщениями о славянской воинственности. «Ростом они высоки, красивы и смелы в нападениях» (Ахмед эль-Хатыб); «таковы были древние славяне по описанию современных историков, которые согласно изображают их бодрыми, смелыми неутомимыми» (Н. Карамзин). Комментируя сообщения подобного рода, Ф. Гримберг сделала весьма неожиданный, но вполне определенный вывод. По ее мнению, даже физический облик славян выдает в них, прежде всего воинов (а в хозяйственном отношении – охотников); земледельческий по преимуществу труд породил бы иную телесную консистенцию. «Во всяком случае, – пишет исследовательница – с привычным обликом русского крестьянина, с кормилицей-буренушкой и другими непременными атрибутами позднейшего крестьянского быта применительно к описываемому времени придется расстаться». Тогдашний славянский социум был «военной демократией» (Ф. Энгельс), как и у германцев, а позднее у викингов – нормальное состояние для «варваров» раннего средневековья. «Жизнь мужчины была коротка – продолжает Ф. Гримберг, – даже лёгкая рана (из-за крайне низкого уровня медицины) становилась подчас смертельной, да они и не собирались жить долго». Н. Карамзин отмечает наличие у славян скотоводства, (в основном молочного), выращивание гречихи и проса, а также бортничества (собирание дикого меда); мясную пищу поставляла в основном охота, она же давала необходимую для нужд одежды кожу («кожи зверей, лесных и домашних, согревали их в холодное время»). Жилища славян были чисто функциональными с архитектурной точки зрения: «любя воинскую деятельность и подвергая жизнь свою беспрестанным опасностям, предки наши мало успевали в зодчестве, требующем, времени, досуга, терпения, и не хотели строить себе домов прочных: не только в VI-м веке, но и гораздо позже обитали в шалашах, которые едва укрывали их от непогод и дождя» (Н. Карамзин). Традиционная русская деревянная изба или украинская глиняная хата (а также типичное для Балкан жилое сооружение из 123

Такое отношение к добыче (превращение ее в клад) – также типично «варварская» черта, связанная с отсутствием рыночных отношений: на Украине это дожило до эпохи Запорожской Сечи. 121

пригнанных друг к другу каменных плит) – явление более позднего времени. Все исследователи единодушно отмечают наличие у славян (с самого раннего этапа) собственной металлургии и в связи с этим производства оружия (впрочем, мечи предпочитали импортные, франкские), а также развитое гончарное дело, резьбу по дереву и камню, аппликацию. Существовала у них и торговля: «купцы… привозили им товары и меняли их на скот, полотно, кожи, хлеб и разную воинскую добычу» (Н. Карамзин.). Уже упоминавшийся польский ученый академик Х. Ловмяньский отмечал, что в раннеславянском обществе процветала и работорговля (старославянское слово «холоп» есть обозначение раба). Рабами становились по преимуществу пленные: по словам Н. Карамзина, славяне «обходились с пленными дружелюбно и назначали всегда срок их рабства, отдавая им на волю (т. е., давая выбор – Д.С.): или выкупить себя и возвратиться в отечество, или жить с ними в свободе и братстве». Нарисованная Карамзиным картина, однако, несколько идеализирована и может быть принята без критики лишь для самого раннего этапа истории славян: уже начиная с киевского времени рабов отпускали на свободу только после смерти их хозяина (такая практика, как и сама работорговля, и обращение в рабство пленных, на Руси просуществовала всё средневековье – вплоть до Смутного времени). Есть и ещё один интересный момент в нашем разговоре. У С. Соловьёва можно прочитать следующий пассаж: «Мы заметили, что на иностранных писателей нравы славян производили благоприятное впечатление (так! – Д. С.), они отзываются о них с похвалою (всё логично: для того времени всё происходящее у славян было, в общем, нормой для большинства народов тогдашней Евразии – Д. С.); вовсе не так снисходителен к древним славянским нравам и обычаям наш начальный летописец, духовный христианский, который потому с омерзением смотрел на все, что напоминало о древнем язычестве». Из этого следует тот малоутешительный вывод, что все летописные сообщения о самых древних этапах развития раннеславянского социума надо «делить на два» – просто потому, что в писаниях летописцев христианских времён информирование сплошь и рядом подменяется откровенным морализаторством (при котором искажение и даже домысливание информации – дело самое обыденное)… Наконец, есть и еще одна сфера, позволяющая прояснить многое в праистории восточного славянства и приоткрыть завесу над духовным обликом наших предков. Это – мифология славян, в общих чертах дошедшая до нас благодаря фольклору. Сами славянские мифы по понятным причинам не были зафиксированы письменно и в целостном виде (так, как выглядит это, скажем, у древних эллинов) до нас не дошли. Но то, что осело и отразилось в народном творчестве, позволяет составить достаточно полную картину. Славянский фольклор вообще (не только восточнославянский – в фольклоре всех славянских народов есть общий пласт, восходящий к временам славянского единства, т.е. к описываемому времени) – один из самых полных 122

и богато представленных в жанровом отношении во всей Европе; кроме того, многие его пласты представляют собой своего рода «духовный археологический срез» ушедших веков. Это относится к волшебным и «животным» сказкам (многие из которых, как отмечали А. Веселовский и В. Пропп, суть утерявшие сакральную семантику мифы)124, к древнейшему пласту т. н. календарно-обрядовых песен (фольклор, приуроченный к различным « датам» древнеславянского календаря) и к былинам. Последние традиционно рассматриваются как памятники киевской, ране государственной эпохи; и это формально правильно, поскольку сюжетно (внешне) они действительно связаны с Киевом или Новгородом, да и многие герои былин (князь Владимир, Добрыня, Алеша Попович) носят имена реально живших исторических персонажей. Но, во-первых, русские былины представляют собой классический пример полной мифологизации и фольклоризации исторических событий – «мифология здесь явно превалирует над историей и почти без остатка растворяет ее в себе» (Ю. Андреев.). Можно здесь вспомнить и мнение великого фольклориста В. Проппа: «В тех случаях, когда в эпос попадают исторические имена, их носители подчиняются законам былинной поэтики и становятся эпическими персонажами». А во-вторых, (о чем также упоминал В. Пропп и что является родовой чертой всех эпосов мира) древность здесь в смысловом плане явно перевешивает средневековье – образный и смысловой строй былин, да и очень многое в их сюжетике, восходит к догосударственным временам, в праисторию славянства. Классический пример – мотив змееборчества (поединки Ильи Муромца и Добрыни со Змеем Горынычем125) и вообще сюжетная линия схватки с антропоморфными и зооморфными (человеко- и звероподобными) существами и монстрами. Эти сюжеты отражают, вопервых, мифологические представления праславянского мира, а во-вторых… Общеизвестно, что в ряде районов Земли в закрытых водоемах действительно встречаются не идентифицированные наукой монстры. Наиболее известен феномен «лох-несского чудовища» (по сей день, увы, недоказанный), но есть места, где появление «неопознанных плавающих объектов» гораздо более определенно зафиксировано. Это, прежде всего, некоторые озера Канады (например, Шамплейн, Манитоба, Виннепегогис, Оканаган), Ирландии, Китая, а также якутские приполярные озера Хайыр и Лабын-Кар (все эти феномены неоднократно описаны). Но почти никто не помнит, что в древности кривичи считали, что в озере Ильмень живет такой монстр и… приносили ему в жертву девушек. Этот драматический момент сильно запечатлелся в народной памяти (такие жертвоприношения в Новгороде помнили до XIV века включительно) и отразился в фольклоре. В Белоруссии до XX века была популярна свадебная песня «Ходит Яша по 124

В. Пропп в связи с этим даже заметил: с точки зрения архаичности материала русская сказка сплошь и рядом даёт более древнюю картину, нежели древнегреческий миф. 125 Кстати, в известной сказке К. Чуковского, где крокодил проглатывает солнце, звучат те же мифологические мотивы. Совсем показательно, что у Корнея Ивановича крокодила (т. е., Змея!) побеждает медведь – древний тотем славян. 123

кругу, невест выбирает»: древнейший вариант текста звучал так: «Ходит ящер по кругу» – налицо изначальный смысл жертвы как «свадьбы» с монстром (вспомним античный миф о Минотавре, сюжет сказки типа «Аленький цветочек» – «Красавица и чудовище», или же фильм «КингКонг»126)! Вспоминается образное высказывание философа Серебряного века Б. Вышеславцева о том, что эпос – сон народа… Итак, мифология славян. Прежде всего, бросается в глаза следующее. Пантеон славянских божеств необычайно разветвлен и, так сказать, «функционален» (каждое божество имеет «профессиональную» специфику). Таковы «скотий бог» Велес (или Волос – бог скота и домашнего богатства), солнечный бог Хорс, Даждьбог (имя говорит само за себя – от слова «дождь»), «Мать-Земля» Мокошь – Хранительница и Подательница жизни, Ярило – типично языческое фаллическое божество, символизирующее мужское плодородие (его изображали как мужчину с несколькими фаллосами; такие божества есть практически во всех дохристианских пантеонах индоевропейских народов), бог плодов земных (и, значит, земледелия) Купала – его почитали особо и устраивали в его честь 23 июля грандиозные оргиастические празднества127 (реликты этого обычая не исчезли до селе; кроме того, этот день «христианизировался» и превратился в день «Ивана Купала»), плохо идентифицирующиеся с «профессиональной ориентацией» Стрибог (буквально – «старый бог»), Самаргл, Кострома (этим божествам присущи несколько утилитарных функций); т.н. Род и роженицы (мужские и женские существа, покровительствующие деторождению и семье), Чернобог – хтонический (подземный, адский) бог преисподней; насылающая тьму, беду, болезни и... зиму богиня Морена (Морана)128, бог торжеств и мира Коляда (еще одно «мимикрировавшее» в христианскую оболочку мифическое существо – «колядки», как известно, стали на Руси и Украине составной частью рождественский обрядов и обычаев); наконец, бог любви и согласия Ладо или Лель (аналог античных Эрота и Амура и в значительной степени – Кришны; божество явно эротическое). У последнего (его уважительно называли «дид-Ладо» – буквально «великий»), был и женский двойник – Леда (славянская Афродита). Над всем этим пантеоном возвышался «праотец» Сварог – некое подобие греческого Зевса, шумерского Ана или древнеиндийского Дьяушпитара, «Светозарного Отца» (вообще создается впечатление, что этот пантеон несет в себе множество родовых 126

Чтобы история с «ящером» в Ильмень-озере не показалась абсурдной, цитирую новгородскую летопись за 1582 г. «В лето изыдоща коркодилы лютии звери из реки и путь затворига, людей много поядоща, и ужасощася людие и молища Бога… и паки спрятаща, а иных избища» (Полное собрание русских летописей, т. 30). Оставляю без комментариев… 127 Кстати говоря, это же божество – под именем Лиго – одно из самых почитаемых в дохристианских верованиях балтийских народов (и праздник в тот же день!). Возможно, это подтверждает версию о балтославянах. 128 Индоевропейские аналоги – индусская Мортана, кельтская Морригана (функционально и образно – полностью идентичные). 124

черт, восходящих к временам индоевропейского, «арийского» единства, т. е., к 2-му тысячелетию до Р. Х..). Впрочем, Сварог был «главным богом» скорее в несколько «мемориальном» смысле – просто не угасла память о том, что он когда-то был единственным божеством (такой точки зрения на генезис языческих пантеонов придерживаются религиозно ориентированные исследователи, в частности о. А. Мень.); реальный культ Сварога был минимальным, и это тоже весьма типично для систем многобожия – основная доля почитания там всегда достается «функциональным» божествам… Легендарный Перун (первоначально – балтийский Перкунас, кровавый и требующий человеческих жертвоприношений бог войны), вопреки мнению Н. Карамзина и В. Нечволодова, по современным представлениям не только не был «Мироправителем» славян (термин Н. Карамзина), но в описываемую эпоху вообще не фигурировал в славянском пантеоне – его «появление» на Руси датировано не ранее IX века (а у западных славян – столетием раньше, что отражено в сочинениях чешского классика А. Йирасека). «Храмов у наших языческих предков не было – сообщает В. Нечволодов, – места же где стояли идолы больших богов129, назывались капищами; это были площадки, где идолы помещались на каменных плитах и колодах. Тут совершались и жертвоприношения; жертвовались обыкновенно плоды, овощи и скот. Человеческие же жертвы в те времена приносились уже редко (в отличие от балтов и северных славян – ободритов и лютичей: те практиковали человеческие жертвоприношения до XIII-XIV вв. – Д.С.). Особого сословия жрецов не было, т.к. жертву приносили каждый сам за себя или за свою семью и род, но в народе было довольно много волхвов или кудесников, к которым любили обращаться». Последнее сообщение дискуссионно, поскольку, во-первых, имеются и противоположные факты (в смысле именно наличия жреческой касты)130; во-вторых, у балтов т.н. «вайделоты» (термин, означавший именно жрецов) играли весьма существенную роль даже в политической жизни своих народов (а мы уже упоминали, что между славянами и балтами существовало очень много общих моментов). Кроме того, славянская мифология знает огромное количество духов и низших божеств: это всем хорошо известные лешие (Н. Карамзин не без основания проводил параллель между ними и греческими сатирами), шишиги, водяные, домовые (или чуры131; разновидностью последних были всевозможные банники, чердачники, запечники, овинники), кикиморы (последние, вопреки традиционным представлениям, были не болотными, а домовыми духами), русалки (и русалы, кстати, тоже!), лесовички («нимфы» славян), вампиры – «упыри» (или «вурдалаки»), женские демонические божества типа Бабы-Яги (западнославянский эквивалент – Ежи-баба); наконец, 129

Они, кстати, назывались болваны (буквально так!). На это, в частности, с некоторой осторожностью, указывал Н. Карамзин: Нечволодов строил свою точку зрения на основе того, что о жрецах не упоминал Нестор. 131 Отсюда знаменитое «Чур меня!». 130

125

существа типа «игоша» (мертворожденный младенец) или «обменыш» (ребенок, в которого вселился злой дух: последние два считались самыми страшными и опасными духами)… Перед нами типичный случай того, что Вл. Соловьев определил как «пандемонизм» – вообще одушевление сил природы (в смысле осознания населенности окружающей среды низшими духовными сущностями)132. Явление это – абсолютно характерное для духовной жизни народов, только начинающих свое восхождение к цивилизованной жизни. Наличие такой разветвленной «зоологии духов» предполагало в жизни древнего славянина нечто большее, чем просто религиозную веру в теперешнем ее понимании. Поскольку боги, божки и духи были везде, в них мало было верить и даже приносить им жертвы – они просто жили вокруг и с ними надо было научиться сожительствовать (в самом что ни на есть «коммунальном» смысле слова). Явление это христианской культуры, в общем, чуждо – у христианина нет ощущения, что он шагу не может шагнуть, не столкнувшись с духом (зато у всех язычников мира, от Чукотки до Новой Гвинеи – схожая картина). Отсюда характерное последствие: праславяне (и любые туземцы!) каждый шаг своей жизни сверяют с определенным и очень жестким кодексом, как себя надо вести с духами. В основе его лежит целый комплекс магических действий (заклинания, заговоры, обереги),133 примет, своего рода «мини-жертвоприношений» и запретов – «табу»; невыполнение любого из них в сознании человека равносильно смерти (да и зачастую ей же и карается!). Отец А. Мень очень точно назвал это «магическим миросозерцанием» и замечает: «Магические представления обладают колоссальной силой и способны держать целые общества в состоянии неподвижности; «коллективные представления» Магизма (выделено мной – Д.С.)134 связанные с … ритуалами и традициями, накладывают свой отпечаток на все проявления жизни». Именно такое положение и характеризует жизнь славянина тех лет. Ещё два слова – о представлениях древних славян о загробной жизни (в свете всего только что сказанного они вряд ли удивят читателя!). Вот что сообщает С. Соловьёв: «Младенчествующий народ не мог понимать духовного существования за гробом и представлял души праотцов доступными для всех ощущений этого белого света; думали, что зима есть время ночи, мрака для душ усопших, но как скоро весна начинает сменять зиму, то прекращается и 132

Слово «пандемонизм» не нужно понимать в том смысле, что славяне поклонялись демонам в христианском смысле слова: понятие «демон» (греческое «даймонейон» первоначально означало просто духовную сущность) именно в таком смысле, как уже отмечалось выше, это слово употреблял, например, Сократ. 133 Вот характерные примеры. При рождении ребенка отец совершал рубящие движения мечом вокруг него – «отсекая злых духов». А переселение в земли, населенные другими народами, было чревато ссорой с богами этой земли (если этот народ не истреблен). 134 Не случайно слово «коллективизм» было столь любимым в СССР – снова мы сталкиваемся с неоязычеством! 126

ночной путь для душ, которые поднимаются к небесному свету, восстают к новой жизни. Это мнение, естественно, проистекало из поклонения природным божествам, солнцу, луне и проч., которых влияние должно было простираться на весь мир, видимый и невидимый. В первый праздник новорожденного солнца, в первую зимнюю Коляду, мертвые уже вставали из гробов и устрашали живых – отсюда и теперь время святок считается временем странствования духов. Масленица, весенний праздник солнца, есть вместе и поминовенная неделя, на что прямо указывает употребление блинов, поминовенного кушанья. С древней масленицы, т. е., с начала весны, живые здороваются с усопшими, посещают их могилы, и праздник Красной горки соединяется с Радуницею, праздником света, солнца для умерших; думают, что души покойников встают тогда во время поминовения из темниц (гробов) и разделяют поминовенную пищу вместе с принесшими. В непосредственной связи с верованием, что весною души умерших встают для наслаждения новою жизнию природы, находится праздник русалок или русальная неделя… Русальные игры суть игры в честь мертвых, на что указывает переряживание, маски – обряд, который не у одних славян был необходим при празднике теням умерших; человеку свойственно представлять себе мертвеца чем-то страшным, безобразным, свойственно думать, что особенно души злых людей превращаются в страшные безобразные существа для того, чтобы пугать и делать зло живым. Отсюда естественный переход к верованию в переселение душ и в оборотней; если душа по смерти может принимать различные образы, то силою чародейства она может на время оставлять тело и принимать ту или другую форму. Есть известие, что у чехов на перекрестках совершались игрища в честь мертвых с переряжанием. Это известие объясняется обычаем наших восточных славян, которые, по летописи, ставили сосуды с прахом мертвецов на распутиях, перекрестках; отсюда до сих пор в народе суеверный страх перед перекрестками, мнение, что здесь собирается нечистая сила. …Мертвецы были известны еще под именем «навья» и представлялись в виде существ малорослых, карликов (людки)». Стоит особо запомнить эту информацию именно современным православным читателям – поскольку сейчас в моде писания авторов типа О. Платонова135, со спокойной совестью заявляющих о внутреннем духовном родстве и чуть ли не преемстве древнеславянского язычества и русского православия… Вся эта дохристианская культура в славянском мире оказалась чрезвычайно живучей: христианство не истребило, а в лучшем случае лишь облагородило эту стихию.136 Ее реликты по сей день сказываются в русской 135

Информация к размышлению: писания сего плодовитого автора изданы огромным тиражом и продаются во всех без исключения храмовых магазинах Екатеринбургской епархии… 136 Впоследствии многие философы начала XX в. (Н. Бердяев, о. А. Шмеман, о. Г. Флоровский) будут объяснять происходящее в России в XX в. неизжитыми импульсами язычества. Об этом же свидетельствуют вся советская культура 30х-50х годов. 127

культуре в самых разных проявлениях: это не только, скажем, хрестоматийная Масленица (которая первоначально была эротическим действом137 в сочетании с обрядом своего рода «языческого причастия» – поедания «тела Ярилина» в образе блина) или уже упоминавшиеся «колядки» и «купальские» обряды, но и, например, специфическая «субкультура» русского мата138 – И. Кон в своей книге «Сексуальная культура в России: клубничка на березе» убедительно показал, что т.н. «матерщина» изначально представляла из себя систему сакраментальных заклинаний, связанных с особо охраняемыми «табу»139. Языческая образность жила в русском подсознании практически всегда, иногда давая самые причудливые плоды. Так уже упоминавшийся И. Кон в своей книге приводит потрясающуюся статистику: в таком фольклорном жанре, как «любовный заговор» (кстати, чисто языческий ритуал!) нехристианская атрибутика и образность занимает до 82 %! На практике это выглядит так (привожу конкретный пример, записанный на Урале): «Матушка Пресвятая Богородица, (затем идет длинный, на две страницы, чисто языческомагический текст с взыванием к духам земли, воды и воздуха), сделай так, чтобы у раба Божия Агафона всегда х…й стоял на меня, на рабу Божию Марию. Во имя Отца и Сына и Святого Духа, и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь». Этот бесподобный образчик языческо-псевдохристианского двоеверия заслуживает того, чтобы быть процитированным во всех учебниках культорологии… А насколько все это живуче, показывает (помимо примера с «матерной» областью лингвистики) не только общеизвестная купринская «Олеся», но и такой факт, рассказанный моим покойным дедом. По его словам, на юге России (Липецкая область) перед Первой мировой войной женщиныкрестьянки целыми волостями (!) справляли т. н. «русалочьи пятницы» – голыми уходили в поля (древнейший обычай оплодотворения Матери-Земли), танцевали там экстатические пляски, пели магические песни и … зверски умерщвляли любого встречного мужчину, защекотывая его (!!!) насмерть (полный аналог менадам-вакханкам Древней Греции!). На вопрос полиции об «авторах» убийства сразу несколько деревень (!) отвечали утвердительно… Перед нами уникальный пример древнейшего «дионисийского» культа, 137

На Масленицу в Москве до XV в. бытовал обычай носить по городу «срамного покойника» (голого мужика с демонстративно выставленным пенисом – древнейшая традиция, означающая символическое оплодотворение окружающей среды), а также одеваться в одежду противоположного пола с подчеркнутыми половыми признаками (и проверять каждого встречного тактильно – попросту говоря, дёргая за груди и гениталии…). 138 Популярная версия о том, что мат якобы принесли на Русь монголо-татары, не выдерживает ни малейшей критики – весь словарный запас русского мата имеет славянское или греческое происхождение, в нём нет ни одного татарского слова. 139 Так, идиома «Иди на х…й» означала – «Стань женщиной» (т. е., утрать мужскую сущность – самое страшное проклятие для мужчины!). А пожелание «Иди в п…у» имеет смысл – «Вернись с материнское лоно» (т. е., не родись – т. е., не живи, пожелание смерти). 128

сохранившегося до новейших времен без изменений в самом центре России140… V. Напоследок нужно коснуться еще одной подробности, связанной с «праисторией» славянства. Речь идет об одной очень «больной» проблеме, вокруг которой разгорелся самый продолжительный и, пожалуй, самый скандальный спор в истории России – спор, затянувшийся как минимум с 1749 г. и в котором точка отнюдь не поставлена. Речь идет о борьбе «норманистов» и « антинорманистов», посвященная тому, что К. Бальмонт назвал «варяжской загадкой». Немного о существе проблемы. «Начиная с 800 г. все побережье Западной Европы стали подвергаться нападениям скандинавских викингов» (Л. Гумилев). Слово «викинг» употреблялось самими скандинавами именно в значении «воин», «богатырь»; самоназвание скандинавов было «норманны» – буквально «северные люди» (русский вариант – «мурманы», отсюда позднейшее название Мурманска). «С IX века – пишет Г. Прошин – вся Западная Европа трепетала перед молниеносными набегами норманнов. Норманны (они же викинги, так их называли на Западе, они же варяги, так их называли на Руси)141 – были действительно грозной силой; мало кто мог противостоять их боевой выучке, помноженной на крайнюю жестокость. В Скандинавии раннего средневековья установились такие нормы наследования, когда имущество и земля переходили только по старшинству… Младших, сохраняя целостность скудных угодий севера, буквально пускали по миру, но не с сумой, а с мечом или боевым топором142. Они с детства готовились к тому, что будут добывать пропитание оружием. На побережье собирались отряды… отчаянной и уже хорошо тренированной молодежи, готовой… отплыть к любым берегам. В этом им помогали и вздыхали с облегчением, когда очередная шайка поднимала паруса (и от себя добавлю: уплывавших викингов заранее оплакивали как покойников – Д. С.). Великолепные мореходы, норманны создали тип легкого парусника, который одинаково хорошо вел себя и в открытом море, и на речных путях. Крепко сшитые, с небольшой осадкой, одномачтовые ладьи викингов совершили, по словам Энгельса, переворот в мореходстве…флотилии викингов опустошают берега Балтики, от славянской Лабы до юга Франции, прорываются в Средиземное море и грабят его берега. И это еще не предел – в 80е годы информация подобного рода приходила из г. Тотьма (Вологодская область). 141 В Византии слово «варанги» (явно производное от « варяги») впоследствии обозначало наемного воина (необязательно скандинава) - ими были, к примеру, русичи, англосаксы, испанцы… 142 Есть и другие точки зрения на эту проблему (в частности, Л. Гумилев считал все происходящее пассионарным взрывом). 140

129

Пользуясь морскими приливами, норманны под парусами входили в устья равнинных рек Европы, и грабительские отряды оказывались внутри континента. В 886 году норманны долго держали в осаде Париж и сняли ее, только получив громадный выкуп (а до этого они его один раз еще и сожгли – Д. С.). Ватикан составил специальную молитву: «От ярости норманнов избави нас, Господи…». Добыча – единственное, что интересовало грабительские шайки; это определяло тактику крайней жестокости. Норманны выжигали города, убивали всех, кого могли. Нужно было, чтобы одно только имя норманнов, один слух об их приближении уже приводил в трепет и парализовал саму волю к сопротивлению…143 Боевая выучка отрядов была великолепной; победы давались им легко». К этому стоит еще прибавить информацию Л. Гумилева о том, что «поднимались они по Рейну, Везеру, Эльбе, Сене, Луаре, Гаронне. Они разграбили и сожгли Кельн, Аахен, Бонн, Трир, Вормс, Тур, Орлеан, Анжер, Труа, Шалон, Дижон, не говоря уже о городах Англии». Поясню последнее: Англия дважды в масштабе всей страны подвергалась скандинавской агрессии: первый раз – от викингов (которые колонизовали Восточную Англию и создали там т. н. «область датского права – по-английски «Дэнло»), второй раз – уже в эпоху христианских королевств Скандинавии (на короткий срок Англия, Дания и Норвегия представляли собой унию трех государств под управлением короля Кнута Великого). Еще дополнительный «штрих к портрету» (и снова слово Г. Прошину): «Проникали варяги и в Восточную Европу. По рекам, через Неву и Ладожское озеро, тем самым путем по Волхову и Днепру, который так и назовут «путем из варяг в греки», они… опускались в Черное море. …Варяги громили слабых, если же это не удавалось, то…раскидывали лагерь и начинали торг (это скандинавское слово перекочевало и в русский язык – Д. С.). К тем, кого варяги не сумели одолеть, они нанимались на службу... При всякой возможности, захватом ли, верной ли службой, стремились осесть на землю. Основывали свои «герцогства»: такова Нормандия». Р. Пайпс в связи с этим даже считал, что «почти побочным продуктом заморской торговли между двумя чужими народами, варягами и греками, и родилось первое государство восточных славян». И вот здесь мы подходим к сердцевине вопроса. Все, кто хоть скольконибудь знаком с «Повестью временных лет», помнят, что Нестор сообщает о варягах. Абсолютной хрестоматией стал рассказ о призвании по предложению новгородского вождя Гостомысла трех братьев-варягов – Рюрика, Трувора и Синеуса – в качестве князей (со знаменитой изумительной аргументацией:

143

И, тем не менее, сопротивлялись, и сопротивлялись яростно. Л. Гумилев, к слову, считал, что именно этот фактор привел к власти в Европе феодалов – просто власть отдали «военспецам»… 130

«Земля наша обильна, а порядка в ней нет») 144. Именно это нестеровское сообщение (которое проигнорировать невозможно) и породило дискуссию. «Норманнская концепция имеет на Руси давнишнюю, почти 850-летнюю историю, поскольку ее первым сознательным творцом был сам автор «Повести временных лет» – пишет Х. Ловмяньский; он же сообщает, что «первые научные основы норманнской проблемы пытался заложить член Петербургской Академии наук Г. Байер». Однако по настоящему спор разгорелся в 1749 г. при следующих обстоятельствах. Академический историк Г. Миллер сделал доклад о происхождении государства на Руси, где истолковал информацию Нестора (и Г. Байера) в том смысле, что шведы (именно шведы, а не скандинавы вообще)145 просто завоевали территорию будущей Руси146. Если учесть, что совсем немного времени прошло с момента окончания двух победоносных войн со Швецией (в 1721 и в 1741 гг.), легко понять, что сей доклад «вызвал негодование среди слушателей и молниеносную отповедь М. Ломоносова» (Х. Ловмяньский). Так были обозначены позиции. Справедливости ради следует заметить, что Миллер (бывший, кстати, с Ломоносовым в неплохих отношениях) профессионально был явно подкованней своего великого оппонента и не делал в свих работах столь явных «патриотических» ляпов, как Ломоносов (последний, к примеру, в разгар русско-прусского вооружённого конфликта утверждал, что Пруссия – это «по-Руссия», и, соответственно, русская земля – абсурдность этого постулата не требует никаких комментариев147). Важно другое: проблема из чисто научной сразу же скатилась в болото идеологии, причем по «обе стороны баррикады» (и остается в таковом качестве и досель). Де-факто (зачастую вопреки субъективным желаниям самих спорящих) и «норманисты» и «антинорманисты» не столько спорили о фактологии, сколько отстаивали некие идеологические позиции (так сказать, «партийность в науке» – вполне по Ленину). «Норманисты» вольно или невольно озвучивали идею о 144

Нет и на всем 1000-летнем протяжении российской истории, если перечитать небезызвестное стихотворение графа А. К. Толстого «История государства Российского от Гостомысла до Тимашева». 145 Последнее имело под собой реальную почву: на Восток в основном шли действительно выходцы из Швеции (а на Запад из Дании и Норвегии, отчего и говорят о «датском» завоевании Англии). 146 В шведской исторической науке (например, в «Истории Швеции» Х. Андерссона) это взгляд тиражируется и поныне. 147 А. Бушков считает даже, что Ломоносов просто-напросто исказил (причём намеренно!) первоначальный смысл версии Байера и Миллера, что последние вовсе не говорили о завоевании Руси викингами и тем более не имели в виду пресловутую «неспособность славян к государственному строительству». Учитывая невероятную – и такую русскую! – агрессивность спорящих (Ломоносов, к примеру, научил своего пса кусаться при слове «норманист»!), сообщение А. Бушков не представляется таким уж абсурдным, тем более что антинорманизм прекрасно ложился в русло идеологического официоза правившей тогда Елизаветы Петровны (борьба с пресловутым немецким засильем), а Ломоносов был тогда главным придворным поэтом империи. Но всё же версия Бушкова – это именно версия, а не аксиома. 131

«неспособности» славян самим создать государство (а отсюда один шаг до идеи «неполноценности» славян – недаром эта теория в своем крайнем виде была официозом III рейха). С другой стороны, «антинорманисты» в патриотическом раже доходили до абсурда: само сообщение Нестора отвергалось как «варяжская легенда», роль варягов в русской истории (вполне реальная) всячески принижалась и нивелировалась. Пика своего «антинорманизм» достиг в СССР; если в царской Росси быть откровенным «норманистом» было как бы неприлично148, то в Советском Союзе – просто невозможно и небезопасно. Иногда доходило до гротеска: так, уже упоминавшийся академик Х Ловмяньский на 303 страницах своей в высшей степени информативной и эрудированной книги «Русь и норманны», предпринимает героические (без преувеличения) усилия, доказывая абсолютно недоказуемое – пытаясь на основе свидетельств о норманнах показать, что эти свидетельства ничего не значат! «Он меня чуть не свел с ума, доказывая мне, что меня нет» («Мастер и Маргарита»)… Как же обстоят дела на самом деле? Как вы уже догадались, истина лежит посередине (как всегда!). Начнем со следующего. Сам по себе факт присутствия варягов среди восточного славянства настолько явственен, что уйти от разговора невозможно. Помимо трех пресловутых братьев (о них у нас разговор впереди) первыми идентифицированными князьями в Киеве были Аскольд и Дир – личности с откровенно скандинавскими именами (насчёт Дира ещё есть сомнения, но германские корни имени «Аскольд» – на поверхности); кроме того, летописи сообщают нам и о варяжской династии в Полоцке, где князем был варяг Рогволод (с его дочерью Рогнедой нас еще ждет встреча); традиция называла ещё гипотетического князя Тура, от которого будто бы пошёл белорусский город Туров (данную этимологию большинство современных учёных отвергает). Археологам, кроме того, известны норманнские колонии в Смоленске и Гнездове (оба – «на пути из варяг в греки»; Х. Ловмяньский справедливо считал их купеческими факториями, поскольку Смоленск всегда традиционно был важным перевалочным пунктом на пути «из варяг»). И вообще, сам факт «большой инфильтрации норманнского элемента» (Л. Ловмяньский) на Руси вынуждены были признать, со скрежетом зубовным, даже самые яростные «антинорманисты». Поэтому полемика шла по вопросу о том, как трактовать эти факты. Отсюда сложился следующий круг вопросов: А) о роли варягов в структурировании русской государственности; Б) о проценте варягов в составе господствующего класса Киевской Руси; В) о самом происхождении слова «Русь». Этот круг вопросов мы сейчас кратко и осветим. Для предисловия надо сказать, что сам рассказ Нестора о призвании трех братьев давно вызывает ряд вопросов. Во-первых, судя по позднейшей, т. н. 148

Притом на норманистских позициях в дореволюционной России стояли многие понастоящему выдающиеся учёные (например, А. Шахматов). 132

Никоновской летописи, среди новгородцев нашёлся некий Вадим Храбрый, который оказал Рюрику сопротивление (и тот «уби Вадима… и иных многих изби советников его»).149 Поскольку этот эпизод ни в одной из более ранних летописей не встречался, он не может считаться достоверным фактом, но как версия все равно существует. Сей момент, к слову, явственно свидетельствует о том, что байеровско-миллеровская версия о завоевании варягами если не «Руси», то хотя бы Новгородчины не лишена основания – напомню, что и В. Ключевский полагал: сам несторовский рассказ о призвании варягов «прикрывал факт разбоя и узурпации»… Во-вторых, уже давно отмечено, что среди имен трех братьев вопросов не вызывает только имя старшего – Рюрик (скандинавское «Рерих»150), историчность Рюрика сегодня не подвергается сомнению (в исландских сагах упоминается Рерих Ютландский). Прочие же имена – Трувор и особенно Синеус («Синий ус»!) вообще плохо поддаются идентификации как скандинавские (М. Лермонтов в поэме «Вадим» использует форму «Синав», но более нигде такую форму в документах встретить не удалось). Полемика по этому поводу привела к гипотезе, что в «Повести временных лет» имел место недоброкачественный перевод со старо-шведского языка, где есть словосочетание “tru for i sine hus” – «с дружиной и домочадцами» (впрочем, многие, в том числе Х. Ловмяньский, резко протестуют, считая, что именно в старо-шведском языке такая форма невозможна)… В общем, эта проблема пока открыта… Кстати, столица ободритов на месте современного Мекленбурга (ФРГ) называлась Рерик: так что происхождение Рюрика может быть и западнославянским… Теперь по вышеизложенным трем пунктам. Насчет роли варягов в становлении государственности на Руси (оценки, как всегда полярны – от мнения Р. Пайпса о том, что эта роль была значительной, до точки зрения С. Платонова, оценившего эту роль как «ничтожную»). Крайние «норманисты» используют рассказ Нестора как одно из звеньев длинной цепи в истории участия иностранцев как «инженеров славянской государственности». Помимо героев нашего рассказа и уже дополнившегося Само (как мы помним – кельта), здесь вспоминают и Дунайскую Болгарию (структурировавшуюся благодаря тюркоязычной болгарской элите), и Западно-Болгарское царство (в нынешней Македонии), где в начале XI в. правили братья – выходцы из Армении с типично еврейскими именами Самуил, Давид, Арон и Моисей (впрочем, их отца звали Никола!), и польского князя Михаила Вышевича в сербском Захумье, и немца Вихмана в качестве князя редариев (одно из сербских племен), а в позднейшее время – феномен Великого княжества Литовского (коему мы посвятим отдельную лекцию). Однако воспринять весь этот список в качестве аргумента «неспособности славян самим строить государство» мешает следующее. Во-первых, столь же длинен список славянских стран, 149

М. Лермонтов положил версию эту в основу поэмы «Вадим»: вообще это излюбленный сюжет в русской «тираноборческой» поэзии XIX века. 150 У Р. Пайпса встречается и форма «Родерик». 133

самостоятельно создавших государство (Польша, Великоморавия и Чехия, Сербия, Черногория, Хорватия, государства ободритов и лютичей); во-вторых, подобные примеры (типа «трех братьев»151) встречались не только в славянском мире (от уже описанного Тюркского каганата с монгольским родом Ашина во главе, до приглашения династии Глюксбургов в восстановленную после освобождения от турецкого ига Грецию в XIX в.); в третьих, никто еще не подсчитал соотношение местной и варяжской знати во главе формирующегося государства, т.е. реальную картину политической элиты того времени (тем более, что Л. Гумилев считал, что Гостомысл – имя не собственное, а нарицательное в значении «мыслящий о гостях»; в трактовке Гумилева – человек, настроенный проваряжски: кроме того, по Гумилеву, «гостомыслы» есть не один человек, а целая партия – впрочем, все это чересчур гипотетично). Отсюда естественно вытекает второй вопрос – о проценте варягов в составе этой самой элиты. Здесь уместно вспомнить некоторые документы, относящиеся ко времени после Рюрика (то, что составит тему нашей последующей лекции). В договоре с Византией от 911 г. читаем: «Мы от рода русского: Карлы, Инегелд, Фарлоф, Веремуд, Рулаф, Руалд, Карн, Фрелаф, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост, Стемид». «И ни одного славянина!» – восклицает Л. Гумилев: действительно – сплошь варяги… В договоре с той же Византией от 914 г.: «Мы от рода русского: Ивор, Вуефаст… Улеб, Каницар, Шихберн Сфанедр, Прастен Турыдуви, Либиар Фастов, Грим Сфарков, Прастен Акун; купцы Адун, Адулб, Иггивлад, Олеб, Фуртин, Гомол, Куци, Емич, Турбид, Фурстен, Бруны, Роалд, Гунастр, Игелд, Турберн, Моны, Свен, Стир, Тилен, Алдан, Апубекар, Синко, Борич»…За исключением последних двух имен (и, может быть, еще имён «Емич» и «Улеб»), все остальные опять – скандинавы… Наконец, последний список из «Повести временных лет». Вот все названные имена людей, близких к династии в эпоху перед Крещением Руси: Претич (славянин), Марк Любечанин (имя христианское, этническая принадлежность не ясна), Свенельд (варяг), Асмуд (варяг), Добрыня (славянин), Блуд (славянин), Анастас из Корсуни (ромей), Волчий Хвост (явно прозвище; этническое происхождение не ясно), а также наложница Святослава Малуша (славянка). Итого: 9 человек, из них 4 славянина, 2 варяга, 2 христианина, 1 не идентифицирован. Картина ясна (или не очень). Ситуация усугубляется тем, что, по словам Т. Прошина, «варяги … легко ассимилируются, быстро этот процесс шел на Руси. Поселившись на славянской земле, отряды воинов входили в местную культурную и языковую 151

Именно троичность братьев-варягов наводит на размышление – не с фольклором ли мы в данном случае имеем дело? В фольклоре, надо сказать, такая троичная посылка (три брата, три сына, три ведьмы, три грации, три медведя, три поросёнка и т. д.) является стандартной и архетипической. 134

среду, и полуславянские дети (значит, еще и смешанные браки! – Д.С.) получали русские имена, а внуки уже недоверчиво слушали дедушку-варяга, его россказни…». Этот рассказ имеет буквальное подтверждение на страницах «Повести временных лет». В списке имен политической элиты, который мы только что приводили, я сознательно опустил еще одно имя – Мстислав Лютый. Вроде бы стопроцентный славянин, если б не одна «загвоздка»: его отец – Свенельд. То есть сын варяга по имени (и прозвищу!) уже не отличим от «местных» (кстати, в тексте договора 944 г. есть такие пассажи, как «Улеб Володиславль» или «Каницар Предславин», также сами говорящие за себя). А сколько таких «Мстиславов Лютых» мы никогда не сможем «разоблачить» по причине незнания имен их отцов (а вдруг да опять какие-нибудь «Свенельды»)! В общем, надо признать, что варягов в составе элиты было до определенного времени много (даже такой явно «антинорманистски» настроенный исследователь, как Д. Балашов, написал про времена княгини Ольги: «В это время, оттеснив варягов, к власти приходят древляне» – значит, до этого у власти были однозначно варяги?). Даже если принять замечание Х. Ловмяньского о том, что в договорах 911 и 944 годов было ненормально много имен норманнов, поскольку «это объясняется теми служебными функциями, которые норманны выполняли на Руси», то это только подтверждает значительную роль варяжского элемента на раннем этапе становления восточнославянской государственности (не умаляя при этом роли местной знати). Не случайно в отечественной науке имело место даже такое явление, как «скандославская» концепция, само название которой говорит за себя (её патриархами были академики Д. Лихачёв и Н. Лазарев). Наконец, последнее. Бурные споры вызывает сама этимология слова «Русь». Дело в том, что в описываемую эпоху понятия «Русь» и «славяне» явно означали разные вещи («Русь, и варяги, и словены» – из летописи 1018 г.); более того – славяне явно противопоставляли себя «руси» («Се князя убихом рускаго» – говорят древляне у Нестора, убивая князя Игоря: «так не могли сказать люди, считающие из себя русскими», справедливо констатирует Х. Ловмяньский). В «антинорманистских» кругах (особенно в советское время) эту проблему пытались разрешить, ссылаясь на какие-то южнорусские названия водоемов (типа «Рось», «Роська») или на неких, почти мифических «росомонов» (некоторые авторы отождествляли их с «роксоланами» – частью сарматов). Все эти версии давно уже признаны несостоятельными. Остаются еще две, также гипотетические, но заслуживающие внимания (и обе – в явно «норманистском» ключе!). Первая. В финском языке есть слово «Ruotsi» в значении «Швеция». В русской транскрипции оно могло звучать как «русь» (по аналогии со словом «сумь» – от финского «Suomi»: так русичи называли финнов). Если это так, то все сходится и с «Повестью временных лет» (где есть фраза «И идоша за море к варягам, к руси) и с Первой новгородской летописью (там так: «И от тех варяг, находников тех, прозващася Русь и от тех словен Русская земля). Араб ал-Якуби в 834г. сообщает о нападении на Севилью с моря «ар-Рус» (явно 135

викингов!). Противники этой версии возражают: во-первых, переход от «Ruotsi» к «Руси» чересчур «кабинетно-лингвистический», во-вторых, в той же «Повести временных лет» есть следующий пассаж: «Реша русь, чудь, словене и кривичи и вси: земля наша обильна…» и т. д. – следовательно «русь» и «варяги» не одно и тоже; в третьих, по очень многим данным, слово «Русь» было популярно не на Севере (откуда пришли варяги), а на юге – впоследствии «Русской землей» первоначально называли только район Киева-ЧерниговаПереяславля. Кроме того, в т.н. «Бертинских анналах» (одна из самых старых хроник Европы) есть эпизод приезда к германскому императору посольства, назвавшегося «рос» (заметим «рос», а не «рус»!) и разоблаченного как шведского (значит, это разные этносы!). В общем, ясности никакой… Вторую, очень оригинальную гипотезу предложил Л. Гумилев. По его версии, «до славянского вторжения эту территорию (Поднепровье и бассейн озера Ильмень – Д. С.) эту территорию населяли русы, или росы – народ отнюдь не славянский. Еще в X в. Лиутпранд Кремонский писал: «Греки зовут “Russos” тот народ, который мы зовем “Nordmannos” – по месту жительства» (значит, все-таки так! – Д.С.), и помещал этот народ рядом с печенегами и хазарами на юге Руси. Скудные остатки языка росов – имена и топонимы – указывают на их германоязычие. Названия днепровских порогов у Константина Багрянородного (византийский император и историк – Д.С.) приведены по-русски (Ессупы, Ульворен, Геландра, Ейфар, Варуфорос, Леанты, Струвун) и по-славянски (Островунипрах, Неясить, Вулнипрах, Веруци, Напрези). Бытовые навыки у славян и русов тоже были различны, особенно в характерных мелочах: русы умывались перед обедом в общем тазу, а славяне – под струей. Русы брили голову, оставляя клок волос на темени, славяне стригли волосы «в кружок» (и то, и другое сохранилось на длительное время на Украине – Д.С.). Русы жили в военных поселках и «кормились» военной добычей…152 а славяне занимались земледелием и скотоводством.153 Авторы Х в. никогда не путали славян с русами. Но при этом нельзя считать русов скандинавскими варягами, так как последние начали свои походы в IX в., а русы известны как самостоятельный этнос авторам VI в. Иордану и Захарии Ритору. Единственной непротиворечивой версией является заявление епископа Адальберта, называвшего княгиню Ольгу «царицей ругов» – народа, западная часть которого погибла в Норике и Италии в V в., а восточная держалась в восточной Европе до Х в., оставив славянам в наследство династию и название державы». Эта версия, несмотря на ее стройность (и «эрудиционный фундамент») все же имеет изъян. Все-таки идентификация «русов» и «ругов» (последний народ – родом из Скандинавии; в Норвегии одна область по сей день называется «Ругаланн» – «земля ругов») до конца не удается: ссылка на 152

В своей последней книге «От Руси к России» Л. Гумилев называет русов «жуткими разбойниками» и считает, что соседство с ними для славян было бедствием». Рюрика Гумилев считал русом. 153 Вспомним, что в связи с этим говорила о быте древних славян Ф. Гримберг 136

епископа Адальберта явно недостаточна (мог же он и напутать, в конце концов!)154. Кроме того, слишком уж откровенно гипотеза Л. Гумилева игнорирует многочисленные летописные указания именно на Скандинавию как на место прихода чужеземцев, принесших славянам столько нового (в том числе и «название державы»). Л. Гумилев прав в одном и главном: «слияние полян и русов в единый этнос осуществлялось лишь в Х в., что проявилось в образовании государства, называемого в наше время «Русь»… Таким образом, несмотря на огромное количество дискуссионных моментов, можно констатировать: некие германоязычные пришельцы (или аборигены?) сыграли весьма значительную роль в истории восточнославянской цивилизации на стадии зарождения основ государственности и влились в процессе этого взаимодействия в состав формирующегося народа (и его властной элиты). О том же, как «дебютировало» это государство и о его наиболее значительных шагах в IX-X вв., мы расскажем далее.

154

Л. Гумилев еще пишет, что русов «ответвлением ругов» считали немецкие хронисты Х в. (не уточняя, какие именно). 137

ГЛАВА 6. «КАК НЫНЕ СБИРАЕТСЯ ВЕЩИЙ ОЛЕГ» … КУДА ?! (становление Киевской державы и хазарская проблема). I. Итак, мы подошли к переломному рубежу отечественной истории. IX век – это та точка, за которой «исторический туман» рассеивается и перед нами начинают вырисовываться, пусть пока еще смутно, контуры будущей Киевской державы. Как писал В. Ключевский, «она (летопись – Д. С.) представляет сначала прерывистый, но, чем далее, тем все более последовательный рассказ о первых двух с половиной веках нашей истории, и не простой рассказ, а освещенный цельным, тщательно выработанным взглядом составителя на начало отечественной истории». Казалось бы, можно вздохнуть спокойно и «пуститься в плавание по волнам истории», не опасаясь подводных камней, – интересующий нас отрезок истории тысячекратно описан (от «Повести временных лет» до трудов Л. Гумилева), бессчетное количество раз служил сюжетом для произведений русского искусства, образы и персонажи той поры сопровождают нас со школьной скамьи. Но… Как вы уже догадываетесь, спокойствие здесь обманчивое, ощущение коего улетучивается при первом же (самом поверхностном) знакомстве с проблемой. В данном случае «дестабилизирующим фактором» является, как ни странно, именно «переизбыток информации». Читая 1-2 источника, картина представляется ясной, при чтении 5-6 работ по теме лавинообразно нарастают вопросы, а когда число информаторов приближается к 10, это уже своего рода «критическая масса» – вся каноническая версия рушится. Поскольку вся уверенность к мнимой ясности проблемы базируется в основном на доверии к авторитету Нестора и вере в незыблемость традиционных взглядов, неудивительно, что историческая мифология чувствует себя в дебатах вокруг данного временного отрезка как дома. «Среди мифов как среди рифов», – эти слова из книги А. Бушкова «Россия, которой не было» как будто специально сказаны про период IX – первой половины X вв., о котором пойдет разговор. Источников для мифологизации здесь несколько. Прежде всего, поскольку речь идет об «отцах-основателях» Древней Руси, вполне естественна тенденция «приподнять на котурны» и героизировать (елико возможно) главных героев нашего повествования – апогея этот процесс достигает в образе Вещего Олега и приписанных ему деяний (как увидим, с фактологической стороной дела в плане «эпичности» здесь существуют некоторые неувязки). Далее, что абсолютно естественно при «былинноэпическом» отношении к истории, как всегда в таких случаях, действует непреодолимое желание «спрямить» все непростые коллизии того времени (учитывая, что это IX-X вв., их там, как вы сами понимаете, хватало с переизбытком): в частности, переложить ответственность за имевшее тогда 138

место противостояние с Византией на последнюю (классический пример – уже упоминавшаяся коллективная книга «Как была крещена Русь»). Наконец, во многих работах на данную тему при видимой правдивости и объективности повествования имеет место некое осовременивание в понимании событий того времени. К примеру, очень часто, даже самые «фундаментальные» авторы (от Н. Карамзина до Л. Гумилёва), описывая ту эпоху, уделяют неоправданно много внимания таким понятиям, как «государство» и «патриотизм» – как мы покажем впоследствии, и то, и другое применительно к описываемым реалиям было весьма проблематично. Но самый главный «мифологический капкан» ждет нас здесь в связи с хазарской проблемой – самым главным узловым моментом всего исторического отрезка, о котором идет речь. Суть проблемы в следующем. История Хазарии как таковой и хазарско-киевских взаимоотношений в частности (чрезвычайно важная для понимания данного периода истории Руси) и в прошлом, и доныне была, есть и остается необычайно запутанной и дискуссионной (по причинам, которые станут понятны читателю впоследствии). Как всегда, поэтический миф активно и охотно заполнял собой исторические лакуны (пушкинская цитата, давшая название этой лекции, может служить прекрасной иллюстрацией сего, ибо исторический, а не «песенный» Олег ни разу за всю свою жизнь не выпустил по хазарам ни одной стрелы, да и «отмстить» им именно ему не было ни малейшего резона, как будет показано ниже). Однако, и в этом отношении ситуация воистину уникальная, главный миф по данной проблеме родился буквально на наших глазах, причем на сей раз ни «романовская», ни советская историография не имеют к этому никакого отношения: творцом этого мифа стал Л. Гумилев (на страницах своего фундаментального труда «Древняя Русь и Великая степь»). Для того, чтобы понять, «где зарыта собака», надо вспомнить, что Хазария длительное время была восточноевропейским гегемоном (и, следовательно, играла роль «старшего брата» по отношению к маленькой формирующейся Руси), что, в конце концов, именно древнерусские дружины уничтожили Хазарию как государство, и что (внимание!) официальной религией Хазарии был иудаизм. Вот он – гвоздь проблемы! Найден уникальный исторический прецедент – прямое «лобовое» (на поле брани) столкновение русских и евреев! (Что и «русских» и «евреев» здесь надо брать в кавычки, я покажу немного погодя). Вряд ли стоит объяснять, каким кладом оказалась такая концепция для великодержавных шовинистов всех мастей155. Таким образом, эта легенда (может быть, даже вопреки субъективному желанию самого Л. Гумилева) «отпочковалась» от основного ствола гумилёвской книги (которую ни в коем случае нельзя сводить к этой

155

Показательно в этом плане, сколько раз публиковал отрывки из данной гумилевской книги махрово-шовинистический журнал «Наш современник». 139

легенде и отождествлять с ней)156 и зажила самостоятельной жизнью, дав всем заинтересованным исследователям великолепный наглядный пример того, как и зачем рождаются исторические мифы. Вряд ли нужно объяснять, что, как и любое миротворчество, легенда о «неразумных хазарах» весьма двусмысленна и небезвредна, поскольку искажает историческое прошлое и играет явно негативную роль в настоящем (последнее тем более прискорбно, поскольку фактологический материал по Хазарии, собранный Л. Гумилевым, необъятен и бесценен). И разобраться в проблеме мы просто обязаны – иначе все потайные пружины разыгравшейся в IX-X вв. исторической драмы останутся для нас «тайной за семью печатями». Итак, мы начинаем разговор о первых шагах Киевской Руси как цивилизации на подмостках Большой Истории… II. Прежде всего, хотелось бы предложить читателю мысль абсолютно дикую и «еретическую» (на первый взгляд, конечно)157. Дело в том, что я – вслед за Ф. Гримберг – весьма обоснованно сомневаюсь в существовании Киевской Руси именно как государства. Несмотря на парадоксальность данной мысли, она отнюдь не нова применительно к изучению раннего европейского средневековья: столь же существенные сомнения имеются и применительно, скажем, к империи Карла Великого (тоже как к государственной структуре). Суть проблемы в том, что люди тогда и на Западе, и на Руси четко сознавали свою принадлежность к своему племени, к своему городу (если они жили там) и своему князю (герцогу, графу, королю, вождю, конуннгу), но никак не к государству. Как справедливо заметил в свое время Ст. Цвейг, было бы натяжкой приписывать тому времени гораздо позднее возникающие понятия и чувства государственности, патриотизма (и тем более национальности): раннесредневековые условия жизни с их постепенным и медленным переходом от варварства к цивилизации (и отсюда – от племенных союзов к зачаткам государственности) давали совершенно иной уровень политического и этнического сознания158. Кроме того, абсолютное господство натурально-хозяйственных отношений тоже не располагало к государственному мышлению (не случайно централизованные монархии и «нации» в европейском смысле слова возникают именно вследствие развития товарно-денежных отношений и роста городов как центров рыночной экономики, а с ней и новых – в том числе и по мышлению – социальных слоев и групп). Во всяком случае, средний европеец или русич 156

К сожалению, именно так чаще всего и делается: отсюда характерная настороженность к Л. Гумилеву со стороны еврейской интеллигенции (да и многих представителей демократической общественности тоже). 157

«И гений, парадоксов друг» (А. Пушкин). В Византии все было иначе: там все ощущали себя «имперцами» (но там другой цивилизационный уровень). 158

140

IX века очень бы удивился, если бы ему сказали, что он гражданин (или подданный) империи Каролингов или Киевской Руси – такой уровень обобщений для него просто не существовал… Это не значит, что государственных структур в этих странах не было. Напротив, они активно формировались и в дальнейшем, безусловно, консолидировали население; однако, сей процесс был очень длительным и к описываемой эпохе находился в состоянии самой начальной своей стадии, да и характер его функционирования носил весьма специфический оттенок, со многими родовыми чертами варварства. Как отмечал С. Платонов, говоря о начале княжения варягов на Руси, «…чрезвычайно важно определить: отразилось ли влияние этих князей с их дружинами на общественных отношениях славян или нет? Судя по историческим данным, мы скорее можем сказать – нет. …Какую же роль играли варяжские князья, в чем заключалась их деятельность и какова была их власть? Власть эта была настолько неопределенна и своеобразна, что ее чрезвычайно трудно уложить в готовые формулы. Вообще говоря, теория государственного права различает три главных вида политической власти. Первый вырастает на основании кровных связей: постепенно развивается аристократический (господствующий) род, и его родовладыка признается владыкой и вместе политической властью всего племени. Такой власти присвоено название власти патриархальной, она является у народов кочевых и полукочевых. Второй вид есть так называемая вотчинная, или патримониальная, власть: известное лицо считает своей собственностью всю территорию племени, а в силу этого и людей, живущих на территории, признает подвластными себе (курсивы С. Платонова – Д. С.)… Третий вид власти зиждется уже не на кровных родовых началах и не на территориальной основе, а на основании более сложном. Современная нам политическая власть возникает на почве национального самосознания, когда племя, сознавая свое единство племенное и вероисповедное, сознает и свое историческое прошлое, обращается в нацию с национальным самосознанием. И такой момент был в истории Руси впервые в XVI в. (запомним! – Д. С.) Что же касается до власти варяжских князей, то она, в сущности, не подходит ни к одному из указанных типов: во-первых, варяжские князья не могли у нас господствовать в силу кровного начала, вовторых, они не считали землю своей собственностью (к этому моменту нам предстоит вернуться не единожды – Д. С.), и, в-третьих, самое понятие земли русской впервые слагается на глазах истории в устах прежде всего князя Святослава, который говорил своим воинам: "Не посрамим земли Русской!" (а это уже Х век! – Д. С.). Т. е., фокусируя слова Платонова до короткого вывода, можно сформулировать так: система власти в раннекиевском социуме находилась в стадии первоначального становления и была настолько ещё не структурирована, что во многих своих проявлениях совершенно неузнаваема современными интерпретаторами именно как власть с её характерным современным инструментарием. 141

Взять хотя бы такой весьма типичный институт, как «полюдье» – систему, при которой князь вместе со своим двором и дружиной (т.е. находящимися у него на непосредственном обеспечении воинов – «контрактников» той эпохи) кочует по стране и собственноручно собирает «дань» (от слова дать, т.е. получить безвозмездно). Что у него сборщиков дани, что ли нет? Именно: государственная власть еще настолько слабо структурирована, экономика настолько эмбриональна, а прибавочный продукт в условиях примитивного хозяйствования настолько мал, что никаких других способов содержания государственного аппарата просто не удается придумать. Согласитесь, что это не только не очень похоже на настоящую государственно-бюрократическую систему, но и весьма слабо воспринимается в смысле осознания единства страны: каждый живет своей жизнью и просто знает, что есть «крутые парни» во главе с «паханом» (простите – князем), которому во избежание неприятностей время от времени надо «золотить ручку». Не примите мои слова за издевательство: в зарубежной исторической науке существует (хотя бы в виде одной из версий) теория зарождения государства именно как институционализации (узаконивания) рэкета. Недаром же в летописях приезд князя на полюдье часто характеризуется глаголом «наехали» – вполне в духе наших реалий… 159

Стоит отметить и такой далёкий от «официального» (разумеется, «марксистского») взгляда момент раннего этапа древнерусского политического бытия. Мы традиционно привыкли относиться к данному формирующемуся государству как к «раннефеодальному» (эта формулировка гуляет из одного учебного пособия в другое). К вопросу о «феодализме» на Руси нам предстоит вернуться несколько позже, а пока… Вновь предоставим слово Василию Осиповичу Ключевскому: «…Первоначальным основанием сословного деления русского общества, может быть, еще до князей служило, по-видимому, рабовладение. В некоторых статьях Русской Правды (о ней разговор впереди – Д. С.) упоминается привилегированный класс, носящий древнее название «огнищан», которое в других статьях заменено более поздним термином «княжи мужи»; убийство огнищанина, как и княжа мужа, оплачивается двойною вирой. В древних памятниках славяно-русской письменности слово «огнище» является со значением челяди; следовательно, огнищане были рабовладельцы. Можно думать, что так назывался до князей высший класс населения в больших торговых городах Руси, торговавший преимущественно рабами». Следовательно, налицо шокирующий (на первый взгляд, конечно) вывод: рассматриваемое нами общество было не «раннефеодальным», а… рабовладельческим! Кажется абсурдным? Только с точки зрения вульгарного истмата, по которому, как помним, Европа после 476 г. (год падения Римской империи) непременно должна быть феодальной… На самом деле и в Европе того 159

Между прочим, в Польше этот обычай продержался до XII века (именно так вел себя король Болеслав III Кривоустый). 142

времени рабство и работорговля была самым обычным делом, на ней строилась тогдашняя европейская «макроэкономика» (в Праге, французском Вердене и шведском Хедебю вовсю функционировали стационарные невольничьи рынки), так что и Древняя Русь не составляла исключения. Впоследствии нам ещё предстоит вернуться к вопросу о судьбах древнерусского рабовладения… Еще один важный и интересный момент. Будущая Киевская Русь складывалась из нескольких центров формирующейся государственности (явление, весьма частое в истории – таким же образом структурировались ранее Древний Египет, Ассирия, Урарту, древнеиндийская империя Нандов и древнекитайская – Цинь). Арабский информатор аль-Истахри (около 950 г.) со ссылкой на своего учителя аль-Балхи (умер в 930 г.) сообщает о трех центрах в «земле русов» и называет их: Куяба, Славия и Артания (с центром в городе Арта). Эта информация требует пояснения. Куяба, по мнению большинства комментаторов – это Киев160, Славия – безусловно, Новгород (от племени словен, бывших, по видимому, главным элементом в раннем Новгороде: один из новгородских городских районов, «концов» –– вероятно, самый старый –– носил название «Славна») 161. Что же такое «Артания», по сей день нет определенного ответа. Существует целый ряд предполагаемых локализаций: Белоозеро (но там никогда не было государственных центров такого значения), Биармия (недалеко от Ладожского озера, на земле западных финнов; но это вообще не Русь!), местность в Скандинавии (тем более!), наконец, междуречье Волги и Оки, или район современного Ростова Великого (однако, во времена, о которых идет речь, там еще не было славянского населения). В общем, загадка «Артании» остается нераскрытой. Как далеко могут зайти поиски Артании, показывает уже упомянутая книга Ю. Шилова «Праистория Руси». Там автор безоговорочно отождествляет упомянутую арабами Артанию с «Араттой» (о которой речь шла в прошлой лекции) и столь же безапелляционно локализует ее в районе современного города Черкассы (где, кстати, за всю историю Киевской Руси ни разу не возникал государствообразующий центр)162. По мысли Ю. Шилова, Артания – прямой потомок Аратты, а значит, Киевская Русь есть прямая наследница древнейшей цивилизации земли («Ай да Пушкин, ай да сукин сын!», знай наших!). При этом ученый из Киева не объясняет одну небольшую загвоздку: почему арабы IX века сообщают об Артании, а готы и византийцы VI века, жившие по соседству со славянами и (в отличие от 160

«Куяба», возможно, проясняет происхождение слова «Киев»; в Индии слово «Коява» (в эпоху Будды) означало «престол». Другое дело, что пока непонятно, как древнеиндийское слово попало на Днепр… 161

Об этом подробнее в следующих лекциях

162

Кстати, Славию Ю. Шилов опять-таки без малейших сомнений помещает в Чернигов. В общем, все центры государственности у него – на Украине (соцзаказ, а как же!). 143

арабов) непосредственно с ними контактировавшие, ничего о ней не пишут? Лично я могу это объяснить только одним – в готско-ранневизантийскую эпоху пресловутой Артании просто еще не существовало (иначе дотошные Иордан или Прокопий Кесарийский хоть что-нибудь да черкнули бы на эту тему). А значит, вся теория об «Аратте-Артании» и о «тысячелетней государственной преемственности» попросту высосана из пальца… И еще: даже если Артанию удастся найти и четко локализовать, это не отменит главного: Киевская Русь формировалась не вокруг нее. Как будет показано ниже, российская цивилизация всегда будет двуцентровой – третий явно выглядит лишним… Итак, остались «Куяба» и «Славия», т. е., Киев и Новгород. Два абсолютно идентифицированных города и государственных центра, хорошо известных с IX века. До этого времени, возможно, существовали и иные – некоторые отзвуки этого можно найти в древнерусской литературе. Вот, например, какой пассаж можно найти в известном памятнике житийной литературе – житии св. Стефана Сурожского: «Воинственный и сильный князь Новгорода русского Бравлин… с многочисленным войском пришел к Сурожу… сломал железные ворота, вошел в город с мечом в руке, вступил в св. Софию и ограбил все». Далее идет текст об обращении Бравлина в христианство. (Поясняю: Сурож – это современный город Судак в Крыму). Судя по косвенным деталям, все это происходило между 755 и 790 гг. И вот тут-то «зарыта собака»: в эти годы нынешнего Новгорода еще не существовало… Откуда же тогда пришел этот Бравлин (кстати, и имя какоето странное, не поддается этнической идентификации)? Г. Вернадский на основании анализа всех версий жития считал, что «Новгород» нужно понимать как… Неаполь Скифский (современный Симферополь): как уже вы сами понимаете, это лишь еще одна версия… Вернемся, однако, в IX век. Применительно к нему Киев и Новгород – абсолютные реальности. И здесь очень интересной представляется констатация уже упоминавшегося византийского императора и историка Константина Багрянородного: он говорит о Новгороде как о «лежащем во внешней Руси». «Внешняя (и, соответственно, «внутренняя») Русь» – очень точное и меткое определение. Материковая часть Руси (с центром в Киеве), лежащая на Русской равнине – действительно «внутренняя» по отношению к сопредельной Европе (и, отметим, гораздо более восприимчивая к импульсам из Евразии). Новгород же, как расположенный вблизи морских путей (и, следовательно, международной торговли), находящийся почти на границе с неславянским миром, выдвинутый предельно близко к Европе (и предельно открытый для влияния оттуда!), действительно заслуживает той характеристики, которую дал ему Константин Багрянородный. Отметим для себя: эта фундаментальная особенность русской цивилизации – двуцентровость, с притяжением одного «вовне», в Европу, а другого «вовнутрь», в глубь материка – была заложена с самого начала и продержалась на протяжении всей истории России до наших дней включительно. Только на место Киева впоследствии встанет Москва, а 144

функцию Новгорода (в силу ряда исторических причин) примет на себя расположенный в трех часах езды от него и выдвинутый непосредственно к морю Санкт-Петербург. Функционально и цивилизационно две фактические столицы России продолжают (весьма отчетливо, притом, вплоть до конкретных политических реалий) играть роль «внутренней» и «внешней» Руси; и даже соперничество между ними – что является своеобразной и давней традицией (причем, в формах зачастую весьма жестких и даже жестоких) 163– есть осознанное или неосознанное продолжение двух разнофункциональных центров ранней государственности, заложенных еще в IX-X в.в. Кто же были первые правители «внутренней» и «внешней» Руси? Однозначно можно утверждать одно: они были славянами. В Новгороде, как помним, призванию Рюрика предшествовал Гостомысл (или «гостомыслы», если принять версию Л. Гумилева). В Киеве же, согласно легенде, патриархами были Кий, Щек, Хорив и сестра их Лыбедь. Фольклорный характер этих персонажей не вызывает сомнений, но ясно, что это в любом случае не скандинавы (и вообще не германцы). Впоследствии уже упоминавшийся арабский географ Масуди называет «Куябу» городом «валинана» – волынских славян-дулебов, и упоминает имя их царя Дира. Очевидно, что это Дир из «Повести временных лет»; таким образом, его историчность может считаться установленной (и, предположительно, он всётаки славянин). В конце IX века мы видим в Киеве уже варяжского правителя – Аскольда; и именно в его правление происходит первый организованный набег киевских войск на Константинополь в 860 г. (запомним: значит агрессором были все-таки варяги!). В Новгороде в это же время утверждается Рюрик (864 г. – легендарная попытка Вадима Храброго изгнать или уничтожить варяжский клан в Новгороде), значит, переход к варяжскому правлению как во «внутренней», так и во «внешней» Руси совершился фактически синхронно. В связи с этим стоить отметить, что начало агрессии против Византии возникает в эти годы вполне логично – она безо всяких проблем вписывается в обычную рэкетирско-грабительскую практику норманнов. Перед тем, как двинуться дальше, отметим одно небольшое разночтение в источниках, на которое, должно быть, уже обратили внимание читатели. Согласно «Повести временных лет», Аскольд и Дир были соправителями, согласно Масуди они сменяют друг друга (а Гумилев даже полагает, что Аскольд захватил Киев и устранил Дира). Кто из информаторов прав? Пока на этот вопрос ответа нет. И вот наступает историческое мгновенье: в 882 г. дружины новгородских варягов спускаются по «пути из варяг в греки» до Киева и захватывают город для сына Рюрика – Ингвара (в русской традиции – Игорь Старый). Город 163

Печальных примеров тут хоть отбавляй – от резни в Новгороде, устроенной Иваном Грозным, до сталинского «изничтожения» Ленинграда в 30-40 г.г. XX века 145

захвачен обманом (опять – традиционная норманнская практика!), Аскольд (или Аскольд и Дир?) убиты. Так «внешняя» Русь покоряет «внутреннюю» и создается единое государственное образование – Киевский каганат. Обратите внимание: в этой структуре доминирует завоеванная «внутренняя» Русь. Вопервых, столицей становится не Новгород, а Киев; во-вторых, правитель носит не скандинавский титул «конунг», а типично центрально-европейский «каган» (позднейшее «хан» – титул, заимствованный у аваров). По сообщению Ключевского, «наши князья под хозарским влиянием любили величаться "каганами". Из слов Ибн-Дасты (арабского историка – Д. С.) видно, что в первой половине Х в. обычным названием русского князя было "хакан-рус", русский каган. Русский митрополит Илларион, писавший в половине XI в., в похвальном слове Владимиру Святому дает даже этому князю хозарский титул кагана». Это сообщение Ключевского может быть скорректировано только в одном пункте. Классик российской историографии однозначно приписывает заимствование титула «каган» («хакан») из Хазарии; можно, однако, предположить, что данная титулатура могла быть заимствована и через какие-нибудь иные межэтнические связи с кочевниками, помнившими традиции Тюркского каганата… Так или иначе, но первым киевским каганом становится Ингвар, но… по малолетству последнего «князь-воеводой», т. е., регентом становится Хельгу – полководец Рюрика, ответственный исполнитель захвата Киева и ликвидации Аскольда, родом «мурманин» (из «Повести»: значение этого слова можно понимать двояко – либо «житель Мурмана», т. е., норвежец, либо просто «норманн», т. е., варяг). Так мы впервые встречаемся с Вещим Олегом, ибо это именно он. Личность этого легендарного воителя, столь красочно описанного на страницах «Повести временных лет», настолько густо «обросла» фольклором, что его хрестоматийный (во многом благодаря Пушкину) образ, что называется, абсолютно «закаменел» в нашем сознании. Между тем вопросы по его историческому, а не былинному, облику возникают уже давно164. Еще Н. Карамзин, в целом солидаризируясь с Нестором в положительной (и даже восторженной) оценке Олега, тем не менее, замечает, что «кровь Аскольда и Дира осталась пятном его славы». Замечу: это как раз в порядке вещей – уничтожить соперника с помощью военной хитрости считалось нормой не только у викингов, но и вообще у любых «комбатантов» раннего средневековья. В конце концов Аскольд тоже вряд ли утвердился в Киеве демократическо-парламентским путем…165 Но вот дальше фактология жизни Олега начинает преподносить сюрпризы. «Князь-воевода» начинает с того, что деятельно и жестко приводит в подчинение окрестные славянские племена (т. е., в эпоху Аскольда они были 164

И вопросы настолько серьёзные, что современный российский исследователь В. Кожинов даже выдвинул экстравагантную (и, конечно, неправдоподобную) версию о том, что Вещих Олегов было… двое. 165 Как увидим потом, конфликт Аскольда и Олега имел и иную природу. 146

независимы от Киева). Кстати, опять стереотипное поведение для викингов: точно так же они вели себя в это же время в Англии… Хронология такова: в 883 г. настала очередь древлян, в 884 г. – северян, в 885 г. – радимичей (последние невольно спровоцировали большой вооруженный конфликт, о котором ниже). Однако не эти действия создали Олегу всемирную известность (строго говоря, любой средневековый властитель принуждает окрестные земли признать власть именно его, а не соседей). Знаменитым его сделала война с Византией (официальная дата – 907 г.) и вот тут-то нас ждет самое сногсшибательное. Каноническая версия такова: Олег подошел к «Царьграду» (Константинополю) с силой в 2000 (!) судов, на каждом из которых было 40 воинов (количество кораблей явно завышено, а вот цифра в 40 человек десанта на каждую ладью вполне подтверждается документами того времени) плюс отдельная конница на берегу (это уже из области фантастики, так как кавалеристам пришлось бы пробиваться через территорию Дунайской Болгарии, хоть и не дружественной Византии, но все же явно не согласившейся просто так пропустить через свои границы чужую конницу). Подойдя к столице Империи, Олег… заставил свои суда идти по суше, поставив их на колеса и подняв попутные паруса (на практике это физически неосуществимо). Перепуганные ромеи дружно возопили: «Не погубляй града!» – и скоропалительно заключили с Олегом унизительный (для них, разумеется) мирный договор; в довершение позора Олег прибил свой щит на городские ворота Константинополя (этот символический акт означал для города полную капитуляцию). Так все это описано у Нестора и с тех пор тиражируется уже 900 лет (с 1100 г.). Теперь же приглядимся к ситуации повнимательнее. Прежде всего: есть ли подтверждение несторовой версии (написанной 200 лет спустя происходивших событий) в документах Х века? Как выясняется, нет. Единственный источник, могущий пролить свет на проблему – византийские хроники – хранят полное молчание: похоже, греки «Олеговых подвигов просто не заметили» (Л. Гумилёв). Не заметили языческого щита, позорно прибитого на воротах собственной христианнейшей столицы? Одно из двух: или византийцы внезапно ослепли и оглохли ко всему, что касается политики (анализ хроник Империи убеждает, что это совершенно исключено – ромеи пунктуально и даже педантично фиксировали всё, даже мелочи, причём не обязательно победные), либо … Либо «щит на вратах Царьграда – на совести Нестора» (Л. Гумилёв); иначе говоря, вся история с походом Олега на Константинополь есть чистейший фольклор. Между прочим, такой взгляд на «подвиги» Олега известен со времён С. Соловьёва, который считал, что эти «подвиги» ограничивались грабежом беззащитных славянских племён (т.е. русский учёный был убеждён в том, что легендарный варяг вообще не ходил на Царьград). Вполне логично, что Л. Гумилёв, имея в виду поход 907 г., вопрошал: «А была ли такая война?»

147

Что же произошло на самом деле? Прибегнув к «шерлок-холмсовскому» дедуктивному методу можно предположить следующее. Во-первых, летописное сообщение о походе Аскольда на Империю в 860 г. во многих чертах сходны с повествованием о войне 907 г. (только без кораблей на колёсах и «щита на воротах»), что вызвало к жизни следующее предположение: Нестор просто перенёс события 860 г. на 907 г., приукрасив их и трактовав как блистательную победу (напомним: Аскольд в 860 г. не добился успеха). Учитывая, что «Повесть временных лет» написана через 200 лет после жизни Аскольда и Олега, современники Нестора всё принимали за чистую монету. А во-вторых … Советский учёный В. Николаев, анализируя одну из византийских хроник (т.н. хронику Псевдо-Симеона), обнаружил интересные сведения по интересующему нас вопросу. Оказывается, в 904 г. побережье Византии подверглось двойной агрессии. С одной стороны, попытку нападения на столицу предпринял арабский адмирал Лев Триполитанский: его корабли были отражены имперским флотом под командованием флотоводца Имерия. Одновременно берега Империи были атакованы «россами-дромитами» (от греческого «дромос» – «бег»: названия это «россы» получили за способность … быстро улепётывать от преследователей). Эти пираты (явно варяги!), руководимые неким «волшебно одарённым вождём», воспользовавшись отвлечением имперского флота на арабов Льва Триполитанского и двигаясь вдоль болгарского берега (прекрасный тактический ход, ибо болгары терпеть не могли ромеев!), дошли до окрестностей Константинополя, разграбили их и … были наголову разгромлены подоспевшей имперской эскадрой под командованием Иоанна Радина. Разгром произошёл у мыса Трикефал (Трёхглавый) и проходил по абсолютно накатанной стереотипной схеме: несколько залпов «греческого» огня (и горит всё, что может и не может гореть!), затем «катафракты» (ромейская латная конница) рубят в окрошку всех выбравшихся из воды на берег, выкалывают глаза всем немногим, сдавшимся в плен, и в таком виде отправляют их домой – в назидание всем «варварам», чтобы неповадно было впредь нападать на Империю … Так было всегда во всех нападениях славян и варягов (и всех прочих) на Византию со времён Юстиниана и до XIII в. включительно. Это сообщение Псевдо-Симеона проливает свет на причину молчания ромейских хроник о походе Вещего Олега. Никакого похода в 907 г. не было (и «щита на вратах», естественно, тоже), а был поход «дромитов» в 904 г., причём хорошо спланированный (не случайно же он совпал с акцией Льва Триполитанского – явно «дромиты» рассчитывали на полное отвлечение имперского флота против арабов; а может, и сговорились со Львом?), но, тем не менее, катастрофически провалившийся. Поэтому византийцы и на сей раз ничего не умолчали – напротив, они обстоятельно описали то, что происходило у них на глазах в 904 г. (а в 907 г. ничего не произошло, так что и описывать нечего). Кроме того, следует признать, что успехи Олега у стен Царьграда в нестеровской редакции просто не могли состояться в силу 148

элементарной причины: Империя была настолько сильнее любой «варварской» державы того времени, насколько сейчас США сильнее, к примеру, Ирана или Ливии. С таким же успехом покойный Саддам Хусейн мог распространять «туфту» о том, как его гвардия водрузила флаг с полумесяцем над Белым домом … (Между прочим, как раз в это время Олег потерпел поражение от кочевавших в сторону Дуная венгров – даже поэтому Царьград был ему не по зубам). «Легко себе представить, – размышляет Л. Гумилёв, – какие чувства обуревали русов-дромитов осенью 904 г., как спасшихся от греческого огня, так и родственников погибших (выражение «родственники убитых» – конкретный социальный статус у язычников древности и средневековья, предполагающий полный отказ от всех форм общения с народом – убийцей родных, кроме кровной мести – Д. С.) Мечта о расплате с Царьградом стала этнопсихологической доминантой (т. е., если хотите, идефиксом в масштабе целого этноса – Д.С.). Можно даже вообразить, что именно тогда создалась легенда о расправе над греками (о походе Олега – Д. С.) чего на самом деле не было, да и быть не могло, но как патриотический сюжет (!! – Д. С.) она годилась, и, может быть, её использовали как вставную новеллу при составлении ранних летописей». И вот тут то и завязываются метастазы будущей трагедии. «Отмстить неразумным ромеям» можно было, лишь приобретя сильного и непримиримого к грекам союзника. Именно это обстоятельство и заставляет вещего Олега совершить роковой шаг, о котором пойдёт речь. III. Итак, наконец-то в поле зрения у нас оказываются хазары. История возникновения, величия и падения Хазарского каганата – одна из самых увлекательных, драматических и запутанных страниц истории средневековья. Литература по этому вопросу весьма внушительна ещё с дореволюционных времён, однако, именно обилие материала зачастую усложняет картину, ибо разные источники (а впоследствии и разные концепции исследователей) весьма сильно варьируют по отношению друг к другу. Попытаемся, основываясь на совпадающие у разных авторов моменты, внести ясность. Хазария – страна, располагавшаяся в дельте Волги и междуречье Волги и Терека (т. е., в Прикаспии). Уровень Каспийского моря в начале I тысячелетия н.э. был как минимум на 6 метров ниже, чем сейчас, так что значительная часть той Хазарии (в том числе и многие её города) ныне находятся под водой. Природные условия здесь были очень благоприятными как для жизни (тёплый климат, хорошие условия для садоводства и виноградарства, богатейшие рыбные угодья), так и для обороны (запутанный рельеф дельты, густые заросли тростника, множество протоков и островов – всё это парализует возможные удары степной конницы). Поэтому хазары – народ, по-видимому, кавказского происхождения – основавшись на этих 149

землях где-то с III-IV вв., в течение 300 лет спокойно жил там, превратив прикаспийский «окаём» (выражение Л. Гумилёва) в процветающий край, и, не обращая внимания на многочисленные орды кочевников, многократно сменявших друг друга в степях между Волгой и Доном (с III по VI вв. там последовательно сменили друг друга сарматы, гунны, болгары, авары, венгры и печенеги) и всегда враждебных хазарам. Так продолжалось до конца VI в., пока в Прикаспии не объявились войска Тюркского каганата. Как мы уже рассказывали ранее, в пору наивысшего расцвета его границы протянулись от Чёрного до Жёлтого морей. В числе племён, покорившихся кагану, были и хазары: надо отметить, что они с самого начала стали одним из самых лояльных элементов в степной империи, активно участвовали во всех её войнах. Когда же в VII в. Тюркский каганат разделился на Западный и Восточный, Хазария стала одной из наиболее значительных провинций Западного каганата. В 650 г. хазары поддерживали одну из враждующих сторон в династической разборке внутри каганата и приняли к себе царевича проигравшей партии. Спустя 8 лет каганат рухнул под ударами Китайской империи Тан и … хазары, воспользовавшись случаем, вернули себе независимость. Так образовался Хазарский каганат с тюркской династией Ашина во главе. (Не правда ли, напоминает историю с Рюриком!). Дебютом этого государства явился разгром тюрко-болгар в 670 г. (болгары и хазары постоянно враждовали) и затяжная, с переменным успехом, война против Арабского халифата (662-744 гг.), в ходе которой Хазария (несмотря на серьёзные поражения 737 г.) отстояла свою свободу. К описываемому времени хазарская дипломатия уже активно действует на международной арене: хазары в 711 году помогли ромейскому претенденту Филиппу стать законным монархом, а византийский император Константин V, к примеру, был женат на хазарской царевне Чичак (Цветок) – значит, ромеи и хазары были в союзе. В общем, уже в VIII в. Хазария была весьма серьёзным участником международной игры, с которой нельзя было не считаться. Её значение к тому же многократно усиливалось ещё и тем, что территория Северного Прикаспия был одним из участков трассы Великого шёлкового пути (а значит, имела огромное геополитическое значение). У британского историка А. Кестлера на эту тему имеется следующая информации: «В те времена, когда Карл Великий носил корону императора Запада, на восточной окраине Европы, между Кавказом и Волгой, властвовало иудейское государство (об этом чуть ниже – Д. С.), известное как Хазарская империя. На пике своего могущества, с II по Х век нашей эры, она играла важную роль в судьбах средневековой Европы. Византийский император Константин Багрянородный (913-959 гг.), должно быть, хорошо знал положение дел, когда отметил в "Книге о церемониях византийского двора" (32; 690), что послания римскому папе и императору Запада несут золотую печать достоинством в два солида, тогда как печать на посланиях правителю хазар должна быть в три солида. То была не лесть, а Realpolitik. "Вероятно, в занимающий нас период, – писал 150

Дж. Бьюри, – хазарский хан значил для византийской внешней политики никак не меньше, чем Карл Великий и его преемники"... Страна хазар, народа тюркского происхождения166, занимала стратегическое положение между Черным и Каспийским морями, где в те времена сталкивались интересы крупнейших восточных держав. Она играла роль буфера, защищающего Византию от вторжений сильных варварских племен из северных степей – булгар, венгров, печенегов и др., а позднее викингов и русских. Однако более важен с точки зрения византийской дипломатии и европейский истории тот факт, что хазарские армии реально воспрепятствовали арабскому нашествию на раннем, самом разрушительном этапе, и тем помешали арабскому завоеванию Восточной Европы. Профессор С. Данлоп из Колумбийского университета, один из наиболее авторитетных исследователей в области истории хазар, очень сжато характеризует этот решающий, но совершенно неизвестный эпизод истории: "Земли хазар... лежали на пути естественного продвижения арабов. За считанные годы после смерти Магомета (632 г.) армии Халифата, прорываясь на север и круша две империи, достигли великой горной преграды – Кавказских гор. Стоило преодолеть этот барьер – и перед ними открылся бы путь в Восточную Европу. Но как раз на кавказском рубеже арабы столкнулись с организованной военной силой, помешавшей им продолжить завоевание в этом направлении. Войны арабов и хазар, продолжавшиеся более столетия, но ныне почти неизвестные, имели большое историческое значение. Франки под предводительством Карла Мартелла отразили арабское вторжение в битве при Пуатье (732 г.). Одновременно Европе грозила не менее серьезная опасность с востока... Победоносные мусульмане были остановлены силами Хазарского царства... Вряд ли можно сомневаться, что если бы не хазары, населявшие области к северу от Кавказа, то Византия, оплот европейской цивилизации на востоке, была бы обойдена арабами с флангов, и тогда история христианства и ислама сильно отличалась бы от известной нам сегодня". И вот тут возникает интересный момент, вокруг которого в дальнейшем всё и будет вращаться. Начиная с VI в., в хазарских землях создаётся довольно ощутимая еврейская диаспора – выходцы из Ирана и Мидии-Атропатены (современный Азербайджан). Их исход связан с кровавой страницей иранской истории – т. н. движением Маздака (своего рода «Октябрьская революция» раннего средневековья, попытка создания «общества всеобщей справедливости» с теми же, что и в России XX в., последствиями). Вся маздакитская эпопея шла с 491 по 529 гг., сопровождаясь взаимным террором, гражданской войной, репрессиями (маздакиты и их противники вешали и закапывали живьём друг дружку) и вторжениями соседей – саков и эфталитов. В общем, XX в. ничего нового не придумал … Как и в любом таком братоубийственном противостоянии, трещина прошла через все 166

Такая точка зрения была хрестоматийной (особенно на Западе), но сегодня она скорректирована. 151

живущие в Персии этносы и социальные группы, в том числе и через многочисленную (со времён ветхозаветных!) еврейскую общину. Поэтому неудивительно, что весь этот кошмар вызвал несколько волн эмиграции: сперва на север бежали оппоненты Маздака (когда он был в силе), затем после его казни в 529 г. – его приверженцы. Так возникла диаспора в Прикаспии. Впоследствии, в VIII в., трения между обеими волнами эмиграции сошли на нет, так как старые распри забылись и отступили на второй план перед лицом новых испытаний (ужесточение антисемитизма в VII в. в Византии – что вызвало бегство в Хазарию уже византийских евреев, возникновение тогда же ислама и его давление на иудаизм, кровавые события завоевания мусульманами Ирана и не менее кровавый раскол ислама на суннитов и шиитов между 661 и 680 гг.). Во всяком случае, еврейские источники рубежа VII-VIII веков указывают на новые волны исхода иудеев из Ирана в Европу (вплоть до Швеции) – вечная судьба народа-скитальца! Для нас важно здесь то, что во время войны хазар с арабами евреи сражались в хазарских рядах: значит, в Хазарии их приняли хорошо167. К этому времени относится деятельность очень своеобразного исторического деятеля, жившего в Хазарии – это военачальник БуланСабриэль. Как видим, у него два имени: одно тюркское – Булан (буквально «лось»), второе – иудейское (Сабриэль). Кто же он был по происхождению? По сей день не ясно: Л. Гумилёв считает его евреем, автор энциклопедии «Еврейский мир», уже знакомый нам И. Телушкин – хазарином (а по имени явно тюрок!). Важно, что он был иудеем и с его именем связано начало становления иудаизма в качестве религиозно-идеологического официоза Хазарии (спустя 150 лет после Булана великий еврейский поэт и философ Иегуда Галеви в своём труде «Кузари» опишет, как Булан, пообщавшись с представителями всех авраамистических религий, избрал иудаизм) 168. Правда, один характерный штрих: Булан избрал иудаизм в его караимской форме (караимы – последователи мыслителя Анана бен Давида, отрицавшего Талмуд как устную традицию; своего рода протестанты иудаизма, по сей день вызывающие крайнюю неприязнь у иудейских ортодоксов). Кстати, само слово «караимы» – тюркского происхождения, и современные последователи этого религиозного учения говорят на тюркском языке; это есть непосредственная память об эпохе Булана. Похоже, в караимы тогда шли либо хазарские неофиты, либо дети от смешанных хазарско-еврейских браков (на этом подробно останавливается Л. Гумилёв)169. В общем, так или 167

В качестве экстравагантного свидетельства привожу сообщение арабского информатора Ал-Мукадасси (985 г.): «Что касается ал-Хазар, то это - обширный округ за Каспийским морем. Грязь непролазная, много овец, меда и иудеев». 168

Почти в деталях – как в рассказе о принятии Владимиром христианства, о чём пойдёт разговор в следующей лекции. 169 Хазар и караимов объединяет и специфический культурный обычай – традиция… уплощать своим младенцам головы (привязывать новорожденным дощечку к затылку с целью деформировать мягкие ещё младенческие кости черепа: такая традиция была 152

иначе, но, начиная с деятельности Булана, язычество в Хазарии начало отступать под натиском монотеизма (в его иудейской модификации). Финалом этого процесса, начавшегося примерно в 740 г., станут события начала IX в., когда в Хазарии произошёл государственный переворот. «Некий иудей Обадия, – читаем мы у Л. Гумилёва, – взял власть в свои руки, превратил хана из династии Ашина … в марионетку и сделал раввинистический иудаизм государственной религией Хазарии». Отметим: победила всё-таки не караимская, а традиционалистская, раввинистическоталмудическая конфессия иудаизма170 (добавим, что слово «победила» надо понимать буквально – переворот Обадии вызвал в Хазарии натуральную гражданскую войну 799 - 809 гг.), закончившуюся искоренением и «зачисткой» всех противников Обадии) 171. После этого политическая власть в Хазарии перешла в руки иудеев при сохранении церемониальной власти ханов Ашина (сохранивших прежнюю веру). То есть, сложилось внешнее двоевластие: с одной стороны, ханская ставка (репрезентация власти без реального «наполнения»), с другой – правящая иудейская элита во главе с правителем «маликом» (вполне реальным!), который немного погодя станет именоваться «царём»: арабский информатор Ибн Хаукаль прямо сообщает о том, что «власть хакана (кагана – Д. С.) чисто номинальная». Ситуация, поразительно напоминающая Японию XII-XVIII веков, когда императорская власть также была «чисто номинальной», а реально страной правили полководцы – «сёгуны», и даже династии у обоих «властей» были свои, параллельные (а то, что историю Японии делят на периоды именно сёгунских династий, красноречиво свидетельствует о положении вещей). Вот эта новая Хазария («обновлённая», говоря словами Л. Гумилёва) уже давно вызывает споры исследователей по самым разным позициям. Одни считают её «государством паразитарного характера, хищнически пользовавшимся выгодами своего положения» (Б. Рыбаков); другие полагают, что обращение в иудаизм обеспечило ей блеск и процветание (А. Кёстлер). Одни безоговорочно именуют Хазарию «иудейским государством» (Н. Телушкин), другие отмечают, что, согласно арабским информаторам того времени, иудаизм исповедовали «царь, военачальники и вельможи… прочие же хазары исповедуют религию, сходную с религией турок» (т. е., венгров – Д.С.): вышеизложенную цитату из труда Ибн Руста приводит Д. Хвольсон. Одни (например Л. Гумилёв) описывают «роскошные города» хазар – Саркел, Самхерц, Семендер, Белленджер и прежде всего их столицу Итиль (т. распространена среди целого ряда народов мира). По этой детали (плоский затылок) хазарские и караимские могилы легко идентифицируются археологами. 170 Чисто религиозная победа иудаизма в Хазарии была во многом достаточно формальной: А. Буровский - на основании анализа документов той поры (в частности, армянских хроник) и данных археологии - сообщает, что хазары уже после 740 г. в рамках похоронного обряда практиковали жертвоприношения животных и даже людей! 171 Справедливости ради заметим, что зверствовали в основном наёмники – печенеги на стороне Обадии и венгры на стороне его противников (последние, проиграв, бежали за Днепр). 153

е., Волга); другие (как Б. Рыбаков) вообще отрицают факт их существования (гумилёвская версия, конечно, вернее, ибо факт наличия этих городов – пусть по сей день археологически необнаруженных! – зафиксирован во множестве средневековых документов). Но самое главное, как это ни парадоксально, – спор идёт по позиции, ставить ли вообще Хазарии знак «плюс» или «минус» как историческому явлению (уникально, не правда ли? И всё из-за евреев, как увидим). В русской традиции – от «неразумных хазар» А. Пушкина до концепции Л. Гумилёва – в основном господствовала негативная оценка172: «больше всего оскорблений российская историография высказала в адрес хазар» (А. Бушков). Причины этой неприязни будут изложены ниже, а пока зададимся следующим вопросом. Иудаизм как официоз в Хазарии есть исторический факт, но можно ли на этом основании однозначно утверждать, что власть в Хазарии принадлежала именно евреям? Казалось бы, такая постановка вопроса странна (на первый взгляд, конечно): смысловая параллель «еврей-иудей» давно уже стало общепринятой.173 Большинство российских авторов однозначно придерживаются именно такого взгляда, и кульминационной точкой здесь будет, безусловно, наследие Л. Гумилёва, посвятившего Хазарии целый ряд работ и доказывавшего именно и исключительно еврейский характер властной элиты этой страны. Более того: в книге «Древняя Русь и великая степь» он чуть ли не на сотне с лишним страниц описывает, что Хазария стала центром и главным перевалочным пунктом Великого шёлкового пути (здесь он прав), который в это время монополизировался т. н. «рахдонитами» – буквально «знающими дорогу». По Гумилёву, «так называли еврейских купцов, захвативших в свои руки монополию караванной торговли между Китаем и Европой». Далее Л. Гумилёв описывает, что рахдонитская торговля не была подобна обычной и скорее напоминала наркобизнес XX века (тут он опять прав), поскольку охота шла за сверхприбылями и в основном товаром были предметы роскоши и рабы (последние чрезвычайно высоко ценились на востоке в связи с существованием институтов «гулямов» и «мамлюков»). Наконец, учёный красочно описывает ту паутину, которой рахдониты (евреи!) опутали чуть ли не весь тогдашний цивилизованный мир – от Испании и Прованса до Бухары и Китая! – и что именно их сверхприбыли и «подкармливали» Хазарию, представлявшую «не столько себя, сколько свой баснословно разбогатевший суперэтнос»174. В общем, мировая закулиса, жидомасонский заговор в действии… Однако, вся эта величественная и угрожающая картина имеет свои «ахиллесовы пяты», наступив на кои, можно всё обрушить (как вы уже догадываетесь, я именно это и собираюсь сделать). Если даже оставить в 172

Гумилёв вообще предельно демонизирует эту «новую» Хазарию. По типу «еврей-жид» (последнее – обозначение иудея в польском языке, причём без оскорбительного оттенка). Или у немцев: Hebreier-Jude. 174 Интересно, как отнеслась бы к такой формулировке основная масса тогдашнего еврейства, жившая в гетто от Севильи до Багдада в нищете и под постоянной угрозой гонений? 173

154

стороне тысячу всяческих мелочей (вроде умозрительной и явно фантастической идеи Л. Гумилёва о том, что рахдониты были якобы «пятой колонной» викингов при нападениях последних на Европу), два момента, способных существенно скорректировать всю картину, я предлагаю читателю. Первое. В уже упоминавшейся энциклопедии «Еврейский мир» И. Телушкина содержится такой пассаж: «К тому времени, как мировое еврейство узнало о Хазарии, это государство доживало последние дни своей независимости». Забегая вперёд, скажем: Хазария пала в 969 г. (а иудаизм там восторжествовал, если помните, в начале IX в.). Как сие понимать? Что, «мировое еврейство» на протяжении более полутора века в упор не замечало единственное в тогдашнем мире еврейское государство (если верить Гумилёву)? А не верить И. Телушкину априори у нас нет оснований. Это один из авторитетнейших авторов в еврейском мире175. Так что же тогда? Лично мне представляется так: либо рахдониты – не евреи, или не только евреи (само слово «рахдонит» – не из еврейского, а из персидского языка; к тому же Гумилёв однажды упоминает, что среди рахдонитов были не только евреи, но и согдийцы – ираноязычный народ, родственники современных таджиков);176 либо роль рахдонитов в жизни Хазарии сильно преувеличена, либо наконец, «мировое еврейство» не считало Хазарию своим государством (а это могло быть только в том случае, если бы иудейская верхушка Хазарии была не еврейской – к этому мы сейчас вернёмся). Отметим также, что если б европейские и азиатские евреи узнали о Хазарии чуточку раньше, они всё равно не смогли бы ничего сделать – у реальных (не «гумилёвских») евреев Средневековья реальные возможности были весьма скромными. Второе. У персидского историка XIII в. Фахр-ад-дина Мубарак-шаха мы встречаем следующую информацию: «У хазар есть такое письмо, которое происходит от русского (!! – Д. С.)… Хазары пишут слева направо (запомним! – Д.С.), и буквы не соединяются между собой… Та ветвь хазар, которая пользуется этим письмом, исповедует иудаизм». Напомним общеизвестную истину: евреи пишут справа налево (на всех своих языках – иврите, идише, спаньоле и ладино) … Это сообщение – из разряда чрезвычайных. Выходит, хазарские иудеи писали не по-еврейски! Кстати: Мубарак-шах считает, что их письмо – вообще производное от русского177… Объяснение всему этому может быть 175

Вообще то И. Телушкин – автор тоже сильно заангажированный (только в другую сторону, разумеется), и всё же… 176 Согдиана – современный Узбекистан. 177 Кстати, о том, что такое «русское письмо», тоже ясности нет. Либо имеется в виду глаголица, с которой на Руси уже были знакомы (но в языческой Руси такая письменность ещё не была официально принята); либо речь идёт о каких-то гипотетических формах протославянского или германо-русского рунического письма (типа того, что описан в «Велесовой книге»), которое вполне могло бытовать тогда в Киеве (но оно пока не обнаружено!). 155

только одно: правящая элита Хазарии была иудейской по религии, но не еврейской по крови (вернее, евреи не играли в ней существенной роли). Мы просто имеем дело с цивилизацией, перешедшей от язычества к монотеизму в конкретной его модификации. Об этом же пишет и Дж. Бьюри: ««переход хазар в веру Иеговы в чистом виде уникален в истории» (т. е., британский учёный недвусмысленно констатирует именно хазарский по преимуществу характер того иудаизма). Кроме того, уже упоминавшийся А. Кестлер прямо сообщает о широкой метисации хазар и евреев в «обновлённой» Хазарии (полная противоположность версии Гумилёва, согласно которой зловредные евреи держались обособленно и всячески угнетали несчастных хазар!) – причём версия Кестлера обосновывается многочисленными ссылками на сочинения арабских авторов тех лет (прежде всего, Масуди и Ибн Хаукаля). А посему, судя по всему, вся история с «мировым еврейством с центром в Хазарии» есть чистейшей воды миф. Предвижу возражения: иудаизм – не прозелитическая религия (т. е., она не распространяется посредством миссионерства и вербовки неофитов, как христианство и ислам); более того – миссионерская деятельность в иудаизме прямо запрещена. Всё так, но … Во-первых, не факт, что этот запрет действовал с той же степенью категоричности в раннее средневековье: во всяком случае Г. Вернадский прямо писал о том, что «в VIII-IX вв. еврейские миссионеры (именно так – Д.С.) были активны в Хазарии». А во-вторых, даже при отсутствии классического миссионерства, дорогу «гоям» (не евреям) в иудаизм никто и никогда не закрывал. Существует (до сих пор) забавный ритуал, когда вступающего в иудаизм «гойского» неофита трижды отговаривают от его решения – и на этом всё и ограничивается. И примеров обращения в иудаизм нееврейского населения более чем предостаточно. В Эфиопии живут фалаши – чернокожие иудеи; аналогичный пример дают нам и «китайские» и «японские» евреи» (по происхождению и облику – чистые монголоиды). Л. Гумилёв (между прочим!) упоминает о небезуспешной попытке внедрить иудаизм в Йемене в начале VI в. У Г. Вернадского много материалов о славянах-иудеях Киевской поры (и мы с ними ещё познакомимся поближе). А. Буровский в книге «Несбывшаяся Россия» подробно описывает процессы чуть ли не массового обращения славян (и восточных, и западных) в иудаизм в описываемое нами в данной главе время (по словам историка, «еврейские источники сохранили свидетельства перехода славян в иудаизм»). В современной России есть несколько деревень (наиболее известная – Ильинка, в Воронежской области), где их стопроцентно русское население исповедует ортодоксальный иудаизм (прибавьте к этому ещё и массовую – численностью в десятки и даже сотни тысяч членов! – секту «субботников», чтящих субботу и не потребляющих свинину, чисто русскую по составу прихожан и напрямую происходящую от иудейских культурных корней178). Я уже не говорю о множестве конкретных 178

Современные «субботники», кроме постсоветского пространства, живут ещё в США и Канаде. 156

случаев обращения в иудаизм конкретных людей (не евреев!) в XX в. Так что в Хазарии IX в. эта ситуация представляется вполне правдоподобной (тем более, что, по словам А. Бушкова «ареалы распространения тех или иных религий ещё не устоялись окончательно в том виде, как они нам знакомы»). Вот, кстати, почему современные караимы тюркоязычны: они унаследовали разговорный язык своих хазарских предков. Есть на эту тему и совсем интересная (и нестандартная для наших традиционных представлений об иудаизме) информация. Как раз в те годы, когда в Хазарии восторжествовала «вера сынов Израилевых», в Кордове – столице мусульманского султаната на юге современной Испании – жил и творил один из величайших деятелей мировой культуры, уже упоминавшийся выше великий еврейский поэт и философ Иегуда Галеви (1075-1141 гг.). Так вот, по данным А. Кестлера, Галеви исповедовал и проповедовал идею о том, что вера Израиля – мессианская, и в конце исторического пути человечества все народы Земли примут иудаизм: такова воля Божественного провидения! Из этого постулата логично вытекает вывод: во-первых, великий еврейский мыслитель вовсе не считал всё остальное человечество «гоями» и чаял надежду, что человечество рано или поздно сольётся в законе Моисеевом (что особо показательно, в самом еврейском мире Иегуду Галеви еретиком никто не считал и от церкви не отлучал – следовательно, его взгляды в иудейском мире никого особенно не шокировали!); во-вторых, и это главное, Галеви считал доказательством правоты своей веры как раз имевшее место исторически совсем недавно принятие Хазарией «веры Израиля». Важно, что Иегуда Галеви прекрасно знал: без прозелитизма его мессианская мечта неосуществима, и именно такой случай имел место в дельте Волги – а вовсе не примитивная узурпация власти «зловредными жидами» в стране несчастных бедных околпаченных хазар (как получается по версии Л. Гумилёва)… Вернёмся, однако, в IX-X вв. В политической жизни Хазарии того времени имеет место один факт, в котором содержится ключ ко всей последующей славянско-хазарской трагедии. Факт сей касается военной организации Хазарии. Как большинство азиатских государств того времени, Хазария содержала наёмное войско (7 тысяч человек постоянной гвардии в столице плюс провинциальные гарнизоны – всего до 12 тысяч человек). Это было весьма дорогое удовольствие – гонорары наёмников тогда (как и сейчас!) были баснословные. Несмотря на то, что финансовых документов Хазарии не сохранилось, можно – по аналогии с бюджетом Багдадского халифата, который известен – сделать вывод, что цены на воинов тогда были бешеные. (Вот, кстати, почему на Востоке так любили давать оружие в руки рабам – дешевле!). В Хазарии, однако, имелся присущий только этому государству нюанс. Вот что пишет об этом Л. Гумилёв: «Платя воинам большое жалованье, хазарское правительство предъявляло им оригинальное требование: войскам запрещалось терпеть поражение. Невыполнение боевого задания, т. е., бегство от противника, каралось смертью. Исключение 157

делалось только для предводителя и его заместителя, которые были не наёмники, а иудеи. Но зато подлежали конфискации их имущества, жёны и дети, которых у них на глазах царь раздаривал своим приближённым. Если же у них не было смягчающих обстоятельств, то их тоже казнили». Это может показаться страшным цинизмом (и чаще всего именно так это и оценивают), однако, в логике хазарским правителям не откажешь. Наёмничество (и иностранный легион тоже) для того, собственно, и создано, чтобы не проливать своей крови и не жертвовать жизнью соотечественников. Наёмников никогда и нигде не жалели (и не уважали!) и, уж коль они получают такое жалованье, то уж извольте отрабатывать! «Non offizio con benefizio» («Не служу без вознаграждения») – главный принцип средневековья, но и даром вознагражденье никто раздавать не собирается… В общем, финансировать неумелых вояк и трусов итильские владыки не желали (и были, со своей колокольни, правы). А то, что с материальной точки зрения, рисковать собой за хазарского царя было выгодно, показывает тот факт, что в желающих стать наёмниками недостатка не было никогда. И тут у правителей Итиля возникла проблема. Дело в том, что у Хазарии – в связи с конфликтами из-за контроля над Великим шёлковым путём – было два традиционных противника: Византия и государства Северного Ирана. Из-за последних и выросла проблема: традиционными поставщиками кадров для наёмной армии были как раз мусульмане (из Хорезма179 или Дейлема180), и они охотно и храбро сражались против любого противника … кроме своих единоверцев-мусульман. А с ними, как уже сказано, у хазар тоже были «недоразумения»! Вот почему для итильского правительства чрезвычайно важным был вопрос, где найти свободную высококвалифицированную и нейтральную (в религиозном смысле) военную силу. И тут на горизонте появился «вещий» Олег… IV. Я не случайно взял хрестоматийное прозвище прославленного варяга в кавычки, ибо то решение, которое он принял, было не только не «вещим» и не «мудрым», но фактически обернулось предательством интересов державы и народа, руководить которыми взялся Олег; а в перспективе едва не обернулось для формирующейся Руси подлинной катастрофой. Олег вступил в союз с Хазарией и фактически предоставил последней собственные вооружённые силы для решения нужных Хазарии военных проблем. Зачем это нужно было хазарам, мы уже говорили. А вот зачем это было нужно Олегу? Исключительно для того, чтобы «отмстить неразумным ромеям» за 904 г. И только! Ясно, что Киевской державе это совсем не было нужно: единственно, что могло привлекать в таких войнах и славян, и варягов – это возможность грабежа (очень, однако, подозреваю, что про 179 180

Современный край на западе Узбекистана. Современная североиранская область Гилян (древня Гиркания). 158

условия хазарского контракта киевским охотникам не сообщали!). Так или иначе, но факт остаётся фактом: хазары интересовались «воинственным народом страны русов, …которые воюют со всеми неверными, окружающими их, и выходят победителями» (из персидской хроники IX в.), и Олег из своекорыстных интересов продал им киевское «пушечное мясо». Заметим: варягов среди них – кот наплакал: в бой швырнули славян … Надо сказать, что этому акту предшествовали весьма туманные события. Как уже упоминалось ранее, в 885 г. Олег подчинил радимичей. Ранее они были данниками хазар (все без исключения тогдашние владыки делали одно и тоже – открыто или прикрыто грабили более слабых соседей!) и это, по идее, должно было спровоцировать конфликт. Кроме того, Кестлер сообщает изумительную подробность (отсутствующую у большинства российских авторов) – что будто бы до захвата Киева Олегом город «находился под хазарским сюзеренитетом»! Может быть, это всего лишь версия, но ясно одно – у Хазарии в регионе Поднепровья позиции были весьма сильными, и появление там ведомых варяжской верхушкой полян меняло всю геополитическую расстановку (как пишет Кестлер, «русы вгрызались в Хазарию, отбирая у неё славянских подданных»)… Любопытно, что в «Повести временных лет» именно в этом месте возникает «дырка» протяженностью в … 80 лет. Выходит, было о чём молчать… Быть может именно здесь и были и «мечи», и «пожары», и «буйный набег», но этого мы, наверное, уже не узнаем. Зато впоследствии мы видим Олега верным союзником Итиля (и, естественно, врагом Константинополя). И как же проявили себя воины Олега под хазарскими знамёнами? В 909-910 гг. присланное Олегом войско воюет за хазарские интересы на Каспии, и воюет, надо сказать, не очень – разгромив в 909 г. остров Абаскун, в следующем году русы терпят поражение у Мазандарана. В 913 г. огромная киевская флотилия (500 судов) атаковала и разграбила северное побережье Каспия. Сражения с местными войсками опять-таки прошли без особого успеха (обратите внимание: второе поражение подряд!), а затем Олегово воинство и вообще преподнесло сюрприз – обрушилось на Ширван и Баку, где правили… союзники хазар и «развернулись со свирепостью, свойственной их скандинавским вождям» (дословно как у Л. Гумилёва). После чего произошло следующее (в передаче Гумилёва): «Набрав много добычи, русы вернулись в Итиль, послали хазарскому царю условленную долю и остановились на отдых. Тогда мусульманская гвардия хазарского царя потребовала (! – Д. С.) от него разрешения отомстить русам за кровь мусульман и за полон женщин и детей. Царь разрешил (во-первых, два поражения – следовательно, двойное нарушение контракта; во-вторых, «самодеятельность» в Баку – Д. С.181), и в трёхдневной битве утомлённые походом русы потерпели поражение. Число погибших исчислено в 30 тысяч 181

А. Буровсакий полагает, что поведение итильского царя в данной ситуации может свидетельствовать о его неуверенности (и, может быть, зависимости от собственных наёмников). 159

человек. В плен не брали. Остатки русов бежали по Волге на север, но были истреблены буртасами и болгарами» (буртасы – волжские племена непонятного до сих пор происхождения). Таков итог политики Олега. Если учесть, что русы ещё подавляли древлян в 914 г. (тоже ради хазарских интересов!) и воевали с печенегами в 920 г. (впервые в истории восточного славянства – конфликт с печенегами, и опять-таки в пользу хазар!), то совсем не фантастичным представляется подсчёт в 40 тысяч киевских воинов, сложивших свои головы за чужие интересы. Абсолютно прав Л.Гумилёв, констатировав: «Поводов для восхваления Олега Вещего нет». Правда, информация Масуди об этих событиях (приводимая Кестлером), справедливости ради, не даёт основания прямолинейно считать сражавшиеся на Каспии киевские войска хазарскими наёмниками – потому их, скорее всего, и пощадили после двух поражений. Возможно, наёмничество было неофициальным, роковой «контракт» подписан не был, и Итиль просто негласно договорился с Киевом о совместных действиях (поэтому Олегово воинство и позволяло себе всё, что придёт в головушку), однако это не отменяет основного и главного – киевляне сражались на войне, им самим, в общем-то, не нужной (но очень нужной Итилю!) и гибли ни за что. Естественно, эти события не способствовали популярности варяжской правящей клики среди населения славянского Поднепровья. Очень показательно, что именно на этот временной отрезок приходятся летописные свидетельства о смерти Олега (912 г. по версии Лаврентьевской летописи) и, кроме того, хрестоматийный эпизод с укусом Олега змеёй носит характер достаточно таинственного ухода из жизни (между прочим, живущие в средней полосе России змеи не в состоянии прокусить кожаный сапог вроде того, который явно был на ноге у Олега в момент прощания со скелетом коня). Уж не помогли ли ему умереть?.. Единственно, что мы можем утверждать точно – это то, что сразу после ухода Олега имела место попытка круто поменять вектор киевской политики, и ответственность за это взял на себя возмужавший Игорь Старый. Драматическим событиям 30-40 гг. X века, о которых сейчас пойдёт речь, предшествовало резкое обострение византийско-хазарских отношений. В Константинополе в те годы у власти – т. н. Македонская династия (едва ли не самая сильная за всю историю Империи); кроме того, «эпоха Македонской династии была временем преобладания армян при дворе и в управлении» (Л.Гумилёв), а армяне, как известно – ревностные христиане, и потому межрелигиозное противостояние Итиля и Константинополя в эти годы достигает апогея. Обе стороны прибегают к террору против потенциальной «пятой колонны» у себя дома: ромейский император Роман Лекапин устраивает гонения на евреев, а итильский царь Иосиф «низверг много необрезанных» (т. е., убил много христиан). В этих условиях в Киеве решают радикально переменить фронт – поставить на Константинополь. 160

В хазарских источниках (Кембриджский аноним, еврейский автор XII в.) предводитель русов назван «Хельгу» (т. е., Олег). Согласно же «Повести временных лет», в это время в Киеве правит Игорь. Опять нестыковка, тем более что «Хельгу» назван «царём России». Впрочем, оба источника – и русский и еврейский – написаны через 200 лет после происходивших событий и могли что-то напутать… Ясно только одно: выступить против хазар Игоря-Хельгу (назовём его так) подбили эмиссары Романа Лекапина. В 939 г. русы внезапным ударом овладевают крепостью Самхерц (на берегу Керченского пролива). Одновременно другая рать, которой командует варяг Свенкельд (впервые мы встречаемся с этим персонажем древнерусской истории!) громит земли уличей – причерноморских славян, данников и союзников хазар, и в 940 г. после трёхлетней осады овладевает их столицей – городом Пересечен (недалеко от нынешней Одессы). Немедленно следуют ответные меры хазар. Армия хорезмских и дейлемских наёмников под командованием «досточтимого Песаха» (так у Кембриджского анонима) освободила Самхерц, отбросила русов от берегов Азовского моря, нанесла удар в Крым (т. е., уже против Византии), вырезала там три города и загнала всё греческое население под защиту стен Херсонеса (окраина современного Севастополя), после чего двинулась на север, в сторону Киева… И опять в летописях – провал! О том, что произошло, мы можем только догадываться и составить картину по последствиям событий 940 г. А они весьма красноречивы: отделилось и стало независимым Полоцкое княжество кривичей (с варяжской династией во главе), отпали от Киева покорённые в своё время Олегом живущие на левобережье Днепра северяне и радимичи, земли уличей и тиверцев (нынешняя Новороссия) попали в руки печенегов. В общем, похоже, рать Песаха учинила настоящий разгром. С этой минуты варяжские конунги Киева – уже не союзники, а вассалы Итиля (Масуди применительно к этому времени сообщает: «Русы и славяне составляют прислугу хазарского царя»). Попытка «переместить фронт» провалилась: хазарские владыки отнюдь не горели желанием упустить такой уникальный резерв «пушечного мяса»… К этому же времени относиться начало обложения населения Поднепровья данью в пользу хазар. Дань была не очень тяжкой (по беличьей шкурке «с дыма» – т. е., с избы), но, кроме того, согласно Нестору, русы были обязаны выдать хазарам мечи. И вот это последнее сообщение представляется странным. Во-первых, такая форма дани ни до, ни после никогда не встречалась; во-вторых, мечи хазарам были ни к чему (мусульманские наёмники воевали саблями); в-третьих, какой смысл разоружать славян, если их собираются бросить в бой за Хазарию (а вскоре именно это и произойдёт)? И.Ф. Гримберг высказала по этому поводу неожиданную и интересную мысль: по её версии под «мечом» нужно понимать… мужской половой орган. Несмотря на кажущуюся экстравагантность такой интерпретации, она представляется вполне вероятной. Меч как оружие с древнейших времён был магическим 161

фаллическим символом (даже по форме!)182, на Востоке слово «меч» употребляется как эвфемизм вместо слова «член», а выражения типа «старый хрен» или «хрыч» (аналог – тюркское слово «клыч», означающее одновременно воина, меч и фаллос) говорят сами за себя. В основе всего этого – обожествление пениса как символа мужественности и плодородия183. В общем, вполне возможно, что Ф. Гримберг права и дань «мечами» означает дань «мужами» – очередной «налог кровью» для нужд хазарского «военного ведомства». Последующие события вполне укладываются в эту схему. С 941 г. начинается «новая серия» хазарских военных акций руками русов – ещё более масштабная и катастрофичная, чем прежде. В 941 г. 10 тысяч кораблей (цифра на совести Нестора) высадили десант на северном побережье Малой Азии и … Предоставляю слово Л. Гумилёву: «Начались такие зверства, которые были непривычны даже в те времена. Русы пленных распинали, расстреливали из луков, вбивали гвозди в черепа; жгли монастыри и церкви… Всё это указывает на войну совсем иного характера, нежели прочие войны X в. Видимо, русские воины имели опытных и влиятельных инструкторов, и не только скандинавов» Действительно, такой войны Византия ещё не знала, да и молодая Русь тоже. Степень зверства здесь действительно «зашкаливает» (то, что Нестору не удалось это замять, свидетельствует о далеко зашедшей огласке этой позорной акции). Главное здесь – сам характер издевательств над безоружными греками: похоже, мы имеем дело с сознательной стилизацией под практику римских казней ранних христиан (т. е., с ритуальными антихристианскими убийствами). Распятия говорят сами за себя; расстрел из луков отсылает нас к мученичеству св. Себастиана, а вбитые в черепа гвозди напоминают о терновом венце Христа… Я уже не говорю про сожжения культовых сооружений – эта практика настолько кричащая, что не требует комментариев. И при этом «валить» всё на иудеев (как это в подтексте у Гумилёва) я бы не стал – хотя бы потому, что ни в одном иудеохристианском конфликте (коих было в I тысячелетие от Р.Х. несметное количество) никогда ничего подобного не было. Убийство (подчас садистские) были, но ритуальных – повторяю, никогда: это не в обычаях иудаизма. Похоже, всё-таки это «художества» варягов… Впрочем, возмездие было быстрым и жестоким: ромеи сбросили десант в Чёрное море и уничтожили всю флотилию «греческим огнём». Ни спасся никто. Спустя два года, в 943-944 гг., русов снова бросили в бой за царя Иосифа – на сей раз на Каспий, против правителя страны Арран Марзубана ибн Мухаммеда. Русы взяли крепость Бердаа (на берегу Куры) и … оказались там заблокированными подоспевшими к Марзубану войсками. В ежедневных стычках потери всё возрастали, и в довершении несчастий в стане киевлян началась жуткая эпидемия дизентерии. После гибели своего 182

Вспомните, какие ритуалы с мечом были в ходу у викингов и самураев. На писаницах Сибири можно встретить изображения духов с… несколькими фаллосами (так эффективней!) 183

162

предводителя русы с боем прорвались из блокады и уплыли в Хазарию. И… след их потерялся. На Русь не вернулся ни один из 20 тысяч участников похода. И летописи хранят молчание. Куда же они делись? Вспомните про условия хазарского «контракта»: потерпевших поражение… что с ними делают? Вот вам и разгадка. Прав был Л. Гумилёв, назвав события 943-944 гг. Арранской катастрофой… Теперь, надеюсь, понятно, почему русские историки ругают хазар? Во что обошлось всё это Руси? Если верить Масуди, в 913 г. погибло до 50 тысяч человек, в 941-944 гг. – столько же. В. Мавродин, анализируя летописи, сбавил цифру вдвое. Но в любом случае, гибель от 50 до 100 тысяч воинов для тогдашней Руси – цифра ужасающая, даже вне зависимости от того, что погибли они за чужие интересы. И нелепо было бы винить в этом хазар: они использовали наёмников со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но варяжским правителям Киева прощения нет и быть не может: как Олегу, втравившему Киевскую державу во всю эту мясорубку, так и Игорю, столь неудачно попытавшегося «спрыгнуть с подножки» и затем полностью продолжившего политику своего «вещего» опекуна. «Эти конунги, – пишет Л. Гумилёв, – «блестяще» проиграли все войны… Омерзительно, что они, перехватив инициативу, довели страну до полного развала и превратили её в вассала хазарских царей… Это такая безответственность, такое пренебрежение к обязанностям правителя, что любые оправдания неуместны. Однако, малочисленные варяжские дружины не могли бы держаться в чужой стране без поддержки каких-то групп местного населения. Эти проваряжские «гостомыслы», пожалуй, виноваты больше всех других, так как жертвовали своей родиной и жизнью своих соплеменников ради своих корыстных интересов». Сей приговор может считаться окончательным… V. Финал хазарской трагедии (вернее, его заставка) начался всё в том же 944 г. Согласно летописи, Игорь Старый с флотом вновь пошёл на Константинополь (по «греческому огню», что ли, соскучился?). Опять, наверное, хазары погнали… На сей раз, однако, всё обошлось: ромеи предложили компромиссные условия мира, который и был заключён в конце 944 г. А. Шахматов считал, что Игоря с флотом не было, поскольку, вопервых, по времени это совпадает с Арранской трагедией; во-вторых, на дворе была осень – время «полюдья». Дальнейшие события подтверждают его версию. Осенью того же года Игорь отправился собирать дань с древлян. И… решил «сэкономить на технике безопасности», взяв с собой лишь малое число дружинников (похоже, у него были серьёзные финансовые проблемы – а иначе зачем такой риск?). Трагический финал общеизвестен: древлянский князь Мал и его люди, увидев, что ненавистный варяжский конунг «наехал» на них почти без «секьюрити», схватили его, привязали к двум деревьям и со 163

словами «Се князя убихом русскаго» устроили ему «размычку» – разорвали надвое. Это произошло в древлянском городе Искоростень. Такова каноническая версия. А. Шахматов, тщательно проанализировав многие летописи, вносит следующую показательную коррективу. В расправе над Игорем участвовали не только древляне, но и … дружина Свенельда (причём, по Шахматову, главным «киллером» Игоря был сын Свенельда, Мстислав Лютый). Это, конечно, версия, но… Посмотрим, что произошло дальше, и выводы напросятся сами собой. После гибели Игоря наступило «междукняжие». Официальный сын и наследник Игоря – Святослав (или по-варяжски – Сфендислейф) родился в 942 г. (по данным летописи). Уже давно имеются сомнения, был ли Святослав сыном Игоря – на это намекают некоторые летописные детали. Так, если верить Нестору, к моменту рождения Святослава Игорю было… 66 лет, а его жене 50. Учитывая реалии того времени, это абсолютно исключено. Но даже не это самое главное. Регентшей при малолетнем Святославе стала княжна Ольга – легендарное лицо русской истории. Впервые она дебютирует как исторический деятель после убийства Игоря, и потому её прошлое для нас по сей день – загадка (имя откровенно скандинавское184, родом, если верить преданию – из Пскова, существовала и «болгарская» версия её генеалогии). Ближайшим к ней человеком, фактически главой управления и главнокомандующим, станет Свенельд; учителем («кормильцем») малолетнего Святослава будет Асмуд – варяг, как и Свенельд. Вроде бы всё по-прежнему, а на самом деле? Первое, что должна по идее сделать Ольга, став правительницей, – отомстить за смерть мужа. Согласно Нестору, она это и делает: изобилующая садистическими подробностями расправа с древлянскими послами (с помощью закапывания их живьём и сожжением искоростеньской делегации в бане185) и с самим городом Искоростенем (методом собирания с него дани почтовыми голубями, а затем отправки их обратно в виде «живых факелов», с привязанной к лапкам зажжённой паклей) – уже хрестоматия (кстати, весь рассказ о сожжении Искоростеня носит неправдоподобный и откровенно фольклорный характер186). Единственно, что достоверно – это то, что в 946 году Свенельд «возложил на древлян дань тяжку» (значит, вернул их под 184

Скандинавское «Хельга» – «священная». А. Кестлер называет княгиню «варяжской амазонкой». 185 Сама форма расправы с древлянскими послами почти буквально скопирована с… существовавшего в Скандинавии языческого ритуала жертвоприношения (многократно описанного в исландских сагах – например, в «Саге о Гисли». В свете изложенного ниже сей факт также заставляет задуматься о том, что данная часть несторовского рассказа вновь может носить легендарный и даже откровенно «литературный» характер. 186 Совсем интересно, что русские летописи, написанные уже в эпоху принятия христианства, совершенно не осуждают Ольгу за эти жестокие и чисто языческие деяния – скорее даже наоборот. Объясняется это, конечно, последующим крещением и канонизацией княгини. 164

юрисдикцию Киева), а год спустя Ольга самолично обложила данью Новгородский Север. Но главное в том, что видимость варяжского окружения Ольги не должна вводить нас в заблуждение. Во-первых, это варяги уже откровенно обрусевшие (вспомним, что сына Свенельда зовут Мстислав Лютый!), а во-вторых… Д. Балашов, как уже упоминалось ранее, охарактеризовал ситуацию следующим образом: «Оттеснив варягов, к власти приходят древляне». Именно так, если вспомнить, что сын князя Мала, Добрыня, впоследствии станет первым человеком при дворе князя Владимира, сына Святослава. Т. е., именно то племя, которое и убило Игоря, становится основой для формирования новой властной элиты! В данном свете рассказ о репрессиях Ольги в древлянской земле выглядит «баснословно», как сказал бы Н. Карамзин. Да и не было у Ольги необходимости в этих репрессиях, ибо перед ней стояла совсем иная задача. Ольга, первая в истории России женщинаправитель, по сути дела встала перед сложнейшим клубком проблем: шла смена правящей элиты (по сути, её ославянивание, т.е. фактическое освобождение от варяжского засилья), на внешнеполитическом фронте необходимо было переориентироваться с Итиля на Империю (что так и не сумел сделать Игорь) и при этом не «спугнуть» хазар и не спровоцировать их на карательные меры в духе «подвигов» Песаха. Всё это было проведено с блеском. В 957 г. Ольга отправляется в Константинополь и заключает договор с императором Константином Багрянородным (об этой поездке у нас будет подробный разговор в следующей лекции). Вообще она ведёт себя в эти годы столь активно и, я бы сказал, эффектно, что представляется возможным не поверить Нестору в плане сообщенного им возраста Ольги. По его данным, ей в 957 г. 64 года: для реалий X в. это – глубокая старость, чего никак не скажешь про Ольгу тех лет. Впрочем, к этой проблеме мы ещё вернёмся впоследствии, а пока вернёмся к хазарам. Для царя Иосифа это время – достаточно трудное. Международная обстановка в 50-х гг. Х в. осложнялась (распад империи Каролингов в Европе, империи Тан в Китае и грядущий крах державы Саманидов в Средней Азии парализовали торговлю на Великом шёлковом пути и, естественно, подорвали хазарский бюджет). Поэтому Иосиф пропустил момент усиления Киева и тем подписал приговор себе и своей стране. Возможность повторить поход Песаха и задушить в зародыше саму идею контрудара русов (а ещё лучше – попытку отстранения варягов от власти) была им безнадёжно упущена. В результате он начал войну с Киевом лишь после 957 г. (т. е., после константинопольского вояжа Ольги), в ситуации, когда у Руси уже был мощный союзник. Это сразу же поставило Хазарию в крайне невыгодное положение, поскольку первым же последствием союза Ольги с Империей явился союз Киева с венграми и печенегами – союзниками ромеев и врагами хазар. Воинственные кочевники снабжали славян продовольствием, конной силой и эффективным оружием – саблями, а также сами вливались в ряды антихазарского войска (причём создавалась ситуация, 165

когда удар по дельте Волги мог быть нанесён и со стороны реки – славянами, и со стороны степей). В этих условиях Иосиф мог решиться только на оборонительную войну, в чём он и расписался, сообщая в дипломатической переписке багдадскому халифу Абдеррахману III: «Я живу у входа в реку и не пускаю русов, прибывающих на кораблях… Я веду с ними упорную войну: если б я их оставил в покое, они уничтожили бы всю страну мусульман.» Из этого письма становится ясно, что к 960 г. (когда оно было написано) Хазария уже напоминала осаждённую крепость, теснимую с Волги киевским флотом (и, как мы знаем, венгеро-печенежской конницей из степи). Т. е., инициатива была прочно перехвачена противниками хазар. Кровавая развязка наступила в 964 г. В этом году мы впервые видим возмужавшего Святослава – сына Ольги. Теперь он – муж, князь, полководец: именно ему, «Александру Великому нашей истории» (Н. Карамзин) волею судеб выпала роль «терминатора» Хазарии. Сравнение с Александром Македонским родилось не на пустом месте: по масштабу и грандиозности поход 964 г. не намного уступает подвигам великого македонца. Итак, русские ладьи с десантом спустились в дельту Волги до Итиля, а союзные Святославу степняки прорвались к Тереку. Спасения не было, «но потомки иудеев и тюрков проявили древнюю храбрость (значит, сражались до конца! – Д.С.): вряд ли кто из побеждённых остался в живых» (Л. Гумилёв). Расправа была безжалостной: хазарские города один за другим пали под ударами войск Святослава и были разорены так, что по сей день археологи не могут ничего обнаружить. Хазария была не просто разгромлена, а в прямом смысле стёрта с лица земли: не осталось ничего – ни городов, ни виноградников, ни самой восьмисотлетней цивилизации. Иудаизм на Волге бесследно исчез. К 969 г. всё было кончено. Уцелел лишь город Тьмуторакань на Таманском полуострове, и у него будет особенная судьба… (А. Кестлер, впрочем, замечает: «Разрушение Саркела в 965 г. символизировало конец Хазарской империи, но не хазарского государства – точно так же, как конец Австро-Венгерской империи в 1918 г. не стал концом Австрии как национального государства. Хазарский контроль над далекими славянскими племенами, простиравшийся, как мы видели, до верховьев Днепра, остался в прошлом, но сердце Хазарии, бившееся между Кавказом, Волгой и Доном, осталось нетронутым. Подступы к Каспийскому морю оставались закрыты для русов, и об их попытках снова туда прорваться более ничего не было слышно». Несомненно, однако, что речь в данном случае должна идти о существовании остатков народа, но никак не государства). Таков был трагический финал Хазарского каганата. Судьба же населявшего его народов оказалась очень сложной и причудливой. Еврейская диаспора Хазарии снова (в который раз) сменила место проживания и обосновалась в Дагестане, где их потомки живут и поныне (т. н., горные

166

евреи, или таты)187. О караимах мы уже говорили (и мы ещё встретимся с ними – в разговоре о Великом княжестве Литовском). Многие хазарскоеврейские метисы устремились в Европу (присоединяясь к любым переселенцам в том направлении – например, к венграм): А. Кестлер даже полагает, что «большинство восточноевропейских евреев имеет кавказское (т. е., хазарское – Д. С.) происхождение»188. Часть собственно хазар, принявшая ислам и смешавшаяся с тюркоязычными половцами, впоследствии станет астраханскими татарами (астраханский кремль сложен из кирпичей, употреблявшихся ещё в градостроительстве Итиля!). Самая же интересная судьба будет у той части хазар, которая приняла христианство. Потомки их, перемешавшись в низовьях Дона с племенем «чиков», а впоследствии и со славянами, создаст на Дону и на Тереке оригинальный этнос бродников (буквально «живущие на бродах») – полуразбойничийполуохотничий народ, восточно-европейский аналог свирепых жужаней. Под этим названием они проживут до XV века, а после сменят этноним и станут называться казаками (южно-уральское самоназвание казачества «казара» – от слова «хазары»). Таким образом, в жилах донских и терских казаков (а учитывая дальнейшие судьбы казачества – и всех остальных, исключая только кубанских) течёт кровь хазар. Да и в культуре и этнографии казачества очень много хазарских черт (начиная с характерных шапок со свешивающимся на сторону матерчатым верхом и кончая многими сюжетами фольклора). О хазарских корнях казаков сообщали в своё время ещё польские историки XVI в. М. Бельский и М. Стрыйковский (заставшие много из того, что сегодня кануло в Лету, и обладавшие многими утраченными ныне документами), а позднее – В. Татищев (в XVIII в.) и архиепископ Георгий Кониский (в XIX в.). Так что судьба впоследствии свела потомков русов и хазар в одном народе и одной стране… Для Древней же Руси разгром Хазарии стал событием рубежным. Закончился «младенческий период нашей истории» (по выражению А. Йирасека) и наступила «эпоха нерешённости» (по выражению Л. Гумилёва). Перед освободившейся от варяжско-хазарской зависимости Русью встали новые проблемы, связанные с необходимостью принять решения в области духовной и цивилизационной – проблема выхода из мира языческоварварского в мир цивилизованных держав, и в связи с этим – проблема выбора веры. Об этом и пойдёт речь в следующей лекции. Остаётся только сказать, что борьба с хазарами обильно отражена в русском героическом эпосе. В числе противников Ильи Муромца встречается «богатырь Жидовин из земли Жидовинской»; упоминаются богатыри Саул, Михайло Козарин, «витязи жидове козарские». В былинах они обрисованы

187

Сын владимирского князя Андрея Боголюбского (о нём – рассказа впереди) Георгий после убийства отца заговорщиками бежал в Дагестан «к еврейскому князю». 188 Эта версия, надо сказать, большинством еврейских интеллектуалов в мире воспринята достаточно негативно. 167

как сильные и достойные противники189. Что ж – создатели эпоса проявили такт и объективность, которых зачастую так не хватает многим современным историкам…

189

В былине «Застава богатырская и встреча Ильи Муромца с жидовином», Илья, победив могучего «жидовина» (последний сражался палицей «весом в 90 пудов»), квалифицирует свою победу как самую трудную в своей жизни. 168

ГЛАВА 7. «ВОССИЯ МИРОВИ СВЕТ РАЗУМА» (историческое мгновение – крещение Руси). I. Крещение Руси.… Этот исторический акт справедливо считается кульминацией в истории Киевской Руси. О нем исписаны горы литературы (даже в советскую эпоху эта тема никогда не была закрытой: правда всегда преобладала «разоблачительная» антирелигиозная тональность). Крещение Руси для отечественной истории – сакральный акт в прямом и переносном смысле слова (в последнее десятилетие именно такая трактовка этого события стала усиливаться и преобладать). Общеизвестно описание Крещения Руси в «Повести временных лет»: красочная картина, нарисованная Нестором, знакома всем со школьных лет. Кажется, здесь все ясно и понятно. Кажется…. На самом деле есть, по меньшей мере, пять принципиальных моментов, по которым «каноническая» картина может быть скорректирована. И дело не в «ревизионизме» автора этих строк, а в том, что (как это ни неожиданно звучит), на данную тему никогда не было объективного разговора: всегда спектр мнений колебался между «благолепно»-официозной точкой зрения (в имперскую и постсоветскую эпохи) и огульно-критической (в советские годы). Количественно и качественно преобладает первый вариант: в царское время лишь единицы (например, П.Чаадаев) отваживались проникнуть объективно-аналитическим скальпелем в эту «заповедную рощу». Итак, вот эти пять пунктов: 1. У нас сейчас есть очень весомые основания, чтобы отнестись к несторовскому рассказу критически. И дело не в том, что Нестор что-то напутал или тем более фальсифицировал: просто он жил в XII веке и за прошедшие 800 лет историческая наука, мягко говоря, немножко сдвинулась с места и накопила некоторое количество новых (по сравнению с XII веком) материалов и документов. В конце концов это абсолютно нормальный процесс: любого историка древности и средневековья (начиная с Геродота и Сыма Цяня) современная наука проводит через своеобразный «детектор верификации» (проверяемости) – почему же для Нестора делить исключение? Кроме того, мы прекрасно знаем – и об этом уже шла речь, – что Нестор достаточно вольно обращался с факторологией и к тому же был достаточно пристрастным (и зависимым от соцзаказчика – Святополка II) летописцем. Как увидим впоследствии, субъективизм автора «Повести» достигает своего апогея именно в рассказе о Крещении Руси. 2. Разговор о Крещении Руси всегда идет в плоскости исключительно русской, как абсолютно внутреннее дело Киевской державы (так сказать, с Киевской колокольни и только с нее!) Однако, во-первых (как сказал А.. Солженицын в своей Нобелевской лекции), «внутренних дел на нашей планете уже не осталось» (и это, в общем, справедливо применительно и к X веку!); во-вторых, у Крещения Руси безусловно имеется немалый 169

международный аспект. Игнорировать его (как привычно и происходит) – значит, резко обеднять картину и искажать историческую перспективу. Поэтому разговор о Крещении Руси (даже если речь идет об абсолютно «канонической», хрестоматийной версии происходившего) необходимо поставить в более широкую систему координат. 3. Необходимо раз и навсегда отказаться от благостно-«житийного» тона в обрисовке данного исторического феномена. Как реакция на советский атеистический суперкритицизм, он вполне психологически понятен и оправдан, как научный подход – однозначно нет. Сбиться на подобный тон в данном случае чрезвычайно легко, ибо речь идет вроде бы о событии церковном (тем более что несколько главных участников событий канонизированы). «Богословско-иконографическое» отношение к проблеме здесь выглядит уместным и даже вполне приветствуется (даже такой великий «возмутитель спокойствия», как Л. Гумилев, в своей речи на 1000-летии Крещения Руси перед членами Святейшего Синода сознательно или бессознательно сбился именно на такую интонацию). Однако нельзя забывать, что Крещение Руси было шагом по преимуществу политическим; чисто религиозные (и вообще духовные) моменты играли тут, безусловно, подчиненную роль. А политика – эта вещь всегда бесконечно далекая от всякой благостности. Поэтому страсти – вполне земные и подчас совершенно неевангельские – кипели у участников тех событий нисколько не меньше, чем, скажем, во время Потсдамской конференции или Беловежского сговора. Не учитывать этого – значит просто либо ничего не понять в истории Крещения Руси, либо выступить лжесвидетелем. 4. Этот пункт – самый важный. Традиционно Крещение Руси воспринимают и изображают в качестве одномоментного акта (отсюда и хрестоматийная датировка – 988 г.). На самом же деле это был процесс, проходивший неоднолинейно (с переменными результатами) на протяжении порядка 150 лет (а предыстория уходит еще глубже в толщу истории). Кстати, так проходило крещение всех без исключения народов, принимавших христианство (и не только христианство, но и любую другую монотеистическую религию!). Традиционные верования не сдавали позиций без сопротивления, подчас упорного и жестокого, поэтому чаша весов неоднократно склонялась то в ту, то в другую сторону (так было и в Европе!) и длительное время исход этой борьбы не казался никому предопределенным – как нам сейчас. За обеими спорящими сторонами стояли конкретные политические силы и персоналии, имевшие своих друзей и врагов и на Руси, и за ее пределами (и это тысячекратно усложняло положение). Поэтому рассказ надо вести не о 988 годе (во всяком случае, не в первую голову о нем), а рассмотреть весь указанный исторический период, особенно его кульминационный отрезок – с 969 по 988 годы. Здесь же сосредоточено огромное множество исторических «белых пятен» и «черных дыр», так что на этом пути нас ждет немало неожиданностей и «крутых поворотов». 5. Наконец, существует и еще один парадоксальный аспект проблемы. Поскольку Крещение было выбором веры (так это описано у Нестора), и – от 170

себя добавлю – выбором пути, по которому пойдет Русь, и цивилизации, в которой ей придется существовать, то очень остро перед историком встает вопрос возможных альтернативных путей, по которым могла пойти, но не пошла страна (и отсюда – многочисленные «виртуальные реальности», которые можно смоделировать: а что было бы, если б…). Обычно так вопрос не ставится: более того – религиозные ортодоксы сочтут такую постановку вопроса кощунственной. На самом деле ничего тут крамольного нет, и ничьих религиозных чувств я не собираюсь задевать. Но обойти этот вопрос просто нельзя, поскольку, во-первых, для историка это просто трусость; вовторых, сама постановка вопроса о выборе предполагает, что выбирают из нескольких равных возможностей (и отмахнуться от всех остальных только потому, что ими не воспользовались, нелепо и ненаучно); в-третьих, выбор 988 года зафиксировал определённую историко-цивилизационную флуктуацию, определенные закономерности цивилизации, менталитета и законов развития России на 1000 с лишним лет вперед и фактически определил ее очень непростой и подчас драматичный по сути цивилизационно-культурный статус (о котором, как увидим впоследствии, уже не одно столетие яростно спорят российские интеллектуалы). Так что вопрос о «виртуальностях» и альтернативных вариантах цивилизационного выбора России – вопрос отнюдь не праздный, поскольку событию 988 года были своего рода «точкой бифуркации» (развилкой) российского исторического пути. Разобраться в этом клубке проблем мы просто обязаны. Засим разрешите приступить. II. Когда имели место первые шаги христианизации на землях будущей Руси? Ни один историк на сегодняшний день не даст точного ответа. Зато любой представитель церкви, не задумываясь, скажет: со времен Андрея Первозванного (т.е., с I в. от Р.Х.). Согласно преданию он «благословил горы Киевские»… Вот и первая проблема в нашем разговоре. Письменных источников документального характера (таких, чтобы носили неапокрифический оттенок) не имеется. Весь сюжет о поездке Андрея Первозванного «к скифам» (к этой формулировке мы еще вернемся) содержатся в Священном предании – как, впрочем, и о странствиях всех остальных апостолов (исключая Павла): Фомы в Индии, Матфея в Африке, даже в некоторой степени Петра в Риме. Это не означает, что во всем этом нет рационального зерна: люди того времени (на Востоке особенно) обладали прекрасной тренированной памятью и умели чуть ли не столетиями передавать информацию из уст в уста. Так, письменное жизнеописания Будды было сделано спустя 4 столетия после его смерти, Талмуд (первоначально – еврейское изустное Священное предание) просуществовал в изустном виде почти тысячелетие, а практически все эпосы (русские былины, германская «Эдда», финская «Калевала», армянский «Сасунци Давид», бурятский 171

«Гэсэр», калмыцкий «Джангар», киргизский «Манас», Азербайджанский «Кёр-оглы», туркменский «Гороглы», таджикский «Гуругли», латышский «Лачплесис», эстонский «Калевипоэг» и другие) были записаны только в XIX-XX вв. после почти двухтысячелетнего устного существования! Другое дело, что при таком бытовании информативная сторона дела неизбежно искажалась и историческая ценность большинства подобных источников сравнительно невелика. Так обстоит дело и в случае с Андреем Первозванным. Например, такой штрих, как поездка в «Скифию». Что это за страна? Ведь исторические скифы к I в. были уже давно мертвы – их повсеместно (кроме Крыма) истребили сарматы. А «Скифия» в смысле «страна славян» (так будут называть Киевскую державу византийцы) – термин на несколько столетий более поздний. Так к кому же ездил апостол? Кто конкретно мог слышать его проповедь на Днепре в I в. н. э.? Не впадая в ненаучную фантастику, следует признать: пока не знаю. И – учитывая отсутствие письменных свидетельств – сама поездка пока все-таки под большим сомнением (да простит меня Господь, но я пишу все-таки не житие…). Но главное – в другом. Версия о днепровском вояже Андрея вызывает сомнение прежде всего потому, что она была очень нужна и выгодна Руси. Настолько нужна, что ее не грех было и придумать. И вот почему. Согласно фундаментальной церковной традиции, только церковь, основанная одним из апостолов (она так и называлась – «апостольская») является вполне истинной (такая церковь, как тогда говорили – «мать христиан»). Церкви же, не имевшие «апостольского благословения», а принявшие эстафету христианства через «материнские» церкви, считались «дочерними», т. е., на ранг ниже. И, следовательно, они не могли иметь автокефалии (церковной самостоятельности), канонически зависели от «материнских» церквей (такая точка зрения освящена святоотеческим авторитетом – например, авторитетом Тертуллиана). При такой постановке вопроса проблема приезда (или не приезда) того или иного апостола «не горы Киевские» становилась уже не религиозной, но политической проблемой: от этого зависел статус будущей национальной церкви (а через нее и – государство). Вот почему «благословение апостола Андрея» станет для будущей русской церкви фактом идеологическим. И именно поэтому история посещения Андреем Поднепровья вызывает у меня обоснованные сомнения: слишком много в данной версии политической ангажированности. Идеология для науки – фактор всегда неблагоприятный… Твердо, оставаясь на почве документа, можно уверенно говорить о следующей дате: 867 год. В этом году миссионеры, присланные константинопольским патриархом Фотием, обратили в христианство часть населения Киева. Полное (в масштабах хотя бы города) крещение тогда не состоялось и не могло состояться – хотя бы в силу нарастающего сопротивления язычников. Однако с этого момента в Киеве существует христианская колония, причем весьма влиятельная. Достаточно сказать, что она просуществовала до 988 года (т. е., до официальной даты Крещения 172

Руси) 120 лет и на протяжении этого временного отрезка ее влияние – в т. ч. политическое – все время возрастало (в чем мы убедимся ниже). Это вполне логично и объяснимо: киевская христианская колония была тесно связана с Византией (по сути дела являясь проимперским лобби), что – в условиях мира с Империей, разумеется – обеспечивало христианскому анклаву на Днепре определенные гарантии и даже некую привилегированность. Однако в случае языческого реванша или резкого охлаждения отношений с Константинополем та же ситуация могла обернуться против киевских христиан (и мы далее увидим, что так оно и происходило). Во всяком случае, политически киевская колония стала центром столкновения многих интересов, и страсти вокруг нее все это время кипели самые напряженные. Надо сказать, что, помимо христианской колонии, в Киеве была еще и иудейская, причем тоже не слабая. Это тоже вполне объяснимо – на сей раз ее патроном была Хазария (учитывая все то, о чем шла речь в предыдущей лекции, несложно сделать вывод о том, что, пока между Киевом и Итилем существовал союз, киевские иудеи чувствовали поддержку хазар и в свою очередь лоббировали их). Иудейская колония так же просуществовала весьма долго – как минимум до 1116 г. (о событиях этого года речь пойдет в последующей лекции); в описываемый период она процветала. Вот что сообщает Г. Вернадский: «Главным центром иудаизма древней Руси был Киев. Еврейская колония существовала там с хазарского периода (она и называлась «Козары» – Д.С.). В XII в. одни из городских ворот Киева были известны как Еврейские ворота, что является свидетельством принадлежности евреям этой части города и значительного их количества в Киеве. Евреи играли значительную роль как в коммерческой, так и в интеллектуальной жизни Киевской Руси.» Здесь встает вопрос: кто были киевские иудеи с этнической точки зрения? (Вспоминая хазарские реалии, можно утверждать, что вопрос это не столь элементарен, как кажется). Целый ряд авторов, например, А. Кузьмин, Г. Вернадский, А. Бушков, А. Буровский – считают, что киевские иудеи были славянами; Л. Гумилев и Д. Лихачев утверждают, что эта точка зрения устарела. Истина, скорее всего, где-то посередине. Несомненно, большая часть киевских иудеев была евреями – это показывают те же события 1116 г., к которым нам предстоит вернуться впоследствии. Но, тем не менее, отрицать возможность обращения части местного населения в иудаизм мы не можем – по причинам, изложенным в предыдущей лекции (А. Буровский даже, слегка преувеличивая, называет иудаизм «первой единобожной верой Руси» и квалифицирует иудеев как «коренной народ Руси»). Г. Вернадский констатировал, что «по крайней мере, один из русских епископов того периода, Лука Жидята из Новгорода был, как мы можем полагать, еврейского происхождения» – следовательно, между разными конфессиональными общностями в то время не было «китайской стены»! В. Татищев упоминал о примечательной детали: согласно его изысканиям, киевские иудеи говорили на славянском языке (впрочем, это мог быть и разновидность языка идиш – впоследствии жившие в черте оседлости евреи часто пользовались неким 173

фантастическим воляпюком, «гремучей смесью» из идиш и элементов русско-украинско-польско-белорусских говоров). А. Бушков обращает внимание на следующий момент: «в XII веке встречается общество «Жидиславович», которое могло образоваться только от имени «Жидислав». В общем – учитывая, что в данный исторический период монотеизм еще только утверждался на Руси и его конкретная форма еще не определилась – иудаизм мог распространяться и таким образом, вширь. Это относится ко всему отрезку времени, рассматриваемому нами – вплоть до тех времен, когда крещение как официальный акт уже состоялось (и даже некоторое время после). «У иудаизма были шансы на победу» – пишет Л. Гумилев, а Г. Вернадский отмечает: «Иудаизм имел сильное влияние на русских в этот период, в результате чего русские епископы, подобные Иллариону Киевскому и Кириллу Туровскому (а также и прославленному деятелю «черного духовенства», Феодосию Печерскому – Д. С.) в своих проповедях уделяли значительное внимание взаимосвязи иудаизма с христианством.» От себя добавлю – уделяли с позиций жесточайшей конкурентной борьбы (жесткой и не всегда корректной полемике с иудеями посвящено все первое наиболее значительное сочинение древнерусской литературы – «Слово о законе и благодати» Иллариона Киевского). Сам накал полемики указывает на то, что оппонент был серьезный, и шансы у него были немалые. Но в исторической перспективе ясно, что иудаизм проиграл спор за души, как минимум, с того момента, когда пала Хазария – с этой минуты у иудейской колонии не стало могущественного покровителя и борьба, равновесомая в сфере интеллектуальной (тут иудеи были в своей стихии, оттого и сумели продержаться до XII века), была проиграна политически. Да и отсутствие прозелитизма как системы ставило иудейскую колонию в невыгодное положение в сравнении с христианской. Однако главным противником христианства (и монотеизма вообще!) на Руси оставалось, естественно, язычество. Здесь тоже не все так просто, как кажется. Во-первых, смена традиционных языческих верований на ту или иную форму монотеизма никогда и нигде не проходило одномоментно. Дохристианские (или доисламские, добуддистские и т.д.) религиозные системы не собирались сдаваться без боя и неоднократно «предпринимали контратаки». В результате т. н. «языческая реакция» – реванш прежней веры – был системой практически во всех странах Европы, начиная с Римской империи и кончая Литвой – последним по времени государством Европы, где язычество продержалось как официоз до XV века. Зачастую «приливы и отливы» такого рода происходили по нескольку раз и борьба часто принимала формы самые жестокие и трагические: так было, например, в Германии (особенно в Саксонии и на севере), в Болгарии и Сербии (крестителю Болгарии Борису Михаилу I пришлось вырезать до грудных младенцев 70 семейств бояр-язычников и ослепить собственного старшего сына Владимира-Расате) и в странах Скандинавии, что нам очень пригодится впоследствии. 174

Во-вторых (и об этом обычно забывают), если христиане-неофиты в той или иной стране искали поддержки и помощи в христианских странах, откуда к ним шла новая вера, то и язычники «кооперировались» между собой в этой борьбе. Известно, к примеру, что язычники в Швеции и в землях славян-ободритов (современный Мекленбург, ФРГ) фактически сотрудничали в деле противостояния христианству (если можно назвать «сотрудничеством» синхронное сожжение христианских городов на побережье Северного моря!). Наиболее известный пример такого взаимодействия язычников мы наблюдаем как раз на Руси, и вот почему. К местным «ревнителям старины» (коих было, сами понимаете, не мало, особенно вне городов) мощно прибавились варяги. Вспомним, что в классическую эпоху викингов Скандинавия была сплошь языческой (с этой точки зрения походы викингов на христианизированную уже Европу можно вообще воспринимать как «контрудар» языческого мира). Впоследствии же, когда волна христианизации накрыла и Скандинавию (там этот процесс шел крайне болезненно, с многочисленными «языческими реакциями» и кровавыми репрессиями «принявших крест» королей против упорствовавших традиционалистов), «Швеция и Норвегия стали рассадниками воинствующего язычества, неуклонно вытесняемого со своей родины» (Л. Гумилев). Т. е., варяжская эмиграция активно подпитывала восточнославянское язычество, причем главным его «отстойником» становились дружины князей (ибо больше всего варягов оседало именно там). А это, в свою очередь, весьма существенно влияло и на политическую ситуацию, т. к. игнорировать позицию дружины ни один князь просто не имел право – это было «чревато». Тем более что язычники, местные и пришлые, кооперировались как на основе бессознательной (неосознанное единство по принципу «враг врага – друг»), так и вполне сознательно («варяги стремились наверстать на чужбине потерянное дома», по словам Л. Гумилева). Следы такой «кооперации» четко прослеживаются в языческом пантеоне Руси X века, когда, тесня старых богов, на «Олимп» стремительно прорывается Перун (Перкунас) – пришлое балто-скандинавское военное божество. (Впрочем, было среди варягов и немало христиан, как увидим далее). В этой связи необходимо вспомнить недоказанную до конца, но очень популярную версию о христианстве Аскольда. Если это так, то, во-первых, начальная христианизация зашла весьма далеко (напомним 867 г. – это как раз эпоха Аскольда); во-вторых, захват Киева Олегом (язычником!) и убийство им Аскольда можно рассматривать как языческую реакцию. Собственно так оно и было при любых обстоятельствах (даже если версия об Аскольде – миф), поскольку крещение после 882 г. отодвинулось на век с лишним. Кроме того, отметим роль Новгорода как чисто языческого центра, откуда Олег со товарищи шел на уже христианизирующийся Киев (все логично: Новгород ближе всех к Скандинавии, откуда идет языческая эмиграция, там все «антихристианские силы» и скапливаются; да еще не забудем что среди составных частей новгородского населения немало 175

балтийских славян и местных финнов, также убежденных язычников). Как увидим впоследствии, Новгород и во время собственно Крещения Руси займет самую непримиримую позицию по этому вопросу во всей стране (и станет единственным городом Руси, где «христианизаторам» придется прибегнуть к грубой силе!). III. Второй важнейший рубеж на пути к христианизации Руси – 957 г., поездка княгини Ольги в Константинополь. И снова клубок неожиданностей! Рассказ Нестора о пикантных подробностях этого вояжа (император, по Нестору, пленился красотой Ольги и … предложил ей руку и сердце, на что она очень остроумно и изящно отвела его притязания), равно как и о крещении Ольги в Царьграде, общеизвестен и… абсолютно неправдоподобен. Причем во всех деталях. Прежде всего, фантастичен весь рассказ о матримониальных поползновениях императора. Суть в том, что император сей – его имя Константин VII Багрянородный – был (как уже упоминалось) одновременно крупнейшим историком своего времени (причем историком, многократно прошедшим «детектор верификации»); ему принадлежит обстоятельное описание «визита на высшем уровне» Ольге с ее окружением (т.н. «De Ceremoniis Aulae Bizantinae»). Сравнение информации Константина с информацией Нестора выявляет следующее. Первое. Никакого сватовства, естественно, не было. По двум причинам. Прежде всего, возрастным: согласно «Повести временных лет», Ольге в 957 г. уже … 64 года! Даже если принять версию, что Нестор в очередной раз ошибся и Ольга лет на 10 моложе (такая точка зрения высказывалась неоднократно), все равно по нормам X века она – старуха. А Константин – старше ее лет на 10! Не комментирую… Но главное – даже не в этом, а в том, что император во время оно был уже давно женат: следовательно все это – из области фольклора190. Вообще поездка Ольги отнюдь не носила столь благостный характер, как это описано в «Повести». Когда, спустя несколько лет, в Киев прибыли послы Империи, Ольга (согласно летописи) обронила примечательную фразу: «пусть они подождут у меня в Почайне так, как я у них в Суду» (поясняю: Почайна – речная гавань на Днепре у Киева; Суда – залив на Мраморном море, где находилась столичная гавань Константинополя). И это брошенная мимоходом фраза открывает нам все истинное положение дел. «Изюминка» в том, что ромеи имели практику подолгу выдерживать «варварских» послов, не впуская их в столицу, перед тем, как представить перед светлые очи императора (смысл почти, как у Александра III: «Когда царь удит рыбу, Европа может и подождать!») Почти в те же годы (лет 10 190

По ряду летописных источников можно предположить, что все описываемые события состоялись не в 957 году, а в 945, 946 или даже 920 гг. В последнем варианте предложение Ольге мог делать уже не Константин Багрянородный, а его предшественник Роман I (но Ольга тогда была замужем за Игорем!). 176

спустя) посла германского императора епископа Лиупранда так выдерживали месяц… Очевидно, что и Ольгино посольство прошло подобную «фильтрацию» (причем очень оскорбительно – держали в гавани, даже не давали сойти на землю!), и Ольга это крепко запомнила… Впрочем, на результатах переговоров это практически не отразилось – союз Киева и Империи стал реальностью (последствием чего и стал быстрый и катастрофический разгром Хазарии). Иначе и быть не могло – если помните, правительство Ольги было сформировано в ходе фактического антиваряжского переворота, состояло из славян (Претич) или ославяненных варягов (Свенельд), было явно очень тесно связанно с киевской христианской колонией и в условиях разрыва с хазарами жизненно нуждалось в сильном союзнике, коим могла стать только Византия. Тут уж и не до обид на хитрые церемониалы ромеев… Но самый главный сюрприз ждет нас вот в чем – Константин Багрянородный черным по белому сообщает, что Ольга прибыла в Царьград уже крещеной (более того: со своим духовником Григорием в составе свиты191)! Еще одна (и, как увидим ниже, совсем не случайная) «накладка» Нестора… Сразу встает вопрос: кто, где и когда крестил Ольгу? Пока на этот вопрос нет ответа. Но тут обнаруживаются поразительные вещи. В 959 г., через 2 года после поездки в Империю, послы Ольги прибыли к императору Священной Римской империи германской нации Оттону III с просьбой… прислать на Русь епископа и священников! Об этом обстоятельно сообщают западно-европейские хроники… Значит, имело место попытка крестить Русь «по западному», минуя Константинополь (уже одно это говорит о неоднозначных результатах «царьградского путешествия»). В 96061 гг. на Русь прибыл в качестве «епископа Руси» монах монастыря св. Максимина в Трире (Германия) Адальберт (его предшественник, монах из английского Сент-Олбанса, будучи уже рукоположен, заболел и умер). Этот приезд также обстоятельно освещен хрониками (европейскими и нашими), но спустя год, в 962 г. Адальберт внезапно покинул Киев, «не успев ни в чем; на обратном пути некоторые из его спутников были убиты, сам же он с трудом спасся» (М. Приселков). Т.е., его миссия провалилась. В чем же причина? Сторонники «православно-патриотического» взгляда на историю обьясняют неуспех миссии Адальберта неприятием католичества Русью. Представляется, что это неверно. Собственно, в 962 г. католичества и православия как отдельных конфессий еще не существовало – они оба были еще просто ортодоксией (противостоящей раскольничьим церквам – монофиситству, монофелитству, несторианству). До настоящего раскола – 1054 г. – было еще очень далеко, да и сам раскол никем не предвиделся (и был никому не нужен!). Другое дело, что культурологически западная и восточная ортодоксии уже довольно резко разнились к тому времени, и на 191

В ряде учебников и справочников сообщается, что Ольга крестилась в… 955 году (подробности никогда не присутствуют). 177

Руси этого не могли не заметить. Но согласитесь, это явно не повод для «неприятия», да еще столь резкого (ведь чуть не убили!). Дело тут явно в политике (а на этом «поле» Рим и Константинополь уже довольно явно играют друг против друга). Л. Гумилев приводит небезынтересные аргументы в пользу того, что причиной драматического фиаско миссии Адальберта могла быть благожелательная политика европейских монархов (в т. ч. Оттона I) к еврейским купцам, в частности – в работорговцам, жертвами которых часто становились славяне (будучи язычниками, они были гораздо более желанной добычей торговцев рабами, чем христиане – с ними могли возникнуть юридические трудности). Впрочем, продавали и христиан – иначе вряд ли тот же Адальберт стал бы жаловаться, что у него нет денег на выкуп рабовхристиан… Важно здесь то, что речь идет о годах, непосредственно примыкающих к 964 г. – году разгрома Хазарии. В эти годы на Руси действительно резко возобладали антииудейские настроения, и в принципе это могло торпедировать усилия Адальберта. Другое дело, что этот пассаж Л. Гумилева надо рассматривать в контексте всей его теории «русско»«еврейского» конфликта (то, что это миф, я уже показывал ранее) и поэтому к данной версии у меня лично отношение настороженное. Но существуют и иные версии. Например, историк М. Приселков полагал, что причина конфликта – в статусе полномочий Адальберта. Последний, по мысли М. Приселкова, мог быть отправлен в Киев с ограниченными полномочиями: в таком случае русская церковь становилась бы простой епархией, непосредственно подчиненной старшему по сану (в данном случае германскому) архиерею. Ольга же могла выразить желание, чтобы церковь в Киеве стала автономной, под руководством собственного епископа или даже митрополита (т. н. диоцез). В свое время, после непростой борьбы, такой статус своей церкви отстояли короли Польши и Чехии (и Ольга об этом знала). Если Адальберт заупрямился или оказался неправомочен принять такое решение, это вполне могло вызвать «аллергическую реакцию» киевлян192. Для нас важно другое. Ряд косвенных данных позволяет предположить, что западное духовенство все же не вполне впустую провело время на Руси. Иначе говоря, в русском православии есть рудименты католической культуры. Это, во-первых, наличие в русском варианте Ветхого завета 192

У А. Буровского есть нетривиальная (хотя и спорная) версия о том, что Ольга могла просто креститься несколько раз – по принципу «с кем выгоднее водиться» (и кому подороже продать своё крещение!). Учитывая документальное подтверждение существования подобной практики у скандинавских конунгов (многие их которых принимали разные – «римские» или «греческие» – крещения по 10-12 раз, и Ольге было это отлично известно, да и сама она, по многим источникам – варяжка) и памятуя об аналогичном поведении позднейших литовских князей (нормальное и стандартное поведение для язычника, совершенно не проникнувшегося этическим духом монотеизма и воспринимающего религию исключительно как политическое действо!), возможность такого варианта в отношении Ольги не представляется чересчур фантастичным… 178

Третьей книги Ездры, которая отсутствует в греческом и еврейском вариантах Писания, но присутствует в т. н. Вульгате (латинская Библия). Это говорит за то, что первый перевод Библии на Руси был сделан не с «восточной», а с «западной» Библии… Затем, календарь у нас – также латинский, в частности, названия месяцев (это все у нас тоже – с крещения!); наконец, с X по XVIII вв. началом года на Руси считался март (как на Западе), а отнюдь не сентябрь (как у ромеев). Все сказанное будет лучше понято, если мы вспомним, что и Кирилл и Мефодий в своей деятельности более тяготели к Ватикану, нежели к Царьграду… Следующая (и кульминационная) дата на пути к окончательной победе христианства на Руси – 868-972 гг. Противостояние язычества и христианства в это время достигает трагического накала. И центральной фигурой здесь является князь Святослав. Фигура, как будто сошедшая со страниц былины, «Александр Великий нашей истории» (Н. Карамзин), Святослав в нашем сознании запечатлелся как убежденный и яростный сторонник язычества – так описал его Нестор. Но … мы уже не раз убеждались: версию Нестора надо проверять. Не составляет исключения и характеристика Святослава. И вот что выясняется. В книге Мауро Орбини – католического архимандрита «Рагужского» (это означает одно из трех: либо Орбини был выходцем из хорватского Дубровника – иначе он назывался «Рагуза», – либо из города Рагуза на Сицилии, либо из Австрии – по-чешски «Австрия» звучит как «Rakousko») сообщается буквально следующее: «После смерти Ольги правил ее сын Святослав, шедший по стонам матери в благочестии и христианской вере» (курсив мой – Д. С.). Поворот, согласитесь, весьма неожиданный… Есть ли в «каноническом» несторовском тексте что-нибудь, «работающее» на версию Орбини! Представьте, есть. Там приводится следующий разговор Ольги и Святослава. Ольга: «Почему бы тебе не стать христианином?» Святослав: «Дружина смеяться будет» (вариант диалога мой – Д.С.). Согласитесь, что такой ответ Святослава совсем не похож на отповедь закоренелого язычника. Святослав как бы извиняется: вроде бы и не против, да дружина не велит… Отсюда, собственно, один шаг до предположения, что князь хотя бы тайно мог быть христианином (или, на худой конец, «сочувствующим»). А вот что здесь уловлено стопроцентно точно – это позиция дружины. То, что там превалировали варяги-язычники, подтверждают буквально все информаторы (имена полководцев Святослава –Сфенкл и Икмор –говорят сами за себя.)193. Именно они задавали тон, и русские адепты «древней веры» тоже тянулись туда. Хотя в дружине князя были и христиане (и даже полковые священники, по свидетельству греков!) и сам Святослав, по 193

Л. Гумилев прямо указывал, ссылаясь на эти имена, какой этнический компонент на Руси поддерживал язычество. 179

летописному свидетельству, «не бороняше» воинам креститься194,тем не менее, общее настроение в войске было безусловно проязыческим, антихристианским. И на позицию князя это влияло очень существенно: открыто противопоставить себя профессиональным головорезам («старым хрычам», по терминологии Ф. Гримберг) он, конечно, не мог. Отсюда вытекает примечательный факт. Как минимум с начала 60-х гг. X века в Киевской державе устанавливается своеобразное двоевластие. Язычники группируются вокруг Святослава (вне зависимости от его тайных пристрастий, если они были), христиане – вокруг Ольги и Ольгиного правительства. То есть оплотом христианства объективно становится Киев, и отсюда естественное желание держать дружину подальше от него. Вопросы обороны города Ольгу и ее «министров» волновали не особенно, во-первых, потому, что у правительства были свои вооруженные силы помимо княжеской дружины (личные дружины бояр плюс вооруженная группировка преданного княгине Претича в Заднепровье)195; во-вторых, потому что (дико, но это так) обороняться по серьезному было не от кого. Окрестные славянские племена, даже враждебные, никогда не напали бы на Киев просто по причине своей малочисленности (и таких нападений не было ни одного за всю историю Киевской Руси), а печенеги… Сии «исконные враги славян» на деле были их союзниками (в 969 г. араб Ибн Хаукаль называл печенегов «острием русов») и одновременно союзниками дружественной Ольге Византии (тому есть свидетельства у самого Константина Багрянородного). Так что, как это ни парадоксально, киевские христиане гораздо больше опасались дружины Святослава, чем соседей… При этом они были прекрасно осведомлены о настроениях в дружине князя – через дружинников-христиан (в числе «генералов» Святослава – Свенельд, человек Ольги!) и, обладая – в отличие от язычников – политической властью и соответствующими «рычагами воздействия» (через правительство княгини), принимали, как увидим, вполне адекватные и соответствующие своим интересам меры. Тут надо вспомнить и внешнеполитическую обстановку в «ближнем зарубежье» Киева. Вот как ее описывает Л. Гумилев: «все днепропетровское левобережье было враждебно киевскому правительству. Северская земля, начиная с VIII в., была связана с Хазарией. В 965 г. Святослав шел на Итиль в обход Северской земли, через страну тоже недружелюбных, но менее опасных вятичей. Со времени поворота политики Ольги к ориентации на Византию название Чернигова исчезает со страниц русских летописей, что указывает на утрату его Киевским каганатом… Богатая и воинственная Северская земля была независима от Киева. Отпали радимичи, удерживали независимость вятичи, был активно враждебен князь Рогволод Полоцкий. 194

Согласитесь, и этот факт плохо вписывается в стандартную характеристику Святослава-язычника 195 На Руси т.н. «тысяцкие» (градоначальники, своего рода «мэры») традиционно имели собственную дружину (до XV века). 180

Верность Киеву блюли только Новгород, Смоленск, древлянские земли и покоренные тиверцы и уличи»196. То есть воевать было с кем. Почему же, в таком случае Святослав не обрушивается на отпавшие племена? Казалось бы все логично: и интересы столицы будут соблюдены, и добыча обеспечена (т.е. дружина будет довольна). Между тем в эти годы князь ни разу не пойдет в поход на соседние племена ( исключая только один поход на вятичей). Вместо этого мы увидим, что Святослав будет воевать в «дальнем зарубежье», далеко от Киева (об этом – ниже), а часть его войска, согласно Ибн-Хаукалю, уйдет «в Андалус» – т. е., в … Испанию. И действительно, испанские хроники сообщают: в 968 г. русы высадились на побережье Галисии, разграбили город Сантьяго, убили епископа и разбойничали там аж до 971 г., когда их разбил и опрокинул в море граф Гонсало Санчес. Остатки русов уплыли на запад и пропали без вести… Явно эта часть дружины Святослава действовала на свой страх и риск (значит, откололась от основной дружины? Значит, там не все благополучно?). На мой взгляд, причин такому положению несколько. Возможно, княжеские «старые хрычи» искали более легкую добычу для грабежа, чем северяне, радимичи и Рогволод – с ними еще резаться надо, и они тоже меч в руках держать не разучились197… Но главное, представляется, в следующем: Святослав, похоже, не рвался воевать непосредственно за интересы Киева, а правительство Ольги стремилось отправить князя как можно дальше от столицы. То есть ситуация заострена до предела: Святослава фактически выживают из Киева. И вот на этом сгущающемся фоне произошла трагедия 966-971 гг., ключевая в истории противостояния христианства и язычества на Руси. На сей раз главными героями предстояло стать Святославу и Византии. Немного о положении в Империи. « В 60-х гг. Х века Византия была самой сильной державой. Население ее состояло из 20-24 млн. храбрых жителей, организованных на основе многовековой традиции и управляемых из одного центра.… Однако обилие врагов лишило Византию возможности взять инициативу: все время надо было обороняться или возвращать утраты… Понятно, что в столь напряженной ситуации для активной политики… сил не хватало. Тут все решала не армия, а дипломатия и отчасти этнический контакт» (Л. Гумилев). К этому надо прибавить, что описываемые годы, как уже отмечалось выше – время правления Македонской династии, одной из наиболее сильных в истории Империи. Но именно 2-я половина Х в. была для этой династии временем драматических событий, ибо после смерти Константина Багрянородного у власти оказывается ряд узурпаторов, которых – одного за 196

Из двенадцати важнейших восточнославянских племенных объединений со времён Олега и до самого Крещения власть Киева признавали не более шести. 197 Все войны Святослава после хазарского похода, а также набег на Галисию – это все нападение на слабейших. 181

другим – приводит к власти чудовищная императрица Феофано, первая красавица и шлюха Империи (она постоянно влюблялась в очередного претендента и … помогала ему стать императором, отравив предшественника, своего бывшего любовника – так к описываемому времени был ликвидирован Роман Лекапин). В 966 г. у власти Никифор Фока, тоже обязанный троном Феофано, грозный полководец и грамотный правитель. Однако именно у таких узурпаторов всегда очень остро стоит вопрос «рейтинга» (несущественная для законного монарха): С этим у Никифора – проблемы. Хотя он и одержал в 965-966 гг. несколько блестящих побед в Передней Азии (завоевав Восточную Анатолию, Кипр и дойдя до пределов Сирии), по словам Л. Гумилева, «эти победы стояли дорого. В Константинополе в 965-969 гг. царил голод, т.к. цена хлеба поднялась в 8 раз: популярность правительства падала». В этих условиях Никифор Фока принял решение действовать чужими руками – так дешевле. В 966 г. у Империи возобновился многовековой конфликт с дунайской Болгарией (перманентно тянущейся с 681 года!), которая тогда находилась в ослабленном состоянии из-за разъедающей ее манихейской ереси (т. н. богомильства). В 966 г. в Киев прибыл посол Никифора Калокир – сын командира гарнизона Херсонеса, важнейшего пограничного форпоста Империи в Крыму – с большим количеством золота и предложением к Ольге: склонить Святослава к походу на Болгарию. Учитывая, что Святослав только что вернулся из похода на вятичей и явно нежелательно долго засиделся в Киеве, Ольгу и ее «верных» даже и не пришлось особо долго уговаривать (по словам Л. Гумилева, «правительство Ольги было в восторге: вот опять появилась возможность его … сплавить»). Впрочем, и сам князь воспринял предложение положительно: дома он был «третий лишний», а в походе – господин посреди верных дружинников, да и добыча светила не шуточная. В общем, князь снова произнес своё знаменитое: «Иду на вы!» Весной 968 г. войско Святослава (8-10 тысяч дружинников плюс союзные венгры и печенеги) ворвалось в устье Дуная и обрушилось на не ожидавшую нападения с этой стороны Болгарию. Разгром был быстрый и уничтожающий – в захваченном городе Филиппополе (совр. Пловдив) дружинники Святослава посадили на колы всё население города; к августу месяцу все было кончено. Подозрительно быстро скончался болгарский царь Петр (официально – от паралича, но явно «помогли») и Святослав, формально передав власть его сыну Борису (по всем источникам, совершенно бесцветному), оккупировал всю страну до г. Филиппополя (совр. Пловдив)198. Никифор был доволен и в июле 968 г. корабли Святослава прибыли с дружественным визитом в гавань Константинополя.

198

По понятным причинам в современной Болгарии эти события никогда не афишируются – как-то неудобно: Русь – и агрессор… 182

И вот тут-то произошло то событие, подобное которому так часто служит в истории детонатором грандиозных трагедий – тогда с роковой инициативой выступает кто-либо лично, со своекорыстными интересами (ведь все войны в истории человечества – вплоть до нынешней чеченской – всегда имели аспект чьей-то личной выгоды, и всегда кто-то конкретный первым нажимал на курок!). Таким «камушком, вызвавшим лавину», стал уже упоминавшийся Калокир. Как уже говорилось, он был родом из Херсонеса. Надо сказать, и мы также уже об этом упоминали, что у жителей этого города правилом хорошего тона было ругать столицу и поносить императора (хотя в Константинополе на это уже давно привычно не реагировали). Кроме того, описываемое время – точка самого низкого падения рейтинга Никифора. И Калокир вышел к Святославу с изумительным предложением: свергнуть Никифора, посадить на престол его самого, Калокира, и получить за это в благодарность… часть территории, завоеванной Болгарии от города Малый Преслав на реке Вране (Переяславец, как его называли русы, и где тогда была ставка Святослава) до г. Дристра на Дунае, где Святослав одержал победу над Петром (совр. Силистра: славяне называли его Доростол). План может показаться безумным, но только на первый взгляд. Регулярные войска Империи находились далеко, в Сирии; Никифора в столице не любили, а главное – прецеденты захвата престола провинциальными военачальниками с помощью «варваров» были уже неоднократно (в 705 г. Юстиниан II Безносый вернул себе трон с помощью болгар, в IX в. это же почти удалось болгарскому царю Симеону Великому). Так что шансы у Калокира были при условии согласия Святослава. И Святослав принял решение – роковое и «судьбоносное»: Святослав сказал «да». Что за этим стояло с его стороны? Прежде всего, полное отчуждение от Киева (хотя бы потому, что он де-факто объявлял войну Никифору – союзнику Ольги!). Похоже, Святослав к этому времени уже практически не считал себя чем либо обязанным Киеву и явственно искал себе новое княжество. Непосредственно примыкающая к землям уличей и тиверцев придунайская Болгария была для него идеальной базой: по словам самого князя, он якобы пожелал «жить в Переяславе на Дунае: туда из Фракии текут золото, фрукты и вино, из Чехии – серебро, из Венгрии – кони, а из Руси – меха, мед и рабы» (выходит, князь собирался использовать свою экс-родину вполне определенным образом!). В случае успеха все это досталось бы Святославу даром: Калокир, став императором, подарил бы князю эту территорию как плату за престол (если не обманул бы, конечно!). А сам факт превращения правителя в кондотьера (предводителя войска без собственной территории) и попытки его создать под себя новую державу на новом месте в древности и средневековье – система (вплоть до XVI в.). Естественно, в первую очередь весь этот заговор был направлен против Никифора – но также косвенно пострадавшей стороной должны были оказаться болгарский «царь» Борис (и его брат, скопец Роман), поскольку в случае успеха заговора они теряли остатки власти; в невыгодном положении оказывалась и Ольга. Кстати, именно в это время в русских летописях по 183

отношению к Святославу начинает повторяться некий недружественный рефрен: «Чужих желая, своя погуби» (Уваровская летопись), «Чужих ища, своя губи» (Ермолинская), «Чужим паче силы желая, и своя си погуби за премногую его несытность» (Львовская), «Ты, княже, чужея земли ищеши и блюдеши, а своея ся охабив» (Киевская). Вряд ли нужно переводить эти дублирующие друг друга обвинения – они говорят сами за себя. Похоже, в Киеве – несмотря на давно возникшую и все время увеличивающуюся трещину в отношениях со Святославом – были явно не в восторге, что он вообще собрался порвать с Русью и строить на Дунае новое, свое государство. А если учесть, что уже к концу 968 г. разведка Никифора рассекретила готовящейся заговор, нет ничего удивительного, что все потенциальные жертвы – Никифор, Борис с Романом и Ольга – начали принимать контрмеры. Спешно укреплялся Константинополь; в срочном порядке стал прорабатываться вопрос о браке болгарских царевен с сыновьями покойного Романа Лекапина Василием и Константином (с ними мы еще встретимся впоследствии), а эмиссары Фоки начали зондировать почву на предмет восстания в Болгарии против агрессоров-русов (язычников!). И, наконец, через все возможные каналы199 завязался интенсивный обмен стратегической информацией с Киевом – именно в свете последнего становятся ясными все потайные пружины разыгрывающейся трагедии. Весной 969 г. произошло событие, на первый взгляд совершенно необъяснимое, а на самом деле имеющее абсолютную внутреннюю логику – печенеги, союзники Ольги и Никифора … осадили Киев. Абсурд? Но дальше – еще абсурдней: Претич срочно перебрасывает свою рать под Киев и … вместо того, чтобы биться с печенегами, вступает с ними в переговоры и даже братается с их вождем (обменивается мечами). А на Дунай летит отчаянный призыв Ольги: «Сын, спасай Киев!». Пардон, от кого? От печенегов, с коими только что побратался верный Претич?.. Святослав очертя голову бросается из Болгарии к Киеву и… не застает там врага. (В летописи сказано: «прогна печенеги в поле» – т. е., степняки ушли при появлении Святослава). Похоже, именно для этого – выманить князя из Болгарии – все сие и затевалось, поскольку единственным реальным результатом всей этой акции явилось то, что до 970 г. Святослав не смог начать активных действий в поддержку Калокира: тем самым Никифор получил дополнительное время (и оно, как выяснилось далее, сыграет абсолютно против Святослава). Дальнейшие события развиваются подобно обвалу. 11 июля скончалась Ольга и была похоронена по-христиански («людье вси плачем великим»). Наследство старой княгини поделили ее внуки: Ярополк сел в Киеве, Олег – 199

Таковыми могли быть печенеги, служившие у Святослава, а также ограниченные контингенты русов (не более 600 человек), символически присланные на подмогу Никифору Ольгой. 184

в Древлянской земле, Владимир (незаконный сын Святослава и древлянской рабыни Малуши) – в Новгороде (по приданию, его туда направляли по принципу «что негоже, то и на те, небоже», ибо новгородцы были буйны нравом и туда никто из князей не рвался). А сам законный князь, Святослав? Он, немного побыв в Киеве, снова (и навсегда, как окажется) уезжает на Дунай. Значит, в наследстве Ольги он не был учтен, на Руси ему места просто не нашлось. И он, похоже, это знал и даже не пытался переиграть ситуацию – иначе он вернул бы войско из Болгарии. Явно его уже целиком и полностью занимал проект стать правителем на Дунае… А в это время в Византии произошли события, враз похоронившие надежды Святослава и Калокира. В ночь с 10 на 11 декабря 969 г. в результате заговора был зверски убит Никифор Фока (изрублен в крошево прямо в собственной постели) и императором стал молодой красавец, блестящий полководец и восходящая звезда имперской политики, Иоанн Цимисхий (очередной любовник Феофано – и тут она постаралась!). Цимисхий, впрочем, учел опыт предшественников и первое, что он сделал – отправил в изгнание (по требованию патриарха Полиевкта) убийц Фоки и … саму Феофано (жаль было терять такую роскошную любовницу, но жизнь все-таки дороже!)200. Затем новый император (вполне в духе нынешних «избирательных технологий»!) провел ряд популистских мер – задарил подарками и бесплатными увеселениями столичную чернь, щедро одарил окрестных земледельцев, выгнал со своих постов сторонников убитого Фоки. Результат превзошел все ожидания: его «рейтинг» был необычайно высоким. Тем самым все шансы Калокира как претендента были мгновенно сведены к нулю. И, наконец, грянул гром: в 970 г. начались военные действия против Святослава. И сразу – неудачно для последнего. Авангард Святослава, состоявший из венгров и лояльных болгар, был разбит у Аркадиополя (совр. Люлебургаз, Турция) полководцем Вардой Склиром, после чего венгерский и печенежский континенты покинули Святослава и ушли домой. Предпринятая зимой 970/971 гг. экспедиция Святослава в Македонию также провалилась и имела следствием начало антирусского восстания в Болгарии (после филиппопольских событий отношение к Святославу в Болгарии было гарантировано самое определённое). Святослав с боем отбил Преслав, где он оставил Калокира, «царя» Бориса и воеводу Сфенкла, а сам укрепился в Дристре: похоже, он уже не надеялся получить все то, что ему наобещал Калокир, и хотел удержать лишь Подунавье (и, возможно, земли уличей и тиверцев). Начались переговоры с Цимисхием. Святослав, похоже, так и не понял, что уже проиграл, поскольку вел эти переговоры «с позиций силы», настаивая 200

Феофано впоследствии умудрилась и из ссылки подослать своему неблагодарному любовнику отраву, и Цимисхий умер в страшных муках. Но это несколько лет спустя… 185

на выплате ему дани (в стиле Вещего Олега!). И не раскусил, что сами эти переговоры были нужны для многоопытного Цимисхия («опытный дипломат и первый полководец своего времени», по характеристике Л. Гумилева) исключительно для ширмы, за которой готовился решающий удар. И он последовал весной 971 г. 300 кораблей с огнеметами вошли в Дунай, а почти 30-тысячная сухопутная армия во главе с самим Цимисхием быстро форсировала Балканы и неожиданно атаковала Преслав. Крепость пала на 3-й день штурма, большая часть гарнизона погибла или сдалась в плен (в числе последних был Борис) и лишь небольшая группа воинов – в том числе Сфенкл и Калокир – пробились в Дристру. Это стало сигналом ко всеобщему восстанию в Болгарии, и Святослав был прочно блокирован. Когда ромеи подошли к Дристре с суши, блокада стала полной. Цимисхий был уверен в победе. Однако ее надо было еще завоевать – «старые хрычи» Святослава умели дорого продавать жизнь. Битва у стен Дристры стала лебединой песнью Святослава-полководца: его воины (следуя словам князя «Мертвые сраму не имут») дрались с такой яростью, что заслужили восторг своих противников – греков. На какой-то момент было ощущение, что русы победят, но Цимисхий лично повел в атаку латную конницу и истекшие кровью русы были отброшены за стены Дристы (Святослав в этой схватке получил тяжелое ранение, а один из его воевод – Икмор – пал). Голод, болезни и потери вынудили Святослава пойти на переговоры (на которые он, шокируя ромеев, прибыл, лично гребя веслом в ладье – как простой воин). Согласно легенде, Цимисхий предлагал Святославу рыцарский поединок, но князь отказался с туманной формулировкой – император-де знает, как отправлять людей в лучший мир (явный намек на Никифора Фоку!). Наконец, был заключен весьма почетный для русов мир – греки пропускали воинов Святослава на Русь (по Дунаю и Черному морю до Днепровского лимана) и снабжали их продовольствием. В августе 971 г. поредевшее войско Святослава отправилось в свое последнее (как выяснится) путешествие. И тут происходит нечто таинственное. Судите сами. 186

Начнем со следующего. Перед уходом из Болгарии воины князя устроили на берегу Дуная грандиозную тризну по павшим товарищам: кульминацией ее явилось массовое жертвоприношение (убивали жен погибших, а также топили в реке грудных младенцев). Об этом жутком акте с омерзением вспоминают греческие хронисты. Отметим: язычники устраивают все, что хотят, а христиан (среди русов) как бы и не видно – хотя они никуда не делись, как увидим. Далее. В ряде документов (например, в поздней и компилятивной Иоакимовской летописи, а также у В. Татищева) сообщается: на пути домой Святослав послал в Киев приказ сжечь церкви и пообещал при возвращении «изгубить» христиан. Эти сведения спорны (Иоакимовской летописи, по словам Б. Рыбакова, «доверять без проверки нельзя», а Татищева коллеги небезосновательно обвиняли в чрезмерном полёте фантазии), но, тем не менее, они говорят об одном: князь явно считал Киев оплотом его врагов. И в этой обстановке происходит остановка Святослава на острове Березань… Что там произошло, навсегда покрыто мраком истории. Известно только следующее: на острове произошел конфликт в самом войске князя, жертвой которого оказался брат Святослава Улеб (христианин!), и часть рати – причем большая! – во главе со Свенельдом (его позиция нам также известна) покидает остров и конным маршем, посуху, добирается до Киева. И еще штрих: Нестор сообщает, что воины князя голодали и покупали на Березани конину «по полугривне за голову». Покупать конину они могли только у печенегов. А это – как и благополучный уход Свенельда – показывает, что на этот момент у Святослава с печенегами конфликта не было. Разные историки трактуют березаньские события по разному. Ф. Гримберг считает, что «старые хрычи» взбунтовались, поскольку не получили ожидаемой от похода добычи (и, возможно, выместили злобу на однополчанах-христианах). Л. Гумилев полагает, что это была целенаправленная антихристианская акция, натуральная бойня, и что Святослав был ее организатором. Ясно одно: с этой минуты «киевляне были крайне заинтересованы, чтобы к ним не явился обезумевший князь с озверелой солдатней» (Л. Гумилев). И в этом свете все дальнейшее становится явным. Святослав после березаньских событий отнюдь не торопится домой (по словам А. Бушкова, «полное впечатление, что Святослав прекрасно понимал – в Киев ему идти нельзя»). Питался, естественно, благодаря печенегам. Но когда, в конце концов, весной, он днепровским (а не степным, как Свенельд) путем отправился в Киев, недалеко от острова Хортица его рать попадает в засаду, устроенную печенежским вождем Курей201 и погибает вся. В том числе и Святослав – из его черепа Куря сделает чашу (старинная форма уважения к убитому врагу и приобщению к его силе)… 201

Слово «Кур» в тюркских языках означает «кривой», «бельмастый»: может, прав А. Бушков, называя убийцу Святослава «бандой Кривого»? 187

Традиционно во всем происшедшем винили византийцев и Цимисхия (так удобнее!). Однако сейчас уже ясно: во-первых, ромеи просто не смогли бы технически и по времени провести такую операцию (в частности, они вряд ли знали с такой точностью местоположение отрядов Святослава в степи, а ведь печенегам кто-то все указал предельно точно!), и, во-вторых, при желании 300 огнеметных кораблей ромеев могли десять раз уничтожить флотилию Святослава на пути от устья Дуная до Днепровского лимана. Уничтожить, что называется, одним залпом! И отчитываться ни перед кем бы не пришлось – все можно было бы списать на войну (да в Киеве бы только вздохнули с облегчением!). Так что много на Цимисхии грехов, но этим он не грешен. Значит.… И все сходится, увы, на Киеве. Именно там было обдумано и организованно первое в русской истории «заказное убийство». Технически все содеянное – вполне по силам враждебной князю партии: и связь с печенегами (не с Курей ли братался Претич?), и передача им сведений о местоположении Святослава, и – возможно – даже непосредственная организация всей акции. Все чисто, все сделано чужими руками, и историки могут спокойно и привычно писать об очередном варварстве «вонючих степняков» против мирных русичей… Главным же последствием трагедии на Хортице стал стратегический проигрыш язычества: Наиболее активная его часть (в смысле человеческого материала) погибла в ходе дунайского похода. Тем самым инициативой завладели киевские христиане – несмотря на попытки язычников переиграть ситуацию, о чем сейчас пойдет речь. Так был сделан решающий шаг на пути к Крещению Руси. IV. И вот, наконец, наступает последний, заключительный этап великой драмы. 977-988 гг. – период, когда исторический выбор был сделан. Но этому предшествовали события драматические и противоречивые. Итак, наследниками державы остались три сына Святослава. Олегу и Владимиру было по 15 лет, Ярополку – чуть более (на год или два). За этими юными князьями стояли хорошо сформировавшиеся боярские группировки, поэтому, читая летописи (а там все деяния приписаны именно князьям) надо отдавать себе отчет: князья были лишь «знаменем», за которым стояли реальные политические силы. Кстати, так было не только на Руси: крупнейший французский историк О. Тьерри, описывая синхронные нашему рассказу события – распад империи Каролингов – отмечает, что те, кто встал за Карла Лысого (первого короля Франции) и за Людовика Немецкого (первого короля Германии), понятия не имели, кто они такие лично – они стояли за определенные принципы и за определенную политику (и политиков). А короли – это просто символ… События, которые нас интересуют, начинаются в 977 г. Тогда Олег убивает Мстислава Лютого, сына Свенельда (не сам, естественно – мал еще), и… получает немедленное и страшное возмездие. Свенельд идет на Овруч – 188

главный город древлян – и воины Олега бегут от него в такой панике, что насмерть затаптывают юного княжича (так по официальной версии). Ярополк плакал и упрекал Свенельда, но не более того (специально для примера, кто в Киеве реальный хозяин!). Любопытно, что в былинах этот эпизод подается в преображенном виде: юный Олег превращается в богатыря Вольгу Святославовича, бьющегося с «черным вороном», т. е. Лютым (не любили, похоже, Свенельда!). Следствием этих событий стало… бегство Владимира из Новгорода в Швецию (похоже, гибель Олега его крепко испугала!). Таким образом, на короткий срок Ярополк оказался единоличным «хозяином» державы (почему в кавычках – поймете минуту спустя). Однако Владимир вскоре вернулся в Новгород, и не один. Во многих скандинавских сагах описываются приключения конунга Вальдемара из Гардарики (это и есть наш Владимир). А саги вообще – произведения очень реалистичные, и им можно во многом доверять. Так вот, там сообщается о контактах Вальдемара с местными конунгами (вождями) и о том, что он вернулся с сильным варяжским войском (это подтверждают и русские летописи). А главное: вернулся убежденным язычником, более того – приверженцем нового (для Руси) культа Перуна. Мы уже помним, что Новгород есть главная опорная база русского язычества, поэтому неудивительно, что новгородцы еще более усилили военную мощь юного претендента. Над Киевом вновь был занесен языческий топор… Готовясь к броску, Владимир (а также его главный «патрон» и советчик Добрыня, брат матери князя и древлянин)202 сперва решили обзавестись союзником в лице враждебного Киева полоцкого князя Рогволода. С этой целью Владимир посватался и дочери последнего Рогнеде и … получил оскорбительный ответ: « Не хочу разути робичича» (поясняю: «разути» – значит, снять сапоги, т. е. совершить традиционный славянский свадебный обряд; а «робичич» – буквально «рабский сын», т.е. «незаконнорожденный», «ублюдок»). Месть была ужасной. Полоцк взят штурмом, Владимир сперва (по совету Добрыни!) публично насилует Рогнеду на глазах отца, а затем на ее глазах приказывает убить всех ее родных (отца и братьев). Даже по тем временам это было исключительно жестоко и подло (хотя Г. Прошин считает, что, публично обесчестив девушку, Владимир просто «взял ее в жены», большинство историков не столь снисходительны к поступку Владимира). На очереди – Киев, и там события в Полоцке играют на руку Владимиру, деморализуя сопротивление. Главный воевода Ярополка, носивший выразительное (и отвечающее характеру хозяина) имя Блуд, предал своего господина, дезинформировав его. В результате несчастный Ярополк был блокирован в крепости Родня и (по совету того же Блуда) пошел на 202

Это Добрыня Никитич из былин. Его древлянское происхождение объясняет, почему он был против партии Ярополка. 189

переговоры со своим победоносным братом. Вопреки предостережениям верного слуги Варяжка (последний, согласно летописям, впоследствии бежал к печенегам), Ярополк прибыл в ставку Владимира, зашел в его шатер и… «Переговоры» свелись к тому, что два варяга-телохранителя просто подняли Ярополка на мечи («под мышки», по летописи). И Владимир стал киевским каганом в 980 г. – «самым непопулярным за всю историю древней Руси», по приговору Л. Гумилева. В чем причина его непопулярности? Во многом. И в характере прихода к власти (такое и тогда не любили). И в некоторых чертах характера – жесток (запятнал себя насилием и братоубийством!), беспринципен, развратен (за городом у него был гарем в тысячу с лишним девок!). По С. Соловьёву, «князь… предается необузданному женолюбию: кроме пяти законных жен, было у него 300 наложниц в Вышгороде, 300 в Белгороде, 200 в селе Берестове. Он был несыт блуда, по выражению летописца: приводил к себе замужних женщин идевиц на растление, одним словом, был женолюбив, как Соломон». И военными успехами похвастаться не может: в 985 г. рать Владимира напала на Волжскую Болгарию и вроде бы захватила пленных, но… Летопись передает слова Добрыни, сказавшего, указывая на одетых в сапоги пленников: «Эти нам дани не дадут – пойдем искать лапотников!». Яснее ясного: добиться подчинения Волжской Болгарии не удалось203. «Лапотников» нашли а 981-984 гг. в земле вятичей, радимичей и червенских славян, но они были разбиты и покорены не самим Владимиром, а его воеводой Волчьим Хвостом. В сочинении ромейского историка Иоанна Мниха есть еще упоминание о том, что в 986 г. киевляне заняли Тмутаракань – город на Таманском полуострове, последний осколок Хазарии (там сел княжить сын Владимира Мстислав). Но это территориальное приобретение не особенно обнадежило киевлян – само слово «тмутаракань» в русском языке осталось в значении «глухомань», «далекое место». Самой же главной (и абсолютно нелепой) акцией Владимира до 988 г. был поход на Херсонес (по славянски – Корсунь), т. е., против Византии. Зачем это вообще понадобилось Владимиру – неясно: все историки трактуют это по разному (у Гумилева есть даже экзотическая и неподтвержденная версия о том, что в этот поход князя втравили болгарские манихеи – богумилы). Вполне вероятно, однако, что Владимир затеял это с позиции примитивного грабежа или, может быть, у него была идея вернуться к антиромейской политике времен Олега и Игоря? Так или иначе, но сама идея была абсурдна: город был прекрасно укреплен, да и помощь из Империи не замедлила бы прийти. Владимиру помог случай: некий поп Анастас (по иным источникам – варяг Жидьберн) послал в стан русичей записку на стреле, где указал местоположение городского водопровода. Последовало его немедленное разрушение и … город сдался, не выдержав жажды. Ничего, естественно, 203

Между русичами и волжскими болгарами постоянно происходили типичные для средних веков вялотекущие пограничные стычки. 190

кроме капитально испорченных отношений с Империей этот временный тактический успех не дал: в стратегическом плане это был полный провал, и правы те исследователи, которые (вслед за Л. Гумилевым) называют поход на Корсунь бездарной авантюрой. Да и сама идея Войны с Византией у христиан Киева – а это, если помним, весьма влиятельная часть населения столицы – не встречала никакой поддержки просто по причине полной своей анахроничности: времена Вещего Олега канули в Лету. В общем, популярности Владимиру вся эта история не добавила, скорее наоборот. Да и то, как он обошелся с завоевавшими ему трон варягами, вызывало вполне определенные эмоции. После убийства Ярополка варяги затребовали обещанную мзду и… «получили» ее: Владимир под предлогом сбора дани стянул к Киеву наспех собранное войско и заблокировал варягов. Те, чувствуя, что их просто собираются перебить, отказались «от всех претензий» и попросили только выпустить их в Византию. Владимир разрешил, но вперед уплывавших по пути «из варяг в греки» своих экс-наемников отправил в Константинополь письмо императору примерно следующего содержания: этих людей в столице держать нельзя – отправь их куда-нибудь подальше, в «горячие точки», пусть скорее подохнут (жуткое, видать, отребье собрал князь в Швеции!). В общем, нанял и не расплатился… Такое во все времена никаких эмоций, кроме гадливости, не вызывало. Но главное, все же, не в этом, а в следующем. «Торжество Владимира – читаем мы у С. Соловьёва – было торжеством языческой стороны над христианскою, вот почему новый князь ознаменовывает начало своего правления сильною ревностью к язычеству, ставит кумиры на высотах киевских; дядя его Добрыня поступает точно так же в Новгороде. Судя по выражениям летописца, «никогда в Русской земле не было видно такого гнусного идолослужения… Приносили им (языческим идолам – Д. С.) жертвы, называя богами, приводили сыновей и дочерей и приносили жертвы бесам, осквернилась кровью земля Русская и холм тот». Первыми же шагами Владимира в качестве киевского кагана стало объявление новой официальной религии – экзотичного для Киева культа Перуна (своего рода языческий монотеизм, натуральная религиозная реформа!). С этой целью в столице строится грандиозный идол Перуна («начал княжить Владимир в Киеве один, говорит летописец, и поставил кумиры на холме, вне двора теремного, Перуна деревянного, а голова у него серебряная, ус золотой» – С. Соловьёв); и, похоже, строится на месте разрушенного христианского храма, ибо постамент идола был вымощен плинфой и фресками из этого храма! В честь нововострожествовавшего бога вводятся человеческие жертвоприношения. О последних известно благодаря истории с первыми христианскими мучениками Киева – варягами Иоанном и Федором (канонизированы Русской православной церковью). По летописи, жребий волхвов пал на варяга-сына, и отец не отдал его языческой толпе, заявив: «Ваши боги просто дерево – не едят, не пьют». Аргументация, надо сказать, слабоватая с богословской точки зрения (и явно языческая по сути!), но 191

именно это обстоятельство говорит за историческую подлинность происшествия. Ведь оба варяга – явно неофиты христианства, крещены наверняка уже в Киеве, поэтому богословские тонкости были им просто неведомы и рассуждали они в тех же привычных категориях, что и их оппоненты-язычники. Впрочем, как всегда в таких случаях, толпа смогла говорить только на языке грубой силы и убила обоих варягов, подрубив основания дома и похоронив мучеников под его развалинами… В общем, налицо очередная (и самая кровавая) «языческая реакция», и только в таком виде можно оценивать всю деятельность Владимира до 988 г. В этом году с князем происходит метаморфоза. Из прежнего, языческого Владимира (который должен быть квалифицирован однозначно как отрицательный персонаж нашей истории) он превращается во Владимира Красно Солнышко, а впоследствии и во Владимира Святого (и только в этом варианте его и запечатлела и народная память, и фольклор, и былинный эпос, и церковная традиция). Как вы уже понимаете, это год, когда князь резко меняет всю свою линию и из поклонника Перуна превращается в сторонника христианства. Этот перелом произошел не в одночасье и, безусловно, имел политическую подоплеку – возмужав, князь начал понимать, что «ломать дрова» в стиле прошедших 6-7 лет просто небезопасно (за все приходится платить), да и править в откровенно враждебном христианском окружении становилось все труднее. Похоже, Добрыня понял это раньше князя; кроме того, существует сага о приезде «конунга Вальдемара» к норвежскому королю Олафу Трюгвасону, крестителю Норвегии (и тот якобы посоветовал своему «гостю из Гардарики» последовать его примеру). Так или иначе, но наступило время исторического выбора. Рассказ Нестора о знаменитых «религиозных смотринах» Владимира красочен и … заставляет вспомнить характеристику классического русского историка Д. Иловайского: «Тут видим совершеннейшую бессмыслицу». Впрочем, все по порядку. По Нестору, словно сговорившись (уже неправдоподобно!) в Киев является «великолепная четверка»: мусульмане, католики, иудеи и греки-православные (напомним, дело происходит еще до раскола церкви на католиков и православных!). И начинается нечто бредовое… «И спросил Владимир: «Какова же вера ваша». Первыми начали мусульмане и … понесли полную ахинею типа «учит нас Магомет совершать обрезание, не есть свинины, не пить вина, зато по смерти, говорят (!), можно творить блуд с женами (!!)», и в этой жизни можно «невозбранно предаваться всякому блуду» (!!!). Пусть меня поправит первый правоверный исламист, который прочтет эти строчки, но если это мусульманство, то я китайский император.… Так никто и никогда не проповедует: ясно, что это выдумка, причем, очень грубая. Еще анекдотичней ответ самого Владимира: он, как известно, выгнал «мусульман», заявив: «На Руси есть веселие пити, не можем без того жити» (и этой фразой уже 1000 лет оправдывают российское пьянство!). Вот что, оказывается, не понравилось князю. Впрочем, если бы 192

только в этом было дело, то в Коране запрещено пить именно вино и ни слова не сказано о столь любимых на Руси меде и браге, уже не говоря о появившейся 400 лет спустя водке (да и вино можно потреблять в исламском мире при наличии особого индивидуального разрешения муллы). В общем, полная чушь…. С католиками – ещё хлеще. Их «проповедь» звучит у Нестора буквально так: «Пост по силе: если кто пьет или ест, то это все во славу Божию (!), как сказал учитель наш Павел» (!!!). И это тоже такой же «католицизм», как я – китаец…. Но главное даже не в этом, а в том, что они (католики) названы «немцы из Рима». Одна эта формулировка показывает, что весь отрывок о послах из Рима в данной редакции был написан даже не Нестором, а не ранее … XIII-XIV веков. Именно и только с этого времени на Руси появилось слово «немец» (т. е., немой) в значении «католик-европеец» (а отнюдь не «житель Германии»). До этого католиков называли «фрягами» (т. е., итальянцами) или «латинами», и не иначе. Следовательно, весь этот эпизод лишен какой бы то ни было исторической достоверности, – как и загадочный ответ Владимира «немцам»: «идите откуда пришли, ибо и отцы наши не приняли этого». Какие «отцы»? На основании чего «не приняли»? Ничего не ясно, кроме одного: весь этот эпизод сочинен уже в то время, когда католиков стали считать врагами (отсюда и характерный идеологический оттенок всего рассказа). Однако, все это «цветочки», «ягодки» начинаются с момента диалога с евреями: Снова слово Нестору: «Пришли хазарские евреи (но Хазарии уже более 20 лет как нет! – Д. С.) и сказали: «Христиане веруют в того, кого мы распяли (уже ложь: ни один иудей не скажет так про Христа, эти слова взяты прямо из антисемитских предрассудков средневековой Европы – Д. С.), а мы веруем в единого бога Авраама, Исаака и Иакова». И спросил Владимир: «Что у вас за закон?» Они же отвечали: «Обрезываться, не есть свинины и зайчатины (не только! – Д. С.), хранить субботу». Он же спросил: «А где земля ваша?» Они же сказали: «В Иерусалиме». Снова спросил он: «Точно ли там она?» И ответили: «Разгневался бог на отцов наших и рассеял нас по различным странам за грехи наши, а землю нашу отдал христианам». После чего Владимир, естественно выгнал их, спросив напоследок: «Или и нам того же хотите?» Даже Л. Гумилев, весьма лояльно относящийся к этому эпизоду в «Повести временных лет» прямо указывает, что «рассказ о приходе к Владимиру хазарских евреев – плод явного литературного творчества Нестора» и что сей «текст составлен в XII в.» (от себя добавлю: и отражает реалии именно XII в.). Суть в том, что формулировка «а землю нашу отдал христианам» актуальна именно для времени Нестора, поскольку это была эпоха крестовых походов и Иерусалим тогда действительно был в руках крестоносцев. Применительно к 988 г. должна была быть следующая редакция: «А землю нашу отдал мусульманам»…

193

Как известно, последними приходят греки: они, не в пример их предшественникам, очень словоохотливы и держат длиннющую речь (интересно, кто ее «стенографировал» в 988 г.? Ясно, что и это – «плод литературного творчества Нестора»). Как известно, Владимира их аргументы полностью убеждают204. Но «смотрины» на этом не заканчиваются: князь отбирает «мужей славных и умных, числом десять» (из бояр, разумеется) и отправляет их посмотреть, как молятся у мусульман, у «немцев» (???) и у греков. Вскоре делегация возвращается (как они успели в течение одного 988 г. так обернуться, кстати?) и…. Отзыв их об исламе столь отталкивающ, что, согласно летописи, князь сплюнул и сказал: «Нечисто это дело». Что могло вызвать такую реакцию? Ведь не гаремы же (во-первых, туда, понятно, никого не пустят, тем более чужестранцев; во-вторых, по части «многобабства» Владимир мог дать фору всем ханам, султанам, эмирам и падишахам, вместе взятым – никаким «блудом» его не удивишь!). У католиков тоже не понравилось, но уже с соображений, так сказать, эстетических: «Красоты не видно никакой» (странно: хотя расцвет западной церковной культуры еще впереди, у пап и тогда уже было на что посмотреть и что послушать). А вот отзыв о греках: «И ввели нас туда, где служат они богу своему, и не знали – на небе или на земле мы, ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой, и не знаем, как рассказать об этом» (и Владимир развесил уши!). Рассказ о греческом богослужении, похоже – единственная крупица правды во всем рассказе Нестора: византийцы действительно могли для гостей с Руси устроить грандиозную показуху в Святой Софии. Ромеи вообще были большие мастера по части всевозможных «образцово-показательных» шоу: известно, к примеру, что они устраивали для иноземных послов внушительную демонстрацию боевой мощи Империи – военный парад длительностью в… сутки (и невдомек было бедным послам, что перед ними марширует одна придворная «балетная» дивизия и устраивает «спектакль с переодеванием» – пока одни маршируют, другие напяливают новые доспехи)… Главная же ложь рассказа Нестора – в следующем. Ситуация обрисована так, как будто в Киеве впервые слышат о существовании основных монотеистических религий того времени. Даже если Владимир был полным олухом и неучем (а это, разумеется, не так), то применительно к Добрыне и прочих окружавших князя боярах этого нельзя предположить даже гипотетически – этому противоречит вся предшествующая история Киевской Руси. В Киеве, напомню, уже не менее века существует христианская и иудейская колонии, так что о византийской ортодоксии и иудаизме можно было узнать все, не тратясь на «командировочные» (плюс многолетний союз с 204

По одной из летописей, бояре сказали Владимиру: «Если бы греческий закон был плох, его не приняла бы бабка твоя Ольга, а она была мудрейшей из людей». Вспоминая о вышеописанных «туманностях» вокруг Ольгиного крещения, от комментариев воздержимся – ясно, что и здесь имеет место позднейшее оправдание свершившегося «задним числом». 194

иудейской Хазарией и опыт общения с Византией со времен Аскольда!). А насчет ислама – Волжская Болгария «под рукой», с ней контакты постоянные205 (да и арабские купцы – частые гости на Руси); что же касается Запада, достаточно вспомнить о миссии Адальберта (кроме того, в ряде древнерусских городов – например, в Новгороде и Смоленске – тогда официально функционировали церкви «римского» образца; получить оттуда всю необходимую информацию не составляло ни малейшей проблемы)… Может быть, не так уж далек от истины А. Бушков, обрушиваясь на Нестора: «Надо очень не любить своих земляков, чтобы представить их полными и законченными дикарями». Многим читателям такая констатация может показаться резкой или субъективной. Для того, чтобы убедить их в противном, привожу несколько цитат по данной проблеме из сочинений русских православных церковных историков XIX в.: «ненатуральная сказка для детей» (А. Карташёв), «сюжет летописи о выборе веры князем Владимиром – не более чем легенда, заимствование из еврейско-хазарского эпоса о выборе религии каганатом» (Е. Голубинский), «оценка Владимиром разных вер и культов носит… былинносказочный и даже юмористический характер» (А. Карташёв). На самом деле выбор проходил совсем не так и был выбором по преимуществу политическим (об этом также недвусмысленно упоминает А. Карташёв). Выбирали, прежде всего, сильного союзника. Поэтому смею предположить, что разговора с иудеями не было вообще – после разгрома Хазарии они перестали существовать как реальная политическая сила. «Католический» мир был далеко (Русь тогда не имела с ним общих границ), и потому на него как на союзника надеялись мало, определенную роль сыграли и конфликты (в том числе вооруженные) с первым католическим королем Польши Мешко I (из-за Галиции), а также принятое на имперском съезде в Вероне (983 г.) решение о войне «против греков и сарацин» (по инициативе Оттона II); не лучшую службу служили и доходившие до Руси сведения о весьма грешной (это еще мягко сказано) жизни некоторых тогдашних пап. 205

Справка для читателя: Волжская Болгария приняла ислам в 922 году и к концу Х века была процветающим культурным государством, по многим параметрам опережавшим Русь. Так, по констатации венгерского посла Юлиана, «Булгария – великое и могучее государство с богатыми городами» (последних известно более 170). Храмовое строительство в Булгаре и Биляре (волжско-болгарских столицах) масштабней киевсконовгородского христианской эпохи. Площадь Биляра – 700 гектаров (тогдашние Киев – 100, Париж – 200 гектаров). Экономический штрих: Волжская Болгария импортировала на Русь зерно (и металлургические изделия – в Среднюю Азию и на Кавказ). Булгар был центром транзитной торговли от Польши и Чехии до Индии и Китая. Процветали ювелирное дело, стеклодувное производство, техники филиграни и зерни. Многие интеллектуалы из Волжской Болгарии были известны по всему исламскому миру – такие, как богословы Бурханеддин-аль-Булгари, Хаджи Ахмет-аль-Булгари, Ибн Идрис-альБулгари, врачи Ходжи Булгари, Тайджеддин-аль-Булгари, историк Якуб ибн Нугман, поэт Кол-Гали (автор первой тюркоязычной поэмы «Юсуф и Зулейха» – авторского варианта библейской истории об Иосифе). 195

Основные силы исламского мира находились еще дальше от Руси (и вообще исламский мир политически переживал тогда далеко не лучшие времена: греки арабов в те дни исправно били). Не последним аргументом была и подлинная эпидемия манихейских ересей, захлестнувшая в X в. Европу и Восток; катарыальбигойцы на Западе и исмаилиты-карматы на Востоке прекрасно маскировались под «ортодоксов» и могли в таком качестве преспокойно попасть на Русь (Византия аналогичной болезнью – т. н. павликианством – к тому времени уже переболела); так что прав Л. Гумилев, отмечая, что в греческой ортодоксии тогда «не было двойного дна» (т. е., возможной манихейской заразы). Наконец, в Византии церковь находилась на подчиненном положении (по сравнению со светской властью) и в добавок децентрализована (не один, а несколько патриархов206), что вполне устраивало Владимира, ибо подчинение (пусть временное) такой церкви не предполагало подчинения Византии как политической структуре (с папой этот номер бы однозначно не прошел, да и с арабскими халифами тоже – а обоих случаях киевскому князю пришлось бы иметь дело с «наместником Бога на земле»). Но главное и основное: Византия была тогда единственной европейской (и даже евразийской!) сверхдержавой, да еще уже давно де-факто союзной с киевскими христианами. С такой державой дружить было почетно и надежно, да и население собственной столицы было довольно. Общеизвестно, что князь запросил в качестве компенсации за отход от язычества очень многого. Прежде всего, женитьбы на византийской принцессе. Это было, по нормам тогдашней дипломатии, форменное нахальство: несколькими годами ранее (при Никифоре Фоке) на аналогичную просьбу германского императора ромеи ответили оскорбительным отказом. Но в данном случае дерзость Владимира была вполне оправданной: Византию сотрясали династические мятежи (сперва Варды Склира, затем Варды Фоки) и тяжелая, с переменным успехом, борьба с Западно-Болгарским царством (совр. Македония). В этих условиях упираться долго не пришлось, тем более что Владимир угрожал военным вмешательством (в данной ситуации весьма нежелательным) и, по сути, начал в 989 г. против Империи военные действия (последняя, надо сказать, не осталась в долгу и натравила на Русь печенегов, с коими пришлось «разбираться» аж до 997 г. и строить пограничные укрепления – знаменитые «засечные черты»207). В общем, абсурдная мысль Нестора о том, что Владимир якобы хотел «завоевать саму веру» (некритически повторенная сотни раз впоследствии), на самом деле была просто желанием подороже «продать» свое крещение – примерно так, как об этом сказано у графа А. К. Толстого:

206

В Византии было 4 православных патриарха – Константинопольский, Иерусалимский, Антиохийский (в Сирии) и Александрийский (в Египте). Эти патриархии существуют и сейчас и возглавляют одноимённые автокефальные православные церкви. 207 О то, что это такое, мы подробно поговорим во 2-м томе данного лекционного цикла. 196

«Цари Константин и Василий! Смиренно я сватаю вашу сестру. Не то вас обоих дружиной припру! Войдемте ж в родство без насилий!» В конце концов «великий альянс» состоялся. Императоры – соправители (дети Романа Лекапина, помните?) «со слезами» отпустили свою сестру Анну на «варварскую Русь»; Владимир с такой же «охотой» распустил свой гарем и дал отставку несчастной Рогнеде (по преданию, она чуть-чуть не убила его за это). В качестве приданого невесте Владимир … вернул Империи Херсонес и «подарил» императорам постоянное 6-тысячное войско – т. е., на место каждого убитого тут же присылали нового. (Чем это отличается от «торговли кровью» при Олеге, не пойму). С помощью этого русского корпуса (там были и варяги – в том числе будущий норвежский король и зять Ярослава Мудрого Харальд Гардрад) ромеи подавили все мятежи, последовательно «потушили» все «горячие точки» (в частности, в Грузии и Армении) и разгромили западноболгарского царя Самуила (при этом всем пленным выкалывали глаза, за что император Василий получил «почетное» прозвище «Булгароктонос» – т. е., «Болгаробойца»208). Словом, русичей на кровавой работе использовали как пушечное мясо…. На самой же Руси все, вопреки позднейшим измышлениям, прошло достаточно гладко. Только языческий Новгород попытался оказать сопротивление: там убили жену Добрыни, за что и поплатились – согласно летописи, «Добрыня крестил город огнем, а Путята – мечом» (подробности предоставляю каждому дорисовать самому). В прочих городах ничего подобного не было (надо, однако, четко представлять себе, что крещение – притом массовое, как всегда в таких случаях – было во многом формальным: на самом деле языческие верования в городах держались в самых «классических» формах как минимум до XIV-XV вв., а на селе – еще не менее столетия) 209. В Киеве идола Перуна «свергали» вполне в духе реалий XX в. – прилюдно, с позором, обдирая золотые усы и бороду (и Перун, согласно преданию, будто бы вопил: «Ох, горе! Ох, мне! Достахся немилосердным сим рукам!»210). Крещение растянулось на несколько лет: Чернигов был, к примеру, крещен в 992 г., а Смоленск – только в 1013 г. Но процесс начался, и чем 208

После победы у крепости Ключ ромеи ослепили 15 000 болгар и отправили их домой (эта акция и дала Василию его печальное прозвище). По преданию, увидев своё воинство в таком виде, царь Самуил немедленно скончался от потрясения. 209 Ирония: именно селян назвали «крестьянами» (от слова «крест»)! 209 А народ, по тому же преданию, орал: «Выдубай, боже!» (буквально «выныривай!»). Это к вопросу, кому тогда всё же симпатизировала масса… Впоследствии на тои месте построили Выдубицкий монастырь. 197

дальше, тем больше он становился необратимым, Исторический выбор был сделан. Значение Крещения в историко-культурной судьбе России было огромным и многоплановым. Для того, чтобы читатель не только понял, но и прочувствовал это, предлагаю читающим эту книгу весьма пространный отрывок из сочинений С. Платонова – именно развёрнутость и образный строй предлагаемого отрывка, на мой взгляд, лучше всего передаёт ощущение грандиозности перемен, которые принесло на Русь принятие новой веры. Итак, слово классическому русскому историку: «Вместе с Христовым учением о любви и милости церковь принесла на Русь и начала византийской культуры. Уча язычников вере, она стремилась улучшить их житейские порядки. Под влиянием христианства отдельные лица из языческой среды изменяли к лучшему свои взгляды и права, шли вслед Христу и являли высокие примеры нравственной христианской жизни и даже подвижничества. О самом князе Владимире предание говорит, что он смягчился под влиянием новой веры, стал милостив и ласков. Среди дружины и земских людей появилось много благочестивых христиан, почитавших церковь, любивших книги и иногда уходивших от мирских соблазнов в монастыри и в пустынное житье. Через свою иерархию и примеров ревнителей новой веры церковь действовала на нравы и учреждения Руси. Проповедью и церковною практикой она показывала, как надо жить и действовать в делах личных и общественных… Церковь старалась поднять значение княжеской власти. Князей она учила, как они должны управлять: "воспрещать злым и казнить разбойников". "Ты поставлен от Бога на казнь злым, а добрым на милование", – говорило духовенство князю Владимиру, указывая ему, что князь не может оставаться безучастным к насилию и злу в своей земле, что он должен блюсти в ней порядок. Такой взгляд духовенство основывало на убеждении, что княжеская власть, как и всякая земная власть, учинена от Бога и должна творить Божью волю. Но так как "всяка власть от Бога" и так как князь "есть Божий слуга", то ему надлежит повиноваться и его надлежит чтить. Церковь требовала от подданных князя, чтобы они "имели приязнь" к князю, не мыслили на него зла исмотрели на него как на избранника Божия. Очень грубо было воззрение языческой Руси на князей, как на дружинных конунгов, которые берут дань за свои военные услуги земле и которых можно погонять, если они не угодны, и даже убивать (как древляне Игоря). Церковь всячески боролась с таким взглядом и поддерживала авторитет князей, смотря на них, как на прирожденных и богоданных государей. Когда князья сами роняли свое достоинство в грубых ссорах и междоусобиях ("которах" и "коромолах"), духовенство старалось мирить их и учить, чтобы они "чтили старейших" и "не переступали чужого предела". Так духовенство проводило в жизнь идеи правильного государственного порядка, имея пред собою пример Византии, где царская власть стояла очень высоко… Найдя на Руси ряд союзов, родовых и племенных, дружинных и городских, церковь образовала собою 198

особый союз – церковное общество. В состав его вошло духовенство, затем люди, которых церковь опекала и питала, и, наконец, люди, которые служили церкви и от нее зависели. Церковь опекала и питала тех, кто не мог сам себя кормить: нищих, больных, убогих. Церковь давала приют и покровительство всем изгоям, потерявшим защиту мирских обществ и союзов. Церковь получала в свое владение села, населенные рабами. И изгои, и рабы становились под защиту церкви и делались ее работниками. Всех своих людей одинаково церковь судила и рядила по своему закону (по Кормчей книге) и по церковным обычаям; все эти люди выходили из подчинения князю и становились подданными церкви. И как бы ни был слаб или ничтожен церковный человек, церковь смотрела на него по-христиански – как на свободного человека. Для церковного сознания все были братья во Христе, и не было пред Господом ни раба, ни господина. В церкви не существовало рабства: рабы, подаренные церкви, обращались в людей, лично свободных; они были только прикреплены к церковной земле, жили на ней и работали на пользу церкви. Таким образом, церковь давала светскому обществу пример нового, более совершенного и гуманного устройства, в котором могли найти себе защиту и помощь все немощные и беззащитные… Церковь затем влияла на улучшение семейных отношений и вообще нравственности в русском обществе. На основании греческого церковного закона, принятого и подтвержденного первыми русскими князьями в их "церковных уставах", все проступки и преступления против веры и нравственности подлежали суду не княжескому, а церковному. Церковные суды, во-первых, судили за святотатство, еретичество, волшебство, языческие моления. Церковные суды, во-вторых, ведали все семейные дела, возникавшие между мужьями и женами, родителями и детьми. Церковь старалась искоренить языческие обычаи и нравы в семейном быту: многоженство, умыкание и покупку жен, изгнание жены мужем, жестокости над женами и детьми и т. п. Применяя в своих судах византийские законы, более развитые, чем грубые юридические обычаи языческого общества, духовенство воспитывало лучшие нравы на Руси, насаждало лучшие порядки. В особенности восставало духовенство против грубых форм рабства на Руси. В поучениях и проповедях, в беседах и разговорах представители духовенства деятельно учили господ быть милосердными с рабами и помнить, что раб – такой же человек и христианин, как и сам его господин. В поучениях запрещалось не только убивать, но и истязать раба. В некоторых случаях церковь прямо требовала у господ отпуска рабов и рабынь на свободу. Получая рабов в дар, церковь давала им права свободных людей и селила их на своих землях; по примеру церкви иногда то же делали и светские землевладельцы. Хотя такие примеры были редки, хотя увещания благочестивых поучений и не искореняли рабства, однако изменялся и смягчался самый взгляд на раба, и дурное обращение с рабами стало почитаться "грехом". Оно еще не каралось законом, но уже осуждалось церковью и становилось предосудительным... Так широко было влияние церкви на гражданский быт языческого общества. Оно охватывало все стороны общественного устройства и подчиняло себе 199

одинаково как политическую деятельность князей, так и частную жизнь всякой семьи. Это влияние было особенно деятельно и сильно благодаря одному обстоятельству. В то время, как княжеская власть на Руси была еще слаба и киевские князья, когда их становилось много, сами стремились к разделению государства, – церковь была едина и власть митрополита простиралась одинаково на всю Русскую землю. Настоящее единовластие на Руси явилось прежде всего в церкви, и это сообщало церковному влиянию внутреннее единство и силу. Рядом с воздействием церкви на гражданский быт Руси мы видим и просветительскую деятельность церкви. Она была многообразна. Прежде всего просветительное значение имели те практические примеры новой христианской жизни, которые давали русским людям отдельные подвижники и целые общины подвижников – монастыри. Затем просветительное влияние оказывала письменность, как переводная греческая, так и оригинальная русская. Наконец, просветительное значение имели те предметы и памятники искусства, которые церковь создала на Руси с помощью греческих художников. Практические примеры христианской жизни являли как мирские, так и церковные люди. Летописец говорит, что сам князь Владимир после крещения стал добрым и милостивым, заботился об убогих и нищих, думал о книжном просвещении. Среди его сыновей были также благочестивые князья. В среде простых людей, на первых же порах после принятия новой веры, являются христиане в самом высоком смысле слова. Таков, например, Илларион, из священников села Берестова (около Киева), поставленный в сан русского митрополита за свое благочестие, ученость и удивительный ораторский талант. Таков инок св. Феодосий, игумен Печерского киевского монастыря, с детства проникнутый Христовым учением, оставивший зажиточный дом для монашеской убогой жизни и стяжавший себе славу подвижника, писателя и проповедника. Влияние подобных людей в русском обществе было очень велико и благотворно. Вокруг них собирались их последователи и ученики и образовывали целые общины, называемые монастырями. Древние монастыри не всегда были похожи на нынешние. Удалясь из городов в лесную глушь, тогдашние монахи составляли свое особое поселение, как бы в пустыне, не имея до времени ни храма, ни монастырских стен. Их община кормилась своими трудами и терпела нужду даже во всем необходимом до той поры, пока не получала известности и не привлекала благочестивых поклонников. Строгая жизнь и трогательное братство иноков, способ хозяйства их, совершенно новый для языческой среды, основанный наличном бескорыстии иноков и на их неустанном труде на пользу братии, – все это очень сильно действовало на умы тогдашних людей. Они желали помочь благочестивой братии, чем могли: строили в монастыре храмы, дарили монастырю земли и рабов, жертвовали золото и драгоценности. Скромная община монахов превращалась в богатый и благоустроенный монастырь и делалась религиозным и просветительным средоточием для своей области. Монастырь учил не только вере, но и "книжному почитанию", и хозяйственным приемам. В монастырях образовывались целые библиотеки и 200

процветала грамотность; почти все знаменитые писатели Киевской Руси вышли из монастырей. Хозяйство монастырей устраивалось по византийским образцам и руководилось византийскими законами и правилами. В этом хозяйстве не было рабов, потому что церковь не допускала у себя рабства. Рабочий люд был лично свободен, но прикреплен к церковной земле и управлялся церковными властями. На обширных землях монастырей все хозяйственные порядки устанавливались сообразно указаниям греческого закона и отличались правильностью и стройностью. Поэтому монастырское (и вообще церковное) землевладение становилось образцом не только для частных, но даже и для княжеских земельных хозяйств… В первое время христианская письменность на Руси не была обширна. Книги, принесенные на Русь вместе с крещением, представляли собой болгарские переводы библии, богослужебных книг, поучений, исторических книг, Кормчей книги и т. п. Под влиянием этой болгарской письменности создалась и собственная русская письменность, в которой главное место занимали летописи и жития святых, поучения и молитвы. Эта письменность, за немногими исключениями, не отличалась ни ученостью, ни литературным искусством. Первые киевские писатели были просто грамотными людьми, обладавшими некоторою начитанностью. Они подражали переводным образцам так, как умели, без школьной учености и риторического искусства. Тем не менее, их произведения оказывали заметное влияние на духовную жизнь наших предков и содействовали смягчению нравов на Руси... Наконец, христианская вера на Руси совершила переворот в области пластического искусства. Языческая Русь не имела храмов и довольствовалась изваяниями идолов. Христианство повело к созданию громадных каменных храмов в главнейших городах. Киевский храм Успения Богоматери, получивший название Десятинной церкви потому, что Владимир уделил на его содержание "десятину" (т. е., десятую часть) княжеских доходов, был древнейшим каменным храмом в Киеве. Киевская церковь св. Софии, новгородская церковь св. Софии и другие храмы в главнейших городах Руси были созданы вслед за Десятинною церковью. Они строились по византийским образцам и украшались богатейшими мозаиками и фресками. Архитектурное дело и живопись под влиянием церковного строительства достигли в Киеве значительного развития. А с ними вместе развились и прочие искусства и художественные ремесла, в особенности же ювелирное дело и производство эмали. Первыми мастерами во всех отраслях художественного производства были, конечно, греки. Позднее под их руководством появились и русские мастера. Развилось, таким образом, национальное искусство. Но оно в Киевской Руси отличалось резко выраженным византийским характером, и поэтому известно в науке под именем русско-византийского». Такова оценка С. Платоновым принятия христианства, и к ней остаётся только присоединиться – с двумя оговорками. Во-первых, нарисованная Платоновым картина может быть принята как идеальная, в плане тенденции. 201

На практике далеко не всё, естественно, было так благостно, и реалиям внедрения христианства в историческое тело и душу России будет, по сути, посвящено всё наше дальнейшее повествование (и мы увидим, что на этом пути будет немало драматического и даже трагического – всё логично, если вспомнить волнующие слова о. А. Меня о том, что христианство вообще есть процесс, а не состоявшийся результат, и что до проповеданного Христом идеала нам по-прежнему очень и очень далеко!). Во-вторых, приводимые в 3-й главе нашей книги жестокие слова Г. Шпета о негативной роли «греков» в русской культурной истории вполне имеют под собой рациональное зерно – в том специфическом смысле, что первоначально откровенно «импортный» («ромейский») характер христианства и катастрофически малое количество иереев (большинство из которых к тому же на первых порах составляли греки, не говорящие по-славянски и не проводившие даже элементарного церковного обучения и катехизации211 населения!) приводило к тому, что крещение было в значительной степени формальным, чисто обрядовым212; неофиты практически не только не знали тонкостей новой религии, но едва ли вообще понимали смысл производимой над ними трансформации и в своих поведенческих нормах оставались стопроцентными язычниками (это даст в исторической перспективе самые горькие плоды!)213. А в-третьих… Сейчас, из XXI в., вполне правомерен вопрос: что выиграла и что потеряла Русь в результате именно такого (в смысле – православного) выбора? Плюсы очевидны – за них свидетельствует вся российская культура. А вот минусы…. О них впервые поставил вопрос П. Чаадаев в начале XIX в.: по мысли русского философа, Владимир в X в. сделал роковую ошибку, связав свою судьбу не с католической Европой (которой предстоял исторический подъем), а с Византией (которую ждали упадок и гибель). Отсюда – многие беды России (вполне реальные, о которых пойдет речь в последующих лекциях). Безусловно, в X в. ничего подобного не мог предвидеть никто, и если б кто-нибудь тогда предсказал грядущую судьбу Византии, это было бы воспринято так, как если бы сейчас кто-либо на полном серьезе заговорил о гибели США лет так через 300… Несомненно одно: была католическая (и исламская!) альтернативы для Руси, а значит, были и некие «виртуальные» возможности исторического развития. Лучше или хуже бы было для страны – можно спорить, но игнорировать эту проблему нельзя. И к ней нам еще неоднократно предстоит вернуться впоследствии. 211

Т. е., разъяснения сути нового вероучения хотя бы на уровне катехизиса (тезисного изложения основных моментов веры). 212 Как показала дальнейшая российская история, даже сами священники длительное время были ужасающе безграмотны (тому есть легион документальных свидетельств).. 213 Впрочем, этот момент – общий для практически всех народов, совершавших в то время переход от язычества к единобожию (христианству или исламу – в последнем случае разрыв с языческим наследием был резче, но пережитки последнего всё равно оказывались и здесь очень значительными, что демонстрирует нам, например, казахский, кыргызский или северокавказский ислам). 202

V. И последнее. Сразу после смерти Владимира в 1015 г. имела место еще одна «языческая реакция», связанная с именем… Ярослава Мудрого, в скандинавских источниках – Ярицлейфа Скупого, сына Владимира от Рогнеды (всего у Владимира было 12 сыновей). Последующая карьера Ярослава настолько заслонила его «дебют», что о нем практически не вспоминают. А зря… Старшим (и законным приемником) в семье был Святополк – фактически сын убитого Ярополка, ибо его мать Владимир взял в жёны уже беременной. Святополка Владимир откровенно ненавидел, один раз даже бросил в темницу. Святополк платил «отцу» полной взаимностью и деятельно готовился занять его место – в частности, завязал династические связи (посредством женитьбы) с польским королем Болеславом Храбрым; наладил он контакты и с печенегами. В общем, после смерти Владимира он вполне официально стал киевским каганом. И тут… Общеизвестный факт – убийство Бориса и Глеба, сыновей Владимира от болгарки (а также и Святослава, сына от «чехини»: первых двух впоследствии канонизировали, последнего почему-то нет). Это убийство было приписано Святополку, за что он получил прозвище Окаянный. Но историки давно уже сомневаются в правоте сего приговора – хотя бы потому, что это было Святополку абсолютно не нужно (никто из троих не оспаривал его власть, а сам факт убийства мог быть использован против него, что и произошло) 214. И здесь весьма серьезные подозрения падают на Ярослава – уж больно быстро он стал разыгрывать из себя мстителя. А сам он кто? Впервые мы видим его в Новгороде (в недавно усмиренном Добрыней, а значит, тайно ненавидящем Киев Новгороде!). Видим его в роли явного сепаратиста: Ярослав по собственному почину женится на шведской принцессе Ингегерде (Ирине), получает в приданое отряд в тысячу человек и… начинает в открытую готовиться к отделению от Киева – вплоть до готовности пойти войной на отца (Владимир умер, готовя карательный поход на Ярослава). И еще штрих: наемные варяги вели себя столь разнузданно, что новгородцы в драке убили нескольких из них, но затем решили кончить дело миром и прислали к Ярославу делегацию бояр с предложением заплатить за каждого убитого варяга. Ярослав велел варягам перебить все посольство (что вызвало в городе восстание). В общем, переступать через кровь было для Ярослава не проблема… Что интересно, узнав о вокняжении Святополка, Ярослав сперва 214

Ф. Гримберг выдвинула довольно фантастическую версию, что Борис и Глеб были не детьми Владимира, а… заложниками из Волжской Болгарии, уничтоженными сразу после смерти князя. 203

собрался бежать в Швецию (было, видать, чего бояться!) и был удержан… мгновенно помирившимися с ним новгородцами (по преданию, они сказали: «Мертвых нам не воскресити, пойдем добывать стола киевского»). Какие у них при этом были планы, будет видно ниже (как минимум отметим реваншистские настроения по отношению к Киеву и нежелания платить подать). В общем, нисколько не исключено, что приписываемые Святополку убийства были совершены именно Ярославом, поскольку именно он выглядит в данной ситуации узурпатором (и сепаратистом). Такова ирония истории, ибо впоследствии его «амплуа» радикально сменится. Дальнейшее общеизвестно. В 1016 г. в битве у Любеча Святополк был разбит. Ярослав вошел в Киев «и погоре церкви» (из летописи). То есть программа Ярославова воинства была – ликвидировать христианство: налицо натуральный языческий реванш! Но последствия получились плачевными: Киев мгновенно оказался в оппозиции, а Святополк привел на помощь Болеслава Храброго и в битве на Буге (1018 г.) Ярослав был наголову разбит. Святополк с помощью поляков снова сел на престол в Киеве, и тут выяснилось, что иноземцев в качестве постоянной вооруженной силы в Киеве тоже никто не хочет. Размещенных на постой по домам польских воинов вырезали чуть ли не кухонными ножами (!) буквально за одну-две ночи, и, потрясенный таким вероломством, Болеслав с остатками своей рати покинул Киев. А Ярослав (уже собравшийся бежать в Швецию и снова остановленный новгородцами) мгновенно среагировал – совершил новый поход на Киев, разбил на реке Альте оставленного на произвол судьбы Святополка (который бежал в Чехию и вскоре подозрительно быстро умер – может, опять «помогли»?), вступил в Киев и… больше церкви не горели. Ярослав действительно стал «мудрым» – с «электоратом» не шутят. Так закончилась целая эпоха. Сопротивление язычества было сломлено окончательно и бесповоротно (по иронии судьбы, эту роль в нашей истории сыграл Болеслав Храбрый, перебивший на Буге самых рьяных «перунистов»). То, что вчерашний адепт язычества, коим был Ярослав, враз превратился в ревностного христианина, не должно нас удивлять – подобные трансформации не редкость, когда речь идет о политике (сколько таких метаморфоз мы наблюдали в конце XX века!). Перефразируя известные слова Генриха Наваррского «Париж стоит мессы», можно сказать, что Ярослав решил: «Киев стоит креста», и не стал тиражировать собственные ошибки образца 1016 г. Что ж, его, видимо, не зря назвали Мудрым… Так или иначе, именно ему выпала судьба открыть новую главу российской истории, о которой пойдет речь в нашей следующей лекции – главу о христианской Руси.

204

«О, СВЕТЛО УКРАШЕННАЯ РУССКАЯ ЗЕМЛЯ !» (величие и падение Киевской Руси). I. Период с начала XI в. до середины XII века, о котором пойдет речь – один из самых сложных и фактологически запутанных во всей истории Древней Руси: к нему как нельзя кстати подходят уже упоминавшиеся слова Ф. Энгельса об истории как о результате пересечения «миллионов воль» Здесь все сплелось в тугой клубок: взлеты культуры и ужасы кровавых битв, интриги политиков и неосознанная стихия массовых движений, «вселенское» соседствует с потаенным, а низменное с взлетами духа. В общем, это своего рода гордиев узел древнерусской истории. Вряд ли случайно, что в школьных учебниках этот этап отечественной истории обычно «озвучивается» скороговоркой (настолько все перепуталось, что составители элементарно щадят юные головы). Естественно, и здесь есть свой «букет» мифов – хотя, сравнительно с другими «участками» нашей истории их здесь сравнительно немного (похоже, запутанность мешает и мифотворчеству: мифология любит простые конструкции!) Это, прежде всего, оценка впервые появившихся на исторической арене Руси половцев (которые обычно откровенно демонизируются), а также характеристики основных «фигурантов» нашего рассказа: одни возвеличены и подняты на котурны (как Владимир Мономах), другие, напротив, обрисованы черной краской (как Олег «Гориславович») третьи традиционно остаются в тени (дети Ярослава Мудрого, Святополк II). Как видим, опять-таки действует привычная для мифа тенденция все спрямлять и делить участников событий на «белых» и «черных» (или, применительно к половцам—на «наших» и «не наших»). В данном случае все это во многом исходит от некритического доверия к двум источникам: киевским летописям (в том числе «Повести временных лет») и «Слову о полку Игоревом». Последнее сочинение – вообще одно из самых загадочных во всей древнерусской литературе: даже жанр его — подаваемый на школьном уровне как «героический эпос» — остается в научном мире на сей день дискуссионным (вокруг «Слова» вот уже более ста лет идут ожесточенные споры, и к некоторым аспектам этой полемики нам еще предстоит не однажды вернуться). Что же касается киевских летописей, то помимо трудностей объективного и субъективного характера, возникающих при их прочтении, в чем читатель уже имел возможность убедиться по прошедшим лекциям — ситуация усугубляется тем, что нам предстоит описывать и наблюдать фактическое состояние достаточно длительной гражданской войны на Руси, в которой Киев был одной из участвующих сторон (значит, киевские летописцы описывали события глазами не стороннего беспристрастного свидетеля, но непосредственного участника по одну из сторон баррикады, т. е. были пристрастны). Таким 205

образом, отечественные документы того времени требуют проверки известных нам сегодня фактологическим и аналитическим материалом. Но главное — даже не в этом, а в следующем: Описываемый исторический период – время, начинающиеся величием Киевской Руси и завершающиеся фактическим его падением (дезинтеграцией и развалом на отдельные составляющие), поскольку к 1132 г. на месте державы де-факто существовала конфедерация. А после 113 2 г. начался процесс ее стремительного распада — так что к 60-70-м г.г. XII в. о Киевской Руси как о государственном образовании приходится говорить уже в прошедшем времени. Естественно, всех исследователей данного профиля волнует вопрос: почему? Почему так случилось и почему так быстро случилось? Причины краха государства и цивилизаций — вообще тема чрезвычайно волнующая и болезненная, а потому необычайно популярная, тем более что в рассуждениях на эту тему всегда негласно, исподволь, но присутствует некий футурологический аспект (знать, почему тогда все рухнуло, чтобы теперь не повторилось!)215 И здесь начинается сплошная полоса дискуссий: практически сколько ученых, столько и мнений. Именно поэтому здесь очень благоприятная почва для мифологий разных оттенков (миф охотно подменяет собой историю именно там, где историк ведет себя подобно «витязю на распутье» — стоит и размышляет). Обзором некоторых из наиболее популярных мифов на тему «Величие и падение Киевской Руси», а так же формированием собственного взгляда на проблему я начинаю свой рассказ.

II. Прежде всего, говоря о причинах распада Киевской державы, нужно отметить: едва ли не самым ранним (по времени) взглядом на проблему была попытка объяснить все с позиции исключительно субъективного фактора — грехами и ошибками конкретных политиковкнязей (точь-в-точь как о Николае II и «жидомасонах» в деле развала Российской империи или о «беловежской тройке» и Горбачеве в деле развала СССР! Так уж видно, устроена человеческая психика — всегда хочется найти «козла отпущения», причем указать на него пальцем). Наиболее четко эта позиция высказана на страницах «Слова о полку Игоревом», где в бедах русской земли обвиняются названные поименно князья. Не отрицая значение конкретных действий конкретных лиц в истории (и их ответственности перед ней), скажем, однако, что ограничиться только таким уровнем разговора в наши дни не может себе позволить ни один исследователь (это, кстати, и к вопросу о 1917 и 215

Показательный пример: при создании конституции США «отцы-основатели» (Вашингтон и К), по собственному признанию, теряли покой от мысли, что республики смертны (именно так!). 206

1991 г.г.): необходим более широкий анализ различных фактов, приведших к необратимому разрастанию центробежных тенденций в данном обществе. Что же, прежде всего, бросается в глаза? Иногда просто констатируется обвальный характер навалившихся на тогдашнее общество разрушительных проблем (как, по другому поводу, у Л. Гумилева: «Что, собственно произошло? Да как-то все сразу, а этого вынести никто не может»). Н. Устрялов, например, пишет: «Внутренняя борьба есть неизбежное зло каждого возникающего государства. При постоянном сосредоточении разнородных сил к единству гражданское общество образуется не вдруг, а постепенным развитием элементов своих, после продолжительного брожения, доколе каждая стихия не найдёт своего места, определяемого обыкновенно свойством самих элементов и взаимным отношением их». Это весьма точное и глубокое замечание, применимое практически к каждому формирующемуся государственному миру (и притом – вполне в русле современного системного подхода!), но именно универсальность устряловского диагноза делает его чрезмерно расплывчатым в деле точной диагностики гибели Киевской державы. А С. Соловьев констатирует: «замечаем… новые начала, новые отношения, имеющие произвести новый порядок вещей, замечаем перемену в отношениях старшего князя к младшему, ослабление родовой связи между княжескими линиями, из которых каждая стремится увеличить свои силы за счет других линий и подчинить себе последние». Согласитесь, не очень конкретно (единственная определенная деталь — ослабление связей внутри рода: к этому мы еще вернемся); С. Соловьев однозначно увязывает появление «новых начал» со второй половиной XII в., с дебютом Владимирской (Северной, по его терминологии) Руси: представляется, что это не так и означенные процессы начались как минимум на век раньше. В советской историографии ответ был прост и ясен: «феодальная раздробленность». Формально к этому есть все основания: в Европе раздробленность — и у нас тоже, даже внешние формы кое в чем похожи (и там и тут вооруженная знать воюет друг с другом и растаскивает государство по кирпичикам), да и хронологически вроде бы совпадает. Все просто, но это та простота, которая «хуже воровства», и сейчас вы в этом убедитесь. Начнем с того, что такое феодализм? Прежде всего, определенный порядок и система землевладения (передача земельного пожалования — феода — в постоянное или временное пользование — ленное владение). Так вот, этой имущественной системы на Руси не было вообще! На эту тему существует достаточно большой разброс мнений среди исследователей – от категорического приговора Н. Устрялова (и – позднее – Р. Пайпса), полностью отрицавших феодальную систему применительно к средневековым реалиям Руси, до более компромиссной точки зрения Н. Павлова-Сильванского, назвавшего свой фундаментальный труд «Феодализм в России» (в самом названии – уже позиция). Однако все без исключения авторы сходятся в одном – «классического» европейского феодализма в России не было никогда. Наиболее «компромиссно» высказался А. Ахиезер: 207

«Для этого (киевского – Д. С.) общества были характерны определённые тенденции формирования феодализма. Однако результат мало походил на европейский феодализм в его сочетанием вассалитета и феода, корпоративностью, формированием трёх уровней иерархии общества: массового слоя локальных сообществ (общин), слоя среднего уровня (собственников, устойчивых владельцев средств производства – земли, получающих за неё ренту и осуществляющих власть над нижним уровнем в своих регионах) и высшей власти (сакральной точки, воплощающей единство страны). Контуры этого порядка на Руси лишь просвечивались как некоторая возможность». К социальной структуре тогдашнего русского общества мы вернемся в следующей лекции, а пока отметим только, что «приватизации» земли в западноевропейском смысле слова в Киевском каганате не было — она применительно к господствующему слою общества произошла лишь в XVIII веке, после знаменитого указа «О вольности дворянства», в эпоху Екатерины II. Это, кстати, объясняет, почему на Руси, в отличие от Европы, не строили рыцарских замков: не было смысла устраивать столь капитальное строительство на месте, которое, возможно, придется скоро покинуть (ибо князья, в отличие от феодалов Европы, часто меняли свои земельные владения по вышеуказанной причине). Существовала, правда, юридическая тонкость: землю можно было получить в «держание» и в «отчину» (т. е., от отца к сыну), но земля даже в последнем случае не была «приватной». Вот почему знаменитая культура «дворянских гнезд» появилась в России только после обнародования вышеупомянутого указа «О вольности»… Не было на Руси крепостного права (без которого нельзя представить себе европейский феодализм): о статусе сельского населения и социальных отношений на Руси вообще будет разговор в следующей лекции, но сразу скажем: крестьянство было свободным (несвободными были рабы, как и на Западе — рекрутировались они по преимуществу из военнопленных, как и в древности). Наконец, характерной для Европы феодальной лестницы — сложной системы взаимоотношений сеньоров и вассалов (король – герцог – граф – барон – рыцарь), регулирующей социальную структуру общества и создающей подвижную иерархию сословных границ и ценностей – на Руси также не возникло. На Руси существовало нечто схожее (система “великий князь – удельный князь”, и у каждого из князей – бояре, а у тех и других – свои дворы и челядь, позднейшее «дворянство»), но структурно это было организовано не в европейских формах, да и социальное содержание, как увидим ниже, было несколько иным. Тем более не было в Киевской Руси и экономического обособления феодальных доменов – главной причины феодальной раздробленности в Европе. Так что говорить о «феодализме» и о «феодальной раздробленности» применительно к Киевской Руси выглядит некоторой натяжкой. Вообще, идея феодально-крепостного строя, столь дорогая сердцу марксиста, не работает не только на Руси, а почти во всех странах Востока (исключение – Япония, где очень много аналогов с Европой): ни в Индии, ни 208

в Китае, ни в исламском мире (от Арабского халифата до Османской Турции) мы не найдем социальных структур и юридических норм, подобных таковым в средневековой Европе: отсюда и многократно высказывающаяся разными авторами мысль, что сама грань между древностью и средневековьем в этих регионах размыта или вообще отсутствует (само собой разумеется, что при такой постановке вопроса сам факт существования средневековья как феномена в Азии не выглядит аксиомой…) И еще один момент к вопросу о феодализме. Многократно разными исследователями (от Л. Гумилева до А. Гуревича) подчеркивалось, что захват власти в Европе феодалами (и отсюда – все последующее) было очень во многом вызвано факторам внешней опасности. Европа в то время подвергалась тройной агрессии – норманнской, арабской («сарацины» терроризировали морские берега, а на суше нападали на Францию и Италию – до Рима) и венгерской (среди жертв мадьярских набегов была не только близлежащая Германия, но даже Франция, Италия и Испания!). В борьбе с этими противниками (особенно венграми) и сложилось западноевропейское рыцарство как институт, и в борьбе с упомянутыми агрессорами феодалов как «военспецов» востребовали в качестве правителей. Короли в данной ситуации явно не справлялись (вряд ли случайно французскую династию Меровингов обозвали «ленивыми королями»!); таким образом, почва для перехвата власти была готова (все это приняли как благо!). На Руси подобного не было: для Киева вообще ни разу за всю его историю как «стольного града» не случалось ситуации, когда ему насмерть угрожал какой-либо внешний враг (даже Хазария здесь не пример, не говоря уже о печенегах и прочих степняках). Потому и почвы для захвата власти «феодалами» в европейском смысле здесь не было (как не было и самого захвата – правящая элита на Руси не меняется с момента дебюта Киевской державы как минимум до XIII в., а фактически гораздо дольше). Это к вопросу о «русской феодализации»… Иную (не менее мифологичную, чем марксистско-истматовская) концепцию дезинтеграции Киевской Руси предложил Л. Гумилев. Согласно его «теории пассионарности» все этносы проходят свой биологический круг жизни, хронологически равный примерно 1200-1500 годам (сходные идеи высказывались и ранее, например, А.Чижевским и В.Шкловским: правда последние выводили их из неких космических циклов солнечной и звездной активности, а так же из древних, в частности, китайских представлений о цикличности человеческой истории). Началом жизни этноса является пассионарный толчок – непосредственное получение живущими на определенном участке Земли людьми «инъекции» космической энергии, («удар космического бича», по образному выражению Гумилева), вызывающий взрыв активности в данном социуме (рождение большого количества суперэнергичных людей – «пассионариев»). По мысли ученого, такая передача происходит благодаря действию закона сохранения энергии: космическая энергия переходит в «биосферную» (вид энергии, открытый В.Вернадским; правда сама возможность такой передачи пока абсолютно 209

гипотетична, что сразу ставит всю конструкцию Л. Гумилева в «подвешенное состояние»). Л.Гумилев считает, что передача пассионарности может состоятся и чисто биологическим путем – посредством половых отношений мужчин-пассионариев с женщинами этносов или социумов («генетический дрейф» или «рассеяние пассионарного генофонда»). И самое главное: в жизни такого цикла выделяются несколько этапов: подъем, «перегрев» (т. н. акматическая фаза), надлом, «инерция» (когда страсти остывают и в обществе превалируют не пассионарии, а т.н. гармоничные особи, обыватели, так сказать: в смысле возраста этноса – «золотая осень», по Гумилеву) и «обскурация» – дряхлость этноса (вырожающаяся в резком возрастании количества людей с низкой энергетикой – «субпассионариев», к которым мыслитель относит люмпенов и маргиналов всех мастей). После этого наступает состояние т.н. гомеостаза – устойчивого равенства с окружающей средой (термин взят из медицины и принадлежит американскому физиологу У. Кеннону): так, по Гумилеву, живут все примитивные народы – от индейцев до чукчей и от австралийских аборигенов до негров Черной Африки (все эти народы ученый считает «старичками» и объясняет их теперешнюю жизнь именно «гомеостазом»). Несмотря на то, что очень многое здесь подмечено точно – наличие разных по степени энергетики типов людей (по аналогии с четырьмя темпераментами), сама идея пассионарного толчка (такие феномены взрывов активности действительно многократно зафиксированы в истории человечества), идея «молодости» и «старости» народов (высказывалась еще в средние века арабским ученым Ибн-Халдуном), а также сами понятие «подъема», «надлома», «инерции» (до Гумилева в этих же значениях их употреблял А.Тойнби), – но несколько уязвимых моментов сразу бросается в глаза. Это, во-первых, чересчур гипотетический характер самой возможности передачи энергии («космическую турбулентность», о которой часто говорит Гумилев, пока еще никто не обнаружил216); во-вторых, излишне навязчивый «биологизированный» оттенок всего мыслительного построения (мысль, что этнос есть живой организм и развивается соответственно, встречает резкую критику даже у столь близких Гумилеву по духу исследователей, как А. Тойнби и О.Шпенглер; кроме того, «субпассионариями» с точки зрения энергетики могут быть не только люмпены и маргиналы, а таковыми можно стать в силу социально-экономических условий, что мы сейчас наблюдаем ежедневно217); в-третьих, сама жизнь всего упомянутого цикла изложена Гумилевым настолько жестко и безальтернативно, что теория сразу же вызывает аналогии с исламом или со средневековой догматической схоластикой (или же с учением Шпенглера о «закате Европы»), а на практике 216

Вообще сформулированный ещё Г. Лейбницем закон достаточного основания гласит: «Аргументы должны быть достоверны, достаточны и доказаны самостоятельно». Т. е., нельзя доказывать одну гипотетическую посылку другой (что делает Л. Гумилёв). 217 Вообще Гумилёв чрезвычайно биологизирует исторический процесс и совершенно не берёт в расчёт возможность чисто социальных взрывов пассионарности (многократно зафиксированных в историографии). 210

мало каким историческим реалиям соответствует (если, конечно, не подгонять эксперимент под результат). Применительно к теме нашего разговора Л. Гумилев считает, что описываемый период был «золотой осенью» Древней Руси и началом ее обскурации (исходя из предположения А. Шахматова о том, что восточное славянство появляется на исторической арене в начале новой эры: однако существуют и другие датировки, и тогда вся конструкция рушится!). Для Гумилева этим объясняется все: этнос старел, дряхлел и… развалился. Но принять эту точку зрения мешают два обстоятельства, (даже если оставить в покое чересчур «мистериальный» характер всей умозрительной схемы). Во-первых, обскурация, по Гумилеву, есть всеобщий упадок (он убедительно иллюстрируется хрестоматийным примером – упадком позднего Рима). Но даже в Византии, которую также часто вспоминает в этой связи ученый, уже многое не «вытанцовывается» – слишком велики духовные взлеты и достижения поздней (якобы дряхлеющей) Ромейской державы. Имя Феофана Грека, например, плохо ассоциируется с понятием упадка! А на Руси в интересующее нас время был настоящий культурный взрыв: все виды художественной деятельности переживают в эти годы подлинный расцвет и оставляют о себе память шедеврами мирового значения. Это и есть «упадок»?! Нестыковка…. Во-вторых, получается, что в «молодой» Европе и «дряхлеющей» Руси синхронно идут постоянные «феодальные» войны, как две капли воды похожие одна на другую! Выходит, что «тинейджеры»-европейцы и «пенсионеры»-русичи (именно эти определения использует Гумилев) играют в одни и те же игры (и даже «в составе одних и тех же команд», как мы убедимся в следующей лекции)! Как сие понимать? Л. Гумилев выходит из положения казуистическим способом: он заявляет, что в Европе все воевали за что-то, а у нас только против. Но это чистейшей воды софистика! В любой войне люди дерутся против кого-то и за что-то. Тем более в войне гражданской (итальянский учёный Фарината делла Уберти утверждал, что в таких войнах едва ли хоть один солдат идет в бой неосознанно). В Европе воевали не только феодалы, но и деятели церкви, крестьяне, католики, еретики – в общем, все против всех! На Руси, кстати, такой всеобщей мясорубки не было – хотя горожане у нас иногда тоже воевали весьма активно (но, не как самостоятельная сила, как в Европе!). Эта схема нам мало что объясняет. Так что же тогда? На мой взгляд, причин происходящего несколько и они следующие. У европейского и русского общества тех лет есть одна общая черта – господство натурального хозяйства. Товарно-денежные отношения и в Европе и на Руси в масштабе общества только начинали складываться: торговля в основном – на внешнем рынке (что было предметом куплипродажи – пусть читатель вспомнит предыдущую лекцию и что именно хотел получить Святослав, находясь на Дунае). Подавляющее большинство населения, особенно сельского, жило в условиях безраздельного правления натурального товарообмена. А это никогда не располагает к 211

центростремительным тенденциям в обществе и всегда – к центробежным (зачем мне вообще кто-то нужен, если я все произвожу сам и «все свое ношу с собой»?). Между прочим, характерная для конца ХХ века боязнь «развала России» подпитывалась именно этим фактором: чем неустойчивей финансовая система, чем более «субъекты Федерации» переходят «на бартер» (т. е., на натуральный товарообмен), тем больше они завязаны друг на друге и тем меньше им вообще нужен центр. («Феодализм» образца конца XX века!) Затем. Мы уже говорили, что как государство (в современном смысле этого слова) Киевская Русь – фантом (как его многие западные и восточноевропейские аналоги). Поэтому сам разговор о «распаде государства», возможно, несет в себе изрядную дозу абсурдизма: что распадалось, если государства не было? Кстати, полный аналог – для Европы и частично Арабского Халифата. И еще характерный штрих: во всех трех случаях государственность возникает из первобытно-родового состояния (у арабов товаро-денежные отношения были гораздо более развитыми, поэтому государственность гораздо более определена). Показательно, что «раздробленность» совершенно обошла стороной Византию: там честолюбцев-«пассионариев» хватало с лихвой, никак не меньше, чем на Западе или Руси, но никаких «распадов».В лучшем случае – узурпация трона, в худшем – мятежи на почве династических притязаний (имя одного такого мятежника – Маниак – стало нарицательным). И всё! Почему так? А ответ – на поверхности: в прошлом у Византии – не варварство, не родовой строй, а более чем тысячелетняя традиция античной и римской цивилизаций, устойчивой государственности, рабовладения, отлаженной бюрократии и юриспруденции, а главное – соответственного само- и правосознания граждан (само это слово применительно к данной эпохе может быть употреблено только в отношении Византии). У европейцев и русичей ничего подобного еще нет и быть не может: это все – прерогатива «старых» (в гумилевском смысле)218 цивилизаций, это все еще предстоит создать и «наработать» (в России этот процесс и сейчас далек от совершенства!). Пока что жители «Киевской державы» не очень подозревают, что таковая имеется. Их объединяют совсем иные моменты. Какие? Этот пункт непосредственно вытекает из предыдущего. Прежде всего: Киевская Русь структурировалась как племенная держава, почти на базе племенного союза (вот почему так кстати оказались варяги в качестве «третьей» объединяющей силы!). Сама титулатура правителей Руси четко напоминает об этом: князья есть племенные вожди (аналог на Западе – «племенные герцоги», как их называли в Германии), бояре – родовая знать (в общем, родоплеменное общество на стадии зарождения и раннего становления государственности – как в свое время у 218

Даже один, отдельно взятый, этот момент противоречит гумилёвской версии о «старости» древнекиевского этноса – скорее прав был в данном случае Пушкин, говоря именно о «юности народа» применительно к Киевской Руси. 212

хуннов и тюрок)219 В данном контексте хрестоматийная истматовская установка о «древнерусской народности» выглядит более чем сомнительной: «народности» (т. е., единого этноса), скорее всего, еще не сложилось. Показательно, что до XIV в. включительно (это зафиксировано документально) жители Киевской Руси называли себя исключительно старыми племенными названиями (в Москве, к примеру, само название «московляне» или «московиты» лишь к середине XIV в. вытеснило староплеменное «вятичи») Более того: до самого времени Ярослава Мудрого и далее постоянно наблюдается тенденция к сепаратизму племен (вспомним, поскольку раз Киеву приходится возвращать «под свою руку» вятичей, северян и радимичей!). Нетрудно вывести прямую связь между племенным сепаратизмом эпохи Святослава - Владимира и центробежными тенденциями после княжения Ярослава Мудрого (а частично – и при нем, как будет показано впоследствии): люди ощущали себя составной частью племени, а не «державы» и естественно подпитывали таким образом сепаратные претензии своих князей-вождей. В этой связи слова С. Соловьева об «ослаблении родовых связей» представляется знаменательными: этого вполне хватило бы для того, чтобы развалить и без того непрочное сооружение Киевского каганата. Похоже, что киевские владыки сей факт хорошо знали. Именно это имел в виду А. К. Толстой, написав в своей знаменитой «Истории государства Российского от Гостомысла до Тимашева» следующие строки: «Владимир помер с горя, порядка не создав». В дальнейшем «порядка» будет еще меньше – по вышеописанным причинам. Подтверждением этой мысли могут служить изыскания виднейшего позднесоветского историка И. Фроянова. Как констатирует историк Ю. Сандулов, «в трудах И. Фроянова и его последователей Киевская Русь выступает не в форме раннефеодальной монархии, а в форме огромного общевосточнославянского межплеменного суперсоюза с центром в Киеве, который, по мере трансформации родоплеменных связей в территориальные, и, как следствие, формирование земель-волостей, распадается». Вообще племенное деление общества (как и родовое) – вещь очень устойчивая, зачастую переживающая и свое время, и свою цивилизацию. Вот характерные примеры. В Шотландии родовая (клановая) система благополучно дожила до XVIII в. и была насильственно разрушена демонстративно жестокими действиями англичан (зато «спланировала» в Америку и дала там уродливые метастазы в виде … ку-клукс-клана). В Казахстане еще в брежневскую эпоху процветало кумовство и протекционизм на родовой основе (и затем это сказалось в ходе драматических Алма-Атинских событий 1986 г.) Племенное деление, возведенное в государственный принцип (т. н. трайбализм) – живой действующий фактор современной политики во многих странах «третьего мира», причем не только, скажем, в Монголии 20-х г.г. или в странах Черной 219

Кстати с этого уровня начинали свой старт и Древняя Греция, и Рим (следов тому в их ранней истории очень много) 213

Африки в 60-90-е гг., но и, скажем, в современной Грузии: без учета этого фактора мы никогда не поймем реалий недавней гражданской войны в этой стране, когда одни поддерживали Э. Шеварнадзе (выходца из области ШоаСакартвело), а другие – З. Гамсахурдиа (мингрела). Аналогичный характер имели и бурные события начал XXI в. Албании; сюда же восходят и узловые точки чеченской трагедии (в Чечне принадлежность к тому или иному клану – «тейпу» – определяет, как мы знаем, очень многое). Так что хотим мы этого или нет, но родоплеменной трайбализм и сейчас реальность… Возникает вопрос: что же объединяло людей, живших в Киевской Руси? (А ведь что-то объединяло – на уровне цивилизации или, если хотите, гумилевского «суперэтноса»). Прежде всего – язык («Язык словеньск бысть всем един», как сказано в «Повести…»): однако это было недостаточно, ибо язык объединял тогда не только восточных славян, а славян вообще – современные славянские языки в ту пору еще не сложились, различия между говорами были незначительны (классический пример – битва на Буге в 1018 г., когда Болеслав Храбрый и его польские рыцари прекрасно поняли матерящихся в их адрес с другого – неблизкого! – берега реки новгородцев, с весьма печальными для них последствиями). Поэтому «язык бысть един» и с язычниками балтийского Взморья (ободриты, лютичи, сорбы) и с принявшими «римскую веру» поляками, чехами, хорватами и хорутанами (словенцами), и с православными сербами и дунайскими болгарами: ясно, что это уж «слишком общо». А затем, безусловно – «греческая вера» и шире – восходящая к православию культура. «Эта культура служила цементом, кое-как (! – Д.С.) скреплявшим Русскую землю – пишет Л.Гумилев. – Только благодаря общности культуры новгородцы беседовали с суздальцами, черниговец щадил киевлянина (ой ли? – Д.С.), не продавал его в рабство половцам (еще как продавал! – Д.С.), галицкий боярин отстаивал свой город от венгров и поляков, а смоленский витязь отражал ятвягов». Но Гумилев не даром употребил выражение «кое-как»: к этому были весьма веские причины. Во-первых, крещение прошло совсем недавно и еще не настолько укоренилось, чтобы цементировать до такой степени (кстати, вышеприведенная цитата Гумилева относится к началу XIII в.: значит, 150 лет назад было еще проблематичней!); во-вторых, как уже говорилось, крещение было актом процессуальным, растянувшимся во времени: ряд городов был крещен много позже Киева, в окраинных землях язычество не в виде «пережитков», а в самых «классических» формах продолжало существовать и в открытую конкурировало с христианством (в Москве – до XIV в., в Ростове Великом – до XV в.), а селяне вообще были еще сплошь язычниками; в-третьих (и это главное), как всегда в подобных случаях, крещение (официальное, массовое, «образцово-показательное») было во многом, формальным: большая часть населения (и знать и низы) восприняла христианское учение поверхностно, без глубокого проникновения в сущность (и следы такого обращения в христианство мы наблюдаем по сей день). Нормой на долгие годы стало двоеверие – официальное христианство при сохранении огромного пласта языческой культуры и (главное) 214

глубокими «рубцами» язычества в менталитете (и это – постоянно действующий фактор российской истории вплоть до наших дней220). Безусловно, на Руси были люди, способные по-настоящему, глубоко верить и воспринимать учение Христа, но это – как всегда, впрочем, – был достаточно узкий слой интеллектуалов из духовенства: его роль в духовной (да и политической) жизни тогдашнего общества огромна, а в деле сохранения единства Руси – вдвойне, но все-таки общую тональность настроений в обществе определяли не они. Исходя из всего сказанного, можно подытожить: вектор развития древней Руси в описываемое время имел весьма существенное направление в сторону разъединения, и весьма слабые противовесы в сторону объединения. Есть и ещё моменты, проясняющие причинные факторы быстрого распада Киевской Руси. Так, А. Орлов, В. Георгиев, Н. Георгиева и Т. Сивохина полагают, что «политическая раздробленность стала новой формой организации русской государственности в условиях освоения территории страны и её дальнейшего развития по восходящей линии». Здесь подмечено самое главное – колонизационное движение в сторону всевозможных «украин» (окраин) как чуть ли не главное содержание этноцивилизационного развития восточного славянства на довольно длительную перспективу (не знаю, правда, как тут с «развитием по восходящей линии» – в дальнейшем мы вернёмся к этому моменту и увидим, что однозначно радужные оценки здесь не получаются). Памятуя о вышеописанной крайне слабой системе экономических связей, вполне естественно, что расширение территории и «расползание» населения из первоначального киевского «гнезда» имело самый логичный результат – и без того слабые связующие нити между составными частями протогосударства ослабевали донельзя, а затем рвались… Одно из самых глубоких наблюдений над «анатомией» распада древнекиевской державы было сделано Р. Пайпсом. По его наблюдению, «государство (киевское – Д. С.) не выросло из общества, не было оно ему и навязано сверху. Оно скорее росло рядом с обществом и заглатывало его по кусочку. Первоначально средоточием власти было личное поместье князя или царя, его oikos, или двор. В пределах этого поместья князь был абсолютным повелителем, отправляя власть в двух ипостасях – суверена и собственника. Здесь он распоряжался всем и вся, будучи эквивалентом греческого despotes'a и римского dominus'a, русским государем, то есть господином, хозяином, полным собственником всех 220

Совсем пикантно, что фашиствующий О. Платонов (весьма, кстати, уважаемый и пропагандируемый в церковных кругах) яростно пропагандирует бредовую (к счастью) идею, что между старославянским язычеством и русским православием существует прямая гомологическая связь или даже идентичность (причём – что совсем запредельно – подаётся всё сие не как негативный, а как принципиально позитивный факт!). Чтобы совсем добить читателя, сообщаю: католичество (многократно более непримиримое к языческому наследию) О. Платонов, не моргнув глазом, приравнивает к… сатанизму! Не верите – читайте первоисточник… 215

людей и вещей. Поначалу население княжеского поместья состояло из рабов и прочих лиц, так или иначе попавших в кабалу к его владельцу. За пределами своих владений, там, где жило вольное и весьма подвижное население, русский правитель пользовался поначалу совсем незначительной властью, сводившейся в основном к сбору дани» (последнее утверждение абсолютно соответствует действительности, и это положение сохранится ещё несколько столетий!). Кроме того, Пайпс, во-первых, логично полагает, что чужеземная по происхождению варяжская знать относилась к судьбам Руси чисто своекорыстно, с демонстративным равнодушием221 (здесь учёный прав, хотя он и преувеличивает иноземный элемент в структуре древнерусского нобилитета и приуменьшает масштаб ассимиляции варягов к концу Х века). Во-вторых, по Пайпсу, «центробежная тенденция усугублялась произошедшим тогда внешним событием, а именно упадком русской торговли с Византией. В 966-977 гг. в пылу спора о контроле над единственной группой славян, еще платящей дань хазарам, князь Святослав разрушил столицу хазарского каганата. Этим безрассудным поступком он открыл шлюзы, через которые в причерноморские степи немедленно хлынули враждебные тюркские племена, до той поры сдерживаемые хазарами… в конце концов торговое движение совсем замерло. …В середине XII в. русские князья перестали чеканить монету, из чего можно заключить, что у них были серьезные финансовые затруднения и что происходило раздробление хозяйственного единства страны». Такая констатация спорна (в частности, Пайпс гиперболизирует роль денежного обращения и торговли в древнекиевской экономике, ещё преимущественно бартерной, а также – как истинный европеец! – излишне демонизирует тюркских кочевников и отношения Руси с ними), но и она не может быть оставлена без внимания. У Пайпса на интересующую нас тему есть и ещё одно весьма острое наблюдение. Вот оно: «Общество при варягах отличалось необычайно глубокой пропастью между правителями и управляемыми… В Киевском государстве и в киевском обществе отсутствовал объединяющий общий интерес, государство и общество сосуществовали, сохраняя особые обличия, и вряд ли чувствовали какие-то обязательства друг перед другом (знакомо до боли, не правда ли? – Д.С.)… Для этого общества характерна необыкновенно глубокая пропасть между держателями политической власти и обществом и собственническая, вотчинная манера отправления державной власти». Здесь надо сделать только одно добавление: ответственности перед собственным народом (в смысле – плебсом) в те годы не чувствовали никакие владетели Европы – это норма раннефеодальной эпохи; но такой уровень безответственности по отношению к собственному государству (или, если хотите, владению), которые продемонстрировали тогдашние Рюриковичи, надо в анналах мировой истории ещё хорошенько поискать – тут Пайпс прав 221

Вспомним и «торговлю кровью» при Вещем Олеге и Владимире Красно Солнышко, и вызывающую готовность Святослава сменить Днепр на Дунай… 216

на все 100%. Естественно, это работало совсем даже не на сохранение единства страны... Наконец, последнее. Ко всему перечисленному (а все это имело место в тех или иных чертах во многих странах, отнюдь не только на Руси) прибавляется особенность, абсолютно специфичная для Киевской Руси – особенность, на которую обратила внимание Ф. Гримберг (а до нее, в определенной степени – С. Соловьев, а в ХХ в. – Р. Пайпс). Это роль и место в Киевской державе правящей династии Рюриковичей. Ф. Гримберг была права на 100%, утверждая: Рюриковичи – явление совершенно исключительное в жизни средневековой Европы. Мы не найдем ни одной страны в Европе того времени (и в Азии тоже!), где не только стояла у власти, но и полностью составляла всю правящую элиту одна разветвленная семья. Все князья Руси были Рюриковичами (единственное в своём роде исключение – семейство Болховских князей в Подолии, сохранившееся еще с дорюриковых времен: в о трагической судьбе этого рода расскажем позднее): если можно так выразится, правление потомков Рюрика на Руси было огромным «семейным предприятием»222. «Род Рюрика, – сообщает С.Соловьев – как род владетельный, не подчинялся влиянию ни какого другого начала. Князья считают всю русскую землю в общем, нераздельном владении целого рода своего (вот почему не было «приватизации» в европейском духе – Д.С.), причем старший в роде, великий князь, сидит на старшем столе, другие родичи смотря на степени старшинства занимают другие столы, другие волости, более или менее значительные, связь между старшими и младшими членами рода была чисто родовая, а не государственная (ничего не напоминает? – Д.С.). Единство рода сохраняется тем, что когда умрет старший или великий князь, то достоинства его вместе с главным столом переходит не к старшему сыну его, но к старшему в целом роде княжеском, этот старший перемещается на главный стол, причем перемещаются и другие родичи на те столы, которые теперь соответствуют их степени старшинства.» Теперь ясно, почему в русской земле не строили замки? Зачем – когда в любую минуту может быть придется «перемещаться»… Отсюда же и некоторая своеобразная «фамильярность», с которой князья-Рюриковичи устраивают междоусобицы ( само слово – очень характерное: вооруженные акции оцениваются почти как «междусобойчик») : дело-то ведь «семейное» (кстати, эта формулировка часто фигурирует в документах того времени). В большом клане потомков Рюрика, как в хорошей крестьянской многодетной семье, без драк не обходится и всем это кажется нормой – родственники подерутся да помирятся (вот только если б выясняли отношения на кулачках, а не на мечах, да еще не втягивали в свои разборки других)… 222

Следы этого обнаруживаются и позднее - например, в истории декабристов (это тоже было разветвленное «семейное мероприятие») 217

И как раз вот этот описываемый «семейственный» характер правления Рюриковичей играет весьма роковую роль в деле дезинтеграции Руси. С одной стороны, это вроде бы даже и объединяет как-то (все князья из одного корня!), но с другой стороны: всем нужно обеспечить по «столу». До определенного времени «столов» хватает, но только до определенного. Проблема в том, что как раз к XI-XII вв. (а к XIII и подавно) Рюриковичей становится очень много (говоря словами А. Бушкова, «Рюриковичи, цинично выражаясь, расплодились неимоверно»). Их количество ограничивалось только естественными факторами (высокая детская смертность и вообще высокий уровень смертности от низкого качества медицины, короткая продолжительность жизни, частые смерти на войне), но, тем не менее, совсем не редкостью были семьи, где выживало и доживало до взрослого состояния 10-12 сыновей (у Владимира, у Ярослава, впоследствии – у Всеволода Большое Гнездо). Ограничительных мер насильственного характера (физическое устранение лишних претендентов) Русь не знала. Крайне показательно, что в православной Византии такие меры были не только системой, но даже своего рода ритуалом: только там не убивали (не всегда убивали!), а находили какие-то паллиативы – ослепляли, кастрировали, еще как-нибудь уродовали («гуманизм», так сказать, влияние христианства!). В Золотой же Орде, как увидим впоследствии, будут просто резать глотки – Азия-с! Среди Рюриковичей так было не принято (семья!) и в результате их число на каком-то этапе многократно превысило «спрос». Мы покажем впоследствии, что, пытаясь преодолеть этот «кризис княжеского производства» («князев приплод княжеству не в убыток», так шутили тогда), юридическая мысль на Руси изобрела немало хитроумных казуистических приемов, чтобы ограничить число претендентов и упорядочить ситуацию, но в целом эти попытки – как показывает историческая практика – оказались бесплодными. Пока тот или иной Рюрикович был жив, он не собирался сдаваться, не опускал руки (да они не умели ничего делать, кроме того, чтобы властвовать и воевать, и общество не приняло бы их ни в какой другой роли – разве что в монашеской!). Как это конкретно происходило, мы покажем в следующей лекции, а пока сразу отметим: численность у Рюриковичей нарастала как критическая масса, и неизбежно должна была взорвать хрупкое единство страны, (что и произошло). И, что того хуже, остановить этот процесс было очень трудно (фактически невозможно) именно потому, что это была, повторяю, огромная семья, если хотите – клан. Во-первых, при такой постановке вопроса весьма проблематично было даже ставить на обсуждение идею о лишении какой-то части клана прав на «столы» (а только это и могло разрядить ситуацию)223: Ведь все они Рюриковичи, и великий князь – лишь старший среди равных. Во-вторых, именно благодаря вышеописанной пресловутой «семейственности» усобицы чем дальше, тем больше приобретали исключительно жестокий характер 223

Впоследствии эту акцию провёл Александр Невский – но провёл, опираясь на постороннюю вооружённую силу (Золотая Орда), 218

(никто так безобразно не ссорится между собой, как родственники, и нет, по словам С.Цвейга, вражды страшнее, когда сходный борется со сходным!). В общем этот фактор был едва ли не самым «сильнодействующим» и болезненным в начинающейся «энтропии» древней Руси и его трагическая роль еще только начинает оцениваться в нашей истории. Как все это начиналось и приобретало необратимый характер, мы сейчас увидим. III. Эпоха Ярослава Мудрого (1019-1054 гг.) – это время величественного и феноменально быстрого расцвета древнерусской культуры. Её старт подобен взлету ракеты: создается впечатление, что молодая христианская цивилизация на Руси с поистине юношеской свежестью и энтузиазмом стремится проявить себя. Причины этого явления во многом связаны с кирилло-мефодиевским наследством (воспринятым вместе с крещением) и с ролью болгарской и сербской культуры, столетием раньше прошедших этот путь и сыгравших для Руси роль «моста» или «трамплина» (об этом мы уже говорили ранее), но нельзя сбрасывать со счетов и саму способность отечественной культуры жадно впитывать инонациональные влияния и быстро – чуть ли не на протяжении жизни одного поколения! – делать из них свои, оригинальные выводы (с такой ситуацией мы будем встречаться в отечественной истории постоянно, это составная часть нашего менталитета). Шедевры архитектуры (Софийский собор и Золотые ворота в Киеве, Софийский собор и Свято-Юрьев монастырь в Новгороде, храмовая архитектура Чернигова), живописи (киевская и новгородская иконопись и фрески того времени в частности – работы Алимпия), книжной художественной миниатюры (древнейшее на Руси «Остромирово евангелие»), градостроительство (основание Ярославля, названного в честь князя), музыки ( возникновение отечественных модификаций пришедшего из Византии т. н. знаменного распева, в т.ч. киевский, греческий и болгарский распевы), литературы (такие шедевры как «Слово о законе и благодати» митрополита Иллариона Киевского или жития святых того времени – особенно «житие Феодосия Печерского», «житие Бориса и Глеба» и «Киевский патерик», а также славянские переводы произведений зарубежной литературы, ставшие совершенно оригинальными – от «Иудейской воины» Иосифа Флавия до «Пространного жития Константина-Кирилла Философа»), прикладного искусства, ювелирного дела, ремесел. И все – сразу на высшем художественном уровне, без всякого «периода ученичества», без какой бы на то скидки на «юность»! При Ярославе стремительно растут города – так, что скандинавы называли ту Русь «Гардарики», «страна городов»; как отмечает С. Соловьёв, «города в описываемый период упоминаются следующие: Новгород, Ладога, Белозерск, Изборск, Псков, Юрьев, Ростов, Ярославль, Муром, Суздаль, Смоленск, Полоцк, Любеч, Чернигов, Листвен, Городец, Переяславль, Родня, Вышгород, Белгород, Василев, Витичев, Искоростень, Овруч, Туров, 219

Владимир Волынский, Курск, Тмутаракань, Перемышль, Червен и другие безыменные» (всего – до четырёхсот!). Появляется поколение собственных интеллектуалов (естественно, клириков), способных вести богословские беседы и дискуссии на уровне византийской и еврейской мысли того времени – такие как Илларион, Антоний и Феодосий. (этот факт, кстати, говорит о давних интеллектуальных традициях киевской христианской колонии – в одночасье такую интеллигенцию не создашь и не воспитаешь!). Рождается и распространяется вширь монастырское движение (в те годы – главный очаг посвящения, науки и искусств), своего рода «началом и эталоном» которого была основанная св. Антонием Киево-Печерская лавра (а её знаменитый игумен Феодосий, пламенный борец за идеи христианства и строгий судья греховных дел княжеского двора, создатель общежительского монастырского устава и своего рода идеолог патриотической оппозиции – образцом «идеального священнослужителя», чей образ не потеряет привлекательности и будет служить объектом для подражания спустя столетия). Не будет преувеличением сказать, что именно тогда закладываются и (если хотите) образ той великой российской культуры, которая единственно и составляет нашу непреходящую славу и достояние… В связи с этим необходимо сделать следующее отступление. В своё время Ю. Лотман назвал средневековую культуру Руси «культурой взрыва», имея в виду невероятно быстрый разбег и взлёт духовной и художественной культуры только что принявшей христианство Киевской Руси (а затем – и определённый модус развития культуры в России вообще, о чём у нас речь пойдёт ниже). Применительно к киевским временам «взрывной» характер культурного страта во многом мотивировался тем, что «русские… приняли православие с некритическим энтузиазмом новообращённых и стремились перенести величие Константинополя в Киев с ненасытностью nouveau riche» (Дж. Биллингтон). Но точно так же за несколько столетий до Владимира Святого вели себя и франкские короли из династии Меровингов, а позднее – Карл Великий: про них также можно сказать словами Дж. Биллингтона, что они с «некритическим энтузиазмом новообращённых» жадно впитывали осколки культуры Древнего Рима (как русичи – культуру Византии) и с «ненасытностью» спешили утвердить на бывших варварских задворках рухнувшей Римской империи свою империю – Каролингскую (а чуть позже – Священную Римскую империю германской нации), Т. е., духовной жизни и европейцев, и русичей на данном этапе их развития были присущи некоторые черты своего рода духовно-культурной маргинальности (пограничности) – в том смысле, что и те, и другие находились на стадии сложного, многофазового и небезболезненного перехода из одного цивилизационно-культурного состояния (язычество) в другое (переход к монотеизму и связанная с этим трансформация представлений о мире и человеке, на чём в своё время подробно останавливался К. Ясперс). Матрица культурной эволюции у обеих цивилизаций – Европы раннего средневековья и Киевской Руси – была идентичной, отсюда и схожие моменты внешних её проявлений. В обоих случаях можно констатировать бросающееся в глаза 220

отсутствие «периода ученичества», почти «вертикальный взлёт» искусства и духовности, рождение шедевров без всяких следов «предварительной подготовки» (Каролингский Ренессанс в Европе и художественная культура эпохи Ярослава Мудрого в Киеве и Новгороде). Некоторые параллели выглядят едва ли не демонстративно (фигуры ирландского монахапросветителя Алкуина при Карле Великом и Иллариона Киевского при Ярославе Мудром). Общим моментом является и причудливая амальгама элементов дохристианских и христианизирующихся элементов художественной реальности обеих культурных миров; на Руси этот момент проявляется во множестве артефактов (классический пример – исконно восточнославянская и дохристианская по генезису «луковичная» форма купола русских церквей, не имеющая аналога ни в Византии, ни вообще в восточнохристианском мире). И ещё один характерный момент. «Взрывной» характер культурного развития и видимое отсутствие «наглядного ученичества» в обоих случаях во многом объясняется обвальным и быстрым восприятием и «всасыванием» чужого опыта. Применительно к Каролингскому Ренессансу на эту тему предельно прямо (и, пожалуй, не вполне справедливо) высказался Л. Гумилёв, заявив, что в данной культуре «всё было заимствованным» (что вовсе не говорит о несамостоятельности каролингской культуры – заимствование может сопровождаться самостоятельным переосмыслением заимствованного, что в данном случае и произошло). «Явления культуры самостоятельны, они не всегда вписываются в общий процесс, – писал Д. Лихачев. – Они свободны, и как свободные легко воспринимают и творчески перерабатывают чужое, стороннее или просто старое». Но ведь совершенно идентичной была ситуация и в Киеве эпохи ранней христианизации: все без исключения внешние формы проявления художественности были заимствованы древнерусской культурой из восточнохристианского мира (Византия и культуры южных славян, на столетие раньше Руси принявших христианство и во многом проделавших всю ту «черновую работу» по адаптации византийского наследия на славянской почве, которую уже не было необходимости проделывать в Киеве). Более того: ситуация постоянного заимствования и переосмысления иностранных (по генезису) внешних форм и наполнение их вполне «отечественным» содержанием станет на долгие годы настоящим стереотипом эволюции русской культуры (как минимум художественной). Именно это имел в виду О. Шпенглер, когда писал о «псевдоморфозе» (буквально – «псевдоформах»; термин из практики геологии) российской культуры: «Так возникают поддельные формы… внутренняя структура которых противоречит их внешнему строению, один вид минерала с внешними чертами другого». Мысль Шпенглера страдает определённым «негативизмом» и, безусловно, должна быть скорректирована, что и сделал М. Эпштейн, говоря о «постмодерном» (в широком, нестрогом смысле слова) характере российского духовного и художественного пространства – как бы постоянное «цитирование», но такое, в котором в качестве обязательного 221

эстетического и даже философского элемента присутствует непременное переосмысление цитированного. Фактически М. Эпштейн говорит о том же, что и О. Шпенглер (и Л. Гумилёв), но вкладывает в сказанное иной – позитивный – смысл. Одно из самых важных и (если хотите) знаковых в историко-культурном смысле событий для Руси Ярослава – создание первого в русской истории свода законов, знаменитой «Русской Правды». Эта первая российская кодификация известна в трёх вариантах – Правда Ярослава (самая ранняя), Правда Ярославичей (редакция времён сыновей Ярослава) и Правда Владимира Мономаха (самая поздняя). Данный документ столь серьёзен и важен для понимания дальнейшей истории Руси, что мы приводим его целиком (в краткой редакции): 1. «Убьет муж мужа, то мстит брат за брата, или сын за отца, или сын брата, или сын сестры; если не будет никто мстить, то 40 гривен (денежная единица – Д. С.) за убитого. Если убитый – русин (житель Поднепровья – Д. С.), или гридин (слуга – Д. С.), или купец, или ябедник (мелкий чиновник – Д. С.), или мечник (военное звание, аналог старшего офицера – Д. С.), или же изгой (об этом позже – Д. С.), или словении, то 40 гривен уплатить за него. 2. Если кто будет избит до крови или до синяков, то ему не надо искать свидетеля, если же не будет на нем никаких следов (побоев), то пусть приведет свидетеля, а если он не может (привести свидетеля), то делу конец. Если (потерпевший) не может отомстить за себя, то пусть возьмет с виновного за обиду 3 гривны, и плату лекарю. 3. Если кто кого-либо ударит палкой, жердью, ладонью, чашей, рогом или тылом оружия, платить 12 гривен. Если потерпевший не настигнет того (обидчика), то платить, и этим дело кончается. 4. Если ударить мечом, не вынув его из ножен, или рукоятью меча, то 12 гривен за обиду. 5. Если же ударит по руке, и отпадет рука, или отсохнет, то 40 гривен, а если (ударит по ноге), а нога останется цела, но начнет хромать, тоща мстят дети (потерпевшего). 6. Если кто отсечет какой-либо палец, то платит 3 гривны за обиду. 7. А за усы 12 гривен, за бороду 12 гривен. 8. Если кто вынет меч, а не ударит, то тот платит гривну. 9. Если пихнет муж мужа от себя или к себе – 3 гривны, – если на суд приведет двух свидетелей. А если это будет варяг или колбяг (разновидность скандинавского наёмника – Д. С.), то вдет к присяге. 10. Если холоп бежит и скроется у варяга или у колбяга, а они его в течение трех дней не выведут, а обнаружат на третий день, то господину отобрать своего холопа, а 3 гривны за обиду. 11. Если кто поедет на чужом коне без спросу, то уплатить 3 гривны. 12. Если кто возьмет чужого коня, оружие или одежду, а владелец опознает пропавшего в своей общине, то ему взять свое, а 3 гривны за обиду. 222

13. Если кто опознает у кого-либо (свою пропавшую вещь), то ее не берет, не говори ему – это мое, но скажи ему так: пойди на свод, где ты ее взял. Если тот не пойдет, то пусть (представит) поручителя в течение 5 дней. 14. Если кто будет взыскивать с другого деньги, а тот станет отказываться, то идти ему на суд 12 человек. И если он, обманывая, не отдавал, то истцу можно (взять) свои деньги, а за обиду 3 гривны. 15. Если кто, опознав холопа, захочет его взять, то господину холопа вести к тому, у кого холоп был куплен, а тот пусть ведет к другому продавцу, и когда дойдет до третьего, то скажи третьему: отдай мне своего холопа, а ты ищи своих денег при свидетеле. 16. Если холоп ударит свободного мужа и убежит в хоромы своего господина и тот начнет его не выдавать, то холопа взять и господин платит за него 12 гривен, а затем, где холопа застанет тот ударенный человек, пусть бьет его. 17. А если кто сломает копье, щит или испортит одежду, и испортивший захочет удержать у себя, то взять с него деньгами; а если тот, кто испортил, начнет настаивать (на возвращении испорченной вещи), платить деньгами, сколько стоит вещь. Правда, уставленная для Русской земли, когда собрались князья Изяслав, Всеволод, Святослав и мужи их Коснячко, Перенег, Никифор Киевлянин, Чудин, Микула. 18. Если убьют огнищанина умышленно, то убийце платить за него 80 гривен, а люди не платят; а за княжеского подъездного 80 гривен. 19. А если убьют огнищанина по-разбойничьи, а убийцу люди не ищут, то виру платит та вервь (селение – Д. С.), где найден убитый. 20. Если убьют огнищанина у клети, у коня, или у стада, или во время крахи коровы, то убить его, как пса; тот же закон и для тиуна. 21. А за княжеского тиуна 80 гривен, а за старшего конюха при стаде также 80 гривен, как постановил Изяслав, когда дорогобужцы убили его конюха. 22. За княжеского сельского старосту или за полевого старосту платить 12 гривен, а за княжеского рядовича 5 гривен. 23. А за убитого смерда или холопа 5 гривен. 24. Если убита рабыня-кормилица или кормилец, то 12 гривен. 25. А за княжеского коня, если тот с пятном, 3 гривны, а за коня смерда 2 гривны. 26. За кобылу 60 резан (мелкая денежная единица – Д. С.), за вола гривну, за корову 40 резан, за трехлетнюю корову 15 кун (крупная денежна единица – Д. С.), за годовалую полгривны, за теленка 5 резан, за ягненка ногата, за барана ногата. 27. А если уведет чужого раба или рабыню, то он платит за обиду 12 гривен. 28. Если придет муж в крови или в синяках, то ему не надо искать свидетеля. 46 223

29. А кто украдет коня или вола, или обкрадет клеть, если он был один, то он платит гривну и 30 резан; если же их было и 10, то каждый из них платит по 3 гривны и по 30 резан. 30. А за княжескую борть 3 гривны, если выжгут или разломают. 31. За истязание смерда, без княжеского повеления, за обиду 3 гривны. 32. А за огнищанина, тиуна или мечника 12 гривен. 33. А кто распашет полевую межу или испортит межевой знак, то за обиду 12 гривен. 34. А кто украдет ладью, то за ладью платить 30 резан (владельцу) и 60 резан продажи. 35. А за голубя и курицу 9 кун. 36. А за утку, гуся, журавля и за лебедя платить 30 резан, а 60 резан продажи. 37. А если украдут чужого пса, или ястреба, или сокола, то за обиду 3 гривны. 38. Если убьют вора на своем дворе, или у клети, или у хлева, то тот убит, если же вора додержат до рассвета, то привести его на княжеский двор, а если его убьют, а люди видели вора связанным, то платить да него. 39. Если украдут сено, то платить 9 кун, а за дрова 9 кун. 40. Если украдут овцу, или козу, или свинью, а 10 воров одну овцу украли, пусть каждый уплатит по 60 резан продажи. 41. А тот, кто схватил вора, получает 10 резан, от 3 гривен мечнику 15 кун, за десятину 15 кун, а князю 3 гривны. А из 12 гривен поймавшему вора 70 кун, а в десятину 2 гривны, а князю 10 гривен. 42. А вот вирный (штрафной – Д. С.) устав: вирнику взять на неделю 7 ведер солоду, также баpaна или полтуши мяса, или 2 ногаты, а в среду резану за три сыра, в пятницу так же; а хлеба и пшена, сколько смогут съесть, а кур по две на день. А 4 коня поставить и давать им корма сколько смогут съесть. А вирнику взять 60 гривен и 10 резан и 12 вевериц (мелких монет – Д. С.), а сперва гривну. А если случится пост – давать вирнику рыбу, и взять ему за рыбу 7 резан. Всех тех денег 15 кун за неделю, а муки давать сколько смогут съесть, пока вирники соберут виры. Вот тебе устав Ярослава. 43. А вот устав мостникам: если замостят мост, то брать за работу ногату, а от каждого устоя моста по ногате; если же ветхий мост починить несколькими дочками, 3-мя, 4-мя или 5-ю, то также». Отметим несколько характерных моментов. Во-первых, по общему духу и многим конкретным деталям (например, почти полном отказе от кровавых наказаний в пользу денежных штрафов) «Русская Правда» очень напоминает «варварские правды» западноевропейского раннего средневековья (особенно германские Правды224 – на что обращает внимание А. Сахаров) – что, в общем, естественно, так как Киевская Русь стадиально очень напоминает старт таких «варварских» государств того времени, как 224

Саксонская, Фризская, Тюрингская, Баварская, Аллеманская Правды. 224

Франция или Германия (т. е., древнерусская цивилизация развивается пока примерно в тех же параметрах, что и Европа!). Во-вторых, чисто юридически этот документ весьма детализован, его составители знакомы с понятиями алиби и вещественного доказательства, правового обычая и правового прецедента (ссылки на конкретных князей) – что, в общем, характеризует «Русскую Правду» совсем даже неплохо для того времени. В-третьих, первый русский правовой кодекс проникнут духом решительного разрыва с родовыми традициями (с частности, с институтом кровной мести) – т. е., играет по отношению к ещё «младенческому» киевскому социуму явственно цивилизующую роль. В-четвёртых, обращает на себя внимание настойчивая попытка авторов кодекса юридически узаконить и даже настойчиво внедрить (чисто законодательно!) товаро-денежные отношения225 – хотя здесь присутствует типично российская маниловщина (в том смысле, что незрелые ещё экономические отношения пытаются «подстегнуть» юридически!). Впятых, хотя Б. Греков и считал, что крепостнические отношения в России стартуют в «Русской Правде», представляется, что это точка зрения отдаёт «экстремизмом», и ближе к истине С. Соловьёв, полагавший большую крепость в эпоху «Русской Правды» родовых начал над всеми остальными в древнерусском обществе (в чём – глубинное противоречие всего первого древнерусского юридического кодекса!). Наконец, в-шестых… Е. Стариков, анализируя «Русскую Правду» и сравнивая её не только с современными ей европейскими кодексами, но даже с… Законами Хаммурапи (древний Вавилон), отмечает, как печальную черту, полное равнодушие составителей кодекса (и самого Ярослава) к судьбам рабов-соотечественников. Действительно, в «Русской Правде» нет статьи, прямо запрещающей обращать соплеменников в холопов (а такая статья имелась и у Хаммурапи, и в древнегреческих кодексах, и – тем более – в «варварских правдах» раннего средневековья). Е. Стариков даже говорит о «правовой невменяемости» авторов «Русской Правды», и – несмотря на резкость констатации – приходится признать, что учёный недалёк от истины, и в этом конкретном ракурсе первый русский юридический кодекс резко уступает всем своим аналогам (тем более что, как результат, соотечественников на Руси будут – с полным на то правовым основанием! – порабощать на протяжении целых 700 лет!). Кроме того, С. Соловьёв справедливо порицает «Русскую Правду» за неясность и расплывчатость формулировок, касающихся реализации юридических установлений – например, в вопросе, кто конкретно должен быть, как сейчас называется, «судебным исполнителем» (т. е., юридические нормы без конкретики механизма выполнения – как это напоминает сегодняшние российские реалии!). В общем, были в «Русской Правде» и «звёзды», и «тернии»… В области политики у Ярослава дело обстояло сложнее. На южных границах Руси произошли грозные перемены. IX век – время новой волны 225

Это, кстати, говорит о далеко зашедшем имущественном и социальном расслоении древнекиевского социума. 225

исламской агрессии, связанная с появлением турок-сельджуков (выходцев из Туркестана). Жертвами их нашествия стали некоторые старые мусульманские государства (держава Буидов в Иране), раздробленная Армения (которую они буквально утопили в крови), а ближе к середине века и Византия (сельджуки в 1071 г. разбили ромеев при Манцикерте в Армении и дошли до Босфора). Именно в связи с этими событиями происходит весьма опасная для Киева перемена – принятие большей частью печенегов ислама. В результате последние стали врагами христиан и в 1036 г. напали на Киев (в отсутствие князя). Но хорошо укрепленная столица устояла, а спешно прибывший из Новгорода с варяжско-славянским войском Ярослав соединился с киевским гарнизоном и вступил в битву (на ее месте потом была построена Святая София Киевская). Битва шла с переменным успехом, и летописная фраза «Ярослав едва одоле к вечеру» говорит сама за себя, однако победа была полная и «остаток их (печенегов – Д.С.) бегает где-то и до сего дня» (также из летописи: на самом деле мусульманская часть печенегов откочевала на Балканы, где 40 лет терроризировала Империю). Впоследствии, в 1049г. в южных степях на границе Руси появились новые кочевники – торки ( или гузы, народ по крови и языку родственный сельджукам, бывшие союзники Святослава). Киев воевал с ними до 1060 г., когда торки (уже после смерти Ярослава) были разбиты, отброшены к Дунаю, не смогли там закрепиться и …вернулись обратно на Русь, уже в качестве просителей («оставьте нас тут Христа ради, будем вам служить верно!»). Киевляне их приняли и впоследствии из двух разбитых ранее и «замирившихся» кочевых тюркских народов – печенегов и торков, а также единокровных с ними, но мирных берендеев (исторически это были тюркикочевники, не путать с «литературными» берендеями из «Снегурочки» А.Н.Островского!) – был создан военно-племенной союз «черных клобуков» (от характерного головного убора кочевников и от самоназвания печенегов «каракалпак» – буквально «черная шапка»), ставший вернейшим союзником Киева на два столетия (а еще позднее – сыграло значительную роль в формировании украинского народа). Таким образом, события на южной границе Руси, начавшиеся вроде бы неблагоприятно, в конце концов неожиданно подарили Киеву сильного и верного союзника и друга. Успех сопутствовал Ярослава также в боевых действиях против ятвягов (балтийское племя, обитавшее на западной Руси), чуди (карельские финны), в пограничных конфликтах с поляками. Но в столкновении с Византией его ожидала неудача и об этом нужно рассказать особо: произошло все это в 1043 г. Повод для войны был самый ничтожный: на константинопольском базаре убили русского купца. Надо напомнить, в «Русской Правде» за убийство полагался денежный штраф (и впоследствии его всегда взыскивали в таких случаях в установленных «Русской правдой» и международным соглашениями размерах: войн из-за этого никогда не начинали!). То есть Ярослав Мудрый сознательно пошел на обострение обстановки и нарушение собственного законодательства. Зачем? 226

Стало уже общим местом указывать, как на ответственных за конфликт, на окружавших князя варягов. Последние были «партией войны» просто по профессии своей и рвались в бой из-за грабежа: для них вернуться к политике в отношении Византии в стиле Вещего Олега было делом привычным и желанным. Учитывая, что женой Ярослава была шведская принцесса Ирина-Ингегерда и окружали ее многие весьма известные варяжские «мужи» (вроде Ингвара Путешественника или уже упоминавшегося Харальда Гардрада), сопротивляться их напору князю было нелегко. Но была еще одна веская причина, помимо варягов, по которой Ярослав ввязался в конфликт. Приняв христианство при Владимире, Русь в церковном отношение стала зависимой от Империи: разорвать эти узы, сделать русскую церковь самостоятельной стало своего рода идефиксом Ярослава. Сделать это мирным путем невозможно (законным способом вообще ни одна православная церковь от другой не отделилась, ибо любое подобное отделение сразу будет признано неканоничным)226, поэтому князь сознательно пошел на эскалацию – кстати, первым же шагом после нее стал церковный разрыв с Империей и назначение русским митрополитом Иллариона, автора «Слова о законе и благодати» (1051 г.). Увы, война с ромеями прошла по вполне накатанной схеме: флотилия киевлян (под командой воеводы Вышаты и княжеского сына Владимира) идет на Константинополь, флот ромеев топит корабли русичей парой залпов «греческого огня», конные латники-катафракты рубят на берегу всех уцелевших, выкалывают пленным глаза и отправляют в таком виде домой… Надежда на то, что Империя ослабла (в эти годы в управлении Византии царил полный бардак и императоры менялись, как перчатки) не оправдались: для Руси даже такая Империя была не по зубам. Весьма показательно, что Ингвар Путешественник – один из виновников войны и катастрофы – бросив армию и с тремя тысячами таких же, как он, дезертиров, отплыл в… Грузию – там, как они полагали, грабить было легче (и там, однако, им не повезло – грузинский царь Баграт IV разбил их наголову). Вся эта история привела к окончательному падению влияния варягов в Киеве. В Византии этот набег привел к очередному всплеску антикиевских настроений, предельно откровенно выраженного словами видного имперского сановника, ритора и писателя Михаила Пселла: «Это варварское племя все время кипит злобой и ненавистью к Ромейской державе и, непременно то одно, то другое, ищет предлога для войны с нами». А в Константинополе в это время возводится стела, изображающая грядущее разрушение города варварами – русичами. (Спустя 160 лет, в 1204 г. все сбудется до деталей, только разрушителями будут не русичи, а французы и итальянцы, участники четвертого крестового похода). Впрочем, в конце концов, стороны пришли к компромиссу: ни Киеву, ни Империи эта война 226

Это касается и русского православия, но об этом – позже. 227

была не нужна. Русь вернулась в церковную юрисдикцию константинопольского патриарха, но назначать митрополитов в Киев стали в «шахматном» порядке: чередовались между собой митрополиты из греков и русичей. Такое положение сохранится до XV в., т. е., до окончательного церковного разрыва с Константинополем. Однако самой главной проблемой для Ярослава оставалось внутреннее положение – ввиду факторов, описанных в начале лекции. Насколько ситуация стояла остро, можно судить по такому изумительному факту: на своего двоюродного дядю Константина Добрынича – инициатора поддержки Ярослава новгородцами, фактически подарившему князю власть – «разгневался …великий князь Ярослав и поточай (сослал его – Д.С.) в Ростов и на третье лето повеле его убити в Муроме на реке Оце» (Оке – Д.С.). То, что Ярослав пошел на преступление, показывает, до какой степени он опасался окраинного сепаратизма. А то, что его опасения не были напрасными, показывает следующая широко известная история. Брат Ярослава Мстислав, с детских лет сидевший в Тмутаракани, воспитывался в характерном для этого города полиэтническом окружении (в городе жили русичи, местные аланы и черкесы, большинство же населения составляли потомки иудеев из Хазарии – русичи называли их просто «хазарами»: напомним, что Тмутаракань была обломком Хазарского каганата в составе Руси). Летописцы писали о Мстиславе, что он был «толст и румян», храбр в бою, любил свою дружину и щедро одаривал ее (т. е., был весьма популярен).Удалось ему привлечь на свою сторону и местное адыгочеркесское население, причем весьма оригинальным способом. В 1022 г. между ним и черкесским князем Ридадэ (у русичей его звали «Редедя») вспыхнул конфликт. Стороны сошлись на поле боя, но …боя не произошло. Мстислав и Ридадэ съехались перед войсками и приняли великолепное решение: чтобы не впутывать свои народы в их личную властную разборку, решено было ограничиться личным рыцарским поединком. Причем непременным условием последнего было следующее условие: победитель берет к себе семью убитого и обходится с ней как со своей собственной. (Ах, если бы сейчас на Северном Кавказе да хоть бы частицу такого благородства!). Поединок состоялся и, с превеликим трудом, одолел Мстислав; слово свое он сдержал, взял к себе семью убитого Ридадэ, женил его сына на своей дочери (впоследствии от сего черкесского князя выводил свою родословную влиятельнейший род московских бояр Редегиных). Таким образом, Мстислав завоевал дружбу и доверие местных племен. И вот в 1023 г., воспользовавшись очередной «заварушкой» на Руси (племянник Ярослава Брячислав Полоцкий в 1021 г. ограбил Новгород и был разбит своим сиятельным дядей, под Суздалем восстали язычники и «великий мятеж» был подавлен лишь к 1024 г., а вятичи и северяне вновь отложились), «пошёл Мстислав на Ярослава, с хазарами и касогами» (касогами на Руси называли адыго-черкесские племена). Претендент занял Чернигов (город, лежавший на границе с Северской землей), попытался – правда, безуспешно – войти в Киев, и тут из Новгорода подоспел Ярослав с 228

наемными варягами (его постоянными спутниками). Столкновение произошло в 1024 г. у города Листвена, ночью, в сильную грозу (воины рубили друг друга, освещаемые молниями). Удар варягов приняли на себя восставшие северяне и выстояли, а состоявшая в резерве черкесская конница в решающий момент ударила во фланг и принесла претенденту победу. Ярослав в который раз бежал в Новгород, а Мстислав мог бы занять Киев и …испортил себе все дело одной фразой. Согласно летописи, обходя поле брани, Мстислав поизнес буквально следующее: «Кто этому не порадуется? Вот лежит северянин, вот варяг, а своя дружина цела». Таков был стереотип именно хазарского отношения к «иностранному легиону», но северянам это явно не понравилось, и они покинули его – кому приятно чувствовать себя пушечным мясом! В общем, победившему Мстиславу пришлось просить мира у побежденного Ярослава, и все кончилось взаимным миром и компромиссом. Мстислав покинул Тмутаракань и как полунезависимый правитель обосновался в Чернигове, к общему удовольствию обоих договаривающихся сторон: Мстислав был доволен потому, что сменил глухомань на процветающий Чернигов и «повысил свой статус», а Ярослав – потому что сохранил и высшую власть и переместил своего мятежного братца под свое крыло: в Чернигове за ним легче наблюдать (и контролировать, если что), чем в далекой Тмутаракани (да и от хазар с касогами подальше!). Со временем Мстислав увлекся храмовым строительством, превратил Чернигов в один из самых красивейших городов Руси и… напрочь забыл о властных притязаниях (он хранил верность Ярославу до самой своей смерти в 1036 г., после чего Чернигов и Северская земля мирно присоединились к Киеву, а Тмутаракань временно захватили аланы и черкесы, но Ярослав в 1029 г. выбил их оттуда). Под шумок, однако, окончательно отложились непокорные вятичи – вернуть их «под руку» Киева удалось только в начале XII в. (а фактически с середины XII в. они уже опять независимы, но об этом – потом). Упомянутый конфликт с Брячиславом Полоцким тоже имел продолжение. Желая разрядить обстановку, Ярослав уступил Брячиславу Витебск и Усвяты и... фактически подтолкнул полочан к дальнейшему неповиновению. Сын Брячислава, Всеслав, не случайно назван в «Слове о полку Игореве» родоначальником усобиц (хотя, как видим, это не совсем так): Полоцкое княжество стало первым, фактически полностью отделившимся от Киева. Уже после смерти Ярослава его дети в жуткой сече на реке Немиге (1060 г.) разбили Всеслава («На Немиге снопы стелют головами» – это из «Слова о полку Игоревом»), а затем, заманив в Киев под предлогом переговоров, предательски бросили в темницу. О его дальнейшей судьбе мы расскажем чуть позже, а пока отметим, что финалом борьбы Киева с Всеславом (а фактически с Полоцком, не забывшим убийство Рогволода и насилие над Рогнедой) стала окончательная независимость Полоцкого княжества. Наконец, последнее, о чем нужно упомянуть в связи с эпохой Ярослава Мудрого, была знаменитая «брачная дипломатия» князя. Известно, что свою сестру Марию Доброгневу Ярослав выдал замуж за польского короля 229

Казимира Восстановителя (тем самым погасив вялотекущий конфликт с поляками). Дочери его вышли замуж: Анастасия – за короля Венгрии Эндре I, Елизавета – за короля Норвегии, уже неоднократно упоминавшегося Харальда Гардрада (он добивался ее много лет, а пробыл ее супругом – и королем! – совсем мало, так как вскоре погиб, пытаясь добыть себе еще и корону Англии), Анна – та совершила самый головокружительный брак, став королевой Франции и женой Генриха I Капетинга (во французской традиции – «Анна Русская» или «Анна Регина»). Сыновья Ярослава, в свою очередь, женились: Изяслав – на польской принцессе, Святослав – на графине из Германии, Всеволод – на дочери ромейского императора Константина IX Мономаха (букв. «Единоборца»). Таких солидных (по статусу) женихов и невест для своих отпрысков российская корона более не сможет добиться никогда за всю свою тысячелетнюю историю227… Как видим, «брачная дипломатия» имела в основном западный уклон (и это можно оценить как определенный антивизантийский выпад), но «великая схизма» (раскол церкви на католиков и православных в 1054г.) свела все это к нулю, т. к. привязанная церковными нитями к Константинополю Русь не могла проводить откровенно прозападную политику в такой ситуации. Впрочем, остроту раскола в середине IX в. преувеличивать не стоит (все резко обострится уже на стыке XII-XIII вв.), поэтому определенные ресурсы и возможность маневра у прозападно настроенных политиков на Руси были (и это будет так или иначе проявляться еще на протяжении как минимум двух столетий). В общем, как это часто бывает на Руси, у Ярослава на «внешнем фронте» было много больше успехов, чем на «внутреннем». IV.. После смерти Ярослава Мудрого практически все события приобрели обвально-катастрофический характер, и тому есть ряд причин. Прежде всего, незадолго до смерти Ярослав, согласно завещанию, разделил «свою землю» (т. е., землю Киевской Руси) между своими сыновьями. «Плохая то услуга», скажет почти 1000 лет спустя А. К. Толстой: действительно, этот шаг, вполне логичный в условиях фактического отсутствия государственности и родового мышления в клане Рюриковичей, в плане дальнейших событий выглядит весьма зловеще, ибо де-факто узаконил притязания членов клана на те или иные куски территории (впоследствии увидим, что Ярослав, похоже, и ранее необдуманно бросался подобными «широкими жестами»). В результате сразу же возникла весьма напряженная обстановка, из которой удалось выйти по, так сказать, «византийскому сценарию»: три брата – 227

Вспомним, что у Романовых стало традицией жениться на принцессах их Германии, большая часть которых были выходцами из территориально микроскопических, экономически нищих и политически бессильных феодальных «лоскутных» владений (так, всё герцогство Анхальт-Цербст, из которого в Россию прибыла Екатерина Великая, сегодня занимает в ФРГ территорию одного… международного аэропорта!). Как неполиткорректно выразилась в эпоху Елизаветы Петровны фрейлина российского двора княжна Гагарина, «немецкие герцоги и короли сидят на своих тронах голыми жопами»… 230

Изяслав, Святослав и Всеволод – заключили между собой соглашение о совместном правлении в виде триумвирата (т. е., союза трех: такое часто бывало в древнем Риме и имело аналоги в виде института соправительства в Византии): формально главный был Изяслав как старший. Проблема была в том, что все трое придерживались во внешнеполитической области совершенно противоположных ориентаций. Изяслав был откровенным западником, Всеволод (сидевший в Переславле) – грекофилом, провизантийски настроенным; наконец, Святослав (в Чернигове) – националист, противник каких то ни было альянсов с «заграницей» (по некоторым данным, у него были связи с православной митрополией в Туркмении, в Мерве228 – таковая тогда существовала и даже процветала). Такой разброс мнений в вопросах стратегически важных, согласитесь, не сулил триумвирату ничего хорошего… В это время произошло событие, сразу же взорвавшее хрупкий мир на (и вокруг) Руси: в южных степях появились половцы к середине IX в. они сумели распостраниться необычайно широко, заняв всю территорию современного Казахстана и нижнего Поволжья (ранее они там постоянно сталкивались с печенегами и торками, но грандиозная засуха X в. буквально добила последних, а половцы, жившие на северной окраине степи, у Алтая и в Приииртышье, практически не пострадали и потому сразу оказались сильнее). Таким образом, они оказались на южных рубежах Руси и сразу привнесли туда немало «нестандартных ситуаций». Суть в том, что, как уже говорилось, половцы были врагами печенегов и торков (это была старая кровная вражда, тянувшаяся веками). Для Византии этот оказалось очень даже кстати (т. к. печенеги им досаждали уже 40 лет), и в 1091 г. в битве на мысе Лебурн (на Балканах) половцы и греки буквально смели печенегов с лица земли: из остатков балканских печенегов сложились (как уже говорилось) современные гагаузы. Но на Руси все было много хуже: пока киевляне враждовали с торками, половцы были лояльны, но после образования союза «черных клобуков» половцы мгновенно рассорились с Киевом, справедливо полагая, что Киев держит в союзниках их кровных врагов. Так начались пограничные стычки (в 1061 г. был разбит Всеволод), и все закончилось большой кавалерийской схваткой на реке Альте в сентябре 1068 г. с которой командующий русичами Изяслав вернулся, по словам А. К. Толстого, в следующем виде: «Но к ночи, руками за гриву держась , Конем увлекаемый с бою, Уж по полю мчится израненный князь С закинутой навзничь главою». В общем, мало не показалось… Самое интересное, что 1 ноября того же года, имея всего 3 тысячи ратников, Святослав на реке Сновь изрубил в 228

Совр. г. Мары. 231

куски 12 тысяч половцев, и те практически сразу же прекратили военные действия против Киева. Собственно, иначе и быть не могло: половцев было не более полумиллиона, а русичей – от 5.5 до 6 миллионов, крепостей половцы брать не умели и сами (особенно зимой) были почти не в состоянии защитить свои стоянки от ударов из Киева – сильны они были лишь в маневренной кавалерийской «малой» войне. (Откуда взялся тезис о « половецкой опасности» для Руси, мы еще покажем). Однако одну проблему они Руси все-таки навязали – проблему выбора между ними самими и «черными клобуками», ибо свести вместе и тех и других и сохранить с обоими ровные отношения оказалось совершенно невозможно. Образно говоря, кочевники перенесли всю свою древнюю вражду на Русь и «свесили на шею» Рюриковичам. Как говорится, не было печали… Надо сказать, что описанные события немедленно сдетонировали внутри страны. Киевляне потребовали у разбитого Изяслава дать оружие населению: князь отказался и был немедленно свергнут в результате восстания. Изяслав с сыном бежали в Польшу, к королю Болеславу II Щедрому (к слову – клиническому неврастенику), а киевляне разнесли тюрьму, освободили Всеслава Полоцкого и объявили его князем киевским (Всеслав был правнуком Владимира Красно Солнышко и имел, по мнению восставших, права на это). Сам этот факт – провозглашение вооруженной толпой своего князя в обход всех остальных претендентов (да еще не где-нибудь, а в Киеве !), был грозным симптомом. Впрочем, сидел Всеслав в Киеве недолго. В 1069 г. вернулся Изяслав с польским войском – помощью от Болеслава II. Всеслав, не сопротивляясь, оставил Киев и уехал в Полоцк (забегая вперед, скажем: он его удержит). Войдя в Киев, Изяслав устроил там бойню: 70 человек было убито в момент капитуляции города, после чего еще многие были казнены или ослеплены. Ответом жителей города стало массовое убийство поляков, расквартированных на постой у горожан (точно, как при Святополке Окаянном!), а также обращение киевлян к двум другим членам триумвирата с просьбой о защите (ее тайно привез в Чернигов Антоний Печерский). Последовал демарш Святослава и Всеволода, и Изяслав вынужден был пойти на попятную: казни прекратились, остатки польского контингента покинули Русь. Казалось бы, все урегулировалось но… в 1073 г. новое восстание вынудило Изяслава вновь бежать в Польшу (повстанцев поддержали Святослав и Всеволод!). На сей раз его там приняли неласково – обобрали как липку (запомнили, видать, резню в Киеве!). Князю пришлось ехать дальше – в Германию, к императору Генриху IV, а поскольку помощи от него дождаться не пришлось, то и еще дальше – в Рим, к папе Григорию VII Гильдебранду, заклятому врагу Генриха IV (показательно, что визит в Ватикан Изяслава никто на Руси не воспринял как измену православию – это говорит за то, что церковный раскол 1054 г. был еще неглубоким). Папа специальной буллой (грамотой) признал право Изяслава на Киев и потребовал от Болеслава Щедрого вернуть награбленное. Вмешательство 232

подействовало: польский князь не только вернул князю драгоценности, но и предоставил ему воинский контингент. А тем временем в Киеве княжил националист Святослав. Он навел на Руси порядок (правда, ему пришлось столкнуться с оппозицией в лице Феодосия Печерского, так как последний считал законным князем изгнанного Изяслава – несмотря на все его ватиканские вояжи!), заключил с Польшей мир, попытался помочь полякам в их борьбе против Чехии (неудачно) и… 27 декабря 1076 г. умер во время неудачной операции опухоли. Сменивший его Всеволод счел за благо договориться с Изяславом и вернул ему Киев, а сам сел в Чернигове. Можно подытожить, что националистическая программа Святослава дала, по сути, только один позитивный результат: в княжение этого князя удалось более или менее договориться с половцами. И все! На международной арене политика Святослава привела к тому, к чему приводит любой национализм – к изоляции. Особенно это сказалось во взаимоотношениях с Византией. В последние годы княжения Святослава в жизни Руси возникло новое явление – движение волхвов. Как мы помним, так называли языческих жрецов, поэтому часто упомянутое движение расценивают как очередную языческую реакцию. Это и так, и не так. С одной стороны, язычество отступало, что называется, «с боем»: в Северской земле крещен был только Курск, а остальные города (Брянск, Мценск, Козельск и т.д) «приняли крест» лишь 70 лет спустя описываемых событий; вятичи тоже держались «старой веры» (в их землях миссионеров убивали еще и в начале XII в.) Окружающие Русь неславянские народы тем более неохотно шли на крещение: финноязычная меря ( на территории Центральной России ), заволоцкая чудь в Великой Перми (Вологодчина), мордва и черемисы были активно враждебны христианству: около 1070 г. в земле мери был замучен проповедник св. Леонтий – впрочем , его преемники св. Исай и Аврамий все же обратили многих мерян в православие. В Муроме с христианами спорили не только язычники, но и муллы из Волжской Болгарии. В общем, страстей хватало. Но «волхвы» образца 70-х гг. XII в. – явление принципиально новое, и вот почему. Согласно имеющимся сведениям, волхвы говорили следующее: «Бог, мывшись, отерся ветошкой и бросил ее на землю, а затем дьявол из нее сотворил человека, а бог вложил в него душу». То есть человек получил от бога только душу, телесно же он – от сатаны. Это самое типичное манихейство, ничего общего не имеющее с традиционным язычеством. Более того: на вопрос «Каковы ваши боги?», волхвы показывали на изображения чертей на иконе, и говорили: «Эти боги открывают нам тайны». А это уже вполне попадает под определение «сатанизм», «церковь сатаны» (последняя, кстати, возникла из переосмысленных в духе христианских понятий язычества). Короче, мы имеем дело первым (но, увы, далеко не последним) появлением на Руси того, что Л.Гумилев справедливо назвал «антисистемой»: в данном случае она только маскировалась под древние верования. 233

Впервые волхвы зафиксированы в Суздале еще в 1024 г., но основной всплеск движения произошел в 1071 г. Главные события пришлись на Ростов Великий (очень показательно: это мерянский город, где язычество продержится до XV в.), Белоозеро (на границе с языческой Великой Пермью) и район Новгорода (здесь не требуется никаких комментариев). Жертвами движения становились… женщины: волхвы обвиняли их в происшедшем в те дни голоде (любопытная аналогия с «охотой на ведьм» в эпоху Ренессанса в Европе: в обоих случаях массовый психоз на почве страха перед неведомым находит пищу для фанатизма и в обоих случаях жертвы – женщины). Движение было быстро и жестоко подавлено: на Белоозере с ними расправился боярин Ян Вышатич (сын воеводы Вышаты, командовавшего неудачным набегом на Византию в 1043 г.). Боярин схватил волхвов и после короткого с ними разговора (похоже, пытки; в ходе «беседы» волхвы признались: «Так нам бог молвит: не быть нам живым от тебя!») выдал их родственникам убитых женщин, которые немедленно повесили на дереве виновников своего горя (и ночью их тела объел медведь!). А в Ростовской земле некий волхв объявил себя пророком, предсказывал великие чудеса, подбивал людей громить церковь и…не смог предсказать собственную смерть. Сын Святослава княжич Глеб спросил «пророка», знает ли он, что с ним будет теперь. «Чудеса великие сотворю» – ответил волхв и… получил от Глеба топором по лбу (весьма убедительных аргумент в глазах толпы – как же, лезет в прорицатели, а такой малости, как княжеский топор по собственному черепу, не предугадал!). Летописец сообщает: «И люди разошлись» – все просто и буднично… Впоследствии вспышка подобного движения произошла в Новгороде в 1223 г., но времена были уже не те – народ схватил агентов «волховства» и бросил их в огонь… Вернемся в Киев в декабрь 1076 г. Для того, чтобы понять то, что произошло дальше, необходимо сделать небольшое отступление. В «Русской правде», как помним, имеет место следующий пассаж: речь идет о так называемых изгоях – людях, по сути дела объявленных вне закона. Текст закона гласит буквально следующее: «Изгоев трое: поповский сын грамоте не выучился, купец одолжает (т. е., окажется должником – неважно почему: ограбили, попал с кораблем в шторм или пропил! – Д.С.), смерд от верви отколется (т. е., выйдет из общины – Д.С.)229 , а есть и четвертое - аще князь осиротеет». Поясним последнее: князь, осиротевший раньше, чем его отец смог занять «великий стол», становился изгоем. У Ключевского это описано так: «По обычному порядку человеческого общежития в каждую минуту действуют два поколения, отцы и дети. Во владельческом порядке Ярославичей дети вступали в передовую цепь по мере выбывания отцов и занимали места в этой цепи в порядке своих отцов; внуки вступали на места своих отцов по мере того как те переставали быть детьми, т. е., по 229

Кстати, под эту категорию попадают все былинные герои: Илья Муромец, Садко, Алеша Попович. Изгои – вот кто были героями эпоса… 234

мере выбывания дедов. Значит, политическая карьера князя определялась движением его отца в ряду поколений. Но порядок рождений не соответствует порядку смертей; поэтому, когда у князя отец умирал раньше деда, у внука не оставалось в передовой цепи отецкого места, ибо в ней не стоял его отец. Он становился князем-сиротой, изгоем, бездольным вечным внуком, генеалогическим недорослем. Не имея генеалогической отчины, он лишался права и на территориальную, т. е., терял участие в очередном владельческом порядке как не попавший в очередь. Таких князей, преждевременно сиротевших, которые лишались отцов еще при жизни дедов, старшие родичи выделяли из своей среды, давали им известные волости в постоянное владение и лишали их участия в общем родовом распорядке, выкидывали из очереди. Эти князья-сироты становились отрезанными ломтями в княжеском роде». «Грубо говоря – пишет А.Бушков – им предлагалось убираться ко всем чертям и жить, как знают – что отнюдь не прибавляло им голубиной кротости и христианского смирения». Действительно, страсти обуревали князей-изгоев вполне шекспировские. Имевшие все родовые права , более того – возможно, многократно более достойные, чем их удачливые родичи, но выбракованные безжалостной судьбой, под угрозой печальной альтернативы (жизнь нахлебниками у родни – если примут, изгнание в Византию или даже смерть), эти «энергичные люди волей-неволей становились врагами общества, их вскормившего и выбросившего с холодной жестокостью» (слова Л. Гумилева), поскольку единственной возможностью избежать такой участи для Рюриковичей было одно – самим занять Киевский стол (каким путем, понятно). Так юридическая мера, призванная (впервые!) ограничить число претендентов на «высшую власть», на практике только многократно усугубила положение, прямо толкнув князей на усобицы. (Хотели как лучше, а получилось как всегда)… Первыми изгоями оказались: Ростислав (сын князя Владимира, сын Ярослава Мудрого, ходившего в 1043 г. на ромеев), Борис (сын Вячеслава, также сына Ярослава) и Давид, сын Игоря. Все они оказались в Тмутаракани по причинам очевидным: во-первых, это было самое отдаленное место на Руси (там весь беспокойный элемент и накапливался), а во-вторых, потому что изгоев деятельно поддерживала иудейская община (вообще очень активная в те годы). Л. Гумилев объясняет эту активность попыткой захвата власти на Руси (аналог – Хазария); представляется, однако, что это можно трактовать и иначе. Будучи анклавом в стране, объявившей себя христианской, иудео-хазары не могли не чувствовать определенной опасности своего положения – об этом просто кричала вся предыдущая еврейская история. Иудеи Тмутаракани прекрасно осознавали, что в случае крупномасштабной драки они могли оказаться крайними (то, что их опасения были не беспочвенными, мы еще убедимся!). Для них единственным путем обезопасить себя (как и всегда в истории еврейства) был один, самый надежный путь – привести к власти политика или партию, 235

им дружественную (или хотя бы иметь в правительстве лобби). Князья-изгои для этого идеально подходили: так интересы двух «репрессируемых» групп общества совпали. Первая такая попытка имели место еще в 1064-1065 гг. и связана с поддержкой Ростислава, но… последнего в 1066 г. на пиру (!) отравил византийский посол и все пошло прахом. Однако главные события развернулись после смерти Святослава. Придя снова к власти, Изяслав (с согласия Всеволода) объявил княжение покойного Святослава узурпацией, а его детей – изгоями. Некоторые из них были убиты (Глеб, знакомый нам по истории с волхвом), иные «легли на дно» и тем спаслись. Но такой путь не устраивал старшего сына Святослава, Олега. Это был князь по облику, духу и нраву, и принимать долю изгоя он не собирался. Олег прибыл в Тмутаракань, объединил всех живших там изгоев (правда, на сей раз иудеи его не поддержали – он был сын князя-националиста!), с помощью своего брата Романа заключил союз с половцами и в августе 1078 г. отправился в поход на Русь. Юные князья заняли симпатизировавший им Чернигов, изгнав оттуда Всеволода; последний бежал в Киев и вскоре вернулся вместе с Изяславом (а из Смоленска подошел сын Всеволода, Владимир Мономах – вот когда мы встречаемся с ним впервые!). Штурм Чернигова был отбит гарнизоном Олега, а последний привел подкрепление с Кавказа, и старшие князья, сняв осаду Чернигова, двинулись на встречу. В октябре 1078 г. произошла страшная битва на Нежатиной Ниве (близ Чернигова), в которой изгои были разбиты, а один из них – Борис – погиб (вскоре был убит половцами и Роман). Победу одержали старшие князья, но Изяслав нашел в этой битве свою смерть (биография князя – прямо-таки материал для приключенческого романа!). Князем в Киеве стал Всеволод. История на этом, однако, далеко не заканчивалась. В Тмутаракани обосновались новые изгои – Давыд и Володарь, а Олег был выдан иудеохазарами византийцам. В Империи Олег жил как почетный пленник, и неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы не нелепый эпизод, пришедший под Новый год с 1079 на 1080 гг. Русские варанги (наемники) устроили попытку переворота, напав на спальню императора Никифора III. Их отогнали (в ходе драки один из русичей выстрелил в императора из лука, но промазал), заблокировали в одном из подсобных помещениях дворца и… выяснилось, что причиной мятежа явилась просто обыкновенная пьяная дурь: протрезвев, русские варанги повалились в ноги и слезно просили прощения (и получили его: просто всех русских наемников из столицы перевели на границу, а русскую гвардию расформировали и заменили ее англосаксонской). В результате этих событий Олега, как русича, от греха подальше также выселили из столицы на остров Родос. Однако эта ссылка обернулась для него неожиданной удачей: на Родосе он женился на знатной гречанке Феофании Музалон и через 2 года получил разрешение императора вернуться в Тмутаракань. В 1083 г. «архонт Руси» (т. е., князь) Олег с женой высадился в Тмутаракани и… в городе произошла быстрая и жуткая резня, в ходе которой были убиты все иудео-хазары с женами и детьми («иссече 236

хазар»; как сказано про Олега в летописи). Князь явно мстил за свою выдачу ромеям после поражения на Нежатиной Ниве, кроме того, он считал иудеев виновниками убийства своего брата Романа. Он также выгнал из города Давыда и Володаря … Как ему это удалось? М.Артамонов считает, что все это было сделано руками алан, черкесов и половцев: впрочем, этот вопрос пока открыт. В общем, резня в Тмутаракани поставила последнюю точку в истории иудейской цивилизации Хазарии.230 Все эти события сильно пошатнули положение Всеволода, и без того не блестящее. Внутри русской церкви существовала откровенная трещина между русскими и греческими клириками (последние группировались вокруг Киево-Печерской лавры); смертельная вражда половцев и «черных клобуков» затрудняли политику в Степи (став союзником половцев, любой князь автоматически получал врага в виде «черноклобучников» и наоборот). Попытка наладить связи с Западом тоже сорвалась из за дикого случая, произошедшего с его дочерью Евпраксией. Первым браком она была соединена с немецким маркграфом Генрихом Длинным; в 1088 г., после овдовения Евпраксии, в нее влюбился и сделал ей предложение германский император Генрих IV. Они поженились, Евпраксия стала императрицей Адельгейдой и… выяснилась жуткая подробность: Генрих IV был сатанистом. Он, недолго думая, потащил жену на черную мессу и на ее обнаженном теле совершили кощунственные мистерии. Потрясенная Евпраксия-Адельгейда сбежала от мужа в Рим к папе Урбану II (автору идеи о крестовых походах) и затем на двух церковных соборах (Констанцком и Пьяченском) разоблачила «художества» Генриха231. Папа дал ей отпущение невольного греха и вернул ее на Русь (через Венгрию), но жить после такого страшного потрясения в миру Евпраксия не захотела и ушла в монастырь (где и скончалась в 1109 г.232). Вся эта история окончательно добила Всеволода (плюс резкая позиция константинопольского патриарха Иоанна II Продрома по поводу западной дипломатии князя), и последний из оставшихся в живых членов «триумвирата», больной и разочарованный (в «печалях больших»), ушел из жизни в 1093 г. Перед смертью он фактически передал власть своему сыну Владимиру Мономаху. V. 230

Показательный факт: Л.Гумилев, откровенно восхищающийся Олегом и называющий его «рыцарем без страха и упрека», бойню 1083 г. словно бы не замечает. Или «мочить» иудеев – это и есть рыцарство? 231

Генриху эта история вышла большим боком – папа отлучил его от церкви, следствием чего стал массовый отход союзников и вассалов от скомпрометировавшего себя сюзерена. Генриху пришлось капитулировать перед папой и испытать крайне унизительную для себя процедуру покаяния в местечке Каносса (само название которого стало нарицательным). 232 До каких масштабов может доходить антизападный угар у «патриотов», демонстрирует Л.Гумилев, трактую сию историю как протест русской женщины против западных безобразий (а папа что, не на Западе?!). 237

Прежде чем перейти к описанию последнего акта исторической драмы(1093-1113гг.), необходимо уяснить следующее. В качестве механизма легитимной передачи власти на Руси тогда действовала т. н. лествичная система. Согласно ей, наследовал киевский стол не сын умершего князя, а старший в роду (об этом шла речь) – т. е., брат покойного. И так все время: сперва должны были перекняжить все братья, затем – дети старшего, потом – дети среднего и т. д. Система сия была заимствована из практики Тюркского каганата (через посредство хазар) и имела целью упорядочить внутриродовые отношения претендентов (чтобы все было по порядку и чтобы никто не был обижен), но… Идея «всех согласить» (слова царя Федора из пьесы А.К.Толстого «Царь Федор Иоаннович»), как и все благие пожелания, ведет прямиком в ад (кстати, и в Тюркском каганате на этой же почве произошёл полный развал233). На практике ни племянники, ни дядья не хотели сидеть и ждать, пока их родня княжит, и принимали соответствующие меры. Таким образом, это «заимствование из степей» (несмотря на то, что оно сохраняло свою нормативную роль до XV в.) было не лучшим приобретением – мы сейчас увидим, что и на рубеже XI-XII в. данная система работала плохо. Итак, согласно лествичному праву, после смерти Всеволода великим князем стал сын Изяслава Святополк II. Он, по словам С. Соловьева, «был жесток, корыстолюбив и властолюбив без ума и твердости». А спустя год, в 1094 г., Олег Святославович подарил Тмутаракань ромейскому императору Алексию Комнину (весьма «патриотический» акт: впрочем, для средневековья это вполне обычное дело – так тогда поступали все) и, взяв с собой всех своих сторонников (и русичей, и половцев, и местных) двинулся на Чернигов. Находившийся там Владимир Мономах после 8 дней обороны вынужден был покинуть этот второй по значению город Киевской Руси (жители были явно за Олега!). Олег беспрепятственно отпустил Мономаха и 100 его воинов (больше, похоже, у него не было) и последний сел в Переславле. Таким образом, Олег самим фактом пребывания в Чернигове претендовал на великий стол (такова была традиция). Хотя легитимность Олега была под вопросом (так как один из изгоев – Давыд – был старшим братом Олега, и верно служил Святополку), все-таки это была серьезная угроза великому князю. Тут есть еще одна чрезвычайно важная деталь. Став великим князем, Святополк (по примеру Всеволода) полностью сменил окружение и окружил себя т. н. «уными» (юными). Речь идет не о возрасте, а в значение «новые люди» (по принципу окружения Ивана Грозного или Петра Первого; своего рода «опричники» или «потешные»). Эти «уные» не знали ни кого, кроме великого князя, были обязаны ему всем и их верность была гарантирована… при условии хорошей оплаты (временщики всегда верны, пока у «самого» мошна не оскудеет: так всегда было, есть и будет!). В общем, денег Святополку требовалось изрядно, гораздо больше, чем его 233

Эти события подробно описаны Л. Гумилёвым в книге «Древние тюрки». 238

предшественникам. Выход князь нашел вполне в духе наших сегодняшних реалий – «взял кредиты» (совсем как в России 90х гг. – не для страны, а для удовлетворения аппетитов «окружения»!). Для этой цели он пригласил из Германии ростовщиков (а ими в Европе были в XI в. почти исключительно евреи): надо понять, что это 90-е гг. XI в., вот-вот начнутся крестовые походы (и их, как известно, будут сопровождать чудовищные по жестокости еврейские погромы), поэтому самые дальновидные евреи заблаговременно покидали западноевропейские гетто… Теперь, как говорится, сложим все вместе. В Чернигове – Олег, откровенно враждебный, и его поддерживают половцы (с этой минуты союз половцев и Чернигова станет традицией). В Переяславле – Владимир Мономах, тоже без восторга взирающего на финансовые «художества» Святополка (и ждущий своего часа). А в Киеве – ростовщики (у которых набрали «кредитов» и неизвестно чем расплачиваться!), «уные» (которым сколько ни дай, все мало) и горожане, глухо ропщущие на все происходящее (поскольку при такой политике уровень жизни обязательно падает!). Где же выход? В таких случаях политики прибегают к самому «доступному» способу – к войне (она все спишет). Благо поводов хватало: в причерноморских степях уже шли вялотекущие боевые действия, спровоцированные работорговцами из Херсонеса (в ходе их был продан в рабство и замучен печерский монах Евстратий, а работорговец и убийца оказался евреем – в результате вся еврейская община Крыма была вырезана по приказу императора Алексия Комнина: (за одного мерзавца были уничтожены сотни людей!234). Для Святополка война разом решала все проблемы: можно было захватить рабов (среди половцев, естественно), рассчитаться таким образом с кредиторами (натурой!), разгромить половецкую военную силу и тем самым парализовать возможности Олега, изолировать последнего (а по возможности – и смешать с грязью, как увидим), вернуть симпатии киевлян (и повысить свой «рейтинг»), может быть – каким-нибудь способом нейтрализовать и внешне лояльного Владимира Мономаха (то, что Святополк средств не выбирал, мы еще увидим). Разумеется, все это хорошо при одном условии – удачном проведении и завершении всей акции. Для начала была организованна провокация. В Переяславле у Мономаха в это время гостили половецкие ханы Кытан и Итларь. Надо знать, что такое для степняка – законы гостеприимства: это святыня. И вот в этот самый момент в город от великого князя прибыл боярин Славята и вместе с местным боярином Ратибором (в свое время воевавшего с половцами) организовал предательское убийство обоих ханов, после чего великокняжеская рать напала на ничего не подозревающие половецкие кочевья, захватив «скот и коней, верблюдов и людей». Смысл акции ясен: развязать войну, захватить добычу, скомпрометировать Мономаха (все удалось с лихвой). Святополк пытался втянуть в это дело и Олега (тогда и его 234

Некоторые исследователи полагают, что вся эта история (с убийством монаха) есть факт не истории, но житийной литературы. 239

– в грязи и дерьме по макушку!), но тот не поддался на провокацию. В 1096 г. была попытка выманить его из Чернигова в Киев на суд епископа, игумена и горожан. «Не пойду на суд к попам, монахам и смердам» – несколько высокомерно ответил Олег, предполагая (вполне справедливо, впрочем), что в Киеве его ждет расправа. Тогда его объявили вне закона как мятежника и «друга половцев» (вот он, искомый ярлык!). Война началась уже полномасштабная. Эта жуткая и долгая война (1096-1116 гг.) шла с переменным успехом (так, Мономах, всю войну воевавший весьма успешно, дебютировал тем, что был разбит у городка Треполя) и была абсолютно не нужна никому – ни киевлянам, ни черниговцам, ни половцам, никому! Кроме «уных», конечно… Я уже не говорю, что для всех враждующих сторон это было форменное братоубийство (в том числе и для половцев, т. к. часть их билась за Олега, часть – в составе войск Владимира Мономаха.) И зверства творили все участники войны – одни хлеще другого: войско Мономаха подвергло жуткому разгрому Минск («не осталось ни человека, ни скотины»), а хан Боняк сжег предместья Киева (ограбив Выдубицкий монастырь) ограбив и в 1097 г. разорил Киево-Печерскую лавру (последняя в эти годы была верным оплотом Святополка). Системой стал угон населения в рабство (по словам Е. Старикова, «страницы «Поучения Мономаха» рисуют… настоящую широкомасштабную охоту на людей»). Именно эти события привели в последствии к искажению исторической перспективы, т. к. оценивались глазами одной стороны – сторонников великого князя (к числу последних принадлежал и Нестор, именно в эти годы написавший «Повесть временных лет»).Отсюда – характерное для киевских летописей негативное отношение к половцам (в Чернигове, наверное, также ругали союзных Киеву «черных клобуков», но черниговские летописи сгорели!), а также кличка «Олег Гориславович» (буквально – славящий горе!), с коей Олег попал на страницы множества документов (в « Слове о полку Игореве» он даже назван главным виновником «обиды» Русской земли!)… В ходе войны Олег был выбит из Чернигова (город передали Давыду ) и ушел в Муром (его поддержали Ростов и Суздаль – окраинные города). В конце концов, после ряда поражений, Олег согласился принять маленький город Новгород-Северский в качестве удела и согласился явиться на «общий съезд Рюриковичей» в городе Любече (1097 г.). Любеческий съезд был кульминацией описываемых событий. К этому моменту уже стало ясно, что тот план войны, который был предложен Святополком, провалился. Сам Святополк так, естественно, не считал: более того – именно такая война (затяжная) была очень выгодна «уным» (чем дольше война, тем больше выгоды и возможности «погреть руки»!); но для всех остальных было ясно, что так дальше продолжаться не может. Но для нас самое главное и интересное не в этом. На съезде выступил Владимир Мономах и выдвинул новую политическую программу, звучащую так: «Всякий без споров да держит отчину свою». Это был настоящий переворот в политике Руси, поскольку де-факто декларировался абсолютно новый 240

принцип государственного строительства. На месте родовой державыкаганата возникала конфедерация полунезависимых (или совсем независимых, связанных только слабеющими клановыми связями рода Рюриковичей) государств, своего рода «СНГ» средневековья. Это указывает на полное бессилие княжеской власти перед центробежными процессами: программа Мономаха просто институализировала уже имеющиеся реалии, даже не пытаясь что либо им противопоставить. Впрочем, все познается в сравнении: по отношению к правовому хаосу конца XI в. программа Мономаха выглядела как стабилизация – при условии, что ее будут выполнять всерьез, конечно… Князья вроде бы приняли новую программу (даже «крест целовали»!), но… На пути со съезда домой князь Василько Теребовльский был схвачен нашим старым знакомым Давыдом и ослеплен (при косвенном участии самого Святополка). Этот вызывающий акт зверства и клятвопреступления привел в ужас и негодование почти всех на Руси, но сам Святополк благополучно продолжал править (и проводить свою политику), а Давыд остался в Чернигове (лишь в 1100 г. его «сослали» князем в Бужск, освободив город для Олега). Один только Мономах «пришел в ужас и заплакал»: он видел, что великокняжеская власть публично скомпрометировала себя в масштабе страны. А церковь? Только сдержанное осуждение, и не более того – никаких анафем и обличений в евангельском стиле! Вот уже когда были заложены отравленные семена союза церкви и государства… В общем, события вокруг съезда в Любече грозно зафиксировали: нравственный кризис в обществе тогдашней Руси достиг апогея235. Для политики эти события, однако, подтолкнули участников исторической драмы к консолидации вокруг Владимира Мономаха: с этой минуты, фактически он, а не великий князь, чем дальше, тем больше становился общерусским лидером. С этого момента в ходе войны наступает перелом: в 1110г. на встрече в Уветичах русские князья по инициативе Мономаха сотворили «мир». В 1103 г. на съезде в Долобске Владимир Мономах поставил ребром вопрос об окончании половецкой войны (вопреки желанию «уных» и их кредиторов). Необходимо было быстро и радикально закончить боевые действия, настаивал Мономах, и ему удалось переломить мнение съезда в свою пользу. Ранней весной 1103 г. войска Мономаха напали на половцев (точный выбор времени – кочевники зимой привязаны к складам фуража и лишены маневра) и одержали победу, в битве у Сутени (одних ханов пало 20 человек!). Но Владимир сам себе всё испортил, приказав казнить пленного хана Бельдюза: после этого половцы под предводительством Боняка стали обороняться насмерть. Война из-за этого 235

Василько, к слову, сквитался со своими обидчиками. В 1097 г. он осадил Давыда во Владимире-Волынском, заставил последнего выдать ему непосредственных исполнителей собственного ослепления и приказал их повесить на специальной дыбе, а затем расстрелять из луков. 241

затянулась до 1111 г. с переменным успехом (в 1105 г. Боняк нападает на Переяславль, через 2 года повторяет набег и терпит поражение; в 1110 г. Владимир совершает неудачный рейд), и только в 1111 г. совместный поход всех князей приносит победу на реке Сальнице (у современного города Изюм); А. Сахаров называет события 1111 г. «крестовым походом в степь». Последняя точка была поставлена в битве на Дону уже в 1116 г. Вообще эта война была для половцев абсолютно бесперспективна не только в силу малой их численности и уже упоминавшегося отсутствия маневренности, но и из-за раздробленности их кочевий. Сам Мономах упоминал о том, что заключил с половцами 19 миров»: это значит, что ему пришлось заключить мир с 19 (!) самостоятельными ханами. В итоге все половецкие кочевья между Доном и Карпатами были приведены к покорности и фактически вошли в юрисдикцию Руси (впоследствии влившись в состав украинцев)236. Часть половцев (под названием «свои поганые» – т. е.. «свои язычники») сохранили традиционные верования, но очень многие крестились и обрусели: среди половцев (по документам того времени) пестрят имена типа Глеб Тириевич, Юрий Кончанович, Роман Кзич, Данило Кобякович, Юрий Аепович (т. е., все крещены: только по отчеству и понятно, что половцы!). Таким образом, благодаря Владимиру Мономаху в конечном счете на месте вражды возник русско-половецкий симбиоз: это касается и т. н. «диких половцев», живших на Волге и Кубани – они станут союзниками русских князей Суздальской земли. Это к вопросу о «половецкой опасности» для Руси… Окончательно власть к Мономаху пришла в 1113 г., когда умер Святополк. Его жутковатое правление и закончилось жутко: сразу после его смерти в Киеве вспыхнул бунт, «бессмысленный и беспощадный». Насчет бессмысленности тут явно не совсем: был выброшен лозунг «Святославичев не хотим»! (т. е., как бы против Олега !), но реально гнев толпы обрушивался сперва на «уных» (были разгромлены их дома, в частности – дом тысяцкого Путяты), а затем… Затем начался первый в истории Руси еврейский погром: громили дома и убивали всех, кто подвернулся. Надо отдать должное евреям: они быстро собрали все население колонии в синагогу и несколько дней героически отбивались (это признал даже Л. Гумилев). Бояре же, насмерть перепуганные всем происходящим, немедленно отрядили делегацию к Мономаху, прося его занять киевский стол. Таким образом, власть сама свалилась Владимиру в руки. Владимир немедленно явился в Киев с отрядом и был принят всеми как князь. Первое, что он потребовал – прекратить погром, пообещав, что этот вопрос будет решен на княжеском съезде. Последний состоялся в местечке Выдобич и принял следующее драматическое решение: вернуть еврейской колонии все отобранное у них и… эвакуировать из Киева без права возвращения. И это было, увы, правильно: после событий 1113 г. жить в 236

Суффикс «енко», характерный для украинских фамилий - из половецкого языка. 242

Киеве евреи без опасения за жизнь не могли. Жители колонии собрали пожитки и отправились в Польшу и Венгрию (который уже раз: вечная судьба народа-странника!). Так, после 300-летнего существования окончила свои дни киевская еврейская колония. (Отметим: эта реконструкция событий, традиционно повторяемая, восходит к Карамзину, и не исключено, что последний не вполне точен – поскольку в летописях за 1124 год упоминается пожар, в ходе которого «погорели Жиды в Киеве». Получается, что хотя бы какая-то часть киевской еврейской колонии существовала и после 1113 года). Итак, Владимир Мономах стал хозяином Киева – и на Руси воцарился мир. Нет, конечно, стопроцентного мира не было: Владимир покорил вятичей (а его сын Мстислав Великий в 1127 г., через два года после смерти отца присоединил Полоцк237, объединив таким образом в последний раз всю территорию Киевской Руси), а в 1117 г. волынский князь Ярослав, сын Святополка и бывший союзник Мономаха, поднял мятеж на Волыни при поддержке венгерского короля Кальмана (изгнанный в Венгрию, он в 1123 г. привел под Владимир-Волынский огромное польско-чешско-венгерское войско плюс отряды галицких князей и… был убит в случайной стычке, после чего, лишившись хозяина, войско интервентов разбежалось), и всетаки это все даже отдаленно не напоминало кровавый кошмар предыдущего десятилетия. Эпоха Владимира Мономаха (1113-1125 гг.) и последовавшее за ним княжение его сына Мстислава Великого (1125-1132 гг., канонизирован Русской Православной Церковью) было последним взлетом и кратким предсмертным цветением Киевской Руси. Владимир Мономах деятельно создавал себе имидж единодержавного правителя, впервые в истории Руси назвал себя византийским титулом «царь», да и его прозвище «Мономах» подчеркивает его императорско-византийское – по матери – происхождение, хотя это в Византии вызывало только улыбку; да и то, что традиционный коронационный головной убор русских царей стал называться «Шапкой Мономаха», тоже симптоматично (при том, что сама «шапка» была сделана почти двумя столетиями позднее). Казалось, вернулись времена Ярослава Мудрого – строятся города (в том числе названный в честь князя Владимир – будущая столица Владимирской Руси), пышно расцветает культура, все виды художественной деятельности: сам Мономах был прекрасным литератором, навсегда утвердив себя в этом качестве своим великолепным «Поучением». Последнее настолько совершенно с литературной точки зрения, что не откажу в удовольствии познакомить читателя в этим подлинным шедевром древнерусской литературы. Вот оно, «Поучение Владимира Мономаха» (в сокращении): «Я, худой, дедом своим Ярославом, благословенным, славным, нареченный в крещении Василием, русским именем Владимир, отцом 237

Семью полоцких князей, с женами и детьми Мстислав отправил в Византию, к императору Иоанну Комнину 243

возлюбленным и матерью своею из рода Мономахов... и христианских ради людей, ибо сколько их соблюл по милости своей и по отцовской молитве от всех бед! Сидя на санях, помыслил я в душе своей и воздал хвалу Богу, который меня до этих дней, грешного, сохранил. Дети мои или иной кто, слушая эту грамотку, не посмейтесь, но кому из детей моих она будет люба, пусть примет ее в сердце свое и не станет лениться, а будет трудиться. Прежде всего, Бога ради и души своей, страх имейте Божий в сердце своем и милостыню подавайте нескудную, это ведь начало всякого добра. Если же кому не люба грамотка эта, то пусть не посмеются, а так скажут: на дальнем пути, да на санях сидя, безлепицу молвил. Ибо встретили меня послы от братьев моих на Волге и сказали: "Поспеши к нам, и выгоним Ростиславичей и волость их отнимем; если же не пойдешь с нами, то мы – сами по себе будем, а ты – сам по себе". И ответил я: "Хоть вы и гневаетесь, не могу я ни с вами пойти, ни крестоцелование преступить". И, отпустив их, взял Псалтырь, в печали разогнул ее, и вот что мне вынулось: "О чем печалишься, душа моя? Зачем смущаешь меня?" и прочее. И потом собрал я эти полюбившиеся слова и расположил их по порядку и написал. Если вам последние не понравятся, начальные хоть возьмите. "Зачем печалишься, душа моя? Зачем смущаешь меня? Уповай на Бога, ибо верю в него". "Не соревнуйся с лукавыми, не завидуй творящим беззаконие, ибо лукавые будут истреблены, послушные же Господу будут владеть землей". И еще немного: "И не будет грешника; посмотришь на место его и не найдешь его. Кроткие же унаследуют землю и насладятся миром. Злоумышляет грешный против праведного и скрежещет на него зубами своими; Господь же посмеется над ним, ибо видит, что настанет день его. Оружие извлекли грешники, натягивают лук свой, чтобы пронзить нищего и убогого, заклать правых сердцем. Оружие их пронзит сердца их, и луки их сокрушатся. Лучше праведнику малое, нежели многие богатства грешным. Ибо сила грешных сокрушится, праведных же укрепляет Господь. Как грешники погибнут, праведных же милует и одаривает. Ибо благословляющие Его наследуют землю, клянущие же Его истребятся. Господом стопы человека направляются. Когда он упадет, то не разобьется, ибо Господь поддерживает руку его. Молод был и состарился, и не видел праведника покинутым, ни потомков его просящими хлеба. Всякий день милостыню творит праведник и взаймы дает, и племя его благословенно будет. Уклонись от зла, сотвори добро, найди мир и отгони зло, и живи во веки веков". (…) Поистине, дети мои, разумейте, что человеколюбец Бог милостив и премилостив. Мы, люди, грешны и смертны, и если кто нам сотворит зло, то мы хотим его поглотить и поскорее пролить его кровь. А Господь наш, 244

владея и жизнью и смертью, согрешения наши превыше голов наших терпит всю нашу жизнь. Как отец, чадо свое любя, бьет его и опять привлекает к себе, так же и Господь наш показал нам победу над врагами238, как тремя делами добрыми избавляться от них и побеждать их: покаянием, слезами и милостынею. И это вам, дети мои, не тяжкая заповедь Божия, как теми делами тремя избавиться от грехов своих и царствия небесного не лишиться. Бога ради, не ленитесь, молю вас, не забывайте трех дел тех, не тяжки ведь они. Ни затворничеством, ни монашеством, ни голоданием, которые иные добродетельные претерпевают, но малым делом можно получить милость Божию. "Что такое человек, как подумаешь о нем?". "Велик Ты, Господи, и чудны дела Твои. Разум человеческий не может постигнуть чудеса Твои", - и снова скажем: "Велик Ты, Господи, и чудны дела Твои, и благословенно и славно имя Твое вовеки по всей земле". Ибо кто не восхвалит и не прославит силу Твою и Твоих великих чудес и благ, устроенных на этом свете: как небо устроено, или как солнце, или как луна, или как звезды, и тьма, и свет? И земля на водах положена, Господи, Твоим промыслом! Звери различные и птицы и рыбы украшены Твоим промыслом, Господи! И этому чуду подивимся, как из праха создал человека, как разнообразны человеческие лица; если и всех людей собрать, не у всех один облик, но каждый имеет свой облик лица, по Божьей мудрости. И тому подивимся, как птицы небесные из рая идут, и прежде всего в наши руки, и не поселяются в одной стране, но и сильные и слабые идут по всем землям, по Божьему повелению, чтобы наполнились леса и поля. Все же это дал Бог на пользу людям, в пищу и на радость. Велика, Господи, милость Твоя к нам, так как блага эти сотворил Ты ради человека грешного. И те же птицы небесные умудрены Тобою, Господи: когда повелишь, то запоют и людей веселят; а когда не повелишь им, то, и имея язык, онемеют. "И благословен, Господи, и прославлен зело!". "Всякие чудеса и эти блага сотворил и совершил. И кто не восхвалит Тебя, Господи, и не верует всем сердцем и всей душой во имя Отца и Сына и Святого Духа, да будет проклят!" Для потомков это время воспринималось как «золотая пора» Руси. Безымянный автор «Слова о погибели Русской земли», ещё одного из шедевров русской словесности, созданного в начале XIII века – с предельной выразительностью выразил это настроение в следующих проникновенных строках: «О светло-светлая и красно украшенная земля Русская! Многими красотами удивлена ты еси: озерами светлыми, святыми кладезями место…, горами крутыми, холмами высокими, дубравами частыми, полями дивными, зверьми разномочными, птицами бесчисленными, городами великими, садами обительными, домами церковными, князьями грозными, боярами

238

Разумеются враги нашего спасения, то есть бесы. 245

честными, вельможами гордыми – всего еси ископлена земля Русская! О, православная вера христианская! Отселе до угров (венгров – Д.С.), и до ляхов (поляков – Д.С.), и до греков, а от греков до ятвяги, от ятвяги до Литвы, до немец, от немец до корелы, от корелы до Устюга, туда, где тоймичи поганые (ненцы -- Д.С.), и за Дышашим морем (Северный Ледовитый океан – Д.С.), от болгар до буртас, до черемис (марийцев – Д.С.), от черемис до мордвы – то все покорено было Богом христианскому языку, все поганские страны: великому князю Всеволоду, отцу его Юрию (Долгорукому – Д.С.), князю киевскому, деду его, Володимиру Мономаху, которым половцы страшили детей в колыбелях, а Литва тогда из болота на свет не выныркивала (потрясающе! – Д.С.),а угры твердили каменные города железными воротами, абы на них великий Володимер тамо не въехал, а немцы радовалися, далече будучи за синим морем! Буртасы же, черемисы, вяда (вять или вятичи – Д.С.) и мордва бортничали (т. е., платили дань диким медом – Д. С.) на князя великого Володимера. И сам кюр Мануил (ромейский император Мануил Комнин – Д.С.) цареградский, опас имея (т. е., боясь – Д.С.), бесценные дары посылал к нему, дабы и под ним великий князь Володимер Цесарягорода не взял!» (последнее – на совести автора «Слова»: династии Комнинов Мономах был абсолютно не опасен, да и он сам не имел таковых планов: по словам Л.Гумилева, «при Владимире Мономахе и Мстиславе Русь окончательно утвердила себя… как союзная Византии держава»). Однако эти вдохновенный слова были написаны уже в XIII веке, через сто лет после эпохи Мономаха и Мстислава Великого, и, безусловно, идеализируют эпоху. Для автора «Слова о погибели Русской земли», заставшего много худшие времена (что видно даже из названия произведения) время Мономаха было не только «золотым» (тогда так говорили – «Золотая Русь»), но и почти легендарным, подернутым эпической дымкой. За славными деяниями обоих князей (подчас слегка преувеличенными) для автора «Слова» теряется из виду то, что с полной беспощадностью видится теперь нам: Киевской Руси уже тогда не существовало. Всплеск величия при Мономахе и его сыне был связан исключительно с их личными качествами и представляет уникальный исторический пример, как субъективный фактор (роль конкретной личности) может на некоторое время изменить ритм истории. Но на время, не более. Говоря словами Н. Костомарова, «живя в обществе, едва выходившем из самого варварского состояния, вращаясь в такой среде, где всякий гонялся за узкими своекорыстными целями, ещё почти не понимая святости права и договора, один Мономах держал знамя общей для всех правды и собирал под него силы русской земли». Любечская программа Мономаха, его знаменитая сентенция «Всякий без споров да держит отчину свою» была главным наследием его эпохи – вне зависимости от того, насколько он и его сын задержали крах. На месте державы Владимира Красно Солнышко и Ярослава Мудрого возник некий агломерат княжеств, который при Мономахе создавал 246

видимость единства и рухнул сразу же после его ухода и ухода Мстислава Великого. Падение Киевской Руси стало свершившимся фактом.

247

ГЛАВА 9. «А В ПОСЛЕДНИЕ ДНИ НАСТАЛА БОЛЕЗНЬ ХРИСТИАНАМ.» (социально-политическая жизнь на руинах Киевской Руси). I. Итак, Киевская Русь ушла в Лету истории. Мы приближаемся к историческому отрезку между кончиной Мстислава Великого (1132 г.) и началом так называемого Великого западного похода Батыя (1236 г.). Это едва ли не самое драматическое время за весь «домонгольский» период нашей истории: кратковременная стабилизация эпохи Владимира Мономаха и Мстислава Великого сменилась новой вспышкой междоусобиц и дробления на отдельные княжества, причём на рубеже ХIIXIII столетий этот процесс приобрёл поистине катастрофические формы. Все негативные факторы и тенденции, накопившиеся от прошлых лет, во «время его» вырываются на свет Божий, как джины из бутылки: Русь в самом прямом смысле слова разваливается на куски и захлёбывается в крови (А. Ахиезер назвал этот период нашей истории «первой катастрофой»). Как горький эпиграф звучат слова безымянного автора «Слова о погибели Русской земли»: «А в последние дни настала болезнь христианам»239. В связи с этими событиями рассказ о Руси как о чём-то едином теряет смысл: такового единства не было не только в смысле государственном, но даже и с цивилизационной точки зрения. Русичи ХII-XIII вв. не только окончательно потеряли чувство политического единства страны, но и в плане этническом дезинтеграция была полной: жители разных княжеств определённо считали друг друга чужаками. Этот момент дал Л. Гумилёву основания охарактеризовать ситуацию как «обскурацию» (своего рода «старческий маразм») Киевской Руси. Возможны, однако, и иные трактовки – ведь в Западной Европе («молодой» по Гумилёву) после распада империи Карла Великого происходило практически то же самое! Может быть дело в неизжитой племенной разобщённости, в несформировавшемся ещё окончательно чувстве этноцивилизационного единства (в общем, обо всём том, о чём шла речь в предыдущей лекции)… Окончательного ответа на эти вопросы до сих пор нет (во многом – по причине, отмеченной Р. Пайпсом: катастрофической скудности дошедшей до нас документации, в том числе хозяйственной, по интересующему нас времени), так что, по печальной констатации И. Курукина, «все ответы будут приблизительными». Главное – что раскол Руси был много глубже, драматичней и системней, чем это обычно оценивают с позиции чисто «феодальной раздробленности».

239

Б.Рыбаков считал, что «Слово» написано не в связи с походом Батыя (как думали ранее), а по поводу описываемых событий. 248

По мысли А. Насонова (абсолютно правильной), Русь в описываемую эпоху представляла из себя систему т. н. «полугосударств», т. е., структур практически независимых, но сцепленных неким подобием цементирующих связей (таковыми были: византийское православие как цивилизационный феномен, единый язык, историческая память о временах Владимира Святого и Ярослава Мудрого, интегрирующая роль Рюриковичей как единого рода и правящей элиты одновременно). В качестве интегрирующих факторов всего этого было недостаточно, чтобы вообще сдержать обвальный распад: недаром Л.Гумилёв говорил, что православие (от себя скажу – и все прочие факторы) выполняло свои объединительные функции «кое-как». Но всё же они действовали, сбрасывать их со счетов тоже нельзя. И всё-таки центробежные силы чем далее, тем более превалировали над центростремительными… Весьма существенным обстоятельством для характеристики момента является отсутствие фактора внешней опасности, всегда консолидирующего российское общество на всём протяжении его истории240. Внешняя угроза в данную эпоху возникла лишь на самом её излёте, в начале XIII века, и её просто в упор не заметили (как будет показано впоследствии). Вообще эта тема – взаимосвязь внешнего фактора (военная угроза со стороны соседей) и внутренние процессы (распад или консолидация государств) в нашей литературе почти не получила развития. За рубежом данной теме посвящены многие работы А.Тойнби: последний, в частности, отличал взаимосвязь формирования «лоскутной» империи Габсбургов (впоследствии – Австро-Венгрия) и турецкой агрессии против Европы. От себя привожу противоположный и очень выразительный пример: средневековая Япония. Расположенная на островах (т. е., практически изолированная от остального мира – а значит, и от возможной агрессии), эта страна смогла позволить себе почти тысячу лет (!!!) беспрерывных феодальных междоусобиц и гражданских войн. Фактически вся военная история Японии – это история братоубийственных войн: с внешним врагом до ХХ в. Япония за полторы тысячи лет воевала лишь дважды или трижды и из них – одна попытка атаковать Японию извне (из Китая, при императоремонголе Хубилае, силами русского иностранного легиона!). Какая другая страна кроме островной (т. е., гарантированной от удара извне) могла бы себе позволить такие междоусобные художества? Вернёмся, однако, на Русь XII в., в эпоху после 1132 г. Вот те «полугосударства», о которых говорит А.Насонов: а).Полоцкое княжество (или «Белая Русь», современная Восточная Белоруссия); б).Турово-Пинское княжество (или «Чёрная Русь», современная Западная Белоруссия); 240

И не только российское — в Древнем Риме или Византии, к примеру, было точно так же. 249

в).Смоленское княжество ( в него входили все земли современной Западной России) г). Рязанское княжество (весь юг современной России, в т. ч. весь современный Центрально-Чернозёмный район); д). Так называемая «Русская земля»: сюда входили Киевское, Переяславское и Черниговское княжество (последнему принадлежала Северская земля от современного Белгорода до Брянска); т. е., в «Русскую землю» входили вся нынешняя Восточная и Центральная Украина и часть Юго-Западной России (и только эта территория и считалась «Русской землёй»!); е). Галицкое и Волынское княжества (т. н. Червоная Русь), первоначально независимые, а в начале XIII в. объединившиеся – территория теперешней Западной Украины; ж). «Господин Великий Новгород» – единственная на территории Древней Руси республика с самыми протяжёнными (хотя и аморфными) границами и с самой огромной занимаемой территорией: к вопросу о территориальных пределах Новгорода мы ещё вернёмся; з). И наконец, Владимиро-Суздальское (первоначально – РостовоСуздальское) княжество, или Залесская Русь (в XII-XIII вв. эта земля ещё называлась «украина», т. е., окраина): располагалась на территории современного Центрального района России (Московская, Калининская, Владимирская, Ярославская и частично Костромская и Вологодская области, а с XIII в. – и район современного Нижнего Новгорода). Это – будущее ядро Великороссии и современного российского государства; территория, где сформируется будущий новый русский этнос, а в то время – пограничная провинция Киевской цивилизации, на стыке славянского и восточнофинского миров. Сами эти «полугосударства», в свою очередь, также дробились: так, на начало XIII в. Н. Устрялов называет уже 10 фактически самостоятельных политических единиц: княжества Полоцкое, Рязанское, Муромское (отколовшееся от Рязанского), Галицкое, Волынское (они уже – или ещё – порознь!), Черниговское, Северское (тоже единые прежде), Смоленское, Суздальское (надо бы вернее – Владимиро-Суздальское) и Новгород. Устрялов, кстати, опустил ещё Киевское и Турово-Пинское княжества… Дробление Руси на княжества не ограничивалось указанными контурами; как увидим, внутри каждого упомянутого «полугосударства» шёл свой минипроцесс, о котором поэт М.Волошин сказал: «Кромсали Русь ножи усобиц». По словам крупнейшего знатока истории права XIX в. профессора М. Владимирского-Буданова, «в начале XIII в. дробление княжеств достигло крайней степени» А. Орлова, В. Георгиева, Н. Георгиевой и Т. Сивохиной – 15 княжеств к середине XII века и уже порядка 50 – в следующем, XIII веке, а к концу его – уже до 250!). В высшей степени показательно, что эпидемия дезинтеграции совершенно миновала Новгород – просто потому, что там не было князей! И, тем не менее, всё более обособляясь друг от друга во всех отношениях (даже в векторе развития и характере цивилизации каждого из них), все "полугосударства" сохраняли внутри себя некоторое единство. С 250

одной стороны, это связано не в последнюю очередь личными качествами правителей (общедревнерусских лидеров масштаба Мономаха мы не встретим, но в пределах некоторых княжеств сильные личности попадут в поле нашего зрения), но главенствующую роль здесь, безусловно, играет ряд объективных факторов. Во-первых, усобицы в данную эпоху достигают своего апогея. «К XIII в. всё смешалось в доме Рюриковичей, – пишет А.Бушков. – Русь погрузилась в огонь и кровь». Бушков называет всё происходящее «пиком острейшего управленческо-политического кризиса» (хотя этим дело не ограничивалось – Д.С.) и весьма точно характеризует обстановку как полный коллапс принципа передачи легитимной власти. «Возникало наследование «по завещанию», т. е., правящий князь сам выбирал себе наследника, уже не оглядываясь на старые обычаи. Легко понять, что находилось много обиженных – и, если под рукой у них оказывалась военная сила, начиналась война. Возникало наследование «по избранию» – жители той или иной земли сами приглашали того князя, который им больше нравился. Естественно , вновь появлялись обиженные, обойдённые, просто завистники… Возникало «возложение старшинства» – собравшиеся на совет князья договаривались возложить на одного из них права «старшего брата», т. е., наследника. И снова – обиженные, обойдённые, зависть, набег, война…». Плюс – институт изгоев, о котором уже шла речь. Плюс – казусы и гримасы лествичной системы: тот же А. Бушков приводит выразительный пример, как у князя Х есть сын Y (12 лет) и брат Z (новорождённый – такое в те времена было не редкость) и как после смерти князя Х возникает дикая дилемма – малолетний дядя имеет больше прав, чем почти совершеннолетний «племянник»; при этом князь Z недееспособен, а князь Y неправоспособен (по выражению Н. Костомарова) и при всём том у обоих князей (вернее, за их спинами) – влиятельные боярские группировки… «Согласно летописям, именно такие коллизии возникали в XIII столетии» – констатирует А.Бушков и добавляет: «Все описанные системы наследования действовали одновременно, и каждый, стремиться к власти, сплошь и рядом выбирал ту, которая ему больше нравилась» (ему или его окружению). Учтём также, что боярство именно в эти годы впервые заявляет о своих интересах, зачастую самым жестким образом – вплоть до захвата княжеского трона (об одном таком прецеденте речь пойдёт впоследствии). Во вторых, следствием всего сказанного является кризис, а затем и коллапс традиционной системы управления и власти. И дело тут даже не только в отмеченном С. Соловьёвым ослаблением родовых связей между князьями (хотя и это тоже, конечно) – просто постоянные усобицы объективно ослабляли княжескую систему власти в целом и на передний план всё больше выходят другие социально-политические силы – в том числе боярство и дружина. И те, и другие и раньше играли чрезвычайно значительную роль в политике Руси (вспомним роль дружины в перипетиях эпохи Святослава, Владимира и Ярослава Мудрого!), но сейчас они начинают в открытую выходить из-за спины князей и действовать в своих собственных интересах, 251

что называется, с открытым забралом – зачастую поперёк политики и личных пристрастий своего князя. Если говорить о боярстве, достаточно вспомнить многократно описанный трагический эпизод с Галицким князем Ярославом Остромыслом (отцом знаменитой Ярославны из «Слова о полку Игореве), жену которого, простую горожанку Настасью бояре сожгли на костре (!) при полной невозможности князя её спасти, а сына Ярослава от Настасьи (любимого!) после смерти князя выгнали из города. Что же касается дружины, то вот не менее хрестоматийный эпизод: во время одной из войн Владимирской Руси с Рязанью последняя решила капитулировать, и князь Всеволод Большое Гнездо готов был принять капитуляцию, но… его собственные воины заявили: « Мы не целовать их пришли!» – и заставили князя отклонить капитуляцию – для того, чтобы взять город штурмом и разграбить! И сей ультиматум предъявили они не какому-нибудь замухрышке, а Всеволоду Большое Гнездо, Всеволоду Великому (и так его звали), самому мощному князю на всей Руси в то время! Что же говорить об остальных… Отсюда вытекает третье. Поскольку налицо такой вызов княжеской власти (и в смысле распада де-факто клана потомков Рюрика, и в смысле оппозиции родовой и служилой знати), князья делают свои выводы в плане практическом. Почти одновременно в ряде княжеств (значит, это потребность времени!) возникают прецеденты выстроить совершенно новую для Руси политику и создать новую модель власти – самодержавие. О природе и происхождении этого явления уже давно спорят, но очевидно, что это не византийская идея (как иногда представляют себе), вернее, не совсем византийская – о системе власти в Империи на Руси обстоятельно знали со времён княгини Ольги, а идея самодержавия – судя по летописям – в XIII и даже XIV вв. была новинкой для русичей. Возможно, что это политическое «ноу-хау» русских земель XII в., вызванное к жизни проблемами того времени; возможно, что здесь сыграли свою роль некоторые идеи, пришедшие с Запада. Несомненно одно: примером для подражания была практика не Византии, а Древнего Рима (эпохи после Юлия Цезаря). На практике это означает попытку князей править единолично, не считаясь с боярством и нейтрализуя его теми или иными способами (зачастую весьма радикальными, как увидим). Такая же политика предпринимается и против других ограничивающих власть князя институтов (в частности, против веча, о чём пойдёт речь ниже). Отметим: все эти попытки в описываемый период, в общем, провалились, и провал этот был весьма громким – во всяком случае «второе издание» самодержавных тенденций на Руси начнётся лишь в XIV в. и окончательно восторжествует на рубеже XV-XVI вв., но опыт сей забыт не будет – у позднейших адептов единовластия на Руси уже будут исторические прецеденты, некое подобие традиций и опыт – пусть негативный. Наконец, четвёртое, и главное. Непосредственным результатом всего происходящего стал процесс перемещения политического и этнического центра древнерусской цивилизации. Из старых центров уцелел только Новгород, но ценой практически полного обособления от остальных земель и 252

создания своей оригинальной цивилизационной модификации, непохожей на остальные княжества и даже противопоставленной им. Традиционный центр – Русская земля – в описываемое время переживает упадок, а к концу всего исторического периода – и запустение (даже демографическое!): столетия спустя именно эти земли станут называть «украиной»-окраиной. (Впоследствии на этих землях сформируется новый народ, но об этом будет отдельный разговор). Западная Русь – Смоленск и Белорусские земли – в XIIXIII вв. остаются на периферии больших исторических событий: взлёт Белоруссии, как государствообразующего центра состоится позднее, в XIV в. Главные события начинают происходить совсем в других местах: центр политического притяжения сместился к юго-западу (в Червоную Русь) и к северо-востоку (в Залесье). Последнее для нас особенно важно: Залесье, Владимирская Русь – это сегодняшняя Россия; значит, основные черты её облика должны были проявиться уже в описываемое время (и так оно и есть). XII-XIII вв., при всём своём драматизме чрезвычайно важны именно тем, что именно в это время инициативу цивилизационного центра на Руси у Киева энергично перехватывает Владимирско-Суздальское княжество – бывшая «украина» (т. е., «украины» буквально меняются местами): с этой минуты можно говорить о начале собственно истории России. Исходя из сказанного, наш дальнейший разговор будет настроен следующим образом. Прежде всего, необходимо сделать социологический экскурс в XII в., рассмотреть вопрос о социальном срезе тогдашнего древнерусского общества. Это принципиально важно именно на данном этапе нашего разговора, ибо те социальные силы, которые столь «весомо, грубо, зримо» заявляют о себе в описываемое время, будут так или иначе определять жизнь Руси на всём протяжении её средневековой истории – т. е., до XVII века включительно. А затем нам предстоит познакомиться со спецификой и политической жизнью в каждом из «полугосударств» на территории рухнувшей Киевской державы, остановившись подробнее на пяти из них – «Русской земле», Рязани, Червоной Руси, Новгороде и Залесье, ибо там происходили те события, которые и формируют лицо и облик всей эпохи. Необходимо напоследок упомянуть об одном, очень застарелом мифе, гуляющем на страницах книг о XII- XIII вв. чуть ли не два столетия (если не больше) – мифе о половецкой агрессии в те годы. На самом деле Половецкая степь тогда не просто не была агрессором – она де-факто являлась составной частью «конфедерации Руси», ещё одним из «полугосударств» (нелишне напомнить, что стойбище Шарухань, как бы «столица» половцев, находилась на месте современного Харькова – т. е., даже географически Половецкая степь вплотную примыкала к главным «субъектам конфедерации»). Это не значит, что половцы были пассивны – наоборот, они были сверхактивны (в смысле участия в военных действиях), но всегда в качестве союзника одного из «полугосударств» (или конкретной враждующей стороны) и никогда – в качестве самостоятельной силы. Я уже упоминал о массовом крещении половцев: даже и в этом отношении грань между ними и русичами всё более 253

и более стиралась – уже не говоря о «брачной дипломатии» (взять в жёны «красных девок половецких» было делом самым заурядным). Ниже мы рассмотрим на конкретных примерах, как и в каких формах, шло участие половцев во внутрикняжеских разборках, а пока отметим: преувеличённое внимание историков именно к этому пункту и т. н. «куманофобия» (по Л. Гумилёву: напомним: куманы – европейское название половцев) возникли, во-первых, из-за пресловутой теории «борьбы леса со степью», а, во-вторых, из-за некритического прочтения летописных текстов. Там часто встречается слово «поганые» (язычники), и мы привычно переводили для себя: язычники – значит не крещёные, значит – половцы, круг замкнулся. Но… Во-первых, уже говорилось, что половцы в описываемое время, чуть ли не в массе своей – уже не язычники; во-вторых, у слова «поганый» есть и другой смысл, просто ругательный (а в Западной Европе этим словом означали и… крестьян!), в-третьих, и это главное, анализ летописей с позиции исторической критики неопровержимо показывает: сплошь и рядом это выражение применяется по отношению к русским воинам из враждебного княжества (типа фразы: «И монастырь Печёрский пресвятой Богородицы зажгли поганые» – о разорении Киева владимирцами). Помните, мы уже говорили о том, что жители разных «полугосударств» считали себя чужаками? Вот и обзывали друг друга «погаными» (т. е., как бы «креста на вас нет»). Подобная корректура способна придать самый неожиданный смысл вроде бы простым сообщениям: так, фраза «Замучил поганый Угрюм благоверного Юрия» может означать следующее: некий суздальский или новгородский «поганец» Угрюм (новгородский поп под этим именем известен из документов) зверски прикончил… крещёного половецкого хана Юрия Кобяковича (а совсем не наоборот). Так что с летописями надо обращаться аккуратно… Кстати, всё это, если хотите – практика всех времён и народов. Католики-ирландцы обзывали протестантов-англичан «язычниками» (тысячекратно зафиксировано), а шотландские кальвинисты официально, на уровне международных договоров величали католичество «церковью Сатаны». Средневековые москвичи называли западных христиан (любой конфессии) «нехристями» (т. е., как бы и не христиане они вовсе!), а западноевропейцы, в свою очередь, гордо именовали себя – и только себя! – «Христианским миром» (автоматически отказывая в принадлежности к этому миру всем остальным, и нашим предкам тоже!). Во время стрелецкого бунта против Петра I в конце XVII в. стрельцы перед боем с петровскими солдатами (русскими!) молились буквально следующими словами»: «Даруй нам, Господи, одоление на агарян и филистимлян, иноверных языцев!», а в последней четверти XX в. виднейший американский православный мыслитель-фундаменталист о. Серафим Роуз на полном серьёзе предлагал считать все религии и конфессии, кроме православия, сатанизмом241! Думаю, 241

о. А. Мень оставил по сему поводу крайне выразительный комментарий: «Это не православие – это психиатрия». 254

этот список может быть продолжен. Диагноз ясен: принимать такие эмоциональные эпитеты за точную научную констатацию, конечно, не стоит. Ведь не думаем же мы, к примеру, слушая слова песни А. Александрова «Священная война», что в Германии 40-х гг. XX в. действительно была «орда» в том понимании, в каком мы употребляем это слово применительно и Великой Степи средних веков… II. Для начала разговор пойдёт о социальной структуре древнерусского общества образца XII-XIII вв. И здесь нас ждёт немало неожиданного. Ещё раз повторимся: все попытки отыскать в реалиях Руси эпохи раздробленности «феодализм» успехом не увенчиваются. Чтобы окончательно прояснить ситуацию, ещё раз дадим слово Р. Пайпсу: «Вассалитет представлял собою личностную сторону западного феодализма (так же, как условное землевладение являло собою его материальную сторону). Он был договорными отношениями, в силу которых властитель обязывался предоставить содержание и защиту, а вассал отвечал обещанием верности и службы. Взаимные обязательства, скрепленные церемонией коммендации, воспринимались заинтересованными сторонами и обществом в целом весьма серьезно. Нарушение условий договора любой из сторон аннулировало его. С точки зрения развития западных институтов следует особо выделить четыре аспекта вассалитета. Прежде всего, он представлял собою персональный договор между двумя лицами, имеющий силу лишь в течение их жизни; он прекращал свое действие по смерти одного из них. Он подразумевал личное согласие: вассальные обязательства не переходили по наследству. Наследственный вассалитет появился только в конце феодальной эры; считают, что он был одной из важнейших причин упадка феодализма. Во-вторых, хотя первоначально вассалитет являлся договором между двумя лицами, благодаря умножению числа вассалов он создал целую сеть взаимоотношений между самыми разными людьми; побочным продуктом его было установление прочных социальных уз между обществом и правительством. В-третьих, обязательства вассалитета распространялись на его сильнейшую сторону – сеньора – ничуть не в меньшей степени, чем на слабейшую – вассала. Невыполнение сеньором своих договорных обязательств освобождало вассала от необходимости соблюдать свои. "Своеобразие [западного феодализма],– писал Марк Блок (классический французский историк – Д. С.), сравнивая его с одноименным периодом в Японии,– заключалось в том, что он придавал огромное значение понятию договора, обязательного для властителей; и таким образом, хотя по отношению к бедным он носил угнетательский характер, он воистину оставил в наследство нашей западной цивилизации нечто, что мы и по сей день находим вполне 255

привлекательным". Этим нечто, разумеется, было право – идея, которая в свое время привела к учреждению судов, сперва как средства разрешения тяжб между правителем и вассалом, а впоследствии как постоянного элемента общественной жизни. Конституции, которые в конечном итоге есть лишь обобщенные формы феодального договора, происходят от института вассалитета. В-четвертых, помимо своей юридической стороны, феодальный договор имел и нравственный аспект: в дополнение к своим конкретным обязательствам правитель и вассал обещали проявлять по отношению друг к другу добрую волю. Хотя эта добрая воля представляет собой весьма расплывчатую категорию, она явилась важным источником западного понятия гражданственности. Страны, в которых вассалитет либо отсутствовал, либо означал лишь односторонние обязательства слабых по отношению к сильным, с великим трудом пытаются вселить в своих чиновников и население то чувство общего блага, в котором западные государства всегда черпали немалую долю своей внутренней силы. Что же мы видим в России? Вассалитета в истинном смысле слова нет и в помине. Русский землевладельческий класс – боярство – должен был носить оружие, но не был обязан служить какому-либо конкретному князю. В отношениях между князем и боярином не было и следа взаимных обязательств. На западной церемонии коммендации вассал опускался на колени пред своим господином, который символическим защитительным жестом покрывал его руки ладонью, поднимал его на ноги и обнимал его. В средневековой России соответствующая церемония заключалась в клятве ("целовании креста") и земном поклоне боярина князю. Хотя иные историки утверждают, что отношения между князьями и боярами регулировались договором, тот факт, что из русских (в отличие от литовских) земель до нас не дошло ни единого документа такого рода, заставляет нас всерьез усомниться в их существовании. В средневековой России отсутствуют свидетельства взаимных обязательств, лежавших на князе и его слугах, и, таким образом, какого-либо намека на юридические и нравственные "права" подданных, что не порождало особой нужды в законоправии и суде. Ущемленному боярину некуда было обращаться за справедливостью; у него был единственный выход – воспользоваться своим правом перехода и переметнуться к другому господину. Следует признать, что свобода отделения – "право", которым боярин, можно сказать, и в самом деле обладал (об этом ниже – Д. С.), – есть основополагающая форма личной свободы, которая, на первый взгляд, должна была способствовать складыванию в России свободного общества. Однако свобода, которая не зиждется на праве, неспособна к эволюции и имеет склонность обращаться против самой себя; это акт голого отрицания, по сути своей отвергающий какие-либо взаимные обязательства и просто крепкие отношения между людьми».

256

Аналогичную точку зрения отстаивал один из самых авторитетных знатоков социально-экономической истории Древней Руси – Н. Веселовский. По его вердикту, «…Россия знала единственную форму землевладения – аллод (вотчину), не связанный с несением службы. Отсутствие в удельной Руси какой-либо формальной зависимости между землевладением и несением службы означало, что там отсутствовала коренная черта того феодализма, который практиковался на Западе». Веселовский также сообщает, что что-то, более или менее похожее на эмбриональные формы европейского феодального хозяйства, появились на Руси только в… XV веке, на территории разгромленного Москвой Новгорода (об этом – в следующем томе нашего лекционного цикла). Даже когда определённые параллели русской и европейской практик в этой области и возникали – они не дают права считать их гомологичными явлениями. На эту тему исчерпывающе высказался В. Ключевский: «Возникали (на Руси – Д. С.) отношения, напоминающие феодальные порядки Западной Европы. Но это – явления не сходные, а только параллельные. В отношениях бояр и вольных слуг к удельному князю многого недоставало для такого сходства, недоставало, между прочим, двух основных феодальных особенностей: 1) соединения служебных отношений с поземельными и 2) наследственности тех и других. В уделах поземельные отношения вольных слуг строго отделялись от служебных». Резюмировать этот момент нашего разговора можно, обратившись к трудам историка И. Фроянова и его школы (70-80-е гг. ХХ в). По определению Ю. Сандулова, «на основании скрупулёзных исследований И. Фроянов пришёл к выводам, что общество домонгольской Руси (т. е., Руси киевской эпохи и эпохи раздробленности – Д. С.) имело сложный переходный характер. Оно не являлось уже родоплеменным, но, в то же время, не было и феодальным, полностью соответствуя по типологическим признакам той социальной организации, которую А. Неусыхин, применительно к западноевропейской истории, охарактеризовал как дофеодальное (курсив мой; выходит, мы всё же уже тогда отстали от Европы! – Д. С.). Для неё характерны отсутствие коллективного ведения хозяйства и распределения продуктов, свойственных родовому строю, организация общества на общинно-территориальных (а не родоплеменных) началах», наличие элементов социального неравенства при отсутствии классов» (выделено мной – Д. С.). Последнее особенно принципиально: вопреки традиционно-«марксистскому» взгляду на вещи, в «раннефеодальной» Киевской Руси, как и Руси раздробленной (и раннесредневековой Европе тоже!), классов не было, и все социальные катаклизмы там проходили не по классовому, а по каким-то иным (в частности – сословным) признакам. По Фроянову, «древнерусская государственность строилась не на классовой, а на общинной основе». Сейчас поговорим о социальной структуре древнерусского нобилитета. На самом верху, как известно, стояли князья – это общеизвестно. Старший в роду именовался «великим» (сперва – только в Киеве, 257

впоследствии – и ещё в ряде «полугосударств») или просто старшим, иногда – «благоверным» ( до сих пор нет ясности, как чередовались эти титулы и какая тут взаимозависимость), всё остальные носили названия «удельные князья» – те, у кого уделы (так называли владения меньших масштабов внутри каждого крупного княжества). Как уже отмечалось, княжеская власть базировалась на вотчинной собственности, о которой Р. Пайпс написал буквально следующее: «Собственность в средневековой России обозначалась термином "вотчина". Он постоянно встречается в средневековых летописях, духовных грамотах и договорах между князьями. Корень его "от" тот же, что и в слове "отец". Вотчина по сути дела есть точный эквивалент латинского patrimonium'a и, подобно ему, обозначает собственность и полномочия, унаследованные от отца. Когда не существовало твердых юридических дефиниций собственности и суда, где можно было бы отстоять свои притязания на нее, приобретение путем наследования было если и не единственным, то наверняка наилучшим доказательством владельческого права. "Оставленное мне отцом" значило "неоспоримо мое". Такой язык легко понимали в обществе, в котором все еще живы были патриархальные порядки. Между разными видами собственности не проводили никакого различия: вотчиной было и поместье, и рабы, и ценности, и права на рыболовство и разработку недр, и даже предки, или родословная. Еще важнее, – что ею была и политическая власть, к которой относились как к товару. В этом нет ничего странного, если учесть, что в древней Руси политическая власть по сути дела означала право налагать дань, которым обладала группа иноземных завоевателей, то есть она являлась экономической привилегией и мало чем еще. Вполне естественно, в таком случае, что многочисленные дошедшие до нас духовные грамоты северо-восточных князей читаются как обыкновенные инвентаризационные описи, в которых города и волости без разбору свалены в одну кучу с ценностями, садами, мельницами, бортями и конскими табунами». К этой выразительной и красочной характеристике добавить, по существу, нечего… О «перемещениях» князей в связи с внутриродовыми отношениями и лествичной системой уже сообщалось. А вот момент, принципиально важный (и резко отличающий ситуацию от западноевропейской). Князья имели резиденции в городах: даже позднейшие традиционные княжеские фамилии – такие, как Шуйские, Одоевские, Стародубские, Новосильские и т. д. – свидетельствуют, что их предки имели «ставку» в Шуе, Одоеве, Стародубе, Новосиле и т. п.. Все летописные упоминания о князьях той эпохи непременно состоят из двух элементов: имя князя и указанные города, где он «сидит» (типа «Андрей Городецкий», «Михаил Тверской»); иногда, правда, и князям прикреплялись прозвища – по типу «Александр Невский», «Иван Калита», «Симеон Гордый». В общем, на первый взгляд всё, как в Европе – там тоже феодалы носили имена, прозвища (часто) и, непременно, указание, откуда он (немецкая частица «фон» и французская «де» означают именно «от» или «из»: скажем, Сирано де Бержерак – значит Сирано из 258

Бержерака). Однако есть нечто очень существенное: в Европе феодалы никогда не жили в городах, более того – города определённо противостояли феодалам. Как раз в описываемые годы западноевропейские города в упорной и жёсткой борьбе (т. н. Коммунальные революции) буквально вырвали у феодальных властей т. н магдебургское право (от названия немецкого города Магдебург), по которому горожане имели юридически гарантированное право выбирать демократическим путём органы самоуправления (из наиболее именитых и уважаемых сограждан – т. н. патрициата) и избранный таким образом городской совет (коммуна, рат – отсюда «ратуша», «дом совета») управлял городом, не допуская вмешательства феодалов. Это влекло за собой ряд серьёзных последствий: крепостной крестьянин, попав в город и прожив там 366 дней (год и день) становился свободным, и город его защищал (в Таллинне в XVI в. по приговору рата отрубили голову барону, повесившего своего крепостного после того, как он прожил в городе 366 дней!); кроме того, города были, прежде всего, сосредоточением ремёсел, торговли и образования (первые университеты начинают возникать именно в это время и в этом социуме), т. е., тех социальных сил общества, которые теснее всего связаны с рыночной экономикой и – следовательно, с центростремительными тенденциями общественного развития. Не случайно средневековые «цеха» (своего рода профсоюзы или гильдии мастеров по профессиональному принципу) станут прообразом будущей промышленности; не случайно короли Европы в борьбе за централизацию своих стран будут неизменно опираться на города; не случайно, наконец, французское слово «бурж» (город-крепость) породило слово «буржуа» (горожанин), а затем понятие «буржуазия» в современном его значении. Можно смело утверждать: европейские вольные города – колыбель современной демократии, большинство политических институтов и ценностей современного западного мира имеет именно такое происхождение. На Руси всё обстояло иначе – благодаря факту «сидения» князей в городах. Никаких демократических институтов западноевропейского типа в древнерусских городах не возникло и не могло возникнуть по этой причине. Но дело совсем не в том, что сами эти институты были чужды русичам (как иногда утверждают «патриоты») или, что наши предки не могли до чего-либо подобного додуматься (и такое иногда можно услышать): в украинских и белорусских городах XV-XVIII вв. магдебургское право действовало (в рамках несколько иной цивилизации, но действовало!). Всё дело, увы, в князьях. Это одна из причин необычайно позднего и драматичного приживания ценностей демократического общества в России; это также одна из причин того, что на Руси не состоялся Ренессанс (при наличии к нему предпосылок, к чему мы впоследствии вернёмся!). В этом смысле прав был философ. В.Кантор, называя средневековые русские города «антигородами»… Очень характерная деталь: если умирали все мужчины в роду удельного князя, то город, где они «сидели», именовался «выморочным» и переходил в непосредственное владение великого князя (он мог туда посадить кого 259

угодно на правах «держания» этого города). В XIII веке «выморочными» стали Кострома, Углич, Городец (очень показательно, что костромские и городецкие князья одно время даже активно боролись за «великий стол»). Этот правовой институт того времени показывает, что с городами как с социумом вообще не считались и не разговаривали – они были для князей просто «территорией». Мнение горожан о том, кого им «спустят» сверху в случае попадания города в разряд «выморочных», князей абсолютно не интересовало. В городах Руси того времени, впрочем, была социальная группа, способная (в принципе) сыграть «европейскую» роль. Это – купцы (ремесленники и «мастеровые» на Руси, несмотря на большую их численность и высочайшую квалификацию, в организованную силу вроде «цехов» так и не сложились). Купечество уже тогда делилось на гильдии (впоследствии их число установилось до трёх) и довольно жёстко кооперировалось по гильдийскому и товарно-номенклатурному (кто чем торгует) принципам. Поскольку это были люди денежные, к ним, как и к кредиторам часто обращались князья – тем самым попадая к купцам в определённую зависимость («Ростовщичество» – утверждал Д. Балашов – «съедало целые города»). В ряде городов (например, в Твери) отмечена роль купцов и как силы, способной оказать некоторое давление на князя (по крайней мере, в принятии решений экономического характера). И всё-таки роль российского купечества именно как социальной силы абсолютно несоизмерима с весом политической жизни их европейских коллег: постоянные внутренние войны и статус городов как «антигородов» не способствовал их сплочению. Весьма показательно, что позднейший пример Козьмы Минина смотрится в российской истории как совершенно исключительный (напомню, что Минин в правящую элиту, несмотря на все свои заслуги перед Отечеством, так и не прорвался), в то время как в Европе уже с XIV, а особенно с XV-XVI вв. было нормой назначение королями глав правительства – выходцев из купечества или городского патрициата (их часто производили в дворяне: возник целый новый слой – “дворянство плаща”, т. е., “новые дворяне” из горожан, в отличии от старого, родового дворянства – т. н. “дворянства шпаги”). Весьма показательно также, что первые российские законы о политических и социальных гарантиях купечества будут приняты лишь Екатериной II, а Наполеон в 1812 году, размышляя о возможностях вхождения в контакт с русской буржуазией, вынужден был признать: «В России нет сильного торгового класса…» И ещё одна сила была в средневековых русских городах, противостоящая князьям – вече. Это не что иное, как народное собрание по типу аналогичных в «варварских» обществах германцев и древних славян, глубокий пережиток догосударственной старины. На вече (аналог в скандинавских странах – т. н. «тинг») обязан был придти каждый взрослый мужчина, и там обсуждались вопросы жизненно важные для существования данного социума. Нетрудно догадаться, что этот архаический институт (на селе его аналог, сельский сход, просуществовал до XX века) мог в условиях княжеской власти только 260

либо обращаться к весьма узкому кругу проблем (скажем, некоторым вопросам упорядочения внутригородской жизни), либо медленно угасать (это и происходило, при длительном участии на то князей), либо… в моменты кризисов возрождаться как орган альтернативной и антикняжеской власти (как мы увидим, так всё и было). В XII-XIII вв. веча функционировали ещё повсеместно, хотя их роль неуклонно падает (особенно на Северо-Востоке: во Владимире, к примеру, веча не было вообще)242: они либо вырождались в тайно контролируемые княжескими агентами вооружённые толпы (которые можно было бы привести в действие в нужный тому или иному политику момент!), либо, иногда, резко взлетали на гребне народных возмущений и на короткий миг оказывались хозяевами положения – но только на короткий момент, не более. Институализироваться в нечто устойчивое, в постоянно действующий орган политического самоуправления вечу удалось только в Новгороде, о чём речь пойдёт немного спустя. В случае внешнего нападения вече могло организовать ополчение. Самой же главной политической силой на Руси, пожалуй, более даже значительной, нежели князья, были бояре – древняя родовая знать. Это были подлинные хозяева земли («Бояре – это была земля», как выразился Д. Балашов). В отличие от часто «перемещающихся» князей бояре не просто прочно сидели на месте, но прямо-таки зубами держались за свои «отчины» (позднее «вотчины»); в этом смысле бояр можно, с некоторыми оговорками, называть «лендлордами» российского разлива, древнерусской земельной аристократией. Такую же роль со времён св. Феодосия играли и монастыри, быстро превратившиеся в богатых землевладельцев (вполне по европейскому типу) и тем самым, надо сказать, вызывавшие у бояр раздражение – трения между этими двумя группами земельной знати на Руси неоднократно зафиксированы. Бояре необычайно дорожили своими вотчинами и крайне неохотно покидали их – только в случае т. н. «отъезда от князя». Эта процедура, известная с глубокой древности и юридически оформленная в «Русской правде» означали следующее: боярин служит данному князю, но в случае конфликта с последним имеет право (гарантированное законом и обычаем) «отъехать» к другому князю на службу»: изменой это не считалось. Полагалось делать это открыто, не таясь: секретные переговоры с другим князем расценивались уже как измена и могли повлечь за собой казнь, смертную или «торговую» (боярина без одежды водили по торговым рядам и били кнутами). Князья со скрежетом зубовным были вынуждены признать эти боярские права и до времени Ивана Грозного открыто на них не посягали (хотя втихаря принимались меры вроде конкретных договоров конкретных князей о выдаче перебежчиков). Бояре имели собственные, только им подчинённые вооруженные формирования, а т. н. тысяцкий (градоначальник, эта должность была обычно наследственной для определённого боярского рода) – собственный полк, который всегда оставался в городе, даже в случае 242

В гораздо меньшей степени этот процесс коснулся княжеств на территории современной Беларуси. 261

ухода князя со всеми войсками в поход. Собрание бояр у каждого князя образовывало совещательный орган – Боярскую думу. Внутри этого органа существовала строгая иерархия по старшинству родов и по традиции древности служения того или иного рода князя (т. н. местничество): особо уважаемые места в думе занимались т. н. великими боярами (иногда, впрочем, князь раздавал эти места волевым образом своим фаворитам, не считаясь с традицией, хотя это было и не безопасно). В компетенцию Думы входило очень многое: финансы княжества (весьма часто Дума «зарубала» княжеские проекты и претензии), организация вооружённых сил (последние тогда строились как территориально-профессиональные, на базе местных формирований, снабжались и экипировались по милиционному принципу, обычно из ресурсов пункта формирования, и возглавлялись местным боярином – воеводой, буквально «ведущим воинов»), таможня, судопроизводство, дипломатия, городское управление (в ведении тысяцкого состояли все городские чиновники – дьяки), формирование и руководство тем, что мы сейчас называем отраслевыми министерствами (тогда это носило название «приказы»: каждый приказ имел конкретную специализацию и возглавлялся боярами «второго эшелона» или знатью меньших рангов – «детьми боярскими», «окольничими», «стольниками»). За места в Думе шла жёсткая конкурентная борьба, (это называлось – «боярские которы»), зачастую приобретавшая зловещие формы (как увидим дальше, в борьбе, например, за пост тысяцкого подчас даже лилась кровь). Хрестоматийный исторический пример – смертная вражда двух владимирских бояр, Гаврилы Олексича и Олфёра Жеребца: они зашли в своих «которах» столь далеко, что стали служить двум враждующим князьям, воевали друг с другом, жгли друг у друга вотчины и, в конце концов, Гаврила Олексич взял в плен и убил своего соперника. Занимательно, что их дети, Акинф Великий и Иван Жеребец, подружились, а впоследствии Акинф воспитал осиротевшего сына убитого на вече Жеребца-младшего Андрея Кобылу. (Потрясающий факт: Гаврила Олексич – предок А.С. Пушкина, а Андрей Кобыла – родоначальник рода Романовых!). Для разбора и контроля боярских «катор» существовал княжеский арбитраж, и была придумана целая процедура наказания зачинщика «которы» (или проигравшего «котору») – выдача головой. Проигравший приходил к победителю без шапки и должен был в течение часа выслушивать от него ругань, насмешки и поношения. Больше ничего не происходило, но и этого бывало достаточно, чтобы прошедший через эту процедуру боярин умер от инфаркта, постригся в монахи или «отъехал от князя» – честь в этой среде ставилась невероятно высоко. Иногда враждующие бояре решали свои проблемы с помощью традиционного средневекового способа – «Божьего суда» (т. е., поединка: оставшийся в живых считался оправданным Богом); для таких процедур в городах существовало специальное «судное поле». У каждого боярина (как и князя) был свой «двор» (т. е., усадьба), где жили челядь и служилые люди, связанные с данным «двором» определёнными экономическими и личными отношениями – позднее они стали называться «дворяне». 262

Один из интересных вопросов, поныне часто дискутируемых – могло ли боярство сыграть в России роль подобную, скажем, английским лордам (палата лордов в Англии, как известно, стала основой парламента и колыбелью демократии, на что указывал ещё В. Гюго). Вопрос этот сложен, и дать на него однозначный ответ трудно. В разных регионах Руси боярство играло разную историческую роль (Л. Гумилёв, к примеру, называл галицких бояр «самой реакционной силой на Руси»). Думается, однако, что, например, во Владимирской (позднее – Московской) Руси боярство реально могло стать аналогом европейской родовой знати в плане позитивно-политическом: к этому шло дело (как будет ясно из последующих лекций) и фактически некоторые ростки этого процесса уже были даже видны (например, в годы молодости Ивана Грозного). И не вина бояр, что вектор политикоисторического развития обернулся, в конечном счёте, против них – кстати, первые «дуновения» такого ветра прослеживаются уже с XII века… А как обстояло дело на селе? Тут нас тоже ждёт немало интересного. Вопервых, деревень в нашем понимании тогда на Руси не было: крестьяне жили хуторами, деревня была однодворовой (запротоколировано тысячами документов) и только позднее (не раньше 2-й четверти XVII века), в связи с конкретными историческими коллизиями (опричнина, Смута) крестьянство в целях безопасности стало «кучковаться». Во-вторых, как уже отмечалось, в области духовной жизни нормой для села было либо откровенное язычество (где-то до XV века) либо официальное двоеверие. Опять-таки многократно зафиксировано, что, например, все обряды, связанные с важнейшими событиями в жизни человека (рождение, свадьба, рождение детей, погребение) совершались в сельском социуме одновременно и по крестьянским и по языческим канонам (последние, кстати, оставили о себе память в виде огромного количества нехристианских примет и обычаев, особенно в свадебном и похоронном обряде – например, обычай подмечать, кто из новобрачных, жених или невеста, первым вступит на ступень перед алтарём, или традиция оставлять на могиле предков еду – «кормить предка»). Впрочем, даже князья до XIV века включительно во время эпидемий чумы приглашали колдунов совершать языческие обряды в собственных теремах… В-третьих, и это главное, крестьяне Древней Руси не знали крепостного права (об этом уже шла речь). Ни откровенно грубое, почти рабское по состоянию принадлежность феодалу (т. н. «серваж» – от латинского «серво», буквально «раб»), ни даже мягкая форма зависимости в виде т. н. «вилланата», когда лично свободный виллан только отрабатывал барщину и платил оброк, не были знакомы крестьянам XII-XIII в.в. У них существовали лишь арендные формы отношений с землевладельцами-боярами и монастырями, причём таких форм было две – ссуда и контракт. По первой из них крестьянину давали взаймы (т. н. «купа») и он отрабатывал эту «купу» своим трудом и взносами (таких крестьян называли «закупы»). По второму варианту крестьянин заключал с землевладельцем своего рода договор («ряд») на определённых условиях: обычно он получал в пользование землю, расплачиваясь за это отработками (позднейшая барщина) и отдачей части 263

урожая (оброк). Таких крестьян называли «рядовичи» (буквально – договорники, контрактники) и их было большинство: надо сказать, «закупы» находились в гораздо большей степени зависимости, нежели «рядовичи». Жизнь крестьянства регламентировалась силой обычая (ставшего традицией) и зачастую – решениями схода (аналог веча), когда это было возможно. У крестьян существовало собственное, отличное от городского (и княжеского) судопроизводство, нормы которого восходили к глубокой древности. Например, был абсолютно узаконен самосуд над ворами, покусившимися на имущество крестьянина (боярин тут даже не вмешивался), причём виды наказаний были строго определены в соответствии с традицией: человека, ворующего рыболовную снасть, к примеру, топили, завернув в сеть, а конокрада сажали на кол (справедливости ради надо отметить: впервые эта зверская форма наказания в крестьянской среде фиксируется с позднего средневековья). Существовала и такая древнейшая, восходящая к догосударственным временам, традиция, как помочи – обычай «всем миром» строить дом погорельцу, поделиться скотиной с соседом в случае падежа, помогать семье, потерявшей кормильца и т.д. (всё это продержалось, как минимум до XVII столетия). Жило крестьянство в условиях натурального хозяйства, а у приезжих купцов получали орудия труда и «предметы роскоши» (сукно, украшения и т.п.). В случае войны сельское население создавало ополчение и выступало в поход под руководством «своего» боярина: вообще, по многим свидетельствам, к боярству крестьяне тяготели много больше, чем к князьям – просто по причине того, что «своих» бояр они знали лично, а князья слишком часто меняются (в городах, напротив, антибоярских бунтов хватало). Наконец, существовала ещё одна социальная группа, которая часто сбивает с толку поверхностных исследователей – холопы (рабы). Их наличие часто расценивается как факт крепостничества, но это не так. Дело в том, что холопы чётко делились на две категории – обычные и «служилые», причём общим для этих двух категорий было только одно: их рабский юридический статус. Обычные холопы были самыми настоящими рабами, в «классическом» смысле этого слова. Почти стопроцентно это были военнопленные, захваченные во время бесчисленных войн того времени; учитывая, что это войны почти всегда внутри Руси, нетрудно сделать вывод: как минимум 50% холопов были русичами (остальные – представители всех сопредельных народов: половцы, ятвяги, выходцы из разных финноязычных племён – мордва, черемисы, чудь и прочие). Мы уже говорили, что тогдашняя законодательная база вполне допускала порабощение земляков, и этот момент в древнерусской юриспруденции может быть охарактеризован только сугубо отрицательно… Владеть рабами могли все кто угодно – от князя до рядовича: своего рода «паспортом на владение» холопам служила т. н. обельная грамота (её выдавали соответствующие дьяки). До выдачи этой грамоты холоп мог внести за себя выкуп (если было кому) и вернуть себе свободу, после же получения «обельной грамоты» обратного хода уже не 264

было. Обычно холопов использовали в качестве прислуги и на подсобных работах: роль их в качестве самостоятельных сельских производителей равна нулю (это особо следует подчеркнуть). Их можно было продать, подарить, убить – всё, как в древности: к крепостному праву в его подлинном виде это не имеет ни малейшего отношения. Другое дело, что впоследствии, в XVIIXVIII вв. в России возникнет крепостничество с сильнейшими элементами именно рабовладельческого отношения к работнику, а слово «холоп» обретёт второй смысл как эквивалент слова «крепостной», но это будет ещё очень не скоро и к реалиям Древней Руси отношения не имеет… Вторая же категория холопов – «служивые холопы» – феномен совсем другого порядка. Это были люди, добровольно продававшие себя в рабство с целью получения определённых льгот и выгод (их называли ещё «холуи» – тогда это слово не носило оскорбительного оттенка). Такие люди, продав свою свободу (за приличный задаток!) служили боярам в качестве телохранителей, воинов, доверенных лиц; они ели за одним столом с хозяином, носили одежду с их плеча, имели право свысока (если не сказать более) разговаривать с окружающими. Поскольку они юридически были рабами и хозяин имел право их убить за измену, верность холуёв хозяину была гарантирована, и вообще между ними и боярами складывались весьма характерные отношения патриархальной взаимной привязанности. Во время войны служивые холопы шли со своим хозяином в бой, а по его смерти получали вольную и значительную часть его имущества (иногда до 25%). Как видим, этот статус имел свои плюсы, и желающих ими воспользоваться было, надо сказать, немало (хотя эту категорию населения откровенно не любили и даже презирали за вышеупомянутые замашки – что и дало впоследствии современное значение слова «холуй»). Среди служилых холопов попадались люди, сделавшие значительную (в частности, военную) карьеру – согласно официальной версии, таким холопом был, к примеру, известный деятель Смуты XVII в Иван Исаевич Болотников (что и породило нелепую версию о «крестьянской войне» под руководством последнего, к чему нам ещё предстоит вернуться). III. Что происходило в политической жизни княжеств, возникших на развалинах Киевской Руси? Окинем эти княжества, как говорится, с высоты птичьего полёта. Сразу оставим в стороне, едва лишь только бегло познакомившись, оба княжества на территории современной Белоруссии – Полоцкое и ТуровоПинское, а также соседние с ними богатое и торговое Смоленское княжество (в нём княжили потомки Мстислава Великого). То, что происходило здесь, было «боями местного значения», находилось на периферии большой политики. Нет, конечно, там тоже не было тишины и покоя (Н.Карамзин, применительно к концу XII в., пишет об «ужасах мятежа и картине воинской деятельности» в тех местах), однако в целом мы можем до известной степени 265

обойтись без этой информации: главные события века разворачивались не здесь. (С некоторыми событиями, происходившими там, мы ещё 243 познакомимся ). Гораздо больший интерес представляет для нас Рязанское княжество, самое южное из всех «полугосударств» на развалинах Киевской Руси, непосредственно граничащее с Великой степью. Здесь сложился в высшей степени своеобразный модус древнерусской цивилизации, связанный именно с пограничным положением Рязани. Жизнь в этом княжестве была военизированной; жители рязанских земель не только постоянно не вылезали из боя («на Рязани что ни год, то поход», свидетельствует летописец), но и, похоже, привыкли к этому – есть множество свидетельств, что быт на Рязани был много проще и грубее, нежели в соседних княжествах; архитектура преобладала деревянная (сгорит, так не жалко – новую срубим, тем более что на Руси до XVIII века включительно знали до 50 способов рубки и строительства без помощи любых инструментов, кроме топора!); семейная жизнь здесь была неустойчивой, массовыми были случайные связи (как и всегда в условиях войны и нестабильности), а по нраву рязанцы «бывали исконно горды и суровы» (тоже из летописи). Война здесь шла, что называется, по привычке – неважно с кем, абы с кем; благо выбирать особенно не приходилось – враги были повсюду. К югу, в Поволжье, кочевали дикие половцы; на Дону обитали воинственные «бродники» – потомки крещённых хазар, будущие донские казаки; к северу простирались владения Владимирского княжества, с которыми Рязань находилась в состоянии непрерывной, непримиримой вражды. Всё это сформировало характерный облик рязанского воина – рыцаря (это слово там употреблялось) или, если хотите витязя: не случайно былинный герой Илья Муромец – выходец из Мурома, удельного города Рязанской земли, который был самым «подударным» в плане возможной агрессии извне во всей Рязанщине. Аналогом могут в данном случае служить Черногория на Балканах (одно из племён черногорцев так и называлось «граничары» – пограничники), клан Бордерс в Шотландии (border – граница), Хотский край в Чехии (тоже пограничный субэтнос) и особенно Чечня: в определённой степени Рязань можно назвать «русской Чечнёй» – по многим чертам менталитета. Такое положение впоследствии, с одной стороны, сделало Рязань «щитом Владимирской Руси» (в смысле, что рязанские земли надёжно прикрывали собой остальную Русь от вторжений с юга и востока), но с другой – объективно выдвинуло Рязань на первое место в великой российской Смуте начала XVII века. Всё сказанное отнюдь не означает отсутствие культурной жизни в княжестве: очень показательно, что единственный попавший в Москву список «Слова о полку Игореве» попал туда из Рязани (принесён 243

Для справки: Полоцкое княжество было первым на Руси, где уже с Х века лествицу сменил монархический принцип правления – от отца к сыну (и, следовательно, основательный прорыв в сторону приоритета государственного начала над родовым). Кстати, в Москве этот процесс начался лишь в XIV веке и растянулся на целое столетие. 266

иноком Софронием). Внутри княжества, как и повсюду на Руси, шла жесточайшая разборка князей; в частности, мрачную известность приобрёл на рубеже XII-XIII вв. князь Глеб Ростиславович, запятнавший себя братоубийством (убил на пиру шесть братьев с боярами и слугами, после чего свихнулся!). На грани XII-XIII вв. Рязанское княжество подверглось сокрушительному разгрому от сил Владимирского княжества. В Рязани правила ветвь Рюриковичей, происходящая от уже знакомого нам Олега «Гориславовича» (эту ветвь стали называть Ольговичами): эта же ветвь княжила и в Чернигове (о положении там мы поговорим чуть позже). На Владимирщине же правили Мономашичи – потомки Мономаха (и враги Ольговичей). Война (причём большая) между обоими княжествами началась ещё в 1177 г. когда рязанский князь Глеб атаковал владения своих северных соседей и сжёг Москву, но был разбит на реке Колокше (той самой, на которой стоит Бородино) и попал в плен, где и умер (а многих удельных рязанских князей ослепили по требованию владимирских бояр и купцов). Это повлекло новые конфликты с Рязанью, причём каждый раз владимирцы одолевали и казнили пленных без жалости. В 1187 г., после очередной войны, владимирцы «землю их (рязанцев – Д. С.) пусту сотвориша и пожгоша всю» (перевод вряд ли требуется). Однако в 1207 г. рязанские князья попытались ударить владимирцам в тыл во время их войны с Черниговым. Последовал арест шестерых рязанских князей владимирцами и их князь Всеволод Большое Гнездо (о нём рассказ впереди) прислал своего сына Ярослава в Рязань в качестве князя (и – явно – наместника). Рязанцы присягнули Ярославу и… через самое короткое время бросили его и сопровождавших его владимирцев в темницу, а некоторых закопали заживо, после чего последовала исключительная по жестокости акция Всеволода. В 1208 г. жители были депортированы из Рязани, а сам город сожжён (Л. Гумилёв назвал это «уничтожением земли рязанской»). Разгром был так велик, что через 19 лет, по пришествии Батыева войска Рязань оказалась неспособной к активной обороне (а пожарища 1208 г. археологи приняли за следы татарского разгрома!). Ответственность здесь несёт не столько Всеволод, сколько само население его княжества, ненавидевшее рязанцев (по многим свидетельствам) дружной и яростной ненавистью: даже инициатива разгрома города принадлежала не князю, а его дружине (и боярам, разумеется). В общем, за своих рязанцев в Залесской Руси не считали… Наиболее трагичной в описываемою эпоху была судьба «Русской земли» – Поднепровья, Киевщины и Черниговщины, исторического ядра Киевской Руси; события там сразу после смерти Мстислава Великого приобрели обвально катастрофический характер. Сразу же, в год смерти Мстислава (1132 г.) изгнанные последним в Византию полоцкие князья вернулись домой и были восторженно встречены согражданами: Полоцк вновь стал самостоятельным и вновь (как и при Ярославе Мудром) подал «дурной пример» остальным. В 1135-1136 гг. от Киева окончательно отложился Новгород, а в начале 40-х гг. XII в. – и Владимирско-Суздальская земля: с 267

последней у киевлян началась затяжная война, о перипетиях которой мы расскажем позже. Все остальные откололись «явочным порядком»: к 50-м гг. XII в. Киев уже даже и номинально не был «стольным градом». Но главные, и самые трагические события развернулись внутри самой «Русской земли». Правящим князем в Киеве после смерти Мстислава Великого, согласно лествичному праву, был его брат Ярополк; умирая в 1139 г., он передал престол следующему брату, Вячеславу. И в этот момент черниговские Ольговичи, потомки Олега и враги потомков Мономаха, заявили о себе. Сын Олега Всеволод, человек крутой и хитрый, захватил Киев, изгнал Вячеслава и занял «великий стол», причём удержал его вплоть до своей смерти в 1146 г., несмотря на то, что племянник Вячеслава Изяслав неоднократно пытался (с помощью волынских князей) выбить его из Киева. Но всё, что собирал при жизни Всеволод Ольгович, было вмиг разрушено его младшим (и на удивление бездарным) братом Игорем Ольговичем. Буквально через месяц после начала своего княжения Игорь «добился» того, что возмущённые жители Киева собрались на вече и заявили: «Тиуны (сборщики налогов – Д. С.) твои угнетатели слабых: Ратша опустошил Киев, а Тудор Вышгород!» Игорь пообещал (и поцеловал крест) убрать ненавистных Тудора и Ратшу (толпа разошлась, на радостях разгромив Ратшин дом) и… не выполнил обещания: в результате киевляне предложили «великий стол» Изяславу Мстиславовичу (внуку Мономаха). Тот явился в Киев с отрядом «чёрных клобуков» и был поддержан киевским ополчением (все виднейшие бояре Игоря во главе с тысяцким Улебом и Иоанном Войтишичем переметнулись к Изяславу). Игорь попытался бежать, но… его конь застрял по брюхо в болоте и киевляне схватили его. Судьба князя была ужасна: сперва его бросили в тюрьму (там он постригся в монахи), затем – по известии, что его брат Святослав Ольгович ведёт на Киев дружину – возникла угроза и самой жизни Игоря. Игорь попытался укрыть князя в соборе св. Софии (средневековые соборы пользовались правом убежища), но жители Киева на соборной площади оттёрли конвой и… растоптали Игоря ногами насмерть, а тело бросили без погребения. Произошло это в 1147 г. Результатом этих событий стало начало войны между Киевом и фактически отделившимся Черниговым; войны, где насмерть противостояли друг другу киевские Мономашичи и черниговские Ольговичи (союзниками первых были «чёрные клобуки», а вторых – половцы); война, которая продлилась пятьдесят с лишним лет и была выиграна Ольговичами. Перипетии этой войны подробно и в деталях описаны Н. Карамзиным, В. Ключевским, С. Соловьёвым и В. Нечволодовым; они столь запутаны, что нет смысла описывать все приливы и отливы этого противостояния. Достаточно сказать, что в Киеве за эти годы последовательно сменились великие князья: Изяслав (Мономашич), Ростислав-Михаил (Мономашич), Юрий Долгорукий (суздальская ветвь Мономашичей: об этом князе будет разговор особый), Изяслав Давидович (Ольгович), Ростислав-Михаил (вторично), Мстислав Изяславович (Мономашич), Святослав Всеволодович (Ольгович), Рюрик Ростиславович (Мономашич), Мстислав Романович 268

(Ольгович). Одних князей народ ненавидел (как Юрия Долгорукого), к другим явно тяготел: по словам Н. Карамзина, Изяслава Мстиславовича единогласно называли… своим «господином добрым отцом подданых, царём славным (даже царём – явный реверанс в сторону аналогий с Византией), а скончался он «к неутешной горести киевлян». Но всё это имело очень отдалённое отношение к самому характеру войны: по словам того же Н. Карамзина, «храбрые умирали за князей, а не за отечество, которое оплакивало их победы», «театр алчного властолюбия, злодейств, грабительств, междоусобного кровопролития, Россия южная, в течение двух веков опустошаемая огнём и мечом иноплеменниками и своими, казалась… обителью скорби и предметом гнева небесного». Шесть раз – в 1162, 1169, 1202, 1203, 1207 и 1210 гг. – Киев подвергался сильнейшим разгромам: особенно страшным был разгром 1203 года, который, по словам Д. Лихачёва, «по последствиям уступал только его опустошению ордами Батыя» (а может быть и не уступал – в следующей лекции нам это предстоит выяснить). Ответственность за разгром 1203 г. несёт Рюрик Ростиславович, бросивший на город рати черниговцев и половцев (на последних обычно всё и сваливают, но прав Л. Гумилёв вопрошая: «черниговцы… что же, они не грабили?»). Судьба самого Рюрика Ростиславовича вполне характерна для того времени: «Рюрик (цитирую А. Бушкова – Д.С.) сел-таки на киевский стол и занимал его некоторое время, но потом в одном из военных приказов его изловил князь Роман (о нём ниже – Д.С.) и постриг в монахи. Однако через год… неугомонный Рюрик, «чернические одежды скинувши», собрал дружину и вновь после боёв и грабежей воссел в Киеве. Дальнейшее больше напоминает ожесточённую и многолюдную кабацкую драку. Рюрика несколько раз вышибают из Киева князья Северской земли (черниговцы – Д. С.), он зализывает раны, собирает силы и вновь возвращается под Киевские стены… Обе стороны старательно опустошают земли своих противников и мстят горожанам,… осатаневшим от такой неопределённости бытия». Подобную характеристику по большому счёту, заслужил не только Рюрик, а едва ли не все князья «Русской земли»… А вот летописные свидетельства о том, как громили Киев в 1169 г. Ипатьевская летопись: «грабили же два дня весь город, и гору Подол, и монастыри, и Софию, и Десятинную Богородицу, и не было милости никому: ни церквам горящим, ни крестьянам убиваемым, ни всем, кого вязали; жён гнали в полон, разлучая с мужьями своими, и младенцы рыдали, видя уводимых матерей своих… И были в Киеве стенания великие жителей его, и печаль и скорбь неутешная…». А вот разгром 1203 г., Лаврентьевская летопись: «Сотворилось великое зло в Русской земле, какого не было со времён крещения Киева; случались и прежде напасти, но такого зла досель не вершалося; не только Подол взяли а после сожгли, но и Гору взяли, и митрополию Святой Софии разграбили, и Десятинную святую церковь Богородицы разграбили, и монастыри все; и иконы захватили, и кресты честные, и сосуды священные, и книги, и платье блаженных первых князей, что висели в церквах святых памяти ради… Монахов и монашенок 269

почтенных годами изрубили (курсив мой – Д. С.), а попов старых, и слепых, и хромых, и иссохших в трудах – всех тоже изрубили, а иных монахов и монахинь, и попов с попадьями. и киевлян с сынами их и дочерьми похватали и полон увели…». Напоминаю, читатель: это не степняки, не татары, не Батый – это русские князья делят власть… В ходе этой войны произошло самое значительное (для нас) событие за весь XII век – поход новгородского князя Игоря Святославовича на половцев (1185 г.), ставший сюжетом «Слова о полку Игореве». Само это произведение ещё будет темой нашего разговора (как уже упоминалось, вокруг него идут многочисленные дискуссии), для нас же сейчас важно другое: помимо «Слова», об этом событии неоднократно писали летописцы, поэтому мы сейчас можем сравнить все источники и получить более или менее объективную картину. И она такова. Как мы уже отмечали, в киевско-черниговской войне половцы поддерживали черниговских Ольговичей. Анализ Лаврентьевской летописи показывает: за 180 лет взаимоотношений между половцами и русичами (1055-1236 гг.) имело место всего… 12 самостоятельных набегов половцев на русичей (что интересно, набегов русичей на половцев – тоже 12!), а участвовали половцы в междоусобных внутрирусских войнах 30 раз (при этом не меньше половины «столкновений половцев с русичами» – на деле столкновения половцев с чёрными клобуками»). Кстати, «черноклобучники» (особенно торки и берендеи) исправно и регулярно одерживают над половцами победы, причём меньшим числом. Впрочем, и половцы чаще всего участвуют в боевых акциях числом не более 3 тысяч всадников (надо напомнить, что средние армии каждого упоминавшегося «полугосударства» – 50 тысяч воинов). Так что как самостоятельную силу на Руси их расценивать не приходится. Но даже не это – самое главное, а то, что Игорь был Ольгович, и значит – друг и союзник половцев. Этот изумительный факт проливает свет на всё последующее. Хан Кончак – один из наиболее видных половецких вождей – и Игорь давно знали друг друга, вместе воевали с киевлянами и «чёрными клобуками», делили радость побед и горесть поражений. Вот почему между ними впоследствии сложились столь неожиданные для непосвящённого и столь любезные отношения. Суть же самой истории, ставшей сюжетом «Слова» – в следующем. В 1180 г. Ольговичи и половцы были наголову разбиты нашим старым знакомым Рюриком Ростиславовичем у Долобска (брат Кончака Елтут был убит, а сам Кончак и Игорь спасались от киевлян в одной ладье). Однако Рюрик чувствовал себя и после Долобска не вполне уверенно, и пошёл (едва ли не единственный раз в жизни!) на компромисс – отдал Киев Святославу Всеволодовичу (Ольговичу), забрав себе всё остальное княжество. Компромисс между Рюриком и Святославом заключал в себе один важный пункт (настолько важный, что из-за него Рюрик уступил Киев!) – разрыв с половцами. Для Рюрика это была долговременная политика – поссорить Ольговичей с их степными союзниками, стравить их на поле боя, повязать 270

Ольговичей кровью, а затем…О дальнейших замыслах Рюрика можно догадаться и без моей помощи. В 1184 г. объединённый поход всей «Русской земли» (все бывшие враги, ставшие союзниками) принёс победу над половцами: в числе трофеев были военные машины для осады городов и «харазский» турок, стрелявший «живым огнём» (первое знакомство русичей с огнестрельным оружием). Игорь не успел подоспеть к этому походу (помешала гололедица) и тяжело переживал это – возможно потому, что многие подозревали его в умышленном опоздании (не желал, видать, битвы со старым другом Кончаком!), Именно это и толкнуло его на роковой и безрассудный шаг – пойти в поход на Шарукань одному, силами одной своей небольшой дружины (в походе принял участие ещё его брат Всеволод). Этот поход кончился тем, чем он только и мог кончиться – истреблением всей его дружины после трёх суток непрерывного боя (уцелело всего пятнадцать человек): это первый подобный случай за всю историю степных войн (потому сей эпизод и привлёк такое пристальное внимание). В качестве ответной меры половцы совершили набеги на города Путивль и Римов. Попавший в плен Игорь пользовался почётом и относительной свободой – Кончак явно не забыл старой дружбы. В конце концов Игорь, вняв советам крещёного половца Лавра, бежал из плена; Кончак не только не стал мстить за это оставшемуся в плену сыну Игоря Владимиру, но и отдал за него свою дочь, демонстративно давая понять, что не хочет вражды. (Степной рыцарь!). Между прочим, дочь от этого брака стала впоследствии матерью Александра Невского…И ещё: сын Кончака был крещён и носил имя Юрий: об этом в «Слове» нет упоминаний. Вообще, к некоторым странностям этого едва ли не самого знаменитого литературного произведения Киевской эпохи нам ещё предстоит вернуться в следующих лекциях… Теперь в поле нашего зрения – Червоная Русь, Галицкое и Волынские княжества (впоследствии объединившиеся). Отделение этих земель от Киева произошло в конце XII в., но главные события в этом регионе происходят на рубеже XII-XIII вв. Червоная Русь – самое европеизированное княжество на территории Древней Руси (это естественно, учитывая его геополитическое положение и то, что Галиция тогда была единственным русским княжеством, непосредственно граничащим с католическим миром). До какой степени цивилизационный контакт был здесь взаимно сильным, можно судить по следующему знаменательному факту: Галицко-Волынскую Русь на Западе называли «королевством» (и никакое княжество больше!) – значит, галичан и волынян, пусть даже православных244, там считали своими. Судите сами, насколько рано были в истории заложены «западные» симпатии западных украинцев.

244

Кстати: западные украинцы считают, что получили крещение от самих Кирилла и Мефодия, за 100 лет официального Крещения Руси. 271

В середине XII в. галицко-волынские земли пережили (как и вся Древняя Русь) бурный период политической жизни. Напомним (о чём уже шла речь), как бояре сожгли на костре жену галицкого князя Ярослава Остромысла и изгнали его сына (роль самого Ярослава Остромысла, приподнятая на котурнах в «Слове о полку Игореве», оценивается разными авторами поразному – от оценки князя А. Сахаровым как «энергичного, умного и воинственного», до резко уничижительной квалификации Ярослава Л. Гумилёвым). Можно вспомнить и романтическую фигуру князя Ивана Берладника (прозвище князь получил за то, что после одной своей неудачи он обретался в придунайском городе Берлади245) – фигуру, как будто специально созданную для добротного голливудского боевика, настолько у него запутанная и авантюрная биография: претендовал на власть в Галиче, получал поддержку горожан, сидел в осадах и сам осаждал города (враждуя с Остромыслом), воевал с поляками, венграми и Черниговским княжеством (будучи союзником Киева – т. е., принимая участие в киевско-черниговской войне, описанной выше). Центральная фигура в событиях на Червоной Руси, однако – князь Роман, сын Мстислава Изяславовича и дочери польского короля Болеслава III Кривоустого. Это совершенно новый тип древнерусского князя: впервые мы здесь сталкиваемся с типом правителя-самодержца, резко и, пожалуй, даже демонстративно рвущего со старой традицией родовых, семейственных связей внутри правящего клана и вообще с патриархальными традициями (во многом это определилось уже в его юные годы: воспитывался Роман в Польше, при дворе короля Казимира Великого и получил там представление о том, что такое настоящая королевская власть). Его дебют как князя состоялся в Новгороде (там он пробыл с 1169 по 1173 г.), после чего прочно обосновался на Волыни, женившись на дочери уже многократно упоминавшегося Рюрика Ростиславовича, «Роман был храбр, энергичен, жесток, вероломен и весьма предприимчив» (Л. Гумилёв), он был «деятельный, предприимчивый, отважный и неукротимый князь, хозяин и устроитель своих владений» (Д. Лихачёв). Вообще оценки этого политического деятеля у разных историков сильно разняться, в чём вы сейчас убедитесь. Вот мнение Д. Лихачёва: «Упорной борьбой он добивается соединения своего наследственного Владимирско-Волынского княжества с богатым соседним княжеством Галичским. Он пренебрегает Киевом, обращая в конце концов Киев в окраинный форпост своих владений. Твёрдой рукой сдерживает он распад юго-западной Руси и направляет свои главные удары против могучего галичского боярства. «Не передавивши пчёл, мёду не есть» – говорил он о боярах и одних уничтожал в открытой борьбе, других хитростью, не стесняясь прибегать к обману. Он наводил ужас (выделено мной – Д. С.) на окрестные народы – половцев, литву, ятвягов и поляков… Летописец пишет, что он устремлялся на «поганых», как лев, сердит был, как рысь, губил их, как крокодил, проходил сквозь землю их, как орёл, храбр же 245

Современный Бырлад (Румыния). 272

был, как тур (Ипатьевская летопись, под 1201 годом)246 … Завоёвывая окрестные земли, он перестраивал их хозяйственную жизнь. Он заставлял побеждённых литовцев расчищать леса под пашни, корчевать лес и заниматься земледелием. Литовцы много лет спустя говорили о нём: «Роман, Роман, худым живёшь, литвою орёшь» (т. е., «пашешь» – Д. С.). Имя Романа было хорошо известно во всех европейских странах. Его послов видели в Константинополе. Его богатые пожертвования попали даже в саксонский монастырь св. Петра в Эрфурте, где находился крупный центр международной торговли. Он приютил у себя византийского императора Алексия III Ангела после изгнания его крестоносцами из Константинополя. Западноевропейские историки постоянно называют его «королём Руси». Русские летописцы называют его «самодержцем всея Руси» (вот когда впервые появилось это словосочетание! – Д. С.) и «царём»… Роман погиб при походе в Польшу 19 июля 1205 года. О его смерти так написано во французской хронике: «Король Руси по имени Роман, выйдя за пределы своих границ и желая пройти через Польшу и Саксонию… убит двумя братьями, князьями польскими Лешко и Конрадом, на реке Висле». Польский хронист XV века Ян Длугош говорит, что Лешко и Конрад в благодарность за победу над Романом посвятили алтарь в краковском соборе св. Гервазию и Протасию, в день памяти которых был убит Роман: таково было впечатление от смерти этого неукротимого и могущественного князя». Тон у Д. Лихачёва, как видим, сдержанно-положительный… А вот по принципу контраста, достаточно резкий отзыв Л. Гумилёва: «Он не знал ни покоя, ни верности слову, ни успеха. Он то участвовал в усобицах своих польских родственников, то, захватив Галич, бежал из него от венгров, то ссорился со своим братом Всеволодом из-за Волыни, то воевал с соседями Руси – литовцами, ятвягами и половцами или с русскими князьями Ольговичами, со своим тестем Рюриком и в 1197 г. с галицкими боярами. Здесь он запятнал себя такими жестокостями («Роман… предвосхищая практику Иоанна Грозного, зарывал живьём в землю и жёг на кострах своих бояр, рубил «по суставам», сдирая с живых кожу» – А. Бушков ), что русский летописец предпочёл не упоминать эти факты: сведения о них сохранились только в польских летописях…Единственными искренними друзьями его были торки… В 1204 г. папа Иннокентий III предложил Роману королевскую корону, но Роман предпочёл договориться с гибеллинами (сторонниками императоров «Священной Римской империи германской науки» или «Первого рейха», непримиримо и яростно враждовавших со сторонниками папы гвельфами; эта вражда, расколовшая всю Европу на два непримиримых лагеря, породило вражду и войну, длившуюся не одно столетие – Д.С.)… Всю жизнь он воевал «против» но не «за», исключая самого себя. Всю жизнь 246

Здесь, между прочим, названы реально жившие тогда на Руси животные, в том числе ныне вымершие – тур (дикий бык) и крокодил. Летописцы среди вымерших теперь зверей, называют ещё льва, пардуса (гепарда), «лютого зверя» (скорее всего леопарда) и «дива» (сейчас многие сходятся на том, что это реликтовый гоминоид). 273

он проливал русскую кровь, предавал друзей и родных и никогда не щадил слабых». Вот так… После гибели Романа Червоная Русь погрузилась в кровавый хаос. Вот краткое изложение калейдоскопа событий. В 1205-1206 гг. черниговские Ольговичи в союзе с поляками, половцами и берендеями атакуют Галич, но город успевает занять и оборонить венгерский гарнизон. После его ухода бояре немедленно выгнали из города вдову Романа Анну с малолетним сыном Даниилом (те уехали в Краков) и призвали сыновей Игоря Святославовича (героя «Слова о полку Игоревом»), но те немедленно перессорились. Роман Игоревич с помощью венгров выгнал брата Владимира (зятя Кончака), тут же сам был изгнан сыном «знаменитого» Рюрика Ростиславом Смоленским, затем его восстановил на «столе» в Галиче венгерский король Эндре II (его воины захватили Романа в плен). Одновременно поляки оккупировали Волынь. Венгры в Галиче вели себя как оккупанты (комендант города Бенедикт Бор, по сведению летописей, арестовывал граждан и бояр, бесчестил их жён и даже монахинь). А тем временем Игоревичи – все трое, Роман, Владимир и Святослав – собрались в Путивле, помирились, получили приглашение бояр Галича и … убили там свыше пятисот (!) «великих бояр», разграбив их имущество (1211 г.). Это вызвало бегство бояр к Эндре II и просьбу о помощи. Вновь венгры вторглись на землю Галиции: Роман и Святослав попали в плен, были выкуплены галицкими боярами и… торжественно повешены ими в Галиче (вместе со всей своей роднёй). На сей раз вмешалась вдова Романа Мстиславовича – в который раз! – призвавшая венгров. Те арестовали бояр, один из них (некто Володислав) был увезён в Венгрию, прочие «дали на лапу» и получили не только свободу, но и фактическую власть в Галиче (в походе по призыву Анны участвовали и волынские князья, но в этот момент на их земли напал краковский князь Лешко, и они повернули на него). В 1213 г. Володислав объявил себя князем (беспрецедентный в истории Руси факт узурпации княжеского «стола» боярином) и был свергнут и убит вновь ворвавшимися в Галич венграми (под командованием уже знакомого нам Бенедикта Бора) и поляков. Королём Галиции был в 1214 г. был провозглашён венгерский принц Коломан, через год начались антиправославные гонения – дело шло к потере независимости. К этому надо прибавить полную криминализацию жизни внутри Червоной Руси и хозяйничанье там вооружённых банд, одну из которых возглавлял князь Владимир, сын Ярослава Остромысла (шурин Новгород-Северского) – подонок, пьяница, убийца и развратник. «Как свидетельствуют летописи, эта «удалая вольница тащила на блуд» девиц и замужних женщин, убивала священников во время богослужения, а в церквах ставила коней» (А. Бушков). В общем полный беспредел… И тут в игру вмешался князь Мстислав Удалой – выходец из Галиции, типичный князь-кондотьер, живущий войной и ради войны (но в данном случае сыгравший роль освободителя). В 1219 г. он начал поход в Галицию: первое его наступление было отбито, и тогда он призвал на помощь половцев (хан Котян был его 274

тестем). Степные богатыри и сыграли решающую роль в переломе событий: венгры были разбиты в бою и перерезаны до последнего человека жителями Галича, Коломан попал в плен. Бояр Мстислав убивать не стал (памятуя историю с Игоревичами), даже обласкал и приблизил к себе. На многострадальную землю Червоной Руси пришёл долгожданный мир: до 1234 г. там княжил Мстислав Удалой (не имея на то юридических прав!), а потом он вернул галицко-волынский «стол» возмужавшему сыну Романа Мстиславовича – Даниилу, будущему великому правителю Червоной Руси. И, наконец, Владимирское Залесье. Тут события тоже были интересными и бурными, и начало их связано с деятельностью Юрия Долгорукого – младшего сына Мономаха. Пересказывать историю бесконечных и бесчисленных войн Юрия – занятие бесперспективное: недаром же он получил прозвище «Долгорукий», всё время норовил «запустить пальцы» в соседское хозяйство! Его война со своим племянником Изяславом Мстиславовичем и его сыном за Киев продолжалась с переменным успехом 11 лет – с 1146 по 1157 годы и завершилось кратковременным вокняжением Юрия в Киеве, где его, однако, очень скоро отравили («народ киевский – читаем мы у Н. Карамзина – столь ненавидел Долгорукого, что, узнав о кончине его, разграбил дворец и сельский дом княжеский за Днепром, названный Раем, а также перебил его бояр»). Юрий «не имел добродетелей великого отца; не прославил себя в летописях ни одним подвигом великодушия, ни одним действием добросердечия… он играл святостию клятв и волновал изнурённую внутренними несогласиями Русь для выгод своего честолюбия» (Н. Карамзин). Однако для нас он интересен другим: Юрий Догорукий был первым князем Ростово-Суздальской земли, ставшей впоследствии Владимирской Русью. В этом отношении памятник ему на Тверском бульваре в Москве поставлен справедливо, но только в этом: Москвы он не основывал по той простой причине, что она тогда уже существовала (в 1147 г., согласно летописи, Юрий Долгорукий прибыл в небольшое местечко Москва, принадлежавшее боярину Степану Кучке, за неустановленную вину убил последнего, выдал его дочь за своего сына Андрея и присоединил Москву к своим владениям; т. н. Кучково поле долго было памятно москвичам и служило местом казней). Именно с Юрия Долгорукого начинается самостоятельная политическая традиция независимости Владимирской Руси (будущей России) и постепенное перемещение центра российской цивилизации в эти ещё недавно пограничные и заселённые смешанным славяно-финским (меря) населением края (даже само слово «Москва», похоже, имеет восточно-финские корни: корень «ва» в восточнофинских языках означает «вода» и часто встречается в названиях рек, например, на Урале – Сылва, Сосьва, Лобва, Иньва и т. д.). По словам Н. Карамзина, Юрий Долгорукий «знаменит в нашей истории гражданским образованием восточного края древней России… Распространив там веру христианскую, сей князь строил церкви в Суздале, Владимире, на берегах Нерли; умножил число духовных пастырей, тогда единственных наставников 275

во благонравии; открыл пути в лесах дремучих; основал новые селения и города» (в их числе – Юрьев-Польский, Переславль-Залесский, Дмитров – Д. С.). В общем, Юрий был для Залесья «отцом-основателем»… Однако истинным создателем Владимиро-Суздальского княжества следует признать старшего сына Юрия, Андрея Боголюбского. Среди длинной череды князей, проследовавших перед нами, это самый законченный и последовательный представитель типа правителясамодержца. Даже многие внешние признаки поведенческого стереотипа, характерные именно для государей-деспотов, в данном случае налицо: князь Андрей окружил себя совершенно новыми людьми (как Святополк II), сменяет столицу (как все тираны – от ассирийских царей до Филиппа II, Петра I и Ленина), наконец, замкнуто и изолированно живёт не в столице, а в небольшом поместье Боголюбове (потому и получил своё прозвище): последнее представляло собой настоящий хорошо укреплённый замок (точно такое же поведение, как у Филиппа II в Эскориале или Ивана Грозного в Александровой слободе). В общем, Андрей Боголюбский представляет нам новый тип государя на Руси даже в гораздо более выпуклом виде, нежели Роман Галицкий: у последнего очень многое от кондотьера. В отличие от своего отца, Андрей с самого начала делал ставку на Залесье, а не на Киев: по словам Н. Карамзина, он, “не заботясь о России южной, желал господствовать в северной единовластно и присвоить себе древнюю столицу Рюрикову» (т. е., Новгород). Киев для него был городом абсолютно чужим (чему способствовала жгучая ненависть Андрея к киевскому князю Мстиславу Изяславовичу, сыну Изяслава, врага Юрия Долгорукого). Именно рати Андрея Боголюбского взяли в 1169 г. Киев и учинили в нём тот чудовищный и разнузданный погром, который мы описывали выше (Л. Гумилёв обоснованно считал: «приказ Андрея Боголюбского показывает, что для него и его дружины Киев был столь же чужим, как какой-нибудь немецкий или польский замок»). Князь собирался столь же радикально расправиться и с Новгородом: сын Андрея Мстислав «в области Новгородской жёг сёла, убивал земледельцев, брал жён и детей в рабство» (по Н. Карамзину). Однако что такое Новгород, нам ещё предстоит уяснить (чуть ниже); пока же сообщаем, что в кровавой битве у стен Новгорода Андрей потерпел полное поражение (по преданию, суздальская стрела попала во время боя в новгородскую икону Богородицы, икона натурально расплакалась и это привело в ужас воинов Андрея и в священную ярость новгородцев). Новгородцы, как гласит летопись, продавали суздальских пленных по десять за гривну (т. е., буквально за копейки – из презрения). Впоследствии, однако, Андрей помирился с Новгородом. Современники называли Андрея «жестоковыйным» (от его манеры заносчиво держать голову, которая на самом деле была результатом болезни позвоночника) и «новым Соломоном» (намекая на его мудрость и авторитарные замашки). После смерти князя, как отмечено летописцами, народ оплакивал умершего и… убил его приближённых и жёг их дома (мятеж с превеликим трудом унимали священники). Смерть же князя 276

наступила в результате заговора: женатый на дочери убитого Юрием Долгоруким Кучки, Андрей казнил одного из её братьев и мгновенно возбудил ненависть другого Кучковича – Иоакима. Что очень показательно, в заговор были вовлечены многие из ближнего окружения Андрея: зять Иоакима боярин Пётр, дьяк Ефрем Моисеевич, ключник осетин Анбал. Вся эта компания и совершила в Боголюбове зверское убийство князя (его всего иссекли саблями и ножами, отрубили правую руку, прежде чем прикончить); кроме того, они убили княжеского любимца Прокопия и … одного из своих сообщников (в темноте и по пьянке: все цареубийцы на Руси – от Михайловского замка и до Ипатьевского дома – идя «на дело», хорошо «берут на грудь»; в «трезвом» виде убивать своего государя как-то немножко нервозно!) Что очень показательно, жители Владимира демонстративно отстранились от убийц, зато обитатели Боголюбова (почти сплошь состоящие из княжеских приближённых и холуёв) с упоением грабили дворец мёртвого владыки: горький и поучительный урок для всех деспотов, что такое «окружение»! И ещё жутковатая деталь: киевлянин Козьма (да-да, житель того самого Киева, над которым надругались дружинники Андрея) отнёс брошенное в огороде (!) тело князя в церковь: так священнослужители три дня не открывали ему двери!… После смерти Андрея наступила некоторая смута, выразившаяся, в частности, в том, что среднего брата Андрея, Михалко Юрьевича, избирали на вече (1174 г.) Ростов и Суздаль пытались в этой обстановке вернуть себе статус стольного города (Ростов был старейшим городом Залесья, первоначально столицей; жители Ростова, по словам Н. Карамзина «именовали Владимир пригородом, его жителей каменщиками, слугами, недостойными иметь князя»), но новый князь вернулся во Владимир. Впрочем, через 2 года он умер, и всё началось сначала. Ростовчане вновь подняли голову и попытались с оружием в руках пойти на нового князя, но были разбиты наголову. Так дебютировал новый и последний великий князь Залесской Руси в домонгольскую эпоху – младший брат Андрея Боголюбского Всеволод Большое Гнездо (у него было 8 сыновей, отсюда и прозвище) или, как его вскоре стали называть, Всеволод Великий. Великолепную и красочную характеристику этому выдающемуся деятелю древней Руси дал Н. Карамзин: «Сей государь… княжил счастливо, благоразумно от самой юности, и строго наблюдал правосудие. Не бедные, не слабые трепетали его, а … корыстолюбивые. Не обинуяся лица сильных, по словам летописца, и не туне нося меч, ему Богом данный, он казнил злых, миловал добрых. Воспитанный в Греции (молодость князя прошла в Византии – Д.С.), Всеволод мог научиться там хитрости, а не человеколюбию, иногда мстил жестоко, но хотел всегда казаться справедливым (! – Д. С. ), уважая древние обыкновения, требовал покорности у князей, но без вины не отнимал у них престолов и желал царствовать без насилия…, мужественный в битвах, и в каждой победитель, не любил кровопролития бесполезного.» 277

Действительно, Всеволод, провоевавший почти всю жизнь (а княжил он долго, 37 лет), поднимавший оружие на непокорных удельных князей, на соседей (именно он совершил описанное уже «уничтожение Рязанской земли»), на окрестные народы (от половцев до волжских болгар и от венгров до шведов), зачастую действующий чужими руками (многократно упоминавшийся Рюрик Ростиславович именно с его благословения разорил в 1203 г. Киев), остался в народной и исторической памяти в основном как положительный образ. Его негативные качества – хитрость, жестокость, мстительность, а иногда и слабость (вспомним как он уступил давлению собственных бояр и дружины, требовавших расправы над рязанцами) – както отступили в тень перед осознанием того, чему всю жизнь служил князь. Л. Гумилёв абсолютно справедливо называл Всеволода «последним паладином древнерусского единства» и вспоминал подлинные слова князя: «Разве тем одним отчина – Русская земля, а нам уже не отчина?» Но, как в своё время Мономах, Всеволод Большое Гнездо мог только отсрочить процессы распада, но не остановить их совсем. Надо отметить, что время Андрея Боголюбского и Всеволода Большое Гнездо было временем бурного и стремительного расцвета художественной культуры Владимирской Руси, прекрасным памятником чему, может служить знаменитое «Золотое Кольцо». Великолепные архитектурные ансамбли Ростова Великого, Суздаля, Владимира. Углича, Костромы, Ярославля, Великого Устюга, Переяславля-Залеского, Юриева-Польского, такой шедевр «малого» храмового зодчества, как церковь Покрова на Нерли близ Владимира, возникновение оригинальной владимиро-суздальской иконописной школы, блестящие традиции целого ряда народных промыслов и ремёсел (например, техника работы по эмали), высокие образцы знаменитого распева, литературные перлы (вроде первого на Руси памятника остросоциальный и политически злободневной литературы – «Послание Даниила Заточника»). Всё на мировом уровне, всё – в «Золотых фондах» ЮНЕСКО. Уже тогда отечественная культура была нашей единственной вечно конвертируемой валютой… Сразу после смерти Всеволода (14 апреля 1212 г.) Залесье встало перед лицом надвигающейся беды. Великим князем стал Юрий Всеволодович – по словам Д. Балашова, «слабый и ничтожный правитель». Его брат Константин, княживший в Ростове (в дальнейшем от него пошёл род всех последующих ростовских князей), человек исключительно грамотный и знающий толк в культуре, настоящий интеллектуал того времени (собранная им библиотека не имела себе равных на Руси, да и во всей Восточной Европе ещё два столетия) и одновременно смелый воин, рассорился с Юрием и предъявил претензии на Владимир. На это наложилось желание новгородцев отомстить за нападение войск Всеволода Большое Гнездо на пограничную новгородскую крепость Торжок (суздальцы заявили, что новгородцы – клятвопреступники, и – вопреки воле Всеволода – предались в захваченном городе буйствам и грабежу). В результате Константин соединился с новгородцами, которых вёл уже известный нам Мстислав Удалой (спаситель 278

Галиции в 1219 г.); встреча произошла на реке Липице (недалеко от ЮрьеваПольского) в 1216 г. Это была самая страшная битва за всю историю Древней Руси до эпохи Батыя: почти 10 тысяч трупов усеяли берега Липицы (это большое число жертв, чем за весь Батыев поход!) «Полки великие ни во что стали» – писал летописец об этой резне. Юрий был разбит так, что один, без единого дружинника прискакал во Владимир. Сарказм в том, что победивший Константин вскоре… охладел к своей затее стать великим князем, добровольно вернулся в Ростов к своим книгам и уступил «великий стол» побитому Юрию. Всё вроде бы вернулось на круги своя – за исключением почти 10 тысяч погибших и Владимирской Руси, получившей жесточайший удар и сразу попавшей в столь кризисное положение, из которого она не смогла выйти до самого рокового 1238 г. Липицкая катастрофа стала ударом, от которого Залесье ещё долго не могло оправиться (и это ещё сыграет свою роль в последующих событиях). IV. Напоследок надо коротко остановится на Господине Великом Новгороде, поскольку его обособление приходится как раз на ту эпоху (11351136 гг.)247. Новгород – это не просто ещё одно «полугосударство»: Новгород – это другая цивилизация, построенная совсем на иных, нежели остальная Русь, началах. Разница между ними не меньше, чем, скажем, между Англией и США; по сути, с XII в. можно говорить о двух системах русских государств – Новгороде и всех остальных (новгородцы не без самодовольства называли лежащую остальную Русь «Низом», а княжества «низовскими»)248 Прежде всего по территории Новгород – это не «город-государство» (как его иногда «величают»), а самое большое по размерам русское госсударственное объединение того времени (и не только русское: в XШ в. территория Новгородчины была много больше территории Византии!). Новгород контролировал весь район современных Новгородской, Псковской и Ленинградской (без Карельского перешейка) областей сегодняшней России; на запад «пригородом» (т. е., подвассальной территорией) считалась Карелия и некоторые восточные области Эстонии; на юге владения Новгорода уходили за Валдайскую возвышенность, вглубь современной Калининской области (крайняя точка – город Торжок, вечно подвергавшийся нападениям из-за своего выдвинутого вглубь чужих территорий местоположения); на север расплывчатая граница Господина Великого 247

А. Сахаров пишет о событиях 1136 года как о форменном перевороте, после которого власть князей в городе была фактически свергнута и «к власти… окончательно пришла городская аристократия, крупное боярство, богатое купечество, архиепископ». 248 Между прочим, именно так сегодня называют жители Аляски всю остальную территорию Соединённых Штатов! 279

Новгорода уходила к «Дышащему морю» (Белому и Баренцеву морям), в современную республику Коми, Архангельскую и Мурманскую области; на восток земли Новгорода проходили через Заволочье (Вологодчина), где имела место неясная демаркация с Великим Устюгом – самым северным удельным княжеством Залесья (новгородцы и устюжане соперничали из-за торговых путей на Урал и за Урал: поэтому и те, и другие при встрече немедленно убивали друг друга!); затем «сфера влияния» Новгорода шла за «Югорский камень» (Северный Урал) и далее в Сибирь до Тюменского Севера (там находилась т. н. Югра – мелкие государства обских угров, постоянно подвергавшиеся агрессии и рэкету новгородцев – предметом вожделений последних была «мягкая рухлядь», т. е., пушнина, стоявшая фантастически дорого). Таких границ на Руси не имело ни одно княжество; это была «почти империя» (Д. Балашов), а сам Новгород входил в пятёрку самых больших городов тогдашнего мира, уступая лишь Константинополю и Кордове – столице мусульманской Испании. Далее. Новгород – это республика. Единственная на Руси. Система власти и управления была следующей: во главе города (и империи) стоял своего рода боярский сенат – совет вятших (лучших), избираемый на вече. Последний институт в Новгороде был не временным собираемым в экстраординарных случаях (как на «Низу»), а постоянно действующим демократическим органом: здесь старые племенные традиции переросли в новое качество. Вопрос о демократизме веча уже давно – один из самых дискуссионных. Пионер новгородской археологии В. Янин считал, что раскопанная им вечевая площадь сравнительно мала и, значит, там могло быть не слишком много народа (со всеми вытекающими отсюда последствиями). Но позднейшие археологические раскопки скорректировали точку зрения В. Янина: по современным представлениям, вечевая площадь занимала в три раза больше места, чем предполагалось ранее и на ней могло уместиться всё мужское население города (т. е., все имеющие право голоса). На вече народ созывал специальный вечевой колокол (набат). Полномочия веча были весьма широки: говоря словами С. Платонова, «вече созывалось не периодически, а тогда, когда в нем была надобность, князем, посадником или тысяцким на Торговой стороне города, на Ярославском дворе, или же звонили вече по воле народа, на Торговой или на Софийской стороне. Состояло оно из жителей как Новгорода, так и его пригородов; ограничений в среде новгородских граждан не было, всякий свободный и самостоятельный человек мог идти на вече. Вече призывает князей, изгоняет их и судит, избирает посадников и владык (архиепископов), решает вопросы о войне и мире и законодательствует. Решения постановлялись единогласно; в случае несогласия вече разделялось на партии, и сильнейшая силой заставляла согласиться слабейшую. Иногда, как результат распри, созывались два веча; одно на Торговой, другое на Софийской стороне». Страсти на вече разыгрывались нешуточные – если учесть, что там любой мог сказать всё, что хочет. Были случаи, когда «не оправдавших доверие» бояр убивали прямо на вече (существовала даже 280

процедура своего рода круговой поруки – все участвующие в вече должны были омочить оружие в крови убитого). В качестве «президента» республики выступал архиепископ Новгорода: это было придумано великолепно – только духовное лицо, да ещё такого ранга (архиепископ на Руси был только в Новгороде) мог как-то утихомирить вооружённую разбушевавшуюся толпу249… Князья с «Низа» в Новгороде пребывают только в качестве «контрактников» – приглашённых за мзду военспецов, причём контракт мог быть расторгнут в любую минуту (Александра Невского так изгоняли не раз!). Даже жить в самом Новгороде им запрещалось: для князей за городом была отведена особая резиденция – Городище. И, наконец. Новгород – это республика раннебуржуазная (в самом прямом смысле этого слова). Это влечёт за собой ряд уникальных для Руси последствий. Прежде всего, в городе – практически поголовная грамотность. Найденные В. Яниным знаменитые «берестяные грамоты» (записки на бересте – с другим писчим материалом на Севере Руси было напряжённо), неопровержимо свидетельствуют: рядовое население города спокойно и обыденно прибегало к письменности в своём быту (найдены даже любовные записки и назначения свиданий!)250. По констатации А. Сахарова, «здесь ранее, чем в других городах Руси, появились объединения крупных купцов, развилась кредитная система». Жизнь в Новгороде была, прежде всего, жизнью огромного торгово-буржуазного мегаполиса (говоря современным языком): главным занятием был, в общем, «бизнес». Отсюда такой беспрецедентный для Руси факт: между боярством и купечеством не было «китайской стены» – бояре охотно занимались торговыми и финансовыми операциями (нигде такого не было!), а купцы в силу данной специфики могли довольно беспроблемно «затесаться в бояре». Это касается и т. н. житьих – разветвлённый и многочисленный слой дворянства (едва ли не раньше всего сформировавшиеся здесь на Руси); они также энергично пополняли ряды «рыночников». А навстречу им тянулся поток зажиточных горожан: по свидетельству очевидцев, только в Новгороде можно было увидеть кузнецов и ремесленников, одетых в соболя и импортное сукно с золотыми цепями на плечах (!). Как видим, и уровень жизни новгородцев был на порядок выше, чем на «Низу». Кстати, и самосознание у новгородцев было соответствующее – цену они себе знали и держались перед «низовскими» заносчиво (как они умеют материть и «срамословить», вспоминали с содроганием послы владимирских князей). Выразительным свидетельством этого момента служит новгородская былина о Хотине 249

Кстати, архиепископа в Новгороде выбирали – как настоящего президента. Выборный мирянами новгородский архиерей – это единственный прецедент такого рода во всей истории русского православия. А. Буровский обоснованно видит в этом черты, близкие к культуре протестантизма. 250 Сохранился буквально следующий берестяной текст: «Я посылала к тебе несколько раз. Какое зло ты имеешь против меня, что не идёшь ко мне?». То есть – любовное свидание назначает девушка! На всей остальной Руси такое будет абсолютно невозможным, как минимум, до петровского времени. 281

Блудовиче – богатыре, прославившегося… эротическими подвигами (самый безобидный из коих – когда герой собственным членом разбивает городские ворота!)… В полном соответствии с духом новгородской жизни граждане этой удивительной цивилизации прежде всего ценили свободу («воля» новгородская была для них почти сакральной ценностью) и готовы были её отстаивать (мы уже видели, как обжёгся на попытке подчинить Новгород Андрей Боголюбский, и это далеко не последний эпизод такого рода в истории Руси). Свои вольности новгородцы обосновывали некой «дарованной грамотой Ярослава Мудрого»: неясно, апокриф ли это или Ярослав в своё время действительно пообещал новгородцам «столько суверенитета, сколько сможете проглотить», но факт остаётся фактом: память о Ярославе Мудром была для новгородцев святыней. Вполне по Марксу, капитал в Новгороде «не имел отечества» и иноземные купцы держали там постоянные фактории (Немецкий и Готский – т. е., шведский – дворы), а сам Новгород – с полным пренебрежением к религиозным различиям – входил в качестве ассоциированного члена в Ганзу, союз торговых немецких городов от Гамбурга до Таллинна (время от времени новгородцы и ганзейцы слегка резались, но это не мешало им и далее спокойно продолжать проворачивать гешефт!)251. Бояре и купцы Новгорода были настолько богаты, что были в состоянии на свои средства построить храмы: так были возведены шедевры малой архитектуры XII-XIII вв. – Спас на Ковалёве, Спас на Ильине, Спас на Нередице, миниатюрные церкви Ярославова дворища252; по этой же причине пышным цветом расцвели в Новгороде иконопись, хоровая духовная музыка, прикладное искусство, ремёсла. Дух свободы и творчества пронизывал всю новгородскую жизнь – недаром все религиозные ереси на Руси имели новгородское происхождение и недаром Проторенессанс на Руси наиболее ярко проявит себя именно там. Впрочем, это имеет ещё одно объяснение – Новгород, если помните, был «внешней Русью» и первым впитывал в себя все инонациональные (в том числе европейские) влияния. И ещё: дух языческого сопротивления, не сжитый окончательно никогда253, трансформировался в Новгороде в своеобразный нонконформизм по отношению к официозу (в том числе великокняжескому). Издержки «буржуазного образа жизни» в Новгороде также присутствуют с избытком. Ни в одном древнерусском городе не было 251

С. Миндоянц прямо отмечает поразительную социокультурную общность между Новгородом и городами Ганзы. 252 Указанная эпоха – вообще время «малых форм» в архитектуре просто в связи с нестабильностью обстановки и связанных с ней финансовых проблем. Прекрасный пример в Залесье – церковь Покрова на Нерли. 253

Вот характерный пример. Кремль в Новгороде назывался «Детинец» – из-за жуткого языческого обычая: достроив стену, в него подлежало замуровать первого встречного (жертва богам). По преданию первым повстречался строителям Детинца ребёнок. 282

столько люмпенов и маргиналов («продукт гниения», по Марксу): их в Новгороде называли «шильники, укорезы, голь перекатная». Во время войны они были незаменимы, ибо воевать (вернее разбойничать) они умели и были не только «ухо-», но и «головорезы»; но в дни мира их не знали куда деть. Иногда они наполняли ряды наёмных боярских отрядов и становились движущей силой внутренних разборок (именно такая ситуация обрисовалась в известной былине о Василие Буслаеве), но чаще бояре поступали прагматичнее – формировали из «шильников» отряды пиратов (их называли «ушкуйники» – от «ушкуй», новгородская гребная ладья). Новгородские пираты заслуживают такого же внимания историков, как их кровавые коллеги витальеры, флибустьеры и алжирские пираты, а имена атаманов Фомы, Прокопа и Александра Абакумовича (как видим, в пираты шли и низы и бояре!) по праву должны стоять в одном ряду с именами Штертебеккера, Хайраддина Барбароссы, Фрэнсиса Дрэйка, Чёрной Бороды и Кровавого Моргана254. Правда, это были в основном речные пираты (хотя и морем, на Швецию, тоже ходили), но масштаб их походов (и кровавые последствия) были не меньшими: они терроризировали всех соседей, от Владимирского Залесья и Югры до «дальнего зарубежья» в лице Волжской Болгарии и Астраханского ханства. Как увидим, на их счету – даже сожжённые города… Один такой поход в Залесье, под руководством боярина Павла (между прочим, видного члена новгородской администрации!) закончился разгромом ушкуйников у Ждан-горы (на верхней Волге). Зачастую они заплывали весьма далеко и по морям: ворота, ныне красующиеся в храме Святой Софии (т. н. Магдебургские ворота), были отбиты ушкуйниками в морской битве у эстонцев (которые в свою очередь забрали их у шведов, а те – в Германии, в Магдебурге – отсюда и название). Как будет видно из последующих лекций, в XIV-XV вв. «ушкуйничество» станет весьма значительным фактором внешней и внутренней политики… Другим интересным последствием деятельности ушкуйников была колонизация далеко за пределы Новгородской республики. Самым ранним таким прецедентом явился захват в 1174 г. беглецами из Новгорода восточнофинских (скоре всего марийских) городищ Болванского и Кокшарова: последний получил название Котельнич, а первый – сперва Хлынов, потом Вятка (и это название осталось как историческое). Там была организована настоящая новгородская колония – в том смысле, что порядки в Вятской земле полностью дублировали новгородские: политически Вятка не только не была связана с Новгородом, но противостояла ему («новгородцы тоже от времени до времени старались делать зло хлыновским поселенцам, именовали их своими беглецами, рабами, и не могли простить им того, что они хотели жить независимо» – по Н. Карамзину). Это была, говоря словами А. Бушкова, настоящая «русская Тортуга» (Бушков проводит параллель между Вяткой и знаменитой, многократно описанной флибустьерской республикой в Карибском море) – в том смысле, что чуть ли не основным 254

Читайте на эту тему увлекательную книгу А. Широкорада «Русские пираты». 283

занятием вятских поселенцев было ушкуйничество… Отношения вятских и котельнических колонистов с удмуртами и марийцами были довольно напряжёнными, и неудивительно – во-первых, не забудем, что жители сих «колониальных городов» были ушкуйники, а во-вторых, это был далёкий форпост Руси, заброшенный далеко на восток вглубь языческих территорий. Впоследствии по такому же принципу будет колонизовываться Поморье, Северный Урал и другие дальние новгородские «пригороды» (а в перспективе – разве не прослеживаться уже в судьбе «хлыновцев» судьба Ермака?) Сам город Новгород управлялся следующим образом. Город состоял из пяти «концов» (районов): Славна (основан южным племенем словенов), Загородье, Плотницкий конец (основаны кривичами), Неревский конец («неревляне» были обрусевшими потомками местных финнов) и Людин конец (его основали выходцы из западнославянского Поморья и Пруссии, поэтому главная улица этого конца называлась Прусской). Город почти надвое поделён рекой Волхов, поэтому в Новгороде было две части: Торговая (в составе Славны и Плотницкого концов) и Софийская (все остальные). На торговой стороне расположился главный торг (отсюда и название), вечевая площадь и Ярославово дворище – резиденция великокняжеского наместника. На другой стороне реки, соединённой с Торговой стороной т. н. Великим мостом, находилась Софийская сторона с Детинцем и Святой Софией (давшей название стороне); здесь же была резиденция архиепископа. «Софияне» и жители Торговой стороны между собой отчаянно не ладили, а элита всех упомянутых «концов» также противостояла друг другу по данному «водораздельному» принципу. Зачастую горячие дискуссии (по принципу «ты меня уважаешь?») заканчивались грандиозным побоищем на Великом мосту или у стен Детинца: в таких случаях выручало только вмешательство архиепископа (да и только не всегда)255. Но по отношению к «внешним вызовам» новгородцы моментально обретали единство: здесь они были представителями одной цивилизации. Надо также отметить, что в каждом «конце» был свой выборный глава – посадник, а во всём городе – т. н. степенной посадник, избиравшийся из числа «вятших» сроком на 2 года (были уровни самоуправления и на меньших уровнях вплоть до улиц!) Прочие города Новгородской республики имели аналогичную систему управления и считались пригородами (провинциями) Новгорода: такой статус имели Торжок, Руза (Старая Русса), Орешек (совр. Петродворец), Корела (Приозёрск) и т.д. Исключение составлял богатый и непокорный Псков, вечно фрондирующий по отношению к Новгороду (Псков, в частности, постоянно держал у себя т. н. «кормлёных князей» – т. е., изгнанных «с Низа» или даже «из-за бугра» князей здесь «кормили» и держали как военачальников; зачастую это было в пику Новгороду). В XIV в., после 255

Этот момент беспрецедентен для демократических сообществ и, безусловно, был слабым местом новгородской демократии. 284

долгой борьбы Псков стал называться не пригородом, а «младшим братом» (повысили статус!), а в XV в. фактически вообще отделился и стал открытым оппонентом «старшему брату». По отношению к «Низу» Новгород держал себя независимо и не рвал последних ниточек с великокняжеской властью (держал у себя наместника) лишь по причинам экономического порядка: на Севере не рос хлеб и в этом отношении терять связи с Залесьем было невыгодно (владимирские князья часто прибегали к приостановке хлебных поставок как к средству давления на Новгород). Но свою цивилизационную «самость» новгородцы хранили свято и чуждые «модели» (а особенно самодержавную) перенимать категорически отказывались – они считали (такая мысль часто встречается в документах) что самодержавная власть калечит человеческие души, ибо отдаёт свободную волю свободного человека в руки вышестоящего; т. е., подвластный самодержцу человек не свободен в своём выборе и поэтому может «словчить» перед Богом, сказав: я за то-то и за это-то не отвечаю, это была не моя воля, но воля господина (а это есть грех перед Богом!). Как видим, уровню мышления средневековых новгородцев можно позавидовать даже сейчас. В этом смысле Новгород – в определённой степени сослагательное наклонение нашей истории, некая виртуальность, показывающая потенциальный вектор развития российской цивилизации в демократическую сторону (согласно С. Мндоянцу, «самобытная культура Новгородской республики показывала Древней Руси альтернативу вхождения в общий мир европейской христианской цивилизации»)… V. В заключении нужно сказать вот о чём. Пока, говоря словами С. Соловьёва, «Русь стала доживать свой век в бесконечных спорах Мономаховичей с Ольговичами, Ростиславовичей с Изяславовичами», на внешних её границах сгустились тучи. В 1221 г. турецко-сельджукский султан Ала-ад-Дан Кейкобад по жалобе некоего сурожского купца (напомним: Сурож – это город Судак в Крыму) послал туда рать, которая столкнулась с половцами и пришедшими к ним на подмогу рязанскими князьями; столкнулась и разбила их вдребезги. Это было первое крупное поражение от чужой армии, но не последнее: вскоре последовала трагическая битва на Калке, о которой разговор впереди. Десятилетия междоусобиц и внутрирусской резни не прошли даром: времена Мономаха явно миновали, боеспособность русичей резко упала, и в первых же военных контактах с чужаками они начали терпеть поражения. Особенно грозная обстановка сложилась на северо-западе. Весь XII век в сопредельных землях шёл т. н. «дранг нах остен» – натиск на восток германских герцогов Генриха Льва и Альбрехта Медведя. Их противниками и жертвами были балтийские славяне-язычники – ободриты, лютичи, поморяне-кашубы и лужичане-сорбы. И те и другие вели войну на уничтожение: свирепость лютичей была известна всей Европе (собственно, 285

«лютичи» – значит буквально «лютые», а жестокость Генриха Льва настолько выходила за рамки даже в условиях средневековья, что его в конце концов по приговору имперского рейхстага лишили всех его владений. Одновременно в XII в. шведы ведут планомерную экспансию в Финляндию и тоже натыкаются на стойкое и отчаянное сопротивление. Таким образом, балтийские славяне и финны весь XII век прикрывали собой Русь от «натиска на восток». И вот на рубеже XII-XIII вв. этот щит треснул. Шведы завоевали Финляндию и вышли на новгородские границы, а германский натиск закончился истреблением ободритов и лютичей (остатки этого народа бежали в Данию и Польшу и там были проданы в рабство) и подчинением кашубов и сорбов. Теперь барьером на пути к Руси была только Прибалтика. В 1184 г. архиепископ Бремена Гарвик послал миссионера в Ливонию (совр. Латвия), к жившим тогда там финноязычным ливам. Те «отвергли крест» и папа Целестин III провозгласил крестовый поход против язычников в Ливонии. В 1201 г. немецкий десант из 23 судов появился в устье Даугавы; современные латвийские области Земгале и Видземе были быстро оккупированы. В 1202 г. основана Рига и создан (по инициативе архиепископа Альберта) орден меченосцев (или Ливонский): началась экспансия крестоносцев в Балтии. Одновременно в Пруссии (современная прибалтийская Польша и Калининградская область России) возник (вернее, переселился из Палестины) Тевтонский орден, начавший истребительскую войну против пруссов (балтского народа, родственного литовцам). Теперь щитом Руси стали прибалты, но их силы были раздроблены (латышские племена куршей, самбов и латгалов остались в стороне от схватки, а ливы поддержали крестоносцев). Отчаянно и яростно дрались пруссы (и их выбили полностью) и эсты – под руководством своего вождя Лембиту. Это было уже «ближнее зарубежье» для Руси, и в интересах русских княжеств было помочь эстам и пруссам, но… Пограничные Полоцкое и Турово-Пинское княжества не отреагировали, а Новгород пытался оказать помощь Лембиту, но делал это вяло, как бы не с охотой. В результате эсты после первого громкого успеха – победы над крестоносцами в сражении на реке Юмера в 1210 г. – в 1215 г. потеряли области Сакала и Уганди, в 1217 г. Орденом захвачена Южная Эстония. В том же году эсты с помощью новгородцев отбили у крестоносцев крепость Отепя (Оденпе), но 21 сентября того же года в битве при Вильянди (Венден) Лембиту был разбит. В 1219 г. в дело вмешался датский король Вальдемар II, который захватил западную Эстонию (Харьюмаа) и построил там город Ревель (современный Таллинн – в переводе с эстонского буквально «Датский город»). С 1220 по 1222 г. датско-немецкий натиск не ослабевает. Только к 1223 г. новгородцы и князь владимирский Юрий Всеволодович спохватились и отправили вспомогательные войска (во главе с князем Вячко) на помощь доблестно сражающимся эстам. В ответ Вальдемар II заключил договор с Орденом меченосцев о совместной борьбе «против эстов и русских». У Юмера, на месте прежней победы Лембиту эсты и русские потерпели поражение (всех русских пленников повесили у замка Феллин). Кульминации противостояние достигло в 1223-1224 гг.; численность 286

русского контингента в Эстонии достигла 20 тысяч. Но, как и у Сурожа, боеспособность войска была низкой – много ниже, чем у датчан и немцев. Трагическая развязка наступила в 1224 г. у города Юрьев в Восточной Эстонии (совр. Тарту): епископ рижский Адальберт штурмом взял город, сломив сопротивление Вячко. Весь гарнизон и всё русское население Юрьева были вырезаны (пощадили одного человека, чтобы он мог рассказать об увиденном на Руси). Это положило конец сопротивлению эстов и вывело датчан и крестоносцев на рубежи собственно Руси. На месте Юрьева был построен город Дерпт. Над Русью нависла смертельная опасность, но она была отсрочена ссорой рижского архиепископа и Ордена (за которыми крылась неизжитая вражда гвельфов и гибеллинов). В результате для агрессоров было потеряно 10 лет, которые, по сути, спасли Русь – ибо за это время активизировались литовцы: их чувствительные удары вынудили Тевтонский и Ливонский ордена в 1237 г. объединиться. Таким образом, прибалтийское сопротивление затормозило очередной «дранг нах остен» и дало Руси историческую передышку. Однако это была именно передышка. События 20-х гг.. XIII в. в Прибалтике показали: у Руси появился новый сильный, умеющий воевать и безжалостный враг. Враг тем более опасный, что с ним компромисс был невозможен – крестоносцы хотели только одного: колонизовать завоёванные земли и распространить на них свою цивилизационную модель. Это был самый грозный вызов за всю древнерусскую историю, и прозвучал он в момент, когда на Руси его не только не слышали, но и не особенно хотели услышать – был пик хаоса и развала, каждый думал лишь о продолжении своих «коммунальных скандалов». Русь стояла перед великим испытанием, и в это время её история делает неожиданный зигзаг…

287

ГЛАВА 10. «ЧЁРНАЯ ЛЕГЕНДА» О «ЛЮДЯХ ДЛИННОЙ ВОЛИ» (а было ли татаро-монгольское иго?) I. Внимание, читатель! Мы подошли к самому «заминированному» мифами участку нашей дореволюционной истории: речь пойдёт о «татаромонгольском иге». То, что я взял сие вполне привычное словосочетание в кавычки, отнюдь не случайно. «Пожалуй, ни об одном историческом явлении не существует столько превратных мнений, как о создании Монгольского улуса XIII в.» – уже эта констатация Л. Гумилёва должна, по идее, заставить насторожиться даже самых неосведомлённых: о том, что очевидно, не спорят. А ведь речь идёт, чуть ли не о самом известном и «растиражированном» событии истории Руси. В чём же дело? Ещё совсем недавно так вопрос даже и не ставился и вообще этот разговор был невозможен. Татаро-монгольское иго считалось не только непреложным фактом (сомневаться в котором было просто не принято – это принималось как само собой разумеющееся), но более того – оно стало самым настоящим национальным мифом, своего рода сакральной ценностью (как это ни дико звучит), усомниться в которой – значит, совершить кощунство. При такой постановке вопроса (а это по сей день – официоз, на уровне среднего и высшего образования доселе безальтернативный) любой, кто высказывает сомнения в данной области, совершает антипатриотичный акт и «плюёт на могилы предков» (буквально так!). Не мудрено, что тема сия до сих пор – одна из самых «огнеопасных» для исследователя: создаётся впечатление, что за прошедшие 800 с лишним лет те события так и не стали для нас историей… Надо сказать, что, помимо обычного консерватизма и предвзятости (а также особой кристаллизации данной концепции в силу её давности и сакрализированно-мифологического характера), идея «ига», оказывается, очень удобна и в смысле практическом: на неё можно списать всё, что угодно. Посмотрите чуть ли не любые (даже самые талантливые и фундаментальные) труды по культурологии и цивилизационной специфике России: сплошь и рядом многие, если не все, проблемы российского, историко-культурного развития привычно и с лёгкостью объясняются последствиями «ига»! Долгое господство крепостного права – навязали ордынцы! Никак не приживаются демократические институты – из-за них, проклятых! Петру I пришлось отвоёвывать выход к морю у шведов, а потеряли его мы, оказывается, из-за татар! (Не подумайте, что я утрирую: попробуйте покопаться в литературе сами, и вы убедитесь, что я прав!). Доходит до курьёза: приходилось читать на полном серьёзе даже такое –

288

русский мат-де принесли на Русь… догадались? они самые256! И так практически постоянно. Естественно, так очень удобно и тратить время на анализ исторической фактологии не надо. И ещё важный фактор: виноваты в бедах России, получаются чужаки: так сказать не мы, а они (ох и любят у нас искать «козла отпущения»!). При этом как-то ускользает из поля зрения маленькая деталь: в государстве, именуемом «Российская Федерация» второй по численности народ (согласно переписи) – татары, так что в России такая антиномия выглядит, по меньшей мере, вызывающе… Между тем, при ближайшем рассмотрении проблемы выясняется масса любопытного, и этому будет посвящена вся данная лекция. Пока же отметим, что, при отсутствии предвзятости чуть ли не весь фактологический материал на данную тему даже в изложении абсолютно ортодоксальных, но честных, авторов (таких, как, например, Н. Карамзин) вызывает обоснованные сомнения в правоте «официальной» концепции. Уж слишком много встречается, как говорили в XVIII веке, «претыканий». Причём вопросы нарастают, как снежный ком, в процессе всё более детального ознакомления с «ордынской» проблематикой: практически на каждом шагу концепция вступает в вопиющее противоречие с фактологией. Не случайно поэтому в то время, как официоз концентрировал своё внимание на негативных последствиях «ига» (и, считая их единственной реальностью), русские учёные уже с XVIII в. ставили вопрос о многостороннем воздействии на русские реалии этого исторического феномена. Выяснилось, что воздействие это было сложным и многоплановым, никак не сводимым к традиционным примитивным клише. Уже XIX век принёс в научный мир яростную полемику по вопросу о том, что превалировало в этом процессе – негатив (так считали, к примеру, С. Соловьёв и М. Дьяконов, а в более позднее время – В. Рязановский и Б. Греков) или некие конструктивные процессы. У истоков этой точки зрения стоял Н. Карамзин, заявивший: «Москва обязана своим величием ханам»: впоследствии точку зрения Карамзина поддержали в той или иной степени Н. Костомаров, Ф. Леонтович, В. Ключевский, В.Сергеевич, М. ВладимирскийБуданов, Н. Милюков, Д. Иловайский. Но настоящий переворот в понимании ордынской проблематики совершили русские учёные – представители так называемой евразийской школы (о ней будет в своё время рассказано) – Н. Трубецкой, П. Савицкий и Г. Вернадский. Эти исследователи поставили вопрос (и доказали), что не только «проблема монгольского влияния на Русь, безусловно, многокомплектна» (Г. Вернадский), но и более того – это влияние составляет неотъемлемую часть нашей истории и культуры. И дело не только в том, что, по словам Г. Федотова, «Москва была самым отатаренным из русских княжеств» (в политическом смысле слова), но, прежде всего потому, что 256

Справка для любопытствующих: в русском мате вообще нет татарских (и шире – тюркских) слов – только славянские и… греческие (так что грешить надо на православную Византию!). 289

очень многие цивилизационные черты новой, послекиевской России невозможно понять, не учитывая культурологического воздействия Орды. Причём речь идёт о взаимодействии древнерусских и степных культурноцивилизационных элементов, и о том, что ордынские влияния на Руси невозможно воспринять как внешние, наносные (как, скажем, влияние турецких реалий на Балканах) – они у нас внутри. Тем самым невозможно списать их только как негативные последствия «ига» – можно говорить о том, что с XIII в. на Руси взаимно существуют и пересекаются две традиции: традиция Киевской Руси и традиция, восходящая к цивилизациям Великой Степи (и Российское государство нового времени – в значительной степени продукт пересечения этих традиций). Впоследствии мы поговорим о конкретных проявлениях этого пересечения, а пока отметим: при таком освящении проблемы сужать спектр суждений только до традиционного «патриотического негодования» становиться уже просто невозможным, и проясняется смысл слов Н. Трубецкого: «Можно и надлежит гордиться не только нашими славянскими, но и нашими туранскими (тюркскими – Д.С.) предками и наследием». В свете сказанного становится понятным, почему главным «возмутителем спокойствия» в данной области оказался Л. Гумилёв (он считал себя прямым исследователем и наследником евразийской школы). В своих работах, посвящённым событиям XIII-XIV вв. на Руси, Л. Гумилёв буквально произвёл эффект разорвавшеёся бомбы, заявив, что «татаромонгольское иго» – несуществующий феномен! Нет смысла перечислять все те «шишки», которые посыпались на голову учёного и вся та травля, которой он подвергся – это уже многократно описано, это уже история257. Суть не в этом: сегодня теория Гумилёва уже не вызывает столь откровенной аллергии, потому что, во-первых, Лев Николаевич изложил свои взгляды весьма доказательно, с сильной аргументацией (хотя какие-то моменты в его рассуждениях дискуссионны, но это абсолютно нормальное явление у любого крупного автора); во-вторых, у него в данном случае явно были предшественники (например Н. Веселовский); в-третьих, чем далее, тем более выясняется, что именно по ордынскому вопросу оппоненты Гумилёва не смогли противопоставить его весьма серьёзным аргументам ничего, кроме чисто эмоциональной реакции или замшелых «штампов», в-четвёртых, на сегодняшний день версия Гумилёва отнюдь не самая крайняя – есть и гораздо более «экстремистские» версии (например, у Н. Морозова, А. Бушкова или «тандема» Г. Носовский – А. Фоменко). Сегодня по вопросу об «иге» наблюдения Л. Гумилёва стали, если хотите, в определённом роде классикой. Впрочем, и Р. Пайпс – независимо от Гумилёва – отмечал: «Ученые сильно расходятся в оценке воздействия монгольского господства 257

Такова судьба всех первооткрывателей. Достаточно вспомнить травлю А. Солженицына или реакцию на известные слова А. Сахарова об Афганистане. А сегодня по-прежнему травят и игнорируют В. Суворова (при том, что его взгляд – уже давно не экзотика.) 290

на Русь; некоторые придают ему первостепенное значение, другие видят в нем лишь налет на внутренних процессах, проходивших в условиях удельного, или "феодального", строя». Т. е., было о чём спорить, и учёный мир об этом прекрасно знал… Л. Гумилёв поставил целый ряд «неудобных» вопросов, которых обычно избегают, но которые неизбежно встают перед любым, кто зарывается в историю того бурного времени. «А где же эти пресловутые «татаро-монголы»?.. Строго говоря, как этноса их и не было – заявлял учёный и тут же отмечал, что, во-первых, слово «иго» в отрицательном значении появилось на Руси лишь в… конце XVII (!) века, а во-вторых, словосочетание «татарское иго» было изобретено вообще не в России – впервые его употребил секретарь польского короля Стефана Батория Р. Гейденштейн в 80-х гг. XVI столетия (т. е., век спустя после окончания «ига»!). Таким образом, само понятие, столь любезное «патриотами» и ортодоксам, имеет весьма отдалённое отношение к России: по словам историка В. Каргалова, «выдумка Гейденштейна (выделено мной – Д.С.), подхваченная известным французским историком де Ту, получила впоследствии самое широкое распространение в исторической литературе». Л. Гумилёв, анализируя документы XIII-XIV вв., убедился в интересном моменте: все восточно-христианские источники (византийские, армянские, монофиситские и несторианские) пишут об ордынцах положительно! И на Руси резко отрицательная тональность в оценках появляется сперва ближе к Куликову полю (это естественно, а, кроме того, – тому есть ряд причин, к которым мы ещё вернёмся), а затем особенно сильно – в XVI веке, когда той Орды уже не было! (Забегая вперёд, скажу: антитатарский фольклор в России связан исключительно с Крымским ханством258, а это уже совершенно другая страница истории). А вот на Западе – всё наоборот: там всё, что связано с татарами, описывалось исключительно чёрной краской. Притом, что именно западноевропейский опыт контакта с Ордой был кратковременным и остро болезненным (как будет показано ниже)259. Так что с европейцами всё понятно и логично, а вот с восточно-христианским миром как быть? Проигнорировать сей факт невозможно; значит, необходимо разобраться, почему так? И даже самый поверхностный анализ показал: мы сознательно или бессознательно смешиваем два разных феномена – Великий западный поход Батыя и политическую историю возникшей позже Золотой Орды. 258

Аналогичное положение в польском фольклоре.

259

Впрочем, и с «Западом» не так всё просто – иначе не вырвалось бы у Р. Пайпса следующее красноречивое признание: «Я не хочу создать впечатления, что монголы и тюрки Золотой Орды были всего лишь свирепыми варварами. В это время они почти во всех отношениях культурно стояли выше русских; еще в 1591 г. так отзывался о них английский путешественник Джайлс Флетчер» (известный британский информатор, с показаниями которого нам ещё предстоит подробно познакомиться во 2-м томе данного лекционного цикла – Д. С.). . 291

Первый принёс Руси немало невзгод (хотя и тут нас ждут оглушительные сюрпризы), второй был длительной главой в истории Евразии, имевшим свои исторические ритмы и особенности и оценивать который надо, как любой подобный феномен – объективно, во всей его неоднозначности. Главный (и правильный) вывод Л. Гумилёва таков, в период с 40-х гг. XIII в. по 1480 г. имело место не пресловутые «иго», а симбиоз Руси и Орды (на базе военно-политического союза). По мысли Гумилёва, миф о «татаромонгольском иге» есть «чёрная легенда» (выражение испанских историков); легенда оскорбительная и для татар, и для русских. Для татар – потому, что приписывает целому народу несовершённое им никогда преступление; для русских, – потому что приписывает целому народу не существовавшее в его истории национальное унижение. «Реальность всегда воспринимается труднее, чем миф» – писал Л. Гумилёв и справедливо вопрошал: «А клевета на наших предков разве патриотична?… Вымысел далеко не безобидный как в отношении русских, так и татар, должен быть разоблачён и развеян. Почему человек должен стыдиться, как чего-то позорного, этнонима, окутанного легендой? Знайте – это гордое имя! Ради истины, а не ради псевдонаучной, политической или какой-то другой конъюнктуры я, русский человек, всю жизнь защищаю татар от клеветы (выделено мной – Д.С.). Они – в каждой крови, в нашей истории, в нашем языке, в нашем мироощущении». Нам ещё предстоит понять и узнать, что в этих, звучащих как манифест, словах, нет ни капли преувеличения. Понятно, что эти выводы звучат для непосвящённых по сей день непривычно и шокирующее. Поэтому мы построим нашу лекцию следующим образом. Временно нам предстоит покинуть Русь, и устремить свой взгляд на те земли, где зарождался и начинался этот грандиозный процесс (как увидим, и тут не так всё просто). Сперва мы поговорим о феномене «Чингис-хана» и посмотрим на тот новый цивилизационно-культурный модус, который предложил миру великий завоеватель (или который приписан ему, если хотите). Затем в поле нашего зрения будет Великий Западный поход Батыя (1236-1242 гг.), его последствия и связь этих событий с внутрирусской политической ситуацией. И, наконец, напоследок мы рассмотрим, что такое Золотая Орда, как она создавалась и структурировалась, какие взаимоотношения имела она с Русью и вообще каков характер русскоордынских связей; как, наконец, повлияли эти связи на историю России XIIIXIV вв. и как они отразились в русской культуре. Заранее предупреждаю: нас будет ждать очень много неожиданного – даже для тех, кто хорошо знаком с гумилёвским наследием, ибо наука и после Льва Николаевича не стояла на месте… II. Начать надо издалека. В 1145 г. в Европе, готовящейся ко 2-му крестовому походу, разнёсся поразительный слух. Немецкий историк Оттон Фрейзингенский (весьма известный автор средневековья, современник и 292

летописец легендарного Фридриха Барбароссы) сообщил – со слов некоего епископа из Сирии – что далеко на «крайнем» Востоке существует могущественное христианское царство некоего «пресвитера Иоанна», якобы ведущего свой род от евангельских волхвов (!). Это была настоящая сенсация: ведь если бы всё это оказалось правдой, то у крестоносцев на Востоке появился бы союзник! Этому хотели верить: по Европе стали гулять апокрифические «послания Иоанна», представляющие из себя откровенные фальшивки и изобилующие нелепыми деталями (царство Иоанна помещали в Индию, а столицами его называли Сузы и Эктабану – древнеперсидские и мидийские города, давно разрушенные и ничего общего с Индией не имеющие; среди животного мира царства Иоанна перечислялись… рогатые и одноглазые люди, грифоны, кентавры, фавны, сатиры, циклопы, фениксы и прочая «мифическая зоология»). Дело дошло до того, что папа Александр III посылал «Иоанну» письмо… без адреса («на деревню дедушке»), а крестоносцы даже изменили маршрут похода и направились прямо в пустыни Передней Азии, на соединение с воинством «пресвитера» (естественно, они там ничего не нашли, кроме своей погибели). В общем, разочарование было жестоким, и это ещё скажется впереди, ибо, как это не неожиданно, встреча крестоносцев и «воинов Иоанна» всё-таки состоится (не в XII-м, а в XIII-м веке, и приведёт к неадекватному результату, но об этом – потом). И тут встаёт вопрос: что же послужило толчком для такой грандиозной фальсификации? Ведь дыма без огня не бывает. И тут надо вспомнить, что в 1141 г. далеко на Востоке, на Катванской равнине близ Самарканда, произошла битва между турками-сельджуками султана Санджара и некими кочевниками, «несущими на знамёнах знак креста» (и последние победили, буквально стерев сельджуков в порошок). Кто они были? Для выяснения этого вопроса нам предстоит вспомнить нашу лекцию «Византия и Русь: духовная эстафета». Если помните, в начале VI в. в Византии был репрессирован патриарх Несторий – за невзначай брошенную фразу: «У Бога матери нет». По национальности Несторий был перс, и всё это вместе взятое, имело неожиданные и плачевные последствия. Персы и сирийцы отреагировали по принципу: «наших бьют» – ударились в амбицию, заявили о том, что вообще не будут в таком случае (в знак протеста!) почитать деву Марию именно как Богородицу (они стали называть её Христородицей) и пошло-поехало… В общем, произошёл очередной раскол церкви по своего рода «земляческому» признаку. Поскольку в те дни Империя воевала с Ираном, несториане (как стали называть таких раскольников) были объявлены «проиранским» подрывным элементом и изгнаны из Византии. Изгнаны… куда? Да во враждебный Империи Иран, конечно! Но и там они долго не задержались (хотя несторианская диаспора там просуществовала до XIV в.), а двинулись дальше на восток. Около 1000 г. в Самарканде уже существовала несторианская метрополия (!) а волна «самых неутомимых и самых неуживчивых христиан» (Л. Гумилёв) продолжала свой «дранг нах остен». Множество их осело в Китае и несторианская община там была весьма 293

влиятельна до 845 г., когда китайское правительство империи Тан объявило её вне закона. Впоследствии пришедшая на смену Тан империя Сун с ещё большим ожесточением обрушилось на несториан и это привело к тому, что они бежали из Китая в степи. С этой минуты и начинается самое интересное в нашем разговоре. Как видим, мы в лице несторианства в те годы имеем настоящую отдельную конфессию, генетически близкую к православию, но отличающуюся рядом теологических и обрядовых черт. Эта конфессия существует и сегодня, только в гораздо больше ограниченном географическом ареале (Передняя Азия) и в рамках одного народа – проживающих на Кавказе и в Передней Азии (Сирия, Турция, Иран, Ирак) ассирийцев: у них это традиционная религия (знаменитая Джуна – ассириянка и несторианка). Тогда же распространение несторианства было гораздо шире (впоследствии исламская реакция и китайские репрессивные меры резко сократили его ареал, а об одной из причин резкого сокращения численности и распространения несториан читатель поймёт сам, когда дочитает эту лекцию). Но главное даже не в этом, а в следующем: несториане, даже порвав с византийской ортодоксией, всё равно остались «византийцами» по духу и культуре, а основным местом их обитания после 1000 г. стала Великая Степь. Вот почему Л. Гумилёв назвал, и вполне справедливо, эту христианскую общность «степным византийством». Миссионерство несториан в Великой степи – явление совершенно исключительное и уникальное в истории человечества, ибо это единственный случай успешной (в практическом смысле) проповеди монотеистической религии среди язычников, когда за спиной миссионеров не стояла никакая государственная или иная вооружённая сила. Обычно только так всегда и происходит в исторической практике, и даже это не всегда гарантирует результат (хрестоматийный пример: фактический провал деятельности миссионеров Русской православной церкви в Сибири в XIX веке). Феноменальный успех несториан в степи можно объяснить только одним: они нашли даже с лингвистической точки зрения адекватные понятия для сознания кочевников и смогли донести до них (пусть в упрощённой форме – а не всегда ли так бывает при первоначальном крещении?) основные идеи христианства (между прочим, молитва «Отче наш» по-тюркски звучала так: «Абай бабай», буквально «Господин отец»). Таким образом, основной массой неофитов в несторианстве оказались кочевники – тюрки и монголы (вот откуда «знак креста» на знамёнах кочевников, бивших сельджуков на Катванской равнине!). Поразительный, но не подлежащий сомнению факт: к XII веку до 70% всех кочевников восточной части Великой степи исповедовали христианство! (остальные сохранили традиционные верования). В дальнейших перипетиях российской исторической судьбы сей изумительный факт ещё сыграет свою неожиданную роль… Теперь надо вспомнить следующее. В предисловии к своей книге «Этногенез и биосфера Земли» Л. Гумилёв сравнивал тюрок и монголов с… американскими индейцами. Звучит диковато, но по существу всё 294

соответствует действительности. Здесь надо вспомнить, что в это время в Северном Китае структурируются, одна за другой, «инородческие» империи: Ляо («железная», у власти окитаевшиеся монголы, т. н. кидани – от них и пошло название «Китай») и «Цзинь» («золотая», у власти чжурчжэни – предки маньчжур). И те и другие охотились за кочевниками Великой степи и истребляли их не хуже, чем «бледнолицые» – индейцев. Поэтому кочевникам, раздробленным на отдельные племена и ханства, разъединённых в языковом (тюрки и монголы) и религиозном отношении (христиане и язычники) пришлось принять этот жесточайший бой. Бой, подчёркиваю, не завоевательный и не ради грабежа – «за право на жизнь», как охарактеризовал ситуацию Л. Гумилёв. При этом надо учитывать, что в Китае (пусть разделённом на Северный и Южный) проживало тогда 80 миллионов человек, а кочевников на территории современной Монголии (Внешней, Внутренней и Западной) – менее полумиллиона, т. е., даже численное сочетание между ними в процентном соотношении очень напоминало США середины XIX в. Эта война, абсолютно неравная по своим возможностям для кочевников и для противостоящих им «инородческих» империй, шла уже с начала XII в. и не прекращалась столетие с лишним, т. е., началась задолго до Чингис-хана и была инициирована не им (и даже не его предками). Здесь надо сделать небольшое отступление. Существует оригинальная и даже экстравагантная версия (вернее, версии) насчёт истории Китая до XIV в. – она принадлежит Н. Морозову, другая – А. Фоменко. Вот что сообщает по поводу изысканий Морозова А. Бушков: «У китайцев, оказывалось, нет документов, написанных ранее XVI в. нашей эры… Был исследован гороскоп, составленный во времена первого китайского императора Хуан-ди, якобы жившего около 2637 г. до н.э. Оказалось, что такое изложение звёзд и планет… могли иметь место не ранее 1323 г. нашей эры… Всем известен «древнейший» 60-летний китайский цикл: пять групп по 12 лет – год Петуха, Собаки, Крысы и т. д. … Цикл этот мог быть принят только в промежутке между 1204 и 1623 гг. нашей эры… Вот что происходило в Китае с 1722 г.: «Маньчжурские правители (с середины XVII в. в Китае правит маньчжурская династия Цин – Д. С.) образовали особый комитет для составления истории… Неугодные правительству книги изымались (прямо сталинский спецхран! – Д. С.): между 1774 и 1782 гг. изъятия проводились 34 раза… По сути дела это была грандиозная операция по изъятию книг и не менее грандиозная операция по фальсификации текстов» (Всемирная история, в 10 т; АН СССР). «Совсем недавно… расчёты Морозова были проверены с использованием современных ЭВМ группой математиков МГУ под руководством академика А. Фоменко. Результат тот же: о том, что происходило на территории Китая ранее 1368 г., нам попросту неизвестно» (курсив А. Бушкова – Д. С.). Такая точка зрения, безусловно, существует на правах версии, но она существует и отмахиваться от неё нельзя, поскольку аргументы у неё весьма серьёзные. Мы упоминаем о ней потому, что в связи 295

с этой версией и в истории монгольской державы возникают дополнительные и непростые вопросы. Вернёмся в Великую степь XII в. Именно вышеописанный характер войны объясняет один из самых больших парадоксов, касающихся истории монголов – парадокса, о котором Н. Морозов писал: «Кочующие народы по самому характеру своей жизни должны быть широко раскинуты по большой некультивированной местности отдельными патриархальными группами, неспособными к общему дисциплинированному действию, требующему экономической централизации, т.е. налога, на который можно было бы содержать войско… У всяких кочевых народов… каждая их патриархальная группа отталкивается от другой, благодаря поискам всё новой и новой травы для питания их стад. Соединившись вместе в количестве хотя бы нескольких тысяч человек, они должны также соединить друг с другом несколько тысяч коров и лошадей и ещё более овец и баранов, принадлежащих разным (курсив Н. Морозова – Д. С.) патриархам. В результате этого вся ближайшая трава была бы быстро съедена и всей кампании пришлось бы вновь рассеяться прежними патриархальными мелкими группами в разные стороны, чтобы иметь возможность подоле прожить, не перенося каждый день своих палаток на другое место. Вот почему априорно должна быть отброшена, как чистейшая фантазия, и сама идея о возможности организованного коллективного действия и победного нашествия на оседлые народы какого-нибудь широко раскинутого кочующего народа… вроде монголов, самоедов, бедуинов и т.д., за исключением случая, когда какая-нибудь гигантская, стихийная катастрофа, грозящая общей гибелью, погонит такой народ из гибнущей степи целиком на осёдлую страну… (именно такой пример и описан Л. Гумилёвым в книге «Хунны в Китае – Д.С.)… На всём протяжении нашего достоверного исторического горизонта мы не видим ни одного (курсив Н. Морозова – Д. С.) победоносного нашествия диких кочующих народов на оседлые культурные страны, а лишь как раз наоборот. Значит, не могло этого быть и в доисторическом прошлом. Все эти переселения народов взад и вперёд накануне их вступления в поле зрения истории должны быть сведены лишь на переселение их имён (снова курсив Н. Морозова – Д. С.) или в лучшем случае – правителей, да и то из более культурных стран в менее культурные, а не наоборот». Точка зрения Н. Морозова, безусловно,. парадоксальна, поскольку мы знаем весьма немало случаев переселений народов по другой схеме – из менее культурных стран в более культурные (взять хотя бы Великое переселение народов). Однако Н. Морозов прав в главном – такие переселения всегда совершаются под давлением извне. Если это именно переселения, а не просто военные действия кочевников против своих оседлых соседей. И ещё одна мысль Морозова совершенно правильна: оседлые народы в истории гораздо чаще проявляют организованную агрессивность по отношению к кочевникам – просто потому, что у них гораздо больше к этому политических (развитые государственные структуры) и экономических 296

(возможность взымать с населения налог на «военный бюджет») потенций. Что же касается «организованного коллективного действия», то тут Морозов не прав, поскольку мы имеем два (как минимум) известных исторических прецедента: Тюркский каганат и Арабский халифат. Обе державы, хотя бы первоначально – кочевнические; обе охватили огромную территорию и стали империями; в Арабском халифате, кроме того, имело место подчинение не просто «более культурных стран», а великих цивилизационных центров – Египта, Месопотамии, Ирана, Средней Азии. Но… Тюркский каганат развивался исключительно в степном, кочевническом мире, почти не посягая на земледельческие страны, как на объект завоеваний; в Арабском же халифате после короткого периода арабской экспансии (чисто военной и религиозной) произошло структурирование государства на основе уже чисто местной (в частности, персидской), земледельческой цивилизации, в которой сами арабы оказались едва ли не на положении угнетаемого меньшинства (только язык и вера ислама были навязаны всем). То есть халифат был оседлым государством народов, живших там задолго до арабов и только перенявшим их веру и язык (и то не везде); сами же кочевые арабы и берберы-бедуины – продолжали жить в том ритме жизни, как и их предки (нечто похожее начиналось и в последнее годы существования Тюркского каганата). Как увидим далее, и в Золотой Орде всё будет по такому же сценарию… А кроме того, и у арабов и у тюрок на момент их исторического дебюта присутствовал, и весьма ощутимо, фактор внешнего вызова (тюрки были под властью жужаней, а арабы втянуты в постоянные войны за интересы «внешних держав» – Византии, Ирана, Эфиопии). Вот этот «внешний фактор» – война на уничтожение, навязанная Степи империями Ляо и Цзинь – и есть тот искомый «фактор икс» (как говорил Л. Гумилёв), благодаря которому состоялось кратковременное объединение кочевников: им просто не было альтернативы – если война не окончится (а окончить её можно было, только разгромив «инородческие империи», ибо те могут терроризировать Степь бесконечно), то впереди просто более или менее быстрая смерть. Традиционная тактика кочевнической войны – набеги – тут мало помогали: слишком неравные были силы. Значит, требовалось сверхусилие. Но каким образом? Л. Гумилёв объяснял всё последующее в свете своей «пассионарной теории»: по его мыслям, история Монголии XII-XIII вв. есть классический случай пассионарного толчка. Изъян такого подхода в том, что он, по сути, ничего не объясняет: получается, кочевали себе кочевали, никого не трогали, и вдруг «толчок» из космоса, и все враз озверели и бросились на соседей (я утрирую, конечно). Кроме того, переселения кочевников в другие страны в данном случае не было (это абсолютно доказано – за исключением переселения небольшого монголоязычного народа в Афганистане, где они перешли на иранское наречие и сейчас называются «хазарейцы» – буквально «тысячники», от персидского «хэзар»). Следовательно, остаётся вопрос: как совместить то, о чём писал Н. Морозов с тем, что мы имеем (факт победоносных войн Чингис-хана)? Присмотримся поближе. 297

Прежде всего, надо ещё так поставить вопрос: а в состоянии ли это кочевники, живущие племенами и находящиеся на стадии родового строя, вообще осознать необходимость объединения перед лицом опасности и предпринять те или иные практические шаги в этой области? Под силу ли это им не только технически, но и на уровне сознания? Убеждён – да. В этом меня утверждает следующий пример (всякое сравнение хромает, конечно, но всё-таки, коли уж Гумилёв сравнивал монголов с индейцами…). В начале XIX в вождь индейского племени шауни Текумсе предпринял попытку создать «Индейские Соединённые Штаты», объединить приатлантические племена от Канады до Флориды. И, представьте, ему это удалось! Правда, на короткое время: ближайшие сподвижники (в том числе его брат – шаман) предали его, и всё покатилось «под откос», а сам Текумсе принял участие в англо-американской войне 1812-1815 гг. в качестве английского генерала (!) и погиб там (в битве на реке Темзе). Но это уже конкретика политической истории США, дело в другом: принципиально объединение племён «дикарей» в довольно стройную систему состоялось в считанные годы и на глазах у изумлённой цивилизованной страны. Более того: Текумсе и технически показал как это можно и нужно делать, не подрывая основ традиционного хозяйствования и образа жизни. Племена продолжали жить привычной жизнью, а в военный лагерь (названный «Типпеконоэ» – Город Пророка, по-английски «Профетстоун») сошлась только вооружённая молодёжь из всех племён, и они-то и составили военный контингент. Что поразительно, снабжали их всем необходимым… сами американцы (не бесплатно, разумеется), а в годы войны всё это легло на плечи англичан. Между прочим, и в Арабском халифате всё было точно так же: создавались огромные военные лагеря (Басра и Куфа в Ираке, Кайруан в Египте), где, как в Запорожской Сечи, жили одни мужчины-«комбатанты», а снабжение возлагалось на окрестное оседлое население (и те от этого тоже кое-что имели – хотя бы надёжную защиту!) На уровне военной кампании, особенно недлинной, этого вполне хватало, а при длительной войне и структурировании государства подключали оседлое население и всё начинало функционировать, как в «нормальном» государстве… Кстати, так начинала и Османская Турция – далёкий потомок султанатов кочевых туркмен. Турция, чьи победы одерживались руками вчерашних византийцев и славян (только исламизированных!) и которая сейчас – стопроцентно оседлое государство, где т. н. «урюки» (кочевые турки, потомки тех первых туркмен) – дискриминированное меньшинство… Я сознательно уделил этому вопросу столько внимания, потому что мы сейчас убедимся: всё именно по такой схеме происходило и в военно-государственной практике Чингис-хана. III. Итак, Чингис-хан (вернее, Тэмуджин, ибо именно таково его подлинное имя). О нём написано громадное количество литературы на разных языках, он является героем множества литературных произведений (а в последнее 298

время и кинофильмов). В тюрко-монгольском мире он – национальный миф, такой же, как Суворов в России, или Наполеон во Франции. У Л. Гумилёва есть интересный рассказ, записанный со слов его друга, искусствоведа из Казахстана; вот он: «В экспедиции ему (искусствоведу – Д. С.) пришлось заночевать в доме, где собралось много казахов, в том числе с высшим образованием и высоким общественным положением. В компании был и один бедный старичок, ведущий свою родословную от потомков Чингизидов: эти люди в степи пользуются большим уважением… За шумной застолицей возникли споры на родовой почве (обычное в Казахстане явление – Д.С.), перешедшее в яростную ссору. Заблестели ножи… И тогда старичок вскочил и крикнул: «Чингисдых роух шакрым!», что означает «Дух Чингис-хана слышит!». Это отрезвило всех мгновенно». Вот что такое Чингис-хан в исторической памяти народов Азии. Что интересно – в Европе и России это тоже символ, но со знаком «минус», как символ насилия и разрушения (при том, что ни в России, ни в Европе сам Чингис-хан никогда не был, не воевал там и вообще, что называется, глазом эти края не видал: таковы парадоксы и гримасы исторической мифологии! Лучше всего сказал об историческом Чингисе русский учёный Г. Грумм-Гржимайло: «Злой, жестокий и мстительный трус, решающийся на отважные поступки только тогда, когда задеты его материальные выгоды, себялюбец, лишённый рыцарских чувств – вот каков портрет Тэмуджина в молодости. И, конечно, будь этот портрет хоть сколько-нибудь верен (выделено мной – Д. С.), Тэмуджин не мог бы стать тем, чем он стал, и возбудить в себе уже с юных лет, с одной стороны, преданность и симпатию, с другой – боязнь и зависть, а засим и открытую вражду тех, которые прозревали в нём силу, способную умалить, если не совсем уничтожить их влияние на народ». Вся трагедия и великая судьба Чингиса – в этих словах. Чингис-хану в исторической науке крайне не повезло, поскольку о нём судили, в первую очередь его недруги (коих было, как вы сами понимаете, немало). «История его жизни – пишет Л. Гумилёв – известна в двух версиях. Первая – «Официальная», сохранившаяся на персидском и китайском языках (китайская версия известна под названием «Мэн-да-Бэй-Лу» – Д. С,) и вторая – «Тайная история», на монгольском языке, написанная очевидцем многих событий (другое название – «Сокровенное сознание»). Этот очевидец не любил Чингиса, поэтому относился к числу сплетников, а составители официальной истории были подхалимы, что естественно: иначе их не привлекли бы к такой ответственной работе260. Кроме них, были и открытые враги, разумеется, вне Монгольского улуса. Те просто лгали». Его 260

Пикантная подробность: все упомянутые документы известны не раньше… XIX века (!!!), и к тому же в монгольских источниках чрезвычайно сильна идеологическая струя, характерная для монгольской патриотической пропаганды XVII-XVIII вв., эпохи борьбы за независимость против маньчжурской династии Цинь (проводившей против монголов политику геноцида). В этих условиях претензия на прославленного исторического деятеля прошлого была для Монголии зело полезной… В общем, много идеологии и много сомнений по поводу исторической достоверности. 299

посмертная оценка, в общем, вполне типична: исторические личности, «замахивающиеся» на традиционные родовые институты и прокладывающие путь чему-либо новому, всегда вынуждены ломать сопротивление «ортодоксов» и почти всегда это не обходится без насильственных действий (уже упоминавшемуся Текумсе тоже пришлось отправить в лучший мир несколько вождей, за его спиной спевшихся с американцами). Чингиса обвиняли в желании завоевать весь мир – и никто не задумывался над тем, что эти обвинения исходят из Китая и Хорезма, чьи правители сами имели непомерные имперские амбиции. Его называли варваром (на том основании, что он был неграмотный) – и забывают, что многое из того, что он предложил человечеству, стало сейчас общепринятой цивилизационной практикой. Его имя стало символом жестокости – с лёгкой руки чжурчжэней, официально проводивших кампании «уменьшения рабов и истребления людей» (т. е., степняков), и хорезмийцев, к чьим «подвигам» жестокости и вероломства мы ещё вернёмся. Я уже не говорю о том, что системой стало многократное преувеличение всего, что связано с Чингисханом (и его потомками) – и размеры его владений, и количество его войска, и масштабы его походов, и особенно количество жертв: об этом последнем пункте нам предстоит разговор особый, поскольку к реалиям Руси это имеет самое непосредственное отношение. Биография Чингис-хана описана тысячекратно и разными авторами, что избавляет меня от необходимости её пересказывать. Остановимся лишь на нескольких узловых точках, которые, во-первых, принципиальны для понимания всей исторической коллизии, а во-вторых, где сосредоточены типичные мифологические «узлы». Прежде всего. Род, из которого вышел Тэмуджин (будущий Чингис) был… явно не монгольского происхождения. Род предков нашего героя назывался «Борджигины» и вёл родословную от легендарного Бодоанчара, рождённого проматерью Алан-Гоа от божества, сходившего к ней в виде луча (полная аналогия с греческим мифом о Зевсе и Данае!) и уходившем от неё в виде белого волка (другой вариант – жёлтого пса), тотемного прапредка степняков. Как видим, налицо чистейшей воды фольклор. Но главное тут в том, что все Борджигины были… светловолосые и голубоглазые (само слово «борджигин» и означает «светлоглазый»). Так выглядел и Тэмуджин по всем описаниям: рыжие волосы и борода (причём густая), отчётливый нос с горбинкой, зелёные глаза. В общем, внешность совершенно не монгольская. И все его потомки (в том числе – Батый) получили в наследство такие черты облика. Род Борджигинов с начала ХII века стоял во главе сопротивления степи агрессии чжурчжэней: последние методично истребляли кочевников, продавали их жён и детей в рабство, а предводителей прибивали гвоздями к деревянному ослу и оставляли умирать под палящими лучами солнца (дальневосточный вариант распятия!) В числе первых вождей войны «за право на жизнь» был Хабул-хан – прадед Тэмуджина. Война шла с переменным успехом: в 1139 г. степняки одержали победу у горы Хайлинь, а 300

в 1161 г. потерпели тяжёлое поражение у озера Гуир-Нор. Во 2-ой половине века военным предводителем сопротивления стал отец Тэмуджина, Есугейбагатур (т. е., богатырь), прославивший себя многими подвигами и … предательски отравленный (так считали: тогда таким способом агенты чжурчжэней убрали многих потенциально опасных лидеров в степи). Дальнейшее многократно описано: вдову Есугея Оэлун с детьми все бросили, им пришлось семь лет вести борьбу за выживание (по преданию, они питались только черемшой и мелкой дичью). Свою самостоятельную биографию юный Тэмуджин начал с … убийства сводного брата Бектара (причины по сей день не ясны), за которым последовало очень многое: набег соседнего племени тайджиутов и захват в плен Тэмуджина (охотились явно за ним одним, т. к. никто из его семьи не пострадал), побег из плена, начало сколачивания собственной дружины (первоначально у него был один воин по имени Боорча), сватовство и женитьба на красавице Бортэ (с коей он был обручён в детстве), похищение Бортэ враждебным племенем меркитов (их происхождение не ясно, но это однозначно не монголы), поход Тэмуджина с друзьями и преданными воинами за освобождение жены, названный Л. Гумилёвым «Троянской войной на Селенге» (воины Тэмуджина, совершив головокружительный переход через горы и реки, по преодолению трудностей не уступающей суворовскому переходу через Альпы, внезапно атаковали меркитов и добились полного успеха), рождение сыновей (старшего Джучи, все считали «сыном меркитов» по понятным причинам), туманные события 1182 г., когда Тэмуджин рассорился со своим побратимом Джамухой – это вызвало войну между ними, в конце которой Джамуха был побеждён261 и убит «почётной смертью» без пролития крови (осуждённого закатывали в ковёр, где он задыхался, или же ему ломали позвоночник), и, наконец, знаменитый курултай 1182 г. На нём следует остановиться особо. Для пояснения: курултай – это нечто вроде съезда представителей, аналог скандинавского тинга или – в определённой степени, русского веча. Впоследствии этот институт стал постоянно действующим органом для выборов хана (последний являлся не монархом в нашем смысле слова, а нечто вроде пожизненного президента, которого можно, при неисполнении возложенных на него обязательств отправить в отставку посредством… убийства). Традицией станет выбирать ханов лишь из рода Борджигинов; церемония состояла из поднятия избранного на белом войлоке и называлась «кутюрмяг» – отсюда русское «кутерьма». Интересно, что слово «курултай» тюркское; по-монгольски было бы «хурал» (так сейчас в Монголии и Тыве называется парламент), но ни в одном документе того времени монгольское слово не употребляется, только тюркское. Запомним. Затем. На курултае 1182 г. Тэмуджин был провозглашён ханом и получил имя Чингис. Каков его смысл? Никто пока не знает: есть лишь 261

У степняков Монголии существовал обычай побратимства (т.н. анда): такая связь считалась важнее даже родственной 301

предположения, что это имя носит какой-то магический смысл. Парадокс в том, что и это слово – явно не монгольского происхождения (в монгольских языках нет эквивалента). Нелишне напомнить, что ни один современный монголоязычный народ не пользуется именем «Чингис», зато у тюрок оно очень распространённое (у казахских ханов оно было тронным). Кстати, и с именем «Батый» (Бату) – та же история: у монголов его нет, зато оно популярно у башкир (в форме «Бату») и бытовало у половцев (в близкой форме «Бастый»). Опять-таки любопытно. На наш взгляд, это говорит за одно из двух: либо тогда в великой степи на востоке тюрок было не меньше (а может, и больше) чем монголов, либо… Либо вообще всё это происходило не в современной Монголии! Несмотря на неожиданность такого утверждения, поводы к этому есть. Мы ещё столкнёмся в последствии с тем, что «Китаем» будут называть Среднюю Азию, что на европейских картах столица «монгольской империи» оказывалась в… Казахстане и т. д.. На Руси, между прочим, слово «монголы» практически не употреблялось: иногда говорили «моалы», «моаилы», «монгайли», но даже нет уверенности, что это относится к монголам262; кроме всего прочего, соседи русичей, коми, называли жителей дальних окраин словом «молгоны» (отсюда – название первого русского заполярного города Мангазея; первоначально – «Молгонзея», «дальняя земля»): нет уверенности, что вышеизложенные этнонимы не имеют такого происхождения. Да и невредно вспомнить, что самая ранняя монгольская историческая хроника была написана в …XVII веке: стало быть, всё ранее происшедшее передавалось в степи изустно с неизбежным обрастанием фольклорными деталями… В общем, отметим: дискуссионных мотивов в данном пункте хоть отбавляй, и можно с уверенностью констатировать – хотя бы терминологически тюркский элемент с сего момента явно преобладает263. Но самое важное – в следующем. Главной социальной силой, вознёсшей Чингиса, его главным «электоратом» (и питательной средой для его воинских формирований) стали т. н. «люди длинной воли» – своего рода изгои Степи, отколовшиеся от своих племён и родов удальцы и горячие головы, в определённом смысле – аналоги викингов и Ильи Муромца. Они были известны в степи задолго до 1182 г. и непримиримо противостояли ревнителям старых родоплеменных традиций: последние предпочитали жить «по старине», по тысячелетиями заведённому кочевническому быту, а «люди длинной воли» (литературно неуклюже: надо бы «сильной воли», но выражение стало штампом, и менять его поздно) вели образ жизни, подобный позднейшим запорожским и волжским казакам – охотились, разбойничали, воевали. Именно такой их образ подтверждается характерной фразой из «Тайной истории: к Чингису пришли такие-то и такие-то из 262

У русского историка XVII в А. Лызлова такими названиями характеризуются… крымские татары! 263 Хорезмский автор, современник Чингис-хана ал-Насири недвусмысленно констатирует тюркский характер государства и воинства Чингиса. А Андрей Лызлов именует нашего героя и его людей исключительно «татарами». 302

племени такого-то. То есть отколовшиеся от племени: само племя мирно пасёт овец… И организовалась Чингисова орда (напомним: со времён Тюркского каганата орда – это прежде всего военно-политическая форма объединения) по принципу Запорожской Сечи: военизированное мужское братство со специфическими формами общения и своеобразным кодексом чести (о нём ниже). То есть, образно говоря. Чингиса окружали и выдвинули люди «казачьего типа», которых вынесла наверх сама жизнь того времени, с её насущной необходимостью бороться «за право на жизнь». Это имел в виду Л. Гумилёв, говоря, что Чингис «из атамана превратился в государя», т. е. начинал он именно как «атаман». И ещё. На курултае 1182 г. была принята т. н. Яса – свод регламентированных правил поведения, своего рода кодекс, отступление от буквы и духа которого считалось позором и жёстко пресекалось (аналогами могут служить самурайский комплекс «бусидо», описанные Гоголем нравы Запорожской Сечи, а в дальней перспективе – и дворянский кодекс чести). Главным в Ясе был возведённый в масштаб закона принцип товарищества и взаимовыручки («Нет уз святее товарищества!» – прямо по «Тарасу Бульбе»). Самым тяжким преступлением считалось неоказание помощи: согласно этому пункту каждый был обязан накормить и напоить любого встреченного в степи (а иначе тот может умереть, и ты будешь виновен в его смерти, ибо не оказал помощи!), поднять и вернуть хозяину потерянную вещь (иначе – опять неоказание помощи) и, естественно, защищать своего товарища в бою. Нарушение этого правила каралось жестоко, в духе времени и азиатских реалий – смертью (причём казнили весь род, который считался «порочным», а на войне всё отделение, где служил преступник – своего рода круговая порука). Так же карались убийство, грабёж (своих, разумеется – на войне всё сходило!), скупка краденого, колдовство, троекратное нарушение долговых обязательств, прелюбодеяния (что показательно, не только женщины, как обычно, но и мужчины!). Особо страшным грехом считалось предательство – человека, обманувшего доверие другого, считали выродком. Как таковое расценивалось, в частности, убийство гостя (это вообще верх криминала!) и посла: этот пункт чрезвычайно важен, т. к. именно из-за него (как увидим) возникали почти все войны Чингис-хана. За другие преступления взымали штраф (как в «Русской правде») или ссылали в Сибирь (вот уже когда!). В целом Яса была демонстративным разрывом с родоплеменным прошлым. Значение Ясы в мировой истории (в том числе русской) огромно. Уже не говоря о воздействии её на многие позднейшие неписаные кодексы (в т. ч. казачьи), ряд её положений повлиял даже на мировую юридическую практику. Так, принцип неприкосновенности посла, ранее декларируемый (например, в Коране), но никем не соблюдаемый (профессия дипломата была одной из самых опасных), с подачи Чингис-хана стал общепринятым («дипломаты всего мира должны скинуться на памятник Чингис-хану», – шутил Л. Гумилёв). Не менее важным был и провозглашенный Ясой принцип религиозной терпимости («Важно не то, во что верит каждый – важна лишь его лояльность»): этот принцип со временем стал неотъемлемой частью 303

современного демократического мира.264 Тема воздействия Ясы на русскую юридическую практику – одна из самых оживлённо обсуждаемых в научном мире: одни (Н. Трубецкой, Н. Костомаров, П. Милюков, монгольский учёный Е. Хара-Даван) считают это влияние весьма существенным, другие (С. Соловьёв, М. Владимирский-Буданов) – склонны придавать этому меньшее значение, но сам факт воздействия уже никем давно не оспаривается. Как всегда в таких случаях, новое и старое столкнулись в непримиримом противостоянии (похоже, это и было причиной войны с Джамухой). Победа «людей длиной воли» повлекла за собой репрессии против родовой знати – верховного шамана Кокочу, князей Алтана, Хасара, Тайчу, Сэчэ-бэки и их приближённых (там было разгромлено племя чжурки). Но «традиционалисты» не сдавались без боя: «Мэн-да Бэй-лу» сообщает, что Чингис был захвачен чжурчжэнями и провёл в плену 11 лет (как он туда попал – не сообщается, но не трудно догадаться: его выдали «родовичи»). Вернувшись в степь, Чингису пришлось всё начинать сначала (даже своего младшего сына его жена родила в его отсутствие, и у него была вполне монгольская внешность!), но уже в 1198 г. всё было восстановлено и к 1206 г. сторонники Чингиса силой сломили сопротивление всех его противников в степи – в том числе христианских ханов Тогрула и его сына Нилхи, а также «царевича» Кучлука, сопротивлявшегося в чужих землях до своей гибели в 1218 г. (судьба Кучлука может служить прекрасной фабулой для авантюрноприключенческого романа). На курултае 1206 г. Чингис вновь был провозглашён ханом. В 1209 г. произошло событие, можно сказать исключительное для нашей истории. Поскольку идеалом и моделью для Чингиса-хана была веротерпимость и «диктатура закона» (Л. Гумилёв справедливо замечает, что перед лицом Ясы были «закрепощены все, включая хана»), то эти условия делали такую модель весьма привлекательной для многих. И вот, в упомянутом году с просьбой «принять их под свою руку» обратились уйгуры – тюркоязычные обитатели городов в Восточном Туркестане, носители древней и высокоразвитой земледельческой культуры. Просьба была немедленно удовлетворена (ещё бы: сразу сказочное политическое и экономическое усиление) и Чингис пожаловал уйгурам неслыханные привилегии (в т. ч. торговые), так что уйгурские города – находившиеся, кстати, на оживлённых караванных путях – мгновенно разбогатели, буквально в считанные годы. Уйгуры, впрочем, щедро отплатили Чингисхану, подарив ему не только грандиозные денежные возможности и доступ ко всем благам развитой рыночной экономики, но и письменность, и подготовленные бюрократические кадры. С этой минуты формирующееся государство Чингиса уже не зависело стопроцентно от кочевого мира и даже в меньшей степени опиралось на него, чем на лояльные города и осёдлые 264

Этот пункт – свидетельство не демократизма, а прагматизма Чингиса: сам он был язычником, а 75% у него, если помните – христиане. Выбор был сделан вполне практический… 304

земледельческие области (т. е., начало структурироваться как осёдлое). Более того: появилась возможность взымать правильные налоги, т. е. иметь «военный бюджет» (а значит, и нанести решающий удар по историческим врагам – чжурчжэням). А складывающаяся администрация Чингиса первоначально вообще была стопроцентно уйгурской (в частности, главными чиновниками в окружении хана были уйгуры Махмуд-Ялвач и Ибн Кефедж Богра). Надо сказать, что подобный модус государственного строительства (войска по типу казачьих плюс экономическая опора на города и земледельцев) станет решающим и при становлении позднейших государств потомков Чингиса (их будут называть уже не Борджигинами, а Чингизидами), в т. ч. и Золотой Орды. И вот роковой 1210 год. Год начала т. н. «завоевательных войн» Чингис-хана. Впрочем, кавычки здесь не случайны, ибо 1210 г. армия Чингиса перенесла военные действия на территорию противника в войне, которая тянулась уже с начала XII века и начали её, если помните, чжурчжэни. А поскольку это была главная война Чингис-хана, которую он вёл до конца своих дней (и умер, не закончив её), то разговоры о «завоеваниях» Чингиса, возможно, могут быть осмыслены и иначе265. Да и пресловутое «последнее море», к которому якобы стремился Чингис-хан (это всегда приводится, как доказательство его гнусных намерений), вполне могло оказаться… Жёлтым морем, а «вселенная», которую требуется покорить – территориями, примыкающими к Монголии и Маньчжурии: кругозор у кочевников тогда был не слишком широким с точки зрения географии. Война эта протекала долго и жестоко: армия Чингиса была сравнительно небольшой (к вопросу о её количестве мы ещё вернёмся), а чжурчжэни, во главе которых стояли талантливые полководцы Вахьян Хада и Ира-Буха, оказывали отчаянное сопротивление. Только к 1234 г. (уже после смерти Чингиса) держава Цзинь пала. Почему же степняки всё же победили? Дело не только в их прекрасных боевых качествах (столетие войны выработало необходимость определённых военных навыков и они были такими, что впоследствии выяснилось – степные воины оказались лучшими во всей Евразии) и, тем более, не в жестокости (хотя её хватало с избытком у обеих враждующих сторон). Не надо забывать, что для китайцев держава Цзинь была инородческой, чуждой – и основное многомиллионное население Северного Китая смотрело на схватку «двух варваров» индифферентно, если не с некоторой симпатией в сторону Чингиса (от чжурчжэней Китай много натерпелся, и к ним склонности не питали). Кроме того, в Китае остались и кидани – окитаившиеся монголы, бывшая элита державы Ляо. Те просто были «пятой колонной» для Чингис-хана: очень показательно, что потомок 265

К этому времени Чингис-хан ещё разгромил ханство енисейских кыргызов (в современной Хакассии), но разгромлена была только политическая структура ханства – сам кыргызский народ благополучно пережил удар и существует ныне под наименованием хакасов. Вообще подобные разгромы ханств в ту эпоху в Центральной Азии были едва ли не системой (читайте об этом «Степную трилогию» Л. Гумилёва). 305

правящей династии Ляо Елюй Чуцай впоследствии стал у Чингиса своего рода премьер-министром и сосредоточил в своих руках практически всю политическую власть, а также сформировал всю администрацию и кодифицировал законодательство. Он был уникальным главой правительства для всех времён и народов в силу присущей ему уникальной и даже где-то вызывающей бескорыстности; после его смерти всё его имущество состояло только из книг. Кроме того, он был по настоящему гуманным правителем, (и это в Азии XIII века!). Наконец, нелишне вспомнить, что Южный Китай, управляемый местной династией Сун и враждебный Цзинь, был в той войне союзником Чингис-хана. В общем, приходится признать: на стереотипное завоевание всё это походит плохо – слишком многие ждали воинства Чингиса как освободителей. В ходе этой войны неожиданно возник «второй фронт». В 1216 г. отряды Чингиса уничтожили на реке Иргиз остатки меркитов, и тут произошёл неожиданный и нелепый конфликт с Хорезмом – богатым и могущественным мусульманским государством Средней Азии. Хорезм-шах Мухаммед отдал приказ истребить степняков, поскольку они – не мусульмане. (Вот и весь повод для кровопролития!). Схватка на Иргизе окончилась вничью, а в 1218 г. стороны обменялись посольствами и наладили торговлю: воевать им было абсолютно тут не из-за чего, торговля гораздо больше выгоды (обе державы лежали на Великом шёлковом пути), а завоевательных аппетитов в Среднюю Азию Чингис, как видим, не имел. Но… В 1219 г. в город Отрар хорезмские пограничники вырезали 400 купцов-уйгур и разграбили их имущество (причём половину последнего взял сам хорезм-шах, тем самым расписавшись в соучастии266). Вы думаете, Чингис пошёл войной? Ошибаетесь: он… прислал посольство (во главе с Ибн Кефеджем Богра) с требованием расследования инцидента (и это уже характеристика!). В версии арабского историка ас-Субки послание Чингиса звучало так (передаю в сокращении): «Сообщи мне, что произошло – случилось ли по твоему желанию? Если нет, тогда мы требуем кровь убитых (т. е., оплату родственникам погибших – Д. С.) и твоего наместника в Отраре… Но если это сделано по твоей воле, тогда ответственность несёшь ты». (По другой версии, Чингис ещё укорял Мухаммеда за вероломство и нарушение норм собственной религии, напоминал о выданной убитым купцам охранной грамоте и призывал «помешать кровопролитию»: выдача отрарского наместника Инанч Каир-хана ставилась условием отказа от начала военных действий). Согласитесь, такое послание выдаёт в Чингисе не варвара, но вполне нормального государственного деятеля, и выглядит весьма современно даже с позиции дней сегодняшних…

266

Арабский информатор того времени Ибн-аль-Аср прямо указывает на Мухаммеда как на инициатора расправы. 306

Ответ хорезм-шаха: посольство было тоже вырезано (уцелело только трое, причём их подвергли издевательствам267). А это уже с точки зрения Ясы, «убийство доверившегося», так что альтернативы для Чингиса больше не было: нарушать собственные законы без риска для головы он не мог. Так началась его война с Хорезмом, переросшая в войну Чингизидов с исламским миром, абсолютно не нужная никому из сражающихся (и опять-таки очень и очень многие в Хорезме предпочитали Чингис-хана собственному, крайне непопулярному владыке!). Эта война затянулась ещё дольше, ибо с лёгкостью разгромив хорезм-шаха (несмотря на четырёхкратное численное превосходство, Мухаммед не смог организовать оборону и бесславно кончил жизнь в колонии прокажённых на одном из островов Каспийского моря), Чингис-хан должен был ещё сражаться с сыном последнего, талантливым и жестоким Джелаль-ад-Дином: последний оказывал бешеное сопротивление то в Афганистане, то в Индии, то в Иране и Закавказье268. Жесточайшая, типично азиатская война разлилась по огромным территориям исламского мира, и кровь обе стороны лили немеренную (на совести Джелаль-ад-Дина – разрушение Тбилиси, на совести Чингиса – резня в Ходженте и Гургандже). В конце концов отступающие хорезмийцы (вернее, печенеги, ибо именно они составляли костяк армии Хорезма) втянули Чингизидов в грандиозную военную операцию в Передней Азии, где в это время шла война крестоносцев с мусульманами. Напомню: 75% степняков – христиане! И потомок Чингиса хан Хулагу объявил «жёлтый крестовый поход» – на поддержку крестоносцам и восточным христианам! Армия князя Кит-Буки, усиливаемая армянскими и ассирийскими формированиями, в 1258 г. совершила грандиозный рывок от Ирана до Иерусалима, сметая мусульман. Христиане приветствовали воинов Кит-Буки как освободителей (естественно – ведь фактически в поход шло воинство «пресвитера Иоанна», «степные византийцы»!), а у мусульман горело всё, что могло гореть, несмотря на героическое сопротивление арабов-суннитов в Сирии. На очереди был Египет, где у власти стояли мамлюки – вчерашние рабы, в основном половцы и кавказцы. В этой ситуации всё решала позиция крестоносцев (в частности ордена тамплиеров, ударной силы европейцев в Палестине). И те… предали Кит-Буху из своекорыстных соображений: победа последнего поставила бы точку в войне на Востоке, чего крестоносцам очень не хотелось – они жили войной и имели с неё очень много прибыли (на войне всегда кто-то наживается), да и делить лавры и сферы влияния с кочевниками тамплиеры не собирались (так считал Л. Гумилёв: европейские историки более сдержаны в оценках действий тамплиеров – последние и настоящих византийцев в ту пору уже не почитали за истинных христиан, не то что 267

Что совсем характерно, это деяние было единодушно осуждено как «мерзкое» всем тогдашним мусульманским миром. 268 Характеристика Джелаль-ад-Дина арабским историком ал-Василом: «Чинил несправедливости, враждовал с соседями, вёл себя предательски и вызывал недовольство». 307

степных!269). В результате в 1260 г. в битве при Айн-Джалуте (долина Бекаа, Ливан) Кит-Бука был разбит мамлюками и убит в плену. «Жёлтые крестоносцы» были отброшены в Иран, и началась мусульманская реакция в виде поголовного истребления всех христиан Ближнего Востока от Египта до Малой Армении (совр. Восточная Турция). Это был один из самых жутких геноцидов человеческой истории (он растянулся до 1375 г.) в результате чего древние восточные церкви пали или превратились в реликтовые островки в мусульманском море (ведущие, как выразился В. Соловьёв, «археологическое существование»). Что показательно, «получили своё» при этом и крестоносцы – их попросту перебили или сбросили в Средиземное море, поставив тем самым вообще точку в истории крестовых походов; а тамплиеры – главные виновники происшедшего – бежали во Францию, где король Филипп IV Красивый… обвинил их в чернокнижии и сжёг их на кострах (из чисто меркантильного интереса – лишь бы получить повод для конфискации баснословных богатств тамплиеров!). И весь этот катастрофический обвал событий длиной в век с лишним произошёл из-за нелепого пограничного инцидента в Отаре… Для нас здесь интересна одна история. В ходе войн в Средней Азии у Чингиса возник конфликт с половцами (последние поддержали меркитов). Половцы, как помним, заселяли огромную территорию и бороться с ними поэтому было крайне трудно. И тогда Чингис-хан принял необычайное решение: он бросил экспедиционный корпус в 20 тысяч всадников в глубокий рейд через Иран и Кавказ для удара по западным, тыловым, районам половецких кочевий (1222 г.) Для этого он поставил во главе отряда лучших своих полководцев, Джэбэ и Субэдэя. Джэбэ (имя переводится как «стрела») – если хотите, аналог маршалов Наполеона, благодаря отваге и талантам воина, сделавший в считанные годы головокружительную карьеру от рядового до командира армейского соединения. А Субэдэй – это своего рода Суворов XIII века, блистательный стратег, выигравший более 60 битв (они даже по жизни напоминали данные аналоги: Джэбэ молод, Субэдэй стар, с отрубленной рукой и выбитым глазом – как у Нельсона!) Экспедиционный корпус с боями прорвался через Грузию, Азербайджан, Дагестан и Кубань (где тогда жили аланы) и обрушился на ничего не подозревающих половцев. Последние немедленно бросились за помощью в Киев (уже один этот факт опровергает все привычные штампы русскополовецких отношений). Так воины Чингиса впервые столкнулись с русичами, и это знаменитые события на Калке (1223 г.). Об этих событиях сторонники «традиционной» версии о «татарском иге» вспоминают как бы с некоторой неохотой, и есть почему. Во-первых, союзником Джэбэ и Субэдэя здесь выступили бродники – будущие донские

269

Историческая ирония: европейцы всё-таки встретили воинов «пресвитера Иоанна» и… не узнали в них союзников. Впрочем, главная причина – в психологическом шоке, обрушившемся на Европу после вторжения туда войск Батыя (об этом – ниже). 308

казаки (уже интересно270). Во-вторых, полководцы Чингиса первым делом прислали в Киев послов, чтобы уладить дело миром: воевать с русичами у них никакого резона не было. Но союзные князья (три Мстислава – Мстислав Киевский, Мстислав Черниговский и уже знакомый нам Мстислав Удалой) не только отказались от мира (это ещё можно понять – у них с половцами союз!) но и выдали все посольство половцам (а те разорвали послов конями!). Что за это по Ясе полагается, помните? Так столкновение стало неизбежным, и начали его князья, первыми пойдя в наступление на Джэбэ и Субэдэя (командовал Мстислав Удалой, и его прыть понятна: он до сего дня практически не терпел поражений и у него под рукой было 80 тысяч русичей и половцев – в 4 раза больше, чем у противника). Восемь дней воинство Мстиславов шло вглубь степей, атакуя арьергарды «татар» (вот когда впервые это слово прозвучало на Руси!), угоняя скот, захватывая и тут же убивая пленных. Встреча произошла на реке Калке (1223 г.): результат – оглушительный разгром русско-половецкого войска (причины нам уже знакомы по предыдущей лекции). Субэдэй в очередной раз оказался на высоте, а вот хвалёный Мстислав Удалой (и молодой Даниил Романович, с коим нам ещё предстоит познакомиться) бежали с поля боя, бросив дружину и даже… уничтожили лодки, не дав собственным воинам переправиться через реку и спасти жизнь! Прочие князья поступили не лучше: Мстислав Черниговский, бросив киевлян, увёл свою часть войска с поля (всех, кстати, воины Джэбэ догнали и порубали), а престарелый Мстислав Киевский занял оборону на холме и … не обеспечил доступ к воде, в результате чего оборона очень скоро стала затруднительна. Участвовавшие в сражении бродники через своего атамана Плоскиню выступили посредниками в переговорах, обещая князьям благоприятные условия сдачи. И Мстислав Киевский капитулировал – не получив никаких гарантий жизни своих воинов: он попросту не подумал о них! В результате не спас он и собственную жизнь – разъярённые степняки убили всех (есть разные версии, как это произошло, но хрестоматийная версия о том, как на князей положили доски и сверху сели пировать – лишь одна из возможных). В общем, согласно летописи, из каждых десяти русичей, пошедших в этот поход, вернулся только один (впрочем, и их победители немногие пережили этот день, ибо на обратном пути домой, пролегавшим на сей раз через Волжскую Болгарию, Джэбэ и Субэдэй попали в мусульманскую засаду на волжской переправе и потеряли много людей, а Джэбэ вскоре умер от болезни). События на Калке имеют и ещё один аспект. В известной древнерусской «Повести о битве на Калке» есть следующий пассаж: «из-за грехов наших пришли народы неизвестные, безбожные моавитяне (термин из Ветхого Завета – Д.С.), о которых никто точно не знает. Кто они и откуда пришли, и 270

В романе В. Яна «Чингис-хан» этот эпизод подан так, что будто бы атаман бродников (именно атаман – больше никого из бродников в романе вообще нет!) действует по принуждению, а после его убивают. Это – полный бред: в дошедших до нас документах недвусмысленно сообщается именно о сотрудничестве бродников (всех!) с полководцами Чингиса. 309

каков их язык, и какого они племени и какой веры. И называют их татарами (слова «монголы» опять нет! – Д. С.), а иные говорят – таурмены (по одной версии это торки, по другой – тюркоязычные жители Кавказа – Д.С.), а другие – печенеги». Это чрезвычайно странно: ведь торков и печенегов на Руси знали прекрасно! Насчёт языка, то тюркские наречия у русичей понимали превосходно (да и бродники весьма быстро нашли общий язык), а насчёт веры, то несторианство было русичам знакомо давно и обстоятельно… В общем, туманно всё как-то. Но важно другое: как минимум с Калки Чингизиды начинают сплачивать вокруг себя все степные племена – по крайней мере, враждебнные половцам (если помните, к таковым относятся и торки, и печенеги). Впоследствии это распространится и на половцев, а пока для Чингизидов, помимо чжурчжэньского и исламского, возник ещё и третий фронт – половецкий, и именно его существование сделает неизбежным сперва идею, а затем и реализацию Великого Западного похода. IV. Великий западный поход Батыя (в том числе и его нашествие на Русь) – одна из самых загадочных страниц мировой истории (несмотря на кажущуюся простоту) и один из самых застарелых мифов истории отечественной. Как это описано в школьных учебниках и «исторических» романах типа «Батыя» В. Яна, знают все, а вот о том, как это происходило на самом деле, мы сейчас поговорим. Лишний раз вспомним слова дьявола из арабской сказки: «Меня рисуют безобразным, ибо кисть в руках врагов моих». Прежде всего: сколько было войска у Батыя? Вопрос этот отнюдь не праздный и способен пролить неожиданный свет на всю проблему. Дело в том, что обычно называется весьма крупная цифра: полмиллиона воинов (официозная цифра в дореволюционной историографии) или, на худой конец, 400 тысяч (так в книге В. Яна). Такая калькуляция очень удобна, т. к. позволяет списать всё (в т. ч. и большую проблему – почему русичи не отстояли свои земли) на численный перевес врага. Жаль только, что цифры эти взяты абсолютно с потолка… Начнём с того, что известна официальная численность всех войск Чингис-хана. В «Сокровенном сказании» названо число – 11 «тюмэнов». Для справки: тюмэн (тумен) – это 10 тысяч человек (в общем, дивизия). «Тюмэном» впоследствии называлась и область, формирующая эту дивизию (отсюда и название города Тюмень; кстати. город с таким названием есть ещё на Кавказе, и по аналогичной причине). Итого – 110 тысяч человек. Это всё, чем располагал Чингис-хан на всех фронтах. Можно сюда добавить максимум ещё 2 тюмэна из войск союзников (уйгуров, китайцев) и отрядов военнопленных-смертников (такие отряды Чингис формировал во всех войнах). Итого максимум 130 тысяч. Но напомним: во-первых, война идёт на трёх фронтах, из которых западный, половецкий – третьестепенный по 310

значимости; во-вторых, к 1236 г. Чингис уже мёртв (он умер во время похода на изменившего ему союзника, тангутского царя). По его завещанию, каждый из его сыновей получил определённую долю наследства; старшему сыну Джучи (отцу Батыя) достался т. н. западный улус в Казахстане и Хорезме (его так и называли – улус Джучи; это будущая Золотая Орда). Но Джучи погиб при загадочных обстоятельствах – его нашли на охоте с перебитым позвоночником (некоторые современники полагали, что это было сделано по тайному приказу Чингис-хана). Его улус унаследовал Батый – кстати, первый Чингизид, получивший хорошее по тем временам образование: он был начитан, говорил на нескольких языках, а его наставником в военном деле был сам Субэдэй. В общем, подытожим: у Батыя было не более одной четвёртой от войска деда (т. к. сыновей у Чингиса было четверо: Джучи, Джагатай, Угедэй и Тулуй). И это подтверждается тем, что в начале 30-х XIII в. Батый попытался силами одного своего войска атаковать Волжскую Болгарию и был отбит с тяжкими потерями (сражение произошло в районе современного города Бугульма). Это привело к тому, что в 1235 г. созвали очередной курултай и на нём приняли решение о Великом западном походе – т. е. о том, чтобы организовать совместную акцию против волжских болгар и половцев. В результате на Запад Батый отправился не один, а со своими двоюродными братьями Мункэ, Бури и Гуюком . Сколько же всего людей отправилось в поход? Для начала возьмём 130 тысяч воинов и разделим на три – по количеству фронтов (да ещё учтём, что фронт – не главный, в Китае и на Ближнем Востоке идут ожесточённые бои). Даже, если делить поровну, получим цифру в 40 тысяч максимум, без учёта степени значимости этого фронта (реально, скорее всего, порядка 30 тысяч). Теперь посмотрим с другой стороны. На каждого воина, по железным правилам степной войны, требуются 4 лошади: походная (на которой просто едут), вьючная (на которой везут всё необходимое), боевая (на которой идут в бой; идти в бой на уставшей лошади равносильно самоубийству) и запасная (на случай, если одна из первых трёх выйдет из строя). Это – минимум; но если армия везёт с собой ещё и осадные орудия (а это зафиксировано документами) и большой обоз (а как без него двигаться на огромные расстояния вглубь чужой территории?), то количество лошадей увеличивается уже до 6 на человека (всю эту калькуляцию конского поголовья в Батыевом войске в своё время провёл известный русский историк Н. Веселовский). Если б В. Ян был прав и у Батыя было бы где-то около полумиллиона бойцов, сколько в таком случае потребуется лошадей? Зашкаливает за 2 миллиона. Вы можете это представить практически? Я лично – нет. Напомню, что если принять официальную версию о том, что мы имеем дело с монголами, то путь армии Батыя будет проходить по следующему маршруту: Монголия – Алтай – Казахстан – Калмыкия (через горы, степи и пустыни). Если даже родина наших героев где-то западнее, то всё равно казахско-калмыцкий участок маршрута однозначно остаётся. Это огромное расстояние в 4-5 тысяч километров, в сложных климатических условиях (не 311

зря же этот поход назвали Великим!). В этой обстановке численность конского поголовья – решающий фактор. Насколько это серьёзно, попытаюсь объяснить на позднейшем историческом примере. Когда в 1812 г. Наполеон пошёл на Россию, у него было где-то порядка полумиллиона лошадей (всё же не 2 миллиона), и шёл он не через казахские степи, а через леса Белоруссии, да ещё летом (а Батыю пришлось зимовать в степи). Вроде бы травы вдоволь, можно и подножным кормом обойтись. И, тем не менее, при первых же трудностях с фуражом (его отказались поставлять местные крестьяне) начался массовый падёж и к осени практически все лошади сдохли – со всеми последствиями для похода. А те, кто уцелел, были в весьма плачевном состоянии, и это тоже играло негативную роль. Известно, что после Бородинского сражения командующий французской кавалерией маршал Мюрат предъявил претензии в недостатке патриотизма своим генералам за то, что не смогли опрокинуть русских. И один из генералов, некто Нансути, желчно ответил: «У людей с патриотизмом всё в порядке, а вот лошади не патриотичны – им надо жрать». Читатель, сделай выводы … Вернёмся в XIII век и подсчитаем: если же у Батыя всё-таки численность войска примерно 30 тысяч бойцов, тогда лошадей будет, согласно нашему подсчёту (вернее, согласно подсчёту Н. Веселовского) от 150 до 180 тысяч. Это безумно много, если учитывать, что продвигаться в степях конное войско могло только одним эшелоном (другие варианты исключались из-за природных условий и сопротивления местных племён). Второй эшелон не пройдёт просто потому, что передние вытопчут и объедят всю траву. Именно поэтому вообще весь Великий Западный поход, давайте называть вещи своими именами, есть подвиг на грани ненаучной фантастики – особенно, если вспомнить, что на завершении этого чудовищно трудного пути воинам Батыя предстояло ещё и сражаться. Итак, ордынцев было примерно 30 тысяч. Это, в общем, немного, но на этом сюрпризы не заканчиваются. Всей массой своих войск Батый навалился только на Волжскую Болгарию (осенью 1236 г.), и она была разгромлена271 (а беженцы оттуда сообщили обо всём на Русь; таким образом, неожиданного нападения на русские земли не было). Материал к размышлению для читателя: доблестная Волжская Болгария, уже дважды героически отражавшая удары чингисовых войск, в 1236 году не устояла потому, что… Предоставим слово выдающемуся русскому дореволюционному историку М. Н. Пинегину: «Первым внешним врагом (волжских болгар – Д. С.) были русские; они начали походы на булгар ещё при князе Владимире Святом… лишь большими окупами последние спасались от полного разорения. К началу XIII века Булгария доведена была русскими до полного изнеможения» (курсив мой – Д. С.). К слову, этот момент не особенно скрывался и в 271

Из летописи: «Той же осени приидоша… безбожны татары, и взяша Великыий город Болгарскыии и избиша оружием от старца уного и до сущего младенца… а город их пожгоша и всю их землю полониша». 312

советские годы: так, в 3-м издании Большой Советской Энциклопедии открытым текстом сообщалось, что «главным противником Волжской Болгарии во 2-й половине XII века становится Владимиро-Суздальское княжество», и что «постоянная угроза со стороны русских князей вынудила болгар перенести столицу из Болгара в Биляр» (именно так!). Достаточно вспомнить, что после первого (в начале 30-х гг. XIII в.) неудачного похода Батыя на Волжскую Болгарию царь последней Алтынбек прислал во Владимир богатые дары и попросил помощи против общего врага, каковым справедливо считал Батыя (в дальновидности болгарскому правителю не откажешь). И… владимирский великий князь Юрий Всеволодович («герой» Липицы и будущий «герой» Батыева нашествия) направил владимирские, рязанские и муромские дружины на Биляр, и русское воинство принялось грабить и жечь болгарские земли (а болгары вышли в чисто поле и разгромили русичей так же капитально, как только что батыевцев!). Ко всему сказанному следует прибавить, что в составе русских войск сражался болгарский эмир Гази Барадж – личность, будто сошедшая с экрана крутейшего голливудского блокбастера: он раз десять «менял фронт», переходя (иногда не вполне добровольно – попадая в плен) от болгар к русским и обратно; в конце концов, он ушёл к Батыю, составил для последнего маршрут завоевательного похода (против родной страны!) и впоследствии был назначен эмиром покорённой Болгарии (а рассчитывал явно на большее – на царский венец!), и к тому же написал обширную «Летопись Гази Бараджа» – документ весьма солидный, охватывающий период 1229-1246 гг.., информативно основательный и содержательный… Между прочим, даже при таковой, крайне неблагоприятной раскладке болгары сопротивлялись яростно: города-крепости Биляр, Бараджа, Сарман и Тубулгатау дрались буквально до последнего человека (при штурме Биляра погиб родственник Батыя Кюлькан-хан272). Оборону Бараджи возглавляла женщина – царевна Алтынчач: впоследствии эта болгарская амазонка стала персонажем татарского фольклора. А рязанские и владимирские князья… правильно, блаженно проспали всё происшедшее, как будто их это и не касалось… После же форсирования Волги ордынское войско разделилось надвое: часть, во главе с Мункэ, ударила на половцев и погнала их на запад (до Венгрии) южными степями, без захода на Русь. Другая часть, с Батыем во главе, совершила малопонятный (на первый взгляд) манёвр и вышла на границы Рязанского княжества. То есть на Русь вышли не 30 тысяч воинов, а чуть ли не в два раза меньше. Напомним, на территории Руси – 8 «полугосударств» (с половцами – 9), и в каждом профессиональной рати – 50 тысяч (не считая ополченцев). То есть совокупно Русь могла бы выставить полмиллиона. Другое дело, что этого не произошло – по вышеописанным причинам, но даже одно, любое наугад взятое «полугосударство» В. Ян в своём известном романе из «патриотических» соображений приписал убийство Кюлькана русским. 272

313

располагало соотношением сил, подобным калкинскому – 4 русича и половца на одного воина Батыя. Конечно, боеспособность на Руси тогда была не очень высокая, а у Батыя – почти что «спецназ» (татары умели стрелять из лука с седла на 700 шагов; для справки – лучшие в Европе английские лучники пешими побивали расстояние на 200 шагов!), но всё же этот фактор был не столь катастрофичен, как может показаться. И ордынцев, в общем, время от времени били; и русичи буквально спустя 2-3 года одержали серьёзные победы (как увидим в следующей лекции). В общем, что-то тут явно не то … И – «на закуску»: известно, что, войдя в русские пределы, «батыевцы» не двигались компактной массой (что было бы логично – их и так мало!), но разделились на несколько совсем небольших отрядов (о численности которых говорит тот факт, что ими командовали военачальники в ранге «тысячников»!) и действовали, по сути, не как завоеватели, а как партизаны или диверсанты- рейнджеры! Тактика совершенно нелепая, если бы у Батыя было желание завоевать эту землю. Да и сам рейд на Русь выглядит непонятным: ведь Великий западный поход был затеян против половцев! Теперь посмотрим на проблему с другой стороны. Считается, что по всей Руси в результате нашествия Батыя были «огнь и разорение», называются умопомрачительные цифры жертв. А если присмотреться? Какие последствия имел набег Батыя (именно так охарактеризовал ситуацию Л. Гумилёв) для каждого из «полугосударств» Руси? Внимательный анализ приводит к ошеломляющим открытиям. Судите сами. а). Оба белорусских и Смоленское княжества вообще в 1237-1241 гг. не увидели ни одного татарина (и не знали, как говорится, что это такое); б). Господин Великий Новгород: пострадал один город Торжок (сожжён и вырезан273), но этот многострадальный город жгли и вырезали все во всех войнах и до, и после Батыя – по причине его специфического местоположения (город был новгородским «пригородом», выдвинутым далеко на юг, прямо в сердце владимирских владений; владимирские князья и громили Торжок с ужасающим постоянством на протяжении почти 300 лет!). Версия, что Батый не пошёл на Новгород из-за распутицы, не выдерживает критики: в книге В. Чивилихина «Память» сообщается, что в XIII в. в северном полушарии было повсеместное похолодание (прозванное климатологами «малым ледниковым периодом»), так что возможность идти по замёрзшим рекам для Батыя была, и если он этого не сделал, значит, на то была причина; в). Червоная Русь: только пограничные конфликты с Батыем (и ни одного прорыва войск последнего вглубь территории единственного тогда «русского королевства»: галицко-волынские пограничные крепости Холм и Кременец

273

Летопись о судьбе Торжка: «…иссече всех от мужьска пола и до женьска, иерейскыи чин и черноризьскыа, а всё изъобнажено и поругано, горькою смертью предаша душа своя господеви». 314

стали для батыевцев непреодолимой преградой)274. Кстати, кровавый штурм Киева войсками Батыя и был пограничным конфликтом с ГалицкоВолынской Русью, т. к. Киев в то время контролировался вооружёнными силами Червоной Руси. Между прочим, киевский воевода Дмитр, назначенный галицко-волынским князем Даниилом Романовичем, попал в плен к Батыю и… был им обласкан, получил высокую военную должность275. Запомним… г). Владимирская Русь: пострадало 14 городов276, в т. ч. один крупный – Владимир (а также Суздаль, второй «стольный град»277). Всего на Владимирщине было порядка 300 (!) городов (недаром же варяги называли Русь «Гардарикой», «страной городов»!), так что пострадало примерно 5% княжества.278 Все крупные города (Ростов, Тверь, Углич, Кострома, Ярославль, Переяславль-Залесский, Нижний Новгород) уцелели, а 90% войск княжества вообще не вступали в бой. О причинах этого странного явления – ниже. д). Рязанское княжество и «Русская земля» (в описываемое время это – в основном, Черниговщина): полный и беспощадный разгром – горело всё, что могло гореть, происходило страшнейшее избиение населения. Папский посол, итальянский монах Плано Карпини, проезжая позднее именно через эти земли, оставил леденящие душу воспоминания: «… пошли против Руссии и произвели великое избиение в земле Руссии, разрушили города и крепости и убили людей, осадили Киев, который был столицей Руссии, и после долгой осады они взяли его и убили жителей города279; отсюда, когда мы ехали через их землю, находили бесчисленные головы и кости мёртвых людей, лежавшие в поле; ибо этот город был большой и очень многолюдный, а теперь он сведён почти и на что280; едва существует там 200 домов». Все те ужасы, которые потом попали на страницы учебников, совершенно реально имели место исключительно в этих двух вышеуказанных княжествах. На Рязанщине

274

Кстати, это единственный за весь Великий Западный поход случай, когда воеводам Батыя не удалось овладеть обороняющимися твердынями! Похоже, дело всё-таки в боеспособности обороняющихся (и, похоже, с этим в других княжествах было не очень…). 275 Правда, если верить летописи, через два дня помер от ран… 276 Е. Стариков вообще полагает, что главный удар Батыева нашествия пришёлся как раз на города, по сути, брошенные на произвол судьбы местными князьями. 277 Современные исследования показали, что летописный рассказ о взятии и разорении Суздаля составлен из фрагментов, заимствованных летописцами из событий, происходивших…десятилетиями ранее (например, о разгроме Киева в 1203 году). 278 В числе сожжённых городов – Москва (пять дней оборонявшаяся под руководством воеводы Филиппа Нянки), и это обстоятельство сбивает с толку современного читателя: как же Москву сожгли! А на деле та Москва была маленьким захудалым поселением (её называли не иначе, как «вшивая»). 279 Раскопки на территории Киева подтвердили слова Карпини. 280 Карпини только не упомянул, что таковое печальное состояние Киева – результат не только Батыева нашествия, но и всех разгромов начала века. 315

и в «Русской земле» было разорено 35 городов, из которых 15 больше никогда не восстановились281… Вот ещё один пример терминологической путаницы: летописные слова «напали на Русь» означает: напали на Черниговщину и только на неё. Все остальные княжества тогда «Русской землёй» не считались… А эта формулировка – «Разорили Русскую землю»282 – попала во все источники и некритически была повторена столько раз, что стала восприниматься только в современном смысловом контексте, совершенно не отражающем истинные реалии XIII века. Вот к чему приводит забвение основного закона герменевтики… Получается, что в действиях Батыя наблюдается какая-то непонятная нам (пока!) избирательность. Нам необходимо её понять, ибо именно в ней коренятся все ответы на вопросы, связанные с загадками рейда на Русь. Для начала позвольте процитировать отрывок из книги А. Бушкова «Россия, которой не было»: «… Кочевникам совершенно несвойственно воевать зимой. Зато зима – излюбленное время военных походов русских. Испокон веков они отправлялись в поход, используя в качестве «торных дорог» замёрзшие реки – самый оптимальный способ ведения войны на территории, почти сплошь заросшей дремучими лесами … Все дошедшие до нас летописные сведения о военных кампаниях 1237-1238 гг. рисуют классический русский стиль этих битв – сражения происходят зимой, причём «монголы», которым вроде бы положено быть классическими степняками, с поразительным мастерством действуют в лесах (все курсивы принадлежат А. Бушкову – Д. С.)… Столь блестящая операция (речь идёт о «сече при Керженце», о которой ниже – Д.С.) никак не могла быть проведена обитателями степей, которым просто некогда, да и негде было научиться сражениям в чащобе». Мы почти приблизились к разгадке. А она – в сообщениях западноевропейских хронистов. Уже упоминавшийся итальянец Плано Карпини сообщает, что войска Батыя пополняются «наихудшими русскими», а француз епископ Матье Парижский со слов двух неких монахов информирует: у Батыя много «куманов и псевдохристиан» (так тогда в Европе величали православных). Про куманов (половцев) тоже запомним: значит, уже в ходе Великого западного похода, хотя бы часть половцев перешла на сторону Батыя! Но главное – что в рядах Батыева воинства зафиксированы русичи. Есть и другие свидетельства. Как известно, самое ожесточённое сопротивление Батыю оказал Козельск – маленький город в

281

Показательный момент: из 12 рязанских князей во время этих событий погибли 9. Владимиро-суздальские Рюриковичи понесли гораздо меньшие потери (двое ростовских и пятеро суздальских князей), а князья с Червоной, Чёрной, Белой Руси и из Смоленска никаких потерь не понесли. 282 И ещё штрих: Рязанщина после Батыева погрома восстановилась очень быстро, а «Русская земля» – нет: там запустение и депопуляция длились более века. Судя по всему, самый страшный разгром пришёлся именно на эти места. 316

Черниговском княжестве: ордынцам пришлось потратить полтора месяца283 на то, чтобы взять город (что с ним сделали, можно понять по преданию, согласно которому малолетний местный князь Василий утонул в крови). Зачем Батыю потребовалось тратить столько времени и сил на овладение этим городишкой, будет разговор особый, а пока отметим вот что: уроженец Козельска, великий русский учёный Н. Тимофеев-Ресовский вспоминал, что в городе до ХХ века (!) сохранилась традиция не отдавать своих девушек замуж в соседнее село Поганкино и не женить своих парней на девушках оттуда – потому, что в 1238 г. поганкинцы участвовали в козельских событиях на стороне Батыя. Думается, что сей факт не единичен. Вспомним: к моменту приход Батыя Русь была раздираема усобицами, которые действительно (и вполне реально) погрузили страну в «огонь и разорение». Поэтому нет ничего удивительного, что Батыево воинство просто включилось в уже идущую не первое десятилетие мясорубку на стороне конкретных участников Х против конкретных участников Y (кем были Х и Y, мы скажем чуть позднее). Вот почему татары столь дерзко двигались малыми группками – они были не одиноки, по сути являясь своего рода «спецназовским авангардом» более крупных соединений. Вот почему они перешли на «русский» стиль войны и быстро освоили «зимне-лесную» манеру воевать – у них были хорошие местные инструкторы. Вот почему они громили одних и не трогали других (в частности, Новгород и Смоленск, хотя добра для грабежа там было много больше, чем, скажем в Козельске!) – ордынцы просто знали, кто тут свой, а кто чужой. Нелишней для нас будет и следующая информация. Согласно документам XIII в., ордынцы делили встреченные города на “добрые” (они называли их тюркским словом “гобалык”) и “злые”: это деление шло от Ясы. Принцип был прост: если город идёт на переговоры и даёт то, что от него просят, он “добрый”; если сопротивляется, то “злой”. “Злым” город становился после первого выстрела и считался обречённым – вполне по знаменитым измаильским словам фельдмаршала А. Суворова: “24 часа – воля; первый мой выстрел – уже неволя; штурм – смерть!” Так вот небезынтересно знать, что именно просили (и получали) воины Батыя во всех “добрых” городах Руси (их было большинство): фураж для лошадей и стрелы (т. е. боеприпасы). И всё! Только то, что необходимо для непосредственных военных действий! Поэтому вопрос о том, почему кто-то согласился дать, а кто-то (как рязанцы или козельцы) предпочли вступить в смертный бой, будет понятен только в свете имевшего тогда место внутрирусского противостояния. (Как точно определил Д. Балашов, «зло коренилось не только и не столько в жестокости завоевателей; зло, как червоточина в яблоке, коренилось в самой Руси»).

283

Сейчас ряд исследователей (опираясь на волжско-болгарские хроники) выдвинули гипотезу, согласно которой в очередной раз летописи были некорректно прочитаны, и осада Козельска на деле продлилась раза в четыре меньше… 317

Может сложиться впечатление, что те русские, которые сражались под знамёнами Батыя или инструктировали его, действительно были «наихудшими» и предавали свою родину, но это не совсем так. Вспомним: на Руси уже 100 (!) лет идет, по сути, гражданская война, в которой стало системой (у всех враждующих сторон!) использовать в качестве ударной силы противостояния степняков – неважно каких. Поэтому Батыево воинство, включившееся самым активным образом во внутрирусскую резню, хотя бы первоначально не вызвало у очень многих ощущение вторжения чужеродной силы (понимание того, что лидерство в событиях перешло к новым участникам «большой игры», пришло позднее). И уж момента «национальной измены» тогда вообще никто в сотрудничестве с Батыем (и даже с Чингизидами) не усматривал – во-первых, потому, что Русь была раздроблена до самой предельной стадии, до которой можно себе представить этот процесс (соответственно, родину понимали тогда практически все лишь как «малую родину»); во-вторых, потому, что сама идея нации (и, следовательно, «национальной измены»), сформулируется в России (и в Европе) не ранее XVII-XVIII вв. Я уже не говорю о том, что феодальная (и шире – средневековая) мораль позволяет служилому сословию менять «сеньора» – на определённых условиях и по устоявшемуся ритуалу – вне зависимости от его этнической принадлежности. Летописный пример боярина Ольстина Олексича, в 1184 г. служившего Кончаку, а в 1185 г. шедшему на него в поход под знамёнами Игоря (и никто это не счёл предосудительным), говорит сам за себя. Особенно заметно русское присутствие у Батыя во время европейского отрезка Великого западного похода (1241-1242 гг.). В эти годы Европу п прежнему раздирала борьба гвельфов и гибеллинов, а германский император Фридрих II.Гогенштауфен, циник и любитель кощунств (заявивший, что «на свете были три обманщика: Моисей, Христос и Магомет»), был заклятым врагом папы: последний отлучил Фридриха от церкви, а император принялся захватывать гвельфские города в Италии. Так вот, вторжение Батыя в Европу прошло по чётко определённой схеме: хан громит только гвельфские (т. е. пропапские) земли и страны. Польша, Венгрия, Чехия, Словакия и Хорватия – всё страны с «гвельфскими» симпатиями (поляки и венгры к тому же убили Батыевых послов) – были разгромлены так, как ни одна из областей, куда ступала нога Чингизидов (в Венгрии были сожжены все крупные города). Паника охватила всю Европу, вплоть до Англии; папа готовился к эвакуации из Рима. А гибеллинская Германия (равнинная страна, беззащитная перед конным набегом!)… никакой паники не испытывала! А зачем паниковать, когда Фридрих II в открытую переписывался с Батыем (согласно упорно циркулировавшим тогда слухам, а также итальянским хроникам XIII в., Батый даже отправил в Германию посольство с щедрыми дарами). При этом страны, которые подверглись разгрому, в плане добычи много беднее, нежели Германия; завоевать их Батый явно не собирался (тем более что и сопротивление там, особенно в Хорватии и Чехии, было яростным – авангард Батыя был разбит чешским королём Вацлавом I); а общее направление 318

Батыева наступления было юго-западным – к Адриатике (через неудобное для конницы горные районы). Направление похоже, несомненно на Рим: (татары прошли сотни километров по берегу Адриатики от Дубровника до Котора, так что папа не зря готовился к бегству!). Откуда степняку Батыю так хорошо разбираться в европейских политических дрязгах? А вот откуда: у него были русские информаторы. На Руси (в частности, в Залесье) уже давно определились в прогибеллинских симпатиях (Всеволод Большое Гнездо был другом Фридриха Барбароссы), поэтому участие в антипапском походе для них естественно (тем более, что совсем недавно крестоносцы разгромили Константинополь: с этой минуты на папу в православном мире смотрят только как на врага). Косвенных свидетельств тому – легион: во время похода в Венгрию агенты Батыя распространяли среди венгерского населения дезинформирующие грамоты от имени короля Венгрии Бела IV (сделать это могли только русичи, со времён Мономаха, контактировавшие с Венгрией); в решающей битве под Легницей (Польша) некие лазутчики Батыя внедрились в польские ряды и посеяли там панику (за «своих» поляки могли принять только славян, но никак не ордынцев); в польском городе Сандомире батыевцы устроили жуткую резню католическому духовенству (веротерпимые ордынцы так нигде и никогда не поступали, а вот русичи считали «папёжников» нехристями); наконец, все изображения «татар» на европейских миниатюрах или рисунках того времени демонстрируют нам типичных славян (например, изображение «татарина» на могиле павшего под Легницей герцога Генриха Силезского Набожного во Вроцлаве). В общем, «русских следов» у Батыя предостаточно. И тут самое время поставить вопрос: кого именно поддержал на Руси Батый? Ответ однозначен: владимирских Мономашичей, вернее, одного из них – Ярослава Всеволодовича284. Напомним, что маршрут действий Батыя на Руси и окрест неё (удары по Волжской Болгарии и землям мордвы, разгром Рязани, Киева и Чернигова, а затем – поход на Галич) полностью совпадают с маршрутами военных акций Всеволода Большое Гнездо. Более того: создаётся впечатление, что Батый стремился уничтожить всех представителей рода Ольговичей, врагов Мономашичей (а Ольговичи княжили как раз на Рязани и Черниговщине). Вот зачем понадобился Батыю Козельск – там сидел Ольгович. Вот почему с особой жестокостью ордынцы разоряли земли Рязани и Чернигова. И вот почему они не тронули Новгород, Смоленск и практически всё Залесье: зачем разорять земли союзника? 284

Целый ряд авторов (например, Е. Стариков и С. Кравченко) напрямую обвиняют Рюриковичей в том, что они не выполнили своих прямых обязанностей правителей и защитников страны и ради своекорыстных выгод бросили страну на растерзание. В первую очередь это, разумеется, относится к Мономашичам (хотя и не только: повествующая о судьбе Козельска летопись прямо констатирует, что на седьмой день осады конные дружинники – то есть профессионалы, княжьи люди – на конях прорвались из осаждённого города и ушли, бросив горожан на произвол судьбы)… Впрочем, памятуя жестокую характеристику древнерусского социума, данную Р. Пайпсом и приведённую в 8-й главе, нас этот момент уже не должен удивлять. 319

Напомним: Рязань (как всегда) первая приняла удар. «С Батыем рязанская земля дралась отчаянно плохо» (Д. Балашов); князья рязанские и пронские, вечно враждовавшие, и тут не договорились и в результате были разбиты в одиночку, а сама Рязань, выжженная ещё Всеволодом, была не способна к сопротивлению. Мы привычно судим о рязанских событиях по известной «Повести о Евпатии Коловрате», забывая, что, во-первых, она написана почти через сто лет после 1238 г., во-вторых, это не летопись, а идеологизированно-патриотическое сочинение (отражающее политические реалии Рязани XIV в.!), в третьих, там очень сильна фольклорная струя285. Убиение Коловрата с помощью ордынских камнемётов (!) – сцена абсолютно неправдоподобная, и А. Бушков в книге «Россия, которой не было» посвятил этому немало ядовитых строк, забывая, что это – типичный образчик эпического фольклора, когда «былинный» герой просто не может умереть обычной смертью – это противоречит законам жанра. Поэтому его можно убить только каким-нибудь сверхъестественным способом (типа «ахиллесовой пяты»): этот мотив имеется чуть ли не во всех эпосах мира (последняя обстоятельство вообще заставляет сомневаться, были ли исторические прототипы у Евпатия Коловрата – хотя и такое не исключено). Реально же выиграл от Батыева набега только Ярослав, и выиграл фантастически, как никто и никогда за всю историю Рюриковичей. До 1238 г. он – мелкий удельный владетель, после 1238 г. он – единственный Рюрикович, чьи дети имеют право быть великими князьями на Руси (и от него пойдёт весь последующий род великих князей и царей Московских). Фантастическая карьера, и сделал её князю Батый. Правда, для этого пришлось убрать законного великого князя – Юрия Всеволодовича286, который в 1238 г. повёл себя столь же бездарно, как ранее и на Липице: бросил Владимир (а в нём свою семью), не разрешил городу вступить в переговоры с ханом и не обеспечил его оборону (результат – Владимир взят и все, кто в нём – убиты), подставил таким же образом ещё несколько городов под разгром (в том числе – Суздаль, свою вторую столицу) и, наконец, 4 марта 1238 г. встал лагерем на реке Сить, не выставив часовых (!): в результате маленький ордынский отряд под командованием тысячника Бурундая внезапно атаковал лагерь Юрия и порубил всех, в том числе и самого незадачливого князя287 (т. н. битва на Сити, или «сеча при Керженце» 285

Классический пример: хрестоматийная сцена самоубийства рязанской княгини Евпраксии (по преданию, бросившейся с башни с ребёнком в руках) есть стопроцентная цитата со сцены совершенно аналогичной смерти в Биляре волжско-болгарской царевны Фатимы, жены Алтынбека (и тоже – во время Батыева нашествия!). Налицо типичный «бродячий» фольклорный сюжет. 286 Братоубийством в княжеской среде той Руси никого не удивишь… 287 Есть версия, что Юрия убили собственные обезумевшие воины во время паники (так утверждает, к примеру, британский славист из Оксфорда Дж. Феннел). А в уже упоминавшейся «Летописи Гази Бараджа» сообщается, будто бы Юрия на Сити разгромили и убили вообще не батыевцы, а… волжские болгары и 4 000 русских воинов из Нижнего Новгорода и Ростова Великого, перешедших к Батыю. Если вспомним, что оба 320

на деле, по словам Д. Балашова, «избиение беглецов»). Воистину, как говорили римляне, «qui Deus perdere vult» (Когда Бог наказует, он отнимает разум). Ну, а Ярослав? Он, обладая многократно большим, нежели у Юрия, войском, не вмешался в драку (и тем спас богатые волжские города): более того – в это же время воевал с Черниговом, а затем прибыл в разорённый Владимир и … «начинает распоряжаться оставшимися без хозяина уделами: брату Ивану даёт Стародуб, Святославу – Суздаль, внучатому племяннику Василию – Ярославль. Сам, понятно, садится на княжеском столе …Как хотите, но это поведение человека, который делит добычу!» (слова А. Бушкова). Опять-таки, как в Древнем Риме: Es fecit qui prodest (сделал тот, кому выгодно). Выгодно было Ярославу, поскольку после Батыева нашествия он стал фактическим хозяином Залесья и сокрушил (причём чужими руками) всех своих недругов и соперников – сокрушил так, что они уже никогда не поднялись. И кровавый бардак на Руси вмиг прекратился…Таких совпадений не бывает: ясно, что Ярослав и Батый заранее договорились (когда и где – пока не ясно); во всяком случае, с того момента, когда Батый вместо того, чтобы вместе с Мункэ гоняться за половцами, повернул на Рязань, он действовал по строго определённому плану. Это относится и его европейскому походу, где тоже явственно прослеживаются именно русские движущие силы и интересы. V. Возникает вопрос: а самому Батыю это зачем? Ответ на этот вопрос и составит последний раздел нашей лекции. В разгар европейской кампании пришло известие о смерти официального наследника Чингиса, хана Угедэя (добряка и пьяницы). Это сразу резко изменило всю обстановку и положило конец войне: надо было спешить на курултай для выборов нового хана. Для Батыя эта перемена была грозной: его двоюродные братья Гуюк и Бури откровенно ненавидели его и не скрывали желания с ним расправиться (теперь это могло быть реальностью!). Кроме того, в Европе также произошли серьёзные перемены: гвельфы и гибеллины пошли на мировую, и для Руси это ничем хорошим не светило (первые же последствия – поход Тевтонского ордена на Новгород, о чём – в следующей лекции). Наконец, большинство воинов у Батыя – не свои, а «данные на прокат» по условиям курултая 1235 г., и их надо отпустить домой – что он и делает (похоже, даже стремится поскорее избавиться от них: видимо, их лояльность была под вопросом, они же были из отрядов Гуюка и Бури!). Когда эти воины уходят, у Батыя остаётся всего… 4 тысячи бойцов.

перечисленных города были «добрыми» (т. е., проявили лояльность к хану), данная версия уже не воспринимается как что-то из ряда вон выходящее… 321

Остановимся и зададим вопрос: можно ли четырьмя тысячами воинов навязать «иго» в 6-миллионной стране? Ответ очевиден. Так «был ли мальчик? Может, мальчика-то и не было?»… Далее. Батый и не собирается возвращаться на восток. Он останавливается на Волге и… строит там свою новую столицу, Сарай-Бату (буквально «дворец Батыя»), близ города Хасторокань (Астрахань). Впоследствии его брат Берке построит новую, окончательную столицу Сарай-Берке («дворец Берке») на месте современного Волгограда (русские называли его просто «Сарай»)… Забегая вперёд, отметим: ханом на востоке станет враг Батыя Гуюк, но впоследствии, после долгой и жестокой борьбы он погибнет и ханом провозгласят дружественного Батыю Мункэ (и Батый приложит ко всему этому руку). Ясно же одно: Батый с самого начала делал ставку не на азиатское наследие Чингиса, а на совершенно новое государственное образование на западе, которое впоследствии назовут Золотой Ордой (кстати, и его отец Джучи хотел того же – за то, видать, его и убили). Таким образом, складывается следующая ситуация. Если большинство чингизидов будет бороться за владения в восточной части степи и за власть в старой столице Каракорум288, то Батый ведёт себя как форменный сепаратист – откалывается от клана, создаёт «под себя» собственные государственные структуры. И главное: делает это на местной этнической основе. Выходцев с востока («монголов») у него – кот наплакал; они в лучшем случае могут стать основой элиты (как варяги в Киевской Руси), но реальный «наполнитель» его формирующейся державы – местные тюрки (в т. ч. вчерашние враги – половцы и волжские болгары289), а также русичи. Вот почему Батый поддерживает Ярослава (скорее всего, с ним просто договорились как с наиболее сговорчивым кандидатом): хану для своих целей нужно не самоистребляющая себя и истекающая кровью, а спокойная, мирная и сильная Русь («поддержи сильного, и он поддержит тебя» – это из Ясы Чингиса). А русские мечи и деньги Батыю и его потомкам ещё ой как понадобятся – с остальными Чингизидами отношения стремительно портятся (по тому же принципу, что и у Рюриковичей!), а форма отставки в степи одна – ножом по горлу. Так у Батыя и Ярослава возникает пересечение интересов, которое ляжет в основу уникального исторического феномена – симбиоза Залесской Руси и Золотой Орды (ошибочно трактуемого как «иго»). Что же представляло из себя это государство – Золотая Орда (или просто «Орда», как звали его на Руси)? Прежде всего, это оседлая страна с развитой городской культурой. Г. Фёдоров-Давыдов отмечает: «Пышно распустилась 288

Обычно Каракорумом называют монгольскую храмовую постройку, выдающийся архитектурный памятник в Монголии. Но построен он был явно не ранее XVII в. (именно тогда, после принятия Монголией ламаистического буддизма как официоза, и началось в Монголии монументальное строительство). Каракорум же XIII в. лежал где-то у гор (на испанских картах XIV в. г. «Карахора» помещался в … Восточном Казахстане!). Кроме того Каракорум – тюркское слово (по-монгольски надо – Хара-Хорин), и это обстоятельство снова заставляет усомниться, с монголами ли мы всё же имеем дело? … 322

совершенно чуждая помадам (кочевникам – Д. С.) яркая урбанистическая восточная средневековая культура… Золотоордынские города населяли и половцы, и болгары (волжские – Д. С.), и русские, и выходцы из Средней Азии, Кавказа, Крыма». Французский монах Гийом Рубрук, посланный к Батыю королём Франции Людовиком IX Святым в 1253 году, отмечает, что в столице хана 12 храмов различных религий (веротерпимость в действии), в т. ч. русская церковь. У Плано Карпини есть такое описание ставки Батыя: «Батый живёт великолепно, у него привратники и всякие чиновники, как у императора, и сидит он на высоком месте, как будто на престоле. В собрании не пьют иначе, как при звуке песен или струнных инструментов… Престол и золотую печать для хана изготовил золотых дел мастер Козьма». В общем, никаких юрт и баранов, нормальная столица. И постоянное присутствие русичей. «Ордынские» города – это, конечно, прежде всего, города Волжской Болгарии: Булгар, Биляр, Джукетау, Нухрат, Чаллы, Казань, Эски-Казань, а также Хасторокань (Хаджи-Тархан) – столица исламизированных хазар. Но возникли и собственно ордынские центры урбанизации: Орнач, Бездеж. Среди их населения – «преобладание среднеазиатских и кавказских черт и при общем господстве тюркского языка и этноса» (Г. Фёдоров-Давыдов). То есть Орда – это государство прежде всего тюркское: монгольский элемент практически не ощутим290. Основой же являются половцы: по словам арабского историка Эломари, «в древности это государство было страной кыпчаков, но когда им завладели татары, то кыпчаки сделались их подданными. Потом… татары смешались и породнились с ними, и все они точно стали кыпчаками, как будто одного рода с ним291». Таким образом, именно в рамках Золотой Орды, на половецкой основе, и сложился современный татарский народ, с характерной для него субэтнической дробностью: последнее – от прочих этнических подоснов (волжскоболгарская – у казанских татар, угорская – у мишарей, хазарская – у астраханских татар и т. д.). А если учесть, что половцы (т. е., непосредственные предки нынешних татар) жили от Венгрии до Манчжурии и что Чингизиды никогда не рвали между собой связей при любых политических раскладках (подобно Рюриковичам), если вспомнить, что в эти же годы структурируется Белая (в Казахстане) и Синяя (в Сибири) Орды, нетрудно увидеть – именно эти взаимосвязанные между собой “Орды” и есть прообраз будущего евразийского геополитического положения России. Иначе говоря, сегодняшняя Россия есть во многом исторический наследник 290

Монголоиды в Орде были – это отмечено в летописях применительно к калкинским событиям: русичей поразил внешний вид воинов Джэбэ и Субэдэя. Но монголоиды – не обязательно монголы: достаточно вспомнить, что древние тюрки («тюркюты», как у Гумилёва) были резко выраженными монголоидами – как и современные тюркские народы Сибири (хакасы, шорцы, телеуты, тувинцы, якуты). 291 В высшей степени характерно, что Н. Карамзин в своём всемирно известном труде именует Золотую Орду «царством Капчакским» (т. е., половецким). 323

Золотой Орды. (Кстати: Золотой Орду звали только на Руси – возможно, по аналогии с “Золотой Русью”). Каковы были у Руси отношения с Ордой и что на Руси думали об Орде? Этот вопрос не так прост, как может показаться: ведь единой Руси не было, а были всё те же 8 «полугосударств», и этот вопрос в каждом из них решали по-разному. В западных княжествах этот вопрос был обсуждаем в нейтральных тонах, т. к. они вообще с Ордой не общались (в последующих лекциях будет показано, что именно в это время они начали входить в сферу влияния Литвы). О реакции на происходящее в Червоной Руси – в следующей лекции. В «Русской земле» и на Рязани, естественно, Орду не любили, а в Рязани и беспрестанно воевали с ней – все 240 лет ордынского присутствия (240, а не 300, как обычно пишут – с 1240 по 1480 гг.). Остаются Смоленск, Новгород и Залесье, т. е., будущая Россия. Как обстояли дела здесь? Прежде всего, изумительный факт. В Залесье Батыя моментально прозвали «добрый царь Батыга Джучиевич». Насчёт «царя» требуется пояснение: «царём» на Руси называли византийского императора, своих «царей» у русичей пока не было. Имперского владыку надлежало уважать, но не более того: непосредственного подчинения ему не было (так что это относится и к «царю Батыге»). Поскольку в описываемое время место византийского императора в сознании русичей оказалось как бы вакантным (как помним, Империя в 1204 г. пала), то Батый без труда занял это место. А вот «добрый» – это уже характеристика, говорящая за то, что рассказы о зверствах ордынцев, мягко говоря, преувеличены. (Л. Гумилёв считал, что жертв событий 1238 г. было меньше, чем в результате Липицкой битвы, т. е. менее 10 тысяч человек). Скорее всего, так и было, поскольку в 1242 г. Александр Невский спокойно набрал приличную рать для войны с тевтонцами не где-нибудь, а в Переяславле – городе, через окрестности которого только что прошли тюмэны Батыя!292 Да и археологические раскопки в тех местах показали: в наличии много следов пожарищ и почти нет костей – следовательно, население укрылось в лесах и потом вернулось, чтобы всё восстанавливать (это обычная практика в ходе всех междоусобных войн на Руси). Так что на счёт “доброго Батыя” наши предки, похоже, не покривили душой. (Подчёркиваю особо: всё это не относится к Рязани и киево-черниговским землям: там при раскопках скелетов, причём и европоидных и монголоидных, нашли с избытком!). И ещё одно, важное обстоятельство. Сравнение Батыя с византийским “царём” (и тем более признание его таковым) наводит на мысль, что Батый мог быть христианином – иначе трудно представить его на месте православного “царя”. Про самого Батыя таких сведений нет (официально он придерживался традиционного для Чингизидов поклонения “вечному небу”, хотя и мог быть тайным сторонником христианства), но вот его сын Сартак – 292

Кстати, С. Эйзенштейн «проговорился» об этом в своём культовом фильме Александр Невский». 324

стопроцентный христианин-несторианин; об этом мы скажем два слова немного погодя. Во всяком случае, похоже, симпатии и благосклонность Батыя к христианам была столь заметной и демонстративной, что на Руси домыслили это уже по-своему (в противном случае идентификация статуса ордынского хана со статусом ромейского императора была бы невозможной). Теперь об «иге». Предлагаю факты для сравнения: в Болгарии, Сербии и Македонии любят вспоминать о «турецком иге». Так вот, в Болгарии и Сербии турки ликвидировали местную государственность, вырезали или ассимилировали местный нобилитет, ввели собственную администрацию и юрисдикцию, произвели земельный передел (в свою пользу, разумеется), расквартировали собственные войска (и поощряли колонизацию этих славянских стран мусульманскими народами293), постоянно стремились исламизировать местное население (в Болгарии и Македонии это им частично удалось), подвергали дискриминации православные церкви, включили завоёванные земли в общеосманскую систему налогообложения… Точно та же картина – и в Англии, после нормандского завоевания 1066 г. (в частности, новые власти полностью извели старую англосаксонскую знать и поделили их земли). А что же мы видим на Руси «при татарах»? Князья как были, так и остались – Рюриковичи; юридическая база как была, так и осталась – «Русская Правда» (в Мономаховой редакции); церковь как была, так и осталась – православная (и Орда дала русской церкви такие привилегии, которых она не будет иметь ни разу за всю российскую историю!); никакой оккупации нет, татарской колонизации (по турецкому типу) тоже, религиозного прозелитизма со стороны Орды никогда на Руси не было, с земельной собственностью – никаких манипуляций, налогообложение в Орде и на Руси – разное… «Да и как татарское влияние на русскую жизнь могло быть значительно, – вопрошает С. Платонов – если… татары не остались жить в русских областях, богатых неудобными для них лесами, а отошли на юг, в открытые степи?» (от себя добавлю – у ордынцев на начальном этапе той эпохи и не было желания к переселению!). Тогда где тут иго??? Или надо «обозвать» сей исторический феномен как-то иначе294… Система взаимоотношений Орды и Залесья (а также Новгорода и Смоленска) выглядела так. Хан и великий князь были союзниками по схеме 293

Именно тогда албанский этнический элемент стал преобладающим в Косово. Кстати – на чём в своё время заострял внимание Достоевский – после окончания «ордынского» периода русские совершенно не мстили татарам. Фёдор Михайлович сей факт трактовал как проявление особой доброты и христианского всепрощения русского народа (сомневаюсь в преобладании в России этих прекрасных качеств – особенно в свете того, что произойдёт в нашем Отечестве в ХХ веке!); на мой же взгляд причина гораздо проще – мстить было особо не за что. Напомним, что в христианских балканских странах, переживших турецкое иго – в Болгарии, Сербии, Македонии, Греции – туркам и иным мусульманским народам Балкан (албанцам, бошнякам, помакам, чакам) мстили долго и вызывающе свирепо; эта месть продлилась весь ХХ век и до сих пор время от времени взрывается пароксизмами кровавого противостояния (как, например, на наших глазах в Боснии и Косово). 294

325

«старший» – «младший»: владимирские князья с подачи Ярослава295 сознательно пошли на некоторые сокращения суверенитета в обмен на поддержку (и таковую они получали все 240 лет). Орда брала на себя функции «министерства обороны»: татарская конница регулярно выступала на защиту внешних рубежей Руси (и делала это весьма эффектно – все 240 лет, за небольшими исключениями, русские рубежи на западе и юге были надёжно прикрыты). Естественно, это делалось не безвозмездно: в средние века, как помним, вообще главенствовал принцип «Non offizio con benefizio» («не служу без вознаграждения»). За свои услуги Орда получала знаменитую дань (этот институт чаще всего и вспоминают, говоря об иге). Нелишне сообщить о размерах дани. По законам Ясы, налог не мог быть больше 20% с прибыли; Елюй Чуцай, однако, добился, чтобы с земледельцев взымали не более 15% – вдруг у них неурожай (схитрил премьер-министр, явно поблажку землякам-земледельцам сделал – кочевники-то не меньше, а больше земледельцев зависят от природы!). Так вот, на Руси никогда не взымали и 15%. Максимум 12-13%: это в денежном измерении тех лет – одна копейка в год с дома. (Сравните с нынешними налогами и сделайте далеко идущие выводы!). Ясно, что такая дань не могла быть тяжёлой для населения. Орда также пользовалась русской военной силой, причём двояким способом: либо вербовкой наёмников в свои ряды и даже в ряды других государств Чингизидов (у хана Хубилая в Китае был настоящий русский экспедиционный корпус!), либо приглашая князей вместе с дружинами принять участие в той или иной военной акции – за счёт хана, разумеется. Так что «хозрасчёт» был обоюдным. Надо отдельно сказать и о знаменитом институте баскаков. Вопреки всем литературным штампам, баскаки – это послы (само слово «баскак» так и переводится), и уже этот факт напрочь отметает версию об «иге» – послов в завоёванные страны не назначают296. Именно баскачество свидетельствует о самостоятельности Руси: другое дело, что баскаки были ещё и легальными соглядатаями хана, сообщали ему об обстановке в том или ином городе (они были почти во всех городах, исключая Новгород – в этот буйный вольный город никто не рисковал соваться). Но… Дело в том, что баскаки, наряду с дипломатической и шпионской, весьма активно занимались ещё и «рыночной» практикой – активно подторговывали «дефицитом» (экзотическими и дорогостоящими товарами с Востока). Терять такой источник дохода никому не хотелось, и поэтому баскаки были кровно заинтересованы в стабильности в княжествах: любая война срывала торговлю. Князья на этом умело играли, и коррупция среди баскаков процветала вовсю. Так что ещё неизвестно, кто от кого больше зависел –

295

Сам себя поправлю: даже не Ярослава, а следующего поколения князей – поскольку при Ярославе (как будет показано ниже) Батый вообще не занимался русскими делами. 296 В подвассальные – назначают (как СССР в страны Варшавского Договора). Но в любом случае русские княжества были де-юре самостоятельными и независимыми. 326

баскаки или князья. (В Москве место, где находился двор баскака, сейчас называется Ордынкой, и там сейчас находится Третьяковская галерея). Кто действительно ощущал некое «иго», так это князья. Во-первых, дань собирали они сами (вся прочая информация – фольклор) и зачастую это ставило их в трудное положение: не соберёшь дань – могут быть неприятности. А во-вторых, начиная с Батыя был заведён порядок, чрезвычайно полезный для Руси (т. к. из-за него резко снизилось количество междоусобиц) и чрезвычайно болезненный для князей. Все спорные вопросы передачи власти и наследия власти – то, из-за чего как раз и лилась кровь – теперь решались арбитражем у хана. То есть князьям теперь надо было каждый раз не хвататься за оружие, а ехать в Сарай и доказывать свои права (вот уж иго так иго!). Этот арбитраж был не всегда «академическим» – как увидим, иногда всё заканчивалось плачевно, и князья вполне реально ощущали некоторую дискриминацию по сравнению с «золотыми» деньками раздробленности. Но, повторяю, для страны это было несомненное благо. Естественно, выигрывал такие споры тот, у кого «блат» при ханском дворе – вот и ещё один повод для коррупции! Всем князьям в Орде выдавали специальный «паспорт», удостоверяющий его права – ярлык (слово, по некоторым данным, происходящее из германских языков: немецкое «jahrlich” – “ежегодный”, в Швеции существовал титул “Ярл”. Это говорит за то, что на Русь оно пришло от варягов, а татары заимствовали его уже у славян). Ярлыки могли быть также и аналогом верительной грамоты: такие ярлыки Батый рассылал римскому папе, королям, Фридриху II… Но в основном ярлык был на Руси документом, удостоверяющим право на сбор дани (что впоследствии дало возможность даже его купли-продажи, как увидим). И ещё один интересный аспект проблемы. Как мы уже говорили, Орда была веротерпимой, и очень большой процент ордынцев составляли христиане несторианского толка. В результате Орда невольно оказала Руси ещё одну услугу – сделала её полностью христианской. Во-первых, потому, что в новых исторических условиях резко возросла роль православной церкви как единственного общерусского института (между прочим, ханы, как уже говорилось, дали русской церкви огромные привилегии и полностью освободили её от уплаты дани: существовал специальный закон Батыя о смертной казни любого, кто покусится на церковное имущество, земли и права297). Во-вторых, язычники, почувствовав себя в быстро христианизирующийся Руси неуютно, охотно воспользовались возможностью стать наёмниками в веротерпимой Орде и в течение нескольких десятилетий в результате массированной эмиграции язычество (хотя бы городское) к концу XV в. радикально угасло. А на Русь из Орды шёл встречный поток – христианский. При первом хане-мусульманине Берке 297

Вновь слово Карамзину: «Одним из достопамятных следствий татарского нашествия было ещё возвышение нашего духовенства, размножение монахов и церковных имений… Владения церковные, свободные от налогов ордынских и княжеских, благоденствовали». 327

(начавшем репрессии против несториан) и особенно после 1314 г., когда был принят ислам в качестве официальной религии Орды, тамошние христиане просто хлынули на Русь. «Кто прибежал зимой, получал соболью шубу, а кто летом – княжий двор»298, свидетельствует летописец, и не удивительно: Русь таким образом даром получала непревзойдённых воинов и «военспецов» и, таким образом сильнела. Последствия этой эмиграции таковы: 45% русского дворянства имело ордынское происхождение, и среди них Аксаковы, Алябьевы, Аракчеевы, Арсеньевы, Ахматовы, Бабичевы, Балашовы, Барановы, Батурины, Бекетовы, Беклемишевы, Бердяевы, Бибиковы, Бильбасовы, Бичурины, Булгаковы, Боборыкины, Бурцевы, Бунины, Буторины, Бутурлины, Гаршины, Годуновы, Горчаковы, Державины, Достоевские, Епанчины, Давыдовы, Измайловы, Кантемировы, Карамзины, Касимовы, Киреевские, Корсаковы, Кочубеи, Кропоткины, Куракины, Курбатовы, Милюковы, Мичурины, Мусоргские, Рахманиновы, Рахмановы, Сабуровы,, Салтыковы, Таганцевы, Талызины, Танеевы, Татищевы, Тимашевы, Токмаковы, Тимирязевы, Третьяковы, Тургеневы, Турчаниновы, Тютчевы, Уваровы, Урусовы, Ушаковы, Ханыковы, Чаадаевы, Чанышевы, Черкасские, Черкизовские, Шаховские, Шахматовы, Шихматовы, Ширинские, Шишковы, Шереметьевы, Юсуповы, Яновские (из них – Гоголь) и т. д., и т. п. Не будет преувеличением сказать: уникальный полиэтнический характер российского дворянства был заложен именно тогда (да и кодекс дворянской чести явственно восходит к Ясе!). Теперь вы понимаете почему несторианство как конфессия тихо угасло? Оно просто влилось в русское православие, и никто не захотел вспоминать о распрях VI века … Вообще отношения Руси и Орды можно назвать уникальными – в плане того, что это был настоящий симбиоз. Шла миграция населения: татары (начиная с XIV века) целыми «ордами» охотно селились на Руси (так появилось несколько новых групп татарского народа – например, касимовские татары, тептяри и нагайбаки299), а русичи, в свою очередь, эффектно «колонизовали» ордынские земли: памятником такой колонизации является современный чисто русский город Тула (первоначально «Тайдула», летняя ставка ханши Тайдулы). Властная элита обоих государств смешивалась посредством брачной дипломатии – и в Сарае появлялись «ордынские бояре», а на Руси боярские думы наполнялись вчерашними 298

Сохранился даже исторический анекдот (вполне реальная история!). Александр I спрашивает графа С. Уварова (будущего министра просвещения, автора известной триады «самодержавие, православие, народность»): «Граф, правда, что ваши предки были из Золотой Орды?» – «Правда, Ваше Величество». – «А почему же вы тогда не князь?» – «А я зимний». 299 Причём переселялись не как захватчики или колонизаторы, представляющие метрополию в завоёванной стране (как турки и иные мусульмане в Османской империи), но как колонисты на пустующие земли, отождествляющие себя уже единственно и исключительно с теми русскими государствами, на земли которых они поселялись. Все вышеперечисленные группы переселившихся в Московское государство татар считали себя жителями и подданными не Золотой Орды, но только Московии (и служили ей верой и правдой). 328

мурзами. Даже среди русских святых есть Чингизиды – «царевич» Пётр Ордынский, а также св. Пафнутий, основатель Боровского монастыря. В Сарае имелся православный Сарский епископ (с правом заседаний в ханском совете!) «Особые отношения», как увидим впоследствии, связывали и великих князей с ханами… Шёл грандиозный культурный обмен: обе стороны жадно впитывали всё новое друг у друга. В русском языке огромный пласт «тюркизмов», множество обоюдных заимствований пронизывает все стороны жизни русских и татар – нумизматику, геральдику, почтовое дело, таможню, пограничные порядки. В военном деле русичи переняли у ордынцев всё – построение войск, вооружение, тактику. Я не случайно выше вспоминал измаильский ультиматум А. Суворова: многие места его «Науки побеждать» (в т. ч. знаменитое «сам погибай, а товарища выручай») есть просто цитаты из «Ясы»… В общем, говоря словами А. Бушкова, «такое переплетение имён и событий, что просто …перестаёшь понимать, где кончаются русские и начинаются татары». Между прочим, не только татарский, но и современный русский народ сложился именно в этот исторический период – на базе смешения славянских, угро-финских и тюркских элементов. Позвольте, а как же набеги? – спросит возмущённый читатель. Отвечаю: они были. Но… их всегда провоцировали и организовывали сами русские князья (об этом прямо и без обиняков писал С. Платонов)300. Как это конкретно происходило и кто зачинатель такой практики – об этом будет наш разговор в следующей лекции (слабонервных заранее прошу удалиться!). А как же всеобщий упадок ремёсел, искусства и прочих форм художественной практики в XIII в.? – предвижу и такой вопрос. Да, и это было (об этом – в частности, об утере навыков многих форм прикладного искусства – упоминал Г. Вернадский). Но это было результатом не только и не столько самого Батыева нашествия (хотя оно сыграло свою роль в связи с разгромом традиционных центров – Киева, Чернигова, Владимира и Суздаля), сколько всего кровавого периода первой трети XIII в., которую увенчал Великий западный поход. Так что списывать всё на Батыя здесь неправомочно. Тем более, что уже в XIV в. начинается новый взлёт художественной культуры. Это не значит, что такой союз не нёс в себе негативных (в первую очередь – культурологических) последствий. Под влиянием Орды в городах свёртывались остатки демократических институтов (в частности, вече), ужесточалась пенитенциарная практика, князья всё более увлекались самодержавными ухватками (Г.Вернадский справедливо полагал, что позднейшее московское самодержавие – наследие традиции Орды). Об этом же – у Р. Пайпса: «Оно (иго – Д. С.) усугубляло изоляцию князей от населения, к, которой они и так склонялись в силу механики удельного строя, оно мешало им осознать свою политическую ответственность и 300

Только с 1275 по 1300 гг. и только на Владимирщину было 15 ордынских вторжений – и все они были организованы и приведены владимирскими Рюриковичами. 329

побуждало их еще более рьяно употреблять силу для умножения своих личных богатств. Оно также приучало их к мысли, что власть по своей природе беззаконна. Князю, столкнувшемуся с народным недовольством, чтобы добиться повиновения, стоило только пригрозить позвать монголов, и такой подход с легкостью перешел в привычку. Русская жизнь неимоверно ожесточилась… В те годы основная масса населения впервые усвоила, что такое государство: что оно забирает все, до чего только может дотянуться, и ничего не дает взамен, и что ему надобно подчиняться, потому что за ним сила. Все это подготовило почву для политической власти весьма своеобразного сорта, соединяющей в себе туземные и монгольские элементы и появившейся в Москве» (этому моменту будет посвящён следующий том нашего лекционного цикла). Философ В. Кантор обвинял Орду в том, что она разъединила Русь с Европой (на мой взгляд, это не так: разъединило нас с Европой византийское православие, а Орда лишь посодействовала этому!). В плане юридических проблем собственности (в частности, земельной) ордынское наследие определённо оттянуло нас в «Азию» (и это до сих пор сказывается). Есть и иные аспекты цивилизационного «негатива», к которым мы будем ещё не раз возвращаться. Но, во-первых, почти все эти моменты так или иначе спорны; во-вторых, многие из них проявились не в описываемый период, а много позже (по «эффекту отложенного действия», говоря словами Г. Вернадского); в третьих, все эти процессы были сложными и неоднолинейными301. По сути, в те годы шёл мучительно трудный процесс складывания некой новой цивилизационной модели на Руси – плюс необходимость отвечать на те внешние вызовы, о которых шла речь в предыдущей лекции. И здесь Орда очень во многом оказала Руси немалую услугу (при всей сложности всех аспектов русско-ордынских отношений и взаимодействий). Я уже не говорю о том, что 240 лет симбиоза – это целая эпоха в истории России (и она не кончилась в 1480 г., иго, по словам Г. Вернадского, «в некоторых отношениях прямое татарское влияние на русскую жизнь скорее возросло» после 1480 г.»302). А как всё конкретно происходило – об этом наш следующий разговор.

301

И ещё раз дадим слово автору «Истории государства Российского»: «Не татары научили наших предков стеснять женскую свободу и человечество в холопском состоянии, торговать людьми, брать законные взятки в судах… мы всё то видели у россиян гораздо прежде. Татары не вступали в наши судные дела гражданские». Так-то… 302 «…Свобода погибла лишь после освобождения от татар… Это духовное …завоевание шло параллельно с политическим падением Орды» (Г. Федотов). 330

Глава 11. «ТЁМНЫЙ ВЕК» ( от Александра Невского до Ивана Калиты ). I. В поле нашего зрения – период с 1240 г. по 1328 г. Этот период с полным основанием может быть назван «тёмным веком» российской истории. Напомним: «тёмными веками» древние греки называли период своей истории с 1200 г. по VIII в. до Р.Х. – период, когда в результате нашествия варварских племён с севера цивилизация пришла в упадок, заброшены города, забыта письменность, время как будто бы остановилось. Ничего подобного на Руси в те годы, естественно, не было (такое, или нечто подобное наша страна переживёт в XVII в., после Смутного времени), но, тем не менее, такая аналогия возможна по двум причинам. Первая и самая фундаментальная – потому что Великий западный поход Батыя поставил последнюю точку в истории цивилизации Киевской Руси. Описываемый период – время, когда Русь медленно и мучительно переходит ( и осознаёт этот переход ) к иной, ещё только смутно угадываемой цивилизационной модели: это как раз тот феномен, который имел ввиду Н. Бердяев, говоря о пяти разных Россиях (киевской, «монгольской», московской, петербургской и советской)303 и о том, что между каждой из этих разных Россий присутствует некий драматический разрыв. Подобные изменения цивилизационной сущности всегда небезболезненны (а в России – тем более, учитывая подмеченную Н. Бердяевым дискретность её исторического пути и обрывы преемственности между этапами её развития): между прочим, это ещё одна причина того, что период с 1240 г. по 1480 г. обозвали «игом» – неизбежный в подобных случаях эмоциональный негатив требовал выхода и конкретизации в виде некоего «образа врага» (сия тема уже не историка, но психолога). Во всяком случае, и современники, и потомки постоянно ощущали: этап от начала становления русско-ордынских отношений до рубежного во многих моментах стыка первой и второй четвертей XIV в. был неким болезненным становлением неизведанного нового, которое и манило и пугало (а старое ещё все прекрасно помнили, и, как всегда, существовала иллюзия, что туда можно вернуться или даже что оно ещё не ушло – притом, что дорога туда была уже напрочь закрыта и заброшена). Такое «движение в неизвестность», наиболее туманное и хаотичное именно в описываемый исторический отрезок и создаёт эффект «тёмного века». Но мы употребляем эти слова и ещё в несколько ином смысле. На сей раз за иллюзию «тёмного века» несёт ответственность «патриотическая традиция» отечественной исторической мифологии (особенно советской). 303

Н. Бердяев предсказывал и постсоветскую Россию, трудное становление которой мы сейчас наблюдаем и переживаем. 331

История вообще – дама капризная: любит всё эффектное и желательно с победным финалом (мы ещё убедимся на примере материала данной лекции, как искажаются контуры событий в исторической перспективе – и всё из-за пресловутого «патриотизма» и желания «эффектности»). Поскольку описываемый исторический отрезок почти не давал тематики для «национальной гордости великороссов», его предпочитали просто не замечать. Сплошь и рядом в школьных (а то и вузовских ) учебниках, когда дело доходит до второй половины XIII – начала XIV вв., совершается один и тот же пассаж – от Александра Невского происходит прыжок прямо к Ивану Калите: всё, что было между ними, проваливается в никуда. Да и сама личность Александра Невского, одного из центральных фигур нашего рассказа, подверглась натуральной исторической вивисекции: на месте одного из сложнейших и драматичнейших персонажей истории России, каким был в жизни знаменитый князь, возникает прямолинейный и ходульный образ некоего героя исторического боевика, «одним махом семерых тевтонов побивахом». Не случайно в в 70-е годы ХХ в. был популярен анекдот – на вопрос ребёнка: «Какие русские цари были за советскую власть?», отец немедленно отвечал: «Александр Невский и Пётр I» (имелись в виду известные советские «патриотические» фильмы). Кстати, спрямление и возведение на котурны образа Александра Невского началось весьма давно – с момента его канонизации Русской православной церковью (т. е., уже с XIV в.), было продолжено Иваном Грозным и Петром I, которые довели его культ до масштабов идеологического официоза (Пётр даже перезахоронил останки князя в Зимнем дворце!) и завершилась учреждением ордена Александра Невского в годы Великой Отечественной войны (а независимо от этого и до этого – аналогичного ордена в Российской империи). Все остальные герои нашего рассказа, не поддававшиеся подобной «эпической героизации», просто выпали из поля зрения – вместе со своим временем и со всеми сложными, подчас трагическими коллизиями того этапа отечественной истории. В результате этот период нашего прошлого стал «тёмным веком»: уровень знаний в России от этих годах до сего времени – один из самых низких за всю дореволюционную российскую историю. И ещё две причины, в какой-то мере объясняющие некоторый «заговор молчания» вокруг событий 1240-1328 г.г. Во-первых, именно данный отрезок времени – самый показательный для характеристики русско-ордынских отношений и самый неприятный для ревнителей концепции «ига», поскольку внимательное рассмотрение фактических реалий нарушает всю стройность сего умозрительного построения (а, если вспомнить, что теория «ига» была незыблемым идеологическим официозом, стоит ли удивляться тому, как упорно была задёрнута завеса молчания вокруг событий нашего рассказа!). Во-вторых, именно в эти годы происходил непростой и чреватый кровавыми конфликтами процесс определения новой столицы Владимирской Руси, приведшей к ряду междоусобных войн, многократной “ротации” стольных городов и завершившийся политической победой Москвы (бывшей в XIII в. откровенным аутсайдером в этой гонке). Самым болезненным пунктом 332

проблемы было то, что Москва стала столицей нелегитимно, с нарушением всех существовавших тогда правовых норм, опираясь лишь на грубую силу (причём ордынскую), а некоторое время и играя к тому же роль главного центра притяжения всех центробежных и сепаратистских сил СевероВосточной Руси. Этот имидж очень долго висел над Москвой, не давая ей стать настоящим «стольным градом» в сознании русичей (окончательно всё установилось лишь к концу XIV в.). Естественно, воспоминания об этом прошлом были весьма неприятны для московской правящей элиты (и в XIV в., и позже): в XIX-XX вв. официальная точка зрения вообще утверждала чуть ли не естественное (в плане геополитики)304 возвышение Москвы – даже у таких корифеев историографии, как В. Ключевский и С. Соловьёв. (Удивляться не приходится – здесь давление официоза было особенно безжалостным!). Поэтому неудивительно, что тематика домосковского политического «пасьянса» в трудах дореволюционных историков занимала подчинённое место (исключая, пожалуй, Н. Карамзина и В. Нечволодова), а в советское время вообще сошла на нет (более того: стала даже небезопасной), так что Л. Гумилёв и Д. Балашов стали буквально «реаниматорами» в этой области. Такое положение дел практически вычеркнуло из исторической памяти россиян двух значительнейших деятелей нашей истории: Даниила Святого, реального создателя Москвы как кандидата в общевладимирские (как минимум) лидеры, и Михаила Ярославича Тверского (Святого) – пожалуй, самого выдающегося политика Руси рубежа XIII – XIV в.в., человека с необычайной, великой и трагической судьбой. Вычеркнуло только потому, что ни тот, ни другой не вписались в «прокрустово ложе»! Это относится и к Даниилу Романовичу Галицкому (ещё одной из самых сложных и неоднозначных фигур русского средневековья), и к таким крупным фигурам в галерее деятелей Русской Православной церкви, как митрополиты Кирилл и Пётр Чудотворец, и тем более к столь дискуссионным фигурам, как дети Александра Невского, Фёдор Чёрный или Юрий Московский (брат Калиты) – я уже не говорю про ханов Берке, Менгу-Тимуре, Тохте, Узбеке и князе Ногае, которые также были активнейшими участниками российской исторической драмы того времени. В общем, «тёмный век» на самом деле отнюдь не был «тёмным» в древнегреческом смысле: таковым он стал лишь в умах позднейших россиян, и то благодаря усилиям «мифологизаторов» всех мастей. На самом деле это бурная, насыщенная событиями и во многом переломная эпоха, результатом которой стало то, что исторический путь Залесской Руси приобрёл определённую направленность и определённый вектор развития. Наконец, описываемый период – тема ожесточённых споров по вопросу правомерности историко-цивилизационного выбора Руси, сделанного в XIII 304

Идея абсурдная, если учесть, что Москва была маленьким городком, стоящим вдали от оживлённых торговых маршрутов и не имевшим выхода на Волгу: возвышение Москвы было как раз искусственным. 333

в., и его дальних последствий. Эта тема по сей день – одна из самых запретных: против неё ополчаются не только внешние факторы (скажем, советская цензура), но и такой мощный источник давления, как патриотические штампы и предрассудки, на сегодняшний день очень сильные и сохраняющие влияние на умы. Между тем, умолчание о самом факте таких споров и нежелание выслушать другую, неофициозную, точку зрения выглядят уже недопустимым анахронизмом (тем более, что и аргументы у всех спорящих сторон не заслуживают пренебрежения). В общем, нам предстоит весьма непростой и интересный разговор со множеством сюрпризов. Определённое удобство для нас состоит в том, что описываемые события, точно по желанию некоего таинственного «кукловода», распадаются на четыре чётко очерченные главы с эпилогом, в каждой из которых действуют свои персонажи и «закручиваются» самостоятельные сюжетные линии. К чтению этого увлекательного и драматичного (местами даже трагического) повествования мы и приступаем. II. Прежде всего, нам нужно уяснить следующее. Когда мы говорим, что система русско-ордынских отношений начинает функционировать с 1240 г., мы несколько грешим против истины. На самом деле в 1240 г. Батый сражался на Адриатике, и эти боевые действия продлятся до 1242 г., до смерти хана Угедэя. Но главное – даже и по возвращении на Волгу Батый занимался всем, чем угодно, только не вопросами установления каких бы то ни было институтов своей власти на Руси. Ему было просто не до того: его положение было чрезвычайно напряженным во всех отношениях, любой неверный шаг во взаимоотношениях с Каракорумом грозил гибелью. Отсюда изумительный, не осмысленный до сих пор полностью факт: пресловутую дань в Залесье, Новгороде и Смоленске начали собирать только через 20 лет (!) после окончания Великого западного похода! (На «Русской земле» сбор дани начался раньше и это обстоятельство, вкупе с непрекращающимися войнами на юге, привело к массовой миграции населения в Залесье, ставшей неотъемлемой чертой жизни Руси во 2-ой половине XIII столетия). В общем, Русь в 40-е – 50-е годы XIII в. оказалась предоставлена сама себе, причём в самый напряжённый и ответственный момент исторического выбора. Это стоит особо подчеркнуть, поскольку в самое переломное время своей ранней истории Русь сделала выбор самостоятельно – он не был навязан ей извне. Психологическое настроение на Руси тех лет можно определить как шоковое. Во-первых, семидесятилетняя война, закончившаяся неожиданным ударом с Востока (завершившим эту войну и, по определению Е. Старикова, сотрясшим до основания всю социальную структуру древнерусского общества) не могла не оказать стрессового воздействия на психику переживших её людей. Во-вторых, разрушение Владимира, Суздаля и ещё ряда городов Северо-Восточной Руси было фактором непривычным для жителей Залесья (на Рязанщине и особенно в «Русской земле» такая практика 334

была давно уже системой). В-третьих, к 40-м годам непреложным фактом стал полный распад Руси на Северо-Восточную (будущая Россия) и ЮгоЗападную (будущие Украина и Белоруссия). Это было наиболее оглушительно: ещё на протяжении 20 с лишним лет многие на Руси будут отказываться признать такую реальность, в частности, многие политики будут пытаться строить свою «линию» без учёта факта такого раскола. Вчетвёртых, резкая смена политической элиты (связанная с устранением Ярославом всех своих конкурентов) также непривычно (и неприятно) будоражила воображение. В целом в обществе царила некая нервозная растерянность. И главное – было абсолютно неясно, в каком направлении пойдёт страна. В этих условиях решающим фактором оказались внешнеполитические события, в частности – военные действия на западных окраинах Руси. В 1240 г. шведы, к тому времени с огромным трудом покорившие Финляндию, попытались распространить сферу своего влияния дальше на восток – в пределы Господина Великого Новгорода. Шведская флотилия вошла в устье Невы и высадила десант в районе впадения в Неву реки Ижоры. Эта была первая война Швеции с Новгородом (забегая вперёд, отметим: до конца XV в., т. е., до падения новгородской независимости, таких войн будет 26). Десант был невелик, но было одно обстоятельство, придававшее ему уверенность: в самом Новгороде была солидная прошведская партия. Впрочем, именно вторжение шведов в пределы республики, как это ни парадоксально, положило конец влиянию «пятой колонны» среди новгородских «вятших»: в дальнейшем выражать прошведские симпатии в Новгороде будет просто небезопасно… В общем, на вече победили сторонники сопротивления и с их подачи в Новгород в качестве приглашённого воеводы был призван молодой (21 год) сын Ярослава Всеволодовича, Александр. Так мы впервые встречаемся на страницах нашей истории с Александром Невским, ибо это именно он. Молодой князь привёл с собой из Суздаля совсем небольшой отряд (к нему присоединились новгородские добровольцы, но тоже в ограниченном количестве). Сей факт говорит за то, что опасность со стороны шведов была не очень велика. Я это особо подчёркиваю, т. к. Невская битва (в честь которой Александр и получил своё прозвище) впоследствии была непомерно преувеличена. «Рассказ об этой битве обилует явным преувеличением относительно врагов, – писал видный русский историк Д. Иловайский. – Не более 20 убитых с русской стороны показывает, что битва вообще не имела больших размеров». Иловайский также установил, что источник, на который обычно ссылаются – «Сказание об Александре» – написан почти через столетие после событий 1240 года (соответственно, успел обрасти фольклором). Во всяком случае «сто кораблей» шведов, якобы вошедших в устье Невы; два корабля, которые новгородцы якобы набили телами убитых знатных шведов (только знатных, а простых воинов «закопали в ямы бесчисленно!») и удар копья Александрова в лицо предводителю шведов ярлу Биргеру – на совести безымянного автора «Сказания». Хотя бы потому, 335

что, согласно шведским хроникам, Биргер стал ярлом (довольно высокий придворный чин)305 только в 1248 г., а во время Невской битвы преспокойно находился на родных берегах. Кстати, в новгородских летописях 40-х годов XIII в. имя предводителя шведов вообще не названо. Всё сие ни в коей мере не умаляет подвиг Александра и его воинов на брегах Невы, но всё же, исторической справедливости ради, надо помнить об истинных масштабах сей военной акции. Вообще события на Неве 1240 г. стали своего рода «трафаретом» (или «матрицей») всех последующих шведско-новгородских войн. Сценарий всегда будет один и тот же: шведы будут настойчиво пытаться закрепиться на самом западном участке новгородской территории (обычно – в устье Невы, у крепости Орешек или же на Карельском перешейке), новгородцы же с не меньшей настойчивостью будут делать всё возможное, чтобы этого не произошло. Поэтому все войны будут происходить так: шведы либо повторяют маршрут 1240 г., либо штурмуют Орешек, либо ставят крепость в районе «корельских пригородов» Новгорода (обычно они называли её «Ландскрона» – буквально «венец земли»). Ответ новгородцев будет всегда одинаков: контрудар и – как сказано в летописи, «не упустиша ни мужа» (т. е., «мочат» всех шведов, в плен не берут). Иногда новгородцы и сами будут организовывать наступления в сторону шведских пределов, но всегда без успеха – на их пути будет стоять первоклассная и неприступная крепость Выборг. В общем, если называть вещи своими именами, перед нами типичная вялотекущая пограничная война, характерная абсолютно для всех сопредельных стран средневековья. Опасности для Руси это практически не представляло: крупными силами шведы пытались вторгаться, и тоже неудачно, лишь один раз, в середине XIV в. (и Новгород тоже один раз организовал крупномасштабную интервенцию в сторону Выборга, тоже в XIV в. и тоже без успеха). Гораздо более серьёзным был вызов, брошенный Новгороду со стороны Тевтонского ордена в 1241 г. – прежде всего потому, что крестоносцы ставили перед собой несравненно более обширные задачи, нежели шведы. Если для последних пределом мечтания было установить контроль над невско-ладожским водным участком, то Орден стремился к неизмеримо большему: покорить всю Северо-Западную Русь (как минимум) с непременным её окатоличиванием. Собственно, ради этого Орден и создавался: его задачей был крестовый поход на язычников и «псевдохристиан». Общеизвестно, сколько среди крестоносцев было «человеческой накипи» (в т. ч. людей, «принявших крест» исключительно ради наживы и грабежа), но очень многие в их среде (если не большинство) были действительно рыцарями, в духе XIII в. – стойкими, бесстрашными в бою (даже такой недружественный к ним автор, как классик польской литературы Г. Сенкевич, называет крестоносцев «великими и 305

Впоследствии брат Биргера стал королём Швеции и основал династию Фолькунгов, правившую до конца XIV в. 336

неустрашимыми»), фанатически верными своим идеалам и исключительно жестокими к противнику (все без исключения крестовые походы демонстрировали эту беспощадность в избытке). Кроме того, по юридическим нормам европейского средневековья (так называемый майорат), третьи сыновья в семействах не имели доли в наследстве и им ничего не оставалось, кроме как идти в крестоносцы (потом по той же причине они пойдут в конкистадоры). В общем, это были, по выражению прибалтов, «железные люди» (впоследствии, начиная с эпохи Петра I, их потомки вольются в ряды российского дворянства и станут одним из самых активных его отрядов, подарив России целую плеяду исторических деятелей – от сподвижников Петра до М. Барклая де Толли и Э. Тотлебена, от Д. Фонвизина и К. Брюллова до К. Тона и Н. Ге, от И. Крузенштерна и Ф. Беллинсгаузена до К. Нессельроде и С. Витте). Наконец, хотя на Руси орденских рыцарей и называли «немцами», выходцы из Германии составляли среди них менее половины: в целом личный рыцарский состав Ордена имел смешанное происхождение (выходцы из всех стран Европы, особенно Северной) и, главное, Орден был открытой системой – в него мог вступить любой европейский рыцарь. То есть резервом Ордена было, по сути, всё европейское рыцарское сословие. Таким образом, противник это был весьма и весьма солидный и грозный, и перспектива попасть под его «железную пяту» была безрадостной – особенно, если учесть, что именно в эти годы Тевтонский орден натурально снёс с лица земли вздумавший сопротивляться ему народ пруссов (близкий литовцам). В общем, было над чем задуматься… И вот в 1241 г. рыцари Ордена начали натиск на земли Новгорода. Была взята пограничная крепость Изборск, затем Ям, а в 1242 г. – при помощи пронемецки настроенных бояр, в т. ч. «наихудшего русского» Твердилы – крестоносцы овладели Псковом, перебив там всех сопротивляющихся. После этого Орден возвёл на новгородских землях крепость Копорье, в качестве базы для дальнейшего наступления. Авангардные разъезды рыцарей были замечены в 30 верстах от Новгорода. Здесь стоит сказать о том, что ставшее стереотипным название «псырыцари» абсолютно неверно, и произошло оно, во-первых, из-за аналогии с названием католического ордена доминиканцев (игра слов: «dominicanes» – последователи св. Доминика, и «domini canes» – «псы господни», как себя называли сами монахи этого ордена), но доминиканцы к событиям 1241-1242 гг. не имели никакого отношения; и, во-вторых, из-за схожести немецкого слова «hundesritters» (псы-рыцари), с действительным названием тевтонцев «bundesritters» (рыцарский союз). Во всяком случае сами тевтонцы себя «псами» никогда не называли, а в Новгороде – в связи с тем, что каждый рыцарь Ордена был официально ещё и монахом – их прозвали «божьими дворянами» (или ещё «орденскими немцами»): только такие названия на Руси и были в ходу. Так что насчёт «псов-рыцарей» – на совести позднейшей пропаганды. Что же происходило в эти дни в Новгороде? Сразу после Невской битвы новгородцы… изгнали Александра решением веча. Сразу скажем: его 337

изгоняли из Новгорода три раза. «Жизнь князя лёгкой не назовёшь, – саркастически писал Л. Гумилёв. – Каждый раз приходил «по зову новгородскому», оказывал Новгородской земле огромные услуги, сражался на Неве, на Чудском озере, усмирял воевавшее против Новгорода племя водь – и за это … отстранялся от руководства сторонниками Запада при помощи «демократической процедуры – вечевого голосования». Гумилёв не прав! Более того, – в этой цитате прямо-таки сквозит характерная для него неприязнь к Западу и демократии (кстати говоря, процедура вечевого голосования была демократической без всяких кавычек). На самом деле ключ к проблеме вовсе не в злокозненных «сторонниках Запада», а в том, что Александр был сыном Ярослава (с замашками последнего мы уже несколько познакомились) и сам явно проявлял ухватки сильного политика уже в молодости. В Новгороде не могли не понимать, что чрезмерное усиление такого князя не может не представлять угрозы новгородской независимости и демократии. Поэтому в действиях новгородцев чётко проявляется не неблагодарность или отсутствие патриотизма, а трезвый политический расчёт – держать князя как бы в «подвешенном состоянии» (и это станет традиционной политикой республики по отношению к «низовским князьям»). Впрочем, когда угроза со стороны Ордена стала пугающе близка, новгородцы проглотили свою гордость, и снова послали за Александром. Выбора не было: первый в истории натиск крестоносцев на Новгород (а всего таких войн будет в XIII-XV вв. 11) стал и самым удачным для последних – более ни разу ворваться в Псков им не удастся… Для нас важно то, что на сей раз Александр привёл довольно многочисленную рать из Переяславля, да и новгородцы выставили немалые силы – во главе с прославленным воеводой, боярином Домашем Твердиславовичём. Контрудар Александра начался зимой 1242 г. В результате стремительного штурма была взята и разрушена крепость Копорье (всех находящихся в ней новгородцы убили), затем столь же стремительно были заняты Псков (где Александр повесил всю пронемецкую партию, в т. ч. Твердилу), Ям и Изборск; передовые отряды русичей вступили в Эстонию. Однако, на этом лёгкие успехи кончились: Орден оправился от неожиданности и стал подтягивать силы (в т. ч. формирования союзных крестоносцам ливов – финского племени, жившего на территории современной Латвии). В результате авангард новгородцев во главе с Домашем Твердиславовичём попал на эстонской земле в засаду и понёс потери, а сам Домаш был убит. Обе стороны подтягивали силы для решающего столкновения, и оно произошло 5 апреля 1242 г. на берегу Чудского озера (а не на льду, как обычно утверждают) – это было знаменитое Ледовое побоище. Эта битва, покрывшая Александра Невского всеевропейской полководческой славой и резко затормозившая наступательный порыв Ордена на восток – ещё один пример резкого преувеличения конкретного исторического события в сознании потомков. Для нас это сражение предстаёт чем-то грандиозным, великим (именно такой образ Ледового побоища остался 338

в русской исторической памяти). Между тем, рыцарей, участвовавших в битве, было всего… 42 человека (они известны поимённо по западноевропейским хроникам)! Конечно, к этому надо прибавить пеших наёмников-кнехтов и союзников-ливов, а также то, что каждый рыцарь был подобен подвижной крепости (своего рода аналогия танка), но всё равно факт остаётся фактом: орденский отряд был крайне малочислен (представьте себе эти 42 человека, скачущих хрестоматийной «свиньёй», и сравните их со ставшими уже классикой кадрами из фильма С. Эйзенштейна306). Не случайно европейские историки считают Ледовое побоище событием почти «местного значения»: мы знаем сражения средневековья, когда рыцарская конница насчитывала порядка 2 тысяч всадников (битва при Креси в ходе Столетней войны), 5 тысяч (битва под Куртре в начале XIV в. между французами и фламандцами), 10 тысяч (битва под Андрианополем в 1205 г. и под Бувином в 1214 г.), наконец, Грюнвальдскую битву 1410 года, где в общей сложности сошлось на поле боя (по разным подсчётам) от 60 до 100 тысяч тяжеловооруженных рыцарей. В сравнении с ними Ледовое побоище – неизмеримо меньшего масштаба (что опять-таки нисколько не умаляет значения этой победы для Новгорода и Руси). И ещё: на льду тевтонцы оказались лишь на завершающей стадии сражения, после знаменитого флангового удара Александра. Ливы и кнехты после него сразу ударились в бегство, а вот рыцари доказали, что не даром носят это имя – ни один из них не «показал спину», все доблестно сражались до конца и либо пали, либо пошли ко дну, когда треснул лёд. В цело эти события привели к тому, что в дальнейшем Орден таких глубоких прорывов на русскую территорию не предпринимал больше ни разу, ограничиваясь атаками в сторону Пскова. Однако, абсолютно прав в данном случае Л. Гумилёв, говоря: «Выиграв это сражение, Александр не решил политических задач. Победа не ликвидировала возможность немецкого (т. е., орденского – Д.С.) наступления, ведь сил у рыцарей было гораздо больше… Города-крепости Рига, Кенигсберг, Ревель служили удобными плацдармами для наступающего с Запада европейского рыцарства. При этом немцы могли постоянно пополнять свои войска, т.к. в XIII в. в Европе было огромное количество добровольцев, мечтавшим найти применение своим силам». Правда, чем дальше, тем больше главным врагом для Ордена будет становиться не Русь, а стремительно поднимающаяся Литва (и это будет огромным облегчением для Руси), но сам факт возможной агрессии со стороны Ордена будет для Новгорода постоянно действующим фактором до начала XV в. Почти одновременно с событиями на Северо-Западе произошли драматические события на Юге, в Карпатах, и тоже почти по аналогичному сценарию. Здесь мы впервые встречаемся с ещё одним незаурядным и ярким 306

К сведению читателей: хрестоматийный эпизод эйзенштейновского фильма, в котором Александр отрубает рога на шлеме у тевтонского магистра и затем берёт его в плен – на совести великого режиссёра. В исторической реальности магистр Ордена в день Ледового побоища воевал в Курляндии и своим присутствием Александра не почтил. 339

деятелем русской истории – князем Даниилом Романовичем Галицким, или «королём» Руси (как будут звать его на Западе). Личность Даниила – одна из самых дискуссионных в исторической науке. Для современных западных украинцев его имя – святыня. Для русских историков спектр его оценок простирается весьма широко – от одобрительного тона Н. Карамзина до критичного у Л. Гумилёва и резкого у А. Бушкова (последний, в частности, написал о Данииле: «Личность, проявившая в политике фантастическую неразборчивость: правда, когда речь заходит о владетельных особах, то, что в характере простого обывателя называется «подлостью», касаемо титулованной особы именуется уже «искушённостью в политических интригах»). Мы уже мельком встречали князя Даниила на Калке (где он явно «отличился»). Во время похода Батыя воины Даниила сражались с татарами под Киевом и в Прикарпатье, но большого конфликта не было (как увидим в дальнейшем, Батый князя врагом не считал). Некоторое время Даниил пребывает в Польше и Венгрии (с королями которых он находился в родстве) и в 1242 г. возвращается домой. Правда не в стольный Галич (там тон задавали бояре, с которыми Даниил, как и его отец, находился в непримиримой конфронтации), а в город Холм, где у него была резиденция (впоследствии, женив своего сына Льва на венгерской принцессе Констанции, князь выстроил для молодых в качестве приданого новый город и назвал его в честь сына – Львов). К этому времени на Волынь бежало много людей из разгромленных «Русской земли» и Рязани, что сразу резко усилило Червоную Русь. Таким образом, государство Даниила стало одним из самых сильных в регионе. И вот в 1243-1244 гг. происходит многосторонний конфликт, внешне похожий на события на севере. Против Даниила выступили государи гвельфского блока: венгерский король Бела IV, князь Малой Польши Болеслав Стыдливый и примкнувший к ним черниговский князь Ростислав Михайлович (последний был женат на дочери Бела IV). Союзниками Даниила стали князь Мазовии (часть Польши) Конрад, бывший в свою очередь союзником Тевтонского ордена и гибеллинского блока, а также литовский князь Миндаугас (Миндовг), будущий первый король Литвы, убеждённый язычник и враг католиков (в 1250 г. он крестился, но “крещение его льстиво бысть”, и в 1260 г. он вернулся в язычество307). В общем, компания с обеих сторон собралась разношёрстная. Война окончилась битвой у стен Ярослава (Восточная Польша) 17 августа 1245 г., где Даниил наголову разбил поляков, венгров и отряды союзных им русичей. Эта битва сразу же сделала его “авторитетом” в сопредельном мире: в дальнейшем мы увидим, что Даниил Галицкий и Александр Невский станут главными центрами политического притяжения на Руси в ближайшие 10-15 лет. Надо сказать, что эти события в Карпатах по сути весьма отличались от северных: здесь однозначной угрозы с запада не было, речь шла о продолжении старых гвельфско-гибеллинских разборок (в которых Червоная 307

С Миндаугасом мы поближе познакомимся во 2-м томе. 340

Русь оказалась на стороне гибеллинов – традиция, идущая ещё со времён Романа). Но на уровне массового сознания тех лет аналогия была: и на Неве, и на Чудском озере, и под Ярославом русичи воевали с католиками. Как сей факт будет осмыслен, сейчас увидим. И ещё одно событие тех лет, совсем другого масштаба, но по вектору вписавшееся во всё происходящее. Черниговский князь Михаил (отец упоминавшегося Ростислава), представитель враждебного Залесью и сильно пострадавшего от Батыя рода Ольговичей, политик с прогвельфскими симпатиями, отправился в Рим к папе Иннокентию IV с просьбой о помощи против татар (и Ярослава). Папа передал дело на проходивший тогда церковный собор в г. Лионе (1245 г.), где было принято решение о крестовом походе против татар. Но … решение сие там и осталось на бумаге, не воплотясь в плоть и кровь, и Михаилу – во избежании участи вечного скитальца – пришлось возвращаться на Русь. Вскоре его позвали к Батыю и выяснилось: ханская разведка (а может, разведка Ярослава?) была прекрасно осведомлена обо всех похождениях князя на Западе. В результате Михаил был казнён, открыв список убитых в Орде князей (по этому поводу нам ещё предстоит особый разговор). Впоследствии родилась волнующая, но неправдоподобная легенда о том, что Михаила убили за отказ выполнять некий языческий обряд (на основании этой легенды Михаила канонизировали) – неправдоподобная потому, что как помним, Орда была веротерпима и там огромный процент составляли христиане. Казнью Михаила оканчивается самостоятельное существование Черниговского княжества. Все эти события совокупно дали один, достаточно неожиданный и ожидаемый одновременно эффект: неприязнь к католическому Западу. На это, к тому же, наложилось и впечатление от разорения крестоносцами Константинополя, и эмоциональная реакция от боевых действий в составе Батыева войска в ходе последних европейских операций Великого западного похода. (Отметим: эта неприязнь была обоюдной: европейцы тоже накрепко запомнили агрессию Батыя, в которой активно участвовали и русичи – именно с этого времени начинает складываться характерный для Европы резко негативный образ «татарина», под который попадали и русские). Всё это вместе взятое, в исторической перспективе приведёт к тому, что одна из возможных тогда цивилизационных альтернатив – прозападная – окажется отвергнутой. Об этом сейчас и пойдёт разговор. III. Решающие события начали разворачиваться в 1246 г., и в центре событий оказался Батый. На повестке дня в Каракоруме были выборы нового хана, раскладка там была крайне неблагоприятна для Батыя (дело шло к избранию его злейшего врага Гуюка) и в этих условиях для него вопрос о союзниках на Руси был вопросом жизни и смерти. Поскольку на Владимирщине и так сидел князем союзник хана Ярослав, главной проблемой 341

для Батыя стала Червоная Русь, и именно поэтому в этот момент Даниил Романович получил от Батыя короткое письмо с двумя словами: «Дай Галич». Надо понять ситуацию правильно: реально Батый не собирался на самом деле требовать от князя право на его стольный град – просто он хотел привязать Даниила к своей политической платформе (Батыю, скорее всего, было хорошо известно, что в своём княжестве Даниил как раз в это время провёл эффективную военную реформу и создал одну из самых сильных в Восточной Европе армий – использовав при этом и западноевропейский, и ордынский опыт!). Дальнейшие события подтверждают это. Даниила приняли в Сарае, что называется по «первому разряду»: предварительно обеспечили охранной грамотой, окружили демонстративным почётом, на пиру позволили пить вино вместо кумыса (это считалось высшей милостью) и, в конце концов Батый объявил Даниила своим «мирником» (т. е., союзником: обратите внимание – не данником, не вассалом, но союзником!) Этот вояж с дипломатической точки зрения был бесспорной победой обоих: Батый приобрёл союзника на Волыни (как ему казалось), а Даниил смог заявить свои права на Киев (и на киевский великокняжеский стол), назначил своего канцлера игумена Кирилла митрополитом и провёл это решение через канцелярию патриарха в Никее (временной столице восстанавливаемой Византии). Однако, как увидим, Батый жестоко ошибся, ибо у Даниила были совсем другие стратегические намерения. В этом же 1246 г. в Каракоруме прошли ханские выборы: победил, как и предполагали, Гуюк. На пышных торжествах в честь, как бы мы сейчас сказали, инаугурации, присутствовали Ярослав Всеволодович с сыновьями Александром Невским и Андреем. Этот абсолютно общеизвестный факт наводит на неожиданные размышления. Во-первых, то, что они столь оперативно прибыли в Каракорум, подтверждает версию о том, что сей город находился не в Монголии, а гораздо ближе – иначе они туда просто бы не успели (для справки: выехать они могли не раньше, чем начал работать курултай – т. е., в конце 1245 г.: раньше в Каракоруме делать нечего и небезопасно, да и свои княжества надолго оставлять нельзя). Кстати: впоследствии уже упоминавшийся Гийом Рубрук ехал в Каракорум через Чёрное море, Крым и Донские степи, обратно – через Дагестан и Армению; маршрут логичен при местонахождении Каракорума не восточнее Прикаспия… А во-вторых, появление залесских князей, ещё недавно числившихся союзниками Батыя, в ставке его врага Гуюка, показывает: похоже на Руси Батыя уже Батыя считали политическим трупом (пока только политическим!). Во всяком случае, факт налицо: обязанный Батыю всем клан Ярослава приехал в степи предать сарайского хана каракорумскому. Почему они это сделали? Прежде всего, конечно, ими руководил циничный политический расчёт – поставить на сильнейшего (у Батыя всего 4 тысячи воинов, а Гуюк вот-вот получит всё Чингисово наследство и с ним все 11-13 тюмэнов войска!), а также, возможно, и страх – как бы не прогадать, не пропустить выгодную партию (и не лишиться головы при этом!). Но здесь был и ещё один, редко учитываемый момент: Гуюк определённо испытывал 342

симпатии к православию (не к несторианству, как большинство в Степи, а именно к православию!) и терпеть не мог папу. В некотором отношении для Руси это казалось наиболее приемлемым. Сперва, вроде бы всё шло как по маслу. Ярослава у Гуюка приняли, как самого дорогого гостя, окружили вниманием и подчёркнутым почтением, усадили на самое почётное место на пиру. И вдруг … Папский посол Плано Карпини, уже знакомый нам, сообщает: Ярослав был отравлен на пиру матерью Гуюка, вдовой Угедэя Туракиной308 по доносу… своего же боярина Фёдора Яруновича309 (сообщившего будто, что Ярослав спелся с папой Иннокентием IV и Лионским собором). Насчёт виновности Туракины – под вопросом: уже давно ставиться вопрос, не сами ли агенты папы и отравили Ярослава (в Италии тогда отравления, причём тщательно замаскированные, были доведены до совершенства; Ярослава, как соучастника Батыевой агрессии в Европу, в Ватикане ненавидели; сам же Карпини – лицо слишком заинтересованное, чтобы ему верить безоговорочно). Известно другое: ложь насчёт папы и Лионского собора всплыла очень быстро и Гуюк – человек, судя по всему, прямой и честный – немедленно разоблачил обман Фёдора Яруновича и выдал его сыновьям умершего Ярослава (те немедленно рассекли его саблями на части). Но главное и непоправимое произошло: с этой минуты русские князья стали считать Каракорум враждебной силой. Так что, если несчастная Туракина всё-таки причастна к смерти Ярослава, то она фактически тем самым погубила и сына, и всё его дело. Внешне, впрочем, всё было как будто благопристойно. Князья возвратились на Русь, пока без чёткого плана, кому же они будут друзьями – Сараю или Каракоруму. Насколько Батый тогда был не в состоянии реально влиять на русские дела, свидетельствует такой факт: брат Ярослава Святослав Всеволодович, утверждённый великим князем по лествичному праву, был в 1248 г. изгнан своим племянником Михаилом Ярославовичем Хоробритом (вскоре погибшим в битве с литовцами) и весь остаток жизни прожил в Сарае, пытаясь там добиться справедливости. Выходит Батый был тогда бессилен. Однако, в результате отравления Ярослава, Гуюк лишился самого главного – активной поддержки Залесской Руси. И это решило его участь: в 1251 г. в результате переворота жизнь Гуюка оборвалась (не без участия агентов Батыя), а ханом станет впоследствии дружественный310 Батыю Мункэ. Этот 308

Туракина была очень властной и энергичной женщиной; Гуюк был обязан престолом ей всецело. О напряжённости в Каракоруме в момент избрания Гуюка и о деятельности Туракины (буквально оттёршей от трона официального наследника Угедэя – его внука Ширамуна) говорит следующий изумительный факт: трон (вернее, белая кошма) в те годы пустовала 5 лет! 309 А. Буровский сообщает о будто бы имевшем место убийстве Ярослава… Батыем. Больше никто из исследователей подобного не сообщает. 310 Этому предшествовала напряжённая политическая борьба в Каракоруме: разрыв Гуюка и Туракины, казнь брата Чингис-хана Отчигина, запредельная по садистской жестокости казнь Фатимы – фаворитки Туракины, наконец, загадочная смерть и самой Туракины и ряда близких к ней «фрейлин» (эта степная «Мария Медичи» предпочитала действовать в политике через женщин). 343

самый главный в своей жизни бой Батый выиграл, причём не без помощи русичей: теперь у него были окончательно развязаны руки в строительстве собственного государства. После смерти Гуюка Александр и Андрей ещё раз съездили в Каракорум (это опять-таки говорит за то, что реальная сила была пока там). Правила тогда в степной столице вдова Гуюка Огюль-Наймыш (Оглу-Наймыш), женщина недалёкая и чересчур подверженная эмоциям (она, к примеру, требовала от французских послов дань от короля Франции и угрожала в случае отказа… вырезать всю Францию! Представляю, что о ней говорили в Париже311). Она «отдала» власть на Руси обоим братьям: Андрею – Владимир (и тем создала впоследствии неприятный прецедент, о котором – в следующей лекции), а Александру – великое княжение и Киев (который был ему, в общем, не нужен – интересы Александра лежали как раз в Залесье). И тут нам надо вернуться на Волынь, к князю Даниилу Романовичу. Как помним, из Сарая в Галич он вернулся победителем. Однако, волынская летопись зафиксировала знаменательную фразу: «О, злее зла честь татарская!» и сообщила: на Волыни был «плач об обиде князя». То есть те почести, которыми был осыпан Даниил у Батыя, в его княжестве были однозначно восприняты как унижение: любая форма вассалитета для Червоной Руси была эквивалентна позору. Так велико было обаяние традиций времён Романа, когда галицко-волынские рати наводили ужас на всех соседей (опуская тот факт, что всё это уже было в далёком прошлом). Кроме того, Даниил даже по родству и воспитанию был гораздо ближе к католическим королевствам Центральной Европы, нежели к сарайскому хану. Таким образом, на Червоной Руси князь и население было едино в оппозиции к татарам и симпатиям к Западу. Противники такой политики на Волыни тоже были, но о них немного позже. А как обстояли в этом плане дела в Залесье? Внимательное рассмотрение приводит к поразительным наблюдениям. Князь Андрей, первый владимирский князь в роду Ярославичей (так они будут теперь называть себя), а также младший брат Андрея и Александра, Ярослав, тоже заняли прозападническую линию. Андрей имел немало сторонников в Новгороде, а через них – связи с королевским двором в Стокгольме. Как вы сами понимаете, «позиция» князя была прежде всего позицией его бояр – следовательно, в Залесье были и не слабые боярские группировки, ориентированные на Европу. Наконец, даже старший сын Александра Невского, Василий, примкнул к описанной политической группировке. И в этих условиях Даниил начинает грандиозную подготовку к объединению всех прозападных, антитатарских сил. Прежде всего, он выдаёт свою дочь за Андрея (таким образом, союз Червоной Руси и Залесья, благодаря династическому браку, стал реальностью). Затем, как уже говорилось, он женил своего сына Льва на дочери Белы IV. Наконец, он созвал в Галиче своего рода дипломатическую конференцию, на которой 311

Мункэ вскоре распорядился её утопить. 344

присутствовали: несколько польских владетельных князей, Бела IV, Миндаугас, Андрей и Ярослав, послы папы, чешского короля и Ордена (это было самое представительное дипломатическое собрание за весь XIII век). На нём было принято решение о подготовке совместного вооруженного выступления (фактически – крестового похода) против Батыя. Интересная деталь: традиционно считают, что XIII век был временем резкого противостояния Руси с католическим миром, а выясняется, что достаточно широкие круги на Руси (хотя бы в верхах) были готовы к союзу с Западом! Традиционно считается, что католицизм и православие были тогда взаимоотталкивающимися мирами, однако целый ряд фактов в нашей истории в эту схему не вписываются. Даниил вёл переговоры с папой о политическом союзе, прекрасно зная, что в Ватикане хотят окатоличивания (или хотя бы унии) на Руси, и был готов к такому повороту дел – это его не смущало312, и его бояр, дружинников и союзников в Залесье тоже (в том числе и Андрея, которого впоследствии на Западе назовут «русским Гамлетом» из-за его бурной и трагической судьбы). Уж духовенство то, должно быть, по идее, однозначно против этого плана: в целом так оно и было, но … У Л. Гумилёва на страницах его книги «В поисках вымышленного царства» излагается интересная гипотеза – будто «Слово о полку Игореве» написано именно на стыке 40-х – 50-х гг. XIII в. и представляет собой идеологический документ, нечто вроде политического памфлета, направленного против сторонников соглашения с Батыем (кто имелся в виду, мы поймём немного позже). Гипотеза эта весьма спорна (в частности Д. Лихачёв имел на этот счёт совсем другое мнение), но интересно другое. В условиях русского средневековья писатели – все без исключения – были представителями духовенства; а то, что даже и без «Слова о полку Игореве» в описываемые годы создавались апологетические произведения, обосновывающие правомерность позиции Даниила и Андрея, не вызывает сомнения. Значит, и среди интеллектуалов в рясах хватало тогда «западников»! И идеологически к тому основа была, причём та же, что и у «антизападников» – религиозное противостояние. Напомним, что в Орде преобладали христиане несторианского толка, менее далёкие от православия политически, нежели католики, но теологически достаточно от них дистанцированные (в частности, ключевой богословский пункт разногласий – непочитание несторианами Богородицы313). Таким образом, даже теоретически легко представить тот пункт разногласий, на котором можно было строить всю пропаганду. Как всегда бывает в истории, важнее оказалось определиться не «с кем», а «против кого», и выстроить образ врага по самому примитивному принципу – демонизации несхожести (особенно религиозной). Сторонники Андрея и Даниила столь же однозначно считали татар «нехристями», как их оппоненты тем же титулом величали 312

У ряда современных авторов (например, у А. Буровского) сообщается, будто бы Даниил даже перешёл в католичество и заключил с Римом унию. Классические русские историки этого не сообщают. 313 А католики как раз не просто почитают Богородицу, но даже ставят её почти на одну ступень с самим Христом! Есть о чём задуматься… 345

католиков. «Напрашивается вывод, – писал Л. Гумилёв – что Даниил и Александр (Невский – Д.С.) стоят друг друга: один обожал немцев, другой – татар» (о позиции Александра у нас разговор впереди). Суммируя сказанное, можно отметить: в начале 50-х гг. XIII в. готовилась акция общерусского масштаба (в ней не участвовал только Полоцк, вошедший в это время в сферу влияния Миндаугаса), способная переломить ход истории; в ней были задействованы самые различные социальные и политические силы, эта акция имела солидную идеологическую и дипломатическую подготовку, а во главе всего движения стоял сильный и уважаемый политик – Даниил Романович Галицкий. Кто же стоял на другой стороне баррикады? Как ни парадоксально, но на первый взгляд, один человек – Александр Невский. Он один – против собственных братьев, новгородцев, галичан, сторонников Андрея в Залесье … На самом деле у него союзники, конечно, были – бояре, дружинники, жители заволжских городов, но прежде всего духовенство. Решающим фактором, очень во многом повернувшим ситуацию в пользу Александра, явилась поддержка его линии митрополитом Кириллом (а значит, это – официальная позиция Русской православной церкви). Уроженец Волыни и ставленник Даниила, Кирилл тем не менее резко порвал со своим патроном (у Даниила вообще были довольно натянутые отношения с духовенством из-за его прокатолических симпатий – вплоть до репрессий против клириков) и стал на сторону Александра, освятив тем самым все его действия – в том числе и последующие – своим авторитетом и авторитетом церкви (и взяв на себя большую долю ответственности за всё происходящее). Но главное в этой ситуации для Александра было – заполучить в свои руки необходимую воинскую силу: без этого разговор о противостоянии готовящемуся прокатолическому выступлению был бы беспредметен. И эту силу можно было получить только в одном месте – у Батыя. В 1251 г. Александр прибыл в Сарай и подробно изложил Батыю всю картину предстоящей акции (так, по крайней мере, считает большинство историков). Для хана это было как гром среди ясного неба: судя по всему, информации на эту тему до 1251 г. он не получал. Учитывая, что выборы нового хана ещё не состоялись (если помните, Мункэ стал ханом лишь в 1253 г.), положение Батыя, и без того на тот момент не блестящее, становилось в данном свете откровенно угрожающим: победа Андрея и Даниила грозила обрушить все его начинания (а с ними и жизнь). Именно в этом контексте становятся понятными все дальнейшие шаги хана, в частности – его уникальные взаимоотношения с Александром. Именно в это знаменательное свидание 1251 г. Александр и Батый окончательно договорились о той системе взаимоотношений, которая была подробно описана в предыдущей лекции и получила ошибочное название «ига». Именно в это свидание Александр пошёл на введение для Владимирщины ограниченного суверенитета в обмен на военнополитический союз с Сараем, т. е., силовые гарантии своей власти в Залесье и своей политической линии в Северо-Восточной Руси. По словам Р. Пайпса, 346

«монгольский хан сделался первым бесспорным личным сувереном страны. В русских документах после 1240 г. он обычно именуется "царем", или "цезарем", каковые титулы прежде того предназначались императору Византии» (как я уже отмечал выше, эта титулатура для Руси носила более церемониальный, нежели фактический характер, и не предполагала всеобщего политического подчинения – «поклониться» теперь пришлось, и то достаточно условно, только князьям). А для Батыя это был самый настоящий спасательный круг, ибо тандем «Александр – Батый» позволял эффектно противостоять вызовам и из Каракорума, и из Галича и Европы. По сути, это был сговор двух политиков, почувствовавших опасность своему положению и объединяющихся ради сохранения контроля над ситуацией. Я это подчёркиваю потому, что очень часто (от житийной литературы до Л. Гумилёва) действия Александра подаются чуть ли не как историческое деяние, прозреваемое князем через века, как рукотворно и сознательно творимая Александром история (а иногда – и как высший промысел). На самом деле всё подобное измысливается спустя столетия: то, что выбор Александра на самом деле оказался цивилизационной судьбой России чуть ли на несколько столетий вперёд, отнюдь не означает, что сам князь (и вообще кто-либо в XIII веке) мог предвидеть и осмыслить такую долгосрочную перспективу. Решение Александра было хорошо продуманным тактическим ходом – для победы ему была нужна сила, и он её получил, причём по самой сходной цене. То же относится и к Батыю: союзник на Руси – особенно после того, как он «обжёгся» с Даниилом – нужен был ему как воздух, и он его тоже получил, и тоже практически бесплатно. Так, вполне в духе современных реалий, была решена историческая судьба России. Общеизвестно, Батый объявил Александра своим сыном. Этот шаг обычно вызывает недоумение (а иногда и скепсис, как у А. Бушкова), но если присмотреться, в принципе это не так сенсационно, как кажется – в дипломатической практике тех лет назвать политика «сыном» означало признание последним вассалитета (так что всё логично: Александр-«сын» признал старшинство Батыя-«отца»). Но Батый пошёл дальше, назвав Александра «приёмным сыном», и вот это уже уникально. Более того, с сыном Батыя Сартаком Александр побратался по крови (благо Сартак был христианин; значит, для князя это не было зазорно с религиозной точки зрения). Сей факт чрезвычайно серьёзен по своим политическим последствиям: ведь теперь Александр официально становился членом клана Чингизидов и мог претендовать на ханский трон в Сарае314. Этот момент никогда принципиально не попадает в поле зрения исследователей, а зря: именно здесь, как в капле воды, видна вся специфика отношений Руси и 314

Такой прецедент уникален, но он не единственный. Во время нашествия Батыя на Европу в битве под Оломоуцем (Чехия) в плен к чехам попал и был казнён один из руководителей ордынской армии, член клана Чингизидов Пайдар - оказавшийся… английским рыцарем-тамплиером Питером! Тоже «приёмный сын» … 347

Орды, как взаимозавязанной друг на друге системы. Вне друг друга они на протяжении длительного времени просто не смогут ни существовать, ни даже представить такое автономное существование (причём Орда будет не меньше зависеть от Руси, чем Русь от неё). А теперь остановимся на минуту и зададим себе прямолинейный вопрос: а могли ли победить оппоненты Александра и Батыя? Или даже не так. Л. Гумилёв прямо указал: «Отколоться от Орды совокупными усилиями было… можно». Вопрос в другом: что могла принести их победа на Русь? Вопрос сей до сих пор является еретическим: почему-то принято считать, что победа «западников» непременно повлекла бы за собой немедленную национальную катастрофу. Между тем альтернативная точка зрения, высказанная весьма немногими российскими авторами (в их числе Ф. Гримберг и Е. Стариковым), в Европе имеет весьма широкое распространение. Русь, предпочтя союзу с Европой союз с Ордой, добровольно отбросила себя «в Азию», лишилась благотворного контакта с европейской культурой, в перспективе не смогла пережить Ренессанс, расцвет городской и становление буржуазной культуры и т.д. В итоге – все сегодняшние проблемы России. Так, немецкий историк-иезуит А. Амманн считал ошибкой выбор Александра, который своими действиями «положил предел западному культурному влиянию на многие десятилетия» (правильнее бы сказать: на несколько столетий), и ставил в вину князю «полное отвращение к Западу». Аналогичную точку зрения высказал польский историк И. Уминский. Есть и более резкие оценки: зачастую Александра считают даже просто протатарским коллаборционистом (хотя этот же ярлык можно наклеить и на Даниила): так, Е. Стариков прямо заявил: «Если принять идею «ига», то Александр – предатель»315. И дело не в том, что это «русофобия» (как считали В. Пашуто и Л. Гумилёв): загвоздка в том, что, в принципе, всё это верно! Действительно, Русь, уже отделённая от Европы церковным расколом 1054 г., окончательно дистанцировалась от неё именно благодаря действиям Александра. И все негативные последствия, о которых упоминает А. Амманн (а за столетие до него – П. Чаадаев) абсолютно соответствуют действительности. А насчёт «национальной катастрофы» в случае победы Даниила… Считается, что тогда Русь стала бы постоянным полем боя между Европой и татарами (как будто в реальности на Руси в XIII-XV вв. были тишь, гладь и божья благодать). Посмею усомниться: во-первых, силы Орды тогда были ограничены, и в такой «виртуальности» передний край мог пройти не по Руси, а гораздо дальше на востоке; во-вторых, многие позднейшие европейские государства, реально бывшие передним краем борьбы с исламским миром (например, Речь Посполитая или Австрийская 315

Е. Стариков полагает, что «предательство» Александра было не индивидуальным – по мнению исследователя, князь действовал «ради шкурных интересов своего сословия» (т. е., клана залесских Рюриковичей). Учитывая позицию его отца по отношению к Батыю (о которой мы уже сообщали) и о вышеописанном равнодушии владимирских князей к судьбе городов собственного княжества в дни Великого западного похода, такая точка зрения не представляется чересчур «экстремистской». 348

империя) именно благодаря этому фактору не разваливались, а наоборот – сплачивались (а в случае с Австрией – и динамично развивались, о чём в своё время писал А. Тойнби). Считается, что Русь в такой «виртуальности» непременно утеряла бы свою культурную самобытность и, в качестве примера, указывают на Украину и Белоруссию (постоянная мысль у Л. Гумилёва и Д. Балашова). Однако, во-первых, это не совсем соответствует действительности, ибо Украина и Белоруссия отнюдь не могут служить примером того, где «словно огонь выжег всё и дотла» (слова Д. Балашова) – напротив, там развивалась своя оригинальная культура (особенно на Украине), а Белоруссия стала основой государственности и культурного своеобразия Великого княжества Литовского (об этом – в следующем томе) и одновременно – своего рода заповедником культуры именно Киевской Руси, законсервировав множество даже дохристианских черт культуры (чтобы в этом убедиться, достаточно перечитать купринскую «Олесю»), да и Украина, по мнению многих исследователей из Киева, сохранила в своей новейшей культуре даже больше древнекиевских черт, чем Великороссия. А во-вторых, разрыв со старой культурной традицией в Залесье был много резче и весомей, где бы то ни было: даже Л. Гумилёв констатирует, что Москва не столько опиралась на киевский опыт, сколько отвергала его (на это моменте подробно останавливался Г. Федотов). Наконец, даже пресловутая католизация Западной Руси не стала для неё катастрофой: то, что Западная Белоруссия сегодня исповедует католичество, а Западная Украина – униатство, не делает жителей этих областей не украинцами и не белорусами. И вообще считать всю историю попавших под западное влияние восточнославянских земель сплошным историческим недоразумением было бы, по меньшей мере, самонадеянным – хотя бы в свете той культуртрегерской роли, которую предстоит сыграть Украине и Белоруссии в российском культурном перевороте середины XVII века. Л. Гумилёв решил эту проблему просто – объявлял, что союз с Европой был бы катастрофой, ибо «с Европой у России отрицательная комплиментарность» (!) и «западноевропейский суперэтнос» для России – всегда враг. Но всерьёз эти положения принять невозможно, прежде всего, из-за откровенно иррационально-мистического характера самого построения (что такое «комплиментарность»? с каким барометром или манометром подойти к определению – положительная она или отрицательная?) и отсюда их принципиальной недоказуемости (кто-нибудь пробовал с помощью рациональной аргументации доказать совместимость или несовместимость «суперэтносов»?). Кроме того, мысль об изначальной враждебности Европы по отношению к России – восходящая к самым заскорузлым штампам «классического» славянофильства – достаточно легко опровергается всей новой историей России, многочисленными судьбами русских людей за рубежом (иначе придётся предположить, что И. Тургенев или П. Чайковский, уже не говоря о деятелях Русского Зарубежья XX века, были отщепенцами и изменниками своего «суперэтноса»), а также всей российской культурой Нового времени, ибо это была культура европейская по духу и внешним 349

проявлениям (что прямо и недвусмысленно продекларировано в своих работах И. Ильиным); культура, самые высшие достижения которой, по словам современного философа И. Клямкина, падают как раз на те годы, когда Россия «максимально открылась Западу». Иначе придётся – вслед за самыми упёртыми «патриотами» – объявлять эту культуру антирусской, а их создателей и носителей – русофобами… В общем, проблема эта реально существует, и отмахиваться от неё не следует. Тут, правда, встаёт другой вопрос: а хотела ли такого поворота дел сама католическая Европа XIII века, в лице её авангарда – папской курии, рыцарских орденов и королей сопредельных государств? И. Уминский пишет: «Папа Иннокентий IV делал всё, чтобы помочь Даниилу – писал … татарам, пытался использовать рыцарей меченосцев и крестоносцев, прекращал чешско-венгерские споры, крестил и короновал Миндовга Литовского (Миндаугаса – Д.С.), завязал переписку с Александром Невским, проектировал крестовый поход из Чехии, Моравии, земель полабских, Поморья и Польши, назначил специального легата для проведения крестового похода». Но, как увидим, ничего из этого в жизнь проведено не было и по многим причинам. Европа по-прежнему была расколота на гвельфов и гибеллинов; своекорыстные интересы обуревали всех европейских правителей и мешали им действовать сообща; память о событиях 1240-1242 гг. довлела над многими европейцами; панический страх перед татарами был вполне реальным фактором (как увидим, впоследствии на Руси этим будут успешно пользоваться). И главное – вопрос об альтернативе «католицизм – православие» был роковым для всей коллизии: папы в качестве программы-максимум хотели видеть Русь окатоличенной, а поскольку именно этот пункт вызывал наибольшее раздражение и сопротивление, не предпринимали чрезвычайных усилий в данной области – зачем очень стараться ради дела, которое не принесёт пользы Ватикану, зачем работать на Византию? В этой связи правы те исследователи (например, В. Пашуто), которые не верят в полную искренность папских легатов, соблазнявших Даниила и его союзников (впрочем, разве можно, вообще, когда-либо безоговорочно верить любым дипломатам? Бойся данайцев, дары приносящих…) Тем более, что тогдашний Ватикан был местом, очень далёким от евангельской кротости ( я уже не говорю о крестоносцах), да и слово, данное «схизматикам», держать считалось не обязательным… Так или иначе, но этот вопрос, если смотреть на вещи непредвзято, открыт до сих пор… Обвал событий произошёл в 1252 г. Александр вернулся на Владимирскую Русь с ордынским войском под командованием воеводы Олексы Неврюя (имя указывает на то, что он был христианином). Удар был ужасен: дружины Андрея были разгромлены, а сам «русский Гамлет» вынужден был бежать в Швецию, откуда написал своё знаменитое послание, блестящий и горький памятник древнерусской литературы (в нём князьэмигрант пламенно и гневно обличает брата за привод на Русь ордынцев и со 350

скорбью отмечает отсутствие у русичей воли к сопротивлению).316 Ярослав, перепуганный насмерть, поспешил капитулировать. Разорение от этого похода (т. н. Неврюевой рати) было страшным, во много раз хуже, чем во время похода Батыя. Так Александр Невский заложил жуткую традицию привода татарских ратей на Русь для решения внутриполитических проблем и утопил в крови сопротивление своей политической стратегии (учитывая, что его впоследствии канонизировали, всё сие выглядит весьма экзотично). Одновременно выступил и Даниил. На рубеже 1253 и 1254 гг. в Галич прибыл папский легат и возложил на Даниила корону «короля Руси» (из Ипатьевской летописи: «он же венец от Бога принял, от церкви святых апостолов и от стола св. Петра и от отца своего папы Накентия и от всех епископов своих»). Как видим, летопись не осуждала за сей факт своего «короля»… После этого Даниил и сын его Лев начали военные действия… нет, не с Ордой, а с её русскими союзниками. В числе последних оказались болховские князья в Подолии – обломки старой «дорюриковой» славянской знати. Расправа была страшной: не только род болховских князей был вырезан под корень, но и вся их земля была выжжена и обезлюжена (так, что там 300 лет было пустое место: только в XVI веке эта территория стала вновь заселяться)317. Разгрому подверглись города на южном Буге и Случи (город Возвягл был сравнён с землёй, его жители подарены брату Даниила Васильку), а также в Поднепровье и Киевщине. Местный татарский пограничный военачальник Куремса попытался противостоять Даниилу, но у него было так мало войска, что им приходилось передвигаться тайно, по ночам, и, в конце концов, Куремса был разбит. Казалось, у Даниила всё складывалось как нельзя более удачно, и тут обнаружилось: никто из участников «дипломатического съезда» в Галиче не пришёл к князю на помощь318 (а Миндаугас даже нанёс ему удар в спину: по словам Л. Гумилёва, «как правителя Миндовга отличали хитрость и изворотливость»). Этот прискорбный факт делал бесплодными все усилия Даниила, ибо его выступление имело смысл только в том случае, если волынская рать стала бы авангардом коалиционных сил. Поскольку этого не произошло, акция провалилась ещё до того, как Орда сделала ответный ход. Он последовал в том же 1254 г.: к Волыни подошла ордынская рать во главе с Бурондаем, победителем при Керженце. Однако Бурондай повёл себя очень неожиданно: он не стал рваться в бой (что было бы, наверное, логично), а позвал бояр Даниила на переговоры и передал князю через них 316

Не правда ли, здесь, как в зародыше, вся русская эмигрантская литература – от А. Курбского до А. Солженицына? 317 М. Артамонов, раскапывая археологические объекты в Подолии, обнаружил: польские замки XVI в. стоят на основе скифских и древнеславянских городищ, а между ними – пустота… 318 Если быть совсем точным, определённую ограниченную помощь от польских рыцарей Даниил всё же получил; однако масштаб этой помощи был несоизмерим тому, на что галицкий князь рассчитывал. . 351

буквально следующее: «Никак не поймём, друг ты нам или враг? Если враг, давай драться, а если друг – пойдём вместе воевать Литву!». Это уникальное послание (составленное, понятно, Батыем и Александром) было образцом, как сейчас говорят, политкорректности, и давало Даниилу неожиданную возможность «сохранить лицо». Понимая, что всё проиграно, Даниил согласился на все условия и послал брата Василька с ратью на помощь Бурондаю в поход на Миндаугаса (и в Литве татары и волыняне учинили жуткий разгром). Сам же Даниил в это время… воевал в союзе с Белой IV против чехов! В конце концов, ордынцы мирно ушли, но на прощание Бурондай поставил условие: срыть укрепления Галича и других пограничных городов (т. е., разоружить Червоную Русь на случай нового конфликта). Между прочим, эта тактика, которой будут придерживаться все европейские владыки в борьбе с феодальным сепаратизмом. «Этот удар добил Данилу», – писал украинский историк М. Грушевский. Естественно, Даниил согласился и всё выполнил: игра была полностью проиграна. В 1264 г., сломленный «король Руси» скончался, а его сын Лев стал проводить дружественную Орде политику (и Орда будет постоянно поддерживать его, в том числе и военным путём). Так закончилась великая попытка развернуть историю Руси «на 180 градусов». Линия на союз с Европой потерпела полный крах; и результатом этого стало: структурирование Золотой Орды и её союз с Залесьем (к этому союзу присоединился и Новгород; а в 1274 г. – Смоленск); установление в Залесье власти Александра Невского и возникновение юридической нормы, согласно которой только он сам, его братья и дети его и его братьев (с Ярославом, а позднее и с Андреем Александр помирился) могут занимать великокняжеский стол; окончательно перемещение «стольного града» из Киева на Владимирщину; крах католических претензий на Русь и полное торжество православия. По словам Г.Вернадского, «Александр Невский, дабы сохранить религиозную свободу, пожертвовал свободой политической, и два подвига Александра Невского – его борьба с Западом и его смирение перед Востоком – имели единственную цель: сбережение православия, как источника нравственной и политической силы русского народа». Этим проникновенным словам контрастирует ироническая констатация французского писателя XIX в. маркиза А. де Кюстина: «Александр Невский – образец осторожности; но он не был мучеником ни за веру, ни за благородные чувства. Национальная церковь канонизировала этого государя, более мудрого, чем героического. Это – Улисс319 среди святых». Каждый из читающих эти строки волен принимать оценку Вернадского или Кюстина, каждый вправе оценивать действия князя в силу своих убеждений и пристрастий… Между прочим, даже у «патриота» Д. Балашова в романе «Младший сын» вырвались страшные строки: «Его (Александра – Д. С.)… назовут святым. Святым он не был никогда» (курсив мой – Д. С.). Действительно, во-первых, Неврюева 319

Улисс – латинское название Одиссея, «хитроумного» героя поэм Гомера. 352

рать и святость – вещи взаимоисключающие (как увидим, это не последняя Александрова жестокость), а во-вторых, и это самое принципиальное… Процитируем ещё раз Д. Балашова (и снова – из романа «Младший сын»): «Он устраивал землю. Для себя (выделено мной – Д. С.). …Вот эту русскую землю топтали татарские кони по его зову. Саблями поганых добывал у родного брата золотой стол (престол – Д. С.) владимирский». Здесь ключевые слова – «для себя» (в высшей степени показательно, что эти слова вырвались именно у Балашова – едва ли не самого яростного «антиевропеиста»320 за всю историю отечественной историографии!). Забегая вперёд скажем: для себя князь дружил с ханом, заливал кровью родную землю, давил остатки демократического самоуправления в городах, сворачивал институт веча – в общем, делал всё то, о чём мечтало не одно поколение владимирских князей (начиная с Андрея Боголюбского) и что в исторической перспективе привело к торжеству московского типа цивилизации (о нём разговор впереди), к деспотической государственности и «антиевропейскому соблазну» России (слова философа В. Кантора), к «проклятой Москве, которая ещё позорнее монголов» (граф Алексей Константинович Толстой). Словом, перед нами – один из наиболее болезненных и дискуссионных разломов русской истории… Но Александру и Батыю предстояло нанести и ещё один удар по своим политическим противникам. Мы уже отметили выше, что союз князя и хана был направлен и против каракарумских Чингизидов (или, вернее, против их попыток контролировать ситуацию на Волге и в Залесье). И только в этом свете можно понять драматические события, развернувшиеся на Владимирской Руси на стыке 50-х - 60-х гг. XIII в. Батый умер около 1255 г.: интересно, что многие средневековые источники убеждены в его насильственной смерти (т. н. «Хронограф русский» бросает многозначительную фразу: «По убиении Батыеве…»). А через полгода был отравлен названный брат Александра, Сартак: поскольку молва обвиняла в этом брата Батыя, мусульманина Берке (а Сартак, если помните, был христианином), нетрудно сделать вывод о начавшейся в Сарае династической борьбе, где не последнюю роль сыграл религиозный фактор. После кратковременного правления хана Улагчи (1256-1258 гг.) к власти пришёл Берке. Первые же его шаги насторожили всех на Руси: новый хан устроил резню несториан в Самарканде, перебил почти всех своих родственников, а с 1259 г. начал затяжную войну со своим родственником ханом Хулагу, правившим в Иране (эта война связана с гражданской войной в восточной части степи, где тоже шла династическая разборка среди Чингизидов). Александр немедленно отправился в Сарай (в новый Сарай, Сарай-Берке) и совершил почти невозможное – договорился с Берке: общие 320

Дмитрий Михайлович Балашов даже в приватной жизни имел привычку ходить одетым в одежду образца XIV века (автор этих строк имел возможность это наблюдать). Прямо по воспоминаниям А. Герцена: «Хомяков (вождь славянофилов – Д. С.) одевался столь национально, что народ принимал его за персиянина». Д. Балашову повезло: на праздновании 1000-летия Крещения Руси его приняли за члена фольклорного ансамбля… 353

интересы Руси и Орды перевесили религиозные различия, да и продолжать политику исламизма Берке, похоже, не собирался – слишком много было у него оппонентов. Важно, что условием продолжения союза было начало сбора дани (кто работает бесплатно?), и Александр на это пошёл (так что и за «ордынский выход» – как тогда называли эту дань – «патриоты» должны благодарить всё того же «святого» Ярославича!). Дань собирали «по максимуму» – 12-13%, и для её правильного сбора была проведена перепись населения (т. н. «второе число»321); из-за этого Берке остался в народной памяти как самый что ни на есть злостный угнетатель… Озлобление вызывало, как справедливо заметил А. Бушков, «прежде всего то, что налоги были новыми» – это нигде и никогда не любят. Однако сопротивление наметилось лишь в одном городе – Новгороде, жители которого вообще не любили подчиняться кому-либо (а тем более чужакам). В 1258 г. приезд ханских контролёров едва не вызвал восстание, во главе которого оказался… старший сын Александра Василий («дурак и пьяница», по Л. Гумилёву; не исключено, что такая оценка есть позднейшая редакция официознопатриотической историографии). Только жёсткое и энергичное вмешательство Александра предотвратило катастрофу: если б контролёров убили – это было бы расценено как «убийство послов» со всеми вытекающими отсюда последствиями. Князь вывел татар из города, проклял и выгнал сына (впоследствии тот спился и умер) и… выколол глаза всей сыновней дружине со словами: «Если вы в упор ничего не видите, то и глаза вам не нужны!». Ещё одно жестокое действие «святого» князя, но оно спасло Новгород… Что показательно, на Руси Александра ни в чём не обвиняли, зато по адресу Берке известный русский священнослужитель, оратор и писатель, епископ Серапион, разразился следующей речью: «Наведе на ны язык немилостив, язык лют, язык не щадящ красы юных, немощи старец, младости детей!» Ни разу на Руси ещё так резко не говорили о татарах… И вот в 1262 г. происходит событие, наиболее загадочное и наиболее показательное для ситуации одновременно. Суть в том, что в Каракоруме, узнав о начале сбора дани для Сарая, явно решили урвать свою долю (а может и, вообще оттереть Берке – ведь взымание денег в его пользу усиливает сепаратиста!). И на Руси объявляются сборщики дани для каракарумских владык (позднейшая молва объявляла их «бесерменами», т. е., мусульманами322, хотя среди сохранившихся имён сборщиков фигурируют даже русские имена323). Однако, Руси это было совершенно не нужно: платить Сараю ещё был резон – за это можно многое получить, а от Каракорума никаких услуг и никакой помощи не дождешься – хотя бы в силу крайней отдаленности этого города от Руси. И вот практически во всех 321

«Первое число» (первая перепись) было ещё при Батые. Это как раз не система: судя по позднейшим источникам, баскаки до 1314 г. чаще всего были христианами 323 Один из них – вероотступник, монах-расстрига Зосима, перешедший в ислам (единственный зафиксированный случай за всю историю Древней Руси!). По преданию, он «ругался» над иконами, и его зверски убили. 322

354

залесских городах, как по команде, началась резня данщиков: убивали страшно, буквально рвали на куски. Считать это стихийным возмущением нет никакой возможности: уж очень всё синхронно и организованно. По мнению учёного А. Насонова, крупного специалиста по данной проблеме, вся акция была организована Александром324. Но самое интересное – позиция по этому вопросу Берке. Он «не только не начал карательных операций, но и использовал мятеж в свою пользу – он отделился от Центральной Орды (Каракорума – Д. С.) и превратил свою область в самостоятельное государство, в котором русский элемент играл не последнюю роль» (Л. Гумилёв). Поэтому можно смело утверждать: резня 1262 г. была не только инсценирована Александром, но и согласована с Берке. По сути, это был окончательный разрыв с Каракорумом: с 1262 г. начинается самостоятельная история тандема «Золотая орда – Владимирская Русь». Так дело Батыя было завершено Невским и мусульманином Берке. IV. Александр Невский умер в 1263 г., возвращаясь из очередной поездки в Сарай. Его смерть, оплакиваемая по всей Руси (по словам митрополита Кирилла, «солнце Руси закатилось»), сразу породила множество слухов. Что очень показательно, в отравлении князя хану обвинений никто и никогда не предъявил: все знали о союзе Александра с Берке. Современная историческая литература считает, что князь умер, как бы сейчас сказали, от стресса (уж чего-чего, а нервных перегрузок у него хватало). Но Л. Гумилёв обратил внимание на некоторые факты, происшедшие в том же 1263 г. и могущие пролить новый свет на проблему. Накануне Александр вступил в переговоры с Миндаугасом – злейшим врагом католиков – о совместном походе против Ордена и заключил с ним союз. А затем последовала поездка в Орду, где явно к этому проекту был подключён и Берке. Ордену грозила катастрофа, и… Александр Невский скоропостижно умирает. А буквально через считанные месяцы в Литве в результате заговора знати был зарезан Миндаугас: один из его убийц, князь Даумантас (Довмонт) вскоре бежал на Русь, стал «кормлёным князем» в Пскове, прославился как великий воевода и победитель крестоносцев, а впоследствии канонизирован под именем св. Тимофея… А спустя два года, во время отступления своих войск с Кавказа (там шла война с персидскими Чингизидами) умирает и Берке. Не слишком 324

Это не помешало князю с вызывающей жестокостью «наводить порядок» во взволновавшихся городах (и, как бы походя – ликвидировать там веча: не ради этого ли всё и делалось?). У западного историка Джона Фэннела это откомментировано так: «И всё же сопротивление продолжалось. Оно не прекратилось с поражением Андрея и Ярослава и явно проявилось во враждебности Новгорода к Александру, в восстании 1262 года. Александр не сделал ничего, чтобы поддержать этот дух сопротивления Золотой Орде. Требуется беспредельная щедрость сердца, чтобы назвать его политику самоотверженной» (выделено мной – Д. С.). 355

ли много совпадений? Все три участника антиорденского сговора уходят из жизни один за другим, причём в самый критический для Ордена момент. Более никаких документальных данных нет, но есть о чём задуматься… После смерти Берке в Сарае воцарился внук Батыя Менгу-Тимур – один из самых лояльных и дружественных по отношению к Руси ханов. При нём не было ни одной военной акции с участием татар на территории Руси325. При нём необычайно далеко зашли процессы метисации элиты обоих стран союза: на Руси очень многие князья и бояре в этот период женятся на татарках, а в Сарае появляются «ордынские бояре». При нём в Сарае создаётся подворье русского епископа: по словам Л. Гумилёва, «он не подвергался никаким гонениям; считалось, что епископ Сарский является представителем интересов Руси и всех русских людей при дворе великого хана; если на Руси начиналась княжеская усобица, хан присылал сарского епископа с татарским беком (обязательно христианином), и они решали спорные вопросы на княжеских съездах». Наконец, при Менгу-Тимуре весьма далеко зашло и военное русско-ордынское сотрудничество: в 1278 г. хан пригласил ряд русских князей с дружинами принять участие в войне против алан (осетин), и те взяли хану штурмом главный аланский город Дедяков на Северном Кавказе. Менгу-Тимур считал себя защитником Новгорода и принуждал «низовских» князей «не распускать руки» в отношении мятежной северной республики. Нелишне напомнить, что и деятельность св. Петра Ордынского в Ростове Великом началась также в эти годы. В общем, период с 1266 по 1279 гг. был весьма благоприятным для Владимирской Руси. Это было тем более важно, поскольку на самой Руси в это время не было ни одного лидера, хоть сколько-нибудь сравняться с Александром Невским или Даниилом Галицким. В Залесье последовательно перекняжили братья Невского Андрей (вернувшись из Швеции), Ярослав и Василий; затем пришла очередь сыновей Невского. Всё это были личности очень среднего калибра (исключая, может быть, только «русского Гамлета» Андрея): на самостоятельную политику они были практически не способны. Главную ответственность за общерусское единство и владимирскую скоординированную политику взял на себя уже упоминавшийся митрополит Кирилл (создав – впервые в российской истории – прецедент церковного правления). Он энергично и деятельно вмешивался во внутриполитические дела, активно контролировал князей и иногда не останавливался перед весьма жесткими действиями: так, он отлучил от церкви (!) ростовского епископа Тарасия за его неблаговидное участие в княжеской разборке (напомним: сан ростовского епископа был одним из самых уважаемых на Руси). В целом можно констатировать: в эти 13 лет спокойствие и единство Владимирской Руси поддерживались пастырской энергией митрополита Кирилла и спокойной уверенной силой хана Менгу-Тимура. 325

Исключение – Рязань: там шли военные действия рязанцев против татар и наоборот все 240 лет существования данной системы. 356

Каких-то крупных событий в те годы не происходило, исключая одно. В 1268 г. Новгород поссорился с Таллинном (Ревель) на почве коммерческих разногласий: если помните, оба города входили в Ганзу. Вече и совет вятших приняли решение организовать карательный поход на Ревель; предварительно была достигнута договорённость с Орденом, что он не вмешается (крестоносцы дали на том клятву). Новгородцы, а также союзные им псковичи (во главе с Довмонтом) и «низовская рать» (во главе с сыном Александра Невского Дмитрием) выступили в поход и вломились в Эстонию, грабя и сжигая всё кругом. Поход дошёл до замка Раквере (Раковор, как его называли русичи) и… Новгородцы внезапно увидели перед собой рыцарскую конницу: крестоносцы решили, что всё же надо вмешаться. Разъярённые вероломством «немцев», новгородцы ринулись в бой: так началась самая крупная битва за всю историю войны Новгорода и Ордена – Раковорская. Изза грубых стратегических ошибок русского командования первоначально успех способствовал рыцарям: новгородский конный боярский полк был вырублен полностью. Но затем в дело вступили псковичи Довмонта, владимирцы Дмитрия и пешее новгородское ополчение; рыцари были разбиты наголову и в панике отступили. Впрочем, новгородцы были не в состоянии развить успех: потери их были ужасающими (согласно летописи, чуть ли не в каждом новгородском доме оплакивали убитых, раненых и пропавших без вести). Поредевшее новгородское войско, не дойдя до Ревеля, вернулось домой, а крестоносцы, горя желанием отомстить, подтянули резервы и двинулись на Новгород. Но тут произошло непредвиденное: в Новгород срочно примчался присланный ханом конный татарский отряд в 500 всадников. Татары выдвинулись на передний край, рыцари увидели их мохнатые шапки и … Как торжествующе заметил летописец, они «замиришася по всей воле новгородской, зело бо бояхуся одного имени татарского». Да, после Легницкой битвы европейцы испытывали по отношению к степнякам нечто среднее между ненавистью и суеверным страхом. Новгородцы же быстро смекнули, что приглашать татар против рыцарей дешевле, чем драться самим, и впоследствии часто прибегали к такому приёму … История Раковорской битвы – одна из самых значительных страниц русской истории, и о ней редко вспоминали лишь потому, что агрессором в данном случае выступил не Орден, а сам Новгород… В последние годы правления Менгу-Тимура наметились контуры будущей трагедии на Руси. После смерти последнего из братьев Александра Невского, Василия, великим князем владимирским стал сын Невского Дмитрий, герой Раковора; княжил он, как и его великий отец, в ПереяславлеЗалесском. Его средний брат Андрей, князь поволжского города Городец, люто завидовал брату и откровенно стремился перехватить у него «великий стол», а у Дмитрия не хватало ни мудрости, ни характера, чтобы противопоставить поползновениям Андрея политику, достойную действительно великого князя: он действовал именно как переяславский князь, только получивший общевладимирские полномочия. Бояре обоих 357

князей также бешено ненавидели друг друга, в целом ситуация была взрывоопасной. Однако, пока живы были Менгу-Тимур и Кирилл, всё было «под контролем». Всё резко изменилось после 1279 г., когда почти одновременно ушли из жизни оба «гаранта стабильности» Руси – митрополит и хан. На очередном курултае власть в Сарае получил брат умершего хана Тудан-Менгу, член дервишского ордена мусульман-суфиев, мистик, воспринявший ислам не как политику, но как Божественное откровение, человек, что называется, «не от мира сего» (вельможи Орды попросту считали его ненормальным) 326. Реальная власть в Орде оказалась у военачальника Ногая, родственника Берке. Опытный и прославленный военачальник (сперва в ранге командующего тюмэном, а затем и армией), выигравший десятки битв (в одной из них он потерял глаз), человек с сильной волей и политической хваткой, Ногай уже давно примерялся к власти, но только теперь она свалилась к нему в руки (хотя лишь де-факто, но не де-юре). Ногай стал первым в истории Золотой Орды правителем-узурпатором, монополизировавшим власть при слабом хане (хотя на Руси его попросту звали ханом, в Европе – императором, а в Египте – маликом, т. е., королём). Имя Ногая сохранилось в русских былинах, как «собака Калин-царь»: дело в том, что слово «ногай» переводится как «собака», а «калин» – как… «толстый» (Ногай и в самом деле был мужчиной упитанным). В египетских источниках он назван Иса-Ногай; не исключено, что он носил христианское имя Иса (Иисус). Есть непроверенная версия, что к Ногаю восходит известный русский боярский род Нагих (имя «Ногай» иногда произносили как «Ногой»). Имя этого незаурядного деятеля ордынской истории увековечено в самоназвании народа ногайцев. Надо сказать, что полной власти в Орде Ногай всё-таки не получил: у законного хана была своя, вполне дееспособная элита. «Результатом этого явилась нестабильная двойственность правительства, – пишет Г. Вернадский, – что создавало крайнюю неразбериху, по крайней мере, в русских делах». Результаты этого не замедлили сказаться: Андрей Городецкий заполучил у Тудан-Менгу ярлык на великое княжение и немедленно нагрянул в Залесье с собственной дружиной (её вёл главный советник князя, боярин-метис Семён Тонильич) и с отрядами татарских мурз Туратемира и Алтына (из-за чего данные события получили прозвище «Туратемирева рать»). Их поддерживали новгородцы (они всегда поддерживали мятежных претендентов, дабы предельно ослабить опасного для их «вольностей» великого князя). Начались погромы и резня. Дмитрий бежал в Псков, к Довмонту (последний был тестем Дмитрия), пересидел там разгром и вернулся в разорённый Переяславль. Ответный ход Дмитрия был эффектным: он отправился к Ногаю и заполучил в свою очередь у него ярлык для себя. Андрею ничего не оставалось, как смириться и признать старшинство брата, тем более что в 1285 г. Тудан-Менгу отстранили от 326

Любопытная аналогия с царём Фёдором Иоанновичем! 358

власти в пользу его племянника Теля-Буга (за этим, естественно, стоял Ногай). Однако хрупкий мир был взорван, когда Дмитрий приказал убить Семёна Тонильича (его после пыток прикончили в Костроме); разъярённый Андрей возобновил военные действия. В Орде в это время хан Теля-Буга предъявил свои претензии на власть, и война на Руси и в Орде вспыхнула с новой силой. Бои шли с переменным успехом и с неизменной жестокостью. Какие жуткие эксцессы при этом происходили, красноречиво иллюстрирует следующая история. В курской земле баскак Ахмед построил два города, освобождённые от дани (уже интересно!). Соседние князья, Олег Рыльский и Святослав Липовецкий, которым это было завидно, пожаловались Теля-Буге (Ахмед был человеком Ногая). Возможно, всё бы и кончилось чем-нибудь приемлемым, но оба князя, не дождавшись ханского решения, напали на города Ахмеда и разрушили их. Тем самым они подписали себе смертный приговор: воины Ногая обрушились на курскую землю и беспощадно выжгли её. Обоим князьям удалось спастись, как и боярам Святослава, но Олеговы бояре попали в руки татар и были развешаны на деревьях с отрезанными руками и головами. Впоследствии Олег вернулся, а Святослав начал своего рода партизанскую войну против татар. И… по приказу Теля-Буги Олег убил Святослава; впоследствии сын Святослава Александр убил Олега и двух его сыновей. «Весь этот эпизод характеризует… деморализацию, которая в своих худших чертах проявилась в русских князьях», – горестно замечает Г. Вернадский. Ему вторят жестокие слова французского публициста XIX века графа Сегюра: «Эта была подлая борьба, борьба рабов, главным оружием которых была клевета и которые всегда были готовы доносить друг на друга… они ссорились из-за пришедшего в упадок престола и могли его достичь только как грабители и отцеубийцы, с руками, полными золота и запятнанными кровью; они осмеливались вступить на престол, лишь пресмыкаясь, и могли удержать его, только стоя на коленях». А Р. Пайпс подытоживает: «В этих обстоятельствах начал действовать некий процесс естественного отбора, при котором выживали самые беспринципные и безжалостные, прочие же шли ко дну. Коллаборационизм сделался у русских вершиной политической добродетели». Пусть эта констатации, возможно, излишне резки, но в ней, увы, много от истинного положения дел. В эти жутковатые годы в Залесье был один «островок безопасности» – Москва. Этот маленький городок был отдан в удел младшему из сыновей Александра Невского, Даниилу – просто потому, что оставить члена клана Ярославичей без удела было невозможно, а на этот городишко никто не претендовал (в общем, что негоже, то и на те, небоже). В большой династической драке Даниил не имел никаких шансов, и он избрал совершенно другой путь: под его рукой Москва, незаметно для соседей росла и наливалась силой, военной и экономической. Этому, как ни дико, способствовала общая кровавая неразбериха тех лет, так как при каждом новом пароксизме конфликта новые толпы беженцев оседали на московском «островке безопасности». В конце концов, прослышав об этой особенности 359

Москвы, беженцы начали прибывать даже из «дальнего зарубежья»: так в начале 90-х гг. в Москву прибыли черниговский боярин Фёдор Бяконт и волынский Родион Рябец с челядью и дружиной. С именем Бяконта связано начало монументального строительства в Москве (в частности, возведение первых каменных храмов), а впоследствии с родом Бяконтовых будут связаны чрезвычайно важные страницы истории Москвы и Руси. В целом к 90-м гг. Москва из маленького удельного городишки превратилась в весомую политическую силу, игнорировать которую было уже невозможно: в частности, Даниил несколько раз небезуспешно выступал арбитром в спорах и ссорах своих братьев. Рачительный хозяин, щедро помогавший всем нуждающимся, Даниил заслужил на Руси добрую славу. Одновременно шло возвышение другого города – Твери, крупнейшего торгового, экономического и культурного центра верхнего Поволжья. По своему значению он уступил только Новгороду, а в самом Залесье с Тверью мог соперничать только Нижний Новгород. Тверь была городом «западного» типа, поддерживающим тесные связи с Европой, тверское купечество было весомо (даже политически), как нигде на Владимирщине (этому способствовало необычайно выгодное геополитическое положение города). Князем в Твери был молодой Михаил Ярославич, племянник Невского, уже тогда показавший себя, как талантливый военачальник и незаурядный политик, обладавший к тому же редкими в то время нравственными качествами (по свидетельствам современников, тверичи в нём души не чаяли). На подступах к 90-м гг. Даниил и Михаил начинают последовательное и неуклонное сближение, завершившееся фактическим договором о союзе: наиболее дальновидные на Руси уже тогда понимали, что это – будущие претенденты на власть в Залесье. Развязка наступила в 1291 г. Ногаю удалось схватить Теля-Бугу, и он был «почётно убит» (переломом хребта): власть была передана сыну МенгуТимура Тохте. И этим Ногай, сам того не зная, подписал себе приговор, ибо новый хан не захотел быть ни марионеткой, ни трупом. Он немедленно начал широкомасштабную войну против Ногая, а чтобы подорвать его позиции на руси, решил сокрушить Дмитрия: при такой раскладке Андрей Городецкий автоматически становился союзником Тохты. Для реализации этого плана в 1293г. на Владимирскую Русь двинулись войска Андрея и ещё несколько союзных ему князей (в т.ч. Фёдора Ярославского, по прозвищу Чёрный327) и ордынская рать под командованием ханского брата Дюденя: этот поход вошёл в историю под названием «Дюденёва рать» и стал одним из самых страшных эпизодов древнерусской истории. Вновь, как и в 1238 г., было разорено 14 городов (в т. ч. Москва, правда, она пострадала не сильно, т. к. очень быстро оправилась); количество же сожжённых деревень никто не считал. (Всего, как уже сообщалось, между Неврюевой и Дюденёвой ратями имело место 15 татарских вторжений в Залесье, и все они инициировались 327

«Чёрным» его прозвали за то, что, по всеобщему мнению, он был виновен в убийстве ребёнка – неугодного ему ярославского князя. 360

враждующими Рюриковичами!). Дмитрию пришлось снова бежать к Довмонту в Псков и вскоре капитулировать перед Андреем (в 1294 г. он умер). Жуткой кульминацией явилось сожжение Переяславля Фёдором Чёрным: город переживший все предыдущие войны и нашествия (татарские!), был до пепла выжжен русским князем за то лишь, что Фёдор не мог остаться там княжить. И этого мерзавца (которого на Руси считали не только детоубийцей, но и двоежёнцем) впоследствии ещё и… канонизировали! Во всём этом «взрыве мрака» (слова Л. Гумилёва) был один ослепительный всплеск. Михаил Тверской, застигнутый событиями вне Твери, с риском для жизни, минуя засады, прорвался в Тверь и раздал народу оружие. Тверь ощетинилась заставами и всерьёз готовилась вступить в бой с Дюденём – одна на всём Залесье! И… Дюдень не стал нападать на город, не стал испытывать судьбу: сильные в разгроме безоружных, его рати спасовали перед готовностью сопротивления. Что замечательно, и Тохта сделал правильный вывод из происшедшего – вполне в духе заповеди Чингиса: «Поддержи сильного, и он поддержит тебя». Никаких репрессий по отношению к Михаилу и Твери не последовало: напротив, в Сарае явно отметили Михаила как перспективного лидера Руси. Вскоре после Дюденёвой рати наступил окончательный расчёт и между Тохтой и Ногаем. После пяти лет сражений (с переменным успехом) в 1299 г., недалеко от нынешней Полтавы, произошла битва, в которой, по восточным источникам, участвовало до 700 тысяч человек (цифра явно преувеличена). Ногай был разбит, попал в плен и был обезглавлен русским воином из армии Тохты (хан казнил русича за то, что тот столь непочтительно обошёлся с таким прославленным воином, как Ногай!). Война утихла, принеся огромные разрушения и жертвы (особенно велики были они в Поднепровье). Приняв власть, Тохта показал себя «терпеливым и талантливым правителем» (Г. Вернадский); по словам персидских источников XIV в., «в дни его правления страны, подчинённые ему достигли высокой степени процветания, и весь его улус стал богатым и довольным». В отношении Руси Тохта продолжал политику Менгу-Тимура. Для Андрея же Городецкого, формально ставшего великим князем после Дюденёвой рати, фактически всё было кончено: никто не прощал ему погрома и цены его власти. (Любопытно, что его отцу Неврюеву рать, в общем-то, простили: поистине, «что положено Юпитеру, не положено быку»). Его положение усугублялось ещё и тем, что он был бездетен (его сын от второго брака умер в малолетстве) и, согласно нормам эпохи, Городец после его смерти становился выморочным городом. Таким образом, как на «стольный град» на него всерьёз не смотрел никто. В этих условиях Тверь и Москва, что называется, «внаглую» начали кампанию неповиновения. Пробным камнем стала судьба восстановленного Переяславля, где княжил сын покойного Дмитрия Иван, тоже бездетный. Попытка Андрея на двух княжеских съездах добиться присоединения Переяславля к великокняжескому дому была сорвана совместной московско-тверской 361

обструкцией (на съезде во Владимире князья просто схватились врукопашную – пикантно, что позднее несколько участников той вооружённой свары причислили к лику святых!), а когда Андрей попытался силой решить проблему, то напоролся на вооружённое сопротивление Михаила и Даниила – беспрецедентный случай мятежа удельных князей против своего сюзерена! И Орда безмолвствовала: Тохта уже знал, что Андрей фактически не хозяин … В этих условиях смерть Андрея в 1304 г. просто подвела черту: политическим трупом он был уже давно. Очень показательно, что сразу после его смерти во всех волжских городах прокатилась война восстаний, где народ растерзал почти всех бояр покойного князя. Но этому предшествовали события, резко изменившие всю обстановку в Залесье. В начале XIV в. Даниил, которого все считали только хорошим «хозяйственником», не более, неожиданно показал зубы – напал на Рязань, оккупировал важный в торговом отношении приокский город Коломну, разбил в сражении рязанскую рать и захватил в плен самого рязанского князя Константина. Никто от Москвы не ожидал такого, но это была только «первая ласточка» новой московской политики. Через год умирающий князь Иван Переяславский, в обход всех других претендентов, завещал свой удел Москве, и Даниил сумел отстоять это решение как военными, так и дипломатическими мерами (в Орде). Вскоре Даниил заболел и умер (москвичи оплакивали его как «отца-основателя», и это было верно: именно Даниила нужно считать реальным основоположником Москвы, как 328 политического центра Северо-Восточной Руси) . Князем в Москве стал его старший сын, жестокий и беспринципный Юрий Данилыч, и первое, что он сделал – лихим налётом захватил соседний Можайск, взяв в плен местного князя. Так стало ясно: Москва уверенно взяла курс на лидерство в Залесье, причём откровенно агрессивными, «гангстерскими» методами. Тем самым она фактически бросила вызов своей недавней союзнице Твери (которая должна была юридически стать «стольным градом» после смерти Андрея в 1304 г.). Все прежние претенденты ушли в тень, остались только Москва и Тверь. На горизонте замаячили контуры нового противостояния. V. Последняя глава нашего рассказа, по словам Д. Балашова, – «период, уложившийся в первую четверть XIV в. (почти не освещённый нашей исторической наукой); был едва ли не самым трагическим в истории России». Это кровавая и волнующая сага о борьбе двух потенциальных центров объединения Руси – Москвы и Твери; сага, где сплелось всё, как в

328

Имя Даниила увековечено в названиях города Данилов и Свято-Данилова монастыря (где он похоронен). Канонизирован русской церковью и вошёл в историю, как Даниил Святой. 362

авантюрном романе – подлость и благородство, героизм и предательство, шкурные интересы и жертвенность. Сразу после смерти Андрея Городецкого на Владимирской Руси создалась ситуация воистину уникальная. По лествичному праву законным претендентом на «великий стол» становился Михаил Тверской. Его юридические позиции были абсолютно бесспорными. В Орде его кандидатура вызывала безусловное одобрение. Ибо «Михаил Ярославич был по своему складу похож на былинного богатыря: храбр, силён физически, верен слову, благороден – такие качества импонировали хану, и Михаил Тверской пользовался его полным доверием» (слова Л. Гумилёва). Но что ещё более важно – по поводу Михаила в Залесье, впервые за всё время существования Владимиро-Суздальской Руси, сложился «полный консенсус». После Дюденёвой рати Михаил был самым популярным политиком в Залесье; в широких народных кругах его имя ассоциировалось с историей сопротивления Твери в 1293 г. и вызывало патриотические настроения. Удельные князья (после того, как суздальский князь Михаил, сын «русского Гамлета», признал его права) практически все высказались в пользу тверского князя. Самое же показательное – позиция бояр (т. е., «земли»): все из них, кто уцелел после волжских восстаний (в том числе крупнейший землевладелец Акинф Великий) дружно уехали в Тверь – на службу к Михаилу. Церковь тоже ничего не имела против, тем более, что во время войны Тохты с Ногаем старый митрополит Максим (византиец) покинул Киев и перебрался во Владимир (тем самым, предав Залесью дополнительный идеологический вес). В общем, единодушие было полное. Анализируя из сегодняшнего дня эту беспрецедентную ситуацию, можно констатировать: это историческое мгновение было «сослагательным наклонением» нашей истории, ибо оно открывало грандиозные возможности, впоследствии безвозвратно упущенные. Ведь если бы Михаил – при полной поддержке всей Залесской Руси и Орды – реализовал свою власть, Русь уже в начале XIV в. (а не в конце XV в., как в реальности) могла стать более или менее централизованной, причём мирным путём (в реальности же это стоило потоков крови). Это могло оказать существенное воздействие на остальные русские княжества, Литву и Орду: в такой «виртуальности», к примеру, Червоная Русь могла сохранить независимость (чего в реальности не произошло); отношение с Литвой могли пойти по иному, менее драматическому сценарию; что же касается Орды, под большим вопросом были бы её исламизация и с большей вероятностью – её крещение (к этому определённо шло дело). Можно даже предположить, что в такой раскладке не было бы Куликова поля. Наконец: Тверь была городом европеизированным; следовательно, в «тверском» варианте русской истории вполне возможны были и некоторые альтернативные модели цивилизационного развития (в частности, русский Ренессанс). Не исключено также, что развитие страны в случае укрепления Твери, как столицы, пошло бы по интенсивному, а не по экстенсивному (как в реальности) пути, и с вектором развития «вглубь», а не «вширь» (это, по мнению многих историков, исключило бы движение в 363

Сибирь). В общем, вариантов намечается много, и большинство из них довольно привлекательны: во-первых, они менее оторваны от европейской практики (из ХХI в. видно, что это немаловажно); во-вторых, они зачастую менее «затратные» (в смысле траты человеческих сил и крови), чем те пути, по которым в действительности пошла Россия. Но … «Земля приняла Михаила, – пишет Д. Балашов. – Не согласен был лишь один человек – Юрий Московский». Вернее, не согласен был весь клан Даниловичей, и не мудрено: по «Русской правде» они, после смерти не побывавшего на великом княжении Даниила Святого, автоматически попадали в категорию изгоев – со всеми вытекающими отсюда последствиями. И их реакция ничуть не отличалась от реакции попавших в подобный переплёт судьбы князей киевской эпохи; более того – и боярство Москвы, успевшее при Данииле основательно обрасти добром и вотчинами на Москве, категорически отказывались всем этим пожертвовать, даже если б от этой жертвы выиграла Русь (а выигрывала бы она фантастически!). Так произошло непоправимое: Юрий, поддержанный братьями и боярством, бросил Михаилу вызов – поехал в Орду судиться за «великий стол». И лавина покатилась: вместо национального консенсуса Владимирская Русь получила очередной (и самый страшный) виток кровавого противостояния. Российская история вместо поступательного развития получила непредсказуемый зигзаг. Сам по себе арбитраж в орде был ещё полбедой (тем более, что Тохта однозначно поддержал Михаила). Но трагедия состояла в том, что сторонники обоих князей начали военные действия в отсутствие своих хозяев. Акинф Великий быстрым ударом занял Кострому и арестовал находившегося там Бориса, брата Юрия. Попытался сделать то же самое он и с Переяславлем (этот город был яблоком раздора между Москвой и Тверью), но тут удача ему изменила: помощь из Москвы подоспела как раз в момент штурма города и ударила Акинфу в спину. Акинф Великий был разбит, и отрубленная голова его водружена на острие копья (факт, указывающий на возникшую сразу повышенную жестокость этой войны). Такое начало не сулило ничего хорошего. Одновременно неприятный сюрприз преподнёс Михаилу Новгород. Суть в том, что Новгород и Тверь – два самых экономически развитых и «европеизированных» города Руси – были злейшими врагами на почве жесточайшей торговой конкуренции за контроль над «путём из варяг в греки». Поэтому новгородцы считали тверичей своими заклятыми недругами (те платили им полной взаимностью), никогда не приглашали к себе тверских князей и вообще могли найти общий язык с кем угодно, только не с Тверью. Всё это сказалось, когда Михаил, занятый переговорами в Орде, прислал в Новгород делегацию бояр с полномочиями представлять там его власть. Новгородцы мгновенно встали на дыбы, заявили, что князь оскорбил Новгород, прислав «заместителей» и не явившись сам, и с оскорблениями и мордобоем выпроводили послов из города. За этим инцидентом стояло ещё одно обстоятельство: Михаил был известен интересом к идее самодержавия 364

(хотя деспотом он не был никогда), и республиканцам из Новгорода это не могло понравиться. В целом для Твери это обстоятельство оказалось воистину роковым, т. к. Юрий мгновенно сориентировался, что к чему, и незамедлительно принял меры по установлению контакта, а затем и союза с новгородцами. В дальнейшем новгородско-московский союз против Твери станет традицией, и это будет сущим проклятьем Твери, вынужденной всё время бороться на два фронта. Поначалу, однако, ничего вроде бы не предвещало катастрофы. Вернувшийся из Орды Михаил – уже официально великий князь Владимирский! – принял дела и немедленно принялся за урегулирование конфликта с Юрием: отпустил (в качестве акта доброй воли) без выкупа пленного Бориса, после трудных переговоров (сопровождавшихся демонстрацией силы) подписал компромиссный договор с Новгородом, провёл короткую и эффектную военную акцию против Москвы и заставил Юрия признать его великокняжеское достоинство. По условиям договора Переяславль оставался за Москвой на правах держания (т. е., временно), а по поводу захваченных Коломны и Можайска (эти захваты не были признаны законными никем) Юрию вменялось в обязанность урегулировать это с местными князьями. Для Юрия это было весьма прискорбно: ясно, что можайский и рязанский князья воспользуются ситуацией и потребуют свои города обратно. Так оно и вышло: визит Юрия в Рязань окончился полным провалом – князь Василий (сын сидевшего в плену в Москве Константина Рязанского) в качестве условия мира потребовал возвращения Коломны. Ответ Юрия был жуток. Московский князь повелел убить сидевшего под замком в Москве пленного Константина (тот был зарезан в тюрьме), а на Василия Рязанского последовал донос в Орду (не к Тохте, который в это время ушёл на войну в Крым, а к мусульманской знати, с которой Юрий завязал знакомство во время ханского арбитража), в результате чего Василий был вызван в Сарай и убит там. К власти в Рязани пришли пронские князья, традиционные враги рязанских Ольговичей (и приятели Юрия): первое, что они сделали – санкционировали аннексию Коломны московским княжествам. Перепуганный этими событиями, можайский князь (тоже пленный) уже ждал своей погибели, но Юрий – по совету своего младшего брата Ивана Монаха – отпустил его и даже помог взойти на княжение в Брянске (где князя убили на вече) – в обмен на отказ от Можайска. Так Москва обошла оба «подводных камня». Вдобавок союзникам Москвы стал ржевский князь: Москва явно превращалась в центр притяжения всех сепаратистов, недовольных усилением Михаила. Но убийство рязанского князя оттолкнуло от Юрия очень многих и ухудшило его положение: даже два его брата, Александр и уже упоминавшийся Борис, возмущенные преступлением, покинули со своими дружинами Москву и уехали к Михаилу. Последнее обстоятельство навело тверского князя на мысль: отстранить Юрия от власти в Москве, заменив его Александром (такой нюанс мог считаться легитимным). И война вновь разгорелась. 365

Впрочем, она была недолгой, поскольку Михаил совершил шаг, для Руси того времени неслыханный, покрывший его имя неувядаемой славой добродетели и погубившим его военные начинания – он отказался принять военную помощь от Тохты (хотя тот её предлагал): отказался, потому что не хотел подвергать разорению русскую землю! В результате у него не хватило сил взять Москву (несмотря на то, что его рати стояли под Кремлём), а смерть от инфекции Александра Даниловича поставила крест и на династических проектах Михаила. Как злорадно выразился московский летописец, «князь Михайло, хотя и много пакости сотвори, но не успев ни что же». Накануне этого похода произошло и ещё одно событие, негативно отразившееся на тверских делах. В 1305 г. умер митрополит Максим; Михаил послал на поставление в Константинополь весьма уважаемого владимирского епископа Геронтия, но его опередили эмиссары с Червоной Руси, приславшие в Византию волынского игумена Петра, человека очень набожного и к тому же обладавшего талантом живописца (это будущий Пётр Чудотворец). Назначение его митрополитом в Твери восприняли как антитверской выпад (поскольку был проигнорирован Геронтий); главой оппозиции Петру выступил тверской епископ Андрей: с его подачи против Петра было возбуждено расследование (с жалобой к патриарху) о якобы имевшем место «продажи церковных должностей» (за это полагалось снятие сана). Для того, чтобы провести в жизнь подобное решение, требовалась санкция церковного собора, и он был созван в Переяславле. Однако, и клирики (особенно низшего звена), и миряне успели полюбить Петра и дружно встали за него: на соборе дело дошло до рукопашной. Расследование привело к полному оправданию митрополита-художника, а тверской епископ, сгорая от стыда, ушёл в монахи. Для политической ситуации это имело негативные последствия, ибо Пётр стал после этой истории считать Тверь сосредоточением оппозиции по отношению к себе, и это было немедленно использовано противниками Михаила: Иван Монах пригласил Петра в Москву и окружил там заботой и вниманием, в результате чего митрополит практически обосновался в Москве (тем самым серьёзно перетянув весы в пользу московских Даниловичей). Этот момент оказался впоследствии стратегическим: как отмечено у В. Ключевского, «нити церковной жизни, далеко расходившиеся от митрополичьей кафедры по Русской земле, притягивали теперь ее части к Москве, а богатые материальные средства, которыми располагала тогда русская церковь, стали стекаться в Москву, содействуя её обогащению. Еще важнее было нравственное впечатление, произведенное этим перемещением митрополичьей кафедры на население Северной Руси. Здесь с большим доверием стали относиться к московскому князю, полагая, что все его действия совершаются с благословения верховного святителя русской церкви. След этого впечатления заметен в рассказе летописца. Повествуя о перенесении кафедры из Владимира в Москву, этот летописец замечает: "...иным же князем многим немного сладостно бе, еже град Москва 366

митрополита имяше, в себе живуща». Впоследствии факт присутствия Петра в Москве дал почву для целого пропагандистско-идеологического построения: дескать, святой подвижник избрал Москву своим обиталищем и в этом промысел вышний… Так, по горькой иронии судьбы, Пётр – человек исключительной нравственности и духовности – оказался по разные стороны баррикады с лучшим из двух кандидатов в общерусские лидеры, Михаилом, и на одной стороне с жестоким и аморальным Юрием (и Иваном, который был, как увидим, ничуть не лучше). Это при том, что в истории русского православия Пётр создал весьма крупную и однозначно положительную роль… Однако, всё это было бы ничего, если б в дело не вмешались грозные ордынские события. В 1312 г. при очень подозрительных обстоятельствах умер Тохта, и власть захватил (убив брата) его племянник, царевич Узбек (его имя, означающее «сам себе господин», впоследствии дало имя целому народу). Новый хан был ревностным мусульманином (как сказано в летописи, «сел в Орде Узбек и обесерменился»), но в Орде это первоначально никого особенно не испугало: ханы-мусульмане бывали и раньше. Все поняли, что к чему только тогда, когда Узбек, поломав все традиции ордынской веротерпимости, директивно потребовал от всех своих подданных принять ислам: когда же это было проигнорировано (традиция Чингиса!), в Орде началась резня. Одних только Чингизидов было убито от 70 до 120 человек, а сколько всего это стоило крови – никто не подсчитал («чистка» шла почти 3 года и привела к истреблению всех «диссидентов» – христиан, буддистов, даосов и язычников). Это привело к обвальной эмиграции на Русь (о которой мы уже рассказывали) и, в конце концов, ислам стал всеобщей религией татарского народа. Это был форменный переворот, направленный против старых степных традиций: опорой Узбеку стали города Волжской Болгарии с их осёдлой исламской культурой (горожан в Орде называли «сартаулы»). Так Орда сменила свой модус цивилизации, став типичным мусульманским султанатом. Это не могло не отразиться на взаимоотношениях с Русью, ибо по представлениям средневекового ислама христиане есть «райя» (стадо), стоящие ступенькой ниже «правоверных». Впрочем, не всё так просто. Хотя Д. Балашов и считает, что «с тех пор отношения Руси с Ордой … начинают всё более и более строиться по принципу «кто – кого», на самом деле система отношений осталась по существу прежней. Слишком многое связывало союзников, чтобы можно было всё бросить под ноги исламистским фанатикам (мы уже видели, что и Александр Невский с Берке прекрасно поладили!). Уже один факт, что Узбек, беспощадно истреблявший христиан в Орде, даже не попытался делать чтонибудь подобное на Руси, говорит о многом (прежде всего о независимости Руси). Болезненными были первые 10 лет нового режима, и не столько из-за реальных действий Узбека – их, по существу, не было – сколько из-за ожидания таких действий (поскольку все видели, что Узбек – фанатик, и к тому же крайне жесток) и из-за желания Узбека – тогда ещё очень молодого – 367

сделать на Руси «что-нибудь такое» (к этому его подталкивало его окружение из исламистов). В судьбе Михаила всё это сыграло трагическую роль. Первоначально Узбек подтвердил все полномочия тверского князя (и митрополита Петра тоже, и русской церкви – несмотря на весь свой фанатизм!), но тут против Твери поднялся Новгород, объявив своим князем Юрия. Михаил двинулся походом на север: новгородцы потерпели тяжёлое поражение у Торжка (и город был разорён), но ответом Новгорода стала не капитуляция, а тотальная мобилизация и железная воля к сопротивлению: «никогда новгородцы не изъявляли более мужества» (Н. Карамзин). В этот момент Михаил заболел и потерял темп наступления: это погубило всё. Пока шла разборка с Новгородом, Юрий поехал в Орду и добился оглушительного успеха: женился на сестре Узбека Кончаке (она крестилась и получила имя Агафья: ещё один любопытный штрих в биографии убеждённого мусульманина Узбека!). В качестве приданного хан даровал Юрию великое княжение: по мнению многих, он сделал это опять таки с подачи своего окружения, где было много доброхотов Юрия (он им щедро «золотил ручку»). Вообще, по отзывам современников, Узбек был человек очень непостоянный и крайне внушаемый. Михаил встретил удар мужественно и согласился уступить. Если б на этом всё и кончилось, не было бы трагедии, но Юрий жаждал реванша и крови. Почувствовав реальную власть, он собрал войско из всех удельных княжеств Залесья (к нему по своей инициативе присоединился татарский князь Кавгадый с отрядом) и двинулся в сентябре 1317 г. в поход на Тверь. Войска Юрия проводили тактику «выжженной земли»: жгли всё подряд и избивали население – по сути, Твери была объявлена война на уничтожение. Новгород тоже выслал контингент: казалось, все ополчились на Михаила. (Д. Балашов с горечью писал: «Земля в каком-то исступлении спешила разделаться с тем, кто вот уже полтора десятка лет был честью, славой и спасением Владимирской Руси»). За Михаила была только Тверская область, но зато там за него были все: многолетнее мудрое и справедливое правление, установление грамотной и культурной администрации, цивилизованной таможни и налогообложения, протекционистской политики по отношению к своему купечеству, планомерная борьба с коррупцией, ратные доблести – всё, чем было характерно княжение Михаила – делало своё дело. И результат не заставил себя ждать. Умело изолировав новгородцев, Михаил двинулся навстречу войскам своего соперника. Встреча Михаила и Юрия произошла 22 декабря 1317 г. в сорока верстах от Твери, у села Бортенёво, где и произошла битва – одна из самых крупных за весь описываемый период. «Не за меня одного, – сказал Михаил перед боем ратникам, – но за множество людей невинных, лишаемых крова отеческого, свободы и жизни. Вспомните речь евангельскую: кто положит душу свою за друга, тот велик наречётся!». Во время битвы, по словам Н. Карамзина, «казалось, что Михаил искал смерти: шлём и латы его были все исстреляны, иссечены, но князь цел и невредим, везде отражал неприятелей и наконец, обратил их в бегство». Разгром Юрия был полный (при том, что у 368

него было в четыре раза больше войска): в плен к Михаилу попали брат Юрия Борис, его жена Агафья и Кавгадый (сам Юрий бежал в Новгород). Михаил, не желая осложнять отношения с Ордой, отпустил Кавгадыя, но удержал Агафью, как жену Юрия (лучше было бы наоборот!). И это погубило всё: Агафья внезапно заболела и умерла в плену (тверского князя явно и откровенно «подставляли»), и Михаила обвинили в отравлении сестры хана. Теперь катастрофа стала неминуемой. Михаил ещё пытался урегулировать ситуацию (в частности, послал к Юрию, т. н. «посольство любви», но Юрий собственноручно зарубил посла). Однако всё было напрасно: Юрий, знатные новгородцы и все недовольные Михаилом князья собрались в Сарае, требуя суда и расправы над тверским князем; Узбек, взбешённый смертью сестры, шёл на поводу у жаждущих крови. У Михаила оставался ещё один выход, безопасный для жизни – покинуть Тверь (хотя бы временно), но, во-первых, в Орде в это время находился его средний сын Константин, и бегство отца погубило бы сына; во-вторых, была опасность, что гнев хана может обрушиться на Тверь. И князь принял героическое решение – ехать на верную смерть в Сарай, чтобы спасти родную землю. Летопись сохранила нам его подлинные слова: «Видите ли, чада моя, яко не требует вас цесарь (т. е., Узбек – Д.С.), ни иного кого, разве мене, моея бо главы хощет, и аще аз, где уклонюся, то вотчина моя вся в полон будет и множество христиан избиени будут, а после того умрети же ми будет от него, то лучше ми есть ныне положите главу свою, да неповиннии не погибнут». «Перед величием этих слов, – пишет Д. Балашов, – можно только молча склонить голову». Михаил, оставив в Твери горячо любимую жену Анну, сыновей Дмитрия, Александра и Василия, выехал в Орду на суд. Ехать ему пришлось не в Сарай, а на побережье Азовского моря, где находилась временная ставка Узбека, готовившегося к войне с иранскими Чингизидами (забегая вперёд, скажу: он эту войну проиграет). Похоже, что хан не рвался карать Михаила, поскольку тот шесть недель спокойно прожил в ханской ставке и поскольку официально судили не только Михаила, но Юрия (как бы снова – традиционный ханский арбитраж). Немаловажно было то, что Узбек совсем недавно женился на византийской царевне (в Орде её звали Баялынь или Белунь), которая как христианка была благожелательно настроена по отношению к Михаилу (и, соответственно, влияла на мужа). Однако враждебная партия всё же перевесила, и суд состоялся: впрочем, слово «суд» надо заменить на «судилище», ибо нормальным судопроизводством тут и не пахло. Юрий и ещё шесть русских князей обвинили Михаила в укрывании части дани, предназначавшейся Орде, военных действиях против Кавгадыя, как ордынского воеводы, и в отравлении Агафьи. Несмотря на то, что Михаилу удалось документально доказать своё алиби по первым двум пунктам (только свою непричастность к смерти ханской сестры он не смог опровергнуть), его всё же заковали в кандалы и выставили «на правёж» – одели на шею тяжёлую колоду (эту пытку Михаил переносил почти месяц!). Летописцы и традиционные историки единогласно обвиняли во всём 369

Кавгадыя, как главного провокатора и организатора процесса, но во время мученичества Михаила Кавгадый был единственным, кто проявил милосердие – прислал людей, чтобы те поддерживали колоду и тем облегчали страдания князя. («Обратите внимание, – замечает А. Бушков, – он, т. е., Кавгадый, не может снять эту колоду вовсе – видимо, не располагает такой властью». Явно в «деле Михаила» заправлял Юрий со товарищи). Тверского князя ещё и бесчестили: выставляли на площадь под насмешки и издевательства толпы. Приближенные князья (которых не тронули), люди жены Узбека, а также симпатизировавшие Михаилу местные осетиныхристиане несколько раз предлагали князю организовать побег, но каждый раз Михаил отказывался, говоря: «Сие бегство может спасти только меня, а не отечество» 329. В конце концов, недалеко от Дербента, куда вышла армия Узбека, состоялось зверское убийство мученика. (Узбек, по словам летописца, «колебался»). Согласно описаниям, Михаил знал, что его ждёт, и вслух читал псалом: «Сердце моё смятеся во мне, и боязнь смерти нападе на мя. Кто даст ми криле яко голубине? И полещу, и почию». Когда ему сообщили, что к нему едут Юрий и Кавгадый, он ответил: «Ведаю для чего», и отправил своих бояр и сына Константина к жене Узбека, надеясь на её заступничество (и не ошибся). Убийцы (все русичи!) избивали князя ногами, а один из них, по имени Романец, вырезал у князя сердце кавказским кинжалом. Мёртвого князя раздели догола и бросили на улице; и опять Кавгадый оказался единственным, кто остался человеком – сказал Юрию: «Он твой дядя, оставишь ли его тело на поругание?» (согласно летописи). Юрий и не подумал ничего предпринять (его слуга лишь накрыл труп плащом): более того, по свидетельствам, московский князь безобразно, непристойно радовался гибели соперника – пил допьяна и плясал. Тело Михаила отвезли в Москву и бросили в хлеву (!): впоследствии митрополит Пётр добился, чтобы тело (вернее мощи, ибо они оказались нетленными) отдали тверичам. В Твери останки Михаила Святого – так с этой минуты будут называть князя-мученика – похоронили в кафедральном Спасском соборе (взорван в 1937 г. вместе с мощами князя). Так окончил свою жизнь в 1319 г. один из самых светлых деятелей российской истории. «Память Михаилова, – писал Н. Карамзин, – была священна для современников и потомства, ибо сей князь, столь великодушный в бедствии, заслужил славное имя отечестволюбца». Д. Балашов считает, что «только отчаянные усилия Михаила Тверского спасли страну от распада … Михаил Тверской пал жертвой изменения ордынской политики, но даже и погибнув, сумел сохранить единство Владимирской Руси до той поры, когда в стране неодолимо начали расти объединительные тенденции». К этому надо прибавить чрезвычайно привлекательный портрет Михаила в частной жизни (его глубокая и трогательная любовь к жене, матери и детям – уникальная аналогия с Николаем II!) и в отношении своих 329

И этому человеку в России нет ни одного памятника, и само имя его забыто! «Неблагодарность – вот достояние света!» (слова Х. Колумба). 370

подданных, которых он «любил действительно как отец» (Н. Карамзин) – общеизвестно, к примеру, как князь жертвовал самым необходимым в пользу голодающих во время жуткого стихийного бедствия 1309 г. – колоссального нашествия мышей на Залесье. В общем, забвение имени Михаила в наши дни – вопиющий пример исторической неблагодарности. Просто он был противником Москвы и проиграл, вот и всё… Остаётся сказать два слова о том, чем закончилась великое московскотверское противостояние после гибели Михаила. Став великим князем, Юрий распорядился своей властью крайне бездарно, продержав её всего три года. За это время он практически безвылазно жил в Новгороде, где водил дружины в походы на шведов (в ходе одного из таких походов был заложен Орешек и там подписан т. н. Ореховский мир) и на Великий Устюг (т. е., на свой великокняжеский город, в пользу новгородцев!). Власть в Москве в это время полностью перешла в руки Ивана, которого перестали звать Монахом, т. к. он женился и завёл трёх сыновей (остальные братья Юрия, а также митрополит Пётр в эти годы умерли). Тем временем, старший сын замученного Михаила Дмитрий (прозванный «Грозные Очи») провёл собственное расследование и представил Узбеку доказательства невиновности своего отца. Разъярённый Узбек зверски казнил Кавгадыя (вот на кого всё свесили!) и отобрал великое княжение у Юрия в пользу Дмитрия, потребовав у московского князя прибыть в Сарай. Юрий медлил, и тогда татарский князь Ахмыл, друг Михаила, провёл кровавую акцию в Ярославле – т. н. Ахмылову рать (1322 г., как всегда за грехи политиков расплачиваются невинные!). Юрий приехал в Орду (по дороге за ним гонялись люди Дмитрия), туда же прибыл Дмитрий; они повстречались и тверич, не сдержав себя, зарубил виновника смерти своего отца. Убил и отдался ханскому правосудию – чтобы не подставлять свой город и родных (такое рыцарство ещё долго будет присуще всему тверскому княжескому роду). По приказу Узбека Дмитрия казнили за самоуправство, передав, тем не менее, великое княжение его брату Александру. В Москве же власть перешла к фактическому правителю города и княжества, Ивану, которого с этой минуты будут именовать Калита (буквально «кошелёк», почему такое прозвище – поймём позднее). Вся эта история окончательно ожесточила москвичей и тверичей друг против друга. И вот в 1328 г. наступила кровавая развязка. Перед тем как её описать, надо отметить следующее. В первое десятилетие правления Узбека многие его приближенные, пользуясь общей нестабильностью и исламистскими предрассудками хана, частенько наведывались в русские города в качестве «послов», где вели себя нагло и разнузданно, грабили всё подряд (так пострадали Ростов, Владимир, Кашин). Именно эти «послы» и создали дурную славу баскакам, хотя истинные баскаки (тоже послы!) никакого отношения к этим вельможным рэкетирам не имели – хотя бы потому, что безвылазно жили в городах и не грабили их (да и не имели к тому ни возможностей, ни желания). В августе 1328 г. один из таких «послов», двоюродный брат Узбека Чол-хан (или по-русски Шевкал или Щелкан) 371

явился в Тверь с многочисленным отрядом и устроил там подлинную вакханалию грабежей и насилия: блефуя, он даже заявил, что будет избивать всех христиан, а его люди насиловали женщин прямо на глазах у всех. И это послужило последней каплей: 15 августа под набатный звон, город восстал. Восстал вполне «по пушкински» – бессмысленно и беспощадно: все ордынцы и вообще все приезжие с Востока (в том числе абсолютно невинные персидские и армянские купцы) были буквально разорваны в клочья: толпа, по свидетельствам, вырывала у жертв глаза, внутренности и гениталии. Сам Шевкал с отрядом запёрся в княжеском терему и отбивался от остервенелой толпы. Князь Александр мог становить бойню или хотя бы выпроводить из города Шевкала с остатками его банды (и то, и другое спасло бы положение – так поступил в своё время Александр Невский в Новгороде), но горячий и импульсивный тверской князь поддался настроению толпы (ещё бы – отца и брата в Орде прикончили!) и отдал роковой приказ: «Сжечь терем!». В результате, к утру 16 августа в городе не осталось ни одного живого ордынца: все они вместе с ханским двоюродным братом сгорели заживо. Это событие (названное впоследствии «первым восстанием против татаро-монгольского ига»), будучи абсолютно стихийной эмоциональной реакцией на все прошедшие унижения в Твери, привело к катастрофической развязке всю коллизию. Возглавив мятеж, Александр подписал приговор и себе, и (что самое главное) Твери, и Тверскому княжеству, ибо Шевкал был Чингизидом и родственником хана, а такое прощать никто не собирался. Причём ужас положения состоял в том, что вся остальная Русь совершенно не собиралась последовать тверскому примеру (да и в самой Твери это было не продуманным актом, а спонтанно возникшей ситуацией, когда хозяином положения становится толпа). По сути дела, события 15-16 августа, вне зависимости от вызвавших их причин, могут быть квалифицированы как погром. По его окончании наступило «похмелье» – никто не был готов идти до конца и драться, если надо (в отличие от 1293 г.). Бояре уже с лета начали разбегаться из города, правильно рассудив, что оставаться – значит погибнуть. Город был обречён. Узбек, узнав о случившемся, пришёл в ярость: можно было предположить, что последует карательный поход против Твери. Так оно и случилось, но состав карателей был примечателен: во главе похода поставили … Ивана Калиту (за это он получил великое княжение). Из 60 тысяч человек, посланных в поход, половину составляли татары (под командованием мурз Федорчука, Туралыка и Сюги), остальные – русичи, москвичи и суздальцы (во главе с князем Александром Васильевичем). Таким образом, фактически на Тверь шли коалиционные силы Залесья и Орды. Поход получил название «Шевкалова рать» (по имени убитого ханского брата), и это единственное в своём роде исключение – все предыдущие «рати» именовались по их предводителям (Неврюева, Дюденёва, Ахмылова). Думается, это не случайно – нельзя же было назвать её «Иванова рать», тогда все поймут, что дело здесь не в татарах: россияне, по выражению Н. Карамзина, шли казнить россиян. С этого преступления начинается самостоятельный путь Калиты. 372

Князь Александр Тверской бежал в Псков, а затем в Литву, его братья и мать, вдова Михаила – в Ладогу (их не тронули). Но народу тверского княжества бежать было некуда, и население Твери испило свою чашу до конца. Такого разгрома Залесье ещё не знало: людей тысячами убивали, угоняли в рабство, выгоняли из домов на верную смерть от холода и голода (дело происходило зимой, в жестокий мороз). Вновь как бы ожили горестные слова Серапиона: «Не пленена ли земля наша, не взяты ль грады наши, не вскоре ли падеша отцы и братия наша трупием на землю, не ведены ли жёны и чада наша в полон; разрушены божественные церкви, осквернены сосуды священные, потоптаны святыни и плоть преподобных мнихов – птицам на снедь; кровь отцов и братии нашей, аки вода многоя, землю напои; села наша лядиною поростоша и величество наша смирися; земля наша… в ошение стала живущим о край земли, в посмешище врагам нашим, ибо сведох на себя, аки дождь с небеси, гнев Господень!». От этого удара Тверь уже не оправилась: на несколько лет всё княжество было обезлюжено. Хотя тверская земля необычайно быстро восстановилась и уже в 30-е гг. XIV в. вновь смогла вступить в борьбу за лидерство на Руси, ситуация изменилась безвозвратно. С момента окончания Шевкаловой рати инициативу прочно перехватывает Москва, практически уже не выпуская её из рук никогда. Так, «волею исторического случая» (Д. Балашов) Москва стала «стольным градом» Залесья и центром объединения и собирания русских земель; стала с помощью Орды и ценой крови соотечественников330. Начиналась новая эпоха, и рассказ о ней – впереди.

330

По жестокому определению К. Маркса, «Московия была воспитана и выросла в ужасной и гнусной школе монгольского рабства». 373

ГЛАВА 12. «СВЯТАЯ РУСЬ» (путь длиной в полвека к Куликову полю) I Наше повествование дошло до исторического отрезка, едва ли не самого кардинального в истории средневековой Руси. Пятьдесят два года, с 1328 по 1380 гг., стали временем, определившим историческое развитие страны на два с лишним века вперед. Это время, когда Владимирская Русь стала Московской Русью (или Московией, как ее будут называть в Европе). Это время, когда на длительную перспективу определилось очень многое: государственный строй, идеология, внутренняя структура (в т. ч. управленческая), внешнеполитические приоритеты и т.д. Это время, когда окончательно стало ясно, кто будет в обозримом будущем партнерами и соперниками новой Руси (ибо именно в описываемые годы древнекиевское наследие окончательно уйдет в тень). Это, наконец, время, когда впервые в истории России появляется нечто вроде национальной идеи, способной объединить если не всех, то очень и очень многих в стране — идея, выраженная двумя словами, давшими начало этой лекции: «Святая Русь» (как и почему появилось такое понятие, нам станет ясно в процессе разговора). Казалось бы, о столь значительном периоде отечественной истории мы должны знать все или почти все. Но на поверку обнаруживаются поразительные вещи: этот участок истории — один из самых «туманных». Практически все, что касается правления Ивана Калиты и особенно его сыновей, вообще выпало из исторического знания россиян (за исключением некоторых моментов, ставших штампами восприятия истории России и достаточно далеких от их первоначального смысла). Венчающая же весь описываемый период битва на Куликовом поле, ставшая в самом прямом смысле слова российским национальным мифом (и неотъемлемой частью российской патриотической традиции) на самом деле — одно из самых загадочных событий в истории России (как увидим ниже, в «деле» Куликовской битвы дискуссионно абсолютно всё). Вообще интересующий нас временной отрезок — беспрецедентный пример того, как время может сместить все акценты в понимании прошедшего (особенно, если это прошедшее начинает восприниматься потомками как «героический век» со всеми сопутствующими этому проявлениями). Как вы уже догадываетесь, фольклорно-мифологические «заросли» и «завалы» здесь — на каждом шагу: в этом отношении период с 1328 по 1380 гг. — один из самых сложных для понимания. Причин здесь несколько: и великодержавный шовинизм, и пресловутая «татарофобия», и характерное для мифотворчества стремление «спрямить» события и характеры их участников, и «патриотическая» попытка увязать описываемые события с позднейшим триумфом русского самодержавия в единую и непрерывную 374

логическую цепочку (отсюда популярный и абсурдный тезис о том, что Куликовская битва была решающим шагом к освобождению Руси от ига)331, и превратно понятая цивилизационная коллизия (так, С. Соловьёв совершенно неправомочно трактует Куликовскую битву как «столкновение Азии с Европой» и победу последней), а в ХХ в. — и усилия коммунистической цензуры. Каждый фактор внес свою лепту в создание «эффекта кривого зеркала» и в результате уже не первое столетие по Руси гуляет красивый отлакированный рукотворный миф о Куликовской битве, заслонивший собой и реальную историю великой битвы, и все то, что ей предшествовало на протяжении полувека. Тернистый и судьбоносный путь России от упадка к новому единству в середине XIV в. был подменен, если хотите, псевдопатриотической лубочной картинкой, и последняя — вполне по прогнозу Л. Гумилева — агрессивно вытеснила собой историю. Вытеснила настолько капитально, что любые попытки просто докопаться до истинного положения дел — хотя это сделать при желании даже не очень трудно — вызывают яростное сопротивление и натуральную «аллергию» ортодоксов. В высшей степени характерен пример Н. Костомарова, рискнувшего без особого почтения вторгнуться «аналитическим скальпелем» в образ Дмитрия Донского: он мгновенно заработал ярлык «Тамерлана отечественной истории», насмешки, гневные эскапады в свой адрес и даже... вызовы на дуэль и угрозы физической расправы (причем последние «радикальные» меры к нему пытались применить не какие-нибудь хулиганы или бретёры, а вполне респектабельные его коллеги — историк М. Погодин и писатель Д. Мордовцев; так-то вот!). В общем, в данном вопросе нам простоит преодолеть немалую «полосу препятствий» мифов, штампов и предубеждений. Описываемая эпоха ставит перед исследователем целый ряд вопросов и проблем, причем в основном по трем параметрам. Во-первых, начало этой эпохи, наступившей сразу же после Шевкаловой рати, было для Руси крайне неблагоприятным; налицо пик внутривладимирских распрей и того, что К. Бальмонт называл «славянской рознью». Заканчивается же вся эпопея явственным обретением (хотя бы в плане тенденции) нового единства, давшего импульс всему наступающему XV столетию (о чём также сообщал С. Соловьёв); естественно, это требует объяснения. Во-вторых, внешнеполитическая раскладка вокруг Владимирской Руси в те годы никак не может быть признана благополучной: не прекращались вооруженные конфликты на Северо-Западе со шведами и Орденом; чем дальше, тем больше «ближним зарубежьем» становился Новгород (это отражалось и на характере военных столкновений новгородцев с «Низом», как увидим); Орда стала мусульманской (и, стало быть, более сложной в плане контакта с православной Русью), а во второй половине века в Орде начинается самая 331

Тезис сей абсурден потому, что Куликово поле — это 1380 г., а так называемое «освобождение от ига» — 1480 г.: что это за «решающий шаг», который дал последствия лишь через 100 лет?.. 375

масштабная и разрушительная за всю ее историю гражданская война, что не могло не отразиться на русских делах (причем негативно). Главное же — в описываемое время в Восточной Европе происходит редчайшее изменение всего баланса политических сил, связанное с появлением на исторической арене нового действующего лица — Литвы. Феномену Великого княжества Литовского будет посвящена вся наша следующая лекция, а в данном случае мы ограничимся только самой необходимой информацией и отметим следующее: именно во 2-й четверти XIV в. Литва переходит к активной политике на Востоке и становится государством с преобладающим славянским населением — т. е., де-факто «второй Русью» (в нее входили все белорусские и украинские земли). Этот факт делал Литву главным и опаснейшим противником Руси (и Орды) — хотя бы потому, что это было государство воинственное, динамично развивающееся (вполне погумилевски «пассионарное»), руководимое целым поколением энергичных и талантливых правителей (что бывает в истории не так уж часто) и, что принципиально, не воспринимаемое на Владимирщине однозначно как непримиримый враг — хотя бы потому, что там тоже были славяне и православные (так сказать, феномен не внешнего, но внутреннего, внутриславянского конфликта!). В таких условиях, казалось бы, у Владимирской Руси было очень мало шансов выйти в такой игре победителем; между тем, в исторической перспективе, именно это и произошло, причем контуры этой победы — пока еще очень отдаленные — наметились как раз на излете данного исторического отрезка. Почему? Оставить все сие без объяснения — значит, по остроумному замечанию советского историка М. Покровского, «выдать себе свидетельство о бедности». Наконец, третья, и последняя проблема, которую можно сформулировать вопросом Л. Гумилева: «А почему Москва?». Действительно, захват «высшей власти» московскими Даниловичами (описанный в предыдущей лекции) еще ничего не гарантировал: в прошлом многие залесские города (вернее, проживавшие там княжеские кланы) добивались временного успеха в этой области, но он был именно временным — вспомним, как «слетели с дистанции» Суздаль, Кострома, Городец, Переяславль, а в 1328 г. — и Тверь. Можно с полной уверенностью утверждать: вручение ханского ярлыка Юрию Московскому принципиально дела не меняло (тем более что вскоре тот же хан отобрал у Юрия ярлык и отдал его обратно в Тверь). Точно так же смотрела вся Владимирская Русь на приобретение статуса великого князя Иваном Калитой: легитимность его на Руси была равна абсолютному нулю (хотя бы потому, за что он получил это достоинство и из чьих рук). Легитимный статус Москве и московским князьям надо было еще заработать (и на это ушли все описываемые 50 с лишним лет), причем непременным условием должно было быть непрерывное владение родом Даниловичей великокняжеского статуса на длительную перспективу. Как мы сейчас знаем, так и произошло: исключая короткую паузу с 1359 по 1362 гг., великое княжение ни разу не уходило из 376

Москвы. Однако и этот факт требует объяснений: ведь у ханов Золотой Орды должны были быть веские причины предпочитать Москву всем остальным претендентам с такой последовательностью (явление, неслыханное в предшествующие годы!). А если вспомнить, что все завершилось Куликовым полем, то все это выглядит вообще весьма пикантно. В чем же дело? На этот счет были высказаны следующие предположения (их можно сгруппировать в четыре версии). а) Так называемая «географическая версия». Согласно данному взгляду (высказанному, в частности, Ключевским), Москва была естественным географическим центром Северо-восточной Руси и занимала выгодное положение на торговых путях. Русский ученый А. Трайчевский в своем «Учебнике русской истории» (СПб., 1900 г.) добавлял следующую мысль: земля Подмосковья была скудна, гораздо беднее, скажем, Поволжья — вследствие этого там складывались «железные характеры, практичные люди». Однако только это последнее утверждение — вполне в духе А. Тойнби — соответствует действительности. Во-первых, природа Подмосковья стала «скудной» именно в силу урбанизации Москвы с XIV по XIX вв. (в частности, из-за усиленного вырубания окрестных лесов для нужд городской застройки) — т. е., причина и следствие тут явно находятся в обратной зависимости. Во-вторых, климат в Подмосковье в XIV-XV вв. был, мягко говоря, отвратительным, поскольку (как нам сейчас известно) над центральной частью Русской равнины тогда висел грандиозный циклон — отсюда зафиксированные документами постоянные дожди, снегопады и прочие обильные осадки, заболачивающие местность, а весной вызывающие наводнение (т. е., создающие неблагоприятные для земледелия условия). Втретьих, местоположение Москвы было отнюдь не столь блестящим, как это обычно представляют: фактически Москва находилась на порубежье постоянно конфликтовавших Владимирщины и Рязани (100 км до Коломны), т. е., в зоне потенциального вооруженного противостояния; так что считать Москву естественным центром Северо-Восточной Руси вряд ли приходится. В-четвертых, тезис о «выгодном положении на торговых путях» просто абсурден, поскольку Москва не имела выхода на Волгу и вследствие этого резко экономические отставала от практически любого поволжского города (особенно Твери и Нижнего Новгорода). б) Так называемая «социальная версия». Считается, что в XIV в. окончательно приходит в упадок родовой строй (и в частности, родовой принцип государственности, характерный для рода Рюриковичей). Это соответствует действительности, но, тем не менее, плохо объясняет, почему все-таки именно Москва стала лидером в гонке за право считаться столицей. Часто встречающееся утверждение, что в Москве якобы не было усобиц (по причине малочисленности княжеской семьи), не выдерживает критики — вопервых, семьи князей в Москве по своему составу были вполне «укомплектованы» для возможности усобиц (три сына у Ивана Калиты, два сына и племянник у Ивана Красного, шесть умерших в детстве сыновей у Симеона Гордого) и считать отношения московских Даниловичей совсем 377

безоблачными мы не можем (крупных усобиц среди них не было, но по причинам внутриполитического порядка); во-вторых, отсутствие ощутимых княжеских ссор на Москве с лихвой компенсировалось боярскими «которами», некоторые из коих были весьма болезненными и зачастую создавали настоящие кризисы не только местного, но зачастую и общевладимирского масштаба. Кроме того, замена родовых отношений на государственные были в свое время тщательно проанализированы С. Соловьевым, В. Ключевским и С. Платоновым: все три историка пришли к выводу, что этот сам по себе бесспорный факт не в состоянии объяснить гегемонию Москвы. в) «Пассионарная версия» Л. Гумилева. Мы уже описывали саму гумилевскую теорию достаточно подробно: остается добавить, что ученый, применяя свое теоретическое построение к русским реалиям XIV в., полагал, что мы имеем дело с пассионарным толчком, вдохнувшим новую жизнь в обветшалую древнекиевскую систему и создавшим новый народ — великороссов. Таким образом объясняется все: повышенная энергичность («пассионарность») московитов сплотила их и обеспечила победу над своими менее пассионарными соседями. Беда в том, что, во-первых, проверить наличие или отсутствие пассионарности практически невозможно (о чем мы уже говорили), в результате чего разговор неизбежно переходит в некую полумистическую плоскость; во-вторых, невозможно предположить, что «пассионарной» была только Москва (а все остальное Залесье, что ли, не попало под «толчок»?, как это можно себе представить на практике?), если же «пассионарными» были и другие (к примеру, нет никаких поводов отказывать в энергичности рязанцам, тверичам и новгородцам как минимум), то опять-таки «почему Москва» и круг замкнулся; в-третьих, сам Л. Гумилев на страницах своего труда «Этногенез и биосфера земли» довольно убедительно показал на множестве примеров, как в силу конкретной политической ситуации «сверхпассионарные» народы терпели поражения от своих вовсе «непассионарных» противников332 (т. е., энергичность еще далеко не панацея). В общем, как это не прискорбно, но приходится признать, что гумилевская теория не способна пролить свет на интересующую нас проблему. г) «Политическая версия». «Известно, что Москва была противником Твери, Рязани, Суздаля (с Нижним Новгородом) и всей Юго-Западной Руси, т.е. древней Русской земли, которая предпочла подчиниться Литве и Польше. Новгородская республика вообще отделилась от Руси. Однако московские князья всех победили и объединили Русскую землю. Откуда у них взялась такая прыть — объяснению не поддается» (Л. Гумилев). А поскольку объяснение необходимо (иначе придется признать возвышение Москвы исторической случайностью, т. е., расписаться в собственном научном 332

Исторически свежий пример — поражение Японии во 2-й Мировой войне. Японцы были «сверхпасионарны» (т. е., фанатичны), но это их не спасло — «гармоничные» американцы одолели их посредством технического превосходства . 378

бессилии), то обычно решающую роль здесь приписывают «субъективному фактору» — талантам и энергичности московских князей. Однако стоит прислушаться к мнению видного русского ученого Серебряного века В. Сергиевича, который высказался предельно категорично: Иван Калита был «лишен качеств государя и политика» — как и его «жестокосердный» (по выражению Н. Карамзина) брат Юрий, а также «скупые дети Калиты» (слова поэта Серебряного века М. Волошина) Симеон Гордый и Иван Красный (особенно последний). Да и национальный герой нашей истории Дмитрий Донской при ближайшем рассмотрении выглядит, говоря словами Л. Гумилева, «вполне заурядным как личность»333. Кстати, в описываемую эпоху и ордынские царственные благодетели не превосходили талантами своих московских «протеже». Создается странное впечатление, что, в отличие от Литвы, где у власти находились в ту пору действительно личности (как увидим впоследствии), на Владимирской Руси и в Орде было «золотое время посредственностей» (так, по крайней мере, кажется на первый взгляд). И при этом Русь победила! Как?! Кажется, что мы опять зашли в тупик... И все же разгадка проблемы, как представляется, лежит именно в политической плоскости — только не совсем в той, где обычно ищут. Данная проблема была невольно затемнена превратным взглядом на Орду и антицерковной идеосинкразией коммунизма: если отбросить эти предрассудки, то выясняется все потаенные пружины происходивших тогда процессов. Прежде всего, триумф Москвы был обеспечен активной поддержкой Орды: можно даже сказать, что Орда сделала Москву той Москвой, какой она стала в последующую эпоху. Причины такой устойчивой приверженности ханов именно к московскому княжескому роду были бы необъяснимы, если б не принципиально новый момент «большой политики» XIV в. — литовский вызов. Стремительный взлет Литвы и поддержка, которую литовские князья обрели на Западной Руси (да и во многих залесских землях), сделали вопрос о прочности союза Сарая и Москвы (даже при условии исламизации Орды) вопросом жизни и смерти для обоих членов «тандема». Причем чем дальше, тем больше такая взаимовыручка становилась традицией и почти привычкой. В этом свете не должно удивлять то, что в конце описываемых событий были подписаны уникальные московско-ордынские соглашения, определившие государственный статус России на столетия вперед (о них мы расскажем обстоятельно ниже). Но был еще один, едва ли не главнейший фактор, обеспечивший победу именно тому историческому варианту, который и состоялся. Это — беспрецедентная для всей предыдущей отечественной истории роль 333

Как иронизировал В. Ключевский, «условия жизни нередко складываются так своенравно, что крупные люди размениваются на мелкие дела, подобно князю Андрею Боголюбскому, а людям некрупным приходится делать большие дела, подобно князьям московским». 379

православной церкви в становлении новой русской государственности и московского единодержавия. Мы уже отмечали ту роль, какую сыграла Орда в «оттяжке» неправославного населения на Восток и одновременно в миграции огромных масс христианского населения с Востока на Русь. Ордынцы-несториане влились в православие, привнося в него не догматику, а некоторые политические и поведенческие модели, характерные для практики несторианства — в частности, своеобразный идеал «симфонии» (греческое «созвучие») между светской властью и церковью. Созданная на Западе легенда о «царстве пресвитера Иоанна» была для «степных византийцев» своего рода руководством к действию (да и для настоящих византийцев эта идея не была чуждой): таким образом, возникла почва для формирования статуса русской церкви как «корпоративного феодала» (выражение ученого А. Хорошева), а применительно к реалиям 2-й половины века — и как своеобразной теократии, оригинальной модификации «русского папизма». К этому были и весьма существенные идеологические предпосылки: церковь была единственным общерусским институтом, митрополит был единственным, кто мог называться «митрополит всея Руси». То есть церковь (наряду с Ордой) была самым мощным интегрирующим фактором для Руси того времени. Не случайно, что эти два «гаранта интеграции» практически все время действовали, как минимум, синхронно334 — усилия ханской и «владычной» властей практически всегда совпадали по направленности и во времени (не забудем и про систему привилегий, созданную ханами для русской церкви)335. И не случайно, что именно из церковных недр родилась идея «Святой (т. е., христианской) Руси» как национальный символ, как политическое руководство к действию («вероотступничество, — писал Л. Гумилев, — рассматривалось как выход из системы»). Пребывание митрополита Петра в Москве позволило целенаправленно создать и укрепить традицию, освящающую Москву как сакральную столицу Руси (благо все преемники Петра в конечном итоге последовали его примеру), и это уже на 50% (об этом обстоятельно писал Д. Балашов) обеспечивало победу. Решающую же роль сыграл фактор перехода реальной власти в Москве от князей непосредственно к митрополиту с его собственной администрацией и даже автономными вооруженными силами (что будет иметь место во 2-й половине века). Аналогия с папизмом будет полная — вплоть до некоего подобия «военно-монашеской организации» (Л. 334

В этом – причина того изумительного факта, что большинство самых выдающихся российских учёных-историков Нового времени (таких, например, как В. Ключевский, С. Платонов и С. Соловьёв) не пишут об изумительном факте русской теократии XIV века практически ничего. Похоже, и официоз Российской империи не любил вспоминать об этом эпизоде истории, да и концепцию «ига» надо было как-то спасать… 335 Именно этот факт послужил темой для невеселых сентенций профессора Московской духовной академии Е. Голубинского (Серебряный век): «Если полагать, что обязанность высшего духовенства — долженствовала... в том, чтобы одушевлять... к мужественному сопротивлению..., то летописи не дают нам право сказать, что епископы наши оказались на высоте своего призвания». 380

Гумилев). Именно в этой среде и появятся настоящие лидеры, способные взять на себя ответственность за судьбу страны — такие, как митрополит Алексий Бяконтов, самая значительная фигура в политике Руси за весь XIV век (о нем разговор впереди). И точно так же, как в Европе папы, осознавая отягощенность своей политики чисто земными грехами (и неизбежно увязая в них), не могли обойтись без подвижников и праведников (которые и создали позитивную историю католичества), так и «Святая Русь», дав образцы эффективной и грешной политики (осенённой крестом!), в то же время породила в эти годы многих светочей православия, своей деятельностью освящавших и искупавших кровь и грязь «православной» политики: не случайно Сергий Радонежский — самый знаменитый святой русского Средневековья — появился в те годы (и был современником и чуть ли не духовным двойником св. Франциска Ассизского). Таким образом, именно этот фактор и был решающим в успехе Москвы. Это, естественно, чистой воды «политическая история», к реалиям которой мы и переходим. II. Итак, с 1328 по 1340 гг. в Москве великим князем сидит Иван Данилович Калита (справедливости ради отметим, что прозвище прикрепилось к князю уже после его смерти). Сия историческая фигура — одна из самых загадочных, сложных и неоднозначных в средневековой Руси. Возвеличенный Н. Карамзиным и в таком «имидже» оставшийся на страницах учебников, князь Иван Данилович на самом деле был «средним» князем той эпохи (если воспользоваться выражением Д. Лихачева). Как съехидничал Р. Пайпс, «Карл Маркс, которого нынешнее правительство России (написано ещё в советские годы – Д. С.) считает авторитетным историком, характеризовал этого первого выдающегося представителя московской линии как «смесь татарского заплечных дел мастера, лизоблюда и верховного холопа». Очень показательно, что русский историк XVII в. А. Лызлов на страницах своей «Скифийской истории» вообще не упоминает о нем — такое стало возможно только в том случае, если в те времена нашего героя не считали за особо выдающуюся личность. (А может, тогда он был известен под другим именем?). Более того — как увидим, деяния Калиты при его жизни однозначно квалифицировались как злодейства и никак иначе; позитивная оценка его деяний возникла столетия спустя, как некая ретроспектива, с высоты величия российского самодержавия стало возможно переосмыслить и практику родоначальника всего данного исторического процесса (и закрыть глаза на его грехи). Наверное, более других прав Н. Устрялов, написавший о герое нашего рассказа следующее: «Иоанн… принадлежал к числу тех редких в истории государей, которые,

381

успев разгадать дух времени, изобретают сообразную с ним политику и дают направление судьбе народов»336. Постараемся же быть объективными. Главной заслугой политики князя был длительный мир в Залесье: он продлился порядка 40 лет, т. е., намного дольше, чем само княжение Калиты. «Христиане на 40 лет отошли от истомы и насилий долговременных, — писал Н. Карамзин. — Земледельцы могли спокойно трудиться на полях, купцы ездить из города в город с товарами, бояре наслаждаться избытком. Кони татарские уже не топтали младенцев, девы хранили невинность, старцы не умирали на снегу». Нарисованная Карамзиным картина, как увидим, чересчур идиллична, но в целом, после ужасов предшествовавшей междоусобной резни (по словам летописца, «бысть оттоле тишина велика по всей Русской земле на сорок лет и престаше татарове воевати Русскую землю»), Владимирская Русь действительно получила передышку. Объясняется все это очень просто — на некоторое время Москва не имела реальных соперников (все остальные были затерроризированы Шевкаловой ратью), а Орда не имела ни малейших поводов конфликтовать с Москвой. Таким образом и возникала ситуация, о которой Карамзин сказал так: «Северная Россия отдыхает». Вообще о положении в Орде применительно к тем годам надо сказать особо, ибо оно изменилось к лучшему сравнительно с прошедшим десятилетием. Хан Узбек был уже далеко не тот пылкий и фанатичный юноша-исламист, которого можно было толкнуть на опрометчивые шаги во имя «идеи»: он возмужал, стал опытнее (да и трагические события 1328 г. в Твери его серьезно отрезвили). Конечно, негативные черты его характера — особенно жестокость и эмоциональная неустойчивость — никуда не делись: вообще Узбек был для Руси самым сложным и непредсказуемым партнером за все годы русско-ордынского союза (не случайно его, единственного среди всех ханов Орды, на Руси прозвали «суровый царь»!). «Никто из ханов не умертвил столько российских владетелей, как сей», — отмечает Н. Карамзин. Действительно, к моменту начала княжения Калиты в Сарае уже пролилась кровь Михаила Святого и Дмитрия Грозные Очи, а в 1330 г. Узбек, непонятно за какую вину, казнил еще и удельного князя Федора Ивановича Стародубского (его потомком будет Дмитрий Пожарский337). Правда, оба тверских князя погибли, в общем, по воле и наущениям москвичей, поэтому 336

А замечательный мастер современной российской поэзии Наум Коржавин, явно издеваясь (над советской псевдоисторией, конечно), «посвятил» Калите следующее ехидное четверостишие: Был ты видом довольно противен, Сердцем подл, но не в этом суть: Исторически прогрессивен Оказался твой жизненный путь. 337 В церковных поминаниях и былинах еще упоминаются убитые в Орде князья: Дмитрий Черниговский, Иоанн Путивльский, Александр Новосильский, Дмитрий Курский (с женой Феодорой и сыном Василием), Сергей Александрович (?), Давид и Глеб Игоревичи (?). Но в летописях ни один из них не упомянут, так что, возможно, это имена легендарные. 382

не исключено, что и стародубский князь лишился головы по той же причине... Суть, однако, не в этом. Во-первых, стремительный рост могущества Литвы заставлял Узбека взвешивать свои шаги и дорожить своим русским союзником, в этом смысле тыл у Калиты был обеспечен; вовторых, с 1314 г. в Орде, как во всяком мусульманском султанате, чем далее, тем более возрастает роль ханской администрации и ближайшего окружения — т. н. «дивана». И вот здесь-то, похоже, у князя Ивана были все «свои люди» (что позволяло успешно манипулировать Узбеком). Помимо чисто личных связей, здесь решающую роль играла примитивная коррупция, вообще очень распространенная при мусульманских дворах средневековья (а в Турции впоследствии и до Нового времени): успех имел тот, кто платил больше всех. Само собой разумеется, что Ивану Калите для успешного проведения своей ордынской политики надо было действительно стать «калитой» — денег такая практика требовала немалых, ибо помимо обычной (и нетяжелой — примерно полтинник с деревни) дани необходимы были многократно большие средства для подкупа нужных людей в Сарае. Сейчас мы увидим, как князь изыскивал эти средства. Сам князь был расчетлив, бережлив, с хозяйственной жилкой (в отца), умел считать каждую копейку — до простой скупости (в общем, прозвище заработал честно). Он старательно перенял все положительные моменты в административной и хозяйственной практике Михаила Святого, в т. ч. его идеальную таможню (или, как тогда говорили, «мыто»): кроме того, он жестокого карал воров. Это, естественно, располагало к Москве и купцов, и население (в т. ч. из других, менее благополучных, княжеств), поэтому приток людей и товаров был обеспечен, что гарантировало усиление княжества и давало прибыль (при Калите в Москве была открыта первая в России ярмарка). Но всего этого было совершенно недостаточно для того, чтобы насытить бездонные глотки ордынских лоббистов Москвы; кроме того, Узбек, памятую о трагической судьбе Шевкала, запретил своим приближенным рэкетирствовать в Залесье — следовательно, это еще более повышало их «аппетиты». А никаких других путей укрепления своей власти, кроме подкупа, у Калиты не было. И тогда князь решился на головокружительную, неслыханную никогда ранее на Руси операцию с куплей-продажей ярлыков, составивших самую криминальную страницу его правления. Суть ее в следующем. Как вы помните, ярлык был прежде всего документом, удостоверяющим право того или иного князя собирать дань в своих землях. Надо сказать, что сбор дани в ряде княжеств шел туго: так, ростовские князья, достаточно значительные в XIII в., в описываемое время буквально разорились из-за постоянных «недоимок». И в этих условиях Иван Калита предложил князьям вроде бы совершенно невинную операцию: они за определенную мзду продавали ему свои ярлыки, т. е., право собирать дань. При такой сделке дань в продавшем ярлык княжестве стали бы собирать москвичи, и у избавившихся от этих проблем князей перестала бы болеть 383

голова... Первыми, кто купился на эту приманку, стали ростовские князья (благо князь Константин Ростовский был зятем Калиты). В самом Ростове бояре и горожане даже посмеивались над «тупым московитом», неизвестно зачем взвалившим себе на шею эту неподъемную ношу. Когда они поняли, что им предстояло пережить на самом деле, было уже поздно... Сразу по заключении сделки в Ростов вступила московская рать во главе с боярами Василием Кочевой и Миной (городскую стражу разоружили; были и человеческие жертвы). И начался форменный разгром города — такой, какого Ростов не помнил ни разу за всю свою историю. Жителей города — и бояр, и купцов, и просто горожан — буквально раздели донага; московские ратники рвали у женщин серьги из ушей, грабили имущество, а городского тысяцкого Аверкия подвесили за ноги, требуя указать, где деньги. Одним словом, это был настоящий разбой (причем рать с Миной после удалилась, а Василий Кочева так и остался в Ростове, в качестве «наместника», и по словам Н. Карамзина, «казался... государем: вмешивался в суды, в расправу, отнимал и давал имение»). У С. Соловьёва это изложено так: «старший из городов северных должен был испытать тяжкие насилия от младшего из пригородов: отнялись от князей ростовских власть и княжение, имущество, честь и слава, говорит летописец. Прислан был из Москвы в Ростов от князя Ивана Даниловича, как воевода какойнибудь, вельможа Василий Кочева и другой с ним, Миняй (Мина – Д. С.). Наложили они великую нужду на город Ростов и на всех жителей его; немало ростовцев должны были передавать москвичам имение свое по нужде, но, кроме того, принимали еще от них раны и оковы; старшего боярина ростовского Аверкия москвичи стремглав повесили и после такого поругания чуть жива отпустили. И не в одном Ростове это делалось, но во всех волостях и селах его, так что много людей разбежалось из Ростовского княжества в другие страны». Московская «купля» привела к тому, что вместо ордынских 12% дани Москва стала собирать все 85%! Естественно, что в Орду шли законные 12% (но шли теперь гарантированно), а все остальное оседало в калите у Калиты (и денег на нужды коррупции у него теперь было хоть отбавляй!). Разорение Ростова было столь велико, что даже бояре были вынуждены покидать город и зачастую жили почти на уровне смердов: такая участь, в частности, постигла великого ростовского боярина Кирилла, который был вынужден перебраться под Радонеж и жить там крайне скудно (оба его сына впоследствии сделают монашескую карьеру и займут видное место в церковной жизни Москвы, а его младший сын Варфоломей — это будущей Сергий Радонежский). Естественно, что другие удельные князья, потрясенные ростовским примером, стали отчаянно отмахиваться от непрошеной московской «помощи»: в частности, сопротивление попытался оказать князь Борис Дмитровский — поехал судиться с Калитой к хану. Увы! Теперь в успехе аферы с ярлыками была заинтересована и Орда: Узбек — потому, что дань с захваченных таким образом Москвой княжеств шла исправно и у ханского казначея было одной проблемой меньше; его окружение — потому, что 384

теперь каждая такая «купля» оборачивалась щедрыми московскими подношениями. В этих условиях дело дмитровского князя было изначально проиграно. На суде ему во всем отказали, да еще и «пришили» пролитовские симпатии (как увидим, это потом станет своего рода системой), и потрясенный Борис, успев выкрикнуть в лицо Ивану оскорбления и проклятия, скончался от стресса. Так Дмитров без борьбы пал в руки Москвы; этот пример подействовал еще более убедительно, нежели ростовский. Неудивительно, что когда Калита затеял покупку ярлыков на города Галич Мерский (в современной Костромской области) и Белоозеро, тамошние князья сдались без сопротивления. На очереди был Ярославль, и только смерть ненасытного московского князя отсрочило судьбу этого города. Как вы сами понимаете, «любили» после этого Калиту в Залесье «нежно», как собака палку. «Тяжелое наследие оставил Иван Калита, — писал Д. Балашов. — О его смерти молились многие». Можно без преувеличения сформулировать такую посылку: Иван Калита, наряду с Александром Даниловичем Меньшиковым, «государственными мафиози» брежневской поры и «героями» криминальной приватизации 90-х гг. ХХ в., может считаться самым известным российским государственным деятелем, сделавшим историческую карьеру воровским путём... О весьма неоднозначном отношении современников к Калите красноречиво свидетельствует эпизод из шедевра литературы XV века – «Рассказов» св. Пафнутия Боровского. Согласно св. Пафнутию, Калита однажды подавал на паперти милостыню нищему и тот запросил её снова и снова. Подавая в третий раз, Калита в сердцах бросил: «Ну бери уже, ненасытные зенки!». «Сам ты зенки ненасытные: здесь царствуешь и на том свете царствовать хочешь!» – мгновенно отпарировал нищий, намекая на традиционное представление о том, что подающий милостыню «зарабатывает» себе дорогу в рай. «Тонкая лесть в грубой форме» – съехидничал по этому поводу В. Ключевский… Воинскими подвигами князь Иван себя не прославил, да и не очень к этому стремился — видимо, знал, что это не его стихия. Два похода — в начале его княжения на Псков и в конце на Смоленск — удались, поскольку вместе с москвичами, в них участвовали татары (впрочем, военных действий ни в первом, ни во втором случае не было, все ограничилось демонстрацией силы). Два же похода, самостоятельно проведенных Калитой против Новгорода, закончились позорными неудачами (особенно второй, когда москвичи вернулись с реки Двины, по словам летописца, «посрамлены и ранены»). В конце жизни князь собирался провести еще один, на сей раз широкомасштабный общевладимирский поход против северной вечевой республики, но не успел этого сделать (реализовывать сей проект пришлось уже его преемнику Симеону Гордому). Одними из важнейших событий в годы правления Калиты стали события в церковной жизни страны. Митрополит Петр Чудотворец, незадолго до своей смерти, по преданию, сказал князю: «Если ты успокоишь мою старость и воздвигнешь здесь храм, достойный Богоматери, то будешь 385

славнее всех иных князей и род твой возвеличится; кости мои останутся в сем граде; святители захотят обитать в оном и руки его взыдут на плеча врагов наших». Выделенные слова явственно показывают, что это так называемое «пророчество Петра» было литературно сформулировано несколько позднее — скорее всего, во 2-й половине века (ибо точно отражает реалии как раз того времени). Важно, однако, что само желание Петра остаться в Москве (и пожелание построить там каменную церковь) было вполне историческим фактом и совпадало с желаниями самого Калиты. Н. Карамзин отмечает, что эти шаги были восприняты прочими князьями с неудовольствием — «ибо они предвидели, что наследники Иоанновы (дети Калиты. — Д.С.), имея у себя главу духовенства, захотят исключительно присвоить себе достоинство великокняжеское». Так оно впоследствии и случилось. Преемник Петра, византиец Феогност, энергичный, суровый и искушенный в «подковерной борьбе», совсем не напоминал своего предшественника ни по характеру, ни по воспитанию. Потуги Калиты создать тогда еще вполне провинциальной Москве столичный «имидж» вызвали у него, уроженца самого большого и культурного тогда в мире города, только саркастическую усмешку (по преданию, Феогност, впервые увидев Москву, откровенно высмеял и ее, и князя). Отношения между ним и Калитой сразу стали натянутыми, и митрополит уехал в Киев, а затем на Волынь: шаг принципиальный, если учесть, что в то время эти территории постепенно входили в сферу жизненных интересов Литвы (на Волыни тогда княжил литовский князь Дмитрий-Любарт). Выходит, новый митрополит был на шаг от того, чтобы в альтернативе «Литва — Москва» поставить на Литву... И тут вмешался его величество Случай. Как раз в это время возник вопрос о назначении очередного архиепископа в Новгород (это был вопрос не только церковный, но и политический, ибо, если помните, архиепископ новгородский был одновременно и «президентом» вечевой республики). И в этих условиях Феогност получил прямую «директиву» от великого литовского князя Гедиминаса (язычника!) — назначить архиепископом лояльного ему священника Арсения. Феогност немедленно ударился в амбицию, — ему, митрополиту всея Руси, посланцу Константинополя, грубо указывает князь-язычник! — и в пику последнему назначил архиепископом популярного в Новгороде священника Василия Калику. Выбор митрополита оказался чрезвычайно удачен: один из самых замечательных архиереев того времени, прекрасный писатель (его переписка с тверским епископом Федором Добрым вошла в золотой фонд древнерусской литературы), строитель каменного детинца в Новгороде, великий поборник просвещения и культуры, самый блестящий политический руководитель за всю историю Новгорода, человек безупречной нравственности, друг и сподвижник св. Лазаря Муромского (крестителя карел) — вот кем станет Василий Калика... На обратном пути с Волыни в Новгород на него совершили нападение люди союзного Литве киевского князя Федора, явно выполнявшего волю Гедиминаса, но Калике удалось ускользнуть от преследователей, а 386

разъяренный этим Феогност окончательно порвал с Литвой и перебрался обратно в Москву, сделав тем самым свой окончательный выбор. Калита на сей раз (понимая, что ему грандиозно повезло) делал все возможное и невозможное, чтобы Феогност не передумал (в частности, заложил сразу четыре каменные церкви) и митрополит, так и не полюбив московского князя, все же остался в Москве и в своей деятельности постоянно поддерживал Калиту — в частности, наложил на Псков интердикт (отлучение от церкви), когда псковичи попытались посадить у себя «кормленым князем» оппозиционного Москве тверского князя Александра (о его судьбе — ниже). На своем посту Феогност держался уверенно и независимо, часто достаточно редко вмешивался во внутрикняжеские дела (как увидим впоследствии это создавало немалую головную боль детям Калиты). Его жесткий характер весьма пригодился позднее, уже после смерти Ивана Калиты, когда в Орде имела место попытка — единственная за всю историю русско-ордынских отношений! — принудить русскую церковь платить дань (о причинах этого инцидента будет сказано позднее). Феогност, на которого было оказано беспрецедентное давление — вплоть до ареста — повел себя вызывающе, заявил о готовности стать мучеником, но не уступить; одновременно он показал себя истинным византийцем и мастерски разыграл интригу, перессорив всех своих оппонентов. В результате все окончилось ничем, и многомудрый грек вернулся на Русь победителем. Два деяния Феогноста особенно значительны в истории русской церкви и вообще в истории России. Во-первых, он отметил и приблизил к себе инока Стефана (сына ростовского боярина Кирилла), ставшего позднее игуменом столичного Богоявленского монастыря и духовником Симеона Гордого, а также благословил на подвиг пустынножительства его младшего брата Сергия (фактически тем самым дав добро на всю его дальнейшую, столь важную для судеб Руси деятельность). Во-вторых, именно во время вторичного пребывания Феогноста в Москве Иван Калита вызвал в Москву из монастыря инока Алексия Бяконтова (в миру Елевферия, старшего сына упоминавшегося уже боярина Федора Бяконта). Алексий еще юношей ушел в монастырь, изумив и ужаснув этим отца, который пророчил ему блестящую боярскую карьеру (дело было еще во времена борьбы Михаила Святого с Юрием). Калита, который был крестным отцом Алексия, уговорил его покинуть монастырь и стать одним из приближенных митрополита; позднее Феогност и Алексий так подружились, что дальновидный византиец сделал русича своим наместником (как бы заместителем). Так был сделан решающий шаг к возможности Алексию самому занять место митрополита (что и произойдет потом, после смерти Феогноста), а в дальнейшем этот факт стал самым важным для судеб Руси в XIV веке. Вернемся к делам Ивана Калиты. Самым драматическим эпизодом его княжения стала история борьбы московского князя с сыном Михаила Святого, Александром. Последний, бежав из Твери в 1328 г., обосновался сперва в Пскове (его оттуда изгнал интердикт Феогноста), а затем уехал в Литву, к Гедиминасу. С этой минуты тверские князья будут постоянно 387

ставить на союз с Литвой (впрочем, еще Дмитрий Грозные Очи был женат на дочери Гедиминаса Марии). Так противостояние Москвы и Твери обрело дополнительную основу, поскольку соперники и покровителей себе избрали антагонистичных. Впрочем, несмотря на дружбу с литовским князем (Александр и Гедиминас даже подписали договор о дружбе и союзе против Москвы и Узбека), Александру, чтобы вернуться в Тверь, необходимо было совершить вояж в Сарай (что, учитывая прежнюю биографию тверского князя, было крайне опасно). И тут Александр совершил невозможное, неслыханное в анналах политики. Презрев всю тайную дипломатию, он открыто явился к хану и, по преданию, сказал ему: «Много зла сотворил тебе я, и вот я перед тобой, готовый к смерти». Такая смелость и прямота потрясла Узбека и он совершил едва ли не первый в своей политической жизни абсолютно самостоятельный поступок (в том плане, что этот его шаг был спонтанной эмоциональной реакцией, не внушенной его окружением): он помиловал Александра и в порыве великодушия назвал его великим князем тверским. Тем самым был создан неприятный прецедент, т. к. получилось, что на Владимирщине объявились уже два великих князя, причем один более, а другой менее «великий» (впоследствии и другие князья выторгуют себе подобный статус). Александр с триумфом возвратился в Тверь, где его встретили как героя и победителя (Тверь к тому времени уже полностью оправилась от погрома 1328 г.). Это, однако, стало началом гибели тверского князя. Иван Калита сразу стал готовить контрудар (для него возвращение Александра было во всех отношениях смертельно опасным). Сперва он переманил в Москву почти всех наиболее значительных бояр Александра (у последнего с боярством были не лучшие отношения): в их числе — влиятельные кланы бояр Зерновых (из Костромы) и Акинфичей (из Переяславля, потоки Акинфа Великого), а также Андрея Кобылу — родоначальника рода Романовых. Тем самым позиции Твери были существенно подорваны. Но главное — Калита нащупал ахиллесову пяту в самой семье тверского князя. Сделать это было весьма непросто: тверской княжеский род традиционно отличался сплоченностью и взаимовыручкой. И все же... В летописи есть загадочная фраза: «Свои домочадца начаша вадити на Александра» («Свои домашние начали предавать Александра»). Кто же мог это сделать? Мать князя Анна (вдова Михаила Святого), его горячо любимая жена Анастасия (ростовская княжна) и пять его сыновей абсолютно вне подозрений. Остаются братья князя, Василий и Константин. Младший, Василий, в это время сидел удельным князем в Кашине и не принимал участия в этих событиях. А вот Константин... Безвольный (в детстве на его глазах в Орде убили его отца, и этот стресс на всю жизнь искалечил его психику), да еще женатый на дочери убийцы его отца, властной и жестокой Софье Юрьевне, это самый вероятный кандидат в предатели. В общем, до конца еще и по сей день не ясно как, но в руки Калиты попал текст договора Александра с Литвой, и с этой минуты судьба тверского князя была определена. 388

Предстоял очередной ханский арбитраж. На карту было поставлено все: Калита прибыл в Сарай с двумя старшими сыновьями, Симеоном и Иваном, а Александр послала вперед себя старшего сына Федора (затем прибыл и сам). Узбек вновь колебался: целый месяц прошел в напряженном ожидании. Однако мошна и связи Калиты вновь перевесили, и смертный приговор Александру и Федору был произнесен. Тверичи приняли смерть героически, добавив трагической славы мученичества своему роду (их рассекли на части «по суставам»). Известны имена ордынских вельмож, участвовавших в казни: Беркан и князь Черкас (родоначальник будущего русского княжеского рода Черкасских): не исключено, что они были родом с современной Украины (не забудем, что именно там сейчас находится город Черкассы). Тела убитых отвезли в Тверь, где и похоронили (а Александра, как и его отца, назовут Святым). Узбек же окончательно заслужил имидж «сурового», ибо теперь на его кровавом счету (вернее, на счету Калиты!) было уже пять убитых князей. Московский князь, не удовлетворяясь содеянным, занял со своей дружиной Тверь и, глумясь, повелел увести из города самый большой колокол с кафедрального собора (это тогда воспринималось как самое большое унижение). Потерявшая уже второго сына (и внука) Анна удалилась в Кашин, где и провела остаток жизни, а власть в Твери получил Константин (вскоре овдовевший). Тверь, сжав зубы, перенесла очередной удар и ждала часа для реванша. Но Калита уже не дожил до этого: вскоре после расправы над тверскими князьями он внезапно заболел и умер, не успев даже попрощаться с сыновьями (хорошо, что завещание он написал загодя, еще в начале своего княжения: там было все подробно и скрупулезно расписано, кому и что причиталось из его родни и потомства). Его смерть вызвала дружный вздох облегчения на Владимирской Руси, ибо деяния его осуждались всеми. «Суд истории, — писал о нем Н. Карамзин, — единственный для государей, кроме суда небесного, не извиняет и самого счастливого злодейства: ибо от человека зависит только дело, а следствие от Бога». Только жители Москвы искренне оплакивали князя, назвав его впоследствии «собирателем земли русской»: с таким имиджем он чаще всего и фигурирует в памяти россиян, забывших о его неразборчивости в средствах и преступлениях (как с горечью замечал А. Солженицын, «важен результат»). III. После смерти Ивана Калиты сразу же возникла новая политическая коллизия, связанная с властными претензиями Суздаля. Суздальские князья происходили от Андрея Ярославича («русского Гамлета»), первого великого владимирского князя «татарской» эпохи; поэтому они считали себя старейшими в роду Ярославичей. Кроме того, Калита в самом начале своего княжения некоторое время делил великокняжеский ярлык с суздальским князем Александром Васильевичем (потом он выкупил свою долю): это тоже 389

создало некоторый прецедент. Суздальское княжество, дальше других выдвинутое на Восток, в Заволжье (его население в значительной степени состояло из финноязычных народов) было своего рода «Новороссией» того времени; обладание богатым и динамично развивающимся Нижним Новгородом давало княжеству необходимый прибавочный продукт (в Нижнем находился важный пункт международной торговли с Востоком), а княжил тогда в Суздале энергичный и деятельный князь Константин Васильевич — человек, которому Россия обязана активной колонизацией бассейна рек Волги и Суры (Нижегородчина и Пензенская область), а в перспективе — превращение Волги в «великую русскую реку» (вообще роль Константина в русской истории еще ждет объективной оценки: Д. Балашов считал, что «князь Константин... достоин бронзы»). Этот весьма серьезный претендент предъявил свою заявку на верховную власть хану, и его поддержали все недовольные Москвой. Но у Константина был один слабый пункт: в Нижнем Новгороде жил игумен Дионисий (выходец из КиевоПечерской Лавры), аскет и пламенный проповедник, бывший смертельным врагом Орды и открыто призывавший к войне с ней на проповедях. Все это доходило до Сарая: что характерно, никаких карательных мер против Суздаля «суровый царь» Узбек и не подумал предпринимать, но отдать туда «вышнюю власть» он не пожелал, и «великий стол» достался старшему сыну Калиты Симеону Гордому (княжил с 1340 по 1353 гг.). Последнее не удивительно: согласно Н. Карамзину, Симеон «ласкал ханов до уничижения». Прозвище «Гордый», данное ему удельными князьями, указывает на резко негативное к нему отношение (гордыня всегда почиталась в православии самым тяжким грехом). Большая часть правления Симеона прошла без каких-либо экстраординарных происшествий. Назовем лишь самые основные события той поры. Сразу после вокняжения Симеон начал готовить замышлявшийся еще Калитой поход на Новгород, чтобы поставить его под более или менее ощутимый контроль. С этой целью от отправил своих наместников в Торжок, которые тут же были... взяты под стражу ворвавшимся в город новгородским отрядом. Однако жители Торжка, узнав, что на них идет великокняжеская рать, а Новгород, по обыкновению, отделывается присылкой чисто символической помощи (так было во всех войнах XIII-XIV вв.), проявили характер: взбунтовались, изгнали новгородский отряд, убили своего тысяцкого Смена Внучка (сторонника Новгорода), освободили Симеоновых наместников и сдали город москвичам. Такого в Новгороде никак не ожидали, и Василий Калика спешно подписал с Москвой компромиссный договор (не без участия Феогноста), а спустя несколько лет, в 1347 г. Калика и Симеон обменялись визитами «на высшем уровне» и заключили дружественное соглашение. Страсти по этому поводу в Новгороде кипели бурные: промосковски настроенный посадник Евстафий Дворянинец был растерзан на вече. Но в целом линия Калики - Симеона восторжествовала на довольно длительный срок (это было ощутимой победой Москвы). 390

На внешних рубежах Руси при Симеоне происходило следующее. Продолжалась вялотекущая пограничная война с Орденом: крестоносцы атаковали Псков и были разбиты под Медвежьегорском, а псковичи вторглись в Латвию, пытаясь помочь т. н. «восстанию Юрьевой ночи» (всеобщее восстание эстонцев и латышей против Ордена, безжалостно подавленное). В конце 40-х гг. произошла самая крупномасштабная за всю эпоху война со шведами: король Швеции Магнус Фолькунг решил провести против Новгорода крестовый поход (этому предшествовало предложение короля организовать диспут на тему превосходства католичества над православием: похоже, Магнус был действительно обуреваем идеей «душевного спасения россиян» через их окатоличивание)338. Армия Магнуса в 1350 г. вторглась в пределы республики, взяла Орешек и начала насильственное, под угрозой смерти, перекрещивание подвластных Новгороду племен ижоры и води. Однако авангард вторжения был изрублен на берегах Ижоры отрядом новгородского боярина Онцифора Лукина, будущего видного политического деятеля и реформатора Новгорода (что интересно, его отряд почти стопроцентно состоял из пиратов-ушкуйников). Это привело к поспешному отступлению армии короля, а вскоре новгородцы штурмом овладели и Орешком (убив до 800 королевских солдат), произвели нападения на Норвегию и Выборг и заставили Магнуса заключить мир в Дерпте. Эта война, как выяснилось, стала для Швеции последней в XIV в., ибо вскоре она сама потеряла независимость, попав под датское владычество. В ходе этой войны (в которой приняли участие и владимирские воины, присланные Симеоном), псковичи сумели наконец «повысить свой статус» и добились от Новгорода права называть себя не «пригородом» (как раньше), а «младшим братом» Новгорода — т. е., де-факто обрели независимость (т. н. Псковская республика). Значительно обострились в эти годы отношения с Литвой. После гибели в бою Гедиминаса (1341 г.), великим князем в Вильно стал Ольгерд, его старший сын (о ситуации в те годы в Литве разговор будет в следующей лекции). Он несколько раз атаковал владимирские границы, но всякий раз отступал перед внушительной военной демонстрацией Москвы: до серьёзного боя ни разу дело не доходило. В основном в это время противостояние шло по дипломатическим каналам; об этом мы расскажем впоследствии. Весьма любопытный в описываемое время была ситуация в Орде. Когда в 1342 г. умер Узбек, то сразу вступила в силу крайне болезненная ситуация, о которой Л. Гумилев писал: «У западных тюрок все сыновья хана имели равные права на престол, что при каждой смене правителя вызывало братоубийства... Этот обычай был противоестественен, ибо стимулировал отрицательный отбор, потому что кроме царевичей гибли их эмиры и нукеры 338

Большую часть войск Магнуса составляли наемники из Германии. Любопытно, что жившая тогда в Швеции св. Бригитта прорицала королю провал похода, если он пойдет на Русь с наемниками, а не с «природными» шведами. 391

(вельможи и воины. — Д.С.). Он был асоциален, т. к. расшатывал государственную систему, вносил в нее нервозность и неуверенность в завтрашнем дне. Он был безнравствен, т. к. вел к гибели невинных людей». Все это приведет к тяжелому кризису в Орде позднее, но и сейчас уже сказывались первые его «подземные толчки». Новым ханом стал Джанибек (Чанибек), средний сын покойного хана, прозванный на Руси «добрым царем». Этот «добрый царь» собственноручно зарезал двух своих братьев: по словам Л. Гумилева, «он не мог поступить иначе, т. к. в противном случае был бы убит сам». Справедливости ради надо отметить: это были его первые и последние убийства: в дальнейшем он стал действительно «добрым». Правда, из-за такого своего прихода к власти он некоторое время был как бы заложником своего ближайшего окружения, в котором было немало фанатичных исламистов (чем и объясняется неожиданный инцидент с попыткой обложить данью русскую церковь и с арестом Феогноста): в дальнейшем хан полностью овладел положением и все пошло по-прежнему. Воцарение Джанибека было воспринято всеми оппонентами Симеона как сигнал к действию. Инициатором снова стал Константин Суздальский (незадолго до этого Симеон предпринял неудачную попытку отнять у Константина Нижний Новгород)339. Последовало коллективное прошение князей Суздаля, Ростова, Твери и Ярославля к хану о лишении Симеона великокняжеского достоинства, но оно осталось без ответа. Надо сказать, что отношения между Симеоном и Джанибеком сложились поистине уникальные даже для практики русско-ордынского союза: это была настоящая мужская дружба, гораздо большая, чем, пожалуй, это позволительно для политиков. И Москва этим пользовалась колоссально: достаточно сказать, что Симеон ездил в Сарай 8 раз — больше, чем любой другой великий князь за всю русско-ордынскую историю. Хан делал все, о чем его просил князь, даже без подарков: к Москве был присоединен Юрьев-Польский, братья Симеона Иван и Андрей еще при жизни великого князя получили ханские гарантии своей будущей власти, а после смерти Симеона Джанибек, несмотря на демарши Константина Суздальского (и поддержавшей его новгородской делегации) передал «великий стол» Ивану, брату покойного. Когда из Литвы в Сарай прибыло посольство (в него входили дети и внуки Гедиминаса) с предложением заключить антимосковский мир, хан просто выдал все посольство Москве (и Ольгерду пришлось выкупать свою родню за бешеные деньги). В общем, никто столько не сделал в Сарае для Москвы, как хан Джанибек: именно благодаря его покровительству Москва к 50-м гг. начала обретать столь необходимую ей легитимность. В истории России имя этого ордынского правителя по справедливости должно быть занесено золотыми буквами...

339

Бояре, пытавшиеся передаться Москве и сдать Нижний, были биты кнутом на торговой площади Нижнего Новгорода (т.н. торговая казнь). 392

Немалую лепту здесь внесла и Тайдула, любимая жена хана, «первая дама» сарайского двора (на Востоке женщины вообще активно участвовали в дворцовой политике — пожалуй, даже более активно, чем в Европе). У нее личные симпатии сложились с Алексием, и тому была причина. Тайдула страдала какой-то глазной болезнью (может быть, весьма распространенной у татар трахомой), и местные лекари не смогли ей помочь. За дело взялся Алексий, обставив свою миссию, так сказать, идеологически — он пообещал вылечить ханшу «святой водой». На самом деле хитрый клирик промыл большой глаза спиртом — самым эффективным средством против трахомы (спирт в Москве тогда уже умели делать). Тайдула поправилась и с этого времени стала главной лоббисткой Москвы в Сарае. В годы княжения Симеона началась деятельность Сергия Радонежского. Получив от Феогноста благословение, он удалился в «пустынь» близ Радонежа и несколько лет прожил там в полном одиночестве, поставив на себе уникальный эксперимент — лично проверить опыт и истинность практики ранних христиан-подвижников, а также византийских исихастов-«молчальников» (к которым он явно тяготел лично и политически). Уже спустя несколько лет Сергий стал живой легендой и «живым святым» в народном мнении; этот период его жизни оброс огромным количеством фольклорных деталей. Постепенно вокруг него начали собираться единомышленники (отбор был строгий, да и далеко не все выдерживали аскетическую практику подвижника): так постепенно создалась Троице-Сергиева Лавра — будущая колыбель нового типа монашества (Сергий после долгих трудов и не без борьбы возродил в лавре древний, учрежденный еще св. Феодосием Печерским и основательно забытый общежительский устав) и грядущий центр русского православия. О том, насколько драматично было это становление, можно судить по тому факту, что Сергий однажды, войдя в конфликт со своим старшим братом Стефаном (после смерти Симеона Гордого также обосновавшегося в Лавре), покинул созданную им обитель и некоторое время пребывал простым монахом в Махрищенском монастыре, пока братия слезно не умолила его вернуться. К середине века авторитет Сергия был не просто высок — можно сказать, что высшего, чем он, авторитета (причем чисто духовного) на Руси просто не было, и это сыграет важнейшую роль в последующих политических реалиях. В целом карьера Симеона как князя складывалась достаточно удачно: в Орде у него была прочная поддержка, Литва пока не смела идти ва-банк, а недруги внутри страны присмирели (тем более что вскоре после воцарения Джанибека умер старый оппонент Москвы, ярославский князь Василий Давыдович Грозный, а в Твери дети и братья Александра Святого сцепились между собой чуть ли не насмерть за власть, в результате чего князь Константин скончался в Орде от чумы во время очередного ханского арбитража, а сын Александра Всеволод, взяв власть, тут же вынужден был уступить ее дяде, Василию Кашинскому). Но тем контрастней и трагичней была его частная жизнь — сам князь воспринимал ее как проклятие, как Божье наказание за грехи его отца и свои собственные. Женатый первым 393

браком на дочери Гедиминаса Настасье, Симеон имел от нее двух сыновей и оба умерли во младенчестве (потом князь овдовел). Вторым браком Симеон женился на смоленской княжне Евпраксие, и тут случилось совсем невероятное: как объяснял сам князь, он не мог жить со своей женой интимной жизнью — она казалось ему на ложе... мертвецом. В конце концов Симеон пошел на крайность — развелся с женой (по причине «несостоятельности брака») и отослал ее домой (впоследствии она вышла замуж за мелкого князя Федора Наро-Фоминского). Сам факт развода в XIV в. был уже почти криминалом, но Симеон пошел дальше: он страстно влюбился в тверскую княжну Марию (дочь убитого его отцом Александра Святого) и стал настойчиво добиваться этого (третьего, запрещенного церковью) брака: похоже, он верил, что таким способом может искупить грех своего рода перед Тверью340. Ради этого князь вошел в острый конфликт с Феогностом и совершил еще один почти немыслимый в тех условиях шаг — обвенчался с Марией вопреки воле митрополита (венчал духовник князя, уже упоминавший Стефан, брат Сергия — потом это будет стоить ему карьеры). Вся эта история была с большим трудом улажена Алексием через канцелярию константинопольского патриарха (в качестве платы Симеона заставили вырубить существовавшую до той поры в Москве Велесову рощу — действующее языческое капище). Но и этот брак не принес Симеону счастья: четыре его сына от Марии умерли один за другим в возрасте от нескольких месяцев до двух лет (и это окончательно сокрушило князя). Однако самое страшное случилось в 1352 г., за год до смерти Симеона. Начиная с 1346 г. в Европе и Азии началось одно из самых жутких бедствий средневековья — «Чёрная смерть» (пандемия бубонной и легочной чумы, описанная в «Декамероне» Дж. Бокаччо и «Пире во время чумы» А. Пушкина). Начавшись в Китая (там погибло 13 млн. человек), болезнь с купеческими караванами проникла на Ближний Восток, опустошив Византию, Египет, Сирию, Крым, Кавказ и Золотую Орду (там чума свирепствовала уже в 1346 г.). В Крыму она поразила генуэзские городаколонии (есть предание, что Джанибек, воюя с городом Кафой — современная Феодосия — велел закинуть через городскую стену с помощью катапульты труп умершего от чумы). Генуэзские корабли завезли эпидемию (с крысами) в Италию — и «черная смерть», как гигантская змея, оползла Европу, поразив Италию, Испанию, Германию, Францию, Англию, Шотландию и страны Скандинавии. Общая убыль достигала 40-50 млн. человек: особенно тяжко пострадала Англия и Франция, где погибло более половины населения (в одном Лондоне — до 50 000 умерших)341. Из Скандинавии зараза обрушилась на Русь (любопытно, что Литву и Польшу, а также Чехию чума не задела!). Сперва мор открылся в Пскове, затем в Новгороде, а оттуда пришел и на «Низ». Жертвы были ужасны: несколько 340

Симеон, кстати, добился в Орде для Твери права вообще не платить дань! Это, впрочем, не помешало обеим странам даже не прекратить Столетнюю войну, шедшую к тому времени уже не одно десятилетие! 341

394

городов (в т. ч. Белоозеро и Глухов) вымерли полностью, а в Смоленске уцелело всего пять человек. К этому надо добавить, что чума, схлынув затем в Орду, в 60-е гг. вновь пришла на Русь и собрала новую чудовищную жатву, чтобы затем (и вновь через многострадальную Орду, по которой чума прошла трижды) откатиться на Восток. Среди умерших были: новгородский архиепископ Василий Калика (героически помогавший как пастырь и врач погибающему Пскову), митрополит Феогност, вся ростовская княжеская семья, вдова и дети Александра Святого в Твери (кроме младшего сына Михаила), а в Москве — множество бояр (в т. ч. тысяцкий Василий Протасьич Вельяминов), брат Симеона Андрей и сам Симеон с детьми. Умирая, князь успел постричься в монахи (под именем Созонта) и написать завещание: в нем, кстати, он впервые в нашей истории употребил про себя титул «князь всея Руси». Вообще окидывая взглядом чумную трагедию XIV в., нельзя не отделаться от мысли, что, как это не дико, обрушившаяся на Евразию страшная стихийная катастрофа сыграла в истории некую, совершенно определенную, культурологическую роль. Во-первых, выживание после эпидемии потребовало исключительного напряжения сил — это приводило к тому, что жить (причем активно) оставались только самые сильные и энергичные: остальные просто психологически «сламывались». Таким образом, последствия чумы парадоксально приводили к повышению пассионарного уровня общества — и в Европе, и в России (может быть, этим возможно объяснить всплеск политической и военной активности в обоих регионах сразу после «Чёрной смерти»). Между прочим, иностранные свидетели чумы на Руси отмечали: сразу по убыванию заразы «род человеческий необыкновенно размножался» (Н. Карамзин): по-моему, это тоже говорит за что угодно, только не за упадок сил тогдашних людей, оставшихся в живых... Во-вторых, в условиях апокалиптических многие традиционные нормы и предрассудки рушились в одночасье — перед лицом всеобщей возможной гибели все это оказывалось несущественным342. (Наверное, и усиленное деторождение — отсюда же.) И данное обстоятельство становилось мощным фактором обновления тогдашнего общества, резко катализировала все процессы новаторского, динамического характера: то, что ранее силой традиции препятствовало росткам нового, теперь уходило вместе с тысячами и миллионами жизней — жертв чумы. Не случайно в Европе XIV в. — это Треченто, ранний этап Ренессанса (т. е., самого грандиозного обновления европейской культуры со времен падения Рима!); как увидим, и на Руси будет иметь место радикальная ломка киевского наследия и внедрение совершенно новых, необычных социальных и культурных форм. Сразу по смерти Симеона для Залесской Руси настала полоса испытаний. Джанибек, как помним, утвердил великим князем брата Симеона, 342

Об этом свидетельствует и «Декамерон», и «Пир во время чумы». Как минимум, можно отметить крах традиционной нравственности... 395

Ивана, прозванного Красным (т. е., красивым; это было, увы, его единственное достоинство!). Алексий в это время уехал в Константинополь — принимать сан митрополита. Надо сказать, это была не самая легкая процедура: во-первых, Ольгерд прислал в Империю своего кандидата — бывшего тверского боярина Романа; во-вторых, Византию сотрясала гражданская война двух претендующих на трон фамилий — Палеологов и Контакузинов (Алексий был другом и союзником одержавшего тогда верх Иоанна Контакузина — следовательно, партия Палеологов терпеть не могла Алексия). К этому надо прибавить то, что в духовной жизни Империи уже не первое десятилетие продолжался спор сторонников Варлаама и Григория Паламы (о котором мы рассказывали в лекции «Византия и Русь: духовная эстафета»). Политически этот спор разложился так, что варлаамисты поддерживали столичную канцелярию патриарха (склонявшуюся к заключению унии с Ватиканом для целей совместной обороны против начавшейся экспансии турок-османов), а паламиты, группировавшиеся вокруг Афонского монастыря, центра практики исихазма (Палама был там игуменом) резко выступали против униатских проектов, считая это изменой православию. Учитывая то, что Контакузины были друзьями турок и врагами папы, нетрудно догадаться, что паламиты были за Контакузинов, а варлаамиты — за Палеологов (правда, многие сторонники Паламы, в т. ч. патриарх Каллист, были оппонентами Контакузинов). Алексий был по убеждениям паламитом; кроме того, на Руси дружба с турками не вызывала аллергии (т. к. русичи привыкли дружить с мусульманами), а идея унии вызывала у русичей крайне негативную реакцию — так что по всем параметрам Алексий должен был примкнуть к партии Контакузинов. На беду Алексия, именно в это время Иоанн Контакузин столкнулся с целым рядом трудноразрешимых коллизий (в частности, с прямой агрессией его недавних союзников турок)343 и отрекся от престола, уступив его бездарному Иоанну V Палеологу (сам постригся в монахи). Для Алексия это было крайней неприятностью; тем не менее, он все же добился своего и вернулся на Русь митрополитом. За время пребывания Алексия в Империи в Москве произошли неприятные вещи. Прежде всего, в игру вступил новый участник — рязанский князь Олег Иванович, сын князя Ивана Коротопола, недавно убитого пронскими князьями (месть за убийство самим Коротополом их отца). Олег был настоящим «рыцарем без страха и упрека» — в Рязани его буквально боготворили (показательно, что, по информации историка Н. Калайдовича, память об Олеге на Рязанщине не угасала до XIX в., столь же долго и бережно сохранялась его могила). В Рязани тогда имел место самый настоящий патриотический подъем (между прочим, именно незадолго до этих событий была написана «Повесть о Евпатии Коловрате», отражающая дух как раз этого времени). Олег одержал уже несколько блестящих побед 343

В 1354 г. турки захватили имперские крепости Чимпе и Галлиполи: это было началом османской агрессии на Балканах. 396

над татарами и теперь рискнул поднять оружие на Москву — лихим налетом захватил город Лопасню (раньше он принадлежал Рязани) и взял в плен московского наместника (впоследствии отпустил за выкуп). В Москве это вызвало настоящий шок — благо ни князя, ни Алексия в городе не было (Иван тогда был в Орде). Весь гнев за поражение обрушился на Василия Васильевича Вельяминова, сына умершего тысяцкого: его обвиняли в том, что он, выполняя обязанности тысяцкого, не справился с ними. Вернувшийся из Орды Иван, несмотря на свое родство с Василием Вельяминовым (он был женат на его сестре Александре) уступил всеобщему настроению: в результате впервые в истории Москвы пост тысяцкого был отнят у рода Вельяминовых и передан их злейшему врагу, боярину Алексею Петровичу Босоволкову-Хвосту (род Босоволковых происходил из Рязани и вел свою родословную от воеводы Владимира Красно Солнышко, Волчьего Хвоста). Новый тысяцкий, однако, тоже «не справился»: Ольгерд, пользуясь создавшейся неразберихой, захватил в свою очередь Брянск и Ржев. Мнение толпы переменчиво: теперь уже Хвоста обвиняли во всех смертных грехах (вечная история на Руси!). Окончилось все это событием, ранее на Москве неслыханным: нового тысяцкого «в час заутрени» нашли зарезанного на одной из городских площадей. Убийцу так и не нашли, но молва обвиняла Василия Вельяминова: последний, опасаясь самосуда толпы, бежал со своими сыновьями Иваном и Микулой в Рязань, к Олегу. Бедный слабовольный Иван Красный, который был косвенным виновником всего происшедшего, спохватился и призвал Вельяминовых вернуться, вновь вручив пост тысяцкого Василию Васильевичу. Среди москвичей вся эта история оставила тягостное впечатление — как и то, что князь Иван де-факто согласился с потерей Лопасни. Алексий в это время долго не мог деятельно вмешаться в политические дела, так как его отвлекли дела церковные: не успел он вернуться из Византии, как его нагнала новость — канцелярия патриарха учредила двойную митрополию, уравняв в правах Алексия и Романа (за этим стоял, понятно, Ольгерд). Алексию пришлось вновь ехать в Империю и отстаивать свои позиции (по словам летописца, «не искав чести, но от чести взысканный»). В конце концов дело закончилось разделением митрополии: Алексий был объявлен митрополитом киевским и владимирским, а Роман — литовским и волынским (1355 г.). По сути, это было большой победой Литвы, т. к. она теперь имела своего митрополита. Для Алексия это был тревожный сигнал — в канцелярии патриарха он явственно терял позиции. В 1357 г. произошла и грозная перемена в Орде. Хан Джанибек, возвращаясь из победоносного похода в Иранский Азербайджан больным (он страдал хроническим алкоголизмом), был задушен собственным старшим сыном Бердибеком. Вновь всплыли жуткие законы ордынского престолонаследия — и, по совету мурзы Товлубега (старого сподвижника Калиты), Бердибек убил 12 своих братьев (старшему было 20 лет с небольшим, младшему — несколько месяцев). Такой «дебют» не обещал ничего доброго: к счастью для Руси, новый хан оказался игрушкой в руках 397

Тайдулы, и никаких негативных последствий для Москвы не случилось. Однако в перспективе эта кровавая история имела далеко идущие последствия: именно с резни 1357 г. начинается затяжной политический кризис в Орде, приведший ко всем последующим трагическим событиям (в том числе и на Руси). Главные же события произошли в 1359 г.: незадолго до этого московская рать отбила у литовцев Ржев, и Ольгерд решил действовать вабанк. В Киев прибыл митрополит Роман: это было хорошо организованной провокацией. Алексий, не чуя подвоха, тоже приехал в Киев — изгнать соперника, и был немедленно взят под стражу киевским князем Федором (тем самым, что в свое время безуспешно ловил Василия Калику). Вскоре в Киев прибыл литовский отряд, разоруживший и перебивший охрану митрополита: сам Алексий был помещен в земляную тюрьму. Все попытки вызволить митрополита дипломатическим путем ни к чему не привели: патриарх Каллист в Византии, похоже, только радовался происшедшему, а Орда ничем помочь не смогла, ибо отце- и братоубийца Бердибек сам был убит в эти дни самозванцем Кульпой, выдавшим себя за спасшегося сына Джанибека; он проханствовал 5 месяцев (о нем сохранилось только то, что два его сына были христианами — может, даже католиками!) и был, в свою очередь убит претендентом из Белой Орды, ханом Наурусом (Тайдула при обоих сохранила власть, хотя и номинальную). Как нарочно, именно в 1359 г. заболел и скончался — 32 лет от роду! — Иван Красный, оставив после себя двух сыновей и племянника Владимира (сына его брата Андрея): старшему, Дмитрию (будущему Дмитрию Донскому) было не более 10 лет. Старые ордынские связи в создавшейся ситуации были во многом утрачены, а Наурус был вообще человеком новым в ордынской «номенклатуре». Поэтому произошло то, чего никто не ожидал: увидев 10-летнего Дмитрия, Наурус отказался провозгласить его великим князем и отдал «вышнюю власть»... Андрею Суздальскому, сыну недавно умершего Константина. Самое поразительное то, что Андрей совершенно не собирался бороться за великокняжеский титул — это видно по тому, что он отказался от него (случай в тогдашней практике неслыханный!). В конце концов великое княжение досталось младшему брату Андрея, Дмитрию Константиновичу (большинство на Руси считало всю эту махинацию нелегитимной). Так Москва самым абсурдным образом потеряла власть. Впрочем, в том же году отряд московского «спецназа» (специально подготовленного отряда) совершил беспрецедентную для того времени диверсионную операцию – пройдя через всю территорию контролируемого Литвой Поднепровья (сегодняшней Левобережной Украины), проник в Киев и освободил Алексия, увезя его сперва в Смоленск, а затем в Москву (Ржев к тому времени вновь занял Ольгерд). Вернулся Алексий в Москву фактически уже совсем другим человеком — ожесточенным, познавшим всю грязь и кровь мирской политики. Да и константинопольские интриги тоже весьма негативно отразились на его характере. Теперь он был уже не столько духовным лицом, сколько государственным мужем, причем в духе своего 398

времени — решительным, жестоким, неразборчивым в средствах. Его уже не интересовали (или почти не интересовали) Киев и прочие «западные епархии»: теперь он становится стопроцентно московским политиком. Именно тогда получает распространение версия (возможно, вымышленная) о том, что Иван Красный, умирая, завещал Алексию регентство при малолетстве Дмитрия (т. н. местоблюститель престола): правда это или нет — неважно: важно то, что теперь вокруг Алексия сплотилась вся московская элита и власть де-факто оказалась в его руках. На Руси началась новая эпоха — эпоха Алексия как «русского папы». IV. Режим, который начал создавать Алексий сразу после своего возвращения из Киева, был для Руси поистине уникальным — ничего похожего ни до, ни после Русь не знала. Часто его называют «цезарепапизмом» (это название применительно к византийскому церковному статусу употреблял В. Соловьев), но модель, созданная Алексием, существенно отличалась от византийской — хотя бы потому, что в Империи «царь» (император) был выше патриарха, а в Москве тех лет все было с точностью до наоборот. Европейские историки часто сравнивают Алексия с Ришелье (а также с аббатом Сугерием, игравшим в средневековой французской истории ту же роль, что и Ришелье в XVII в.): здесь действительно много общего, но масштаб власти Алексия (и главное, структурирование этой власти) были таковы, что ни аббату, ни кардиналу не снилось. Наиболее интересные аналогии провел Л. Гумилев, сравнив знаменитого митрополита с легендарным папой Григорием VII (создателем григорианского календаря) и Цзонхавой — первым Далай-ламой Тибета. Очень показательно: и Григорий VII, и Цзонхава были творцами теократической властной системы, когда первосвященник является одновременно и светским владыкой. Но тогда это не «цезарепапизм», а просто «папизм», в его русском варианте. Посмотрим на ситуацию внимательнее. Владыка Алексий (как его называли) имел собственную администрацию (а Боярская дума де-факто подчинялась именно ему, а не князю), собственные войска (т. н. владычный полк344) и, по сути дела, некую военно-монашескую организацию, определенный аналог духовно-рыцарских орденов Запада (вот откуда воинымонахи Ослябя и Пересвет на Куликовом поле!). У Алексия имелась хорошо поставленная разведка (монашеская!), ему вплотную подчинялся дипломатический корпус и казначейство (это видно хотя бы по тем проектам, которые ему удалось реализовать и о которых — ниже). Одновременно, оставаясь высшим иерархом Северо-Восточной Руси, он имел в своих руках мощнейшее оружие — интердикт, и без колебаний пользовался им в своих 344

Так сказать, гвардейцы кардинала... 399

интересах (как римские папы). Наконец, точно как и его ватиканские коллеги, «владыка» нуждался в идеологе, который был бы стопроцентно духовным человеком (не запятнанным светскими политическими дрязгами), обладал бы безоговорочным нравственным авторитетом, но который одновременно мог бы, не колеблясь, принять участие в той или иной политической акции именно с позиции своего авторитета (так сказать, вариант св. Доминика и св. Франциска в одном лице). Таким человеком для Алексия стал Сергий Радонежский — живой Святой, «новый Феодосий», непререкаемый духовный авторитет Руси, инициатор и пастырь многих духовно-культурных начинаний в стране, и в то же время — когда нужно — и человек, способный выступить в амплуа политического функционера. В общем, мы имеет перед собой все черты теократии345. Возникает вопрос о корнях этого явления. То, что это не византийская модель, мы уже говорили. Л. Гумилев считал, что Алексиева теократия имеет несторианское происхождение: действительно, по многим свидетельствам, татары гораздо спокойнее смотрели на властные претензии «большого попа» (так «владыку» звали в Орде), чем сами русичи (на Руси многие считали, что Алексий нарушает евангельское правило «Царство Божие — не от мира сего»). В этом смысле слова Москва тогда на деле стала «царством пресвитера Иоанна». Но нельзя исключать и прямого заимствования у католиков, тем более что, во-первых, западный опыт на Руси был широко известен; во-вторых, в таких развернутых формах, как в Риме (и в Москве 2-й половины XIV в.), в несторианском мире теократии неизвестны. Но тогда естественен вопрос: что же оставалось на долю подрастающего князя Дмитрия? Да фактически ничего, кроме чисто репрезентативных функций внешнего представительства. Пока князь был мал, это сходило, но по мере его взросления неизбежно должен был вспыхнуть конфликт между князем и «владыкой» — поскольку у первого была законная (пусть формальная), а у второго — фактическая власть: к тому же Алексий был стар, а Дмитрий мужал. Как увидим, так все это и произойдет, и даже в весьма драматических формах. И еще один аспект проблемы. Хотя Л. Гумилев и считал, что Алексий действовал, «не погрешив ни против своей страны, ни против своей совести», мы в процессе нашего рассказа увидим, что дело обстояло сложнее. Политика никогда не бывает святой и безгрешной, и «владыке» не раз придется принимать решения, весьма щекотливые с этической точки зрения (а порой даже идти на преступления), и все это — с позиций политического прагматизма (точно как римские папы, и по той же причине!). Далеко не всегда это будет безболезненно, и далеко не всегда от этого будет польза Руси (ибо издержки от безнравственной политики всегда непомерно 345

И этот опыт церковью не будет забыт; и в дальнейшем церковь будет (как увидим) с редким постоянством пытаться возродить «алексиеву модель» (слова историка В. Болоцких). Наиболее значительная такая попытка будет связана с деятельностью и реформой патриарха Никона (XVII в.), о которой мы будем говорить позднее. 400

высоки!). И уж совсем болезненным этот опыт оказался для русского православия: практика совмещения духовной и светской власти (пусть даже политически полезная и оправданная!) всегда разлагающе действует на церковь, приучает ее к чуждой христианству системе ценностей и соблазнов346. В дальнейшем мы увидим: так же, как и в случае с папством (принявшим на себя бремя светской политики со всей её греховностью, погрязшим в ней и тем самым спровоцировавшим кризис католицизма), опыт Алексиевой теократии весьма драматично отзовется в грядущих судьбах Русской православной церкви: это вынужден был признать даже такой авторитетнейший дореволюционный историк русской церкви, как профессор А. Карташёв (у него есть такой пассаж: «Политика, как известно, есть такая область, в которой трудно бывает соблюсти этическое равновесие, потому и на биографию Алексия ложится некоторая тень»). Создавать всю эту систему Алексий начал в условиях, когда Москва временно потеряла великокняжеский статус. Поэтому первоочередной задачей московского «папы» стала борьба за возвращение в Москву «великого стола». Проходила она при следующих драматических обстоятельствах. Суздальский князь Дмитрий Константинович, столь неожиданно ставший великим князем, в целом оказался «ниже своей компетенции». Поставив своей целью «восстановить справедливость» после всех беззаконий прежних московских князей, он начал возвращаться «купленные» Калитой города их прежним «владельцам» — князьям (насколько это было возможно) и тем, сам того не желая, подорвал свои позиции — поскольку объективно его действия усиливали удельных князей в ущерб его великокняжеской власти. Благими пожеланиями всегда вымощена дорога в совершенно определенном направлении — вне зависимости от субъективных помыслов того или иного политика. Да и вернуться во вчерашний день еще никому не удавалось — хотя всегда находятся энтузиасты именно такого, абсолютно проигрышного и провального варианта... Впрочем, это еще было бы полбеды: при только такой раскладке суздальский князь мог бы и устоять. Однако вмешались непредсказуемые ордынские события. Спустя год после воцарения Науруса в Орде появился новый претендент — Хызр (или Хидырь, как его звали на Руси), выходец из Белой Орды (с Яика), потомок Шейбани-хана (брата Батыя; его потомков стали называть Шейбанидами). Он убил Науруса и истребил всех его родичей и приближенных (в числе жертв оказалась и потерявшая власть Тайдула), но на этом и ограничился: в дальнейшем новый хан предпочитал действовать «аккуратно» (на Руси его даже прозвали «добрым»!). Хызр стремился к соблюдению законности и того же ждал от своих русских партнеров. И как раз это, абсолютно позитивное обстоятельство и сгубило Дмитрия Константиновича.

346

о.А. Мень называл это «неизжитыми мирскими соблазнами Церкви». 401

В год воцарения Хызра произошло событие из разряда чрезвычайных. Ватага ушкуйников-новгородцев во главе с атаманом Фомой спустилась по Волге до Камы и разгромила напрочь волжско-болгарский город Джукетау (по-русски — Жукотин), находившийся в Приуралье; разгромила так, что город больше не восстановился. Это было неслыханно, и Хызр обратился к великому князю с просьбой наказать пиратов (кстати, вполне законное желание!). Дмитрий Суздальский и еще несколько близких к нему удельных князей с удовольствием выполнил ханское пожелание (пиратов не «переваривал» никто из них): княжеские дружинники переловили в волжских городах пропивавших добычу молодцев Фомы (сам он при этом был убит) и выдали их в Сарай на расправу. И тут неожиданно выяснилось: этот шаг князя мгновенно привел к его изоляции на Руси — почти все сочли, что князь не должен был выдавать в Орду на казнь своих (пускай даже преступников!), тем более что на сей счёт существовала статья в «Русской правде», предусматривающая в случае подобного прецедента уплату штрафа потерпевшей стороне. Страсти накалились: Дионисий на проповеди вспоминал библейскую Книгу Исхода и сравнивал князя с «нечестивым фараоном», а казненных пиратов — с Израилем (!!!). Дмитрия Константиновича это, однако, не очень волновало — главное, что хан был доволен. Так казалось князю, но... В 1359 г. Хызр был зарезан своим сыном Темирходжой. Это злодейство мгновенно «спустило лавину»: сам отцеубийца был политическим нулем (показательно, что он проханствовал шесть дней, а на седьмой лишился головы) и его кровавый почин привел лишь к тому, что все более или менее энергичные и имеющие за собой хоть какую-то вооруженную силу претенденты вмиг подняли головы. В Орде началась Великая замятня (т. е., смута) — кровавая династическая война, продолжавшаяся по 1380 г. и приведшая фактически к распаду Орды (как выразился Л. Гумилев, «лев сдох»). Достаточно сказать, что за этот период в Сарае сменились 22 хана, и не один из них не умер естественной смертью. Некоторые из них предпочти создать свои властные структуры подальше от столицы: так, Тагай объявил себя ханом в Мордовии, а Булак-Тимур — в Волжской Болгарии. По словам Н. Карамзина, «они резались между собой в ужасном остервенении, тысячи падали в битвах или гибли в степях от голода». Очень интересный момент: Русь в это время запросто могла (если б хотела) освободиться от ордынского «ига» без единого выстрела — достаточно было перестать поддерживать общение с Сараем, где ханы менялись так, что на Руси не успевали запомнить их имена… Но в том то и дело, что Руси это было в ту пору невыгодно — союз с Ордой по-прежнему был нужен русичам (хотя бы из-за возросшей активности Ольгерда: в 1362 г. он разбил татарских князей у Синих Вод на Украине и вышел к устью Днепра). И потому имела место ситуация, всегда замалчиваемая сторонниками концепции «ига»: русские продолжали посылать деньги в горящую Орду — уже фактически не как дань, а как покупку нужного им в 402

данный момент хана. Именно так стал действовать в ходе ордынского кризиса Алексий. Прежде всего он наметил подходящего кандидата — закрепившегося в Сарае Мурада (Мурута, по-русски) и вступил с ним в переговоры. По условиям договора Мурад получил деньги из Москвы (на эти деньги он немедленно нанял воинов и разбил своего соперника Кильдибека, убитого в битве); в ответ новоиспеченный хан немедленно выдал Москве ярлык на великое княжение. Дмитрий Суздальский даже не воспринял поначалу всерьез всю эту комбинацию: прозрение пришло, когда московская рать обрушилась на Суздаль. Разбитый Дмитрий вынужден был, буквально рыдая, уступить власть своему юному тезке (фактически, конечно, «владыке»). Но Алексий пошел дальше. Его уже не устраивало просто возвращение великокняжеского ярлыка: ему нужна была ситуация, когда этот ярлык будет навечно «приватизирован» Москвой. С этой целью он стал вновь энергично зондировать почву в раздираемой междоусобной войной Орде (в этом ему деятельно помогал бессменный московский посол в Сарае Федор Кошка — сын покойного Андрея Кобылы, предок Романовых)347. И тут его взгляд остановился на новой и самой политически сильной фигуре всего «ордынского гамбита» — Мамае. Этот серьезный, умный, решительный и жесткий политик не был Чингизидом; более того — его предок Сэчэ-бэки был врагом Чингиса и был убит им (а племя чжурки, откуда происходил род Сэчэ-бэки, выло вырезано). Таким образом, Мамай не мог стать ханом ни при каких обстоятельствах. Но этот человек, по государственному дальновидный и по военному инициативный (он был военачальником в ранге командира тюмэна) прекрасно помнил о прецеденте Ногая и решил идти таким же путем: он держал при себе слабых и безвольных ханов Чингизидов (сперва Абдуллу, потом Магомет-Султана), сохраняя таким образом видимость легитимности и удерживая в своих руках фактическую власть (не правда ли, почти как Алексий!). Надо сказать, что закрепиться в Сарае ему почти не удавалось, поэтому Мамай стал выстраивать свою Орду в украинских и причерноморских степях, опираясь на местные ресурсы — в частности, на живших там уже которое столетие половцев, печенегов и торков (таурмен), а также на города этих местностей. Ясно, что собственно Орда в значительной степени становилась для Мамая враждебной силой; кроме того, в Сарае наметилась тенденция склоняться в сторону ханов с востока, из-за Янка. В этих условиях Мамаю и его «новой Орде» как воздух была необходима поддержка извне. С этой целью Мамай завязал тесные отношения с генуэзскими торговыми колониями в Крыму, активно контактировал с Литвой (впоследствии Мамай и Литва станут союзниками), но и московская поддержка была бы для него неоценимой. На этом и сыграл Алексий. После предварительного «зондирования почвы» между Алексием и Мамаем был подписал следующий договор. «Владыка» согласился посылать 347

Поэт М. Волошин в одном из своих стихотворений не без сарказма назвал первого царя из рода Романовых «отродьем Кошки и Кобылы»... 403

дань не Мураду, а Мамаю (фактически «сдав» Мурада, которому Москва была обязана «великим престолом» и который не подал ни одного повода к такому предательству!) в обмен на уменьшение дани до 8% (Мамай пошел на это со скрежетом зубовным — у него просто не было выбора) и на письменную гарантию для малолетнего Дмитрия. Суть гарантии была в следующем: Московский престол становился собственностью Дмитрия и последний был вправе передавать его своим сыновьям, игнорируя традиционное «лествичное право». Таким образом, последнее ликвидировалось и заменялось чисто монархическим принципом передачи престолонаследия «от отца к сыну». Так были заложены основы будущего московского самодержавия: запомним, что это было сделано руками Алексия и что сию историческую грамоту, делающую будущего Дмитрия Донского родоначальником русской монархии, подписал Мамай... Надо сказать, что Мурад, узнав об этой сделке, среагировал жестко — немедленно выдал соответствующий ярлык... вновь Дмитрию Суздальскому (и тот торжествующе занял Владимир). Но... Вскоре Мурад был убит своим визирем Ильясом (незадолго до этого побывавшем в Москве!), а Дмитрия Суздальского на сей раз вышибли не только из Владимира, но и из собственного стольного града (и всех союзных ему удельных князей погнали со «столов»). Кроме того, у Дмитрия был еще младший брат Борис (их старший брат Андрей к тому времени умер), и именно Борису помогли (из Москвы, конечно) закрепиться в Нижнем Новгороде — что окончательно внесло разброд в ряды суздальцев. В конце концов Алексий предложил разбитому и деморализованному Дмитрию сделку – возвращение князю Нижнего Новгорода в обмен на его подпись, гарантирующую вечный отказ суздальских Рюриковичей от великокняжеских претензий. Окончательно сломленный Дмитрий Константинович сдался, поставив лишь условием такой капитуляции свадьбу юного московского князя на своей младшей дочери Евдокии. В Москве немедленно согласились (возможно, даже не спросив согласия самого князя!), и 15-летний Дмитрий обвенчался с невестой, которая была его младше на два года... Свадьбу сыграли в 1366 г., и не в Москве и не в Суздале, а на полпути — в Коломне: это было проявлением «политкорректности» по отношению к обоим участникам компромисса. Братья невесты, Василий Кирдяпа и Семен, рвали и метали: это соглашение (и брак) лишали их возможности стать великими князьями. Но им оставалось только молча ждать своего часа... Борис же в Нижнем Новгороде сперва отказался признать все происшедшее (по условиям договора ему предстояло убраться из Нижнего и уступить город брату), но Алексий пустил в ход «запрещенный прием»: послал в 1365 г. в Нижний Сергия Радонежского и тот, в ответ на неуступчивость Бориса, наложил на город интердикт, закрыл все церкви (между прочим, в разгар эпидемии, лишив нижегородцев возможности отпевать своих умерших!). Это, понятно, привело к капитуляции Бориса, и Алексий мог торжествовать. Любопытно, что это деяние Сергия, чисто политическое, на страницы его жития не попало 404

— мы знаем о нем лишь из летописи... Так закончилась «война двух Дмитриев», и закончилась победой Москвы. Выиграл от всей этой коллизии и Мамай: во-первых, он избавился от Мурада (правда, в Сарае последнего сменил столь же враждебный Мамаю Азиз); во-вторых, в ходе этих событий русичи ликвидировали еще двух потенциальных врагов Мамая. Сперва Булак-Тимур, мстя за очередной рейд ушкуйников (те устроили резню на ордынской ярмарке в Нижнем Новгороде, а затем пожгли много городов на Волге), попытался напасть на земли Бориса и был разбит, бежал в Сарай и был там зарезан по приказу Азиза; в это же время Олег Рязанский, узнав о нападении Тагая на его столицу, бросился вдогонку уходящей рати мордовского хана, настиг его у Шешовского леса (граница рязанского княжества и мордовских земель) и в жуткой сече на реке Войне уничтожил все войско Тагая. Таким образом, Мамай фактически лишился всех мало-мальски серьезных соперников. К середине 60-х гг. на Руси и в Орде Мамаевой установился хрупкий, неустойчивый, но все-таки мир. Впрочем, увы, он был недолгим. На горизонте замаячило новое противостояние — на сей раз снова с Тверью. Единственный уцелевший после чумы сын Александра Святого Михаил, казалось, был самой судьбой предназначен стать грозным оппонентом Москвы. Красавец и умница, талантливый военачальник и политик, человек высокой культуры (он учился в Новгороде у Василия Калики), очень во многом напоминавший юного Петра I (он мог собственноручно срубить терем без единого гвоздя и тут же провести церковную службу в качестве иерея!), кумир тверичей, Михаил казался воскресшим воплощением своего великого деда, Михаила Святого. Кроме того, у него были опасные связи — он был женат на сестре только что побежденного Дмитрия Суздальского, а его сестра Ульяния стала второй женой Ольгерда. Ясно, что в Москве боялись и ненавидели тверского князя и старались его уничтожить политически. Попытки противопоставить Михаилу его дядю Василия Кашинского с сыном, а также сына покойного Константина, Еремея, провалились — Михаил с помощью Литвы легко переиграл всех противников и только убедился в растущей враждебности Москвы, став готовить соответствующие меры. Готовилась и Москва: в частности, Алексий в 1367 г., воспользовавшись грандиозным пожаром в Москве (т. н. «всесвятским», поскольку все началось в упавшей свечки в церкви Всех Святых), добился постройки первого в истории Москвы каменного Кремля (он был построен из белого камня — отсюда и выражение «Москва белокаменная»). Московская пропаганда усиленно «обрабатывала» общественное мнение в Залесье, обвиняя Михаила, а также и Олега Рязанского в пролитовских настроениях (в отношении Михаила это было правдой, а Олега — нет). Что поразительно, Мамая к готовящейся операции не привлекли: похоже — учитывая литовские связи Мамая — это делать было небезопасно... В общем, все шло к столкновению. И гром грянул в 1368 г. Все началось с грубой провокации и клятвопреступления, навсегда оставивших пятно на репутации Алексия и 405

Дмитрия. Михаила пригласили в Москву на переговоры (по ряду спорных вопросов), предварительно снабдив охранной грамотой, заверенной подписью и крестным целованием «владыки». Михаил прибыл и... был брошен в темницу: «владыка» переступил через крестное целование (по преданию, тверской князь бросил ему: «Отныне не митрополит ты мне больше!»). Во все времена такое называлось подлостью — это к вопросу о характеристике, данной Алексию Л. Гумилевым... Самое же главное в том, что — как позднее выразится наполеоновский министр полиции Ж. Фуше — «это было больше, чем преступление: это ошибка!». Михаилу удалось дать о себе знать прибывшим в Москву послам Мамая, и те ультимативно потребовали освободить тверича: верность слову и неприкосновенность гостя по-прежнему были в чести у татар. Алексию ничего не оставалось, как выпустить Михаила, и тот, разъяренный всем происшедшим, немедленно умчался в Литву, к Ольгерду — за помощью. Этот его вояж в Москве прозевали, а литовский князь моментально понял, что настал «час икс» — самое удобное время для удара по Алексию и Дмитрию. Так началась « литовщина» — война, которая продлится 10 лет и зальет кровью всю Залесскую Русь. Такова была цена предательства «владыки». Первое вторжение («первая литовщина») произошло в том же 1368 г. Ольгерд и Михаил смели на своем пути пограничные заставы, уничтожили в битве на реке Тростне наспех собранное московское войско и осадили Москву, но штурмовать ее не решились: постройка каменного кремля себя оправдала. Зато все окрестные земли были разорены так, что, по словам летописца, «такого зла и от татар не бывало» (!). Продиктовав выгодные для себя условия мира, литовцы удалились, а Москва, оправившись от шока, немедленно начала ответные действия. Алексий, пользуясь своим положением митрополита, тут же отлучил от церкви Михаила и еще ряд союзных ему князей (1370 г.) Это было очень сильным и эффективным шагом в условиях средневековья (и опять как у римских пап!), устрашенные этим, многие князья (в том числе и с юга, с Северской земли), ранее колебавшиеся, переметнулись к Москве. Война вспыхнула с новой силой и шла с невероятной жестокостью. Достаточно сказать, что тверичи сожгли дотла Мологу, Бежецкий Верх и еще ряд владений Москвы; москвичи не оставались в долгу и усердно жгли тверские владения, а в захваченных городах убивали воевод Михаила. Ольгерд, начиная с 1372 г., еще дважды вторгался в Залесье и один раз осаждал Москву. Все стороны преуспевали в угоне и продаже в рабство населения. Кульминация ужаса — резня в Торжке (1376 г.): новгородцы, верные своему обычаю враждовать с Тверью, выступили против Михаила и были наголову разгромлены у стен Торжка (в этой битве погиб боярин Александр Абакумович — пиратский вождь, глава рейда на Нижний Новгород и Волгу), а затем разгоряченные боем тверские воины, не слушая приказов остановиться, ворвались в город, разграбили и зажгли его. Река Тверца кипела от жара, и обезумевшие жители гибнущего города, пытаясь спастись в реке от огня, сваривались заживо. Торжок сгорел дотла со всем населением: ни спасся практически никто... 406

Самое интересное в момент всей описываемой трагедии — это позиция Мамая: создается впечатление, что он не знал, как поступить. Действительно: он был связан договорами и с Москвой, и с Литвой, а теперь оба его партнера стали врагами... Уже с 1374 г. между Мамаем и Москвой наметилось некоторое охлаждение: в частности, Мамай один раз даже дал Михаилу великокняжеский ярлык (нарушив тем самым собственный договор с Алексием!) и предлагал тверскому князю военную помощь — однако Михаил (точно, как в свое время его дед) отказался от нее, чтобы не разорять родную землю (и с теми же последствиями, что и у Михаила Святого!). Однако в 1375 г. Мамай отнял у Литвы Подолию и Северную землю (т. е., вступился де-факто за Москву!), вернул прибывшему к нему в 1371 г. Дмитрию ярлык великого князя (за большие деньги!), а в 1374 г. совершил и вовсе недружественный по отношению к Твери шаг — выдал Дмитрию находившегося у него сына Михаила, Ивана. Понятно, что, имея такого заложника, Алексий без труда склонил Михаила на прекращение военных действий. Так возникла мирная передышка 1374-1375 гг., которую многие приняли за окончание войны. Действительно же все окончилось в 1375 г., и этому предшествовало следующее. К окончательному удару по Твери в Москве готовились обстоятельно — этому способствовал приезд в Москву эмигранта с Волыни князя Дмитрия Боброка с дружиной (1370 г.): князя немедленно приняли в думу с сохранением княжеского титула (это было впервые: обычно князьяэмигранты получали статус т.н. «бояр-княжат»348), а в 1376 г. его дружина уже воюет с Ольгердом (и Боброк зарекомендовал себя лучшим воеводой Москвы). К готовящейся акции подключают всех подвластных князей (как покажут последующие события). Поэтому, когда Тверь в 1376 г. решила вновь взяться за оружие (это связано с событиями в самой Москве, о которых мы расскажем чуть позже), все союзные Москве войска, заранее готовые к броску, совершили в считанные дни марш на Тверь — от Суздаля, Серпухова, Городца, Ростова, Смоленска, Ярославля, Брянска, Мологи, Тарусы, Стародуба, Кашина, Новосиля, Белоозера, покрыв расстояние от 200 до 600 верст каждый! — «и вси князи русстии, киждо со своими ратьми и служаще князю великому, и окружная места тяжко плениша, и тяжко облегли Тверь» (слова из летописи)... Затем подключился еще и Новгород. Так началась последняя тверская война, самая короткая и самая жестокая. С 5 августа три недели Тверь была в плотной блокаде: Ольгерд попытался пробиться на помощь, но был отброшен Боброком. По словам Н. Карамзина, «все Михаиловы области были разорены... города взяты, люди отведены в плен, скот истреблен, хлеб потоптан; ни церкви, ни монастыри не уцелели (!!!)... Сия междоусобная война... была долгое время оплакиваема в Тверских областях, разоренных без милосердия». Несмотря на героическое сопротивление защитников Твери, Михаил, понимая, что город обречен, согласился на капитуляцию. По условиям договора Михаила оставили князем 348

Первым, получившим такой титул, был Рафаил Всеволожский. 407

в Твери, но отобрали у него много земель (в т. ч. Кашин) и взяли с него клятву никогда более не претендовать на великое княжение. С него взяли также огромную контрибуцию в пользу всех участников похода, вынудили порвать с Литвой и считать себя «подручником» (т. е., вассалом) Москвы. Для Твери это означало конец всем претензиям на лидерство в Залесье. Москва окончательно победила, став не только военным, но и политическим лидером Владимирской Руси (в ходе этой войны выяснилось, что население уже в большей степени склонялось к Москве как к легитимному центру349). Это была последняя победа Алексия, ибо в конце 1378 г. он скончался. V. Уже в последние годы владычества Алексия между ним и подрастающим Дмитрием наметилась трещина. Причина ее ясна: взрослеющий князь все более и более тяготился опекой и фактическим отстранением от власти со стороны дряхлеющего митрополита. (Интересный исторический аналог — молодой Людовик XIV, также мучительно избавлявшийся от надоевшего «опекунства» старого кардинала Мазарини!). Вокруг князя собиралась своя, весьма энергичная «команда», не связанная с военно-монашеской организацией Алексия и Сергия («второй пассионарный центр Москвы», по Л. Гумилеву). Проблема была в том, что, в отличие от Алексия, Дмитрий был человек «заурядный как личность» (Л. Гумилев); поэтому многие его шаги были политически непродуманны и предприняты скорее из некоего чувства противоречия — лишь бы напротив «линии митрополита» (что говорит, в общем, о неизжитой инфантильности князя). В дальнейшем это приведет к возникновению нестандартных и прямо конфликтных ситуаций, которые были, в общем, не неизбежны и не нужны стране, их было можно избежать. Все началось, пожалуй, в 1366 г., на свадьбе Дмитрия и Евдокии, когда молодой князь познакомился с коломенским протопопом Митяем — личностью, безусловно, сильной и незаурядной. «Ради выдающейся личности Митяя – пишет А. Карташёв – даже летописцы покидают свой обычай давать одни имена иерархических лиц и пускаются в живописную характеристику: «Сей убо поп Митяй бысть… велик зело и широк, высок и напруг (мускулист – Д. С.), плечи имея велики и толсты, брада плоска и долга, и лицом красен… и речь громогласна». В современной литературе Митяя обычно рисуют черной краской, исходя из его неприязни к Сергию Радонежскому: возможно, однако, что это позднейшая натяжка. Важно, что Митяй стал духовником Дмитрия, и зятем и вообще стал своего рода «вторым Я» князя — похоже, Дмитрий доверял ему, как никому. Алексий недолюбливал сделавшего быструю карьеру коломенского священника, а тот платил ему «полной взаимностью». Позиция митрополита (и Сергия) привела к тому, что 349

«Михаил Тверской опоздал родиться, — писал Д. Балашов. - Если б он был не внуком, а сыном своего великого деда, все могло быть иначе». 408

духовенство в целом оказалось в оппозиции к Митяю (похоже, чересчур «плотский» облик коломенского иерея раздражал аскетов вроде Сергия или Дионисия), однако последнего это не очень смущало — он был самым настоящим временщиком, княжеским любимцем, и считал, что это достаточная защита (как же он ошибался!). Под влиянием Митяя Дмитрий начинает делать свои первые самостоятельные, и чаще всего непродуманные, шаги. Первым таким шагом была война с Рязанью (1372 г.). Поводом к ней явилось желание реванша за давнишний захват Олегом Лопасни в 1353 г. Политически в тот момент это было Москве не нужно, ибо, во-первых, это было время ожесточенной войны с Тверью и Литвой; а во-вторых, Олег в то время не подал никаких поводов к конфликту — напротив, он придерживался дружественного нейтралитета и фактически оберегал южные московские рубежи. Однако Дмитрий, в союзе с Мамаем, бросал московские и татарские войска на Рязань (там к ним присоединился изменивший Олегу князь Владимир Пронский); встреча состоялась у села Скорнищево. По свидетельствам очевидцев, рязанцы были уверены в победе, т. к. считали москвичей трусами и говорили: «Нам нужны не щиты или копья, а только одни веревки, чтобы вязать... слабых, боязливых москвитян». Однако во главе москвичей и татар стоял опытный Боброк, да и измена пронского князя открылась для Олега слишком поздно. «Полоумные людищи» (так москвичи презрительно обзывали рязанцев) были наголову разбиты, и Дмитрий в нарушение всех норм престолонаследия, объявил Владимира Пронского рязанским князем. Олег, однако, вскоре при поддержке населения Рязани изгнал Владимира из своей столицы и заставил последнего принести вассальную клятву. Москва на этом деле выиграла «синицу» — вернула Лопасню, и потеряла «журавля» — дружбу с Олегом, последний отлично знал истинных виновников войны и до конца своих дней считал своими врагами Дмитрия и Митяя, никогда при этом не обвиняя Алексия и Сергия. Показательно, что при заключении договора с Тверью было оговорено, что в случае потенциальной конфликтной ситуации Олег будет арбитром между Дмитрием и Михаилом: это говорит за его вес на Руси и доверительные отношения с церковными властями. Впоследствии увидим, что и в дальнейшем роль рязанского князя достаточно сложна и неоднозначна — вопреки прямолинейным негативным оценкам его в трудах большинства традиционных историков. Однако наиболее известная инициатива Дмитрия, явно совершенная с подачи Митяя и вызвавшая в Москве настоящий затяжной политический кризис, связана с реформой городского управления в столице. Как мы помним, в древнерусских городах существовала должность тысяцкого — наследственного градоначальника (вспомним, какая жестокая борьба шла за этот пост — достаточно указать на трагическую участь Алексея БосоволковаХвоста). В 1375 г. умер старый тысяцкий Василий Вельяминов и пост его должен был перейти к его сыну Ивану — весьма заслуженному, хотя и еще нестарому боярину, герою многих военных кампаний, любимцу москвичей. 409

Род Вельяминовых был очень разветвлен (от одного из дядей Ивана, Федора Воронца, ведет родословную род графов Воронцовых), сам Дмитрий был сыном Александры Вельяминовой, а его жена была сестрой супруги Микулы Вельяминова (брата Ивана). Но все это, похоже, лишь усугубляло самое главное для Дмитрия — его жгучую неприязнь к Ивану (подогреваемую, похоже, Митяем) и скрытые интриги в боярской думе вокруг поста тысяцкого (у Вельяминовых там было достаточно недругов). И в 1375 г. Дмитрий решил проблему одним ударом — вообще отменил пост тысяцкого в Москве, непосредственно передав его функции великокняжеской бюрократии (Алексий здесь не вмешался и не проявил инициативы). Во всем этом деле явственно прослеживается один очень характерный момент — монополизация власти в Москве (т. к. тысяцкий самим фактом своего существования децентрализовывал столичную власть): похоже, отношения между князем и градоначальником весьма напоминали современные трения между губернаторами и мэрами... Во всяком случае население Москвы по многим свидетельствам, были явно не в восторге от Дмитриевой реформы — и не только по причине популярности Ивана Вельяминова, но и из-за того, что тысяцкие традиционно были некими гарантами элементов городского самоуправления (неуклонно теснимых княжеской властью). Что же касается самого Ивана Вельяминова, то он был оскорблен до глубины души, и в этот момент к нему явился некий сурожский купец Некомат... Это одна из самых загадочных фигур нашей истории. В летописи он назван «брехом» (т. е., лжецом). Точно известно только то, что он был родом из Крыма (Сурож — это если помните, современный г. Судак) и имел поместье под Москвой, был весьма богат. Все остальное — сплошные гипотезы и домыслы. Само имя «Некомат» плохо поддается этнической идентификации: Д. Балашов полагал, что надо читать «Нико Маттеи» и что купец был генуэзцем (для справки: генуэзские купцы тогда были самой настоящей мафией, опутавшей своими щупальцами чуть ли не все Средиземноморье, в частности откровенно нарушавшей суверенитет Византии). На этом основании Д. Балашов делает потрясающий вывод: «За спиной... Некомата стояла вся тогдашняя католическая Европа, деловая, жадная и жестокая, которая скоро... начнет победный марш завоевателей по всему миру, неся просвещение путем водки, сифилиса350, оспы, рабства и угнетения всем нациям и народам земли». Не хочется комментировать подобное параноидальное высказывание выдающегося русского писателя и историка — клинический шовинизм еще и не туда заводит... Скажем только: версия о генуэзском происхождении Некомата высосана из пальца: город Сурож (как и все крымские города) тогда был настоящим полиэтническим Вавилоном, там жили представители практически всех народов сопредельной 350

Вообще-то Д. Балашову, как профессиональному историку, должно было быть известно, что сифилис Европа приобрела через контакт с… американскими индейцами (во время плаваний Колумба), так что в данной ситуации Старый континент определённо выступает в качестве жертвы… 410

Евразии. По сей день неясно, кем он был и на кого работал... Важно то, что Некомат предложил Ивану Вельяминову бежать в Тверь и поднять Михаила на сопротивление. Тот так и сделал, и именно эти события вызвали описанную выше последнюю тверскую войну. Что очень показательно, незадолго до начала блокады Твери Иван Вельяминов и Некомат уехали к Мамаю; более того — Михаил в дни блокады был почему-то уверен, что Мамай ему поможет (правда, он просчитался). Почему? Что давало тверскому князю основание считать, что Мамай выступит против Дмитрия? Присмотримся к ситуации повнимательнее. У Мамая в это время положение тоже было весьма сложным и далеко не блестящим. В 1376 г. власть в Белой Орде захватил его враг, молодой хан Тохтамыш, законный Чингизид, к тому же пользовавшийся поддержкой все более набиравшего силу среднеазиатского правителя Тимура (или по европейски «Тамерлана»: с ними обоими нам предстоит познакомиться поближе в последующих лекциях). Для Мамая это было весьма неблагоприятно, учитывая нелегитимный характер его власти. В этих условиях ему как воздух нужна была поддержка всех соседей — и Литвы, и Руси. И в этих драматических обстоятельствах произошли неожиданные и трагичные события 1374 г., которые и обрушили всю ситуацию. Суть в том, что в этом году в Нижний Новгород приехала делегация Мамая во главе с мурзой по имени Сарай-ага (всего более полутора тысяч человек). Что произошло в Нижнем первоначально, теперь уже трудно восстановить: ясно, что имела место какая-то стычка гостей с местным население (Н. Карамзин также обвиняет Сарай-агу в какой-то «обиде», нанесенной князю Дмитрию Константиновичу). Важно, что знаменитый Дионисий, ставший к тому времени епископом, прямо призвал с амвона к расправе с татарами; воодушевленная его призывом толпа набросилась на посольство и зверски умертвила всех. Лишь 150 человек вместе с Сарай-агой были арестованы и не менее года (!) сидели в заточении; затем по приказу княжича Василия Кирдяпы их решено было перевести в другую тюрьму, причем всех в разные места. Сарай-ага и его товарищи правильно поняли, что это — явно смерть, и 31 марта 1375 г. приняли героическое решение: перебили стражу и бросились к дому Дионисия (которого они справедливо считали виновником своего несчастия), подожгли дом, сам Сарай-ага выпустил в епископа стрелу (промахнулся), после чего все они были убиты на месте. Эта провокация, ответственность за которую лежит на Дионисии и Кирдяпе (до сих пор непонятно, зачем они это сделали – возможно, они действовали с целью целенаправленно обострить ситуацию: в случае смуты у Кирдяпы мог появиться дополнительный шанс) спровоцировала войну Москвы с Мамаем, ненужную по большому счету ни одной из сторон. Мамай отреагировал довольно быстро, предав разгрому ряд местностей в бассейне реки Киши (нижегородские владения) и убив там суздальского боярина Парфения Федоровича, но на том все пока и ограничилось. У Дмитрия руки были связаны Тверью, а у Мамая — очередным набегом ушкуйников. Ватага атамана Прокопа сперва разбила под Костромой 411

московский отряд воеводы Александра Плещея (брата Алексия!), а затем, грабя и сжигая все на своем пути, спустилась до Астрахани, где пираты перепились и... были вырезаны во сне воинами татарского князя Салчея (голову Прокопа отправили Мамаю). В общем, надо признать, желания сцепиться по настоящему ни у Дмитрия, ни у Мамая пока не было. Вернемся к делам московским. Учитывая, что Алексей явно дряхлел, Дмитрий начал подумывать о кандидатуре нового митрополита и не мыслил никого, кроме Митяя. С этой целью в 1376 г. последний постригся в монахи (под именем Мисаила), а Дмитрий стал «нудить» митрополита благословить Митяя в качестве своего преемника. Однако «владыка» наотрез отказался, вызвав очередной пароксизм противостояния между собой и князем. Более того, 12 февраля 1378 г., умирая, он официально назвал своим преемником Сергия (надев на него крест с мощами). Сергий, впрочем, отказался от такой чести (и даже пригрозил, что покинет Русь, если на него будут «давить»). В Византии же был еще один, поддержанный патриархом претендент — болгарин Киприан Цамблак, один из самых образованных и культурных людей того времени. ( Впрочем, в этом отношении Митяй ему не уступал: согласно летописи, он «…грамоте добре горазд, и книгами премудр зело, и в делех и в судех и в рассуждениях изящен и премудр, и слово и речь чисту и незакосневающую имея и память великую, …и древними повестьми и притчами духовными и житейскими никтоже таков обреташеся глаголяти»). Об отношении Дмитрия к Кирпиану красноречиво свидетельствует такой факт: при попытке въехать в Москву Киприан... едва не был убит княжеской стражей. Оскорбленный Кирпиан всерьез подумывал, не обосноваться ли ему в Литве, но там после смерти Ольгерда (1377 г.) царил кровавый хаос (о тех событиях мы расскажем в следующих лекциях). А в самой Москве в 1379 г. Дмитрий перед собранием иерархов русской церкви поставил вопрос ребром: Митяй как безальтернативная кандидатура на митрополичий престол! Стараясь привлечь иерархов на свою сторону, князь посулил церкви полную автокефалию и независимость от константинопольского патриарха — то, что было мечтой русского православия со времен Ярослава Мудрого! И произошло то, чего не ожидал никто (а Дмитрий и Митяй в первую очередь): иерархи, руководимые Сергием, Дионисием, племянником Сергия Федором Симановским и другими сподвижниками Алексия, отвергли этот «данайский дар» Дмитрия, отказались от мысли создать независимую церковь, — только для того, чтобы не видеть во главе церкви Митяя (и не оказаться при этом политически в великокняжеских руках)! Это был прямой вызов князю: по сути, все вожди церкви солидаризировались со словами, брошенными Дмитрию Киприаном: «Ныне же окружили тебя, как псы, многие, суетно и напрасно они стараются» (это о Митяе и прочих «ближних» из княжеского окружения). Так сторонники теократии бросили князю перчатку, и этого Дмитрий так и не смог простить: показательно, что впоследствии, отправляясь на Куликово поле, Дмитрий поклонился мощам св. Петра Чудотворца и демонстративно прошел мимо могилы Алексия; показательно также, что Дмитрий до конца своих дней противился канонизации «владыки» 412

и радонежского подвижника (Алексий и Сергий Радонежский были канонизированы только в 1447 г.). Князь не мог пережить — даже логике вопреки, — что церковь «устояла и выправила политические просчеты молодого и не очень талантливого князя» (Л. Гумилев). Вся эта история окончилась совершенно по детективному, в духе авантюрного романа. В том же 1379 г. Дмитрий, игнорируя всеобщее отчуждение клира от Митяя (наверное, все же, было в последнем что то такое, что всех отталкивало – а может, он просто был чересчур ярок в этом контексте?), послал его в Константинополь — ставиться в митрополиты. Это было прямым выпадом против Сергия — все знали, что Митяй даже и не скрывал своей враждебности к троицкому игумену. И вот, почти уже приехав, прямо в виду Константинополя, Митяй внезапно умер на корабле. Он до того ничем не болел и вообще отличался богатырским здоровьем и сложением. Все были убеждены в его убийстве; в летописи сказано: «Яко удуша его, яко морской водой умориша» (т. е., можно сделать вывод, что Митяя отравили, и затем задушили). Ясно, что сделать это могли только его спутники-клирики (и ясно, что при этом они соблюли интересы сторонников теократии!)351: Es fecit qui prodest, помните?.. Не случайно писатель Русского Зарубежья Борис Зайцев в своём «Житии Сергия Радонежского» назвал эти годы «печальным временем в истории русской церкви»… Митрополитом в Византии поставили священника Пимена (самого вероятного кандидата в убийцы Митяя), но когда он вернулся, Дмитрий немедленно бросил его в тюрьму («князь Дмитрий, хоть и не читал детективов, но выводы делать умел», — ехидно заметил Л. Гумилев). В конце концов, в 1381 г. (то есть уже после Куликовской битвы) Дмитрию ничего не оставалось, как принять в качестве митрополита Киприана, с которым отношения у князя сразу стали крайне натянутыми... Но еще до этих событий произошел эпизод, имевший важные последствия для всей коллизии. К Дмитрию пришла делегация генуэзских купцов (не мифических, как в случае с Некоматом, а вполне реальных) и сделали заявку на получение льгот на торговлю мехами в районе Русского Севера. Надо сказать, что меха на Севере стоили копейки, а в Европе — фантастически352, баснословно дорого, так что получившие выгодный контракт могли в считанное время озолотиться. Князь был готов подписать все бумаги, но вмешался Сергий и порушил весь проект, заявив о недопустимости контакта с «латинами». Дело, конечно, было не в «латинстве» генуэзцев (это был обычный в те годы идеологический штамп), а 351

Кто мог быть вдохновителем и организатором этого откровенного «заказного убийства», пока неясно (да историки особенно и не ищут – дабы не раздражать церковников!). Сергий вроде бы вне подозрений, а вот Дионисий – исходя из его известных нам чисто земных дел – очень даже мог дать спутникам Митяя вполне определённые советы… 352 На Севере меха плотно утрамбовывали в чугунный котёл – и содержимое котла стоило столько же, сколько и сам котёл! Понятно, в Москве и в Европе цены на «мягкую рухлядь» взлетали астрономически… 413

в том, что Сергий отлично знал, что из себя представляет эта «генуэзская мафия», как им подобные рэкетом разорили Византию и что ничего такого на Руси допускать нельзя. Князь со скрежетом зубовным уступил (слишком весом был авторитет Сергия!), а генуэзцы с этой минуты стали врагами Москвы и, используя свои связи с Мамаем, принялись натравливать его на Дмитрия. И в этих условиях Дмитрий первым пошел на обострение. В 1376 г. он отдал приказ своим воеводам: идти походом на город Булгар (Волжская Болгария), т. е., прямо начинать военные действия против Мамая, причем первыми. Это был полный политический абсурд и авантюризм: даже сами руководители похода, Боброк и недавно прибывший с войском в Москву ордынский «диссидент» — христианский князь армянско-черкесских кровей Андрей Черкиз (родоначальник князей Черкизовских) были настроены против этой акции. Но свое дело они сделали профессионально: несмотря на то, что гарнизон Булгара отбивался пушками353 (первое знакомство русичей с артиллерией), город был взят, неугодные Москве правители изгнаны, с болгар взяли контрибуцию в 5000 рублей, пушки увезены в Москву, а в Булгаре оставлены русские чиновники. Эта тактическая победа стратегически была огромным проигрышем, ибо теперь большая война с Мамаем (ненужная, в общем) стала неизбежной. Разъяренный Мамай среагировал быстро. Воспользовавшись тем, что к нему в это время прибыл отколовшийся от Тохтамыша казахский батыр Араб-шах (или, по-русски, Арапша) со своим воинским контингентом, Мамай немедленно бросил это свое «новое пополнение» в бой, против Москвы. Навстречу им вышло московское войско под командованием князя Симеона Михайловича: собственно, состояло это войско из переяславских, ярославских, юрьевских и муромских воинов плюс суздальский контингент, присланный Дмитрием Константиновичем (в нем находился младший сын последнего, Иван). Войско вступило в Мордовию, разорило и разграбило все кругом, остановившись в конце концов на реке с выразительным названием Пьяна. «За Пьяною люди пьяны», — так говорили потом, и недаром: во время грабежа мордовских сел русичи впервые познакомились с новым для них спиртным напитком — водкой (мордвины умели делать нечто вроде араки или самогона) и «испробовали» ее досыта. В общем, вскоре все войско лежало вповалку, пьяное вдребезги (никто не знал, что водку нельзя пить так, как привычные русичам мед или брагу), а бездарный воевода, князь Симеон, смотрел на это сквозь пальцы. По свидетельствам летописцев, «готовность» к бою была такова, что даже наконечники не были надеты на копья… И тут явился Араб-шах: его тайно провели к русскому лагерю обозленные грабежами и разорением мордвины. Одновременный удар с пяти сторон — и менее чем через час все русское войско было истреблено; те, кто мог стоять на ногах, панически, как стадо бежали к реке и гибли в ней тысячами 353

Это были так называемые персидские «тупанги», стрелявшие камнями (на Руси их называли «тюфяки»). 414

(молодого княжича Ивана просто растоптали в этой давке). Тех же, кто пытался скрыться в лесах, добивали мордовские воины... Катастрофа была полной; сразу после этого Араб-шах выжег весь район реки Суры (владения Суздаля), а затем внезапно атаковал Нижний Новгород и с ходу ворвался в застигнутый врасплох город. Княжеская семья, епископ Дионисий и часть населения успели спастись за Волгу, но многие оказались застигнуты врасплох и все пали жертвой ярости воинов Араб-шаха. Город был сожжен. Ответный шаг Дмитрия был не менее страшен. Московские и суздальские войска двинулись в карательный подход в Мордовию и устроили там такую бойню, какую мордовская земля не знала за всю свою историю: горели селения, жителей истребляли и продавали в рабство всех подряд. Финал был особенно омерзителен: мордовскую знать, а также пленных женщин и детей приволокли в Нижний, раздели догола и затравили псами насмерть на льду Волги354. В ответ Араб-шах вновь захватил и сжег Нижний Новгород: война явно приобретала характер обмена жестокими нокаутирующими ударами. В 1378 г. Мамай послал сильное войско под командованием полководца Бегича (основателя известного дворянского рода Бегичевых) против Москвы. На сей раз Дмитрий сам отправился с войском: впрочем, реально командовал литовский князь Андрей Ольгердович, изгнанный из Литвы, живший «кормленным князем» в Пскове и уже давно связанный с Дмитрием. Поход пролегал через рязанские земли и был явно согласовал с Олегом Рязанским — хотя бы потому, что Олег не оказал Дмитрию никаких помех, а вассал Олега князь Даниил Пронский присоединился к московскому войску. Битва произошла на реке Воже и закончилась сокрушительным поражением мамаевцев: все военачальники (в т. ч. Бегич) пали на поле боя. Для Мамая это был крайне жестокий удар, ибо в том же году началась его война с Тохтамышем: таким образом, белоордынский хан и московский князь де-факто стали союзниками (немного погодя они и официально это подтвердили). В качестве акта возмездия на этот раз Мамай провел акцию против Рязани и спалил город (явно мстя Олегу за его пособничество Москве): против самой Москвы у него уже не было сил для внезапного удара. Впрочем, Дмитрий и тут себе основательно все подпортил. В 1378-1379 гг. московские войска провели широкомасштабное наступление против Литвы, овладев Киевом, Черниговом, Стародубом и Трубчевском (князь Трубчевска Дмитрий Ольгердович, брат Андрея Ольгердовича, без боя перешел к Дмитрию). И опять это был тактический успех при сомнительной стратегической перспективе: теперь открытым врагом Москвы стал новый литовский великий князь Ягайло (сын Ольгерда от Ульянии Тверской, впоследствии — польский король Владислав Ягелло, основатель династии Ягеллонов). Теперь уже Мамай «силой вещей» стал союзником Ягайло и тоже вскоре узаконил юридически этот союз. Так образовались два союза:

354

Об этом сейчас вспоминать не любят (в том числе – и в современной Мордовии!). 415

союз Москвы и Белой Орды против союза Мамая и Литвы. Противостояние приближалось к критической точке. Но прежде чем наступила великая и кровавая развязка исторической драмы, произошло событие, которое никогда обычно не увязывается с последующими, и напрасно. Среди пленных, взятых москвичами на Воже, оказался некий священник «с мешком зелий и трав», в котором признали... духовника пребывающего у Мамая Ивана Вельяминова. Священник был пытан и затем сослан в отдаленный монастырь (любопытно, что расправы с ним требовал живой еще тогда Митяй, а спас ему жизнь Сергий Радонежский!), а в следующем, 1379 г. сам Иван Вельяминов тайком объявился в Серпухове (зачем? этого никто толком не знает)355. Вельяминова схватили, привезли в Москву и после довольно длительного пребывания в заточении 20 августа казнили на Кучковом поле при огромном стечении народа (отрубили голову): по словам Н. Карамзина «народ московский... с горестью смотрел на казнь сего несчастного, ... прекрасного лицом, благородного», а летопись отметила: «у многих смерть Вельяминова вызвала слезы». Так что весьма значительная часть московского населения сочувствовала экс-тысяцкому, а не князю (запомним, нам это еще пригодится!). Вскоре был схвачен и казнен Некомат (как туманно сказано в летописи, «за некую вину», и все!), и еще целый ряд близких к Ивану Вильяминову людей. Похоже, за ним стояла целая антикняжеская оппозиция, и это в Москве, перед самой Куликовской битвой... И вот наступает звездный час Куликова поля. Эта историческая битва столько раз подробно и обстоятельно описана, что мне тут добавить нечего. Хотелось бы только обратить внимание читателей на целый ряд деталей, обычно ускользающих из поля зрения, но в высшей степени важных и способных показать нам истинную, а не мифологизированную картину происшедшего. Дело в том, что нас ждет длинная череда неожиданностей. Прежде всего, о численности войск обоих участников великой битвы 8 сентября 1380 г. Обычно называют такие цифры: 150 тысяч — у Дмитрия, 300 тысяч — у Мамая (Л. Гумилев называет несколько меньшую цифру — 200 тысяч). Но Г. Вернадский считал, что число сражающихся преувеличено на несколько порядков, и количество воинов не превышало 30 тысяч у Дмитрия и 50 тысяч — у Мамая. Теперь о месте сражения. Официально это — «Задонщина» (так, кстати, названо знаменитое древнерусское произведение о Куликовской битве), река Непрядва — там, где сейчас стоит памятник великому «Мамаеву побоищу» (так называется известная былина). Но... Уже упоминавшиеся не раз Г. Носовский и А. Фоменко поставили вопрос под интересным углом: в те времена не существовало точной системы координат (широта и долгота), по которым можно было бы абсолютно точно определить местонахождение географического объекта, и, возможно, в связи с этим место битвы могло 355

Между прочим, в Серпухове княжил двоюродный брат Дмитрия, Владимир Хоробрый. Может быть, Иван Вельяминов искал с ним контакта?.. 416

реально находиться немного в другом месте (оба ученых, в частности, считали, что битва имела место недалеко от... Москвы; это, конечно, гипотеза, но она имеет право на существование). Далее. Национальный состав участников. Тут уже не гипотезы, а абсолютно достоверные факты. Так вот, в этой битве (постоянно квалифицируемой как «битва русских с татарами») все татары были в войске... Дмитрия: в частности, полк Боброка и Владимира Хороброго, всю битву сидевший в засаде и на завершающей стадии внезапным ударом решивший дела, почти стопроцентно состоял из татарских багатуров. Немало их было и в остальных московских войсках: в частности, в составе «полка левой руки» были татарско-кавказские отряды князя Черкиза (павшего в битве). А что же у Мамая? К этническому составу его войск следует присмотреться повнимательней. Общеизвестно: в качестве наемников в его рядах сражались крымские генуэзцы («фряги»). А остальные? Получается весьма любопытный список: Н. Карамзин называет касогов (адыгов), черкесов, алан (осетин), армян, харазских турок (азербайджанцев), «кавказских жидов» (горские евреи — один из народов Дагестана)... Как сейчас говорят, «лица кавказской национальности»: ясно, что всё это тоже наемники. Что любопытно, среди них (исключая разве что харазских турок) практически нет мусульман: они или язычники (как черкесы и адыги), или иудеи (как горские евреи), но в большинстве своем — христиане (осетины и армяне). Уже интересно... Но кроме них еще упоминают половцев, тоурмен (торков) и печенегов — т. е., давно обрусевших и христианизировавшихся днепровских тюрок (которые вскоре превратятся в украинцев! 356), а так же буртасов — народ, по сей день плохо поддающийся идентификации. Кстати: слово «черкесы» может означать и черкасов (т. е., предков запорожских казаков!). В общем, если посмотреть непредвзято, состав у Мамая набирается с явным «христианско-украинским» оттенком. Это естественно, если вспомнить, что «Мамаева Орда» как раз в тех краях и базировалась. А татарами и не пахнет... Наконец. Существует интересный памятник древнерусской литературы — «Сказание о Мамаевом побоище». Памятник, к которому как к документу надо относиться осторожно: Н. Костомаров в свое время писал о нем как о «множестве явных выдумок, анахронизмов, преданий, образовавшихся... уже позже» и добавлял: «Эта повесть никак не может считаться достоверным источником». Действительно, там есть места, которым решительно нельзя верить: например, Мамай там говорит: «Когда приду на Русь и убью князя их, то какие города наилучшие достаточны будут для нас — тут и осядем, и Русью завладеем, тихо и беззаботно заживем». Это полный фольклор (особенно насчет «тихо и беззаботно»): на Русь Мамай переселяться явно не собирался. 356

Челубей, бившийся на поединке с Пересветом, был печенегом (т. е., таким ославяненным тюрком). 417

Но если сравнить этот литературный памятник с летописями, то обнаружится ряд совпадений, представляющих для нас интерес. И возникают любопытные моменты. Вот они, представляю последовательно: а) Перед битвой Дмитрий просил благословения у Сергия. И тот дал его князю... после четвертой настойчивой просьбы князя: до этого Сергий предлагал Дмитрию пойти на компромисс с Мамаем. Это значит, что Мамаев поход грозил не столько Руси, сколько лично князю — иначе нерешительность Сергия была бы необъяснима (как можно колебаться в вопросе благословения идущему на защиту родной земли? Выходит, тут чтото не то...). б) Дмитрий призвал союзных князей на помощь (как в случае войны с Тверью). И... к нему не пришел никто из более-менее независимых князей (даже его тесть Дмитрий Константинович)357. Пришли только «подручники»вассалы (вроде князей Тарусских и Белозерских), да еще постоянные его союзники, Ольгердовичи. Фактически Москву оставили с Мамаем один на один. Факт беспрецедентный: значит, все сочли, что эта битва — «личная проблема» Дмитрия. Кстати, если битва произошла все же в «Задонщине», на Непрядве, значит, москвичи сами вторглись на территорию, контролируемую Мамаем. Может, поэтому никто и не спешил присоединиться... Впрочем, благословение Сергия оказало некоторое действие, и отряды воинов с территорий, где правили неприсоединившиеся князья, все же пришли под знамена Дмитрия (если верить «Сказанию о Мамаевом побоище» в составе войск князя оказались даже разбойничьи соединения358). в) Перед битвой Дмитрий призвал к себе десять сурожских купцов (опять сурожских!), у всех русские имена (в «Сказании» перечислены поименно: Василий Капица, Сидор Алферьев, Константин Петунов, Кузьма Ковря, Семён Антонов, Михаил Саларев, Тимофей Весяков, Дмитрий Чёрный, Дементий Саларев, Иван Шиха). Князь пожелал, чтобы они «рассказали в дальних странах, как люди знатные». То есть князь еще до битвы стремился обосновать перед остальным миром свою позицию по ней (пропагандистский ход!). Такое желание объяснимо только в свете того, что не всем представлялось понятной и необходимой грядущая битва (а это немыслимо, если б Мамай угрожал Руси). г) Очень странно ведет себя Дмитрий и на поле боя: одевается простым воином и становится в гущу войск, а свое великокняжеское вооружение отдает своему ближнему боярину Михаилу Бренку (и того из-за этого примут за князя и убьют!). Зачем все это? Между прочим, с точки зрения стратегической это полный бред: князь таким поступком практически лишил себя возможности руководить своим войском (как можно командовать, 357

Позиция последнего вполне понятна: во-первых, на него откровенно давили Василий Кирдяпа с Дионисием (мягко говоря, недолюбливающие Москву!); во-вторых, только что Араб-шах дважды спалил Нижний, и москвичи оба раза не пришли на помощь – так чего за таких кровь проливать?.. 358 В «Сказании» упоминается некий «разбойник Фома Кацибей», шедший со своей шайкой в авангарде Дмитриева воинства. 418

находясь в гуще человеческих тел? и как его узнают в простом вооружении свои?). Не в этом ли причина того, что битву чуть-чуть не проиграли, что потери достигли 80-90 % личного состава (по свидетельству всех без исключения информаторов, Куликовскую победу и праздновали, и оплакивали одновременно!359), что передовой и «леворучный» полки погибли полностью, а большой полк — на 75%? Я уже не говорю о том, что в принципе А. Бушков прав: «старшие командиры, офицеры меняют свой наряд на одежду рядового солдата только для того, чтобы скрыться от победителей в облике «сиволапой пехтуры», с которой все взятки гладки»360. Кстати: в свое время Н. Костомаров высказал «еретическую» мысль — сомнение в том, был ли вообще Дмитрий на Куликовом поле, не является ли весь хрестоматийный рассказ о его нахождении на поле после боя бесчувственным, но даже не раненым (!), позднейшей фольклорной вставкой... д) И еще к вопросу об «украинском» следе у Мамая. Имя «Мамай» было очень популярно среди запорожцев, и «казак Мамай» (имеется в виду сын Мамая Мансур, действительно обосновавшийся на Украине) — популярнейший герой украинского фольклора. В «Сказании» Мамаю приписаны следующие слова, обращенные к «татарам»: «Пусть не пашет ни один из вас хлеба» (значит, он обращался к земледельцам!). В числе сопровождавших его на битву упоминаются «князья и бояре» (если речь идет об Украине, это возможно). Наконец, в том же «Сказании» есть такой пассаж: «Царь Мамай, увидев свою погибель, стал призывать богов своих: Перуна и Салавата, и Раклия, и Хорса, и великого своего пособника Магомета». Что характерно, названы три давно известные дохристианские божества киевской поры: Перун, Хорс и Раклий (он же Семаргл). Это необъяснимо в случае с татарами, но вполне логично, если предположить, что в рядах Мамая воюют славяне, сохранившие дохристианские симпатии и обычаи (для XIV в. это вполне реально, особенно если речь идет о Поднепровье). А сам Мамай был мусульманином, это общеизвестно (отсюда и «Магомет»; кто такой Салават, неясно). Не исключено, что (учитываю югозападную локализацию «Мамаевой Орды») сама битва была столкновением не «Руси и Орды», а — в значительной степени — Северо-Восточной и ЮгоЗападной Руси. А. Буровский, впрочем, полагает, что в «Сказании» имела место обычная для литературных памятников тогдашней Руси религиозная путаница в характеристике врагов, приписывание им «вероисповедального имиджа» современных для той эпохи недругов русичей ( как в позднейшем «Сказании о Ермаке»: «И разорили казаки их (татар – Д. С.) капища и костёлы» – !!! ); непонятно только, почему в «Сказании о Мамаевом побоище» «татарам» не приписали католических симпатий – это было бы много логичней (особенно учитывая участие крымских итальянцев!), чем 359

«Это праздник со слезами на глазах»… Знакомо и привычно для военной истории нашей Родины, не так ли?.. 360 Так, к примеру, в 1945 г. пытался спастись от возмездия Г. Гиммлер... 419

странная информация о Хорсе и Перуне…Похоже, в данном случае А. Буровский всё же не прав… е) Нет уверенности, что Мамай в этой коллизии не пользовался поддержкой «антидмитриевской» эмиграции (вспомним непосредственно предшествовавшее битве «дело Ивана Вельяминова»!), т. е., что в самом Залесье не было сил, оппозиционных князю в самом вопросе, воевать или не воевать с Мамаем (тем самым, который и подарил князю самодержавную власть над Москвой!). Л. Гумилев прямо писал, что «нелепый удар (т. е., политика Дмитрия. — Д.С.) пришелся по политической линии-традиции Александра Невского; за легкомыслие князя расплатился народ тысячами русских трупов на Куликовом поле». «Понятно теперь, — пишет А. Бушков, — почему князья оставили Дмитрия один на один с проблемой, почему Сергий Радонежский отговаривал Дмитрия от сражения, почему в Мамаевом войске вдруг обнаруживается русский поп, а в его ставке — «политэмигранты» из Москвы»: слишком многие тогда (но не сейчас!) помнили, из-за чего начался весь сыр-бор, насколько все это было, в общемто, как в известной песне А. Вертинского, «беспощадно, так зло и ненужно»... ж) И наконец. О позиции Олега Рязанского, оклеветанного и заклейменного как союзника Мамая. На самом деле Олег сначала явно хотел остаться в стороне (как все). С этой целью он некоторое время вел переговоры со всеми конфликтующими сторонами, выясняя позиции предстоящего столкновения. (Напомним: союзником Москвы был Тохтамыш, а Мамая — Ягайло). Не исключено, что именно это имел в виду Дмитрий, в сердцах сказав: «Олег хочет быть новым Святополком Окаянным!» (возможно, однако, что обычная московская практика «навешивания ярлыков» на Рязань). Перед самой же битвой Олег явно определился, что будет с Москвой, и сыграл в истории Куликовской битвы чрезвычайно важную роль. Он ввел Ягайло в заблуждение блестяще составленной дезинформацией — письмом следующего содержания: «Радостную весть сообщаю тебе, великий князь! Знаю, что ты давно задумал изгнать московского князя Дмитрия и завладеть Москвой. Пришло теперь наше время: ведь... Мамай идет на него с огромным войском. Присоединимся же к нему». А когда Ягайло «клюнул» и с 80-тысячной ратью двинулся к мосту боя (через враждебные ему Киев и Северскую землю), то выяснилось: Олег и не думал «присоединяться», напротив, с пятитысячным отрядом он ловко маневрировал, беспокоя и задерживая литовцев (т. е., в основном киевлян и белорусов). Таким образом, из-за Олега Ягайло опоздал к битве (если б он пришел, все могло кончиться и иначе!) и ему ничего не оставалось, как отступать и только сорвать свою бессильную злобу на обозах с московскими ранеными, попавшими к нему в руки (всех раненых зверски перерезали, усилив и без того жуткий список московских потерь на Куликовом поле: уцелело менее 20% участников битвы). Осталось только сказать о том, чем все закончилось. Для Мамая, собственно, еще ничего было не потеряно: он лишился только в основном 420

наемников, а Москва — своих; значит, Москва ослабела много больше его, можно еще все переиграть. Но тут вмешался Тохтамыш: его армия двинулась на Мамая и встреча произошла в 1381 г. на берегу реки Калки — той самой, достопамятной (где-то у современного Мариуполя). Почти все воины Мамая перешли на сторону законного хана, и карта Мамая была бита (Тохтамыш с радостью информировал своего союзника Дмитрия о том, что «победил врача общего»). Мамай бежал в Крым и там был убит — согласно официальной версии, генуэзцами (однако, учитывая сурожские связи Дмитрия, не исключено, что Мамая убрали агенты Москвы — опять-таки «es fecit gui prodest»)361. Так ушел с исторической арены человек, чья роль в русской истории была столь сложна и неоднопланова. Самое интересное, что с его дальним потомством нам еще предстоит встретиться вновь — ибо потомком Мамая по матери и Дмитрия Донского по отцу будет Иван Грозный... Прекрасно резюмировал всю коллизию известный историкнеославянофил В. Кожинов: «С кем же воевала Русь на Куликовом поле? Разумеется, не с Ордой, если лучшие ордынские конные лучники — наиболее профессиональные воины того времени — сражались на стороне Дмитрия Донского и практически обеспечили русским победу против Мамая. Смешно? Да, смешно, если осознать, до какой степени можно было нас дурачить постоянным извращением великорусской истории...» Великая битва на Куликовом поле имеет совсем другой исторический смысл. Никакой «битвы с Ордой» не было, более того — как уже говорилось, сам конфликт был, по сути, не фатальным. Но если мы вспомним, что «именно с XIV в. русский народ начинает создавать великое государство, 600 лет шедшее от победы к победе» (В. Кожинов)362; что последняя треть XIV в. стала временем величайшего культурного подъема, связанного с идеей «Святой Руси» и с духовным наследием Сергия Радонежского (в частности, великолепный всплеск художественной культуры — зодчества, иконописи, культовой музыки, книжного дела); что именно на эти годы падает пик эмиграции на Русь многих представителей византийской интеллигенции, от Лазаря Муромского до Феофана Грека (ставшего великим русским художников) — в свете всего этого Куликово поле перестает выглядеть только тем, чем оно было для его современников и непосредственных участников. Оно становится вехой, разделившей уходящую историю Руси и начинающуюся историю России. «Значение происшедшего в 1380 г. на Куликовом поле оказалось колоссальным, — писал Л. Гумилев.— Суздальцы, владимирцы, ростовцы, псковичи, пошли сражаться на Куликово поле как представители своих княжеств, но вернулись оттуда русскими, хотя и живущими в разных городах. И поэтому в этнической истории нашей страны Куликовская битва считается тем событием, после которого... Московская Русь стала реальностью, фактом всемирно-исторического 361

«Сделал тот, кому выгодно» (лат.). Данная констатация В. Кожинова страдает излишним оптимизмом и недопустимым спрямлением исторических коллизий, но определённое рациональное зерно в ней есть. 362

421

значения». Здесь Гумилёв явственно повторяет аналогичный вердикт, вынесенный в своё время О. Платоновым и С. Соловьёвым. Пусть это будет осознанно не сразу, пусть сам процесс консолидации растянется еще на столетие, пусть инерция прошлого еще десятилетия будет отравлять жизнь стране («мертвый хватает живого») — все равно гигантский сдвиг в сознании людей произошел. Возникший из ничего, рожденный политическим авантюризмом и своеволием конфликт волею судеб перевернул историю Руси. 8 сентября 1380 г. закончилась целая эпоха — эпоха древней «Киевской», «изначальной» Руси. Восторжествовала «Святая», новая, открывающая неизведанные страницы своей истории Русь. Однако для того, чтобы все это закрепилось, вылилось в определенные социально-политические формы, а главное — осознало самое себя, потребуется немалый исторический путь, о котором — в наших последующих лекциях, где мы вновь встретимся со многими героями нашего сегодняшнего рассказа.

422

Список литературы: 1. Абрамович М. Иисус, еврей из Галилеи. Библиотека Максима Мошкова. Электронный ресурс. Lib. ru. 2. Августин Аврелий. Исповедь блаженного Августина, епископа Гиппонского. М. 1991. 3. Аверинцев С. Византия и Русь: два типа духовности. Новый мир, 1988 №7-9. 4. Аверинцев С. Поэтика ранневизантийской литературы. М. 1997. 5. Агада: Сказания, притчи, изречения Талмуда и мидрашей. М. 1993. 6. Алешковский М. Повесть временных лет. М. 1971. 7. Андреев Д. Роза мира. М. 1991. 8. Андреев Ю. Поэзия мифа и проза истории. Л. 1990. 9. Аристов Н. Хрестоматия по русской истории. Варшава. 1890. 10.Артамонов М. История хазар. Л. 1962. 11.Афанасьев А. Поэтические воззрения славян на природу: опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований в связи с мифическими сказаниями других родственных народов (в 3-х томах). М. 1995. 12.Ахиезер А. Россия: критика исторического опыта. М. 991. 13.Балашов Д. Бремя власти. Петрозаводск. 1984. 14.Балашов Д. Великий стол. Петрозаводск. 1984. 15.Балашов Д. Господин Великий Новгород; Марфа Посадница. Петрозаводск. 1993. 16.Балашов Д. Младший сын. Петрозаводск. 1984. 17.Балашов Д. Отречение. Петрозаводск. 1990. 18.Балашов Д. Симеон Гордый. Петрозаводск. 1984. 19.Бартольд В. Образование империи Чингиз-хана. СПб. 1896. 20.Баскаков Н. Русские фамилии тюркского происхождения. М. 1979. 21.Баткин Л. Возобновление истории: Размышления о политике и культуре. М. 1991. 22.Бахтин М. Вопросы литературы и эстетики. М. 1975. 23.Бахтин М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья. М. 1990. 24.Бегунов Ю. Памятник русской литературы XII века:Слово о полку Игореве. М.-Л. 1965. 25.Бежицын А. Соль, потерявшая силу? Библиотека Максима Мошкова. Электронный ресурс. Lib. ru. 26. Бердяев Н. Самопознание: опыт философской автобиографии. М. 1991. 27.Бердяев Н. Смысл истории. М. 1990. 28.Библия. М. 1994. 29.Бичурин (Иакинф). История первых четырёх ханов из дома Чингисова. СПб. 1829. 423

30.Бичурин (Иакинф). Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. М.-Л. 1950. 31.Блок М. Апология истории, или Ремесло историка. М. 1986. 32.Бойцов М., Шукуров Р. История средних веков. М. 1995. 33.Болингброк Г. Письма об изучении и пользе истории. М. 1978. 34.Болотов В. Лекции по истории древней церкви (в 4-х томах). М. 1994. 35.Борисов. А. о. Побелевшие нивы. М. 1994 36.Борисов Н. Церковные деятели средневековой Руси XIII – XVII вв. М. 1988. 37.Буганов В., Богданов А. Бунтари и правдоискатели в Русской Православной Церкви. М. 1991. 38.Булгаков С. Православие: очерки учения православной церкви. М. 1991. 39.Булгаков С. Православие. Праздники и посты. Богослужение. Требы, расколы, ереси, секты. Противные христианству и православию учения. Западные христианские вероисповедания. Соборы Восточной, Русской и Западной Церквей. М. 1994. 40.Буровский А. Несбывшаяся Россия. М., 2007. 41.Буровский А. Россия, которой не было – 2: Русская Атлантида. М.Красноярск. 2000. 42.Бушков А. Россия, которой не было. М. 1997. 43.Бхагават-гита (как она есть). М.-Л. 1995. 44.Bury, J. B. A History of the Eastern Roman Empire. London, 1912. 45.Валянский С., Калюжный Д.Новая хронология земных цивилизаций. М. 1996. 46.Васильев Л. Культы, религии, традиции в Китае. М. 1970. 47.Васильев Л. История Востока (в 2-х томах). М. 1993. 48.Вебер М. Наука как призвание и профессия; Протестантская этика и дух капитализма. М.1990. 49.Вернадский Г. История России (в 6-и томах). Тверь-М. 1996. 50.Вернадский Г. Монголы и Русь. Тверь-М. 2000. 51.Вернадский Г. Опыт истории Евразии. Берлин. 1927. 52.Вернадский Г. Россия в средние века. Тверь-М. 2000. 53.Веселовский А. Историческая поэтика. М. 1989. 54.Веселовский А. Южнорусские былины. Л. 1981. 55.Веселовский Н. Золотая Орда. – Энциклопедический словарь Ф.Брокгауза и Л. Эфрона. СПб. 1884. 56.Виноградов В. Избранные труды: Поэтика древнерусской литературы. М. 1976. 57.Виппер Р. История древнего мира. М. 1997. 58.Владимирский-Буданов М. Обзор истории русского права. Ростов н/Д. 1995. 59.Внешнеполитические факторы развития феодальной Руси. М. 1967. 60.Всемирная история (под ред. Г. Поляка, А. Марковой). М. 1997. 61.Галл Аноним. Хроника и деяния князей или правителей польских. М. 1961. 424

62.Георгиева Т. История русской культуры. М. 1999. 63.Гессен Ю. История еврейского народа в России. М. 1993. 64.Гиббон Э. История упадка и разрушения Римской империи. СПб. 1997. 65.Голубовский П. История Северской земли.Киев. 1881. 66.Горяйнов С., Егоров А. История России IX – XVIII вв. Ростов н/Д. 1996. 67.Греков Б. Киевская Русь. М. 1953. 68.Греков Б., Якубовский А. Золотая Орда и её падение. М.-Л. 1950. 69.Гримберг Ф. Рюриковичи. М. 1996. 70.Грубер Р. История музыкальной культуры. М.-Л. 1941. 71.Грушевский М. Очерк истории Киевской земли от смерти Ярослава до XIV столетия. Киев. 1890. 72.Гулыга А. Миф и современность. «Иностранная литература». 1984 №2. 73.Гумилёв Л. В поисках вымышленного царства. СПб. 1994. 74.Гумилёв Л. Древние тюрки. М. 1993. 75.Гумилёв Л. Древняя Русь и Великая степь. М. 1992 – 1993. 76.Гумилёв Л. От Руси к России. СПб. 1994. 77.Гумилёв Л. Ритмы Евразии. М. 1993. 78.Гумилёв Л. Тысячелетия вокруг Каспия. Л. 1989. 79.Гумилёв Л. Хунну. СПб. 1993. 80.Гумилёв Л. Хунны в Китае. СПб. 1994. 81.Гумилёв Л. Чёрная легенда. М. 1994. 82.Гумилёв Л. Этногенез и биосфера Земли. М. 1978 – 1979. 83.Гумилёв Л. Этносфера. М. 1993. 84.Гуревич А. Избранные труды. М.-СПб. 1999. 85.Даниленко В. Неолит Украины. Киев. 1969. 86.Даниленко В. Энеолит Украины. Киев. 1986. 87.Дворниченко А., Ильин Е., Кривошеин Ю., Тот Ю. Русская история с древнейших времён до наших дней. СПб., 1999. 88.Демин В. Гиперборея – колыбель мировой культуры. Библиотека Максима Мошкова. Электронный ресурс. Lib. ru. 89.Древняя русская литература (хрестоматия). М. 1988. 90.Дройзен И. История эллинизма (в 3-х томах). Ростов н/Д. 1995. 91.Дубнов С. Краткая история евреев. М. 1996. 92.Дюбн Ж. Европа в средние века. Смоленск. 1994. 93.Егер О. Всемирная история (в 4-х томах). СПб. 1997. 94.Ерасов Б. Цивилизации: универсалии и самобытность. М., 2002. 95.Замалеев Л., Овчинникова Е. Еретики и ортодоксы: очерки древнерусской духовности. СПб. 1991. 96.Зеленин Д. Избранные труды: Очерки русской мифологии: Умершие неестественной смертью и русалки. М. 1995. 97.Зелинский Ф. Соперники христианства. СПб. 1995. 98.Иванов К. Многоликое средневековье. М. 1996. 99.Иловайский Д. Начало Руси. М. 1996. 100. Иловайский Д. Собиратели Руси. М. 1996. 101. Иловайский Д. Становление Руси. М. 1996. 425

102. Ионов И. Российская цивилизация и истоки её кризиса. М. 1994. 103. Иордан. О происхождении и деяниях гетов. М. 1960. 104. Иосиф Флавий. Иудейские древности (в 2-х томах). М. 1994. 105. Ислам. Энциклопедический справочник. М. 1991. 106. История всемирной литературы. М. 1983 – 1984. 107. История Европы. М. 1996. 108. История и культурология (под ред. Н. Шишовой). М. 1999. 109. История культуры России. . 1993. 110. История мировой и отечественной культуры. Саранск. 1994. 111. История Отечества. М. 1999. 112. История России. Курс лекций (под ред. Б. Личмана). Екатеринбург. 1995. 113. История России с древнейших времён до конца XVII века (под ред А. Сахарова). М., 2000. 114. История Российского государства (под ред. Ш. Мунгаева). М. 2000. 115. Каган М. Философия культуры. СПб. 1996. 116. Как была крещена Русь. Сб. ст. М. 1988. 117. Кантор В. «…Есть европейская держава». М. 1997. 118. Карамзин Н. Записки о древней и новой России в политическом и гражданском отношениях. М. 1991. 119. Карамзин Н. История государства Российского. М. 1988. 120. Кареев Н. Общий ход всемирной истории. Заокский. 1993. 121. Карсавин Л. Философия истории. СПб. 1993. 122. Карташев А. Очерки по истории русской церкви. М. 1991. 123. Кестлер А. Тринадцатое колено. Крушение империи хазар и её последствие. СПб. 2001. 124. Клибанов А. Духовная культура средневековой Руси. М. 1994. 125. Климович Л. Книга о Коране, его происхождении и мифологии. М. 1986. 126. Ключевский В. Афоризмы. Исторические портреты и этюды. Дневники. М. 1993. 127. Ключевский В. Курс русской истории (в 9-и томах). М. 1987 – 1989. 128. Ключевский В. Русская история (в 3-х томах). М. 1992 – 1993. 129. Книга Велеса. Перевод и коментарии А. Асова. М. 1997. 130. Коллингвуд Р. Идея истории. М. 1980. 131. Кон И. Сексуальная культура в России: клубничка на берёзе. М. 1997. 132. Кондаков И. Введение в историю русской культуры. М. 1994. 133. Константин Багрянородный. Об управлении империей. Комментарий / под ред. Г. Литаврина, А. Новосельцева. М. 1991. 134. Коран. Баку. 1990. 135. Косидовский З. Сказания евангелистов. М. 1981. 136. Костомаров Н. Русская история в жизнеописаниях её важнейших деятелей. М. 1993. 137. Костомаров Н. Русская республика. М. 1994. 138. Костомаров Н. Русь крещёная. М. 1996. 426

139. Кравченко С. Кривая империя. WWW: http://home.novoch.ru/~artstory/Lib/Emp/index.html Email: [email protected] Date: 20 Jun 2000 140. Краткая история Болгарии. София. 1977. 141. Круглов А. История и теория религии и свободомыслия. Минск. 1996. 142. Культурология. Ростов н/Д. 1996. 143. Курукин И. История России IX-ХХ вв. М., 2001. 144. Кюстин А. де. Николаевская Россия. М. 1990. 145. Лазарев В. Византийское и древнерусское искусство. М. 1978. 146. Лебедев А. Образование славянского мира. Киев. 1997. 147. Лебон Г. Психология народов и масс. СПб. 1995. 148. Лебон Г. Психология толп. СПб. 1995. 149. Левашова О., Келдыш Ю., Кандинский А. История русской музыки. М. 1972. 150. Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. М. 1994. 151. Леви-Стросс К. Первобытное мышление. М. 1994. 152. Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М. 1992. 153. Леонтьев К. Византизм и славянство. Библиотека Максима Мошкова. Электронный ресурс. Lib. ru. 154. Лихачёв Д. Возникновение русской литературы. М.-Л. 1952. 155. Лихачёв Д. Избранные труды (в 3-х томах). М-Л. 1987. 156. Лихачёв Д. Поэтика древнерусской литературы. М. 1979. 157. Лихачёв Д. Развитие русской литературы X – XVII вв. М. 1985. 158. Лихачёва В. Искуссвто Византии IV – XV вв. Л. 1981. 159. Ловмяньский Х. Русь и норманны. М. 1985. 160. Лосев А. Философия. Мифология. Культура. М. 1991. 161. Лосский Н. Характер русского народа. М. 1990. 162. Лотман Ю. Беседы о русской культуре. СПб. 1994. 163. Лотман Ю. Избранные статьи (в 3-х томах). Таллинн.1993. 164. Лызлов А. Скифская история. М. 1990. 165. Любимов Л. Искусство Древней Руси. М. 1974. 166. Ляпин Е. Динамика цивилизаций. М. 2007. 167. Мавродин В. Образование Древнерусского государства и древнерусской народности. М. 1971. 168. Мадоль Ж. Альбигойская драма и судьбы Франции. СПб. 2000. 169. Малиновский Б. Научная теория культуры. «Вопросы философии». 1983 №2. 170. Мамардашвили М. Картезианские размышления. М. 1993. 171. Маритен Ж. Работы по культурологии и истории мысли. М. 1990 – 1992. 172. Маркарян Э. Теория культуры и современная наука. М. 1982. 173. Мейендорф И. Византия и Московская Русь. Париж. 1990. 427

174. Мелларт Д. Древнейшие цивилизации Ближнего Востока. М. 1982. 175. Мельвиль М. История ордена тамплиеров. СПб. 2000. 176. Мень А. История религии (в 8-и томах). М. 1991. 177. Мень А. Сын человеческий. Лувен. 1986. 178. Можейко И. 1185 год. М. 1989. 179. Морозов Н. Повести моей жизни. М. 1957. 180. Муравьёв А., Сахаров А. Очерки по истории русской культуры (в 3-х томах). М. 1991 – 1994. 181. Некрасов А. Древнерусское изобразительное искусство. М. 1937. 182. Непомнящий Н. Экзотическая зоология. М. 1997. 183. Нестор. Повесть временных лет. М. 1965. 184. Нефёдов С. История древнего мира. М. 1996. 185. Нефёдов С. История средних веков. М. 1997. 186. Нечволодов В. Сказание о Русской земле. Урал. 1991. 187. Нибур Р. Христос и культура. М. 1986. 188. Никольский Н. История русской церкви. Минск. 1990. 189. Никольский Н. Происхождение еврейских праздников и христинского культа. Гомель. 1926. 190. Носовский Г., Фоменко А. Империя. М. 1996. 191. Орлов А. Древняя русская культура XI – XVII вв. М.-Л. 1945. 192. Ортега-и-Гассет Х. Эстетика. Философия культуры. М. 1991. 193. Павлов-Сильванский Н. Феодализм в России. М. 1989. 194. Пайпс Р. Россия при старом режиме. М. 1993. 195. Памятники литературы и общественной мысли эпохи феодализма. Новосибирск. 1985. 196. Пашуто В. Внешняя политика Древней Руси. М. 1968. 197. Петрушевский Д. Очерки из истории средневекового общества и государства. М. 1917. 198. Плано Карпини. История монголов. СПб. 1911. 199. Платонов С. Лекции по русской истории. М. 1993. 200. Покровский М. Избранные произведения (в 4-х томах). М. 1965 – 1967. 201. Поликарпов В. История нравов в России. Ростов н/Д. 1995. 202. Полный православный энциклопедический словарь. М. 1992. 203. Полное собрание русских летописей. М. 1962. 204. Поляков Л. История антисемитизма. М.-Иерусалим. 1997 – 1998. 205. Поляковская М. Общественно-политическая мысль Византии. Свердловск. 1981. 206. Померанц Г. Разрушительные тенденции в русской культуре. М. 1993. 207. Попова Т. Русское народное музыкальное творчество. М. 1962 – 1964. 208. Поснов М. История христианской церкви до разделения церквей. Киев. 1991. 209. Пригожин И. Р., Стенгерс И. Порядок из хаоса: Новый диалог человека с природой. М., 1986. 210. Прокопий Кесарийский. Война с персами. Война с вандалами. Тайная история. М. 1993. 428

211. Пропп В. Исторические корни волшебной сказки. М. 1958. 212. Пропп В. Русский героический эпос. М. 1958. 213. Пропп В. Фольклор и действительность. М. 1976. 214. Ранович А. Первоисточники по истории раннего христианства. Античные критики христианства. М. 1990. 215. Ренан Э. Жизнь Иисуса. М. 1991. 216. Розанов В.. Религия и культура. М. 1990, 217. Романов Б. Люди и нравы Древней Руси. Л. 1947. 218. Российская и мировая история в таблицах. СПб. 1997. 219. Рыбаков Б. Древние русы. – «Советская археология», т.18. 1953. 220. Рыбаков Б. К вопросу о роли Хазарского каганата в истории Руси. – «Советская археология», 1953 №10. 221. Рыбаков Б. Киевская Русь и русские княжества XII – XIII вв. М. 1993. 222. Рыбаков Б. Ремесло Руси. М. 1948. 223. Рыбаков Б. «Слово о полку Игореве» и его современники. М. 1971. 224. Рыбаков Б. Язычество Древней Руси. М. 1987. 225. Сандулов Ю. История России: народ и власть. Спб., 1997. 226. Сафронов В. Индоевропейские прародины. Горький. 1989. 227. Сборник документов по истории России с древнейших времён до второй четверти XIX в. Екатеринбург. 1998. 228. Сердца из крепкого булата. Сборник русских летописей и памятников литературы. М. 1990. 229. Скафтымов А. Поэтика и генезис былин. Саратов. 1924. 230. Скрынников Р. Государство и церковь на Руси XIV – XV вв. Подвижники русской церкви. Новосибирск. 1991. 231. Соловьёв В. Оправдание добра; Нравственная философия. М. 1990. 232. Соловьев. В. Сочинения в двух томах. М. 1989 233. Соловьёв С. История России с древнейших времён. (в 8-и томах). М. 1988 – 1995. 234. Соловьёв С. Чтения и рассказы по истории России. М. 1989. 235. Сорокин П. Общедоступный учебник социологии. М. 1992. 236. Сорокин П. Человек. Цивилизация. Общество. М. 1992. 237. Сравнительное изучение цивилизаций. М. 1998. 238. Степанова В., Шевеленко А. История средних веков. М. 1981. 239. Тайлор Э. Первобытная культура. М. 1989. 240. Тайные ордена (сб. ст. в 2-х томах). Ростов н/Д. 1997. 241. Тальберг Н. История русской церкви. М. 1992. 242. Татищев В. История Российская (в 8-и томах). М. 1994 –1996. 243. Творогов О. Древняя Русь: события и люди. СПб. 1994. 244. Тейяр де Шарден П. Феномен человека. М. 1987. 245. Телушкин И. Еврейский мир. М.-Иерусалим. 1995. 246. Тиллих П. Теология культуры. М. 1996. 247. Тихомиров М. Древнерусские города. М. 1956. 248. Тойнби А. Постижение истории. М. 1996. 249. Тойнби А. Цивилизации перед судом истории. СПб. 1995. 429

250. Топоров В. Святые и святость в русской духовной культуре. М. 1995. 251. Трубецкой Е. Смысл жизни. М. 1994. 252. Трубецкой Н. Избранные труды по философии. М. 1987. 253. Трубецкой Н. История. Культура. Язык. М. 1995. 254. Трубецкой С. Учение о логосе в его истории. М. 1994. 255. Тураев Б. История Древнего Востока. (в 2-х томах). М. 1936. 256. Тышкевич С. Католический катехизис. М. 1992. 257. Уайт Э. Великая борьба. Заокский. 1993. 258. Уайт Э. Христос – надежда мира. Заокский. 1993. 259. Уолш Р. Обоснования духовности. М. 2000. 260. Урманчеев Ф. Эпические сказания татарского народа. Казань. 1989. 261. Успенский Б. Избранные труды (в 2-х томах). М. 1996. 262. Успенский Ф. История Византийской империи. М. 1996. 263. Устрялов Н. Русская история до 1855 года. Птрозаводск, 1997. 264. Февр Л. Бои за историю. М. 191. 265. Федотов Г. Судьба и грехи России. (в 2-х томах). СПб. 1991 – 1992. 266. Фейербах Л. Сущность христианства. М. 1955. 267. Флоренский П. Имена. М. 1990. 268. Флоренский П. Сочинения. М. 1994. 269. Флоровский Г. Восточные отцы IV в. М. 1992. 270. Флоровский Г. Восточные отцы V – VIII вв. М. 1992. 271. Флоровский Г. Пути русского богословия. Вильнюс. 1991. 272. Фромм Э. Бегство от свободы. М. 1990. 273. Фромм Э. Иметь или быть? М. 1986. 274. Фроянов И. Древняя Русь: опыт исследования социальной и политической борьбы. СПб. 1995. 275. Фрэзер Д. Золотая ветвь: исследования магии и религии. М. 1986. 276. Хейзинга Й. Осень средневековья. М. 1988. 277. Хейзинга Й. Homo ludens: в тени завтрашнего дня. М. 1992. 278. Хрестоматия по истории России. М. 1999. 279. Христианство: энциклопедический словарь. М. 1993. 280. Цвейг С. Триумф и трагедия Эразма Роттердамского. М. 1992. 281. Цуккерман В., Соковиков С. Актуальные проблемы развития культуры. Челябинск 1990. 282. Чайлд Г. Древнейший Восток в свете новых раскопок. М. 1956. 283. Черникова Т. История России IX – XVII вв. М. 1998. 284. Чмыхов Н. Источники язычества Руси. Киев 1990. 285. Швейцер А. Культура и этика. М. 1983. 286. Шилов Ю. Праистория Руси. Екатеринбург-М. 1999. 287. Шилов Ю. Прародина ариев. Киев. 195. 288. Шилов Ю. Пути ариев. Киев. 1996. 289. Шмеман А. За жизнь мира. Вильнюс. 1991. 290. Шмеман А. Исторический путь Православия. М. 1992. 291. Шмурло Е. История России. М. 1997. 292. Штраус Д. Жизнь Иисуса. М. 1992. 430

293. Шумихина Л. Генезис русской духовности. Екатеринбург. 1998. 294. Элиадэ М. Космос и история. М.-Л. 1987. 295. Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. М. 1961. 296. Юнг К. Архетип и символ. М. 1991. 297. Юнг К. О современных мифах. М. 1994. 298. Юнг К. Психология бессознательного. М. 1994. 299. Юхвидин П. Мировая художественная культура (от истоков до XVII в.). М. 1996. 300. Яковенко И. Православие и исторические судьбы России. «Общественные науки и современность». 1994 №5. 301. Янин В. Я послал тебе бересту… М. 1998. 302. Яновец Ю. История цивилизации. М. 1995. 303. Ясперс К. Смысл и назначение истории. М. 1995. 304. Яцунский В. Историческая география. М. 1955.

431