Культура Нидерландов в XVII веке. Эразм. Избранные письма. Рисунки

Й О Х А Н

Х Ё Й З И Н Г А

JOH AN

HUIZING A NEDERLANDS BESCHAVING IN DE ZEVENTIENDE EEUW ERASMUS EEN KEUS UIT ZIJN BRIEVEN KEUR VAN GEDENKWAARDIGE TAFEREELEN UIT DE VADERLANDSCHE HISTORIEN

ЙОХАН

ХЁЙ

ЗИ

НГА

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ

в XVII ВЕКЕ ЭРАЗМ ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА РИСУНКИ

составление и перевод А- В. Сильвестрова комментарий Д. Э. Харитоновича

ИЗДАТЕЛЬСТВО ИВАНА ЛИМБАХА САНКТ-ПЕТЕРБУРГ 2.ОО9

УДК 94 (492)+ 930.85 ББК 63.3 (4Нид)-7*63.3 Хе35 Издание осуществлено при финансовой поддержке Нидерландского фонда литературных изданий и переводов (Nederlands Literair Produktie- en Vertalingenfonds), Фонда принца Бернхарда (Prins Bernhard Cultuurfonds), Фонда Вильгельмины Янсен (Wilhelmina E.Jansen Fonds) и Посольства Королевства Нидерландов в Москве Хе35

Хёйзинга Йохан. Культура Нидерландов в XVII веке. Эразм. Избранные письма. Рисунки / Сост., пер. с нидерл. и предисл. Д. Сильвестрова; Коммент. Д. Харитоновича. — СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2009. — 680 с , ил. ISBN 978-5-89059-128-9 Книга завершает начатое выходом в свет Осени Средневековья (1988) и продолженное затем Homo ludens / Человеком играющим (1997) издание основных произведений выдающегося нидерландского ученого ЙоханаХёйзинги (1872-1945). Эссе Культура Нидерландов в XVII веке посвящено анализу причин и особенностей нидерландской культуры «золотого века». Монография Эразм раскрывает сложную и противоречивую личность великого Роттердамца, одного из властителей дум эпохи Гуманизма. В письмах И. Хёйзинга предстает перед нами широко образованным, ярким и разносторонним человеком, до конца преданным научному и моральному долгу. Его художественные дарования демонстрируют также стихи и рисунки. Фото М. Хёйзинги любезно предоставлено Литературным музеем в Гааге

© 1941,2009 The Estate of Johan Huizinga (Nederlands Beschaving in de 17e Eeuw) © 1924,2009 The Estate of Johan Huizinga (Erasmus) ©1989,1990,1991,2009 The Estate of Johan Huizinga (Brieven) © 1950,2009 The Estate of Johan Huizinga (Keur van gedenkwaardige tafereelen uit de vaderlandsche historien)

© Д. В. Сильвестров, составление, предисловие, перевод, 2009 © Wess"el Krul, статья, 2009 © Д. Э. Харитонович, комментарии, 2009 © H. А. Теплов, оформление, 2009 © Издательство Ивана Лимбаха, 2009

ПРЕДИСЛОВИЕ С выходом в свет этого тома осуществляется наконец обещанное нами в 2003 г.* издание двух наиболее известных, после Осени Средневековья и Homo ludenSy произведений замечательного нидерландского историка Йохана Хёйзинги: монографии Эразм и эссе Культура Нидерландов в XVII веке. В книгу включены также Избранные письма, Рисунки. Обзору жизненного и творческого пути Йохана Хёйзинги посвящена статья, которую специально АЛЯ нашего издания подготовил профессор Гронингенского университета д-р Вессел Крюл. Несколько слов о расположении материала книги. За основу взят не хронологический принцип, а художественный, музыкальный. Состав книги — своего рода пятичастное сонатное аллегро: с пространной экспозицией, углубленной разработкой, широким картинным повествованием, шуткой-скерцо и подводящим итог серьезным финалом. Этим пяти частям соответствуют: эссе Культура Нидерландов в XVII веке\ Эразм, Письма, Рисунки и статья д-ра Вессела Крюла. Такой подход не случаен. Удивительный дар видеть и слышать живую историю нашел выражение в музыкальности литературного стиля Хёйзинги. Как никто другой, он умел придать исторической действительности напряженность настоящей литературы. Блестящий стилист, Хёйзинга превратил изложение и анализ исторических событий в богато оркестрованную, красочную, ритмически совершенную прозу подлинного художника, бывшего единственным в Нидерландах реальным кандидатом на Нобелевскую премию по литературе. В свое время некоторые историки упрекали Хёйзингу в том, что он ничему не учит и написанное им остается скорее препятствием * См.: Йохан Хёйзинга. Homo ludens/Человек играющий. Статьи по истории культуры. Айрис-пресс, М., 2003. С. 10.

6

ДМИТРИЙ СИЛЬВЕСТРОВ

/И,АЯ объективной историографии. Н о сам он был убежден: только субъективный подход — разумеется, при всестороннем изучении всех доступных свидетельств и документов — может вдохнуть жизнь в конкретное историческое событие. Об одном из своих любимейших писателей, Натаниэле Готорне, Хёйзинга сказал, что «во всех его вещах присутствует совершенное чудо». Таким чудом и сам Хёйзинга умел сделать описываемое им историческое явление. Мы видим и ответное чудо. Хёйзинга настолько сливается с воскресающими под его пером историческими событиями, что его жизнь порой следует их направленности и судьбам его героев. Такие параллели нередки в его биографии. Давно задуманной Осени Средневековья,, этой драматической поэме о гибели прекрасной культуры, написание которой приходится на годы Первой мировой войны, вторит личная драма ученого: болезнь и смерть молодой, горячо любимой жены, Мэри Винцентии Схорер. Второй брак Йохана Хёйзинги (ему 65 лет) с Аугюстой Схёлвинк (ей 28) словно повторяет рассказанную в Осени Средневековья романтическую историю любви поэта Гийома де Машо (ему 65 лет) и Перонеллы (ей 18). В Осени Средневековья перед читателем уже предстают основные черты исторического и писательского подхода Хёйзинги. П о замечанию Виллема Оттерспеера*, «Хёйзингаявился в мир, как Афина Паллада из головы Зевса, в полном вооружении. В своем развитии он рос, как растет кристалл, сразу во всех направлениях. И так же он мыслил: не линеарно, но синэстетически, не прагматически, но поэтически». * Д-р В. Оттерспеер выпустил в одном из наиболее почтенных национальных издательств книгу о Й. Хёйзинге (Willem Otterspeer. Orde en trouw. Overjohan Huizinga. De Bezige Bij, Amsterdam, 2006). Orde en trouw, порядок и верность, — слова, вынесенные в заглавие книги, — отмечают определяющие стороны личности Хёйзинги: упорядоченность профессионального подхода к многообразию документов и фактов, верность научным и моральным принципам. Книга, однако, в основном посвящена Хёйзинге именно как писателю, классику, которого до сих пор читают, переводят и комментируют.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Хёйзинга — персоналист. Цельность его личности находила естественное выражение в цельности исторического видения, при том что личность исторического персонажа становилась ключом к пониманию исторического события («история есть истолкование смысла, которым наделено для нас прошлое»). История — всегда драма, столкновение характеров в гуще объективных социальных, экономических, духовных процессов. Вживаясь всеми своими чувствами в описываемые события, Хёйзинга побуждает становиться их незримым участником и читателя, обеспечивая ему в то же время возможность сохранять позицию объективного наблюдателя. Порой Хёйзинга внутренне отождествляет себя с некоторыми персонажами, что, вызывая душевный отклик читателя, делает их ему особенно близкими. Когда он пишет в эссе Культура Нидерландов в XVIIвеке о Константейне Хёйгенсе: «Ясный, чистый образ поэта, пусть и недостаточно поэтичного, образ безупречного, ничем не запятнанного человека отмечен печатью глубокой скорби по его единственному светочу, рано умершей жене, которую он не в состоянии был забыть », — мы чувствуем, что Хёйзинга, рисуя, по существу, собственный портрет, сопровождаемый (несправедливо!) к тому же скептическим отзывом о собственном поэтическом даровании*, вспоминал о своей рано скончавшейся жене Мэри. Трудно не заметить совпадений в характере и привычках Хёйзинги — с таковыми в жизни и творчестве его героев. Можно сказать, что его книги — это его автобиография (добавим попутно, что перевод может стать автобиографией переводчика, а всякая хорошая книга — автобиографией читателя). Нельзя не увидеть общности между Осенью Средневековья и Культурой Нидерландов в XVII веке. Заметки к этой работе Хёйзинга начал делать в самом начале 1900-х гг., еще будучи профессором в своем родном Гронингене, а завершил ее и опубликовал в 1941 году, уже в условиях оккупации. В Культуре Нидерландов в XVII веке та же нераздельность слова и образа, что и в Осени Средневековья. Но образ все же выступает на первый план. В самом начале эссе, счита* См. Избранные письма, II. 861, 863.

8

ДМИТРИЙ СИЛЬВЕСТРОВ

ющегося лучшим и наиболее полным из всего написанного о голландской культуре, Хёйзинга замечает: «Мы сталкиваемся здесь с всеобщим явлением культурного смещения, характерным АЛЯ всего мира и всякой истории: постепенно мы получили так много материала и возможностей для чисто визуального восприятия прошлого, что все более пренебрегаем чтением и размышлением об этом прошлом». Нидерландская культура XVI-XVII вв. действительно по преимуществу визуальная и делала из писателей — живописцев. Но если эта черта так блистательно наличествует в нидерландской живописи и графике, то в литературе она приводила к обратному результату: «Для искусства Бредеро в высшей степени уместна метафора „образное". И в этом причина, почему ему не хватает комизма: то, о чем он рассказывает, слишком картинно; рисованный комизм столь же мало заставляет смеяться, как рисованный трагизм — плакать». Эссе Культура Нидерландов в XVII веке дает обширную панораму нидерландской культуры «золотого века» и развернутый анализ причин и особенностей ее возникновения. Появление этого сочинения во время войны, по мысли автора, должно было стать духовной поддержкой ААЯ оккупированной нации, напомнить ей о мировой славе ее культуры. Эразм был написан по заказу американского издателя и вышел в 1924 году. Сам Хёйзинга не очень жаловал эту работу, ему казалось, что в своих оценках он несколько принизил великого Роттердамца. Он и вправду несколько скептически отзывается о личности и заслугах Эразма. Но причина, очевидно скрытая от самого автора, заключается в том, что сам Иохан Хёйзинга духовно во многом близок Эразму, хотя, в отличие от него, никогда не колебался поступать по велению совести. Хёйзинге, с его чрезвычайной сдержанностью и скромностью, приходилось преодолевать внутреннее сопротивление, раскрывая черты характера прославленного гуманиста (человека скрытного и при этом страстного), описывая душевный строй Эразма, во многом напоминающий его собственный. К счастью А^Я читателя, препятствовавшая поддержанию необходимой исторической дистанции внутренняя близость героя и ав-

ПРЕДИСЛОВИЕ

тора проявилась в особенной проникновенности, с которой Хёйзинга касается драматических моментов в жизни и в творчестве Эразма. Именно поэтому жизнеописание Эразма, в котором неявно присутствуют моменты автобиографические, превращается в волнующее и живое свидетельство. Психологически Эразм — наиболее выразительная книга Хёйзинги. Биллем Оттерспеер отмечает скрытый контраст между изображаемым автором Эразмом — и тем, подлинным, Эразмом, который именно и вдохновил его написать эту книгу. Подобно скрытому замыслу Похвалы глупости, где всесторонние проявления триумфально выступающей глупости отражают глубочайшие противоречия человеческого существования, в Эразме описание жизни роттердамского гуманиста, в ее различных деталях, как бы помимо намерений автора подводит к образу, который должен сложиться в восприятии читателя. Йохан Хёйзинга был глубоко и широко образованным человеком. Он начинал как филолог, с изучения происхождения и формирования языка, спонтанного возникновения слова. Он говорил пофранцузски, по-немецки и по-английски, а также по-итальянски, по-испански и по-португальски, читал на латыни, на древнегреческом, русском, иврите, древнескандинавских языках, санскрите и арабском. О широте и образованности ученой среды того времени свидетельствуют, например, воспоминания его сына*, где повествуется о застольных беседах отца с друзьями, когда английский язык переходил в русский, а вся соль рассказываемого по-французски анекдота о ливанском шофере состояла в последнем слове, произносившемся на арабском. Обширная лингвистическая вселенная развила способность Хёйзинги пространственно и объемно чувствовать свой родной нидерландский язык, во всем богатстве его речевого строя, образности и звучания. Хёйзинга любил поэзию, сам писал множество стихов на случай* но и не только. В языке его книг нередко исполь* Leonhard Huizinga. Herinneringen алп mijn vader. Den Haag, 1963.

10

ДМИТРИЙ СИЛЬВЕСТРОВ

зуются риторические приемы: три прилагательных или три существительных подряд, находящихся в аллитерационной связи друг с другом; противопоставления, внутренние рифмы, контрастные литературные образы (например, в параллельном описании Лютера и Эразма). Хёйзингу не могли не привлекать высокие литературные достоинства латыни Эразма, у которого драматическое столкновение схоластики и гуманизма, жесткая логика и непререкаемые силлогизмы сочетаются с ярким индивидуальным стилем и увлекающей читателя манерой письма, а сознательно выстраиваемую нелепицу завершает ирония. Прогулки, которые так любил Хёйзинга, впечатления от окружающего его родного ландшафта перекликаются с путешествием Эразма через Альпы. Colloquia Эразма — рассказы, беседы, шутки — с застольными беседами в доме Хёйзинги. Поэтическое отношение к истории отвечало его любви к театральным перевоплощениям, к сказке. Хёйзинга любил сказки Андерсена, больше всего — Старый дом и Гном у лавочника. Он и сам был прекрасным рассказчиком и неистощимым мастером на всякие выдумки. Сын Леонхард с восторгом вспоминает игры в «Похороненные города» — придуманные отцом шарады, где название города зашифровывалось игрой слов и смыслов. Профессор истории Лейденского университета Биллем Оттерспеер опубликовал ряд книг по истории своего университета, с которым Йохан Хёйзинга был неразрывно связан с 1915 г. по 1940 г. Свою деятельность ученого он никогда не отделял от моральной позиции. В апреле 1933 г. Хёйзинга, как rector magnificus*, выдворяет из университета главу немецкой делегации, уличенного в антисемитской пропаганде. 26 ноября 1940 года декан юридического факультета профессор Р. П. Клеверинга выстудтает с протестом против приказа немецких оккупационных властей об увольнении известнейшего юриста профессора Э. М. Мейерса, своего учителя, и дру18

Почетная должность периодически избираемого научного и административного руководителя университета.

ПРЕДИСЛОВИЕ

11

гих профессоров-евреев. Профессор Клеверинга арестован, студенты объявляют забастовку протеста. С 27 ноября университет закрыт вплоть до конца войны. Нравственные качества Йохана Хёйзинги — непоколебимое чувство чести, мужественную верность благороднейшим идеалам — раскрывают нам многие моменты его биографии, нашедшие отражение в Письмах (1894-1945). Это и личная жизнь, и научные интересы, и драматические события, и картины природы, и отношения с современниками. Здесь и серьезные рассуждения, и забавные наблюдения, и юмор. В письмах наиболее заметна характернейшая черта стиля Йохана Хёйзинги: прозрачная ясность возникающего образа, излагаемой мысли. Весьма своеобразная часть тома — Рисунки. Йохана Хёйзингу природа наделила многими дарованиями: он играл на фортепиано, писал стихи, у него был несомненный талант рисовальщика. Он рисовал всегда и везде: в школе, в университете, бывая у королевы, на заседаниях международных организаций. Его знакомые и коллеги ценили его талант и всегда ожидали от него новых рисунков. Это были дружеские шаржи, пейзажи, забавные сценки А^Я детей, костюмированные портреты, зарисовки в собственных рукописях. Среди многочисленных рисунков Хёйзинги, не связанных между собой, совершенно особое место занимает шуточный цикл на темы отечественной истории ( 1893-1895). Отточенное мастерство, занимательность, остроумие — какое чудесное дополнение к серьезной ученой деятельности, какое яркое свидетельство цельности, гармоничности этого выдающегося человека, продолжающего вот уже почти сотню лет удерживать симпатии множества людей во всем мире! Рисованная история Нидерландов интересна еще и тем, что жанр исторической карикатуры давал выход той стороне темперамента Хёйзинги, тому восприятию — и отношению! — к истории, какие он не мог реализовать в своих научных работах. Иронический смех, столь высоко ценимый Эразмом, как мы видим, неотъемлемая часть мировосприятия Хёйзинги. Без этого, несмотря на зло-

12

Д М И Т Р И Й СИЛЬВЕСТРОВ

вещие предвестья межвоенных лет, о чем он писал с таким горьким отчаяньем, он не мог бы считать себя оптимистом*! Важная сторона деятельности Йохана Хёйзинги как писателяморалиста, научно-публицистические книги которого оказывали большое влияние на современников и продолжают привлекать нас сегодня, предстает перед читателем в продолжении настоящего тома. Его составляют знаменитый очерк Тени завтрашнего дня (1935), статья Человек и культура (1938) и законченное незадолго до смерти и опубликованное посмертно культурологическое исследование Затемненный мир ( 1943). Знакомством с жизнью и деятельностью Йохана Хёйзинги переводчик многим обязан монументальным исследованиям д-ра Антона ван дер Лема**. Особой благодарности в выяснении исторических и культурных реалий при работе над переводами заслуживает высококвалифицированная и бескорыстная помощь д-ра Сибрена Бринка. Дмитрий Сильвестров

* См. авторское Предисловие к эссе Тени завтрашнего дня в кн.: Йохан Хёйзинга. Тени завтрашнего дня. Человек и культура. Затемненный мир. СПб., 2009. ** См. библиографию к статье д-ра В. Крюла, а также: Lem A. van der. Het Eeuwige verbeeldin een afgehaald bed. Huizinga en de Nederlandse beschaving. Wereldbibliotheek, Amsterdam, 1997.

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ*

* HuizingaJ. Nederlands beschaving in de zeventiende eeuw. H. D. Tjeenk Willink & Zoon N. V., Haarlem, 1941. Здесь и далее примеч. пер.

ПРЕДИСЛОВИЕ В январе 1932 года я прочитал для Германо-Нидерландского института в Кёльне три лекции о нидерландской культуре XVII века. От имени института они были затем изданы под названием Holländische Kultur des siebzehnten Jahrhunderts. Ihre sozialen Grundlagen und nationale Eigenart [Голландская культура XVII столетия. Ее социальные основы и национальное своеобразие] (Jena, Eugen Diederichs Verlag, 1933). С тех пор меня не раз спрашивали, не появится ли эта небольшая книжка на нидерландском, на что я всякий раз отвечал: лекции были написаны ААЯ немецкой аудитории; А^Я моих соотечественников там слишком много известного, слишком мало нового. Особые обстоятельства1* привели меня этой весною к решению внять побуждению переработать мой очерк для нидерландского читателя. При этом я, хотя и следовал первоначальному тексту, опуская то, что слишком уж хорошо известно, и добавляя то, что могло бы послужить внесению ясности или было необходимо как дополнение, руководствовался стремлением выразиться по-новому и лучше. И самое новое здесь — почти вдвое больший объем по сравнению с вариантом 1932 г., хотя я и оставался при первоначальном намерении, которое всегда считал своей целью: краткий очерк, не более. Если кто-либо пожелает сравнить эти два варианта, он лишь изредка найдет точьв-точь переведенное предложение. Если же он обнаружит там или здесь смещение или изменение акцента или смысла, тем лучше. Выбор названия вызвал определенные трудности. Если бы Holländische [Голландская] я заменил nzNederlandse [Нидерландская], что как бы само собою напрашивалось, то мое желание говорить лишь о той культуре, которая расцвела в Республике Соединенных провинций, вовсе бы не было ясным, и меня по праву бы упрекнули, что Брабант и Фландрия упомянуты мною всего-

18

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

навсего мимоходом. Во избежание недоразумения я и выбрал вышеупомянутое название. Говоря о XVII веке, под Nederlanden [Нидерландами] wNederlandsch [нидерландским] понимают Север и Юг вместе, тогда как в слове Nederland всякий понимает не что иное, как наше отечество в узком смысле; ту достопамятную Республику, которая укоренилась в свободе как бы у смертного ложа Отца Отечества; государственное образование со многими недостатками, прожившее в этом виде всего-навсего двухсотлетнюю историю, — однако это история, по значительности превосходящая историю других стран, существование которых насчитывает много веков2*.

I Если мы возьмем среднего нидерландца, вполне образованного и в меру интересующегося историей, и пожелаем осведомиться о его знании нашей культуры XVII столетия, то может оказаться, что его запас позитивных представлений по этой части в основном исчерпывается впечатлениями от искусства живописи. Разумеется, все читали — кто Вондела, кто Хоофта, а кто-то даже Спинозу; всех связывают школьные воспоминания о громких именах принцев и государственных деятелей, мореплавателей и служа1 щих Ост-Индской компании *, но представления большинства о природе государственных учреждений или об упорядоченной картине хода событий оказались бы, по всей вероятности, слабыми и нечеткими. И то, что отсутствовало бы по части богатства и точности представлений общего характера, во многих случаях лишь недостаточно уравновешивалось бы некоторым знакомством с искусством живописи. Именно с искусством живописи, и конечно — с некоторыми из наиболее прославленных мастеров. Но такие бесценные сокровища искусства, и в то же время истории, как рисунок и гравюра, остались бы почти исключительно в сфере интереса специалистов.

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА I

19

Проведи мы такую проверку мнений столетием ранее, во времена Потгитера и Якоба ван Леннепа2*, результаты, без сомнения, оказались бы совершенно иными. Знание истории страны, в обычном политическом смысле, у людей 1840-х гг., без сомнения, было обширнее и определеннее, чем у ныне живущих поколений. В том числе и из литературы; по крайней мере, некоторые разделы, вне всякого сомнения, они знали лучше. Отечественное прошлое в целом, с его персонажами и событиями, было им тогда ближе, чем нам. В исторических представлениях столетней давности элемент изобразительного искусства, напротив, занимал еще весьма подчиненное место. Мы сталкиваемся здесь с всеобщим явлением культурного смещения, характерным для всего мира и всякой истории: постепенно мы получили так много материала и возможностей для чисто визуального восприятия прошлого, что все более пренебрегаем чтением и размышлением об этом прошлом. Мы попытаемся здесь, насколько будет возможно, избежать как одностороннего эстетического взгляда наших дней, так и одностороннего политического взгляда прошлого, сделав предметом рассмотрения культуру в широком смысле слова. Культура Нидерландов в XVII веке это уже ушедшая действительность, можно сказать, абстрактная действительность, но тем не менее столь полная жизни и насыщенная идеями, что представление о ней едва ли кажется нам абстракцией. Чтобы ясно увидеть эту действительность, лучше всего выбрать исходный пункт там, откуда проистекает всякое знание: то есть в изумлении перед тем, что вся та жизнь некогда и впрямь представляла собой действительность. В нашем конкретном случае изумление будет в высшей степени непосредственным. Каким образом, сразу же возникает вопрос, стало возможно, чтобы столь небольшая и сравнительно отдаленная область Европы, которую представляли собой Нидерланды XVII столетия, до такой степени выдвинулась вперед как государство, торговая держава и средоточие культуры, как это сделала наша молодая Республика? Нам более

20

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

или менее понятно, почему на долю Афин и Флоренции, Рима и Парижа выпала честь стать выдающимися центрами распространения культуры, но каким образом такого рода слава в течение некоторого периода времени досталась небольшой заболоченной стране между Эмсом и Фли — и Маасом и Шельдой? Самим по себе этим фактом наше изумление не исчерпывается. Потому что тут же следом встает и второй вопрос: где еще найдется пример национальной культуры, которая сразу же вслед за рождением государства и нации достигает своего апогея? — Не забудем при этом ни на мгновение, что за сто, даже за пятьдесят лет до рождения Рембрандта никакой нидерландской нации вообще не существовало в том смысле, в котором мы это здесь понимаем. В то время как страстное желание быть особым народом вскипает в песнях гёзов3*, принц Вильгельм Оранский с усердием и почти без надежд на удачу ищет ту форму, которую так или иначе может принять государство Нидерланды. Он не дожил до его рождения, и никто в эти тревожные годы с 1584 по 1588 еще не видит, что именно принесет судьба Нидерландам. И тут вдруг возникает новое, молодое государство, кое-как построенное на основе Утрехтской унии, торс богатой области Нижнеземелья, государство, которое сплотили воедино герцоги Бургундские и 4 которое стало владением Карла V *. Однако молодое содружество все еще имеет перед собой настоятельную и почти безнадежную задачу: завоевать свободу силой оружия. Еще долгие годы шансы на выживание зависят от взятия, одного за другим, небольших городов: Бреды, Делфзейла, Гертрёйденберга, Неймегена, Зютфена, Гронингена5*. А между тем нидерландские мореплаватели уже проникают все дальше 6 и дальше в полярные области и в Индию *, и с каждым днем растет торговля Амстердама, и все больше кораблей отплывает из гаваней Зёйдерзее, и постепенно государство и нация обретают свою устойчивую, прочную форму. Чересчур стесненную форму, пожалуй, если кому-то уж очень хочется вступить в спор с историей! То, что великолепный Брабант и своенравная Фландрия

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА I

21

не смогли дать Республике ничего большего, чем, прежде всего, ver sacrum7* [священную весну] жизненных сил эмигрантов, а позже, много позже, раздробленную область, которую постепенно отвоевывала Республика, — на все это была воля судьбы, на которую мы можем сетовать, которую мы можем понять, насколько вообще можно понять судьбу, но изменить которую мы не можем. Государство и народ Республики стали особым государством и особым народом. И вот на этом небольшом пространстве, сразу же после процесса становления, множатся и великие деяния, и великие персонажи на протяжении менее чем столетия: государственные деятели, полководцы, мореплаватели, художники, поэты, ученые, основатели мировой торговли и коммерческой державы, простиравшейся на восток и на запад. Можно ли назвать какой-либо другой народ, национальная культура которого достигла бы кульминации так быстро после его возникновения? Наше удивление, быть может, немного уменьшилось, если бы мы обнаружили, что культура Нидерландов этого времени была всего лишь наиболее полным и наиболее чистым выражением общего характера европейской культуры XVII века. Н о при более пристальном взгляде видно, что она вовсе не была таковой. Напротив, будучи расположено среди таких стран, как Франция, Германия, Англия — оставим в стороне Италию и Испанию, — отечество наше представляет собой гораздо в большей степени отклонение от господствующего типа культуры этой эпохи, исключение в весьма многих отношениях, нежели преимущественно характерный образчик. Все больше входит в обычай ставить печать барокко на той форме культуры, которая была вообще свойственна Европе в XVII в. Печать здесь вполне подходящее слово, но беда в том, что печати такого рода стираются с немалым трудом. По сути, с ренессансом, готикой** (я намеренно пишу gothiek, через th, чтобы показать, что это слово не имеет ничего общего с таким народом, как готы — Goten),романтизмом дело обстоит нисколько не лучше. Все это дешевые искусственные приемы, чтобы под видимостью

22

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

значительности и емкости скрыть отсутствие точного понимания. Подобные термины навевают иллюзию того, что мы располагаем ключевым понятием /!^АЯ выражения единства и связи некоего цельного периода, понятием, которое охватывает все явления данной эпохи, тогда как в действительности мы представляем себе это единство весьма смутно. Тем не менее, нам уже не обойтись без всех этих терминов; в сфере духовной культуры они стали общепризнанной разменной монетой, хотя то и дело возникает вопрос, а какова же их реальная ценность. Слово барокко в его ныне употребляемом весьма общем смысле есть, так сказать, testimonium paupertatis [свидетельство нищеты] нашего духа9*, но, зная это, мы все же пользуемся им ради удобства, соглашаясь с тем, что даже неясное представление о некоем культурном единстве обладает определенной ценностью. Какие же представления вызывает в нас сейчас термин барокКОу если понимать его как стиль и самую суть XVII столетия? Все зависит от того, имеется ли в виду преимущественно начало — или же конец эпохи, проходившей под знаком этого стиля. Если в более раннем периоде это прежде всего безудержное богатство форм и идей, красочная полнота жизни, которую являют нам гравюры Голциуса или комедии Бредеро или Бена Джонсона, — то есть черты, непосредственно сближающие этот стиль с Ренессансом, из которого он проистекает без каких-либо резких границ, — то свое полное значение и силу термин барокко обретает лишь по мере того, как его противопоставление Ренессансу начинает звучать все отчетливей. XVII век, по контрасту с веком XVI, означает возврат к жестким, непререкаемым формулам, к строгости линий и форм; это ограничение чрезмерно разрастающихся деталей в угоду единству и требованиям авторитетов. Одним из сильнейших импульсов XVII в. является потребность во всеохватывающем единообразии заданных норм, касается ли это власти, доктрин, изобразительного искусства или поэтики. Господствуют пышность и торжественность, театральный жест, строгие предписания и догматика; ревностное почитание Церкви и Государ-

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА I

23

ства считается идеалом. Монархия обожествляется как форма государственного устройства; при этом отдельные государства, каждое А^Я себя, основным принципом почитают неограниченный национальный эгоизм и своеволие. Вся общественная жизнь протекает в формах высокопарного красноречия, которое принимают с полной серьезностью. Роскошь, парадность, с помпезной официозностью, переживают расцвет. Обновленная вера находит пластическое выражение в громогласных торжественных образах: Рубенс, испанские живописцы, Бернини. В подобную схему барокко, какой бы неполной она ни была, наши представления о папской Италии и Венецианской республике, об Англии Уильяма Лоода и кавалеров™*, о Франции начала grand siècle11* [великого века] до некоторой степени, пожалуй, укладываются. Но укладывается ли в эту схему наша картина культуры Нидерландов XVII века? Только отчасти. — Да, есть одна фигура, которая почти совершенно вписывается в эту схему, — Йоост ван ден Вондел. Но почти АЛЯ всех прочих явлений или фигур наша картина собственной культуры этого времени поразительно сильно отличается от известной схемы барокко. Пейзаж Рёйсдала или ван Гойена, жанровая сценка Яна Стеена, стрелки Франса Халса или ван дер Хелста, а также наиболее значительные вещи Рембрандта — всё это проникнуто совершенно другим духом, во всем звучит совершенно иной тон. Нидерланды этого времени в своих наиболее выразительных чертах являют лишь весьма ограниченное сходство с Францией, Италией или Германией той эпохи. Ни строгий стиль, ни выразительный жест или величественное достоинство не характерны А^Я ЭТОЙ страны. В этом и заключается важный вопрос ААЯ цели, которую мы перед собою поставили: дать очерк культуры Нидерландов XVII столетия. Если такое различие в культуре действительно существовало, то оно должно вытекать из материальных, социальных и этических предпосылок, на основе которых вырастает культура. Желания вывести это различие исключительно из таких предпосылок ни у кого не возникнет. Но исторические явления ни-

24

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

коим образом не объясняются так, как можно объяснить природный процесс. В лучшем случае можно попытаться понять их более или менее как целое. Суть явления всегда будет оставаться недостижимой ААЯ наших попыток вывести ее из социальных, экономических, политических или духовных причин. Историк-исследователь в конце концов едва ли знает причины, разве что предпосылки, чтобы на их основе сформировать свой взгляд и построить на них свои выводы. Некоторые из этих основных предпосылок нидерландской культуры мы хотели бы здесь коротко рассмотреть. Наиболее фундаментальная предпосылка, в буквальном смысле слова, это, разумеется, географическое положение, рельеф и природа страны. И вновь мы не перестаем удивляться: как такая скромная по размерам область — которая никогда не представляла собой раз и навсегда данного географического единства, такая, как она есть, со своими лугами, рощами, водой и полями, — как превратилась она за столь короткое время в единое государство и одновременно в нацию, которая лишь в рамках нового государства достигла полного роста и при этом сформировала культуру, столь яркое своеобразие которой она распространила на значительную часть Европы и которая представляла собой одну из важнейших черт духа времени? Для того чтобы составить правильное представление о том, сколь малую территорию занимала рассматриваемая нами область, следует иметь в виду, что в большом культурном процессе, который там разыгрывался, далеко не вся территория Республики участвовала в равной степени. Генералитетские земли12* — Брабант, Стаатс-Фландрия, Маастрихт и Овермаас — едва-едва содействовали этому. Как завоеванные территории, не имевшие места и голоса в Унии, управляемые из Гааги, из-за различий в вере отрезанные и отчужденные от центральной части страны, они влачили скудное существование во все увеличивающейся изоляции. Хотя они соприкасались несколько ближе, чем Север, с Югом, который оставался испанским, это не слишком шло им

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА I

25

на пользу: хотя там говорили на одном и том же языке, они почти не содействовали ни расцвету национального и политического сознания Республики, ни достижениям в торговле и промышленности. Но и это не всё: в культурном процессе даже Семь Соединенных провинций находились далеко не на одном уровне. Не говоря уже о Дренте13*, странном придатке, не бывшем ни членом государства, ни завоеванной территорией, — что внесли провинции за пределами Голландии, Зеландии и Утрехта, в сравнении с Голландией, в культуру, которая составила величие и славу старых Нидерландов? — И прежде всего в сравнении с Голландией. Ибо мы, сыновья той самой страны, на все области которой распространяются наша привязанность, наши воспоминания, наше родство, наше восхищение, мы никак не должны были бы забывать о том, что в те времена пришло прекрасного и хорошего из несравненной Фрисландии, из благородного Гелдерланда, из городов на Эйсселе с их средневековой славой расцвета торговли и благочестия. И все же это не меняет того факта, что, взирая из Голландии, Республика выглядела, как реденькая ткань с ярким, цветастым узором посредине. Жители Голландии или Зеландии не много знали о своих восточных и северных родичах. Фрисландия, пожалуй, была им ближе всего, потому что там располагался двор статхаудера, озаренный блеском дома Оранских. Обширный Гронинген со своими тучными лугами и торфяными окрестностями был мя голландца, несмотря на университет, далекой и чужой провинцией, которая казалась чуть ли не заграницей. На юг, от города и провинции, простиралась лишь необозримая вересковая пустошь Дренте, едва ли затронутая прошедшими веками, затем одинокий, бедный Оверэйссел, богатый лишь земельной аристократией, затем Велюве и наконец Гоойланд, длинная и широкая пограничная полоса, которая все эти части отделяла от сердца страны. И даже Утрехт и Зеландия в этом отношении далеко отставали от изобильной, могущественной Голландии. Поистине культура Нидерландов во времена Рембрандта, сколь

26

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

восприимчивая, столь же и продуктивная, концентрировалась на площади не более ста квадратных километров. Сосредоточение высокого расцвета, именно там и тогда, до сих пор продолжает поражать нас. Мы привыкли в качестве первого и самого важного фактора необычайного развития этой области называть море и судоходство. И это правильно. Со времени, когда эти области впервые упоминаются в исторических источниках, речь идет также о занятиях населения судоходством. Но еще раньше, чем фризы, были у нас признаны в качестве мореходов канненефаты, о которых мы помним еще со школы, — слово, которое, по всей вероятности, сохраняется до сих пор в форме Кеннемерланд1А\ Вскоре после 1300 г. графство15* Голландия и Зеландия становится морской державой, которая смогла оказывать немалые услуги королю Англии. Веком позже, когда торговая мощь городов Голландии и Зеландии значительно возросла, эта морская держава получает поддержку со стороны крепкой государственной власти, а именно Бургундских герцогов, и эти территории не без успеха начинают теснить морское господство немецкой Ганзы16*. Нет необходимости более подробно объяснять развитие судоходства; оно является следствием географического расположения этих земель: напротив Англии, рядом с северной Германией и Францией. Однако вспомним о том, что в период позднего Средневековья Зёйдерзее внесло в развитие судоходства равный вклад с Северным морем. Водный путь из северной Германии во Фландрию проходил по точно предписанной сети голландских водных путей, не нуждаясь в выходе в Северное море. Можно даже предположить, что в целом ААЯ развития нашей страны внутренние водные пути играли даже более важную роль, чем море. Где еще найдется такая естественная система сообщений, подобная сети кровеносных сосудов, как в этой стране? По большим рекам и малым речушкам, вплоть до каналов, связанных воедино бесчисленными ответвлениями, можно было пересечь всю страну вдоль и поперек, с помощью весел, паруса, шеста

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА I

27

или бечевы, удобно, надежно и — ведь лошадь представляла собой максимум тягловой силы и скорости, а сельские дороги были плохи или даже вовсе отсутствовали, — при этом быстро. Гидрографической структуре страны до определенной степени соответствовала демократическая структура населения. Водная страна такого типа не может обойтись без местного самоуправления, и поистине благосклонность судьбы, что при обновлениях или исчезновениях наших чиновных должностей, таких, как эшевен, дрост17* и т. д., столь многообещающая должность, как советник плотинного ведомства, не претерпела никаких изменений. Самый бедный крестьянин или рыбак мог передвигаться в своей маленькой лодчонке по всей стране, как большой господин, и при этом любым окольным путем, дабы избежать подорожного сбора или иного какого препятствия. Всадник, рыцарь мог охотиться в вересковых лугах, но конный экипаж не играл большой роли в передвижении по стране, и социальный вес знати уже по одной этой причине был здесь ниже, чем в других странах. Нидерландам, расположенным в пределах трех морских областей — Ваддензее, Зёйдерзее и Ноордзее (Северное море) — и в дельте трех больших рек — Рейна, Мааса и Шельды, — было изначально предопределено стать и оставаться страной моряков, рыбаков, купцов и крестьян. И вот страна судоходства и торговли делается страной городской жизни. Важные торговые центры существовали здесь еще до того, как возникли средневековые города: Дорестад во времена Каролингов, Тил около 1000 г. Но расцвет их давно уже прекратился, когда проложило себе путь мощное развитие, подарившее Фландрии — Брюгге, Гент и Ипр; Германии — цветущие и прославленные города на Рейне и в Вестфалии, вне зависимости от того, выросли они на древней городской основе, как еще римлянами основанный Кёльн, либо появились из незначительных образований более позднего происхождения. В XII в., когда Брюгге и Гент, Лувен и Льеж представляли собой уже мощные городские образования, рост городов в Северном Нижнеземелье еще не имел существенного значения, за исключением Ут-

28

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

рехта, единственного епископского города в этом крае. Лишь в XIII столетии Дордрехт, Мидделбюрг, Хаарлем и Лейден до некоторой степени приобрели городской облик. Долгое время, изза того что они были расположены так близко друг от друга, но при этом каждый со своими собственными водными путями и собственной прилегающей местностью, они вместе образовывали более или менее замкнутые формы путей сообщения и производства и из-за постоянного соперничества, которое отличало все эти средневековые города, продолжали сохранять свой особый характер. Если к концу Средневековья самый молодой из названной группы городов, Амстердам, опережает все прочие, то происходит это по экономическим обстоятельствам, которые уже больше не те, какими они были в XIII в. Но и тогда возвышение Амстердама не ведет другие города к упадку и утрате ими благоденствия, а группу самых маленьких, прежде всего на севере, еще даже ожидает расцвет. Голландия уже в XV в. стала преимущественно страной городов; Зеландия и Утрехт, хотя и в меньшей степени, — также. И по мере того как торговля и ремесла становились главным источником благоденствия, культура в целом принимала все больше и больше тип городской цивилизации. Экономическая система страны в ее главной части соответствовала состоянию большинства маленьких городов, теснившихся на небольшом пространстве, — и это отнюдь не исключает того, что за их пределами большую часть территории занимали вода, вересковые пустоши, пашни и пастбища. Если в отношении городов сам рельеф местности обусловливал определенное единообразие распределения сил, то и в аграрном отношении Нидерланды были ограждены от бед чрезмерно больших земельных владений. Даже в сельских провинциях с преимущественно крупными землевладениями это были все же, как правило, относительно скромные землевладения, которые не шли ни в какое сравнение с таковыми в соседних странах. Хорошо известно, что в этих краях, кроме Гелдерланда и Оверэйссела,

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА I

29

остатки феодальной зависимости крестьян к концу Средневековья практически вовсе исчезли. В аграрных правовых отношениях преобладающими стали отношения свободной аренды. В фризских окрестностях провинции Гронинген и в самой Фрисландии владение землей крестьянами нередко уходило в далекое прошлое. Только в этих двух провинциях, куда не проникла ленная система, крестьяне как сословие посылали представителей в Штаты, тогда как в других местах земля как феодальная собственность на ремесла в руках господ подпадала под ленное право, и тем самым крестьяне по большей части были вытеснены из общественной жизни. Такое вытеснение как сословия, однако, не обязательно означало ААЯ крестьянина экономическое угнетение. Там, где была богатая почва и имелась возможность получения и распашки новой земли, приобретение ограниченных наделов земли в аренду не составляло слишком большого труда. И разве будет чрезмерно оптимистичным сказать, что Адриан ван Остаде по праву изображает крестьян эдакими ублаготворенными толстяками? Старая земельная аристократия оставалась в подавляющей части простой и патриархальной в своих обычаях и относительно скудной — в доходах. Она точно так же, как и старое немецкое дворянство, не обладала титулами: существовали господа ван...; однако частичка ван не являлась необходимой составной частью имени, судя по Схиммелпеннинкам, Торкам, Де Кокам и множеству прочих фамилий. Титул юнкера или барона иногда использовался при обращении, но употребление его не было обязательным. Графский титул нидерландским фамилиям, за одним исключением, император в Вене жалует лишь после 1700 г. Для знатных и старинных домов в графстве Голландия это было типично. В то время как Аркелы безвременно вымерли, одна ветвь фамилии Эгмонт приобрела герцогское достоинство в Гелдерне, чтобы во времена Карла V исчезнуть одновременно с независимостью герцогства. Другая ветвь Эгмонтов, переместившаяся на юг благодаря службе при Бургундском дворе, достигла там вые-

30

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

ших почестей, тогда как прочие линии той же фамилии настолько разветвились, что спустились опять в рыцари Голландии, а то и вовсе утратили всякое право на титул. Бредероде оставались первыми в Голландии, пока их герб в 1653 г. не был сломан в Вьянене над могилой Йохана Волферта, последнего из их рода18*. Наконец, Вассенаары укоренились в стране и разветвлялись вплоть до сегодняшнего дня. Де Борселены в Зеландии были на верном пути к положению суверенов благодаря поддержке со стороны Бургундии, пока их род не вымер еще до 1500 г.; о менее знатных зеландских родах уже около 1600 г. также более нет упоминаний. Таким образом, поскольку это зависело от Голландии и Зеландии, несмотря на многочисленность помещиков Гелдерна, Утрехта и Оверэйссела, сословный вес дворянства в Республике Соединенных провинций был относительно незначителен. Духовенство как сословие с победой Реформации полностью исчезло. Быстрой победе кальвинизма несомненно способствовал тот факт, что духовенство как сословие издавна было здесь укоренено сравнительно слабо. Поздно принявшая христианство и сильно удаленная от центров государственной власти и церковной иерархии область Северных Нидерландов, в противоположность 19 Льежу, Брабанту, Фландрии и Хенегау на юге *, никогда не была щедрой почвой для высокого духовенства, с его властью, богатством и знатностью. От Фрисландии до Мааса и Шельды вся эта область образовывала лишь одно епископство, в Утрехте. Многочисленные монастыри во Фрисландии могли бы иметь немалый вес в духовном и экономическом отношении, как о том свидетельствуют хроники Эмо и Менко в XIII в. или ученость монастыря Адуард в XV в., но при всех своих славных аббатах особо высоких духовных высот они не достигли. Собственно говоря, в Утрехтском диоцезе было всего два старых богатых монастыря: Эгмонд и Мидделбюрг, из которых только последний к концу Средневековья приобрел также и политическое значение. Города получили со временем многочисленные монастыри, в городах

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА I

31

на Эйсселе возникли дома братьев Общей жизни и Виндесхеймская конгрегация20*, но все это было порождением позднего Средневековья, и духовенству как сословию, как части общества, не могло принести заметной политической выгоды. Будь это по-другому, тогда даже столь могущественный властитель, как Карл V, не смог бы прибегнуть в 1528 г. к такой почти неслыханной мере, как отмена светской власти епископа Утрехтского. Так что сначала Реформация, а затем и Восстание21* уже не столкнулись здесь с солидной церковной организацией многих богатых аббатств и высших прелатов, как другие страны, которые обладали ими; Церковь как духовная власть в значительной степени лишилась опоры в душе народа и не имела возможности предотвратить внедрение нового верования, будь то в лютеранской, меннонитской, спиритуалистской или кальвинистской конфессии22*. Вследствие всего этого экономически крепким и духовно зрелым верхним слоем оставалось только купеческое сословие. Оно не стало еще чрезмерно богатым, но было весьма многочисленным и довольно равномерно распределялось во многих городах, преимущественно в Голландии и Зеландии. По мере того как власть аристократии ослабевала, а власть прежней Церкви вообще прекратилась, первенство, занятое купеческим сословием в экономике, должно было принести с собой также и преимущество в политической и общественной жизни. Из верхнего слоя купечества вырастало тем временем, не отделяя себя, однако, полностью от деловой жизни, чиновное сословие. Нелегко составить себе ясное представление об этом процессе роста. Порой о правящем сословии заговаривают слишком поспешно и слишком рано. Как жили и как мыслили эти поколения эшевенов в Дордрехте, Хаарлеме или Лейдене, которые уже вскоре после 1400 г. как vroescip ende rycheit [магистрат и богачи] обыкновенно поставляли судейских? Только в ходе XVI столетия их персоны очерчены более отчетливо; зачастую они имеют довольно высокое 23 образование, которое черпают частью от редерейкеров *, частью

32

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

в школах нового благочестия и зарождавшегося там гуманизма: это Помпеюс Окко, затем Спихел и Румер Фиссер. Патрицианским старый класс, из которого рекрутировалось правосудие, еще можно назвать, но правящим классом — нет. И проникнуть в круг «сиятельных господ Ханса Мюлдера [Мельника] и Ханса Кааскопера [Сыровара]», как язвительно выражались в окружении графа Лестера24*, еще долго было довольно легко, даже во времена, когда городская знать путем покупки имений начала создавать квазиаристократию. Стоило бы подсчитать, какой процент существующих до сих пор поместий в определенный момент времени в XVII в. в той или иной провинции попал в руки высшей буржуазии. Признанного дворянства такое приобретение не давало, хотя словоупотребление самой этой upper ten [верхушки общества]15* охотно заменяло названием поместья свое старое фамильное имя. У ныне живущих представителей этих родов, даже если они затем, уже в XIX в., получили в Королевстве официальное дворянство, с течением времени их фамильное имя одержало победу над их поместным именем: Зёйдполсбруки снова стали зваться Де Грааффами, аХиллегомы или Фромаде — Сиксами. На первый взгляд может показаться странным, что Нидерланды именно во время кризиса, на протяжении долгого периода борьбы за свою свободу, смогли добиться поразительного расцвета торговли, обеспечившего материальную базу их высокой культуры. Два соображения могут рассеять наше удивление: в первую очередь, тот факт, что в значительной степени расцвет начался несколькими веками ранее. Перевозки грузов водным путем по Балтийскому морю и в Норвегию, плавания во Францию и Испанию уже во времена позднего Средневековья были главными источниками благосостояния, В качестве новых источников постоянно растущей торговой мощи к концу XVI в. прибавились плавания в Левант и Индию, а вскоре уже и в Персию, и на Дальний Восток. Кроме того, в течение долгого времени состояние войны далеко не во всех отношениях сдерживало торговлю и производство. Непосредственному ведению войны по-

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА I

33

стоянно сопутствовали периоды затишья; военные действия всегда ограничивались весьма незначительной территорией, и средства насилия оставались, при всех своих ужасах, незначительными по своим последствиям. Коммерческая деятельность в целом собственно никогда не бывала полностью расшатана или даже сколько-нибудь серьезно нарушена. После 1575 г. провинция Голландия едва ли уже видела врагов на своей территории. Ожесточенное противостояние на наших морских путях со стороны испанцев и португальцев бесспорно приносило нашей торговле столько же преимуществ, сколько опасностей. Если разобраться, нет ничего странного в том, что именно в период между первыми годами Восстания и завершением Двенадцатилетнего перемирия26* прогресс во всех областях производства и товарообмена приобрел самый высокий размах. Уже в 1596 г., когда новая форма государственного правления существовала всего только восемь лет и принц Мауриц был занят тем, чтобы от сражения к сражению укреплять ее и защищать границы Республики, Амстердам мог в послании Генеральным Штатам объявить, что страна по объему своей торговли и числу судов оставила далеко за собой Англию и Францию. При этом торговая мощь Республики находилась всего лишь на ранней стадии развития. Возможно, кто-то захотел бы предположить, что наше отечество было обязано своим высоким экономическим положением особому, быстро достигшему зрелости развитию идей о народном хозяйстве, что дало возможность перегнать другие страны за счет новых, лучше продуманных методов. Это совершенно не так. Благоденствие страны возникло в рамках ограничений системы производства, которую скорее следовало бы назвать устаревшей и которая в окружающих странах собиралась уступить место более жестким и более современным формам организации. Система, в рамках которой Нидерланды достигли своего величия, фактически оставалась еще позднесредневековой, домеркантилистской 27 системой производства *. Принцип, которого здесь всеми силами желали придерживаться, по сути был принципом средневе-

34

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

ковой городской свободы, свободы &ля узкой группы общества ценою свободы всех прочих. Первые опыты возникающего меркантилизма, которые можно было заметить в могущественных монархиях Франции и Англии уже к концу Средневековья, до такой степени сдерживались фискальными подходами и интересами, что торговля и перевозки и поощрялись, и ограничивались почти в равной степени. В отдаленной прибрежной зоне Северного моря, где слабая власть германского императора28* почти не давала о себе знать, о стремлениях центральной власти все регулировать сверху не могло быть и речи. Морское судоходство и торговля развивались, насколько позволяли условия, а условия, собственно говоря, были неизменно благоприятными, среди прочего и из-за длительного конфликта между Англией и Францией, который примерно с 1330 по 1450 гг. препятствовал экономическому росту в обеих странах. Когда теперь, между 1384 и 1428 гг., местности Нижнеземелья, одна раньше, другая позже, оказывались под властью герцогов Бургундских29* и тем самым впервые подпадали под власть, которая хотя никак не могла бы называться центральной, но, конечно же, подумывала о централизации, — от новых властителей не ускользало, что наличие столь богатого и АЛ^ ИХ собственного господства столь выгодного состояния хозяйства, выросшего в условиях свободы, давало не много поводов А^Я вмешательства 30 сверху. Лишь австрийское правление *, гораздо больше, нежели бургундское, руководствовавшееся сознательным отношением к торговой политике, исходило из того, что и здесь следует преследовать централизованно-фискальные конечные цели — ценой местной экономической свободы; лучше сказать — ценой локальной и региональной самостоятельности, которая больше сковывала, чем давала свободу. Так, с 1505 г. правительство в Брюсселе31* пытается обложить налогом голландскую торговлю зерном. Однако Амстердам, при своем быстром росте в качестве центра торговли, нуждается в свободе торговли зерном и особенно в ее регулярном характере. Повторные протесты голландских горо-

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА I

35

дов против ущемления их привилегий приводят к тому, что правительство всякий раз отказывается от своих планов и все оставляет по-старому. Здесь нет нужды распространяться или выносить суждение о том, насколько налоговые планы герцога Альбы привели к тому, что разразилось Восстание32*. Древние экономические свободы народ принимал близко к сердцу как дорогое ААЯ него наследие предков. Когда великая битва против чужеземных властителей была выиграна, старая система экономической децентрализации продолжала сохраняться без изменений. В богатой Республике Семи провинций, мировая торговля которой шла на зависть всем прочим странам, не существовало никакой власти, которая бы устанавливала порядок и правила АЛЯ устремляющегося во все стороны напора производства и предпринимательства. Генеральные Штаты не имели никаких полномочий руководить хозяйственной жизнью, хотя, как высший законодательный орган, они предоставили привилегии и статуты обеим большим Компаниям: Ост-Индской и Вест-Индской33*. Так что вовсе не какие-либо преимущества в области организации торгового дела или экономической теории позволили голландцам стать хозяевами в мировой торговле. Скорее как раз отсутствие вмешательства со стороны государства пошло им на пользу. Оставляя в стороне тот факт, что основание Ост-Индской Компании означало важный шаг в возникновении акционерных компаний вообще, отметим, что вовсе не система или организация дали возможность Нидерландам достичь величия, но скорее отсутствие их, или, лучше сказать, то, что организация застыла в крайне ограниченных формах, которые во времена Средневековья люди называли свободой, то есть любая самая малая часть — независима сама по себе, строгие запреты — внутри узкого круга, ограничения — ^АЯ посторонних; отметим также отсутствие каких-либо ограничений со стороны центральной власти. Из стародавнего понимания свободы как полностью запретительного права в отношении других непосредственно вытекает еще и правомочность продолжающегося перекрытия Шельды34*, что в

36

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

1648 г. стало краеугольным камнем нашего государственного права. В 1585 г. это использовалось как правомерное удушающее военное средство против ставшего испанским Антверпена. Амстердам значительно окреп также благодаря этому. В 1609 г., при заключении перемирия, намеревались в течение двенадцати лет все еще сохранять перекрытие Шельды, чтобы не дать возможность врагу вновь собраться с силами. С 1635 г. покорение Антверпена военным путем казалось уже неизбежным. Шанс был упущен, и не только исключительно из-за противодействия Амстердама; иностранная политика Унии превратилась в весьма деликатное дело вследствие союза с Францией. Перекрытие Шельды тем временем до такой степени сделалось заповедью ^АЯ Нидерландов, что в 1648 г. и думать нельзя было отказаться от этого. Недостаток или отсутствие конкурентов стали одной из важнейших причин ни с чем не сравнимого расцвета торговли Республики Соединенных провинций. Весь период ее материального роста отмечен исключительной пассивностью большинства стран Европы. Как мог бы Амстердам, располагавший главной артерией торговли зерном, столь сильно возвыситься, если бы Польша, Швеция или Дания так мощно главенствовали бы на Балтийском море, как позволяли им их географическое положение и их возможности? — Амстердам с полным основанием был за свободную торговлю, не на основе теории, ибо таковой еще не существовало, но потому что его наиболее осязаемые интересы соответствовали здесь средневеково-консервативным обычаям. Теперь же, когда богатство, приобретенное в ходе мировой торговли, вновь принесло с собой возникновение банковских операций, и это последнее практически заблаговременно открывало глаза на шаткость принципов меркантилизма, которые как раз повсеместно распространялись, Амстердам действительно стал колыбелью прогрессивных экономических идей, хотя еще и не научных теорий. Республика Соединенных провинций, так сказать, перескочила через меркантилизм.

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА I

37

Для бурного расцвета промышленности имеет значение в основном то же самое, что было сказано о торговле. Также и здесь благоприятно сказывалось отсутствие центральной регулирующей власти. Благодаря этому в рамках старой и во многих отношениях устарелой системы гильдий промышленная жизнь могла естественным образом распределяться среди большинства городов, без того чтобы ущемляющие запреты одного города стали на пути благоденствия другого. Кроме того, при отсутствии вмешательства со стороны центрального органа повсюду, на любой территории, которая не подвергалась действию запретов городских властей или не была охвачена старой системой гильдий, могли свободно возникать и разворачиваться новые отрасли промышленности. Как раз некоторые виды производства, находившиеся в тесной связи с торговлей и судоходством, не подпадали под старое принуждение со стороны гильдий: изготовление уксуса, крепких спиртных напитков, краппа35*, соли, мыла, смолы, канатов, сахара, табак, лов сельди, обработка дерева, камня, железа и других ископаемых. Постоянно существовали широкие возможности ^АЯ вложения прибыли, которую давала промышленность, и для использования рабочей силы, без того чтобы какое-либо центральное регулирование навязывало свои предписания. Кроме того, никогда не было недостатка в исключительно чистом и здоровом источнике благосостояния — в улучшении качества самой почвы путем строительства дамб и осушения болот, наряду с распашкой пустующих земель, которая, однако, занимала более скромное место. Благодаря отвоевыванию суши у моря полезная поверхность территории страны постоянно возрастала в размерах. Даже тип климата вносил свой вклад в благосостояние страны, ибо без господствующего западного ветра Нидерланды никогда не стали бы страной ветряных мельниц — мельниц, которые в гораздо большей степени мололи не зерно, а воду36* и которые вплоть до недавнего времени придавали столь характерный облик ландшафту нашей страны. Я живо вспоминаю, как в 1880 г. отец показал мне поблизости от

38

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Амстердама добрую сотню мельниц, которые были видны из окна вагона поезда* если смотреть в сторону Заандама. Без ветряных мельниц Голландия не только не могла бы стать страной полдеров, но и не смогла бы обеспечить достаточной движущей силой прежние ремесла и значительную долю новой промышленности. Собственно, нет больших оснований прибегать АЛЯ объяснения высокого экономического уровня Нидерландов в XVII в., помимо вполне очевидных причин, еще и к таким гипотетическим понятиям, как дух капитализма или даже кальвинистская страсть к предпринимательству, как это вошло в моду лет тридцать тому назад37*. Ведь все это совершенно естественно вытекает из средневековых тенденций. Никогда и речи не было о некоем поворотном моменте, когда бы сознательно отказались от старого и выбрали новое направление. Во всем, что касается развития торговли, промышленности и путей сообщений, в первую очередь, как всем известно, следует думать о провинции Голландия. Даже Зеландию затрагивают только некоторые стороны этого процесса. Другие провинции остаются далеко позади обеих морских провинций. Они тоже принимали некоторое участие в этом грандиозном расцвете, но — сколь малое в сравнении со своими двумя привилегированными сестрами! Они были менее плотно населены, их городской характер не был так резко выражен, к тому же большинство из них в общем были менее плодородны. Чисто географически Республика представляла собой довольно странную картину. Речь не идет о центральных областях — и окраинах. Голландия вовсе не была в центре, еще менее — Зеландия. Чисто геометрически центром мог бы быть Утрехт, но и он едва ли удовлетворял этим требованиям. Именно Зёйдерзее с Фризскими островами на севере и устьями Мааса и Шельды на юге не позволяли Семи Соединенным провинциям быть замкнутым географическим образованием. Они оставались, даже в своем единстве, конгломератом, который из-за приобретения генералитетских земель получил еще

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА I

39

более неупорядоченную форму. Карта Нидерландов выглядит, если отрешиться от известных аналогий с формой животных38*, как некая фантазия, как некий каприз истории. Эта карта говорит громче, чем любая другая, о факте, что наш старый европейский мир обретал границы не с помощью циркуля и линейки, как новые американские штаты Дальнего Запада, но что эти прихотливые формы запечатлели две тысячи лет всевозможных превратностей и обстоятельств. Что справедливо ААЯ экономической структуры Республики, еще в большей мере справедливо ААЯ структуры политической. Также и государство было основательно консервативным, построенным на старых обычаях, держалось за старые права и традиции. Был жив дух свободы, но представление о свободе сохраняло средневековый характер: свобода как некий набор свобод, и при этом свобод, равнозначных некоему своду правил, справедливых каждое в своей ограниченной области, — правил, гласивших: я могу делать то, чего вы делать не можете. Свободы были привилегиями, освобождениями на основе привилегий, то есть исключениями, избавлениями от всеобщего закона. Лишь во время Восстания, когда понятиеpatria, отечество^ а также само слово Нидерланды зазвучали подобно трубе или колоколу, узкое средневековое понятие свободы перекрыла идея общих стремлений и общих страданий — идея, более ограниченная и более стесненная, чем идея свободы в XVIII в., но безусловно не менее чистая и не менее действенная. Также и в отношении Республики Соединенных провинций противопоставление централизации и децентрализации правомочно, собственно, лишь в незначительной степени. Конечно, власть не была слишком уж централизована, но та система, которую формировали провинции, — каждая для себя с притязанием на суверенитет, каждая особо, с ее членением на состояния и сословия, — уж никак не могла считаться образчиком децентрализации. Если на то пошло, не может быть децентрализации там,

40

НОХАН ХЁЙЗИНГА

где вообще не существует никакого центра. А его-то и не было. Если попытаться как-то обозначить принцип государственного устройства Республики, обособленность или, если угодно, партикуляризм (как факт, а не как стремление) подошли бы гораздо лучше, чем децентрализм. Разногласие во множестве малых сфер правящей и исполнительной власти вызывало, само собой разумеется, охранительный образ мыслей. Впрочем, XVI и XVII вв. не знают, за исключением эксцессов радикальных фанатиков или визионеров вроде анабаптистов в их мюнстерском эпизоде39* или левеллеров во времена Кромвеля40*, никакой иной позиции в отношении к государству, чем желание ограждать и сохранять. Восстание против испанского владычества было консервативной революцией и не могло быть ничем другим. Сознательными обновителями, реформаторами, омолодителями и преобразователями в такие времена являются не бунтовщики, а законные правительства. Новые политические силы этой эпохи, нацеленные также и на Нижнеземелье, проистекали из централизма и абсолютизма властителей, который во Франции, Испании, Англии или уже одержал победу, или был занят тем, чтобы укрепиться за счет сословного правления позднего Средневековья. Когда к 1400 г. Бургундские герцоги стали властителями в Нижнеземелье, сознательное стремление к консолидации и полному использованию всей государственной власти находилось еще только в стадии роста. Для властителей от Филиппа Храброго до Карла Смелого дело заключалось в первую очередь в стремлении каждого из них укрепить свою власть во всех областях государственного устройства на несколько более прочной основе — как они сделали это в Голландии, преобразовав старый, примитивный Графский седеет в Суд Голландии, который, конечно, еще ни в коей мере не был современной Высшей судебной коллегией41*. До создания центральных органов /а^я всего бургундского Нижнеземелья было еще далеко: парламент Мехелена и отдельные заседания Генеральных Штатов были роб42 кими попытками, не более *.

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА I

41

Все стало выглядеть по-другому, когда Карл V стал властителем совокупного Нижнеземелья, приросшего за счет Фрисландии, Гронингена, Утрехтской епархии и Гелдерланда43*. Теперь возобладало новое государственное искусство централизованной организации: в учреждении трех Советов44* в 1531 г. и др. Впоследствии, однако, чересчур уж испанский сын Карла не понял того, что эта важная, богатая область, простиравшаяся от Люксембурга до Фрисландии, и как целое все еще лучше всего известная как Бургундия, только тогда могла бы управляться соответственно новым политическим принципам, если бы она была признана в качестве новой, самостоятельной единицы в мире западных государств и самостоятельность ее вполне уважалась бы. Но разглядеть такие вещи Мадрид короля Филиппа II был неспособен. Следствием всего этого было Восстание. Испанское правительство, со своим десятым пфеннигом^\ отважилось на финансовые эксперименты, не удосужившись даже мало-мальски изучить, подходят ли эти меры для экономической структуры Нижнеземелья. Оно попыталось затем провести в высшей степени необходимые реформы, как, например, унификацию уголовного права, не учитывая, однако, того, насколько в Нижнеземелье само понятие права и закона все еще было укоренено в средневековом понятии привилегий и сопротивлялось любой централизации, сколь желательной она ни казалась бы. Здесь нет необходимости подробно говорить ни о самом Восстании, ни о возможности оценить в нем роль вопроса вероисповедания или же личности принца Виллема Оранского. Лишь один пункт следовало бы повторить особо еще раз. В чем бы ни состояло с XIV в. или раньше глубокое различие между Югом и Севером, между фламандцами и брабантцами с одной стороны — и голландцами, жителями Ге^дерланда, и фризами с другой, тот результат, что Север и Юг начиная с 1579 г. расходились все даль46 ше * и что до того более бедный Север, с его меньшей славой и традициями, нежели Фландрия, Брабант и Хенегау, с их рыцарством и расцветом городов, стал превосходить последние в мощи

42

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

и значении, — этот результат проистекал не из некоего вида этнического предопределения, которое по национальному характеру разделяло то, что по национальному характеру различалось, но из неподдающейся упрощению чреды особых событий. Победа означала для Соединенных провинций, помимо верховенства протестантской веры, также сохранение, вопреки политическим устремлениям времени, городской автономии и провинциального правления на прежней основе сословий, наряду с продолжением во многих отношениях устаревшей системы хозяйства, теснейшим образом связанной с вышеназванными политическими отношениями. Утрехтская уния в принципе была ad hoc* лишь боевым союзом, с тем чтобы объединенными силами продолжать борьбу до удовлетворительного результата. И только первая статья, которая провозглашает Унию постоянной, говорит о более длительных целях. Но сколько союзов и пактов до и после этого провозглашали себя вечными — и тут же были расторгнуты! Утрехтская уния вовсе не провозглашала политическую свободу и независимость, не говоря уже о том, что с самого начала она вовсе не рассматривалась как конституция некоего свободного государства. Лишь обстоятельства сделали ее таковой, и на практике неизбежно выявилась ее неспособность служить этой великой цели. Средневекового понятия свободы как основания АЛЯ объединения было далеко не достаточно, чтобы построить новое государство. Единодушие, необходимое ААЯ принятия почти всех важных решений, было требованием, которое восходило к обычаям, существовавшим задолго до того, как принцип большинства получил всеобщее применение. Ведь в раннем Средневековье действительно важные решения подчинялись предположению, либо, если хотите, иллюзии, что совещающиеся придут к единому мнению и что в конце концов Святой Дух внушит им правильный выбор. В практике же нового государственного управления требование единогласия означало бы * До сих пор (лат.).

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА I

43

лишь помеху для эффективной центральной исполнительной власти. Еще более заметным было при этом отсутствие всяких средств, чтобы выйти из тупика, возникавшего из-за противоположности мнений, или заставить меньшинство подчиниться требованиям большинства. Ничего удивительного, что при столь несовершенном политическом инструменте даже те статьи Утрехтской унии, которые были направлены на действительное единство правления, как, например, предписание общего налогообложения, никогда не выполнялись. Можно сказать, что Республика была государственным образованием, которое при своем возникновении вовсе не замышлялось как новое государство — ведь в 1579 г. от короля еще не отказались; которое, когда неожиданно, в 1587 г., обстоятельства потребовали, чтобы оно повело себя как государство47*, было внезапно установлено еще в совершенно не законченном виде; и которое, в том что касается его структуры, покоилось на устаревших основаниях и не исходило из хоть сколько-нибудь осознанных политических принципов. Самым странным признаком этой абсолютной аномалии нашего старого, славного государства является, как известно, тот факт, что, отказавшись от суверена, оно сохранило его заместителя — статхаудера, и именно с теми полномочиями, что, не обладая атрибутами суверенитета, он располагал все же некоторыми суверенными правами, как право помилования, и что, по отношению к Генеральным Штатам, он воплощал в себе власть, которую нельзя было назвать ни верховной по отношению к ним, ни исполнительной, им подчинявшейся. Впрочем, статхаудерство было не единственным государственно-правовым монстром в государстве. Должность великого пенсионария Голландии была по меньшей мере такой же. Этот титул, заместивший после трагедии страны 1618 г. титул Государственного адвоката48*, еще раньше вошел в употребление в Зеландии. И з правоведа, советника Штатов Голландии, под давлением критических обстоятельств вырос чиновник, который фактически являлся одновременно президентом и секретарем и

44

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

кроме того имел наибольшее возможное влияние в Генеральных Штатах. Это великий пенсионарий Голландии, который постоянно встречался с иностранными послами, так что иностранные правительства видели в нем первого министра всего государства. Сверх всего это был человек, который лучше всего разбирался в финансах Голландии и, следовательно, в финансах и всей Унии в целом. И словно сохранение статхаудера, который уже никого больше не представлял, было еще недостаточно странно, функциям статхаудера, по сути касавшимся лишь отдельных сторон общего дела, из-за случайных обстоятельств пришлось полностью утратить свои первоначальные основания. До 1589 г. все еще существовали региональные статхаудеры Гелдерланда, Оверэйссела и Утрехта, но затем Мауриц возложил на себя это звание. Таким образом оно полностью осталось за двумя ветвями дома Оранских-Нассау, пока фризская ветвь не соединилась с голландской, и с тех пор в течение полувека сохранялось место только АЛЯ ОД49 НОГО статхаудера ^АЯ всей Унии *. Правду сказать, конституция Республики представляла собой довольно странное образование. Возможно, также и потому, что она не проистекала из какой-либо политической теории. Пожалуй, то, что спорный вопрос о типе суверенитета не был решен во всех тонкостях, было даже преимуществом. Суверенитет, который после 1587 г. уже не ставился под сомнение, провозглашался Штатами каждой отдельной провинции. Теория, которую излагал Tractaet van de Oudtheyt van de Batavische nu Hollandsche Republique [Трактат о старине Батавской, ныне Голландской, Республики]1 50* Хюго де Гроота, исходила из представления, что уже в давние времена сословия страны передавали верховную власть какому-либо графу или герцогу. В действительности же здесь, в Северных Нидерландах, сословия, или Штаты как официальный орган управления возникли гораздо позднее и не достигли полного развития; причем, по вполне очевидным причинам, в каждой провинции они выглядели по-разному. Впрочем,

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА I

45

сам суверенитет в северных провинциях был относительно недавнего происхождения. Слабость духовенства как сословия, о чем уже говорилось выше, ясно проявляется в государственном управлении. В собраниях представителей большинства провинций оно вообще не было представлено. В Зеландии титул аббата Мидделбюрга был упразднен в результате Восстания, в Утрехте в представительстве выборных членов все еще сохранялся слабый отголосок давнишнего положения капитула Утрехтского епископства. Поскольку крестьянство было представлено только во Фрисландии и в городе и провинции Гронинген, то, следовательно, в большей части страны в высших правящих органах слово имели только два класса: городской патрициат и земельная аристократия. Последняя преобладала в Штатах Гелдерланда и Оверэйссела, но ни герцогство, хотя оно и было первой из провинций по своему рангу, ни старая Заречная епархия не обладали в Унии значительной властью51*. Рыцарство Голландии пользовалось особенным уважением, но оно было немногочисленно и редко могло перевесить влияние городов. По своему типу Республика была и оставалась государством с очень слабой центральной властью, которая находилась под давлением общих интересов городских олигархий. Сколь несовершенным было государство как общий рабочий инструмент, сильнее всего видно по отсутствию верховного суда. Для того чтобы судить ван Олденбарневелта и его сторонников, Генеральные Штаты, не имея на то достаточного формального права, учредили специальный суд Двадцати четырех52*, который должен был совершить правосудие, — дабы, в свою очередь, предстать перед судом истории. Если добавить к списку несовершенств Унии и тот факт, что Государственный Совет, который первоначально был задуман как ведущий руководящий орган по типу существовавших в Австрии или в Бургундии, рядом с властными провинциальными Штатами выродился в орган финансового контроля, то это будет аргументом в пользу того, что вовсе не совершенство формы правления обеспечивало благосостояние государства, — но в то же

46

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

время и встречным аргументом, что вовсе не исключительно в абсолютизме выражался дух времени. Ибо это своеобразное государство не только процветало на протяжении двух веков, но при всех своих недостатках лучше и благотворнее управляло страной и народом, чем история этого времени демонстрирует где бы то ни было еще в Европе. Медлительный и неповоротливый инструмент провинциальных и Генеральных Штатов, с их серьезными упущениями и бессилием, тем не менее мог придавать политике Республики в основе своей постоянное, но в зависимости от обстоятельств меняющееся, направление, которое благоприятно отличалось от авантюристических и зачастую губительных политических экспериментов Стюартов, Ваза или Бурбонов. Иноземец видел в политике Соединенных провинций единственный побудительный стимул: погоню корыстолюбивой торговли за прибылью. И действительно, этот стимул был достаточно сильным, но иноземному современнику не хватало здравого смысла и доброй воли увидеть в этой политике одновременно политику национального благосостояния, которая содержала в себе больше мудрости и заботы об общем благе, чем династическая политика завоеваний и интриг, которой все еще руководствовалось большинство монархий Европы. Сознательная и последовательная политика благосостояния вместе с тем является и политикой мира и примирения. С самого возникновения Республики мир был ее целью и ее идеалом. Ведь она родилась в войне, с оружием в руках, и с необозримым периодом войн перед собой. По мере того как ужасы Тридцатилетней войны53* в самой Германии и вокруг нее распространялись вглубь и вширь, мир становился общеевропейским идеалом. 't Hol en *t hongerigh Europe Naer *t gemeene vreeverbont Hijgt met smerte en open mont

Гладной и нагой Европы К миру общему зовет Скорбию сведенный рот, —

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА I

47

писал Вондел в Vredezang [Песне о мире]. Эта принципиально мирная политика, однако, — мы знаем — не была пацифистской в новейшем смысле этого слова. Там, где Республика не могла добиться мира или удовлетворения, она никогда не останавливалась перед тем, чтобы взяться за оружие. Спасительное действие государственной системы, обладавшей столькими недостатками, было возможно только из-за самой большой аномалии из всех: положения дома Оранских. Государь, но не суверен, почитаемый почти как монарх, полководец, не раз возглавлявший войска на полях сражений, принц Биллем имел незримую власть в сердцах народа, власть любви, питавшейся благодарностью к Отцу Отечества, который, когда была в нем нужда, всегда являл себя более сильным, чем воля правящей аристократии. Тот факт, что маленькое и молодое государство на время смогло столь высоко подняться в Европе, лишь частично объясняется действием внутренних сил этого ограниченного сообщества. Важной причиной стали обстоятельства европейской политики, которые позволили Нидерландам максимально использовать свою новую свободу и все имеющиеся у них ресурсы. Судьбе было угодно, чтобы в это время почти все другие государства из-за их критического положения оказались не в состоянии в полную силу проявить себя в европейской политике. Германская империя увязла в Тридцатилетней войне; Франция, только что совладавшая со своими религиозными войнами, после Генриха IV стояла перед задачей защиты своих границ от угрозы со стороны Габсбургов. Англия после Елизаветы вынуждена была расточать свои силы в нескончаемой борьбе за свою государственность; могущественная Испания уже была не в состоянии преодолеть бедствия войны с Нидерландами. Короче говоря, последние десятилетия XVI века и первые десятилетия XVII века являли картину почти полной беспомощности во внешней политике всех крупных европейских держав. И з этого положения Республика Семи Соединенных провинций извлекает сполна свою выго-

48

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

ду, и не только в политическом смысле, но и в экономическом. Ибо слабость политики других стран обеспечивала ей свободу предпринимательства и торговли. На протяжении полувека она не испытывала тарифных ограничений со стороны соседей. Ей больше не нужно было опасаться конкуренции немецкой торговли и мореплавания. Ганза ушла в прошлое. Испания и Португалия в торговле превратились исключительно в потребителей, Франция еще ждала Кольбера, Англию мы тоже пока опережали какое-то время. Все эти экономические преимущества уже начиная с 1660 г. становятся шаткими или подходят к концу. Но утрата преимуществ еще не прекращает расцвета. Последние годы XVII столетия стали АЛЯ Республики как политическим так и экономическим апогеем. Лишь после 1700 г., в войне за испанское наследство54*, начинается неотвратимая трагедия нашего государства. Вынужденная, как великая держава, принять участие в этом европейском конфликте, Республика с честью выполняет свою роль, хотя и ценой утраты прежних позиций. В обновленной после 1713 г. Европе, где на первое место выходит Англия, где Австрия становится значительно более сильной и где Пруссия и Россия уже за55 являют о себе на европейской сцене *, Республика, отгородившись от всех своим картонным декором, впадает в сладостную дремоту и грезит о безмятежном мире под звон дукатов. Упадок, без сомнения, наступает почти во всех областях. — И все же мне всегда казалось, что мы несправедливы к Голландии XVIII в., слишком высокомерны, слишком пренебрежительны. Более глубокая история нашей страны указанного периода еще не написана. Мы еще вернемся к этому в конце нашего очерка.

II Социальный тип новой, свободной нации, которая с возникновением Республики достигла полной зрелости на основе обыча-

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА II

49

ев, укорененных в жизни народа, сложившейся в предшествующие столетия, разумеется, может быть понята исходя из самой этой основы, — если, конечно, суть какого-либо народа вообще когда-либо может быть понята. И в самом деле, многое из того, что характерно АЛЯ нашего народа, можно постичь, обращаясь к природным, экономическим и политическим предпосылкам нашей прошлой истории. Это касается прежде всего не слишком воинственного характера нидерландской нации. На первый взгляд кажется странным, что долгая война, которую наша страна вела с честью и мужеством, не сделала нидерландцев воинственным народом. Здесь налицо различие между нидерландцами и швейцарцами, и даже между самими нидерландцами, живущими у моря — или внутри страны. При более пристальном рассмотрении странность такого различия в значительной мере исчезает. Что касается швейцарцев, дело здесь в следующем. Между 1300 и 1500 гг. вынужденная война за свободу побудила этот альпийский народ сделаться наемниками по всей Европе. Они постоянно должны были в своих старых, узких общинах, кантонах, сражаться за дело, которое в конце концов касалось их всех. Два века борьбы слились в преимущественно военный период, который после 1515г. внезапно завершился обретением свободы и гарантий мира на будущее. Воинственный характер швейцарцев в основном создавался за счет класса, который из-за своей бедности вынужден был войну сделать своей профессией. Малые возможности ААЯ торговли и производства и то, что люди здесь были не в состоянии, как в Нидерландах, сами увеличивать размеры своей земли, и к тому же еще избыток населения, — все это не давало швейцарцам никакого другого выхода, кроме как нести наемную военную службу в армиях других стран. Этот нечистый источник благосостояния был средством власти и наживы лишь узкого слоя аристократии, которая в каждом кантоне пребывала в замкнутом мире своих старых, ограниченных связей. Имущий класс был не более воинственным, чем повсюду; крестьянство, духо-

50

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

венство и городские советники совместно формировали национальный тип. Итак, если даже Швейцарская конфедерация1* не взрастила никакого собственного милитаризма, самое большее — общие военные навыки, в которых наши гильдии стрелков2*, конечно, не могли с ними тягаться, то способна ли была Восьмидесятилетняя война3* взрастить милитаристский дух в нашем народе? — Даже с 1568 по 1597 гг.4*, когда войны то и дело вспыхивали и замирали всего лишь на время, только при исключительных обстоятельствах находились сыны отечества, которые брались за оружие. Нидерландцы предпочитали скорее страдать, чем сражаться; ремесло солдата большей частью предоставлялось иностранным наемникам: в основном немцам и валлонам5*. То же наблюдалось и в более поздний период войны, когда Фредерик Хендрик6* год за годом вступал на поле сражения. Нидерландские сельские жители не имели причин следовать примеру швейцарцев: земля была большей частью плодородна, торговля и промышленность, осушение полдеров, судоходство и рыбная ловля всегда требовали рабочих рук; короче, имелось достаточно возможностей приложить силы народа к другим вещам, нежели к военному делу, которое тогда не считалось особенно почетным занятием. Нельзя отрицать мужество у народа, если он избрал ААЯ себя постоянные опасности морской жизни, вместо того чтобы от случая к случаю возвращаться на поле брани. Так что не было ничего удивительного в том, что в армии молодой Республики с самого начала иностранный элемент заметно выступал на передний план. Земельная аристократия, преимущественно семьи, продолжавшие исповедовать католичество, охотно выбирали для своих сыновей военную карьеру, но в рядах офицеров также было всегда немалое число иностранцев: немцев, французов, швейцарцев, англичан и шотландцев, в большинстве своем благородного происхождения. Не один иностранный род попал таким образом в число нидерландской аристократии. На флоте, однако, все происходило несколько по-другому. Хотя

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА II

51

и среди моряков не полностью отсутствовал иностранный элемент, а именно норвежцы, в подавляющем большинстве это были именно люди нашей страны, которые служили на флоте и придали ему гораздо более типичный национальный характер, чем когда-либо имела наша сухопутная армия. Среди высших морских чинов можно указать лишь незначительное число иностранцев. Морская служба не только в значительной мере формировала нацию, но социально скрепляла ее, если можно так выразиться. Наши флотоводцы — их имена мы знаем со школьной скамьи — были выходцами из всех классов: сыновья моряков, такие как ПитХейн, Тромп, де Рейтер и Эвертсены, и отпрыски благородных семейств — ван Гент, трое ван Бракелов, Вассенаар-Обдам. Определенное демократизирующее влияние на нидерландское общество в целом без сомнения оказывала общность всех слоев населения во флоте. Столь сильно различающееся в сознании народа значение войн на суше и на море нашло самое прямое отражение в изобразительном искусстве. Знаменитые сражения на суше в самой незначительной степени послужили поводом для создания выдающихся произведений живописи, будь то взятие множества 7 городов, битва при Ниупоорте * или другие военные схватки. Тут действует ряд причин. Задушевная манера или острый взгляд живописца побуждал наших художников искать лучшие сюжеты, чем совершенно невоспроизводимая осада или на девять десятых надуманные, напыщенные батальные сцены. Даже в конных сражениях какой-нибудь Воуверман или Мёленер передавали меньше красивого и правдивого, чем считалось достойным для голландского живописца. И никто не достиг здесь ничего сравнимого с такой великой поэмой в красках, как Las Lanzas** Веласкеса. Короче говоря, сражения на суше привлекали наших художников столь же мало, как и наших полководцев. Это вовсе не значит, что солдаты вовсе не интересовали искусство. Мы все знаем их, эти картины, изображающие солдат, но это — солдат-курильщик, солдат-пьяница, ухажер, гость, бахвал, причем общество смотрит на

52

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

них с некоторым подозрением. И все это — сюжеты жанровой живописи. Но возьмем теперь морское сражение в нашем искусстве. О каждом из них мы имеем картины первого ранга: ван Фроом, Де Флигер, Биллем ван де Велде и сколько еще можно назвать других! Бесспорно, это всегда нарочито составленные композиции, но сколько прекрасного искусства туда вложено, с какими безграничными возможностями живописных эффектов и с какой любовью это изображено! — А наш адмирал9* запечатлен це только во многих прекрасных видах и ракурсах в живописи À гравюре, но не раз и в скульптуре. В большинстве исторических периодов военное сословие тесно связано с великолепием и роскошью монаршего двора. Также и в нашей стране все, что касалось социальной сферы военных, концентрировалось вокруг двора статхаудера в Гааге. Он еще многие годы будет оставаться куда менее блестящим в сравнении с дворами других стран. Всем нам известно, в каких чрезвычайно скромных, чуть ли не в стесненных обстоятельствах жил принц Биллем Оранский. Даже во времена принца Маурица двор в весьма малой степени отличался роскошью и богатством. Только после смерти Фредерика Хендрика, когда его вдова решила выстроить королевскую виллу Хёйс тен Бос, которую отделывали ученики Рубенса, явно проявилось намерение создать несомненно княжескую обстановку, хотя это, впрочем, не в последнюю очередь объяснялось женитьбой юного принца, который должен был получить отцовский титул по праву наследования и стать супругом английской принцессы10*. Здесь, казалось, мог расцвести новый центр придворной культуры в стиле барокко. Н о если вглядеться попристальнее, то А^Я ЭТОГО, однако, отсутствовали почти все предпосылки. Культурная жизнь Республики сосредоточивалась не вокруг двора статхаудера; и к середине века уж во всяком случае меньше, чем когда-либо, — при том что Амстердам распространяется вширь, канал за каналом, и заказывает АЛЯ

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА II

53

себя новую ратушу. К тому же свержение Карла I лишило родственную связь с английским королевским домом и ее практической и политической ценности, и ее прежнего блеска. Дом Оранских, также и при Фредерике Хендрике, не блистал королевскими манерами; его ближайшее придворное окружение продолжало вести такую же скромную жизнь; самая выдающаяся личность здесь, Константейн Хёйгенс, вовсе не был придворным. Непосредственное окружение принца оставалось в стороне от полнокровного и широкого раскрытия национальной культуры. Отчуждение между статхаудером и городской аристократией, в особенности аристократией Амстердама, которое при Фредерике Хендрике все увеличивалось, означало нечто большее, чем просто расхождение политических взглядов или партий. Фредерик Хендрик в последние годы своего правления вступил на путь, который его все больше и больше отдалял от сути нашей народной жизни, — на путь династической монаршей политики, когда благополучие страны, или, по крайней мере, ее благосостояние, стояли далеко не на первом месте. Ни он, ни его сын — это может звучать несколько жестко при неоценимых заслугах Фредерика Хендрика в обеспечении военной безопасности государства — не понимали свою страну. Если, таким образом, княжеский двор не был центром притяжения АЛЯ социальной и интеллектуальной жизни, то еще меньше входила она в жизненную сферу высшей знати, ибо таковая фактически отсутствовала. Существовали замки, не отличавшиеся какой-то особенной роскошью или же всего лишь приспособленные для жилья, но мы не видим дворцов, и жизнь в замках ни в общественном, ни в интеллектуальном отношении не была особо стимулирующей или плодотворной в духовном смысле. Местом очагов культуры были дома купцов в городах и их загородные дома, которые, хотя и представляли собой часто рыцарские поместья, защищенные рвами и воротами, однако утратили почти все феодальные черты и являли собой образчики приятной сельской жизни, с дроздами и соловьями, воспетыми Вонделом.

54

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Вероятно, жестокие забавы ловли певчих птиц превышали чистую любовь к природе, но и последняя также заявляла о себе во весь голос. В Амстердам более чем куда бы то ни было наезжали из других мест и проводили там не день или конец недели, а целый сезон, все те изящные господа, вовсе не обязательно наделенные знатными титулами или великолепием, которых, открыв своего Вондела, мы увидим фигурирующими в качестве его заказчиков и благодетелей. Нам порою кажется, что даже их именам присуще нечто оттого несравненного искрящегося оптимизма, который был свойствен великому Вонделу в более высокой степени, чем комулибо другому из поколения тех, кто жизнерадостно и уверенно выступал в качестве духовных светочей своего времени. Амстердам к 1648 г. насчитывал до 150 тысяч жителей и относился таким образом к крупнейшим городам Европы. Трижды за последние полвека он увеличивал свою территорию благодаря прекрасно рассчитанным шедеврам градостроительства — концентрическим каналам, грахтам, и трижды они обстраивались окаймлявшими их с обеих сторон рядами величавых домов, богатых и при этом простых, которые как целое, рассматриваемое не только с социально-экономической точки зрения, но и как чисто архитектурное явление, своими достоинствами превосходили Версаль. И если атмосферу этого времени можно почувствовать еще сегодня, то именно у амстердамских грахтов в весеннее воскресное утро или в поздних сумерках летнего вечера. Но наше нидерландское сердце откликается не только на величественный образ города, увенчанного императорскою коро11 ной *, но и на образ всех других городов, жизненных артерий которых Амстердам не перерезал никогда; городов, которые никогда не унижались до того, чтобы быть уменьшенными копиями его собственного величия; всех этих цветущих городов, вплоть до Хоорна и Энкхёйзена, — каждый со своим лицом и со своей атмосферой. Не слишком веселое занятие стараться определить, какой именно из нидерландских городов дольше других сохра-

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ

В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА II

55

нял очарование, восходящее к его облику в XVII в. Лет пятьдесят-шестьдесят тому назад все они еще были таковы. Но трамвайные линии, бетон, асфальт, автомобили изуродовали их, а с исчезновением парусных тьялков12* и плавание утратило свой былой ореол. Не следует отмахиваться от элегических вздохов об утрате городских и природных красот как от ретроградного старческого брюзжания. Молодые поколения не знают, да и не могут знать, как прекрасно было то, чего они уже никогда не увидят и что еще успели увидеть и оценить люди более старшего возраста. Счастливое распределение торговли и благосостояния позволило большому количеству независимых центров, в том числе также и городам, которые далеко отстояли от Амстердама, — Хаарлему, Роттердаму, Лейдену, Дордрехту, Делфту, Утрехту, Мидделбюргу, — каждому на свой лад, стать очагами культуры. Ничто не свидетельствует об этом так ясно, как то, что каждый из этих городов создал свою школу живописи. В сохранение различий в культуре и искусстве немалый вклад внесло, без сомнения, сознательное политическое соперничество. Как имеющие голос в Генеральных Штатах, и тем самым обладающие долей суверенитета, все они, за исключением самых маленьких, стояли на одном уровне с их могучим собратом, Амстердамом. Никто не чувствовал себя столь незначительным, чтобы не поместить на своем гербе монограмму SPQR13* в тех или иных вариантах или не прославлять в стихах своих бургомистров и эшевенов, словно сенаторов. Во всех этих городах существовали те же латинские школы; все они были причастны гуманистической учености и гуманистическим вкусам, которые, так сказать, духовно возвышали города и превращали их в плодородную почву ААЯ культуры своего времени, тогда как расцвет торговли и производства сделал возможным, чтобы на этой почве буйно расцвели духовные всходы. Структура бюргерского общества, которое в городах было носителем и строителем национальной культуры, в общих чер-

56

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

тах достаточно известна. Муниципальное управление, хотя и сохраняло некоторые признаки старых демократических форм, было олигархическим. Присяжный совет в Гронингене, члены Совета восьми в Дордрехте, и прочие в том же роде, были по большей части все еще почитаемыми древностями без реальной власти. Круг семей, из которых выходили властители и законодатели: магистраты, советники, эшевены, бургомистры — устанавливался, как правило, только обычаем и поэтому никогда не был ни официально, ни совершенно закрытым. К 1600 г. этот круг едва ли мог быть назван аристократией, но лишь правящим классом. Он не был резко отграничен от наиболее состоятельных бюргеров и даже от лавочников. Богатство или расчетливый брак не раз давали доступ туда чужеродным элементам. В начале XVII столетия эти семейства магистратов в большинстве случаев занимались к тому же и торговлей. В Амстердаме они жили еще на улицах Нес или Низел14*, в домах со ступенчатыми фронтонами, глубокими подвалами и просторными чердаками для хранения товаров. Между тем они уже тогда начинают приобретать поместья и стремиться к рыцарским орденам15* Франции, Англии, Дании или Германской империи. Их дети изучают право в Лейдене и совершают затем grandtour по Франции и Италии. Деловая жизнь на верфях, в гаванях, в конторах и на бирже держит этих патрициев в постоянном контакте с горожанами и ремесленниками. Они сами еще достаточно бюргеры, чтобы уважать старые добродетели простоты и бережливости. В буквальном смысле слова время больших зодчих еще не пришло, но там, где впоследствии прокладываются каналы, каждый старается построить солидный особняк — в новом стиле, привитом к чужеродным корням. Каждый заказывает или собирает живопись, все так или иначе покровительствуют поэзии, Церкви или образованию. Высший городской слой постепенно формируется в настоящую бюргерскую аристократию, которая представляет собой сильную, здоровую и прежде всего очень равномерно распределенную группу потребителей культуры.

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА II

57

Отечественные историки давно уже обрели привычку чересчур строго осуждать оплошности правящего сословия. Правительство их, говорят, было коррумпировано, работало медленно и думало только о выгодах А^Я своего класса. При этом легко забывают о том, что XVII столетие не могло выбирать между монархией и аристократией с одной стороны и идеальной демократией с другой, но лишь между монархией и аристократией16*, и что обе эти системы сполна были отягощены недостатками, присущими человеческой природе вообще. Можно с уверенностью утверждать, хотя в нескольких словах этого и не докажешь, что как подкуп, так и неповоротливость и медлительность были гораздо большим злом в других странах, чем здесь, где в определенном смысле все повсюду совали свой нос. Власть аристократии принимала здесь умеренные формы; непросто указать в истории другой пример аристократии, которая управляла бы своей страной так долго, применяя столь мало насилия и вообще со столь благотворным старанием. Мы только что говорили о правящем сословии Нидерландов как о потребителях культуры. А как обстояло дело с ее производителями? — Мы могли бы осмелиться выдвинуть общее правило: культура тем здоровее, чем полнее совпадают круги духовного творчества и потребления, при условии что весь процесс производства и потребления не протекает внутри узкого круга замкнутой элиты. Само собой разумеется, что круг творцов произведений искусства не совпадает с кругом интеллектуалов. Слишком сужая понятие, мы исключили бы из него не только все то, что является крестьянским искусством и находится в народном употреблении, но отбросили бы и нашу высочайшую славу, ибо художники лишь в ограниченной степени принадлежали к образованному кругу. Если мы определяем понятие культура столь широко, как оно того заслуживает, тогда в процессе творчества принимает участие даже неграмотная масса. В особенности следовало бы добавить крестьян, с их резьбой по дереву, примитивной живописью

58

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

и декоративным искусством. При внимательном рассмотрении никак нельзя быть уверенным, что подобные предметы в немалой степени не выходили из рук мелких горожан, рыбаков или матросов. Если мы хотим назвать группу, которая ни продуктивно, ни потребительски не была вовлечена в культурный процесс, то это земельная аристократия восточных провинций, жившая в своих отдаленных замках примитивными сельскими интересами. Во всем народе, от высших до низших слоев, постепенно заметно вымирала средневековая народная культура песни и танца, игр, поговорок. Духовная диета подавляющей части народа все сильнее ограничивалась почти исключительно проповедью. Было бы слишком поспешным решением считать виновным в иссушении народной культуры кальвинизм. В первую очередь потому, что на иссушение и усреднение стиля жизни в угоду благочестию помимо кальвинизма без сомнения ревностно влиял дух баптизма17*, во вторую очередь потому, что еще вопрос, сохранялась ли в местах, остававшихся католическими, подлинно народная культура в большей степени, чем в других местах. Как бы то ни было, поле, на котором произрастала национальная культура нашего XVII в., находилось в городском обществе. Внутри этого круга производство духовной продукции явно незначительно было связано с сословием или богатством. В грандиозном деле создания новых художественных форм и выражения нового духа патриции и представители образованных профессий — правоведы, врачи, духовные лица — работали рука об руку, почти в братском сотрудничестве. Даже глубокая пропасть между протестантами и католиками не исключала такого сотрудничества в личном общении, как о том свидетельствует дружба между до18 черьми Румера Фиссера и кружком, близким к Хоофту *. Образованные или необразованные вовсе не противопоставлялись культурным или некультурным. Вне ученых профессий в этом культурном процессе активно участвовал еще широкий слой причастного к торговле и ремеслам среднего класса. Этот про-

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА II

59

цесс проходил здесь, как и повсюду, не в последнюю очередь в определенных социальных игровых формах. Здесь были по преимуществу две формы ассоциаций, ведущих свое происхождение из позднего Средневековья, создававшие рамки А^Я культурных занятии: а именно стрелковые гильдии ' и палаты риторики. XVII столетие в ряде стран было плодотворным периодом возникновения новых форм духовного общения. В Италии начиная с Ренессанса возникало множество академий — литературных и ученых обществ, с вычурными названиями, из которых Crusca [Отруби] и Lincei [Рыси] были еще не самыми странными20*. Во Франции возникает литературный салон, в Англии — кофейня и в дополнение к ней — костяк английской общественной жизни, клуб. В Голландии, однако, люди оставались консервативными и, несмотря на Академию Костера21* 1617 года, продолжали держаться в основном двух старых форм социального общения: стрелковых гильдий и палат риторики. Именно это стойкое нежелание выбрасывать уже сносившиеся башмаки отвечало за сохранение социальных контактов между возникавшим патрициатом и состоятельной буржуазией, при том что их политические и экономические интересы расходились все больше и больше. Сохранялось некое единообразие культуры, которое сказывалось и в материальной сфере и препятствовало слишком резким классовым расхождениям. Мелкие лавочники и крупные торговцы могли встречаться в тирах (Doelen) и в палатах риторики, и там они получали литературное образование. Интеллектуальная жизнь в очень незначительной степени носила аристократические черты, которые городские правящие круги старались придать общественной жизни и манерам своим и своих близких. Культура патрициев также носила буржуазный характер. Для подобного получения своего рода социального сплава было огромным преимуществом то, что альфа и омега всех культурных устремлений состояла в усердном обращении к классическому образованию. Классическое образование, если оно было, не знало даже незначительных сословных различий между высокопо-

60

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

ставленными, знатными и достойными. Оно усвоило благородство манер из римской и греческой традиции и позволяло следовать им в равной мере как простому человеку, так и знатному господину. Что касалось поэзии, то между собой все здесь были греки и римляне. Все это сохранялось даже после того, как начиная с первых десятилетий XVII в. поэтическое искусство освободилось от устаревшей и надуманной формы палат риторики. Мёйденский кружок22* дает выдающийся пример свободной литературной ассоциации более современного типа, которая в замке дроста, вельможи всего лишь во втором поколении, свободно принимала выходцев из буржуазии. Как легко преувеличивают социальные различия в нашем XVII веке! Но тот, кто углубится в литературу, изобразительное искусство или иные повседневные проявления общественной жизни — вне строго официальных, — всякий раз будет получать впечатление, что, несмотря на пышные демонстрации сословных и социальных различий, люди были общительны и приветливо относились друг к другу. Слово gezellig [приятный, общительный] недаром стало одним из самых употребительных в нашей разговорной речи. Насколько малыми были различия социальные, личные и интеллектуальные между такими людьми, как Вондел, Бредеро, Хоофт, Кате и Хёйгенс, при том что двое были сыновьями торговцев, мы бы сказали — представителями среднего класса, — а трое принадлежали к богатой городской знати! Личность Хёйгенса особенно характерна как пример небольшой дистанции и преимущественно буржуазного тона среди голландской элиты. Истинный мастер в искусстве жизни, одновременно остроумный и серьезный, игривый и строгий, великий наш Константейн, был секретарем двух принцев Оранских; он был дипломатом, многоязычным человеком мира, высокоодаренным знатоком классического и современного искусства, тонким музыкантом, глубоко религиозным человеком — все вместе и еще немало сверх этого. В своем литературном творчестве, однако, он

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА II

61

остается подлинным голландским бюргером, подлинно национальным, несмотря на все его языковые познания, и при всем своем аристократизме и высоком положении — сполна черпавшим из сокровищницы народного искусства. В своих сатирах и эпиграммах, вHofwyck [Хофвейке], также как в Trijntije Cornells [Грейнгпье Корнелис]23\ он все время помещает нас среди народа, и к тому же среди самых низких слоев. Все свое жизненное поведение и вдохновение, тягу к простому и при том остроумному, зачастую чересчур замысловатому описанию, которое, однако, всегда преисполнено чувства, с его задушевным морализированием и его грубоватым юмором, — он черпает непосредственно из народной души в гораздо большей степени, чем можно было бы ожидать от патриция, каким он являлся. Его глубокая любовь к природе и к жизни его страны (к окружающей природе, не романтической), любовь, которая искала выражения не в пасторали и не в идиллии, но изливалась свободно и легко из его сердца, более чем компенсирует раздражающие нас в Хёйгенсе избыток интеллектуализма и злоупотребление вычурностью. Поистине, тот, кто хочет понять наш XVII век, должен рядом с Вонделом, который воплотил стиль, блеск и взлет этой эпохи, всегда иметь под рукою и Хёйгенса. Поэзия Хёйгенса, как и Вондела, изобилует классическим и библейским декором, но именно потому, что он не столь систематически перемещает нас в сферу высоких образов, он больше, чем Вондел, показывает нам истинные, повседневные Нидерланды, которые изображали художники и графики. Хорошо известно, что наш XVII век довольно сдержанно оценивал собственное искусство живописи, и там, где это делалось, оценки были, как нам кажется, не слишком точными и даже неверными. Общественной значимостью поэты наделялись в гораздо большей степени, чем художники. Контраст между социальным статусом живописи и литературы еще раз ясно показал нам несколько лет назад Герард Бром 2 . Если даже и Хоофт, и Хёйгенс, при всем их духовном потенциале, оставались в границах чисто

62

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

буржуазных воззрений, то художники ни в общественном смысле, ни как люди искусства никогда не покидали сферу буржуазной жизни. Как правило, они происходили из мелкой буржуазии, и их общественное положение не слишком выходило за пределы их класса. Они не были знатными господами, как Рубенс, ван Дейк или Веласкес. Им придавали настолько мало значения, что они легко могли быть полностью или наполовину забыты, как Ян Вермеер Делфтский или Херкюлес Сегерс. Учеными людьми они не были, и наши знатные правители писали о них, когда это вообще имело место, с некоей снисходительной доброжелательностью. Лишь Рембрандт на какое-то время возвысился до уважительного внимания к себе своим полуотшельническим, полубогемным существованием, но и он не достиг этим прочного положения и окончил свою жизнь в гордой нужде, как о том свидетельствуют его последние автопортреты. Мораль, однако, вытекающая из общественного невнимания к нашему искусству живописи, следующая. Если бы путь, открывающийся перед художником, вел его из мастерской, где он учился, через годы обучения в Италии, к определенному положению в обществе среди купцов, пасторов и правящего сословия, быть может, самое выдающееся и своеобразное в нидерландском искусстве так никогда бы и не возникло. Тот факт, что в нашем искусстве XVII в. столь непропорционально преобладали живопись и графика, не может быть объяснен, если вообще он может быть объяснен, влиянием какого-либо одного явного фактора. Важную роль в этих обстоятельствах, без сомнения, играли особые соразмерности, в которых развивалась национальная культура. Почти все величины были малы, скромны, средни: размеры всего региона, расстояния между частями страны и городами, различия между сословиями. К этим скромным различиям добавлялась высокая степень всеобщего благосостояния и жизненная необходимость в культуре и интеллектуальной деятельности. Для тех, кто искал этого не в работе мысли, а в работе руками, наиболее подходило украшение плоских по-

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА II

63

верхностей, то есть живопись или графика. У нас не было большого простора А^Я создания величественной архитектуры или скульптуры — не столько из-за отсутствия камня, недостаточно крепкой почвы или слишком малых поместий, сколько из-за отсутствия достаточно крупных общественных или частных заказчиков и меценатов. Для создания дворцов и грандиозных скульптур нужны князья, кардиналы, могущественная аристократия, но их-то как раз здесь и не было. Эти же самые обстоятельства создавали, однако, благотворную почву ААЯ живописи и графики. И понятно — /^^я искусства живописи, как оно развивалась со времен Ренессанса: не А^Я алтарных изображений и фресок (последние не могли здесь получить распространения из-за климата), но для отдельных картин ААя украшения ратуш, небогатых домов и даже квартир. Живопись с такой функцией в обществе требует, помимо любви к внешнему облику вещей и профессионального умения, всего лишь наличия большого числа любителей искусства, что и определяет спрос. Обе эти вещи: широко распространенный достаток и постоянный широкий спрос на живопись — наличествовали в Нидерландах, и именно в Голландии, как ни в какой другой стране. Заказчиков можно было найти безусловно не только среди очень богатых и знатных. Одного взгляда на сюжеты портретного искусства достаточно ААЯ ТОГО, чтобы убедиться в этом. Рембрандт и Франс Хале писали портреты не только бургомистров и знати, но также и учителей чистописания, проповедников, кораблестроителей, врачей-евреев, гравёров и ювелиров. Из записок Фрёйна3 известно, что иностранцев, бывавших в нашей стране, поражало повсеместное распространение живописи. Прекрасные картины продавались в лавках на ярмарке в Роттердаме, встретить их можно было даже в жилищах крестьян. В домах было множество картин. Не найдется сапожника, говорит один английский путешественник, у которого не было бы какой-либо картины или гравюры. Другой путешественник полагает, что люди приобретают живопись в качестве капиталовложения; вовсе не ред-

64

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

кость, говорит он, когда крестьянин тратит на это пару тысяч фунтов. Однако при наличии общедоступных возможностей ^ля гораздо более надежных капиталовложений это выглядит явной натяжкой. В Амстердаме в 1696 г. произошли волнения среди похоронщиков, и было разграблено несколько зданий. После того как подсчитали убытки, многие порицали тот факт, что среднего качества фамильные вещи, принадлежавшие бургомистру Бореелу, были оценены выше изысканного собрания произведений искусства капитана Спаароога, обычного морского офицера. Можно считать в некотором смысле печальным явлением то, что в наше время, когда публику гораздо более привлекает любование искусством, нежели знание, исторические полотна, к какому бы времени они ни относились, гораздо больше ценятся как произведения изобразительного искусства, чем как источник исторических сведений. И даже литература лишь для немногих занимает наряду с изобразительным искусством соразмерное место, а со знаниями в области политических и общественных наук дело обстоит, как правило, весьма прискорбно. Мы все в этом отношении делаем недостаточно, и помочь ничем здесь не можем: наш дух неудержимо подпадает под власть зримой красоты произведений искусства и незримой красоты поэзии. К искусству и литературе нам еще придется вернуться, теперь же рассмотрим поближе две другие стороны культуры: Церковь и религию, а также исследования и науку.

ш Жизнь христианской общины, будучи по своей природе не от мира сего, вследствие самой сути христианства неизменно должна стремиться по возможности стирать резкие грани между социальными группами. Мы уже говорили о том, что в нашей стра-

К У Л Ь Т У Р А Н И Д Е Р Л А Н Д О В В X V I I В Е К Е . Г Л А В А III

65

не эти грани сами по себе были менее резкими, чем почти во всех других странах. Однако ААЯ ЭТОЙ функции Церкви и здесь имелось достаточно места, и кальвинизм, получив господствующую власть, действовал и в этом направлении, не столько вследствие осознанного намерения, сколько в силу стечения обстоятельств. Противостояние между аристократией и буржуазией Церковь более или менее преодолевала. Пастор приходил в замок так же, как и в торговую лавку. Духовенство являло собой весомую и в то же время очень чуткую власть. По большей части его представители были выходцами из средней буржуазии. Природа Кальвинистской церкви была такова, что служители Слова Божия всегда оставались в большей степени проповедниками, нежели пастырями. И поскольку их делом в первую очередь было проповедовать веру, а задачей — прежде всего обращаться с речью, увещевать и убеждать, интеллектуальной задачей, следовательно, — придавать форму мыслям и высказываниям, то их должность сама по себе заставляла их выносить суждения и поэтому весьма часто осуждать многое, относившееся и к властям, и к обществу. Таким образом служители господствующей Церкви открыто высказывали взгляды, которые еще нельзя было в полном смысле слова назвать общественным мнением, но которые тем не менее обладали достаточным духовным авторитетом и означали нечто большее, чем просто одно из мнений. Взгляды духовенства имели неизбежно демократическую окраску. Вышедшие из народа, пасторы возвещали Слово Божие голосом народа. Этот голос никоим образом не звучал революционно. Аристократическую систему как таковую это никак не затрагивало, однако определенное предостережение чересчур уж самодовольному правлению с мягких высот бургомистерских подушек там все же порой ясно звучало. Из Церкви в ратушу то и дело проникали отголоски неаристократического народного сознания. Хотя Церковь не имела голоса ни в городском магистрате, ни в Генеральных Штатах, и магистрат время от времени призывал ее к порядку: эй, господа проповедники, это наше дело! — власти прекрасно созна-

66

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

вали, что они всерьез должны считаться с мнениями и настроениями, которые высказывались Церковью. Отношения между Церковью, буржуазией и аристократией опять-таки соответствовали прочим отношениям в стране: между группами и классами не было резких граней. Антиаристократическая направленность церковной жизни в конце концов не наталкивалась на сильное сопротивление патрициата, который своими знаниями и культурой был обязан пастору гораздо в большей степени, чем латинской школе, и который по своему духу и манерам оставался прочно укорененным в протестантизме. Исполненная достоинства простота накладывала отпечаток на образ жизни даже высоких сановников, строгий стиль и распорядок жизни поддерживался постоянным соприкосновением с Церковью, от воскресенья к воскресенью, и всем тем, что эта жизнь давала и личности, и семье. Церковь, со своей стороны, после того как однажды выиграла битву за веру, не оказывала решительного сопротивления внешнему великолепию вельможных правителей; она скорее тешилась тем, что позволяла помещать в церквах гербы, памятные надписи и эпитафии знатных лиц. Иностранец, желающий получить сведения о нашей истории, чаще всего исходит из мнения, что Республика Соединенных провинций была, бесспорно, кальвинистским государством и кальвинистской страной. Мы, нидерландцы, разбираемся в этом лучше. В государстве превалировала Нидерландская реформатская церковь, нидерландская ветвь кальвинизма, в той догматической форме, которая была установлена дордрехтским Синодом. Но отсюда не следует, что страна, народ и его культура вообще несли на себе печать кальвинизма. Реформатство не было государственной религией, как, например, англиканство в Англии1*. Это было господствовавшее вероисповедание в государстве, находившееся под его покровительством и даже имевшее своего рода общественную монополию. Да, если хотите, Церковь государства, но не государственная Церковь в полном смысле этого

К У Л Ь Т У Р А Н И Д Е Р Л А Н Д О В В X V I I В Е К Е . Г Л А В А III

67

слова. В политических институциях Республики ее место не было зафиксировано. Ее монополия в отношении чиновников и должностей была делом практики государственной жизни, если и не признанным, то молчаливо принимаемым всеми, хотя, с другой стороны, требование о том, что допускается только именно ее вероисповедание, не было установлено даже теоретически. Все мы хорошо знаем, что значительное преобладание кальвинистов в населении Республики стало результатом длительного исторического процесса. В первые годы Восстания существовали сильные, решительные кальвинистские меньшинства, которые стали играть ведущую роль в городах Голландии, Зеландии и Утрехта. Начали ли они сопротивляться испанцам, потому что руководствовались кальвинистской доктриной, или же они стали последователями Кальвина потому, что не захотели терпеть притеснения? Как бы то ни было, именно они принадлежали к тем, кто пренебрег опасностью, кто сохранил присутствие духа, склонил народ к упорству, и именно им обязаны голландцы победой — не в меньшей степени победой духа, чем победой оружия. Но до какой степени это было так, и начиная с какого периода можем мы говорить о победе? Здесь поток воспоминаний уносит нас в самую сердцевину нашей истории: трудную, неутомимую дипломатию принца Виллема, его непоколебимое противостояние всей этой безвыходности и отсутствию средств, вплоть до самой смерти; почти непереносимые промахи, такие как неудача Гентского Умиротворения и попытки герцога Анжуйского, потеря Антверпена, развитие Унии и дурное правление графа Лестера2*. Победа? — Так можно было бы описывать события Восстания не раньше, чем с решительного поворота 1594-1600 гг. Когда таким образом Республика, свободная — пусть и не по названию3*, и защищенная — пока ей не изменяло счастье, шла навстречу своему неслыханному процветанию, конфессиональные отношения там были все еще довольно неравноправны. О систематическом внедрении кальвинизма, собственно, речь вовсе не шла. Он завоевывал большинство, по мере того как про-

68

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

винции завоевывали свободу. И только лишь в Дренте, где старая Церковь практически не сопротивлялась и почти не подавала признаков жизни, реформатская вера вводилась более или менее систематически. Во всех остальных провинциях отношения между Церквами устоялись довольно рано, и только в самой Реформатской церкви противостояние более умеренных и более непреклонных все более угрожающе приближалось к разрыву. Дух Эразма пустил слишком глубокие корни и проник в слишком широкие слои4*, чтобы учение Кальвина могло легко одержать здесь победу. Вплоть до 1600 г. в вопросах веры было немало серьезных людей, особенно в образованных кругах, которые в глубине своего сердца еще не могли сделать выбор между старой и новой Церковью. Повсюду — ив городах, и в сельской местности — незначительное число знати оставалось католическим, даже вплоть до преимущественно реформатской Зеландии. Примечательным свидетельством незначительной ревностности к обращению в реформатов является то, что именно вокруг горячих точек борьбы за свободу, вокруг Алкмаара и Лейдена, деревни преимущественно оставались католическими. Но и земельная аристократия восточных провинций оставалась в значительной части верна старой вере. Когда сразу же друг за другом СтаатсФландрия и почти весь современный Северный Брабант, а так5 же Маастрихт и Овермаас, присоединились к Республике * и численность католического населения по меньшей мере возросла вдвое, это увеличение не привело к соответственно увеличившемуся влиянию на государство, ибо жители генералитетских земель были лишены всякого права голоса в политической сфере и не играли сколько-нибудь значительной роли ни в хозяйственной, ни в духовной жизни Семи провинций. Государство и народ оставались протестантскими, но не исключительно кальвинистскими, ибо с самого начала Реформатская церковь делила протестантские области с немногочисленными лютеранами и весьма многочисленными баптистами, а вскоре также и с ремонстрантами. По сию пору существующим свидетельством того, что люте-

К У Л Ь Т У Р А Н И Д Е Р Л А Н Д О В В XVII В Е К Е . Г Л А В А I I I

69

ранство здесь все-таки было заметным фактором, является круглое здание лютеранской церкви на Сингеле в Амстердаме, очень странный пример протестантской церковной архитектуры, к которой мы еще вернемся позднее. Вопрос о значении ремонстрантства ^ля нашей культуры тесно переплетается с историей нашего государства. Достаточно напомнить, что в ремонстрантской доктрине старый эразмовский дух и спиритуализм времен Коорнхерта6* нашли свое прочное обоснование. Нельзя не отметить, хотя и трудно определить, место баптизма в нидерландской культуре. Меннониты были старейшей протестантской группой, явно признанной в качестве особой группы народа, хотя не имели ни вероучения, ни четко очерченной организации. Еще во времена преследования власть распознавала их без труда; все XVI столетие выискивало везде и всюду малейшие следы страшного и отвратительного анабаптизма. Они поставляли материал А^Я костров — простые, незаметные граждане или крестьяне, такие, как Дирк Виллемсзоон ван Асперен7*, подлинный мученик, который спас своего преследователя, провалившегося под лед, и тем не менее был им арестован, ибо пристав угрожающе стоял поблизости, так что вскоре уже можно было видеть Дирка Виллемсзоона, корчившегося в огне, который не охватывал его целиком из-за того, что порывами ветра пламя то и дело относило в сторону, и «визжавшего как поросенок». — Как случилось, что пламень ревностной веры, взметнувшийся в эксцессах Амстердама и Мюнстера, здесь так быстро смягчился до того широкого, тихого благочестия, скорее трезвого, чем мечтательного, которое в северных провинциях, в Хаарлеме и Амстердаме, из многих меннонитов сделало граждан, самых спокойных из всех? Предоставив свободу их религиозным сомнениям, их освободили от присяги, занятия служебных должностей и обязанности брать в руки оружие; главная Церковь смотрела на них несколько косо; над ними слегка потешались из-за ультрапуританизма их платья и их обычаев, как, например, в клухте оЯнеКла-

70

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

асзоне%* [fanKlaeszoon], и благосклонно позволяли им пользоваться плодами их усердия в их «меннонитских домах» с узкими фасадами и прелестными садиками. Для государства они с самого начала были неким счастливым народом, не имевшим истории, при том что между собой они умели ссориться так же хорошо, как и все прочие. Евреи в Республике и в нидерландской культуре являют собой совершенно особую главу мировой истории. В Голландии повторилось то, что однажды возникло и затем подверглось уничтожению в Испании и Португалии9*: еврейская община, вначале дружественно терпимая и даже уважаемая часть населения; португальская синагога в Амстердаме; среда, в которой Рембрандт находил вдохновение, сюжеты и друзей, и из которой вышел Спиноза. Конечно, многие евреи, устремившиеся в Голландию из Германии и частью осевшие в восточных провинциях, частью поселившиеся в Амстердаме, ни в культуре, ни в благосостоянии, ни в положении не отвечали уровню своих португальских соплеменников. И народ, и власти считали их лживыми и зачастую преступными; они терпели поношения, с незапамятных времен выпадавшие на долю Израиля, но в достаточно умеренной степени. Их не преследовали и никогда не изолировали от остального народа. Кальвинистский характер основной группы населения молодой Республики, как известно, заметно усилился притоком эмигрантов из областей, в которых испанская власть вновь укрепилась и где всякие следы ереси были выкорчеваны. С 1567 г., но прежде всего с падением Антверпена в 1585 г., люди прибывали сюда из Фландрии, Брабанта, Хенегау и Артуа, часть из них говорила по-французски, часть — по-фламандски. Естественно, что вовсе не самые слабые предпочитали изгнание в отдаленные и совсем не безопасные области — ибо именно таковыми должны были казаться им Голландия, Зеландия, Утрехт — собственной земле, находившейся под пятой Испании и Рима. Не будучи в

К У Л Ь Т У Р А Н И Д Е Р Л А Н Д О В В XVII В Е К Е . Г Л А В А III

71

новой стране стеснены многочисленными традиционными связями, которые у себя дома делают человека консервативным, они по самой своей природе образовывали здесь радикальный элемент политической жизни, как это чувствовалось во времена графа Лестера. Им нужно было завоевать все и не потерять ничего. И они многое завоевали, в первую очередь богатство, занимаясь торговлей. Как уже однажды преследуемые, они были жестки в вопросах веры, до дерзости предприимчивы в деловой сфере и вскоре после 1600 г. стали оказывать определенную поддержку контрремонстрантам. Здесь нет необходимости подробно описывать церковные споры и политические конфликты периода Умиротворения. Мы ограничимся лишь тем, что в рамках короткого очерка, который мы здесь предприняли, вкратце обозначим их соответствующее значение А^Я культуры. С этой точки зрения, как нам кажется, победу 1618 г. вряд ли можно назвать победой. Ибо сколь бы ортодоксальным и церковно организованным ни стало реформатское большинство со времени кризиса, все же нельзя сказать, что жизнь и культура Нидерландов в XVII столетии, рассматриваемые в целом, с тех пор несли на себе печать Дордрехта. И ведь как скоро ремонстранты были реабилитированы! В том же году, в котором Хюго де Гроот так и не сумел добиться права на возвращение из изгнания, Амстердам открыл свой Athenaeum Illustre [Блистательный Атенеум] речью Mercator sapiens [Разумный купец] Барлеуса, человека, которому 1618 г. стоил его должностей в Лейденском университете; он был другом и Хоофта, и Хёйгенса, и во многих отношениях одним из самых ярких представителей культуры, которую мы здесь описываем10*. Поскольку вскоре после 1618 г. кальвинизм главенствовал и уже не нуждался в воинственности, он неизбежно перестал быть той живой движущей силой, которой был прежде. Дух Вутиуса11* еще мог царить в Утрехте, что возвысило старую городскую Ла-

72

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

тинскую школу до ранга университета, но не в Голландии. А вскоре философия Декарта вызвала к жизни силы, которые, хотя и не вырвали с корнем уже сформулированную кальвинистскую доктрину, все же, в форме мнений Кокцеюса12*, подорвали ее. Тон жизни, как он заявляет о себе в искусстве и науке, обычаях и привычках, склонностях и удовольствиях, делах и политике, в XVII столетии никогда не был полностью пуританским. Здесь явное различие с другой страной, в которой бесспорно господствовал кальвинизм, — с Шотландией. Шотландские пресвитериане были гораздо более церковны, чем нидерландцы. Вопреки всем прихотям протестантского ригоризма, в основном тоне нидерландской жизни в большей степени звучал отголосок Эразма, нежели реформатора из Женевы13*. Сочетание благочестия со стремлением к знанию и образованию, что А^Я великого Роттердамца было главным, здесь уже пустило корни еще до того как Кальвин возвестил свое гранитное кредо в год смерти Эразма. Гуманизм4 14*, в его специфической северной форме, которая заметно отклонялась как от итальянской, так и от французской или немецкой, всегда оставался здесь питательной почвой культуры. О политическом аспекте кризиса во времена Перемирия15* достаточно будет сказать лишь несколько слов. Как только в 1609 г. безопасность государства на ближайшие двенадцать лет была обеспечена и оружие должно было быть отложено в сторону, беспрепятственное развитие системы, которую воплощала партия Олденбарневелта16*, несомненно стало опасным. Строгий суверенитет провинций, непререкаемое господство городского патрициата, открытость более свободным и широким взглядам Арминия и идеям несравненного Гроция, — все это, казалось, грозило упадком Церкви, как ни хотели бы удерживать ее на прежнем уровне Гомар и его приверженцы. На заднем плане, в качестве молчаливых сторонников голландской партии, находились все те, кто склонялся к баптизму или спиритуализму. А что было бы, если бы вещам предоставили идти своим ходом, если бы дей-

К У Л Ь Т У Р А Н И Д Е Р Л А Н Д О В В X V I I В Е К Е . Г Л А В А III

73

ствовали в духе французского посланника Жаннена17* и в конфессиональном плане дали бы стране развиваться свободно? Тогда, без сомнения, католики оказались бы победителями. Определенная необходимость вмешиваться как в церковную, так и в политическую систему была совершенно очевидной /^АЯ противостоящей партии. Мы знаем, как это протекало: чисто политически инспирированный партийный выбор принца Маурица, с его точки зрения солдата; короткий, почти бескровный конфликт, изгнание ремонстрантских городских управлений, передача церковных дел национальному Синоду, с его заранее определенной позицией, и поругание победы партийной предвзятостью по отношению к противникам: все это вело к трагедии страны в Бинненхофе18*. Таким образом кальвинизм, очищенный от арминианской ереси, прочно занял церковные позиции в стране, не будучи, однако, государственной Церковью. Общественные должности предоставлялись отныне лишь тем, кто признавал формулы Дордрехта, но без того чтобы это было закреплено конституцией посредством принятия присяги или прохождения «теста». Здесь опять-таки видно стремление избежать чрезмерно строгих предписаний, что так типично для сути этого государства! Система, определявшая отношения с Церковью, не может быть названа ни полной религиозной свободой, ни принципиальной веротерпимостью. Наличествовала практика, которая — отчасти закрывая глаза или же вследствие подкупа — делала вполне сносной существование церковных общин, не примыкавших к официальной Церкви. Католическое богослужение формально находилось под запретом, но каждый знал, где находятся «подпольные церкви». Даже снятие с должностей тех, кто не являлся членом «истинно христианской Реформатской церкви», допускало исключения; в отдельных провинциях представители католической знати все еще вполне могли быть судьями, а на военной службе занимали даже высокие посты. Протестантских инакомыслящих — лютеран и баптистов, — вовсе не стремившихся к обще-

74

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

ственной службе, едва ли затрагивали эти ограничения, так же как и евреев. Таким образом, исходя из отношений, сложившихся к 1618 г., мы можем с некоторым правом назвать конфессиональное состояние страны перманентным status quo. В целом все оставалось таким, каким оно было. Центральная власть в критический момент оказалась в состоянии покончить с конфликтом одним определенным образом. Но в дальнейшем она никогда не была столь же крепкой, да и никогда всерьез не желала оказывать дальнейшее давление или ревностно обращать в новую веру. Во многих отношениях именно слабость центральной власти позволяла Республике сохранять такой тип церковных отношений, которые шли на пользу более слабым конфессиям. Как мы уже говорили, 1618 год можно было бы считать победой на церковном фронте, однако в политическом отношении это принесло лишь незначительные изменения, а с точки зрения культуры — не более чем компромисс между двумя образами жизни. Смена официальных лиц не изменила ни систему правления, ни культурный облик правящего класса. Этот слой общества хотя и стал теперь более строго относиться к церковным формальностям, не отказался ни от своих взглядов на свободу в государстве, ни от Эразмовых идеалов личности. Пуританским в англо-шотландском смысле он не стал. Нидерландская культура XVII столетия не порождает ни круглоголовых, ни кавалеров. Общее развитие протекало здесь иначе, чем в Англии, и на совсем иных основаниях. В Англии уже к 1600 г. резко противостоят друг другу две формы культуры. На одной стороне находился пуританский идеал строгой и трезвой жизни в совершенна библейском смысле и ветхозаветном духе, в мышлении, речи и поведении проникнутый словами Писания, независимо от того, принадлежал ли человек к государственной Церкви или был пресвитерианцем, кон19 грегационалистом или браунистом *. Этому противостоял тип культуры, в котором было слито вместе все то, что означало

К У Л Ь Т У Р А Н И Д Е Р Л А Н Д О В В XVII В Е К Е . ГЛАВА I I I

75

Англии Ренессанс и Гуманизм. Здесь существовал многочисленныи класс аристократии, от джентри до высшей знати, которая старалась применить на практике обновленные Ренессансом идеалы рыцарства и куртуазности и вела жизнь, полную приключений, где активная военная служба, смелые морские походы, охота и поэзия сменяли и дополняли друг друга. Выросшему в такой атмосфере не нужно было быть исключительно космополитом, придворным или острословом. Здесь отводилось место и ААЯ религии, и для серьезной жизни, свидетельство чему — самый ранний из кавалеров, Филип Сидни21*. Взгляды его, при том что он, разумеется, принадлежал к государственной Церкви, были чисто кальвинистскими. В этом отношении он является исключением. В большинстве своем представители этого жизненного типа видели в государственной Церкви вполне подходящую ААЯ НИХ форму религии как раз из-за связей, существовавших между англиканством22* и католицизмом. Аристократическая структура, сильная национальная традиция, ученая, консервативная теология — все это чудесным образом совпадало с тем духом Ренессанса и Гуманизма, который был свойствен английскому джентльмену. В Англии эти две формы культуры резко сталкиваются на протяжении полувека. Пуританство с исходом Гражданской войны, казалось, одержало победу, но, несмотря на все качества вождя, присущие Кромвелю, оно показало себя неспособным ни управлять страной, ни наложить длительный отпечаток на дух нации. Реставрация также означает вовсе не реакцию, не возврат к не отвечавшему духу времени типу кавалера. Она означает временный упадок нравов и одичание; бесстыдный атеизм поднимает голову в высших классах, и Карл II — это не тот человек, чтобы остановить поток беззакония, который прокладывает себе пути во всех направлениях23*. И все же крепкая, здоровая природа английского народа берет верх, и из соединения этих былых течений возникает современная Англия.

76

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Насколько же по-другому протекает недолгое противостояние в культурной сфере в Нидерландах! Ни социальные различия, ни культурный контраст между борющимися группами не принимали заметных размеров. Контрремонстрантов никак нельзя уподоблять пуританам. Еще в меньшей степени противостоящая партия походит на кавалеров. Существуют явные точки соприкосновения между ремонстрантами и англиканами. Не случайно английские пуритане переняли у голландцев наименование арминиан как бранное слово по отношению к своим врагам — Высокой церкви24*. Хюго де Гроот и Уильям Лоод ощущали себя братьями по духу. Но голландские патриции, даже если они имели наследственные поместья и иностранные рыцарские ордена, мало походили на английских аристократов; придворный и военный лоск у них отсутствовал. Противоречий здесь поэтому было гораздо меньше, спорные вопросы носили более ограниченный характер; конфликт длится недолго, и быстро достигнутое решение не потрясает основ государства. Машина правления спокойно двигалась дальше. Резкой реакции не последовало. Определенное слияние уже мало отличающихся друг от друга жизненного и духовного типов завершилось почти незаметно. Вполне можно сказать, что нидерландская культура XVII столетия в его второй и третьей четверти представляла собой более прогрессивную стадию в сравнении с теми же фазами в Англии. Противоречия, которые там все еще раздирали национальную жизнь и расшатывали стабильность культуры, здесь уже нашли до некоторой степени гармоничные решения. Но вернемся к вопросу, который в прошлом остался открытым: в какой степени кальвинизм придал силы расцвету нидерландской культуры? — Был ли он чем-то большим, чем соль и закваска религиозной жизни? — Был ли он также условием интеллектуального и социального раскрытия этой молодой нации? — Сформировал ли он дух Нидерландов, оплодотворил ли искусство? — При попытке дать серьезный ответ на все эти воп-

К У Л Ь Т У Р А Н И Д Е Р Л А Н Д О В В XVII В Е К Е . Г Л А В А I I I

77

росы тотчас же обнаружится, что в данном случае речь идет об абсолютно неизмеряемых величинах. Ясно одно: в образование и сохранение государства вера, религиозное рвение, отвага, стойкость кальвинизма внесли бесценный, огромный вклад. Кальвинизм закалял, укреплял дух, хотя порой и ожесточал, и побуждал деятельных личностей, таких, как Ян Питерсзоон Кун25*, совершать их плодотворные деяния. Кальвинизм был возложен в качестве обязательной формы религии на всех, кто состоял на службе у государства и был наделен его авторитетом. Значит ли это, что дух кальвинизма пронизывал нашу культуру во всех ее проявлениях? — Один из ответов дает история университетов и науки. В конце 1574 г., всего лишь через несколько месяцев после того как снятие осады Лейдена26* временно отвратило устрашающую опасность; когда еще никто не отваживался мечтать о независимом государстве, но разве что о достижении приемлемого компромисса с королем Испании; принц, в согласии со Штатами, основывает ААЯ Голландии и Зеландии Лейденский университет. Учредительные документы, от письма принца Штатам 28 декабря 1574 г. до свода привилегий и статутов, проникнуты любовью к свободе и национальному единству не менее, чем стремлением к «истинному познанию Господа». Университету надлежит быть «твердыней и стражем всей страны, а посему нерушимыми скрепами ее единства, и не только ее самой, но и иных всех провинций». С самого начала уделяется внимание не только «познанию божественного», но и «всевозможным честным и свободным искусствам и наукам» ; университет должен был послужить «истинной и надежной поддержкой и опорой свободы и доброго и законного правления в стране не только в делах религии, но также и в прочих, кои потребны будут для всеобщего горожан союза и благоденствия». Осознавал ли кто-либо глубочайшую суть университета так же хорошо, как принц Биллем Оранский? — Намерение создать питомник ревнителей истинной веры гораздо сильнее звучит при учреждении университетов, последовавших за Лейденским: во Франекере, Гронингене, Хардервейке и Утрехте.

78

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Сколь бы ни провозглашал каждый университет своей целью именно содействие распространению реформатской веры, вскоре они стали представлять собою нечто гораздо большее. Не то чтобы их положение питомников кальвинистского богословия поколебалось: как центры кальвинизма нидерландские университеты были бастионами веры А^Я тех стран, где укоренилось учение Кальвина. В этом качестве они притягивают потоки студентов из Германии, Шотландии, Англии, Польши и Венгрии. Хотя в самой Республике они сохраняли связь с господствующей Церковью, они ни в коем случае не представляли собой бесспорного оплота ортодоксии, как то, казалось бы, следовало из их собственных статутов. Из Лейдена ремонстранты должны были быть удалены только после 1610 г., а с 1650 г. все университеты становятся в той или иной степени ареной борьбы за или против картезианства27*. Верховное положение Реформатской церкви в XVII столетии становится в некотором отношении скорее формой, нежели сутью. Положение голландских университетов имело то преимущество, что они были новыми учреждениями, не отягощенными средневековым прошлым. Это не означало, что основанная на схоластике система высшего образования не проникла и сюда тоже и не оказывала давления: Аристотель оставался здесь главным козырем, как и в любом другом месте. Но здешние университеты в большей степени, чем более ранние их собратья, обладали свободой и возможностями давать рост новым ветвям науки или же расставаться со старыми. И в конце концов не теология, но классика и Восток, анатомия, астрономия и ботаника, физика и зарождающаяся химия снискали нашим университетам прочную славу. Все эти исследования находились полностью вне сферы кальвинизма и кальвинистского духа. Если даже в деятельности университетов, в области, которую Церковь рассматривала как свою сферу, ее власть ни в коей мере не определяла направление развития, то насколько слабее был

К У Л Ь Т У Р А Н И Д Е Р Л А Н Д О В В XVII В Е К Е . Г Л А В А I I I

79

кальвинистский элемент в тех проявлениях духа, которые принимали свои формы независимо от Церкви или даже вопреки ей! Мышлению Хюго де Гроота, не говоря уже о Спинозе, всякое соприкосновение с учением Кальвина было чуждо. Сколь благоговейно и высоко мы ни почитали бы кальвинизм как фактор нашей культуры, нельзя отрицать, что духовная жизнь столетия, если рассматривать ее как целое, лишь в весьма умеренной степени основывалась на учении, которое было предписано Дордрехтом. Именно с этим нужно связывать и тот факт, на который, по моему мнению, — всякий раз, когда заходит речь о новейшей европейской истории культуры, — указывают совершенно недостаточно5 , а именно факт, что в нашей стране с мерзостью охоты на ведьм покончили более чем на столетие раньше, чем в соседних с нами странах. Если в Германии лейпцигский профессор Карпцовиус еще в середине XVII столетия похвалялся своим участием в массовом истреблении ведьм; если не кто иной, как сам Ришелье приложил руку к осуждению Урбена Грандье, якобы 28 околдовавшего урсулинок Лудена *; если Шотландия и Швейцария большую часть XVIII в. устраивали публичные казни, то здесь последний крупный процесс над ведьмами с пытками и казнями состоялся в 1595 г. в Утрехте, который тогда был центром 6 сурового кальвинизма . В Голландии в 1610 г. один такой процесс завершился оправдательным приговором, и Якоб Кате в качестве защитника снискал себе славу как молодой адвокат29*. Впоследствии, по-видимому, здесь уже не было ни одного судебного 7 преследования колдунов или ведьм . Это не означает, что народ более в них не верил. Он верил во все это не менее, чем везде, и церковные проповедники скорее укрепляли, нежели оспаривали, эту веру. Мы знаем, каково пришлось Балтазару Беккеру после публикации им в 1691 г. трактата Betoverde Weereld [Околдованный мир]. За свое неверие в магию и колдовство он был лишен сана священника и объявлен еретиком и богоотступником. За эти образчики первенства в истинной культуре нужно быть благодарными наличию просвещенного и гуманного магистра-

80

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

та, именно того правящего класса, который столь часто осуждают за недостатки, повсеместно и обильно произраставшие тогда в каждом типе правления. Мы не будем здесь касаться деликатного вопроса, какова была роль Церкви в упадке народной культуры, о чем шла уже речь выше. Церковные колокола, за исключением погребального звона, были принуждены к молчанию, и еще чуть-чуть, и орган разделил бы их участь30*. Тем радостнее изливался колокольный звон с башен ратуш и церквей в небольших городках. Впрочем, как мы уже говорили, в общее обесцвечивание народной жизни, вероятно, столь же убежденно свой вклад вносили и реформаты, и баптисты. Результат рассмотрения того, какова роль кальвинизма как фактора культуры нашего XVII столетия, или иначе сказать: насколько глубоко и отчетливо несла эта культура отпечаток кальвинизма, — мог бы звучать приблизительно следующим образом. Хотя в деталях это остается неясно, все же влияние учения Кальвина и кальвинистского духа было вне всякого сомнения решающим ААЯ возникновения и сохранения нового свободного государства Соединенных провинций и не менее важным А^Я создания его морской мощи. Народная жизнь бесспорно несла на себе, если прибегнуть здесь к образному выражению, печать кальвинизма. Что означали учение и практика кальвинизма с 1618 г. ji^i самой религиозной жизни, А^Я типа благочестия и искренности веры, этого я здесь не касаюсь. Понятие Вечности не измеряют историческими категориями. Для возникновения науки, этого грандиозного явления в жизни XVII в., кальвинизм не имел специфического значения, независимо от того, относился ли тот или иной ученый к вере горячо или весьма прохладно. Поэтическое искусство несомненно черпало в кальвинизме материал для вдохновения. Архитекторы получали от Церкви наиболее значительные заказы; но Церковь была организмом, дававшим эти заказы вне церковной доктрины, и вопрос, выражала ли архитектура непосредственно

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА IV

81

кальвинистские тенденции, остается открытым. То же относится к немногочисленным произведениям скульптуры, и особенно к надгробиям; однако в запечатленном блеске воинской славы или великолепии родовых гербов на каменных надгробиях отзвуки кальвинистского учения найти еще труднее, чем в архитектуре. Живопись этого столетия обязана протестантской вере не слишком многим, а кальвинизму и того меньше. Ибо духовное величие религиозных произведений Рембрандта выходит за рамки конфессиональных различий. Среди величайших имен творцов новых форм или идей не найдется ни одного ревностного кальвиниста: ими не были ни Гроций, ни Вондел, ни Рембрандт.

IV При попытке живо представить себе воспринимаемые зрением и слухом составные части нидерландской культуры XVII столетия, и после того как уже было кое-что сказано об ее основаниях и общих чертах, тем не менее мы должны будем не сразу перейти к тем двум сферам, которые притягивают нас, как магниты: к искусству и литературе. Сначала нам все-таки придется несколько задержать взгляд на повседневной жизни людей и вещей. Здесь мы вновь сталкиваемся с тем свойством голландцев, которое, не будучи ни слишком возвышенным, ни слишком духовным, является тем не менее очень важным: простота жизненного уклада и непосредственно связанные с нею опрятность и бережливость. Эта простота сказывается не только в одежде или привычках, но и в тоне общественной жизни и душевного состояния. Она характерна также и для структуры и внешнего облика городов и страны в целом. Плоская поверхность земли, где нет множества высоких деревьев (ибо даже прибрежная полоса дюн, графские дебри1\ в своем нетронутом состоянии все же никак не производила впечатления мрачного леса), без примечательных массивных руин замков, которыми изобиловали южные страны, — она

82

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

уже сама по себе являла нашему оку спокойствие простых линий и затянутых дымкой, неясных далей, лишенных внезапных разрывов. Небо и облака тогда, как и сейчас, способствовали умиротворению духа. Неброские города, в обрамлении зеленых валов, окружены зеленью, и повсюду, если не роща, то вода, широкая гладь или узкий канал, древнейшая стихия творения, над которой Дух Божий реял в начале мира, — вода, самое простое из всего земного2*. Не удивительно, что в такой стране и люди отличались простотой и в образе мыслей, и в манерах, и в одеянии, и в устройстве жилищ. В предпочтении строгого черного цвета сталкиваются крайности голландцев и испанцев. Хёйгенс говорит о «славной голландской степенности», той, в которой простота и воздержанность сочетаются с внушительностью и достоинством. Воздержанность — только не в еде и питье, поскольку умеренность никак нельзя было причислить к числу особых добродетелей наших предков. Даже благополучие и богатство никогда не стирали этих старых черт всеобщего стремления к простоте. Еще в 1676 г. Паллавичино, папский нунций в Кёльне, посетив нашу страну, дивился, встречая повсюду, за исключением Гааги, «старинную простоту в поведении, платье и обстановке», и расхваливал то, «как народ сей наделяет роскошью прочих, от оной же А^Я себя самого не уделяя ни части». Обычай страны и всеобщее правило, продолжает он, — «тратить менее, нежели доходу имеешь, полагая позорным расточительством и даже распутством поступать поиному». Он видит, что Амстердам в течение немногих лет, расширившись, обзавелся новым кольцом каналов, и что вся эта новая часть города уже застроена новыми великолепными зданиями. Только тот народ, полагает он, которыйдне расточает попусту свое богатство на наряды и слуг, в состоянии с такою легкостью чегото достигнуть. «Так голландцы продолжают вносить вклад в красу и честь своей страны» 8 . Если иностранец даже в богатых торговых городах получал впечатление простоты, то как же, при всем этом благосостоянии,

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА IV

83

выглядела сельская местность! Адриан Леегватер3*, который в своем труде и в своих проектах воплощает предусмотрительную расчетливость и здравый смысл нашего народа, поведал нам в своих примечательных мемуарах9, что в его родном местечке Де Рейп имелось всего лишь три пары башмаков, которые следовало предоставлять эшевенам, когда тем предстояло отправляться по делам службы в Гаагу. И всего одно слово о пресловутой чистоте голландских домов и улиц. Этот факт, который особенно бросался в глаза к северу от Эйссела, частично объясняется экономическими причинами. В крестьянских домах варили сыр, и, поскольку малейшая нечистоплотность могла испортить труд многих недель, каждый знал, что всюду нужно было блюсти полнейшую чистоту, хотя никто тогда и не подозревал о микробах. Но, возможно, потребность в чистоте и аккуратности находится еще глубже и заложена в самой сути характера нашего народа. Голландец всегда с особым почтением относился к самым обычным вещам и осознавал глубокое достоинство повседневной жизни. Религиозные воззрения побуждали его во всем усматривать дар Божий, и эта высокая оценка позволяла видеть красоту простых вещей и порождала чувство, что следует приложить труд, дабы содержать их в чистоте и порядке; и он мыл, чистил, чинил со страстью и тщанием. К тому же недостатка в воде голландцы уж никак не испытывали, а влажность воздуха и ветер с моря поддерживали чистоту атмосферы и препятствовали образованию пыли. Нашей домашней добродетелью была чистоплотность, но никак не грубый материализм, скорее наоборот. Это качество неотделимо от острого чувства реальности в том его глубочайшем значении, что мир и все вещи принимаются как действительность; чувства реальности, которое, обосновывается оно философски или нет, признает и расценивает вещи в качестве существующих реально и ради себя самих. В стремлении к чистоте находит отражение моральная уравновешенность, столь характерная для ни-

84

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

дерландской формы благочестия. Стоит перечитать у Яна Фета страницу, где он пишет о связи между голландской любовью к чистоте и искусством Яна Вермеера10. От группы чисто нидерландских качеств: простоты, бережливости, опрятности и, если хотите, трезвости, здравого смысла, приверженности прозаической повседневности — мы возвращаемся, само собой разумеется, к человеку, который приведет нас от рассмотрения культуры вообще именно к литературе. Это Константейн Хёйгенс. Мы уже говорили о нем как о человеке высокого положения и авторитета, который, однако, по духу и привычкам оставался полностью буржуа. Мы должны теперь попытаться более полно рассмотреть его как чистейшее воплощение культуры своей страны и своего времени. Это талант очень высокого уровня, хотя мы и не относим его к самым великим. Род Хёйгенсов, хотя и происходил из Брабанта, не принадлежал к эмигрантам из вновь ставшего испанским Юга. Отец Константейна, Христиан, был родом из баронства Бреды, уже с 1578 г. он — один из секретарей принца Виллема, а после его смерти — Государственного Совета. Он учил своих детей с особенным тщанием и дал им хорошо продуманное образование, в котором игре и гимнастическим упражнения вкупе со строго духовным воспитанием надлежало сделать из них многосторонне образованных, здоровых, мужественных, простых, свободных и естественных людей — идеал Ренессанса, осуществленный на практике, и при том в наилучшем исполнении. Константейн Хёйгенс всю свою жизнь высоко ценил полученное им воспитание и оставался верен этому идеалу. Он принадлежал к тем неустанным труженикам, которые умеют извлечь из своего времени десятикратную прибыль, — универсальный талант, хотя и не отмеченный печатью гения. Он владел многими языками, недурно рисовал и был вполне образованным музыкантом, оставившим после себя сотни собственных сочинений. Он писал стихи по-голландски, полатыни и по-французски и наряду со всем этим занимался богословием, естественными науками, астрономией, философией и

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА IV

85

литературой. Его деятельность в качестве секретаря принца была беспримерной. Даже когда ему было уже за семьдесят, он, выполняя сложные поручения Оранских, совершал путешествия в Оранж, их владение в Южной Франции, и в Лондон. Умер он в 1687 г. в возрасте девяноста одного года. Он сам разобрал и привел в порядок свою обширную корреспонденцию на многих языках с писателями, вельможами, учеными, дипломатами, дамами. И нисколько не удивительно встретить среди стихов этого неутомимого труженика такую тираду, направленную против сна: Het slaepen houd ick voor geen menschelick vermaeck: En, als ick kiesen moght, ick wenschte my noch vaeck, Noch slaepen opgeleght, foey, daghelixe sterven, Foey, platte peuluwdoot; foey, quistigh tijdverderven, Die u ontbeeren moght, wat waer sijn leven lang!... Maer emmers {bedenkt hij zieh dan) die het kost niet schicken, schickten 't soo. Te bedd; 't is Gods bevel; men magh niet stadigh leven; Daer hoort wat stervens toe...11 Нет, к радостям земным сон мною не причтен: Когда б я выбрать мог, ни дрёму и ни сон Не выбрал ^АЯ себя. В постели, сном объята, Душа мертва. Тьфу! Времени растрата. Без сна постылого сколь жизнь была б длинна!.. Но Кто {размышляет он далее)

повелевал, Тот все же повелел: Спи! Человеку жить и день и ночь негоже, Отчасти надлежит ему быть мертвым тоже... Ясный, чистый образ поэта, пусть и недостаточно поэтичного, образ безупречного, ничем не запятнанного человека отмечен

86

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

печатью глубокой скорби по его единственному светочу, рано умершей жене, которую он не забывал никогда. За его стихами, при всей их искусственности на первый взгляд, столь непосредственными, всегда стоит запас гуманистической учености, которую он никогда не забывает запечатлевать в примечаниях. И все же он остается нидерландцем до мозга костей; под его пером даже итальянская, французская, испанская и английская литература его времени или прошлых столетий звучит совсем по-голландски. Хёйгенса мы читаем, собственно, только если этого требуют наши ученые занятия. Почему это так? Отчасти — как мне кажется — из-за прискорбной потери интереса и тем самым небрежения к знанию привычной, и я бы сказал, ветхозаветной истории нашего национального прошлого. Для среднеобразованного человека персонажи того времени уже недостаточно живы; конкретные обстоятельства уже далеко не столь ясны, как во времена ван Леннепа и Потгитера. Если нынешний читатель заговаривает об истории, то чаще всего потому, что его, довольно поверхностно, прельщают два-три произведения изобразительного искусства, впечатления от которых сохранились у него в памяти, или несколько фильмов, которые так или иначе касались истории. Но как работали Штаты Голландии или как дошло дело до Акта об исключении4*, или кто такой был Николаас Витсен, интересует его гораздо меньше, — как он полагает, это дело специалистов. Такая потеря контакта с историей страны (несмотря на все эти иллюстрированные труды, которые появляются ежедневно) отодвигает на задний план личностей, подобных Константейну Хёйгенсу. Поэзия его для нашего времени слишком рассудочна и к тому же слишком сильно привязана к среде, его окружавшей. Его сатирические картины нравов, такие, как Kostelyck Mal [Дорогая глупость^, его символы, максимы и эпиграммы, его морализаторские раздумья и дидактические стихотворения, — все это превратилось в литературный антиквариат. И вовсе не всегда вина современного читателя, если он воспринимает их именно так.

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА IV

87

Таланту Хёйгенса присущи серьезные объективные недостатки. Искусственность выражения приводит к тому, что читаешь его с усилием. Ученый каркас отпугивает и утомляет. Хёйгенс излишне тяготеет к употреблению такой риторической фигуры, как оксюморон, кажущейся нелепости, разрешающейся иронией. Ум его свеж и достаточно остр, но действие комического, в чем он изощряется снова и снова, улетучивается; если настроение и шутка делаются пресными, они становятся несъедобными. Приходишь к выводу, что в глубине души Хёйгенс был чересчур серьезен, А^Я того чтобы ему могло удаться комическое. И несмотря ни на что, в заключение скажем: если кому-либо захочется на досуге потягивать, как старое вино, дух XVII столетия, пусть он полистает Hofwyck; он найдет там в большей степени дух, нежели поэзию, но он откроет там свою страну и свой народ именно такими, какими они были тогда, — когда каждая доска на судне или амбаре, которую можно было покрасить, радостно сияла зеленым, белым, красным, желтым и синим. Хотя от Константейна Хёйгенса всего один шаг до Якоба Катса, это вовсе не шаг, как оно порою бывает, от возвышенного до смешного, ибо Хёйгенс не возвышен, а Кате не смешон. Мы привыкли говорить о поэте, сочинения которого на протяжении двух столетий присутствовали в каждом доме наряду с Библией, с некоторым смущением, впрочем, вполне простительным. Мы видим в нем более или менее enfant terrible нашего великого времени. Он представляется нам слишком уж заурядной величиной А^Я этой эпохи и может показаться нам не столь уж значительным, тогда как его непревзойденная популярность доказывает, что именно у него народ увидел себя таким, каким ему хотелось быть. Не является ли здесь причиной отчасти тот факт, что Кате был родом из Зеландии, а не из Голландии и никогда не мог подняться выше своего уровня? — Не следует подозревать автора этих страниц в заниженной оценке этой чарующей местности Нидерландов, где более мягкий свет, более манящие дали, где зеленее луга и милее деревни — и где города были красивее, чем где бы

88

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

то ни было. Но разве не является фактом, что эти прямые и честные приморские жители, эти рыболовы и моряки, эти добродушные крестьяне не внесли слишком уж заметного вклада в творения духа и человеческих рук этой нашей эпохи расцвета? И не был ли Zeeuwsche Nachtegaal [Зеландский соловей]6*, с которым остроумцы с берегов Шельды отважились вступить на почву литературы, скорее лягушкой, которая, разгоняя сон, но и навевая покой, летом квакает в камышах? Возможно, будет вернее и справедливее полагать, что поэтические недостатки Катса коренятся в его склонности к светским успехам и удовольствиям. Он учился в Лейдене, получил степень доктора прав в Орлеане, выступал в качестве адвоката и достиг высшей должности в Республике скорее благодаря политическим обстоятельствам и предусмотрительной гибкости, нежели вследствие заслуг и таланта. Выходец из Зеландии, он стал великим пенсионарием Голландии, потому что Фредерик Хендрик не хотел видеть на этом посту более сильную личность. Государственным деятелем Кате так и не стал, но зато он был рыцарем одного английского ордена и, благодаря своему рано начатому предпринимательству в деле устройства насыпей7*, человеком очень богатым. Он был добрым кальвинистом, постоянно в окружении ду8 ховенства, но скорее с пиетистскими * и морализаторскими, нежели с ортодоксальными наклонностями, так что даже католический Юг читал и перечитывал его без каких-либо опасений. Его 9 сочинения очень рано достигли даже Южной Африки * и высоко там почитались. Чрезмерная и долгая популярность Катса остается, как бы мы к этому ни относились, неким пятном на нашем национальном характере. Хотя он, с чисто формальной точки зрения, был гораздо лучшим поэтом, чем желает признавать нынешняя эстетика, — но почему, спрашивается, именно этот ординарный ум, с его расчисленной нравственностью, его рассудочной чувственностью, с его самодовольством, его лирой, настроенной на минимум поэтического разумения? — Потому что он давал массам то,

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА IV

89

что они понимали и считали ^АЯ себя важным, потому что народ узнавал себя в его нередко занимательном, всегда поучительном разглагольствовании, в той полнейшей банальности и прозаической трезвости, каковые ему самому были свойственны. Чтобы верно судить о Катсе, нужно воспринимать его нашим не поэтическим, но — историческим чувством: как (пусть не всегда свежий) водоем, в котором отразилась вся эта эпоха. По мере того как грузный фолиант сочинений Якоба Катса частенько оказывается запрятанным в самых глубоких недрах книжного шкафа, все более оживляется интерес к Гербранду Адрианезоону Бредеро. — Какой контраст! Владетель Зоргфлита, чуть не с младенчества отдавший свое сердце поэзии и, однако, взявшийся за сочинение стихов лишь спустя много лет, обремененный должностями и почестями, сполна вкусивший земных благ, никогда не терявший самообладания и доживший до восьмидесятитрехлетнего возраста, — и простой амстердамский горожанин, блистательный талант, полный поэтического огня и достигший лишь тридцати трех лет! Ученейший Кате, бывший на короткой ноге со всеми своими классиками (он сочинял латинские и греческие стихи), — и Бредеро, знавший, подобно тому, величайшему, Поэту, «small Latin and less Greek» [«слегка латынь и греческий едва» ]10*; как он сам говорил о себе, у него « еще со школы трещит голова от французского». Несмотря на то, что Бредеро также отправился на поклон к классикам, написав свою комедию Moortje [Мавританка] на основе французского перевоА^Евнуха Теренция, среди всех наших поэтов он, возможно, единственный, кто более всех был свободен от груза гуманистической учености, которой следовало приправлять почти всю поэзию. Но вовсе не свободен от влияния Ренессанса, разумеется. Ибо как могла бы появиться на свет его дышащая страстью любовная лирика без Петрарки и всего того, что за ним следовало? Заимствуя свои ранние драматические сюжеты из романов о Пальмерине, 11 продолжавших, в свою очередь, романы об Амадисе *, Бредеро

90

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

черпал из щедрых источников позднего Возрождения. Еще более примечательным является его обращение к средневековой народной песне. И наконец, его последний шедевр—De Spaansche Brabander [Испанец из Брабанта]. Испанский плутовской роман Lazarillo de Tormes [Аасарилъо с Тормеса]п* снабдил его мотивом, но то, что вышло из-под его пера, оставалось в высшей степени голландским, самым что ни на есть амстердамским из всего, что им создано. И если кусок народной жизни и народной культуры был когда-либо непосредственно запечатлен в произведении литературы, то это в Испанце из Брабанта и в лучших эпизодах Мавританки. Поколение, к которому принадлежали также Вондел, Франс Хале, Ян Питерсзоон Кун, мы видим во всей его красе, таким, каким оно было на самом деле, с его страстью к жизни, со всей его грубостью. Две большие комедии Бредеро, собственно говоря, нельзя назвать ни в полном смысле пьесами, ни в полном смысле комедиями, хотя современники, несомненно, от души хохотали над их смачной мужицкой грубостью. И ^АЯ ТОГО, И ^АЯ другого они слишком уж красочны. Однако живой диалог и забавные ситуации не компенсируют отсутствие действия, а непристойности не могут заменить юмор. За истинно комическим нужно идти к Бену Джонсону. При всем при том мы не хотели бы обменять нашего Гербранда Адриансзоона на кого-либо другого, ибо он неотделим от нас самих; он дает нам картину собственного нашего прошлого, захватывающую картину Амстердама былых времен. Для искусства Бредеро в высшей степени уместна метафора «образное». И в этом причина, почему ему не хватает комизма: то, о чем он рассказывает, слишком картинно; рисованный комизм столь же мало заставляет смеяться, как рисованный трагизм — плакать. Бредеро, который учился на живописца и в молодости этим ремеслом зарабатывал себе на хлеб, собственно говоря, чувствует себя по-настоящему в своей тарелке не в литературе, а в живописи.

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА IV

91

Дать в очерке культуры в целом краткий абрис нидерландской литературы не входит в наши намерения. Так что мы минуем всех прочих поэтов и переходим непосредственно к Хоофту, а затем и к Вонделу. Что же говорит нам в качестве представителя своей культуры другой амстердамец, вышедший не из сапожной мастерской, как Бредеро, но из семьи бургомистра, — Питер Корнелисзоон Хоофт? Хоофты были родовыми патрициями в столь же малой степени, как по сути и все прочие амстердамские семейства. Старый городской патрициат исчез с переходом города в руки гёзов13*. Отец Хоофта возвысился через торговлю и морские перевозки, и сыну предстояло также пойти по стопам отца. Пребывание во Франции и Италии, которое должно было подготовить его к будущей деятельности, наполнило прирожденного литератора впечатлениями от плодов цветения итальянского Ренессанса. В 1605 г. он сумел убедить отца, что должен вместо занятия торговлей приступить к изучению права в Лейдене. Ему не было и тридцати лет, когда он получил от принца Маурица назначение на должности дроста Мёйдена, бальи14* Гоойланда и коменданта Веспа. По-видимому, он не пренебрегал своими служебными обязанностями, но жизнь, которую он летом проводил в замке Мёйден, а зимой в Амстердаме, была все же жизнью эстета, вне земных забот, за исключением забот о семье, из всех членов которой он, когда ему самому было чуть более сорока, остался единственным. Самое характерное в Хоофте, как кажется, лежит в значительной степени в том, что он — несмотря на колоссальный опус его Нидерландской истории — по духу и образу жизни отличен от нашего национального типа. В его историческом сочинении, что бы ни говорили, нидерландское звучание в большей или меньшей степени вторит мотивам Тацита, которыми пронизаны все страницы. Временами суховатый Бор кажется мне гораздо ближе к сути вещей, чем чересчур уж красивый, чеканный Хоофт. В его очаровательной лирике вкус и звучание остаются подлинно романскими; плавная простота его языка и его просодии, мяг-

92

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

кий акцент, теплое чувство — все это имеет мало общего с грубоватой стихией нашего народного искусства. Именно мягкие, нежные свойства его поэзии делают его гораздо более доступным современному читателю, чем кого-либо другого из наших поэтов XVII столетия. Сияние солнца и свет утренней зари, нежная патетика, яркость и порой глубина его поэзии — все это ближе нынешнему вкусу, чем грубость и резкость его современников. Тем не менее мы слишком хорошо знаем, что именно этот Хоофт, хозяин дома, где собирался Мёйденский кружок15*, более, чем кто-либо другой, формировал центр культурной жизни своего времени и своей страны, и поэтому воздержимся от желания слишком уж подчеркивать то, чем он отличался от своего окружения. Перед блеском Вондела меркнет все прочее. Нам, нидерландцам, определенно известно, что Вондел принадлежит к величайшим поэтам всех времен. Нам известно также, и мы смиряемся с этим, что мир его не знает и никогда знать не будет. Только ли потому, что писал он по-нидерландски? Вряд ли можно это утверждать. Он мог бы завоевать мировую славу и в переводах, как это произошло с Сервантесом или другими испанцами, а в новейшие времена с русскими и с Ибсеном. Но, видимо, ему не хватает некоторых качеств, которые делают поэта понятным повсюду, доступным и нужным всему миру. При попытке охватить Вондела одним взглядом, не слишком вникая в особенности его личности, его жизни и его творчества и не занимаясь простым повторением общеизвестных вещей, лучше всего обратить внимание прежде всего на самое общее качество его поэзии: ее формальное совершенство. Напрашиваются такие слова как звучность, величественность, полновесность. Вондел может временами исполнять нежнейшие мелодии на флейте Пана, временами громко играть на трубе, но его творчество вообще в полном смысле слова оркестровое. Звучащий об-

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА IV

93

разный язык &АЯ нас тут же претворяется в зримый: поэзия Вондела — неисчерпаемое царство красок. И это красочное царство, эта игра красок, это сверкающее великолепие вовсе не превращается в пестроту. Многокрасочность, богатство, пышность, метафоры, остающиеся нашим неизменным вспомогательным средством, временами перелетающие из области одного органа чувств в область другого, или лучше — охватывающие все их вместе. Какими словами выразить силу, легкость, подвижность вонделовских ритмов? Не знаю, какой процент его поэзии написан александрийским стихом16*; но знаю, что если он меня когда-либо утомляет — а это бывает нередко, — то во всяком случае не из-за качества своего александрийского стиха. И все же когда он порой освобождается от него и переходит к другому размеру, кажется, что он, взмахнув крыльями, вырывается вон из своей клетки и взлетает ввысь. И снова подыскиваешь слова, чтобы описать свойства его поэзии, и называешь ее сияющей, царственной, доносящейся с Елисейских полей17*. Пока вдруг в ходе столь неумеренных похвал поэтической форме не пронизывает ощущение некоего недостатка, и лишь через какое-то время задаешься вопросом, а какие же мысли мы находим у Вондела? Следует ли действительно признать, что богатство мыслей у Вондела сравнительно невелико? И если да, то не должны ли мы тогда оценивать его не столь уж высоко как поэта? Возможно, это и хорошо — от многих превосходных качеств Вондела переходить к его недостаткам. И я снова ставлю себя на место простого читателя, не филолога и, уж конечно, не самого поэта. Да, но существует ли этот обычный читатель? Читают ли Вондела у нас охотно и часто? Много ли мы знаем из него наизусть? Вошел ли он в нашу повседневную речь, в поговорки, цитаты? Трудно ответить утвердительно на эти вопросы без какихлибо оговорок. Что касается меня, не скрою, что прочитать в один присест всю подряд драму Вондела — в отличие от Шекспира — стоит мне немалого напряжения; что даже при чтении одной песни хора уровень моего интереса все время колеблется, а то и вовсе

94

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

падает после нескольких строф. Почему он кажется столь далеко отстоящим от нас в сравнении не только с Шекспиром, но и с Расином? Не из-за тяжкого ли груза античных и библейских образов, который ложится на нас, и явно чрезмерного изобилия персонажей и картин? Мы не улавливаем его полностью нашим непосредственным поэтическим восприятием. За исключением некоторого числа лирических стихотворений или лирических сцен, голос его больше не звучит сквозь столетия, как звучат голоса Шекспира или Данте. Мы читаем Вондела подобно тому, как нефилолог, сносно читающий по-латыни, время от времени берет в руки Вергилия. Как ни исследовать ум или душу Вондела, там никогда не отыскать ничего неблагородного или низкого. Можно перечислять многие его недостатки как поэта, но не как человека, и мы ни в чем не упрекнем его сердце. Его поэтическая сила, пожалуй, временами сдерживается его безграничной наивностью, этакой милой ограниченностью в понимании мира, что является в значительной степени причиной недостаточной драматичности его пьес и с чем теснейшим образом связана чрезвычайно примитивная психология его персонажей. Ибо они большей частью — неуклюжие фигуры, приводимые в действие простейшими импульсами, либо сияющие незапятнанными добродетелями, либо заставляющие нас содрогаться от ужаса. Вонделу знакомы искушение и душевная борьба, но, изображая их, он лишь очень робко отрывается от библейских или агиографических образцов. Глубочайшее благоговение, во всех смыслах этого слова, пожалуй, наиболее ярко выраженная черта Вондела. Как по-детски скромно выдает себя это благоговение в усердии, с которыми королевский поэт, не жалея усилий, приступает к изучению латыни, чтобы иметь возможность с наибольшей точностью следовать классическим образцам! Какая трогательная беспомощность в построении драмы, в подготовке сценических перипетий, в создании и разрешении драматического поворота, или, лучше сказать, какое полное

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА IV

95

отсутствие какого-либо плана, какое разительное отличие от Шекспира или Расина! Вондел обходится относительно небольшим числом известных поэтических мотивов. Вондел относится к глубоко национальному голландскому культурному типу. Антверпенское происхождение его предков почти в нем не сказывается. Кёльн, город, где он родился, Вондел в поэтическом почитании и прославлении соединил с Амстердамом. Возник образ, который, в силу пристрастий Вондела, а позже в связи с его переходом в католичество все больше и больше обращал современность в некий христианский Золотой век, где Кёльн блистал как город св. Урсулы18* и ее девственных мучениц, как город многочисленных героев-святых, и где Амстердам — сколь благоговейно ни отмечал бы поэт его скромное происхождение — представлял собою христианскую Трою, с ГейсбрехтомЭнеем, темным героем-эпонимом, из скупых упоминаний в хрониках вознесенным в заоблачные сферы поэзии. Известно, что Вондел из Гейсбрехта1<)\ еще до того как ему дозволили отдать пьесу в театр, должен был по желанию Церкви и властей вычеркнуть места, которые слишком попахивали папист-скими суевериями и которые ему предстояло вскоре в полной мере сделать своими собственными. Арминианские нотки его сатирических стихотворений вместе с баптистскими настроениями, которые, пожалуй, всегда в нем звучали, как бы прорываются в его вновь обретенную веру. Мир своих представлений Вондел черпал из богатейшего кладезя жизнеописаний раннехристианских мучеников и святых. Но это не препятствовало ему постоянно спускаться с горних высот в разнообразнейшую действительность нидерландской повседневности, в суетливую толчею Амстердама или в благостную сельскую жизнь Гоойланда или Кеннемерланда. Взгляд Вондела можно назвать героико-визионерским, но вместе с тем он вполне здраво реалистический, в том собственном смысле слова реализм, в той убежденности в реальности и значимости всякой отдельной вещи самой по себе, какие некогда лежали в основе мышления св. Фомы

96

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

и как это, собственно, почти все наши соотечественники XVII в. по самой своей природе несли в себе, не мучаясь сомнениями относительно таких предметов, как бытие и существование. Здесь то самое непосредственное признание вещей в их зримом и осязаемом проявлении, которое объединяло Вондела с менее значительными фигурами, такими, как Хёйгенс, да, впрочем, и почти со всеми теми, кто вносил вклад в культуру, которую мы описываем. Вондел видит мир своих образов в завершенных формах и в пышных драпировках барокко. Все простые, прямые линии затушевываются в богатой фантазии нового, вновь расцветшего католицизма, который столь многих в окружении Вондела вернул в лоно прежней Церкви. На протяжении всей своей жизни Вондел оставался поэтом на случай. Но разве не то же самое справедливо А^Я всех великих поэтов всех времен, для греческой драмы и придворного миннезанга, А,АЯ Вергилия и Данте? Случай делает поэтом так же, как он делает вором, правда, к сожалению, это касается не только единичных великих поэтов, но также и бесчисленных малых. Представление, что спонтанно льющийся поток стихов присущ подлинному поэту, не что иное, как выдумка романтизма. Вондел бесспорно сочинял большую часть своих произведений если и не прямо «по заказу такого-то», то во всяком случае «по поводу...». Со своей чересчур легкой доверчивостью, нерасчетливостью, непредусмотрительностью против завистников и властей Вондел оставался вечным ребенком, что свойственно почти всем истинно великим натурам. Это золотое, поистине детское сердце было преисполнено наивного восхищениями нерушимой верности. Он сильно и искренно переживал счастье и горести семейной жизни, из которых на его долю выпало в изобилии последнее; его чувства были открыты всему здоровому, простому и чистому. И как характерно А^Я него то, что, помимо многочисленных свадебных стихотворений ААЯ других, он написал немало скорбных

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА IV

97

стихов по случаю кончины своих близких, но ни одного личного стихотворения о любви. Этот скромный человек жил поистине в атмосфере возвышенных добродетелей. Он относится к числу тех, кто обладал жаждой справедливости и подлинным милосердием. Переход от Вондела к Хюго де Грооту кажется нам гораздо более резким, чем это представлялось людям XVII в. Мы воспринимаем это как переход от художника к ученому, от поэзии к познанию. Несмотря на то что Хюго Гроций написал десять тысяч латинских и столько же нидерландских стихотворных строк, он видится нам слишком уж погруженным в науку, слишком связанным с университетом, — а не с тем, что наше сузившееся словоупотребление называет литературой, — чтобы называть его имя непосредственно после Вондела. В нашем духовном комоде в некий злополучный момент мы поместили литературу — изящную литературу — в тот же ящик, где находятся изобразительное искусство и музыка, и по большей части забыли, что в XVII в. вся область истории, филологии, философии, языковедения, а временами даже и право, подпадали, вместе с поэзией, под понятие Литературы, Literae, тогда как искусства, с одной стороны, охватывали изобразительные искусства и музыку, а с другой — ремесла и технику, что в общем приближается к нашему понятию науки20*. С точки зрения XVII в., шаг от Вондела к Гроцию это вовсе не скачок от поэта к мыслителю. Оба они пребывают в сфере Literae. Мы рассмотрим вкратце два пункта: Хюго Гроций как выразитель нидерландской культуры, а также место, которое занимали литература и наука в жизни этой эпохи. В том великом человеке, которым был Хёйг де Гроот, почти каждая черта его личности свидетельствует о принадлежности к чисто нидерландскому типу. Он насквозь нидерландец12 каждой своей клеточкой, всеми сторонами своего духа, всего своего существа. Вряд ли можно назвать другую такую черту, которая характеризовала бы его как сына нашего племени столь решитель-

98

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

но, как следующая. Произведение, которое, по меньшей мере, было столь же дорого его сердцу, как De Jure Belli acPacis [Право войныимира\, и которое прежде всего еще при жизни принесло ему наибольшую славу, это Waarheid van den Christelijken Godsdienst [Истина христианской религии]. Он писал его в Лувестейне, нидерландскими стихами, и АЛЯ КОГО? ДАЯ нидерландских моряков. Они плавали во все страны и были естественными распространителями истинной веры по всему миру — если только донести до них эту веру в простой и понятной форме. Вот Гроций во всей своей сути: наивный, благочестивый дидактик, кроткий оптимист, универсально мыслящий человек мира, верящий в силу разумных доводов, в дух гармонии и веротерпимости, противник несгибаемой ортодоксии — словом, ремонстрант. Вондел и Хюго де Гроот всегда были родственными душами в своей любви к свободе и в понимании своего времени как возможности /^АЯ индивидуального раскрытия всех своих сил при умеренном, поддерживающем порядок, благожелательном правлении аристократии. И тот и другой были страстными поборниками справедливости. Вондел, бывший всего на четыре года моложе Гроция, пережил его на 34 года. Гроций не выходит за пределы первых десятилетий XVII в. Самое лучшее он создал уже после своего сорокалетия, и в изгнании постепенно отдалялся от жизни нидерландской культуры; Он еще был свидетелем перехода Вондела в католицизм, по Люцифера11*, наиболее зрелое произведение нашего поэта, уже не застал. Склонность Гроция к католицизму, впрочем, имела мало общего с той страстью, с которой Вондел приступал к таинствам Церкви. Для Гроция образ старой Церкви представал в нежном свете его вселенского идеала мира и его благоговения перед гармонией и традицией, стилем и формой, которые так изумляли его в Англиканской церкви. Но как далек он был от того, чтобы упиваться дарами обновленного почитания святых, отдаваться интимным переживаниям таинств, всему тому, что определяло обращение Вондела! В конце концов, Гроций был в своем мышлении слишком рационалистом и слиш-

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА IV

99

ком классицистом, чтобы следовать тем путем, которым шел Вондел. Своим латинским трактатом De veritate religionis christianae [Истина христианской религии], появившимся вскоре после нидерландского оригинала, где Гроций строит защиту естественной религии более на филологических и исторических, нежели на теологических и философских основаниях, он подготавливал умы к грядущему рационализму, и тем в большей степени, что намеренно писал в общедоступной манере. Дарование Гроция было одним из тех, что прибегают к неисчерпаемым сокровищам знания и доказывают с помощью логических аргументов, а не ищут и исследуют неизвестное, пока не обретают желаемое. Именно поэтому классическая и библейская древность с такою силой выступали ^АЯ него как непререкаемые авторитеты. Он, скажем так, сводит необозримое многообразие явлений своего времени к простым примерам античной истории и толкует современность в древних формах и образах. Литература — в том, более старом, широком смысле — занимала в культурной жизни столетия, в общем, то место, которое оставалось свободным от проповеди. Отсутствие непрерывного потока ежедневных новостей и свежего чтения давало возможность уделять время и внимание литературе. Она выполняла социальную функцию. Она была главным обрамлением духовного бытия, благородным досугом и в значительной мере привязана ко всему праздничному и торжественному. И что оставалось на долю литературы, которая возникала бы не для почитания, праздника, освящения или памяти, не как восхваление, посвящение, эпиталама или эпитафия? Совершенно иначе, чем с литературой, обстояло дело с наукой, или, лучше сказать, с той частью науки, которая именно в качестве scientia как раз в это время начала окончательно выделяться из сферы literae, — то есть с наукой о природе. Естествознание еще не получило своего места в обществе. Исследователь тайн природы представал все еще сумасбродом, которому следо-

100

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

вало опасаться, что он будет принят за колдуна, алхимика или шарлатана. Его занятия в глазах общественного мнения граничили с делами предосудительными: нездоровым любопытством, бесполезной разбросанностью, гнусной погоней за золотом; в лучшем случае на это смотрели как на полезное стремление к улучшению орудий труда и средство ^ля достижения всеобщего благосостояния. Повседневной деятельностью, не говоря уже о профессии, такая наука еще не стала. При всем при том Стевин, Снеллиус, Лееувенхук, Сваммердам нашли здесь свой путь, а иной раз даже признание. И по крайней мере однажды гению сопутствовало высокое общественное положение, которое с самого начала обеспечило ему уважение, признание и беззаботную жизнь. Это можно сказать о Христиане Хёйгенсе22*. Рядом с Константейном Хёйгенсом стоит его сын, которому предстояло так сильно его превзойти, словно он был человеком из совершенно другой эпохи (хотя его отец умер всего на восемь лет раньше его самого) и совсем из другого мира. Контраст будет еще больше, если мы сравним жизненные обстоятельства одного и другого. Христиан не был женат и не занимал никакого поста, он рано лишился матери, и воспитанием его занимался отец. Константейн, при всех своих многосторонних занятиях, был поглощен своими детьми. Многие качества были свойственны им обоим: музыкальность, крепкая практическая жизненная хватка (Христиан сам шлифовал линзы для своих астрономических наблюдений и открытий), поразительная многосторонность. Христиан также был наделен многочисленными способностями: хороший латинист, он, помимо математики, изучал юриспруденцию; им же был написан портрет, гравированный Корнелисом Фиссером ^АЯ сборника КогепЬ1оетеп\Васильки\ Константейна, выпущенного в том же году и тем же издателем Адрианом Флакком, который выпустилHorologium [Часы] Христиана. Если бы я мог глубже проникнуть в существо Христиана, чем позволяет мне вышколенный односторонний подход историка, я обнаружил бы, как мне кажется, множество разительных совпадений

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА IV

101

между сыном, в котором многолетнее пребывание во Франции не уничтожило нидерландца, отцом и дедом, — свойства, которые благодаря наследственной одаренности этого исключительно богатого талантами рода блистательно проявлялись на протяжении целых трех поколений. Н о в этом кратком очерке мы можем претендовать лишь на то, чтобы вновь вызвать в памяти образ Христиана Хёйгенса, так ярко воплотившего в себе жизнь чистой науки в эпоху, в которую самое понятие науки, как оно существует для нас сегодня, едва ли было сколько-нибудь известно. Многое, впрочем, останется за пределами нашего очерка, что в характерной культуре рассматриваемого периода, вообще говоря, занимало весьма важное место. Хотелось бы иметь возможность коснуться отдельных сторон из области техники: наших мельниц, дамб, крепостей. Хотелось бы поговорить о кораблестроении, о Николаасе Витсене и Корнелиусе ван Эйке, о наших мореплавателях и первооткрывателях. Хотелось бы описать повседневную деятельность судопроизводства и власти. Не должна была бы отсутствовать и примечательная глава о нашей рано развившейся сфере общественного призрения: нашей системе исправительных заведений, работных домов и сиротских приютов, — вытекавших из идеи христианской благотворительности, в чем Республика далеко опередила другие страны, — сколь грубыми и несовершенными они нам ни казались бы. Наконец, худшие из всех пробелов: нам придется умолчать о философии в век и в стране Спинозы и о музыке в эпоху Свеелинка. Чтобы не выходить за рамки замысла, очерченного в Предисловии, мы перейдем непосредственно к замечаниям по поводу изобразительного искусства.

102

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

V Изобразительное искусство нашего XVII столетия, пожалуй, нуждается в комментариях меньше, чем любая другая сторона культуры этой эпохи. Мы ежедневно находимся в контакте с ним, с живописью и графикой, архитектурой и скульптурой, так что может показаться, что оно> если не говорить о чисто искусствоведческих деталях, собственно, не представляет для нас никакой тайны. Что же все-таки еще можно сказать о нем на протяжении немногих страниц? Быть может, скорее что-нибудь в форме вопросов, чем в виде каких-либо сведений? Выше мы уже говорили о связи между преимущественно городской, бюргерской структурой нидерландского общества этого времени и безусловным приоритетом живописи в сравнении со всеми другими искусствами. Наша живопись обрела свое право на существование благодаря богатству и жизнелюбию процветающих кругов бюргерства; в этих кругах находила она свое вдохновение, своих защитников и заказчиков. Это не были крупные меценаты, но безграничное число любителей искусства. Картины можно было видеть повсюду: в ратуше, в гильдии стрелков, в сиротском приюте, в конторе, в зале патрицианского дома, в гостиной бюргера — только не в церкви. Чего хотели от искусства и что видели в нем состоятельные и образованные бюргеры, купцы, адвокаты, чиновники? Какова была, другими словами, социальная и эстетическая функция этого искусства? — Не нужно думать, что ответом здесь будет: удовлетворить стремление к красоте. Приписывать сознательную потребность к прекрасному в качестве побудительного мотива к занятию живописью в умах людей XVII в. было бы анахронизмом. Если бы мы хотели принять как данность наличие в XVII в. чувства прекрасного и чувства природы, нам пришлось бы тогда перед XVII в. поставить и XVIII, и XIX столетия в полном объеме, ибо в действительности оба эти чувства стали продуктом развития культуры всего лишь двух предыдущих веков. Представ-

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА V

103

ления современников Рембрандта об искусстве, если исключить взгляды специалистов в этой области, были весьма примитивными. Это непосредственная радость от красок и линий, наследие вековой тяги к украшению. В Средние века расписывали все подряд — были бы только краски, и в XVII в. жажда многоцветия еще не была утрачена. А всего лишь сорок или пятьдесят лет назад люди думали, что пойдут навстречу требованиям искусства, если полностью очистят от краски скульптурные украшения наших старинных порталов и фронтонов — так, чтобы виден был один голый камень, — в равной мере полагая, что если снести привлекательные маленькие домики, вплотную окружавшие старые церкви, то этим только украсишь город. С тех пор стали разбираться в этом чуть лучше. Веками люди мазали краской все, что только можно; в Средние века белили даже колонны и крепостные стены. Уважение к камню может увести слишком далеко и вступить в противоречие с историей. Между тем врожденного стремления к красочности как одной из причин особого взлета нидерландской живописи — этого, разумеется, недостаточно. Более существенным было желание наслаждаться самим видом вещей, неколебимая вера в действительность, важность всего земного — вера, которая вне какой бы то ни было связи с реализмом схоластической философии коренилась в сознании наших умов XVII в. просто как жизнелюбие и интерес к вещам и их окружению. Те эстеты, которые раньше или позже отвергали или недооценивали голландскую живопись, и все те — идет ли речь о XVII в. или о каком-либо другом периоде искусства, — кто принимал непосредственное изображение видимого облика человека, предмета или пейзажа за простое копирование и ничего больше, — все они просто не понимают ни значения слова изображать, ни ценности изображения самого по себе. Рукотворное изображение чего бы то ни было всегда есть нечто большее, нежели простое воспроизведение; это всегда выражение сущности, которая лежит за внешней формой и не может быть сведена к слову.

104

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Художники нашего XVII в. были одержимы страстью к изображению. Ни одна вещь из их окружения не казалась им до такой степени незначительной, чтобы они не посвящали ее изображению всей своей художественной сноровки и тщания. Помимо непосредственного воспроизведения ландшафта, зданий, домашней утвари, людей и животных, художники обращались к сокровищнице фигур из мира идей, изображаемых как эмблемы и аллегории. Видение предмета было тесно связано со стилем и традицией, и разнообразие отображения было относительно незначительным. Все античное или библейское носило приметы стиля текущей эпохи. Что искал тогда покупатель в картине или гравюре? Это столь же важный вопрос, как и тот, что именно хотел передать художник или гравёр. В самом общем виде ответ может быть следующий: люди хотели иметь картину, потому что она изображала вещь и выражала смысл, которому придавали значение. В первую очередь искали тему, и она должна была быть хорошо выражена, в соответствии с нормами, привычными ААЯ ЭТОЙ ЭПОХИ. Кроме выраженности темы, искали и ценили художественное мастерство, с которым была выполнена эта работа. Хотели обладать такой вещью, которая доставляла бы удовольствие и которую можно было бы показывать другим. Выбор сюжета в большинстве случаев был обусловлен местом, которое должна была украшать эта картина. Не следует представлять себе обстановку дома в эпоху нашего расцвета уж очень изысканной. Помещения того или иного назначения: кабинет, гостиная и т. д. — появились значительно позже, хотя трапеза, разумеется, всегда происходила в твердо установленном месте, и там, как правило, можно было видеть натюрморты с фруктами, дичью и прочей снедью. Постепенно, при непрерывных потоках спроса и предложения, из незатейливого домашнего собрания образовывались коллекции, небольшие музеи, и не у отдельных богатых людей, но у многих более или менее состоятельных горожан. При этом функция искусства до некоторой степени переходит от стремления

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА V

105

доставить наивное удовольствие — к передаче содержания, ориентированного на чистую любовь к искусству и чисто эстетическое наслаждение. Собирателю также не следует приписывать импульс к приобретению произведения искусства в современном понимании. Как правило, он стремился иметь одну или более работ в том жанре, который ему нравился больше всего, — а не каждого художника, которым он восторгался. Средний покупатель хотел обладать своей собственной жанровой сценкой, своим небольшим пейзажем, своим видом моря, своей аллегорией и прежде всего\ естественно, своими портретами, и это было А^Я него гораздо важнее, чем иметь что-нибудь, принадлежащее кисти ван Гойена, Стеена, Халса, Порселлиса. Были и исключения, где наличествовала более развитая, и уже склонная к ретроспекции, фаза художественного вкуса. В действительно первоклассном собрании могли находиться картины Дюрера, Хольбайна, отмеченные в инвентарных списках, но, как предполагает сегодняшнее искусствоведение, большинство их были поддельными. При попытке определить глубину эстетического восприятия более раннего поколения всегда есть опасность слишком большую ценность придавать современным критериям. Было бы наивно полагать, что современник не способен был воспринять красоту произведения искусства, из-за того что он не описывал его в витиеватых и прочувствованных выражениях. В словах выражал он степень совершенства исполнения, меру, в которой изображение соответствовало предписанному канону, и правильность внешних форм, как он их видел. Обо всех этих вещах он отзывался лишь в самых умеренных выражениях, что вовсе не следует считать недостатком. Правильность внешних форм — это нелегкий вопрос. Более пожилые из нас еще помнят, что только моментальная фотография откорректировала наше представление о скачущей лошади (и именно таким образом, что сделала скачущую лошадь неприемлемой ААЯ искусства). Известно, что в XVII в. художник еще не был в состоянии изобразить льва, обезьяну или слона в соответствии с их природой; этому противостоит несрав-

106

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

ненное сходство, с которым художники изображали домашних животных, — как, например, Адриан ван де Велде. И еще несколько слов о значении предмета в нашем искусстве XVII столетия. Сегодняшний зритель должен остерегаться того, что подсказывает ему его нынешнее сознание: видеть в изображаемом предмете нечто большее, нечто другое, чем мог видеть художник. К счастью, мы уже миновали то время, когда некоторые литераторы готовы были раскрывать перед нами трагизм Достоевского в каждом холсте Брёйгела, Яна Стеена и Адриана Броувера. Тема или манера изображения, возможно, порой мешают нам вполне насладиться красотой художественного произведения. Элементы грубой сатиры или банальной веселости давно уже утратили для нас свое волшебство, но чтобы их понимать в той связи, в которой мы здесь это рассматриваем, — как выражение культуры наших предков, — нужно уметь поставить себя на место их непринужденности и грубости их ума и вкуса. Некоторая доля смысла в этом искусстве ушла от нас навсегда. Оно изобилует скрытыми намеками и аллюзиями, которые мы не сможем разгадать полностью даже при самом тщательном изучении. В изображении букета метафора скрывается за каждым цветком. В натюрморте каждый предмет, помимо своего естественного, имеет еще и символическое значение1*. То же относится ко многим нерасшифровываемым деталям в изображении рыночного торговца, гонца, доставляющего письмо, музицирующего общества — сюжеты, которые с такой охотой избирало наше искусство живописи или гравюры. Социальная функция этой живописи: а именно ее преимущественное применение как украшения дома в бюргерской среде — по необходимости обусловливало ограниченные размеры картин. Даже там, где она служила целям демонстрации богатства или А^Я всеобщего обозрения: портреты правящих лиц, членов гильдии стрелков, изображения морских сражений, — она лишь в исключительных случаях возвышалась до монументальности. Сфера, в которой она процветала, не требовала от нее ни

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА V

107

чрезмерных размеров, ни чрезмерной фантазии. Нужно ли сетовать, что, скажем, пламенности Рубенса от нее вовсе не требовалось? Хиреет ли богатое воображение от того, что спрос на него отсутствует? Здесь, на Севере, не было обновленного католического искусства, которое открывало перед художником возможности АЛЯ размаха, какой мы видим у Рубенса. Поскольку возможности ^АЯ развития в направлении грандиозности позднего барокко здесь отсутствовали, все поле потенциальной фантазии оставалось невозделанным; большому стилю этого столетия в нашем искусстве не было места. Не было места ни А^Я все более возраставшей роскоши, репрезентации, торжественности и величия, ни для страстного выражения углубленной святости и глубоко переживаемых таинств. Вся выразительная сила была направлена на глубокое проникновение в самую простую действительность и мечтательное созерцание непритязательных далей. Почти всем существенным свойствам позднего барокко: величественному размаху, напыщенному достоинству, пышному театральному жесту, громким акцентам — это искусство было чуждо, как чужды тихой провинции толчея и суетливость столичной жизни. Но не будем распространять эти соображения чересчур далеко. Они всегда ведут к отрицанию себя самих. Хотя наше искусство еще далеко отстояло от Клода Лоррена, Мурильо, Риберы и итальянцев, все же оно достаточно тесно соприкасалось с тем, что дали другие страны: оно было в тесном родстве, например, с Ле Нэном и де Ла Туром, не говоря уже о сродстве между Веласкесом и Франсом Халсом. Если в нашем кратком обзоре мы хотим предоставить слово живописи как элементу нидерландской культуры, мы должны отказаться от глубокомысленных рассуждений по поводу ее художественно-исторического смысла и ограничиться общедоступным фактическим материалом. Художнику, как правило, приходилось изображать обычные вещи повседневной жизни. Даже если эта живопись и не имела протестантской направленности, она возникала в преимущественно протестантской среде и поэтому не изображала святых и не использовалась

108

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

для литургических целей. Сколь широко ни проникала бы мифология в литературу, в доме купца она была неуместна. В качестве аллегории мифология, наряду с образами античной истории, еще находила применение в ратуше или в здании суда, но источником вдохновения она уже не являлась. Живопись на библейские сюжеты должна была бы, собственно говоря, быть представлена гораздо более широко, чем это имело место в действительности. Да и ААЯ протестантского церковного искусства было еще достаточно материала, особенно в Ветхом Завете. Тем не менее произведения чисто церковной живописи, как, например, картины Баренда Фабрициуса, оставались большим исключением. Единственно лишь Рембрандт и его ученики нашли путь к Священному Писанию. Из-за кальвинистской ли строгости или чрезмерного подчеркивания Второй заповеди искусство воздерживалось от изображения религиозных сюжетов?2* Или это было все же не что иное, как недостаточная сила творческого воображения? Или, наконец, что-то вроде благочестивого страха, навязываемого верой сознания, что человек не вполне правомочен касаться подобных тем? Своего рода компенсацию художник находил, обращаясь с особой любовью к изображению церквей, к их внешнему облику — и внутри, и снаружи. Питер Санредам и Эманюэл де Витте принадлежат к наиболее проникновенным живописцам этого типа. Трудно отрицать, что протестантизм, приведя к ограничению изображаемых сюжетов, подавлял умение, которое было известно здесь еще столетием раньше, но теперь уже не находило поддержки в традиции. Где больше не существовало потребности в орнаментальном стиле, там умирало что-то такое, что еще умели какие-нибудь Ян ван Скорел и Маартен ван Хеемскерк3*. Момент идеологии почти совсем исчез из^нашего искусства. Является ли это недостатком, впрочем, вопрос, которого мы здесь касаться не будем. Что касается голландской живописи XVII столетия, то почти само собой напрашивается желание говорить о ней как о реализме. Что понимают под реализмом в искусстве? Намерение на-

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА V

109

сколько возможно правдиво отображать внешний облик вещей в красках и линиях? — Н о это вовсе не -изм, это просто вопрос хорошего и честного ремесла, «probité de l'art» [«честности искусства»], как говорил Энгр, и подобное намерение имели все здоровые художественные эпохи, хотя результаты были весьма различны: в Египте, в Китае или у импрессионистов. Различие только в том, что правда или верность природе и точность или передача деталей суть понятия, не имеющие строгого определения. Наши художники не касались таких основополагающих вопросов, как правда или действительность. В том, что они делали, они не высказывали суждений о природе, действительности или сути вещей. Для этого они были слишком необразованны, слишком непосредственны, слишком мало академичны; они были людьми, которые необычайно хорошо владели своим мастерством, но едва ли знали, что такое стиль; которые писали, как могли, в согласии с тем, что уже учитель их всех, Ян ван Эйк, избрал своим девизом «als ic can»4* [«как могу»]. Может быть, они хотели тогда передать некий смысл жизни?. Да, если хотите выразиться таким образом, но, собственно, рисовали они не ААЯ ЭТОГО. Они окутывали эту жизнь не столько фантазией, сколько в значительной степени тайной, как оно и есть на самом деле. Реалистами в философском смысле слова — да, они были ими, но вовсе не сознавая этого; они были реалистами в том единственном смысле, в котором следует употреблять это слово, теми, кто твердо убежден в абсолютной истинности всего существующего и каждой вещи в особенности. Это гораздо больше, чем реализм. Если при рассмотрении нашей живописи XVII столетия идти от простого к сложному, то следует сказать о Франсе Халсе до того, как говорить о Рембрандте, что, впрочем, соответствует хронологии. У Франса Халса все непосредственно, необдуманно и непреднамеренно, у него нет ни учености, ни искусственности. Кто бы ни становился предметом его кисти, он мог облачиться в свое лучшее платье и надеть свой самый дорогой кружевной во-

НО

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

ротник, но свою спесь он должен был оставить у себя дома. Даже благородный юнкер ван Хейтхёйзен не получил ни грана больше того, что он заслуживал. Хале не давал себе труда наделять этих недалеких упитанных бюргеров чертами героев или аристократов. С персонажами Халса мы связываем представление о сильной и здоровой внешности. Но если присмотреться более пристально, мы увидим у него и болезненных, и опустившихся персонажей. За исключением лица, всё в них — элегантность, изящество, статность. Остается чудом из чудес, как почти восьмидесятилетний Франс Хале смог управительницам дома ААЯ престарелых в Хаарлеме, этим старушкам, с их дряхлыми заурядными лицами, подарить жизнь на века, с которой они, — хотя мы, видимо, никогда не узнаем ни их имен, ни их судеб, — пребывают в истории столь же прочно и с такой же известностью, как могут пребывать там короли или поэты. И дело вовсе не в психологии. И не следует говорить, что художник проник в их души: об этом он и не думал. Но его глаз и его рука были сильнее, чем он сам знал или мог знать, и он создал поэму, в которой говорит целый народ и целая историческая эпоха. И на сей раз он создал нечто такое, чего не смог бы создать Веласкес. Мы намеренно решили оставить в стороне фламандцев, но только лишь потому, что задача включить в наш очерк еще и Юг была бы слишком трудна А^Я автора. И все же мы должны сказать несколько слов, чтобы сопоставить Франса Халса с ван Дей5 ком *. Ибо почти все, что некогда предоставило этому мастеру место гораздо более высокое по сравнению с Франсом Халсом, ярчайшим образом высветило для нас именно голландский характер Франса Халса. У ван Дейка — величие, которого не встретишь у нас, грация, виртуозность, утонченность, изысканность, которые спустя три столетия, пожалуй, все-таки кое-что утратили из своего былого очарования, тогда как сухая естественность и честная простота Халса даже иноплеменником, который не может до конца понимать нашу страну и наш народ, воспринимаются как искусство более высокого качества.

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА V

111

Что сказать здесь о Яне Вермеере Делфтском? Он один из тех мастеров, которые лишают смысла любые профессиональные критерии и выходят за рамки любых искусствоведческих концепций. Постараюсь быть как можно более кратким. Вермеер изображал, при поверхностном рассмотрении, точно так же, как и его бесчисленные коллеги, не что иное, как внешнюю сторону окружающей жизни. Почему он — насколько известно — почти никогда не пытался писать портрет? Разумеется, не потому, что недостаточно глубоко проникал в суть вещей. Он изобразит своего персонажа, предпочтительно женщину, за самым простым занятием, в самом незатейливом, но с величайшим тщанием выписанном окружении, за чтением письма, или наливающей молоко из кувшина, или в ожидании подплывающей лодки. Но все они кажутся перенесенными из привычной действительности в сферу ясности и гармонии, где слова уже не звучат и где мысль не облекается в форму. Действия его персонажей исполнены тайны; кажется, будто мы их видим во сне. Уловить это с помощью понятия реализм — все равно что поросенка поймать щипцами. Все здесь преисполнено несравненного поэтического содержания. Вглядитесь в эту картину попристальней, и вы не найдете здесь обычных голландских женщин тысяча шестьсот такого-то года, но — фигуры из элегического мира снов, полные спокойствия и безмятежности. Они носят не одежду своей эпохи, но некие фантастические туалеты; это симфония в синем, зеленом и желтом. Яркий, свежий красный цвет у Вермеера крайне редок. Даже эта изумительная, триумфальная живопись — шедевр, который раньше можно было видеть в собрании Чернин в Вене, Художник за мольбертом, — по тону негромкая, некричащая. Пожалуй, здесь прозвучит слишком смело утверждение, что Вермеер именно там, где он изображает вполне определенное событие глубокой святости, — именно в сцене Христос в Эммаусе — по моему мнению, бьет мимо цели. Это вовсе не рассказ о евангельском событии. Сюжет он использует лишь ААЯ ТОГО, чтобы дать выход своему чувству цвета13. Вермеер, при столь отличных —

112

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

от присущих всем — качествах, остается все же истинно голландским художником, ибо у него нет никакой тезы, никакой идеи и в строгом смысле слова также и никакого стиля. Чтобы оценить по достоинству голландский пейзаж, нужно уметь распознавать два друг от друга отличающихся направления. Это пейзаж, который в большой мере подчинен правилам композиции, — и пейзаж, который кажется чуждым всякой теории, всяким намеренным предписаниям. Голландский пейзаж, на наш вкус, который весьма расходится с вкусом Гёте, восхищавшегося Еврейским кладбищем Рёйсдала, лучше всего там, где художник вовсе не стремится к достижению живописности. Таков Ян ван Гойен, с бурными волнами и голыми берегами Хаарлемского озера, таковы Ламберт Домер, Янсон ван Кёлен и прежде всего Херкюлес Сегерс. Отсутствие теории или следования какому-либо стилистическому принципу, наивная преданность ремеслу позволяет художнику-пейзажисту открывать неожиданные возможности, в рамках которых он просто-напросто следует неудержимой ловкости своей кисти. Передача шири пространства и рассеянного света не пришла из какой-либо школы. Отдельные предметы в ландшафте либо резко очерчены и весомы, либо погружаются в атмосферу картины в целом. Художники достигают вершины, когда они, вовсе не помышляя о некоем большом стиле, проявляют лишь свою неслыханную сноровку в изображении повседневного, в котором они находят сокровища прекрасного, вряд ли осознавая все это. Здесь можно было бы говорить о своего рода живописной laisser aller [непринужденности]. На эту свободу выбора, которая столь благотворно действовала на искусство, без сомнения повлияли также образование и воспитание нидерландских живописцев. Лишь весьма немногие из них отправлялись в Италию и там в беспорядочности типично художественной среды, со всеми ее обычаями, развивались далеко не в лучшую сторону. Здесь, на родине, где им не грозили ни богема, ни академия, они постигали свое ремесло в многочис-

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА V

113

ленных мастерских художников, рассеянных по городам Республики, и особенно в Голландии. Для понимания определенной художественной продукции как элемента национальной культуры графические искусства порой важнее, чем живопись. От появления гравюр на дереве и на меди в Европе, что произошло не ранее, чем в начале XV столетия, вплоть до распространения техники фоторепродукции в книгопечатании и иллюстрациях, лист гравюры был средством культурного обмена, пожалуй, не имеющим равных во всей истории культуры. С самого начала это было исключительно популярное, во все слои народа проникающее искусство. Кроме совершенных в техническом отношении техник гравюры XVII и XVIII вв., таких как резцовая гравюра, меццо-тинто6* и гравюра пунктиром, до конца удерживаются самые простые изделия печатного станка и гравировального пресса. Грошовая гравюра капитулирует только перед фотографией. Мы представляем себе лишь с большим трудом, что значило видеть гравюры и обладать ими АЛЯ человека XVII в. Вся его повседневная жизнь и все то, что его окружало, снова представали перед ним в графике в доступной для него форме — в то время как живопись вообще ограничена была частными домами и общественными зданиями, куда повседневный доступ открыт отнюдь не АЛЯ каждого. Занятие гравюрой подчинялось иным законам, чем живопись. Оно в гораздо большей степени было делом ремесленников. Как бы недостижимо высоко ни стояло искусство гравюры XVI в. у Дюрера и Хольбайна, своей преобладающей функции в качестве повседневного продукта культуры для всего общества графика достигает, собственно, лишь с развитием гравюры на меди. В нашей стране — у Голциуса и Якоба де Гейна, а вскоре у Яна ван де Велде и тех многочисленных художников, которые за ними последовали. Художник-гравёр имел многостороннее поле деятельности. Главным образом он выполнял заказы того или иного издателя, печатал листы календаря или изготовлял серии сельских

114

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

и городских ведут7*, виды гор, кораблей, костюмов и всего чего угодно. Он делал книжные иллюстрации, репродуцировал живописные портреты, поставлял эмблемы и виньетки. В основном темы гравюр касались непосредственного окружения мастера; он брался за изображение того, что знал и что видел. И так, как он видел? — Здесь требуется маленькая оговорка. Ибо сколь бы точным он ни был по отношению к своей модели при выполнении портрета или к архитектуре при выполнении определенного городского пейзажа, как только ему предоставляется некоторая свобода, как, например, в цикле двенадцати месяцев Яна ван де Велде, он тут же ко всей своей верности натуре добавляет немного фантазии и романтики и портит порой свои лучшие листы, вводя в типично голландский ландшафт горизонт с горной грядой. В своем искусстве художник-гравёр следовал ряду условностей, которые предписывали, например, изображать плотную группу деревьев слева на переднем плане и светлую даль справа; были и другие правила композиции; но несмотря ни на что, он придерживался при этом той благотворной свободы, которая нередко приводила к самому счастливому результату. Нелишне было бы даже на минуту задаться вопросом, не с полной серьезностью, но в виде некоей фантастической идеи: без чего же, собственно, в большей степени можно было бы обойтись для понимания нидерландской культуры XVII столетия — без гравюры или без литературы? Сколь близки друг другу офорт и гравюра, столь же различна их функция и значение для культуры. Мастер, делающий офорты, свободен от всех обязанностей и подчиненности, которыми гравёр связан в силу своего места в ремесленном производстве. Однако следует соблюдать осторожность. Говоря об офортах, мы, конечно, вспоминаем о Рембрандте, но Руланд Рогман, Симон де Флигер и прежде всего Херкюлес Сегерс также должны быть здесь упомянуты. Несомненно, и офортист работает время от времени по заказу, но в основном все-таки ААЯ себя самого и

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА V

115

знатоков. Чаще всего он в первую очередь живописец. Чем дальше отстоит он от ремесла, тем более свободно может он обращаться к неисчерпаемым ресурсам, которые предоставляет ему легкая неукротимая игла, и разнообразить отдельные оттиски, варьируя наложение краски. Нигде стилистические нормы не значили так мало, как в офорте. Здесь все определялось чистым инстинктом художника, еще более непосредственным, чем в рисунке, — особенность, которая ни в коей мере не ограничивается той эпохой и той страной, о которых мы говорим; и даже у великих мастеров рисунки порой трогают нас, современных зрителей, глубже, чем тщательно выписанные картины. Нам кажется, что рисунок более непосредственно идет от души и сердца, принимая форму под рукой мастера. И это свойство в равной мере присуще и рисунку, и офорту. Не оттого ли далеко не один из наших мастеров, ну хоть бы Остаде или Поттер, именно в офортах достигает своих вершин? Как бы то ни было, бесспорно, сам дух искусства гравюры, дух чувств и мечтаний, эта отрешенность от мира, особенно хорошо совпадал с нашим национальным характером. В искусстве, как и в литературе всех времен, всегда происходит одно и то же: ААЯ самых великих, даже если они неукоснительно следуют правилам своего ремесла, всеобщие правила ничего не значат. Великие создают АЛЯ себя свои собственные законы. Предпочесть гравюры Рембрандта его живописи — невообразимо. Нелепо было бы называть его лучшим рисовальщиком и гравёром, чем живописцем. Никто не станет сравнивать скрипку с целым оркестром. Когда мы смотрим на его Синдиков, или на Са8 ула и Давида *, или на Благословение Иакова, нам и в голову не приходит мысль о каких бы то ни было гравюрах или рисунках, — не потому, что они были бы чем-то менее значительным, но просто потому, что они принадлежат к совершенно иному миру. Самое глубокое, самое серьезное, что он мог сказать, он мог выразить только кистью.

116

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Пусть никто нас не упрекнет, если на этих немногих страницах мы не будем пытаться еще раз восхвалять величие Рембрандта, но обратим внимание скорее на границы его гения, на то, чего он не мог, и на то, что ему не удалось. Стоит задаться таким вопросом, и ответ уже готов: при одном взгляде на его офорты и рисунки, пусть даже среди последних это будут всего лишь эскизы, было бы просто глупо говорить о том, что он чего-то не мог или ему что-то не удавалось. Если уж касаться каких-то недостатков у Рембрандта, то они относятся к его живописным работам, а не к графике. Упоминание о недостатках в приложении к Рембрандту можно было бы счесть близоруким педантизмом или же рассматривать как посягательство на нашу национальную славу. И тем не менее было бы интересно определить, что же именно следует понимать под этими недостатками. Тем более, что в отношении Рембрандта речь идет не о почитании его искусства как такового, а его самого как одного из величайших нидерландцев, но о взгляде на него как на представителя нашей отечественной культуры. Его место в нашей культуре определяется в равной мере как его слабыми, так и его самыми сильными качествами. Рембрандта на протяжении всей его жизни не оставляла идея изображения какого-то иного мира, иной жизни, чем та, в которой протекало его повседневное существование в буржуазной среде Республики Нидерландов. Только через многие годы искусствоведческая наука стала вполне отдавать себе в этом отчет. Все больше говорилось об Автопортрете, Портрете Саскииу э Художнике и его жене \ Хендрикъе Стоффелс — во всех тех случаях, когда живописец наряжал лиц из ближайшего своего окружения в одежды своих фантазий, — не как о превосходных портретах, но как о стремлении запечатлеть некий прекрасный образ, создать картину, которая доносит сюда нечто из тех заоблачных сфер, где витал его дух. Все эти ожерелья и золотые цепочки, все эти шляпы с перьями, эти распущенные ниспадающие локоны, вся эта пышность, — это не одежда его времени; это фантастические костюмы с отдельными мотивами одежды былых времен

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА V

117

и других народов, бегство из сегодняшнего дня в мир собственных представлений, в пышную красоту и торжественное величие, которым он снова и снова пытается придать наиболее совершенную форму. Но удалось ли художнику вполне добиться того, к чему он стремился? Действительно ли уводит он нас своими фантазиями в страну грез, которая благодаря ему теперь навсегда останется в мире наших собственных представлений? Или все же в конце концов эти фантазии уже утратили смысл, и эти фантастические персонажи уже не в состоянии пересечь границу между возвышенным и банальным, так что истинно голландская действительность оказывается гораздо более содержательной? Грубовато крестьянская притягательность Саскии в Касселе или Рембрандта с Саскией в Дрездене, в сущности, почти коробит нас в сравнении с тем, что Рембрандт умел выразить в своих поздних портретах, так же как и Франс Хале в своих персонажах. Ибо в эти квазифантазии художник — будем откровенны — не вложил ничего от той невыразимой глубины, которую он сумел передать в своих картинах на темы Евангелия. Некоторые из его картин на сюжеты из Ветхого Завета, пожалуй, отмечены теми качествами, которые я бы назвал наиболее слабой стороной Рембрандта: его персонажи, в их восточном великолепии, не отличаются достаточной силой ни с точки зрения красоты форм, ни с точки зрения большого стиля. Это видно на примере Давида и Авессалома, картины, ранее находившейся в 10 собрании Эрмитажа *: Давид — в роскошном тюрбане, Авессалом — с маскарадным мечом. Это прозвучит совсем уж как святотатство, но я усматриваю некоторый недостаток ясности также и в Ночном дозоре. Все сокровища света и цвета, вся эта поразительная изобретательность не могут устранить ощущения, что Рембрандт все-таки хотел чегото большего, чем ему удалось здесь достигнуть. Всего лишь однажды довелось ему испытать себя в изображении героического. Ибо трапеза и клятва Клавдия Цивилиса11* — сюжет, который представлял собой нечто совершенно иное, чем

118

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

шествие стрелков под командой Франса Баннинга Кока12*. Восстание батавов против Рима, кульминацией которого была эта клятва, Нидерландами XVII столетия воспринималось как рождение нации; изобразить этот сюжет ААЯ НОВОЙ ратуши в Амстердаме было действительно крупнейшим заказом, который мог выпасть на долю величайшего художника страны. И Рембрандт создал величайшее из того, на что способен был его гений, и, насколько ему удалось передать собственный замысел, превзошел эту свою роту стрелков: в глубокой серьезности героического изображения, в величии стиля, который не походит ни на какой другой стиль настоящего или прошлого. Но амстердамские господа отвергли его работу; громадная картина так и не была закончена; фрагмент с главным изображением очутился в Стокгольме, и таким образом на примере Рембрандта трагичность существования гения подтвердилась столь горестно и столь жестоко, как никогда ранее. Если верно, что границы рембрандтовского гения можно искать в тяготении к большому стилю, в стремлении к монументальности и классической гармонии, то совершенно очевидно, что о каких-либо просчетах в гравюрах не может быть и речи. Здесь нет места ни монументальности, ни большому стилю; здесь он мог дать волю своему темпераменту и своим внезапным находкам. Хотя и здесь Рембрандт намеренно не отбрасывал того, что, казалось ему, предписывалось традицией или нормами стиля, в большинстве своих гравюр он свободно отдавался волшебной власти происходящего и, изображая несколькими быстрыми штрихами человеческие фигурки в самом простом окружении зданий или природы, создавал из глубин своего неисчерпаемого гения абсолютно простое и абсолютно убедительное выражение тайны, которая окружает все вещи. Это, пожалуй, еще в большей степени касается рисунков, нежели гравюр; в рисунках Рембрандт чувствует себя более свободным и более самостоятельным по отношению к природе вещей; но, разумеется, не ко всем рисункам следует подходить с мерками законченных произведений.

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА V

119

Во всех тех вещах, которые для нас означают наиболее глубокое в Рембрандте, он абсолютно законченное дитя своей страны и своего народа. Рембрандта постигаешь, исходя из Голландии, и Голландию — исходя из Рембрандта. В его евангельских сюжетах, будь то небольшие гравюры на тему Рождества или Обрезания, или небольшая картина, изображающая учеников Иисуса на пути в Эммаус, по видимости, отбрасывается как нечто неважное не только вся сфера конфессиональных споров и догматических различий, от Рима до Дордрехта, но также теряет свой смысл и такой щекотливый вопрос, барокко это или не барокко. В первоначальной версии этого очерка, написанной почти десять лет тому назад по-немецки, страницы, посвященные Рембрандту, я завершил следующими словами: «Мир грез, который искал Рембрандт, не вполне соответствует идеалам барокко. Н о не отвечало ли это его собственному намерению? И не напрасно ли пытался Рембрандт одолеть дух барокко, поскольку наше врожденное слабое чувство формы все время тянуло его назад, в ограниченность его родного буржуазного мира? — Или же в голландской живописи, и прежде всего в Рембрандте, вечная и вездесущая красота в конце концов одержала победу над всеми требованиями стиля? — Вот поистине триумф честного ремесла и простого сердца». — Столь далеко заходил я в той ранней версии. Сейчас мне хотелось бы выразиться следующим образом: вычеркните весь этот пассаж; он не имеет никакого отношения к делу. Оставьте в покое понятие барокко, пока оно не покажется вам совершенно необходимым. Оно, как правило, не проясняет понимание, но лишь затуманивает его14. Посмотрим, что же еще остается в области изобразительного искусства, на что следовало бы обратить наше внимание. — О скульптуре, к тому, что уже было сказано, мы добавим совсем немного. Относительно малое ее распространение в значительной мере уже было объяснено отсутствием соответствующих социальных предпосылок. Сам облик нашей земли и того, что на

120

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

ней было построено, в определенной степени обусловливал недостаток места АЛЯ скульптуры, в чисто пространственном отношении. В стране польдеров к твердой почве относятся бережливо, и города, где, собственно, и устанавливают скульптурные изваяния, в основном невелики и тесно застроены, — что, разумеется, вовсе не означает, что в городе, где есть большие площади, в искусстве скульптуры обязательно будет создано нечто значительное. Место для скульптуры, впрочем, нашлось бы, но заказчики на нее практически отсутствовали. Искусство скульптуры может существовать только при наличии заказчиков, и ААЯ этого нужны либо состоятельные любители искусства, либо центральная власть, которая располагает свободными средствами. Ничего этого не было в Республике Нидерландов. Мы касаемся здесь обстоятельства, влияние которого распространяется на гораздо более обширную сферу, чем на тот конкретный вопрос, о котором мы сейчас говорим, а именно того факта, что в нашей стране общественные денежные средства лишь в весьма незначительной степени поступали в кассы центральной власти. Деньги, собранные в качестве налогов и пошлин, поступали в основном непосредственно в распоряжение муниципальных властей; и те, кто ими распоряжались, бюргеры и купцы, лишь ввиде исключения были склонны делать заказы на произведения искусства. Церкви перестали быть заказчиками скульптур, так что искусство скульптуры впредь в значительной степени зависело от фамильной гордости, если не благочестия, патрицианских семейств. Когда же речь заходила о сооружении роскошного надгробия в честь некоей знатной персоны, Церковь, по крайней мере, принимала в этом участие, так что в конце концов большинство произведений скульптуры все еще продолжало находить для себя место в протестантских церквах. Не проявляется ли чисто голландская рассудительность и бережливость в том, что городские власти и готовые пожертвовать деньги богачи, вместо того чтобы заказывать помпезные скульптуры, основывали сиротские приюты и дома АЛЯ престарелых?

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА V

121

Независимо от вопроса, благоприятствуют ли развитию искусства скульптуры тип занимаемой территории, государственная система или характер народа, можно было бы поставить иной вопрос: сказывается ли особый характер нидерландского народа со всей ясностью в том, чем мы обладаем в скульптуре XVII столетия? Вообще говоря, из всех искусств скульптура передает в наименьшей степени черты национальной самобытности. Чем более совершенны ее творения, тем более соответствуют они не только общей норме определенной эпохи, но и высшей степени совершенства в отношении столь мало изменяющейся задачи, которой всегда посвящало себя ваяние: запечатлению образа человека. Было бы довольно легко — с помощью нескольких удачно найденных определений — продемонстрировать определенное число чисто нидерландских качеств у Хендрика де Кейзера и Ромбаута Ферхёлста, но вряд ли в этом есть смысл, так что мы от этого, пожалуй, воздержимся. Гораздо яснее можно показать связь между искусством и национальной культурой в архитектуре. Взгляд на различные страны и народы Европы в первую половину XVII столетия обнаруживает в общем картину, полную разнообразных оттенков. Далеко не один народ — и каждый на свой собственный лад — достигает в этот период наивысшей точки своей культуры: Испания с Сервантесом и Веласкесом, Лопе де Вега и Кальдероном; Англия с Шекспиром и всеми прочими его современниками — также, как и со своей морской экспансией; Швеция со своим неожиданным политическим взлетом13*. Но среди них только Нидерландская республика — единственная страна, которая в этот период достигает вершины одновременно во всех областях: как государственное образование, как торговая держава, как страна мореплавания и растущей промышленности, как средоточие искусства и литературы. Пышный расцвет собственной, весьма своеобразной архитектуры во всем этом богатстве отнюдь не отсутствует. Нигде типично нидерландские черты нашей культуры

122

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

не заявляют о себе с такой очевидностью, как в нашем зодчестве. Кажется даже, что оно родилось вместе с государством и нацией в дни борьбы за свободу. Но, разумеется, все это не так просто: во-первых, потому, что зодчество, в той же мере, как и всякое другое явление культуры, имеет свои корни в вековой истории, а также потому, что в стране столь сильных региональных различий оно всегда несет на себе следы местного своеобразия и ландшафта. Примечательно, что, несмотря на сильное фламандское влияние на Юге и богатую давнишнюю нижненемецкую модель в северо-восточных областях, у нас за столь короткое время развился тип архитектуры, который можно было по праву назвать голландским и который находился в ярком контрасте как с Югом, так и с саксонскими областями, которые оставались под воздействием ганзейской традиции. Сколь бесконечно прекрасней могла бы быть наша страна, если бы XIX век столь гнусно и бессердечно не разрушал в ее городах то, что все еще сохранял век XVIII ! Как мало осталось от той старой северо-восточной нидерландской архитектуры, которая незадолго до начала XVIII века сделала Гроте Маркт в Гронингене самой красивой площадью нашей страны! Маленькие, довольно поздно возникшие города в провинции Голландия своими домами с узким фасадом создали этот повсеместно распространившийся образчик: узкий дом со ступенчатым фронтоном. Этот тип дома представляет собой развитие деревянного дома, который сейчас, за исключением отдельных экземпляров, уже почти не встречается. Ни фахверк14*, ни дома с нависающими верхними этажами здесь не привились, так же как дома с внутренним двориком. Причиной того, что эта простая форма дома получила наибольшее распространение, была все та же бюргерская простота, желание иметь квартиру /а^я одной семьи, не нуждавшейся в бесчисленной челяди. При таком типе дома на долю изобретательности архитектора приходилось сравнительно немного. Спрос на украшение комнат или лестниц в начале XVII в. был невелик, и загородные дома знати все еще сохраняли, как правило, строгие формы замков позднего Сред-

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА V

123

невековья, с небольшими окнами и массивными стенами, какие все еще можно увидеть в Лимбурге. Если говорить о новых зданиях помимо бюргерских жилых домов, то мы вспомним не дворцы или соборы, но ратуши, сиротские приюты, здания собраний стрелков, склады; в некоторых более крупных городах — торговые биржи, пакгаузы больших морских компаний, а также многочисленные загородные дома мя разбогатевшего купеческого сословия, окруженные садами и лесными наделами, которые одно место за другим превращали поистине в райские уголки. Ну и, наконец, церкви. Старые церковные здания продолжали использовать А^Я службы по новому образцу, но теперь, во многих случаях слишком просторные для гораздо более скромного и более строгого обряда, они приходили в упадок, а зачастую их намеренно разрушали. Между тем новое благочестие и новое благосостояние требовали во многих местах постройки новых церковных зданий. Именно здесь архитектор находил наиболее достойное и наиболее плодотворное поле ААЯ своей творческой деятельности. Первозданность, фантазию он не ставил при этом во главу угла. Скорее это была собственная переработка данных мотивов и форм и собственное подражание наиболее почитавшимся образцам и традициям. И за всем этим архитектор обращался к позднему Ренессансу, к Италии. Оттуда вел свое происхождение столь примечательный для нидерландского протестантского церковного зодчества тип восьмигранного здания, источником вдохновения для которого чаще всего служила церковь Санта Мариа делла Салюте15*. Таковы Марекерк в Лейдене, Оосткерк в Мидделбюрге, Ниеуве Керк в Гронингене, если назвать лишь некоторые из многих. Дух нидерландского кальвинизма сделал эти инородные формы более достойными и строгими, более простыми и серьезными. И даже там, где центральная схема не была взята за основу, — какая это была роскошь, какие сокровища истинно национального зодчества: Вестеркерк в Амстердаме, Ниеуве Керк в Хаарлеме и многочисленные деревенские церкви, которые из своего далека ста-

124

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

рались следовать великим образцам — в своих чистых пропорциях и в своей незатейливой красоте! Если обратиться к нецерковным общественным зданиям, то мы сразу же замечаем, что вначале архитекторы не слишком стремятся отойти от принципов строительства жилого дома. Однако в применении богатств Ренессанса к типу жилого дома возникает чудо: Ливен де Кей спроектировал Мясной рынок в Хаарлеме в стиле жилого здания, но декоративные элементы сумел использовать с таким блеском и с таким размахом, что это здание в своей непревзойденной гармонии соединило в себе достоинства малого с пропорциями большого. И разве не был он автором этого единственного в своем роде памятника победы и обретения свободы в Лейдене: великолепного фасада ратуши, за которым скрыта более ранняя средневековая ратуша; фасада с четырьмя декоративными фронтонами, столь же радостными, сколь величественными, и, несмотря на все их украшения с надписями и декорациями, действующими столь успокаивающе? За исключением немногочисленных крупных зданий, нидерландская архитектура была сильна не в монументальном. Остается в высшей степени примечательным и одним из наиболее сильных доказательств неудержимой энергии нашей нации, что наших архитекторов призывали возводить монументальные строения вне границ собственного отечества. В Дании от них требовали строить королевские замки, и голландские зодчие шли навстречу этим желаниям и строили один замок за другим в королевски величественных пропорциях, но с элементами декора и стиля, которые, собственно, своим происхождением были обязаны домам бюргерской знати. Эти датские замки выглядят своего рода гибридами. В декоре их гордых фасадов в конечном счете отсутствует элемент фантазии. Они кажутся растениями, пересаженными на чуждую ААЯ них почву. Элементу фантазии в нидерландском зодчестве XVII в. нигде не уделяли столько внимания, как в облике башен, которые должны были увенчивать чуть не каждое здание, если оно было при-

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА V

125

годно для этого. Для больших церковных башен — исключая такой шедевр, как Вестерторен16*, — несколько вычурная конструкция из дерева, свинца и меди, с пузатыми формами и осиной талией не всегда оказывалась удачной. Но ААЯ ратуш этот тип башен годился; изящные до каприза, в полной гармонии с колокольным звоном, они представляли собой воплощение всего того, что было в нидерландском народном искусстве: столь характерные черты веселого нрава и легкости, тонкости и изящества, родственные лирике Хоофта и Вондела. Кажется, все здесь излучает то, что в образе нашего XVII столетия означает основательную веселость, хорошее расположение духа, уверенность в завтрашнем дне. Если сравнить итальянское искусство того времени с голландским, может показаться, что контраст между двумя нациями, какими их обычно привыкли видеть, здесь приобрел обратный характер: в итальянском сеченто17* всё тяжелое и мрачное, у голландцев же — почти японская легкость. Несмотря на быстроту, с которой прежняя картина городов и деревень сейчас исчезает, чтобы предоставить место новым постройкам и расширению обитаемой площади, так же как и потребностям бездушного транспорта, облик нашего XVII столетия все еще лучше и живее сохраняется там, где остается что-то от его архитектуры. Если всего полвека назад прежнее зрелище грахтов, домов и улиц почти повсюду все еще было доступно взору, — когда старый Амстердам в каждом своем закоулке был столь же прекрасен, как Мидделбюрг, но при этом бесконечно величественнее, — то теперь нужно все более и более упорно выискивать остатки былого среди серости последующего запустения и позднейшего расточительства. Именно красота архитектуры давала возможность человеку XVII в. лучше постигать среду, в которой он обитал. Не в смысле современной чувствительности историка или любителя искусства, которая возникла совсем недавно; даже у Потгитера и его современников едва ли она была развита. XVII век вполне видел всю эту красоту, но не искал слов,

126

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

чтобы ее описать. Как могли бы столь многие живописцы и рисовальщики создавать виды городов и деревень с такой любовью и такой трогательной преданностью вещам, где скрупулезная точность ван дер Хейдена, Беркхейде, Беерстратена до такой степени достоверности сходится с совершенным поэтизированием всего сущего, какъВидеДелфта Вермеера? Радостное солнце этой эпохи, возможно, нигде не сияет так ярко, как в этих городских видах, которые порой наполняют нас такой тоской по былому, с его здоровым, естественным существованием в мире простых мыслей и крепкой веры. Живописец и художник-гравёр запечатлели наиболее своеобразный облик Голландии в простоте маленькой улочки или узкого грахта, в обычном бюргерском доме без какой-либо утонченности или яркой отделки. Н о дух времени устремлялся — здесь, впрочем, как и везде, — к иной красоте, чем та, которую художник видел перед своими глазами, к чужеродному и возвышенному либо к причудливо романтичному. От Рёйсдала не столько требовали тихих, светлых пейзажей дюн Кеннемерланда, сколько романтических эффектов со скалами и ручьями. В том же ряду, что и вечная неудовлетворенность тем, что имеешь, находится и отношение к собственной, типично голландской архитектуре: как бы нова или оригинальна она ни была, скоро она уже не доставляла удовольствия знатным заказчикам и быстро выходила из моды. Она уже принадлежала прошлому, которым начинают пренебрегать как чем-то не слишком значительным. Идеалы благородного и строгого классицизма вторгаются из Франции и Италии, и радостный декор уступает место кирпичу и песчанику. Ступенчатый фасад, который уже больше не удовлетворяет вкусам, скрывается за изогнутыми линиями фронтона или исчезает вовсе. С тех пор как амстердамские отцы города покинули узкие улочки Оуде Зей, чтобы обосноваться «на Грахте»18*, это бесподобное тройное кольцо каналов украшается домами того типа, которые проектировал Филип Фингбоонс, отдельными или сдвоенными, из природного камня или из черного промаслен-

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА V

127

ного кирпича, с карнизами вместо заостренных фронтонов, и, при всей своей скромности, ведущими свое происхождение от французского hôtel ики итальянского palazzolT'. Звучит почти символически, что Амстердам на вершине своего благосостояния и своей славы, в самый год заключения мира, Б праздничной атмосфере Лееувендалъцевж, делает заказ на новую ратушу и что тогда, еще до завершения строительства, прежняя, средневековая ратуша предоставляет ей место, будучи уничтожена пожаром. Так возникает шедевр ван Кампена21*, вскоре прославленный как восьмое чудо света в торжественных стихах, сочиненных Вонделом в честь города, — пышных и приближающихся по своим размерам к целому эпосу. Константейн Хёйгенс также возносит хвалу этому зодчему: Van Campen, dien de eer voor eeuwich toe zal hooren, Van't blinde Nederlands mis-bouwende gesicht De vuyle Gotsche schel te hebben afgelicht. Ван Кампен, коего мы будем чтить вовеки, Смыл Нидерландов лик маравшее давно Нестройной готики нелепое пятно. Какая странная почесть и какая поразительная односторонность! Действительно ли Константейн Хёйгенс всерьез полагал, что все, созданное в Голландии до ван Кампена, — Хендрик де Кейзер, Ливен де Кей, все то, что мы называем голландским Ренессансом, было не более чем старым хламом? Я не могу в это поверить. Ибо именно Хёйгенс вообще не был затронут французским классицизмом — болезнью, которая во многом лишила нашу культуру ее национального отпечатка.

128

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

VI В этом, последнем, разделе, после того как мы уделили несколько слов архитектуре, мы коснемся вопроса, которым-хотелось бы завершить этот очерк: почему единственный в своем роде расцвет нидерландской культуры в ее полном блеске продолжался такое короткое время? Наш вопрос вытесняется встречным вопросом: вообще удерживается ли когда-либо культурный период достаточно долго в высшей точке расцвета? Но особенности нидерландской культуры XVII столетия ко всему этому вовсе не сводятся. Как же именно завершился здесь этот процесс, как переспела и отцвела наша культура? Или, быть может, эти метафоры не подходят ААЯ нашего случая? Попытаемся проанализировать. — Определенно кажется, что ослабление чисто национальных стремлений и затухание вдохновения ни в одной другой области не становятся заметными так рано, так внезапно, как в области архитектуры. Как только наша архитектура начинает проявлять стремление к строгим, застывшим формам, это уже говорит об утрате ею какой-то части той живости и сочности, которые делают для нас эпоху расцвета такой дорогой и близкой. Наше зодчество> могло оставаться истинно нидерландским, подлинно национальным, пока в нем преобладала нотка живой фантазии и оригинального влечения к декору, пока оно желало скорее приятного, чем величественного. Если бы оно занялось поисками большого стиля, его бы непреодолимо влекли, и увлекали, в качестве образца романские страны, оно впало бы в подражательность и утратило бы в значительной мере свой национальный характер. В связи с этим мы должны еще раз вернуться к вопросу, который был затронут уже в самом начале, а именно — об отношении искусства рассматриваемого периода к стилю барокко, понимаемому в его современном, целиком историческом, увы, столь неопределенном значении. К голландской культуре, как мы полагаем, не подходит это понятие, хотя и Гроций, и Вондел по духу,

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА VI

129

пожалуй, примыкают в некотором отношении к поздней фазе барокко. То, что в живописи и архитектуре воспринималось нами как типично нидерландское, соответствовало понятию барокко лишь незначительно, а то и вовсе не соответствовало, при том что это понятие может быть лишь в какой-то мере ясно очерчено. В отношении величайшего из наших художников, Рембрандта, мы отваживаемся на смелое утверждение: Рембрандт стремился выразить идеалы барокко, но именно здесь удача сопутствовала ему меньше всего. Если принять мнение, что его несравненный гений наткнулся на границы именно в выражении этого стиля эпохи, то вывод, что барокко не было энергией и импульсом нашей культуры, кажется весьма убедительным. Таким образом голландская живопись в значительной степени находилась вне стиля эпохи, и это лишь повышало значение своеобразного, собственно голландского типа культуры. Справедливо ли это и в отношении литературы? Едва ли. Очевидно, что изобразительное искусство и литература поэтому не могут быть равноценны. Основные обстоятельства творческой деятельности здесь слишком различны. На первый взгляд, литературная продукция кажется гораздо меньше связанной требованиями стиля, чем изобразительное искусство. Это последнее всегда слишком отягощено весомостью hic et nunc*\ оно находится в зависимости от материалов и технических средств; оно рождается в ателье художника; оно не может уйти от профессиональных традиций и навыков; история ограничивает его и управляет им в его свободном полете. Поэт, напротив, свободно уносится в бесконечное, когда ему это заблагорассудится или когда его увлекает его вдохновение. И, однако, что же мы видим не только здесь, но всегда и повсюду? — То, что литература гораздо сильнее, чем изобразительное искусство, остается в плену старых форм, схем, образцов и правил. И здесь тоже поэты, даже величайшие из них, редко отваживались отвергать нормы нового классицизма. Всю * Здесь и сейчас (лат.).

130

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

литературную продукцию гуманизм пропускал сквозь растр античной культуры. Но если эта продукция и должна была все еще следовать классическому образцу, то дух не подчинялся никаким принуждениям. Классицизм оставался внешней стороной, а дух уносился в просторы голландских лугов и дюн, которые воодушевляли и Рёйсдала, и Кёйпа на создание своих самых благородных творений. Даже Вондел создавал свои лучшие произведения, когда менее всего был в плену классических образцов. Нидерландский поэт вообще пребывал преимущественно в зрительной сфере. Он видел вещи так, как их видел художник. Комедии Бредеро — это картины, и трагедии Вондела, собственно говоря, тоже. Отсюда их несценичность, которая большинству из них, несмотря на их высокое качество, сулит бессмертие лишь на книжных страницах. И если новая вера могла сообщить Вонделу совершенное чувство стиля и вознести его талант до хоров Люцифера, то сделать из него драматурга, от которого у вас перехватывает дыхание, как от Шекспира, или который, подобно Расину, увлекает вас благородным звучанием своей приглушенной страсти, — на это она была не способна. Остается еще вопрос, как и когда наша культура XVII столетия, с ее выраженным собственным, привязанным к краткому промежутку времени характером, приходит к своему естественному концу? Ответ «вместе с концом этого самого столетия» был бы слишком наивным. Культурный период не меняется со сменой столетий, сколь привлекательным и удобным ни казалось бы размечать такие периоды от века к веку. От чего это зависит, нельзя определить одним словом. Это ряд вопросов. Когда именно иссякает сила, блекнет цветение, слабеют порывы, которые сделали эту культуру вполне достойным, пусть и не столь блистательным, дополнением Флоренции или Венеции? В чем состоял процесс культурного упадка, который столь очевидно отделяет Голландию после 1700 г. от предшествующего столетия? Возможно, мы приблизимся к разрешению этих трудных вопросов, если обратимся к области, где упадок заметен яснее всего.

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА VI

131

Когда Рембрандт уходит в тусклый закатный свет последних лет своей жизни, великая эпоха нашей живописи уже приближается к завершению. Когда какой-нибудь Лэрессе полностью отвечает вкусам публики, а тяжеловесный Ромейн де Хооге завоевывает рынок графики1*, о расцвете говорить уже не приходится, хотя сколько-то великих живописцев и пережили семидесятые годы XVII столетия. Каковы же причины того, что подобный период расцвета неизменно сходит на нет, как если бы он был жизнью одного человека? Произошло ли это в данном случае из-за того, что победу одержала мода на все французское, или из-за того, что устарели старые жанры; случилось ли это из-за пресыщения живописью или из-за ослабления таланта и профессионального умения? Приписать явный упадок менее благоприятным социальным и экономическим условиям вряд ли возможно: богатство лишь возрастало. Интерес к профессии живописца и желание обладать картинами оставались, по всей видимости, не менее сильными, чем раньше. Ничто не мешало появлению новых первоклассных талантов — и тем не менее они почему-то не появлялись. И снова почти неизбежно склоняешься к все-таки столь обманчивому утверждению, что культурный расцвет, какого бы рода он ни был, действительно уподобляется жизненным процессам в клетках и органах. Пожалуй, еще отчетливей, чем в живописи, этот упадок заметен в литературе. Кто подхватил поэтический венец, когда, наконец, смолк золотой голос Вондела? Разве мог им быть какой-нибудь Антонидес ван дер Гус, чьи гладкие вирши всего лишь внешне сохраняли совершенство Вондела, или кто-либо другой? Перед нами всплывает удручающая картина серьезного упадка почти во всех областях культуры — и в нашем представлении это почти неразрывно связано с нидерландской культурой XVIII столетия. Глубина падения, возможно, очень часто преувеличивается, но само оно все же существует как прискорбный исторический факт. И самое неприятное здесь, что как раз в то время,

132

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

когда Голландия в духовном отношении кажется уже иссохшей и погрузившейся в спячку, окружающие страны — Франция, Англия, а вскоре уже и Германия — вступают в новый период живого культурного расцвета. Что же в этот период времени между 1685 и 1715 гг., который Поль Азар удачно назвал кризисом европейского сознания, препятствовало появлению у нас мощной, выразительной, гибкой прозы, которую бы читали и перечитывали? Здесь мы касаемся одного из самых больных мест нашего духовного прошлого. Откуда же идет безнадежное усыхание и окостенение нидерландской прозы ? В других странах XVII столетие узнало лишь начало современной, свободной прозы. Мы преждевременно заполучили выдающегося автора в лице Хоофта, но, к сожалению, слишком искусного, чтобы иметь последователей. После него не много появилось хорошей прозы. Эпистолярный стиль был перегружен французскими выражениями и погряз в чиновном жаргоне; ученый мир писал по-латыни или пользовался латинизированным языком, а прочая проза находилась под влиянием языка проповедей. Но ведь и проповеди бывают прекрасными. Почему у нас не было ни Боссюэ, ни Бурдалу? Или кальвинизм утратил всю свою силу? Почему у нас не было таких читаемых авторов, как Свифт, Дефо, Лесаж? Почему ван Эффен, словно гадкий утенок, по-голландски появляется в печати лишь за четыре года до смерти, после того как он всю жизнь писал по-французски? Самое жалкое впечатление производит упадок нидерландского духа при сравнении высококачественных журналов, которые выходили во Франции, таких, как, например, Journal des Sçavans2\ с продукцией, которую здесь выбрасывал на рынок в своем Boekzaal какой-нибудь Питер Рабюс. Если мы попробуем проследить процесс всеобщего упадка, который кажется неоспоримым, вне сферы искусства и литературы, где он заметен легче и яснее всего, то в этом случае вопрос сводится к следующему: не утрачены ли были еще в ходе XVII столе-

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА VI

133

тия, или по меньшей мере отступили на задний план, качества нидерландского народа, существенно необходимые А^Я расцвета высокой культуры, характерной черты этого века? Во всяком случае обстоятельства, отношения и предпосылки теперь изменились. Сами люди стали другими. На протяжении XVII столетия повсюду возникали новые факторы, которые постепенно изменяли духовный тип нидерландца. С появлением естествознания, внедрением всеобщего идеала терпимости, отмиранием суеверий (1682 г. был поворотным пунктом в том, что касалось веры в кометы 3 ) и прежде всего с распространением почитания разума как мерила жизни и поведения — наметились изменения в духовном статусе образованного человека. Он оставался, не говоря о сторонниках Спинозы или последователях некоторых сектантских идей, добрым приверженцем Дордрехта или Рима, в зависимости от вероисповедания. Но в прежнюю жесткость, прежнюю пылкость и ревностную религиозность все же проникало нечто от духа времени, духа приближающегося XVIII столетия, плоского, сухого и трезвого. По мере того как привлекательность Кальвина явно шла на убыль, сильный противоток, который здесь воодушевлял умы еще с XVI века, вроде бы расширял свое влияние за счет этой строгой конфессии. Можно считать, что это был Эразмов противоток. Можно даже задаться вопросом, не был ли он в формировании национального характера не противотоком, а главным течением? Он означал ряд идеалов, ставших особенно важными для нидерландского характера: терпимость, миролюбие, сильное и искреннее чувство справедливости, отвращение к казуистике и велеречивости, стремление к покою. Покой, в зависимости от того, как его понимают, идеал очень низкий — или очень высокий, который может граничить как с пороком лености, так и с шагом к созерцанию вечности. Идеал покоя вовсе не означает пассивности. Голландия XVII века была в высшей степени активна деятельностью своих купцов, мореходов, воинов, своих неустанных работников и строителей во всех сферах труда и мышления. Но и тогда дух нации

134

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

глубоко нес в себе желание приятного покоя и радостей сельской жизни, с книгами и посещением друзей, так, как это некогда воодушевляло Эразма и вместе с тем звучало у Хёйгенса, Катса и Вондела. Этот идеал в XVII веке не препятствовал многосторонней активной жизни во всех областях. Государство было готово вести те или иные войны, охраняя свои права и владения, так же как и граждане готовы были к смелым и мужественным поступкам, проявляя отвагу, упорство и находчивость. Однако ни длительная война с Испанией, ни постоянные столкновения с Англией, ни ожесточенная борьба с Францией не пробудили здесь дух воинственности и милитаризма — в отличие от Швеции после 1700 г., которая из-за всего этого была готова погибнуть4*. Свое участие в Войне за испанское наследство Республика восприняла как тяжкий долг и как долгое, суровое испытание. Когда все было уже позади, казалось, что мир и покой завоеваны на долгое время. Идеал спокойной жизни для значительной части народа почти полностью был достигнут. Всеобщее благосостояние, казалось, навсегда гарантировало доступ к мирским радостям как состоятельному бюргеру, так и правителю. По всей стране возникали загородные дома, в которых состоятельные горожане проводили лучшее время года и которые варьировались от замков и больших поместий самых знатных и самых богатых, с их великолепием, титулами и гербами, — до павильона у канала какогонибудь удачливого торговца. Это был образ жизни, который в таких масштабах не был бы возможен ни в одной другой стране; важными предпосылками этого были высокая степень общественной безопасности и небольшие расстояния. Иноземному путешественнику такая страна безусловно должна была казаться неким буржуазным раем. Здоровая и простая форма благосостояния, охватывающего широкие слои населения, между тем имела, в социальном плане, свои негативные стороны. Ибо она означала также, что в торговом сословии вообще уже в XVII веке купцы сделались магистратами, а предприниматели — вкладчиками. Стала ли Голландия

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ГЛАВА VI

135

страной рантье? Без сомнения, в правящих и состоятельных классах оставались энергичные натуры, которые были при деле: экономическая жизнь, даже если не вынуждала ежедневно посещать контору, верфь или биржу, предлагала все еще немало возможностей. Но для среднего представителя правящего сословия его занятия, помимо чинной говорильни погрязшего в рутине городского управления и, пусть более серьезных, но не слишком обременительных обязанностей отправления правосудия, ограничивались беседами с садовником и разговорами с управляющим и нотариусом. Между тем интеллектуальная деятельность, которая могла бы заполнить такое существование, переместилась от изучения классической литературы, теологии и любительских занятий поэзией — в оборудование кабинетов естественнонаучных коллекций, что стало почти необходимым ^АЯ поддержания репутации. Все это вместе взятое, — какую бы культурную пользу оно ни приносило, — без всякого сомнения поглощало немалую долю энергии нации. Стало ли наше отечество чересчур уж миролюбивым? Утратило ли оно качество, которое нам хотелось бы назвать героизмом? — Рискованные спекуляции, с которыми легко можно увязнуть в словах и фразах. Ясно, что всеобщий духовный упадок XVIII столетия, который нельзя не признать, а именно утрата культурной энергии по сравнению с XVII веком, существенным образом находит во всем этом свое объяснение. Вместо преисполненного шумной жизни XVII столетия складывается картина XVIII столетия, в котором наша страна словно бы дремлет, озаряемая послеполуденным солнцем долгого летнего дня. Наш исторический взгляд с трудом может разглядеть в этой картине какие-либо иные черты, помимо прозаических, сухих, слишком уж буржуазных. Даже тот факт, что это было время Бурхаве и сТравесанде5*, не может освободить нас от тягостного впечатления культурного упадка. И к единственной крупной политической фигуре этого времени, к Симону ван Слинге-

136

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

ландту, примешивается нечто неутешительное: это человек, который не смог осуществить того, что он отчетливо видел и считал неотложным ^АЯ государства, который таил в себе ясную и убедительную мудрость Кассандры6*, чтобы выказать ее лишь тогда, когда было уже слишком поздно. Подобные общие исторические оценки эпохи в целом скрывают почти всегда те или иные преувеличения и заблуждения. И все же мы не можем согласиться с тем, чтобы оценивать XVIII столетие по меркам XVII столетия, поскольку подходить к нему следует с его собственной меркой. Желая высказать суждение о XVIII в., — идет ли речь о Голландии или о какой-либо другой стране, — следует начать с признания тех ценностей, которые характеризуют выдающиеся и непреходящие достижения этого времени, хотя бы они и носили имена, которые теперь, в рамках нашей смутной действительности, звучат всего лишь отголосками некоего весьма далеко отстоящего от нас времени. Мы не должны оценивать плоский рационализм, слишком трезвое умствование поколения 1700 г. с точки зрения утонченного эстетизма и философствующего самодовольства своих собственных заблуждений, но понимать их в той позитивной исторической необходимости, которую они имели для тех, кто появился на свет еще в сбивающей с толку неопределенности мышления XVII столетия. Возможно, тогда мы будем несколько мягче судить об упадке, который задергивает перед нашим взором завесу над веком Рембрандта. Каких-нибудь шестьдесят лет назад как в преподавании, так и в литературе, охотно и с убежденностью говорили о нашем золотом веке. Когда П. Л. Мюллер публиковал в 1897 г. достойное всяческих похвал и до сих пор непревзойденное описание Республики Объединенных Нидерландов в период расцвета (Republic der Vereenigte Nederlanden in haar bloeitijd), — эта книга по желанию издателя получила заглавие Onze Gouden Eeuw [Наш Золотой век]. Заглавие, однако, как позднее отметил Коленбрандер в

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ПРИМЕЧАНИЯ

137

биографии Мюллера, собственно говоря, опровергалось самой этой книгой. Ибо в ней последовательно описывались государственное устройство, сухопутные и морские силы, Церковь, торговля, промышленность и мореплавание, учреждение колоний, а также состояние и управление каждой из отдельных провинций, история страны и, наконец, общественная жизнь, литература и искусство; все это было исчерпывающе и профессионально изложено, пожалуй, иногда слишком сухо, но там и речи не было о каком-либо золотом блеске. Само по себе наименование Золотой век ни на что не годится. От него веет ароматом aurea aetas7\ некоей мифической страны изобилия, которая еще со школьной скамьи приелась нам у Овидия. Если уж эпоха нашего расцвета и нуждается в имени, то в качестве эпитетов подошли бы скорее дерево и сталь, смола и дёготь, чернила и краски, отвага и благочестие, дух и фантазия. Золотой век — это в гораздо большей степени век XVIII, с его сундуками, наполненными золотыми монетами. Мы, нидерландцы, знаем, что того лучшего, что сделало великими наше государство и наш народ в XVII веке, — силы и воли к действию, честности и справедливости, сострадания, благочестия и веры в Бога — ни сейчас, ни на будущие времена мы не утратили.

ПРИМЕЧАНИЯ 1

Голландский перевод, «просмотренный автором», появился в том же 1610 г., что и латинский оригинал. Обращает внимание, что в этом названии игнорируются все провинции, кроме Голландии. 1 Handelingen van h et ach tuende Nederlandsche philologencongres (1939), p. 11-26. 3 De Nederlanders der zeventiende eeuw door Engeischen geschetst. Verspreide Geschäften, IV, p. 245. 4 Здесь хотелось бы попутно отметить, что я употребляю слово гуманизм лишь АЛЯ обозначения духовного явления, которое возникает на исходе Средневековья и в первой половине XVI в. достигает полного расцвета.

138

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Нынешнего расхожего употребления, которое беззаботно оперирует понятиями гуманист и гуманизм как наименованиями и кличками для всякого рода современных духовных направлений, я никогда не придерживался. 5 Я сделал это в Эразме, в Nederlands Geestesmerk [О духовном облике Нидерландов] и, вероятно, еще во многих других местах. 6 Аренд ван Бюхелл распространяется об этом в своем дневнике. 7 Весы ведьм в Оудеватере, иной раз представленные в школьных учебниках совсем не той иллюстрацией, представляют собой не что иное, как благотворительное мошенничество: за несколько грошей каждый мог приобрести свидетельство, что не обладает «сверхъестественным весом»*. 8 Bijdragen en mededeelingen van h et Historisch Genootschap, XXXII (1911), p. 83 ff. 9 Haarlemmermeerboeck, а затем и Het Klein Chronykje. 10 В сборнике Beeiden en Groepeny Amsterdam (1919), p. 105. 11 Hofwyck,De Koren-bloemen, éd. 1658, p. 599. 12 Гроций сам ощущает себя голландцем; см. выше, с. 44; высшие члены государства А^Я него лишь союзники, socii, до такой степени воспринимает он Унию по образцу Римской республики**. 13 Написанные в 1941 г. слова о «промахе Вермеера» в этой картине получили подтверждение в июле 1945 г., когда Хан ван Меегерен признался, что Христос в Эммаусе — это его подделка***. Хёйзинга об этом уже * В Позднем Средневековье и в начале Нового времени, в эпоху «охоты на ведьм» специалисты по демонологии утверждали, что ведьмой овладевает дьявол. А поскольку нечистая сила легче воздуха, то и ведьма обладает меньшим весом, нежели нормальная женщина. Поэтому подозреваемую в ведовстве бросали связанной в воду (разумеется, привязанной на веревке); если она не тонула, это и было доказательством: слишком легкая. Взвешивание относится к этой же категории проверок. Д.Х. * В глазах европейцев вплоть до XVIII в. включительно Римское государство являлось моделью государства вообще. В процессе создания Римской державы различные земли и народы, завоеванные Римом, получали разный статус. Союзники {лат. socii) — формально независимые племена, города и царства, связанные с Римом союзными договорами. Они сохраняли государственную самостоятельность, но не имели права вести собственную внешнюю политику, которая оставалась мо-

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ. ПРИМЕЧАНИЯ

139

не узнал. Он умер в феврале 1945 г. Примеч. издательства H. D. Tjeenk Willink к 4-му изданию, 1972 г. 14 Я сознаю, что мое понимание понятия барокко до некоторой степени отличается от того, которым оперирует Шмидт Дегенер в превосходном и содержательном сочинении Rembrandt und der holländische Barock [Рембрандт и голландское барокко], Studien der Bibliothek Warburg, IX, 1928.

нополией Рима. Союзники не платили налогов, но их обязанностью было поставлять Римскому государству и содержать за свой счет вспомогательные войска (т. наз. налог кровью). Гроций как бы Римом считает только Голландию, а все остальные части Республики Соединенных провинций А^Я него всего лишь socii. Надо сказать, что, несмотря на фактическое главенство Голландии, на неравное положение провинций, союзных и генералитетских земель, на разный статус самих провинций (см. коммент. 12*, 13* и 51* к гл. I), такой взгляд не вполне соответствовал политической реальности. Д. X. *** Хан ван Меегерен (1889-1947) — голландский художник и реставратор. Не будучи удовлетворен своим положением, занялся фальсификацией картин ряда великих мастеров голландского Золотого века, главным образом Вермеера. Продажа «случайных находок» приносила громадные деньги. Картины были признаны подлинниками и находились в крупнейших музеях Голландии. Некоторые «шедевры» попали в коллекцию Геринга. После войны X. ван Меегерен был обвинен в коллаборационизме и в октябре 1947 г. предстал перед судом, где представил сенсационные доказательства, что картины — подделки. Был приговорен к минимальному наказанию: году лишения свободы. Художник подписал просьбу о помиловании на имя королевы. В декабре 1947 г. X. ван Меегерен умер от сердечного приступа. В это время он был самым популярным человеком в стране. Подделки было решено не уничтожить, а возвратить их бывшим владельцам, после чего некоторые из них вновь были проданы, но уже как произведения самого X. ван Меегерена. Примеч. пер.

КОММЕНТАРИИ* ПРЕДИСЛОВИЕ 1

* Очерк написан летом-осенью 1940 г. и вышел в свет в 1941 г. «Особые обстоятельства» заключаются в том, что родина И. Хёйзинги, Королевство Нидерландов, в самом начале Второй мировой войны, 3 сентября 1939 г., объявившее о нейтралитете, подверглось, без объявления войны, нападению Германии 10 мая 1940 г. После того как 14 мая в результате варварской бомбардировки был практически уничтожен Роттердам и Германия угрожала бомбить другие города, начиная с Утрехта, нидерландская армия капитулировала. т Слово Нидерланды во множественном числе (Nederlanden), которое в тексте перевода иногда передается как Нижнеземелъе, означает здесь то, что в отечественной исторической науке называется историческими Нидерландами: регион, включающий современные Королевство Бельгию, Королевство Нидерланды, Великое Герцогство Люксембург и часть северо-западной Франции (см. также: Хёйзинга И., т. I, коммент. 3* к Предисловию Осени Средневековья и ниже, наст, изд., коммент. 4* к гл. I). К началу Нидерландской революции 1565-1609 гг. этот регион представлял собой особое государственное образование, находившееся под суверенитетом испанской короны и являвшееся союзом 17-ти провинций и епископства Льежского, обладавшего особым статусом. Нидерландами в единствен* Ссылки на произведения Й. Хёйзинги даются следующим образом: Хёйзинга Й., т. I — Хёйзинга Й. Осень Средневековья. 4-е изд. М.: Айрис-пресс, 2004; Хёйзинга Й., т. II — Хёйзинга Й. Homo ludens/ Человек играющий. Статьи по истории культуры. 2-е изд. М.: Айрис-пресс, 2003.

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ, ГЛАВА I. КОММЕНТАРИИ

141

ном числе (Nederland; адекватный русский перевод невозможен, далее просто — Нидерланды) Й. Хёйзинга называет союз северных провинций исторических Нидерландов, образовавших в 1579 г. Республику Соединенных провинций (ср. ниже, наст, изд., коммент. 4* к гл. I; окончательно название утвердилось лишь в 1588 г., Испания признала это государство де-факто в 1609 г., а де-юре — лишь в 1646 г.), после многочисленных перипетий получившую название Королевство Нидерланды и нынешние границы (это произошло в 1830 г.; ср.: Хёйзинга Й., т. II, коммент. 26* к статье Задачи истории культуры и 38* к статье Об исторических жизненных идеалах). Весьма часто (хотя и неофициально) Нидерланды во втором значении и ранее и ныне именуют Голландией — по самой большой провинции (ср. именование Великобритании — Англией). Отцом Отечества назван лидер Нидерландской революции, статхаудер (правитель) Голландии (здесь и далее этот топоним, если специально не оговорено, обозначает провинцию Голландия), фактический правитель Республики Соединенных провинций (единого главы государства в этой Республике не было; см. ниже, наст, изд., коммент. 49* к гл. I и: Хёйзинга Й., т. II, коммент. 29* к статье Задачи истории культуры) Вильгельм Оранский, официально избранный Штатами — сословным представительством — Голландии на этот пост в 1572 г. Он был убит фанатиком-католиком в 1584 г., т. е. еще до окончательного оформления Республики. ГЛАВА I 1

* Ост-Индская компания — нидерландская торговая компания, имевшая исключительное монопольное право торговли, мореплавания, создания факторий, даже территориальных захватов в Южной и Юго-Восточной Азии. Созданная в 1602 г., компания послужила орудием создания нидерландской колониальной империи. Упразднена в 1798 г.

142

Д М И Т Р И Й ХАРИТОНОВИЧ

2

* Якоб ван Леннеп и Эверхардюс Йоханнес Потгитер — популярные нидерландские писатели XIX в., в своих сочинениях воспевавшие героическое прошлое своего народа. В названном Й. Хёйзингой 1840 г. вышли в свет книги Я. ван ЛеннепаАгdinandHuyck [ФердинандХёйк] — о голландском авантюристе XVIII в., и сборник стихов Э. Й. Потгитерг Liedekens van Bontekoe [Песенки Бонтеку] о бурных событиях истории Нидерландов в XVI-XVII вв. у Гёзы (от фр. gueux, нищий) — прозвище участников Нидерландской революции. Первоначально, с 1566 г., так назвались оппозиционные нидерландские дворяне, объединившиеся в 1565 г. в союз Компромисс и подавшие в следующем году наместнице Нидерландов Маргарите Пармской петицию о восстановлении вольностей страны. Презрительную кличку «нищие» они получили от одного из приближенных правительницы потому, что явились на аудиенцию в подчеркнуто скромных одеждах, резко контрастировавших с пышными нарядами испанцев (существуют, впрочем, и другие версии происхождения прозвища). Позднее, после казни испанцами вождей движения Эгмонта и Хорна в 1568 г., это наименование приняли повстанцы, чей состав был куда менее аристократическим: лесные гёзы, ведшие партизанскую войну, и морские, полупираты, сражавшиеся с Испанией на свой страх и риск на море. Именно их песни, фольклорного типа, не имеющие, в большинстве случаев, фиксированного авторства, но включавшиеся даже в школьные учебники, и имеются здесь в виду. 4

* Единство исторических Нидерландов складывалось в XIVXV вв. в процессе создания Бургундского государства — конгломерата феодальных владений, возглавляемого герцогами Бургундскими (см.: Хёйзинга Й., т. I* коммент. 3* к Предисловию Осени Средневековья). Территориальные княжества — например, графства Фландрия или Голландия, герцогство Брабант и др. — постепенно, в результате завоеваний, брачных союзов, завещаний и т. п. переходили под руку герцогов Бур-

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ, ГЛАВА I. КОММЕНТАРИИ

143

гундских (этапы сложения Бургундского государства см.: Хёйзинга И. т. 1, особ. Хронологическую таблицу на с. 437-446). Это государство распалось после смерти последнего герцога Бургунд-ского Карла Смелого в 1477 г. Нидерланды отошли к дочери Карла, Марии Бургундской, вышедшей в том же году замуж за эрцгерцога Австрийского Максимилиана Габсбурга, будущего императора. В этом же 1477 г. Штаты (т. е. собрания представителей сословий) нидерландских провинций (каждая из них была ранее феодальным княжеством) добились от Марии и Максимилиана Великой привилегии, утверждающей неделимость Нидерландов. Ряд провинций был присоединен к Нидерландам позднее, при правлении внука и наследника Максимилиана императора Карла V. В 1549 г. он издал Прагматическую санкцию, снова подтверждающую неделимость Нидерландов, но уже в расширенном составе 17-ти провинций. В 1559 г. Карл V отрекся от престола, разделив владения между братом, императором Фердинандом I, и сыном, королем Испании Филиппом П. Нидерланды достались последнему. Политика Филиппа II, направленная на ограничение автономии Нидерландов, а также на борьбу с Реформацией, получавшей все большее распространение в этой стране, привела в 1566 г. к восстанию, вылившемуся в антииспанскую революцию. Однако в среде восставших, решительно отвергавших подавление традиционных вольностей нидерландских провинций, не было единства. На севере утверждался кальвинизм, юг в большинстве придерживался католичества. В январе 1579 г., после определенных военных и политических успехов испанцев, Штаты семи северных провинций заключили Утрехтское соглашение, направленное против попыток примирения с Испанией, к чему стремились на юге. Эти семь провинций, объединившихся в Утрехтскую унию, образовали ядро будущей Республики Соединенных провинций. Уния имела общие Генеральные Штаты, составленные из представителей провинциальных Штатов, Государственный Совет (нечто вроде правительства), также

144

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

образованный из представителей провинций, единую армию и казну. Ряд провинций и городов юга в том же 1579 г. примкнул к Утрехтской унии. Надо сказать, что члены Унии признавали верховную власть Филиппа II до 1581 г., когда он был официально низложен Генеральными Штатами Унии как правитель Нидерландов. Но еще несколько лет продолжались поиски монарха АЛЯ новосозданного государства, от чего полностью отказались лишь в 1588 г., т. е. через девять лет после Утрехтского соглашения и через четыре года после гибели Вильгельма Оранского. 5 * Перечислены города и крепости в Северных и, частично, Южных (Бреда) Нидерландах, которые в период 1589-1598 гг. пытались с переменным успехом захватить испанцы и отбить армия Утрехтской унии, а позднее — Республики Соединенных провинций. Эту армию с 1585 г. возглавлял избранный в том же году статхаудером Голландии Мауриц (Мориц) Оранский, сын Вильгельма Оранского. 6 * В 1594-1597 гг. голландский мореплаватель Биллем Баренц совершил три полярные экспедиции в поисках северо-восточного прохода из Атлантического океана в Тихий. Начало проникновения нидерландских мореплавателей в Индию и, особенно, в Индонезию (впрочем, в указанное время Индией нередко назвали страны, расположенные по берегам Индийского океана) датируется 1590-ми гг. т Ver sacrum — священная весна (лат.). Так назывался особый обряд у древних римлян: в дни бедствий римский народ давал обет принести в жертву богам всех первенцев, которые родятся ближайшей весной; молодые животные закалывались, а дети, по достижении зрелого возраста, вынуждались к переселению. Здесь имеется в виду следующее: самыми влиятельными и богатыми из провинций южной части исторических Нидерландов, а может быть, и исторических Нидерландов вообще, были Фландрия и Брабант. Они активно участвовали в Нидерландской революции, но по причинам более политического, а не

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ, ГЛАВА I. КОММЕНТАРИИ

145

религиозного характера, ибо католики на юге составляли большинство. Фландрия, Брабант и Мехелен, с подвластными ему окрестностями, присоединились в 1579 г. к Утрехтской унии и оставались в ее составе до 1585 г. (Фландрия даже до 1587 г.). Занятие этих провинций испанскими войсками вызвало массовую эмиграцию кальвинистов и сторонников Вильгельма и Морица Оранских (приверженцев этого рода называли оранжистами) на север. Всего с юга бежало около 150 000 человек. В ходе походов Морица Оранского 1589-1598 гг. и особенно его рейда на юг в 1600 г. северная часть Фландрии (Фландрия Штатов, или Стаатс-Фландрия) и Брабанта, а также земля Овермаас — территории к востоку от Мааса, вошедшие в нидерландские владения Карла V в 1543 г., — герцогство Лимбург, графство Далем и ряд иных феодальных владений и находившийся на территории Лимбурга, но представлявший отдельный административный округ г. Маастрихт были присоединены к Республике Соединенных провинций, но утеряны и оставлены за Испанией по перемирию 1609 г. Названные земли (кроме Лимбурга, но включая Маастрихт, оказавшийся анклавом Республики на территории Испанских Нидерландов) отошли к Республике Соединенных провинций по договору с Испанией в 1646 г. 8

* Со второй половины X I X в. в исторической науке утверждается традиция обозначать те или иные эпохи в истории культуры названиями художественных стилей. Слова готика, готическое искусство появились в XVI в. в среде гуманистов в Италии и были произведены именно от названия древнегерманского народа готов. Деятели Ренессанса считали, что наивысшего расцвета науки и искусства достигли в Античности, а пришедшие фанатики-христиане (в первую очередь, монахи) и дикие завоеватели-варвары (в первую очередь, готы) все разрушили. В частности, вместо античных построек появились уродливые сооружения, — слово готика имело явно отрицательные оттенки смысла. При этом готикой первоначально именовали все сред-

146

Д М И Т Р И Й ХАРИТОНОВИЧ

невековое искусство, и лишь в XIX в. так стали называть стиль в искусстве Западной Европы в XII-XV вв. 9 * Testimonium paupertatis — свидетельство о бедности (лат.). В точном смысле — особое свидетельство, выдаваемое римскими властями неимущим римским гражданам. Обладавшие таким свидетельством имели право на получение ряда продуктов (хлеб, масло) и билетов на посещение зрелищ (театральных представлений, гладиаторских боев и т. п.) по сниженным ценам и даже бесплатно. В данном случае это аллюзия на: «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное... — Beati pauperes spiritu...» из Нагорной проповеди (Мф 5, 3). 10 * Имеется в виду Англия времен Пуританской революции (1640-1660 гг.), особенно периода гражданских войн (первая — 1642-1646 гг., вторая — февраль-август 1648 г.). Эта революция являлась одновременно и политической, и религиозной: сторонники монархии были также приверженцами Англиканской церкви — именно это символизирует имя архиепископа Кентерберийского Уильяма Лоода; сторонники парламента придерживались различных более или менее радикальных протестантских течений. Роялистов, в первую очередь тех, кто сражался в гражданских войнах на стороне короля, именовали кавалерами, их противников — круглоголовыми, ибо последние отвергали пышность, роскошь, в том числе в одежде и прическах, носили короткую стрижку — отсюда и прозвище. Барочную культуру воплощали именно кавалеры. п * Grand siècle — великий век (фр.). Так в западной исторической науке называется время царствования Людовика XIV — 1643-1715 гг. Историки искусств отмечают, что в 60-е-70-е гг. XVII в. во Франции происходит переход к классицизму. п * Генералитетские земли — те части нидерландских провинций, которые были отвоеваны в результате походов Морица Оранского и в процессе Тридцатилетней войны. Эти земли имели определенную автономию, но управлялись центральными властями Республики Соединенных провинций, не были пред-

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ, ГЛАВА I. КОММЕНТАРИИ

147

ставлены в Генеральных Штатах и Государственном Совете и платили повышенные налоги. 13 * Дренте — провинция, включенная в состав Нидерландов в 1536 г. Вошла в Утрехтскую унию, но была в 1580 г. завоевана испанцами и после освобождения в 1594 г. получила статус не полноправной провинции, а союзной земли. Внутренняя автономия таких союзных земель была весьма значительной, большей, нежели генералитетских, но представительства в центральных органах власти Республики они не имели. 14+ Кеннемерланд (на российских картах фигурирует ошибочное написание Кеннемерлант) — историческая область на севере провинции Голландия, населенная родственным голландцам народом фризов (см.: Хёйзинга Й., т. II, коммент. 4* к Примечаниям к гл. Ill Homo ludens); каннинефаты (устар., современное написание: кананефаты) — ветвь древнегерманского народа батавов, занимавшего в I в. до н. э.-Ш в. н. э. приблизительно территорию юго-западной части нынешнего Королевства Нидерландов. 15 * Слово графство употреблено здесь в единственном числе потому, что с 1323 г. (окончательно, до этого в течение столетий Зеландия была яблоком раздора между Голландией и Фландрией) владетелем обоих графств был один феодальный сеньор. В Столетней войне Голландия с Зеландией (и еще одним владением графов Голландских — Геннегау) была союзницей Англии, и в 1340 г. голландский флот действовал вместе с английским в морской битве при Слёйсе, где Франция потерпела сокрушительное поражение. 16 * Ганза — союз купеческих городов, занятых посреднической торговлей. Ее начало относится к 1241 г., когда был заключен союз между Гамбургом и Любеком. Окончательно Ганза оформилась в 1356 г. и в период расцвета насчитывала более 80 городов в северной Германии, Прибалтике и нижнерейнских землях. Целью союза было приобретение и удержание торговой гегемонии в бассейнах Северного и Балтийского морей.

148

Д М И Т Р И Й ХАРИТОНОВИЧ

Ганза играла и активную политическую роль в Северной Европе, объявляла войны, заключала союзы с государствами этого региона, хотя и представляла собой весьма рыхлое объединение городов. Не было ни общесоюзного правительства, ни единой казны, ни единой армии; основная ударная сила Ганзы — флот, он состоял из судов, поставляемых отдельными городами. Открытие новых земель, трансокеанских торговых путей, укрепление морской мощи Нидерландов и Англии привели в XVI в. Ганзу к упадку, а в 1669 г. она была официально упразднена. Испания и Португалия в XVII в. (в 1581 г. Португалия была присоединена к Испании, в 1640 г. вновь обрела независимость) пришли к состоянию экономического упадка, как ни парадоксально это звучит, из-за успехов в колониальных завоеваниях. Золото Америки создавало иллюзию богатства, местная промышленность практически не развивалась, что привело к отрицательному торговому балансу и огромному дефициту бюджета. Подъем экономики Франции историки связывают с реформами генерального контролера (министра) финансов с 1665 г. Жана Батиста Кольбера. В Англии в 1640-1660 гг. происходила революция. 1Т Эшевены — в городах средневековой Франции и франкоязычных регионах избираемые или назначаемые члены коллегиальных административных советов и присяжные судов (в Средние века местные советы нередко совмещали исполнительные и судебные функции); дрост — в нижненемецких землях (в том числе, в Нидерландах) первоначально стольник сеньора; с XIII-XIV вв. назначаемый местным князем глава административно-судебного округа, обычно чиновник незнатного происхождения. 18 * Как правило, в Западной Европе публично ломали герб в случае утери его носителем титула за серьезное преступление. При пресечении рода такой обряд практиковался лишь в Северных Нидерландах.

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ, ГЛАВА I. КОММЕНТАРИИ

149

19

* Распространение христианства в Южных Нидерландах происходило медленно, в IV-нач. VI вв., в Северных — еще медленнее, с возвратами к язычеству; это заняло конец IV-вторую половину VIII в. 20 * В XIV в. в Нидерландах стало распространяться devotio moderna — новое благочестие (лат.), предреформационное духовное течение, не отрицавшее прямо церковной обрядности, однако относившееся к ней с определенной настороженностью и считавшее ее несущественной по сравнению с внутренним религиозным чувством. Сторонники devotio moderna проповедовали идеи мирского аскетизма, т. е. поисков спасения не в бегстве от мира, а в исполнении земных обязанностей как религиозных заповедей. Во второй половине того же столетия в г. Девентер нар. Эйссел появилась первая община братства Общей жизни, объединявшая приверженцев нового благочестия. Члены братства практиковали совместную жизнь, общие трапезы, труд, общность имущества. В отличие от монашеских орденов и конгрегации, т. е. общежитийных объединений белого духовенства (каноников), приближенных по форме к монастырям, в братство могли входить и клирики, и миряне. Братья Общей жизни не приносили никаких формальных обетов и могли выйти из братства в любое время. Общины братства располагались в частных домах, не имели общего центра (первая по времени образования девентерская община обладала лишь духовным авторитетом) и официально утвержденного устава. В 1386-1387 гг. в г. Виндесхейм была основана конгрегация, которая стала центром devotio moderna в Нидерландах и Нижней Германии; отделения Виндесхеймской конгрегации, создаваемые ею религиозные школы были и в других городах названного региона. 2Г

2Г

Восстание — так в нидерландской исторической науке именуют Нидерландскую революцию в целом. Протестанты, ввиду отсутствия единой интернациональной церковной организации, единого авторитета (как в католичес-

150

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

тве) делились на различные, часто враждебные друг другу течения, например, лютеране (последователи Мартина Лютера), кальвинисты (сторонники Жана Кальвина — именно это течение было распространено в Нидерландах), анабаптисты. Теологические различия между лютеранством и более радикальными течениями в протестантизме заключались в том, что Лютер полагал необходимым исключить из вероучения и религиозной практики лишь то, что, с его точки зрения, прямо противоречило Писанию, а Кальвин и крайние сектанты — все, что прямо не предписано Писанием, В лютеранстве, в частности, за таинствами признается определенное сакраментальное значение, в кальвинизме и анабаптизме — только символическое: причастие есть воспоминание о Тайной Вечере, крещение — акт вступления в общину, причем требующий сознательного решения (кальвинисты не сделали из этого окончательного вывода и практиковали крещение новорожденных, но анабаптисты совершали этот обряд лишь над взрослыми, а первое поколение подвергалось повторному крещению, откуда и их название, значащее перекрещенцы). Лютеране выступали за создание единой церковной организации, вполне централизованной, хотя — в отличие от католичества — и не универсальной, а в рамках государства и подчиненной этому государству; кальвинисты требовали полной независимости общин от светских властей, а иные — и друг от друга; анабаптисты настаивали на примате религиозного над мирским и признавали необходимость и возможность установления Царства Божьего на земле (фактически — теократического государства) хотя бы и насильственным путем. В 30-е-40-е гг. XVI в. голландский анабаптист Менно Симоне выступил с проповедью отказа от насилия и даже за непротивление злу насилием. Его последователи получили название меннонитов, эта секта существует доныне и насчитывает около полумиллиона приверженцев в мире; кстати сказать, сам Й. Хёйзинга принадлежал к меннонитской семье. Спириту'алы, здесь: небольшая протестантская

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ, ГЛАВА I. КОММЕНТАРИИ

151

группа пантеистического направления в Южных Нидерландах, о которой Кальвин написал трактат Против ужасной секты либертинов, именуемых спиритуалами. Если верить этому сочинению, спиритуалы сделали крайние выводы из положения Кальвина об абсолютном предопределении (т. е. о том, что каждый человек изначально, еще до сотворения мира, предназначен от Бога к спасению либо погибели, и ничто этого приговора изменить не может) и утверждали, что в таком случае допустимо и оправдано любое поведение, которое все равно ничего не значит. Впрочем, возможно, Й. Хёйзинга имеет в виду арминиан (см. ниже, наст, изд., коммент. 48* к гл. I), которых также называли спиритуалами и либертинами. При всех разногласиях единым /а^я всех протестантов было признание возможности спасения исключительно верой (любые добрые дела вытекают из искренней веры, а без нее бессмысленны), опора на Писание, отрицание церковного Предания, право каждого христианина толковать Библию, отказ от признания верховенства Папы над Церковью, целибата, монашества, культа святых и Богоматери, поклонения иконам и мощам, пышного богослужения, большинства таинств. Религиозная жизнь понималась как внутреннее переживание веры и исполнение Божьих заповедей в повседневном быту. 1У

Редерейкеры (от нидерл. rederijker,pumop) — члены палат риторики. Эти палаты, или риторические общества — возникшие в XV в. в Нидерландах группы любителей словесности, имелись во многих городах и даже деревнях. На собраниях, проводившихся по строгому ритуалу, члены обществ соревновались в сочинении стихов и песен, небольших пьес и фарсов, устраивали городские празднества и разыгрывали спектакли. Регламент их собраний, поэтических состязаний и вообще всей их деятельности был весьма сложным и строгим, но в этой сложности и строгости присутствовал и игровой элемент. Палаты риторики были выразителями бюргерской культуры в противовес аристократической и церковной.

152

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

24

* Восставшие Нидерланды и, особенно, члены Утрехтской унии искали союзников из числа противников Испании, и даже после низложения Филиппа II Испанского в качестве государя Нидерландов (см. коммент. 4* к гл. I) пытались пригласить на вакантный трон кого-либо из иноземных государей. В 1585 г. ввиду успехов Испании Генеральные Штаты обратились с такой просьбой к королеве Англии Елизавете I. Она приняла титул протектора Нидерландов и назначила туда наместником своего фаворита Роберта Дадли, графа Лестера, слабого полководца, посредственного политика, но опытного интригана. В декабре того же года Лестер отправился в Нидерланды с шеститысячным войском, принял бразды правления (Генеральные Штаты утвердили его в качестве наместника Елизаветы I) и стал всячески стремиться — по указанию своей государыни — превратить Нидерланды в придаток Англии. Он весьма умело стравливал между собой различные социальные и политические группировки, выставляя себя противником патрициата, т. е. богатого бюргерства, другом простонародья, сторонником радикалов (именно это здесь имеется в виду) и приверженцем истинного кальвинизма (при этом он принадлежал к Англиканской церкви). Военные и административные успехи его были куда слабее: армия Лестера терпела поражение за поражением, в его окружении процветала коррупция, на что ему настойчиво указывали Генеральные Штаты. В конце концов, противникам наместника удалось перехватить и обнародовать инструкции из Лондона, предписывавшие ему заключить мир с Испанией. Это вызвало всеобщее возмущение, радикалы отвернулись от Лестера, его попытка поднять мятеж и захватить Амстердам и ряд других городов провалилась, и незадачливый правитель Нидерландов отплыл в Англию в ноябре 1587 г.

25

* Upper ten (буквально: верхние десять) — верхушка общества (англ.). Это выражение представляет собой сокращение от upper ten thousand — верхние десять тысяч. Последнее словосочетание, впрочем, никак не означает в точности эту цифру.

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ, ГЛАВА I. КОММЕНТАРИИ

26

153

* Двенадцатилетнее перемирие — в нидерландской исторической науке название периода 1609-1621 гг., от прекращения военных действий между Испанией и Республикой Соединенных провинций до возобновления их. 2Т Меркантилизм — экономическая политика государств начала Нового времени (в Англии и Франции она проводилась с последней трети XV в., в Нидерландах — с начала XVI в.), заключавшаяся в жестком законодательном регулировании финансов и торговли. Она была нацелена на увеличение доходов казны (отсюда постоянный рост прямых и косвенных налогов), а также на поддержание положительного торгового баланса (принцип: продавать дороже, покупать дешевле). Последнее достигалось путем активного протекционизма (высокие заградительные пошлины Аля иностранных товаров), поддержки экспансии торгового капитала и поощрения развития отечественных мануфактур. 28 * До сложения Бургундского государства (см. коммент. 4* к гл. I и след. коммент.), а формально — и после этого, значительная часть феодальных владений не только Северных Нидерландов (в частности, графства Голландия и Зеландия), но и Южных (например, герцогства Брабант и Люксембург) находилась под верховной властью Священной Римской империи, которая, хотя и включала в себя некоторые территории в северной Италии, была фактически германской. 2Г В 1384 г. герцог Бургундский Филипп Храбрый приобрел Фландрию (по браку с Маргаритой Фландрской, наследницей графства), и отсюда началось сложение Нидерландов в рамках Бургундского государства. В 1428 г. внук Филиппа Храброго Филипп Добрый приобрел графства Геннегау (Эно), Голландия и Зеландия как регент и наследник правительницы графств Якобы Баварской. Соответствующие титулы он получил в 1436 г. после смерти графини. 30 * Австрийское правление — переход власти в Нидерландах к Марии Бургундской и ее мужу Максимилиану Габсбургу, эрцгерцогу Австрийскому (см. коммент. 4* к гл. I).

154

31

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

* Брюссель был столицей имперских (а позднее — Испанских) Нидерландов, местонахождением центральных органов управления страной. ът См. ниже, коммент. 45* к гл. I. 33 * Нидерландская Вест-Индская компания была основана в 1621 г. /^ля торговли с Америкой и создания колоний. Ею был захвачен ряд островов в Карибском море и некоторые территории в Северной (основание в 1626 г. Нового Амстердама, ныне — Нью-Йорка) и Южной Америках. Большая часть владений была утеряна к концу XVII в. Упразднена в 1791 г. 34 * Шельда протекает по территории Южных Нидерландов, оставшихся за Испанией после перемирия 1609 г. и окончательного утверждения границы между Республикой Соединенных провинций и Испанскими Нидерландами по миру между этими государствами в 1646 г. и по Вестфальскому миру 1648 г., завершившему Тридцатилетнюю войну. Однако выход из устья Шельды (в начале этого устья расположен Антверпен; о его захвате испанцами в 1585 г. см. ниже, коммент. 2* к гл. III) перегораживался островами (ныне, с изменением береговой линии, это полуострова), принадлежавшими Республике. Таким образом, судоходство по Шельде с выходом в Северное море было возможно только с согласия властей этого государства, что признала и Испания в вышеуказанных мирных договорах. Спор о судоходстве существовал вплоть до оккупации всех Нидерландов — и Южных, и Северных — Францией в 1794 г. и 1795 г. соответственно. После падения Наполеона и создания в 1815 г. Нидерландского королевства (см.: Хёйзинга Й., т. II, коммент. 26* к статье Задачи истории культуры) проблема исчезла, но снова возникла после Бельгийской революции 1830 г. и выделения Бельгии, была урегулирована соглашением 1839 г.; опять появилась после Первой мировой войны (Нидерланды сохраняли в ней нейтралитет, Бельгия была оккупирована немцами, посему требовала, в качестве компенсации, поблажек в вопросе судоходства), так и не решена

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ, ГЛАВА I. КОММЕНТАРИИ

155

до начала Второй мировой войны и снята с повестки дня после того, как во время войны, в 1943-1944 гг. эмигрантские правительства Бельгии, Нидерландов и Люксембурга заключили вступивший в силу в 1948 г. договор о создании валютного и таможенного союза — Бенилюкса. 35 * Крапп, здесь: красящее вещество из корней марены, чаще всего красного цвета. 36 * В XVI-XVII вв. в Республике Соединенных провинций, особенно в Голландии, проводились обширнейшие работы по осушению болот, а также по созданию полдеров — земель сельскохозяйственного назначения, расположенных ниже уровня моря. От моря польдеры отделялись дамбами, по гребням которых тянулись каналы. Воду в эти каналы подавали с затопленных территорий с помощью насосов, приводившихся в действие ветряными мельницами. Затем эта вода сбрасывалась в море, а на обнажившееся дно наносили слой плодородной почвы. Тогда и возникла поговорка: «Землю создал Бог, а Голландию — голландцы». ът Й. Хёйзинга имеет в виду знаменитую книгу социолога, историка культуры и философа Макса Вебера Die protestantische Ethik und der, Geist' des Kapitalismus [Протестантская этика и дух капитализма] (1905). В ней немецкий ученый доказывает, что целый ряд положений буржуазной этики, возникшей до сложения классического капитализма и способствовавшей указанному процессу, появился вследствие воздействия протестантизма, в особенности — кальвинизма. Ценности трудолюбия, бережливости вытекают из идей мирского аскетизма (см. коммент. 20* к гл. I). 38 * В Средние века наличествовала традиция придавать человеческий или животный характер местностям. Например, очертания Рима уподоблялись фигуре льва, Карфагена — фигуре быка, Трои — коню, в очертаниях Пиренейского полуострова и северо-западной Африки находили лица целующихся мужчины и женщины. Эта традиция сохраняется и в начале Ново-

156

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

го времени. Так, существовали карты (например, цветная гравюра КлаасаЯнсзоонаВисхера, 1648 г.), где Нидерланды изображены в виде льва, стоящего на задних лапах. 39+ Уже в 20-е гг. XVI в. в Нидерландах, особенно в Голландии, Фрисландии, Оверэйсселе и Гронингене широко распространился анабаптизм (см. коммент. 22* к гл. I). В 30-е гг. во главе нидерландских анабаптистов встали Ян Матис, булочник из Хаарлема, и Ян Бокелзон, он же Иоанн Лейденский, портной из Лейдена. В 1534 г. они переселились в Германию, в г. Мюнстер, где местные анабаптисты пришли к власти и изгнали правившего в нем князя-епископа. Город под водительством Яна Матиса был объявлен Новым Иерусалимом, прообразом тысячелетнего Царства Божьего (ср. ниже, след. коммент.). Отменялись деньги, все произведенные товары поступали в общую казну и распределялись. Князь-епископ начал войну с городом, в которой погиб Ян Матис. Его преемником стал Иоанн Лейденский, объявивший, что по бывшему ему откровению он предназначен в наследники погибшему пророку. Он ввел жесткий теократический режим, расправлялся со своими противниками, уничтожал все книги, казавшиеся ему неподобающими, ввел общность жен и окружил себя гаремом. В 1535 г. Мюнстер пал, население было подвергнуто избиению, оставшиеся в живых руководители, в том числе Ян Бокелзон, после жестоких пыток казнены. 40

* Левеллеры (от англ. to level—уравнивать), т. е. уравнители — название приверженцев радикального течения в пуританстве, оформившегося в 1647 г. и широко распространенного в армии Парламента, ведшей борьбу со сторонниками короля (см. коммент. 10* к гл. I). Первоначально левеллеры требовали упразднения королевской власти, признания равенства перед законом всех английских подданных, введения всеобщего избирательного права (разумеется, только ААЯ мужчин), помощи неимущим. Армейская верхушка во главе с Оливером Кромвелем во многом противилась этим требованиям, особенно социальным, но кое в чем и поддерживала ввиду их популяр-

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ, ГЛАВА I. КОММЕНТАРИИ

157

ности. С падением монархии и учреждением в 1649 г. Английской республики (но без всеобщего избирательного права) движение левеллеров радикализируется, звучат голоса, требующие аграрной реформы, уравнительного землепользования и даже вообще отмены частной собственности на землю. Одновременно усиливается агитация в пользу политической демократизации, левеллеры переходят в оппозицию установленному в 1653 г. в стране режиму протектората, т. е. личной власти Кромвеля, ставшего главой (лордом-протектором), а фактически — военным диктатором Английской республики. Движение это было подавлено к 1655 г. Наиболее радикальные из левеллеров, люди пятой монархии, апеллировали в проповеди своих социальных и политических идей к Писанию, к библейской эсхатологии. Согласно Книге пророка Даниила {Дан 8), мировая история проходит через четыре этапа, четыре царства: Ассиро-Вавилонское, Персидское, Греческое (т. е. империя Александра Македонского) и Римское. Радикальные секты со времен Раннего Средневековья делали, опираясь на Апокалипсис, следующие выводы. По Откровению Иоанна Богослова, после явления Антихриста и его пленения все праведники, Антихристу не подчинившиеся, воскреснут («это - первое воскресение» — Апок 20, 5) и «будут священниками Бога и Христа и будут царствовать с Ним тысячу лет» {Апок 20,6). После этого наступит последняя битва между Господом и Сатаной, окончательная победа Бога, второе воскресение, Страшный Суд, за которым последует окончательное вознаграждение праведников и наказание грешников. Тысячелетнее Царство Божие, в котором ортодоксальная Церковь предпочитала видеть аллегорическое описание рая, где пребывают праведники между первым и вторым воскресением, милленаристы (от лат. mïllenium — тысячелетие) понимали как некое идеальное состояние природы и общества (изобилие, мир, справедливость и т. п.). Это и есть пятая монархия (четвертая, Римская империя, считалась продолжающейся в Священной Римской империи — см. коммент.

158

Д М И Т Р И Й ХАРИТОНОВИЧ

28* к гл. I), где единственным государем будет сам Господь. В Царстве Божием не будет понятий твое и мое — отсюда и социальные требования левеллеров. Раз царем этой монархии является сам Христос, то рядом с ним не может быть ни короля, ни лорда-протектора. 4Г Первоначально Графский совет являлся нерегулярно собиравшимся совещательным органом при графе Голландии, составленным им самим из лиц, как правило, принадлежавших к местной аристократии и обладавших некоторыми судебными функциями. Герцоги Бургундские стремились унифицировать правосудие в своих землях и, по мере присоединения к их владениям тех или иных земель в Нидерландах, учреждали там особые апелляционные герцогские суды, в частности, Суд Голландии. Верховным судебным органом в современном Королевстве Нидерландов является Высшая судебная коллегия, состоящая из назначаемых монархом по представлению парламента пожизненных и несменяемых председателя, двух вице-председателей и 17-ти членов. 42+ В Средние века слово парламент во многих странах Европы, особенно франкоязычных, означало не законодательный орган (как в Англии) или собрание всех полноправных граждан (как в городах-коммунах Италии), а верховный суд. Таким судомпарламентом А^Я Нидерландов был находившийся в Мехелене Большой (или Главный) совет — верховный апелляционный суд, состоявший из высококвалифицированных юристов, докторов обоих прав — светского и церковного. 43 * Графство Фрисландия вошло в состав владений Карла V (см. коммент. 3* к гл. I) в 1523 г., княжество-епископство Утрехтское в 1528 г., имперский город Гронинген с подвластными ему окрестностями (Оммеланд) в 1536 г., герцогство Гелдерн (Хелдерн) в 1543 г. w Согласно реформе управления Нидерландов, проведенной Карлом V в 1531 г., главными правительственными учреждениями стали три Совета: Государственный, Тайный и Финан-

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ, ГЛАВА I. КОММЕНТАРИИ

159

совый. Они обладали весьма широкой компетенцией. Государственный Совет решал вопросы безопасности, высшей администрации, обсуждал вопросы управления страной (состояние войск, конфликты центральной и местных властей, внешнеполитические, внешнеторговые и церковные дела). Тайный Совет, формировавшийся из легистов-законников, ведал подготовкой проектов законов и распоряжений, их истолкованием, внутриполитическими и административными вопросами, рассматривал судебные дела по апелляциям и изъятые из ведения других судов, надзирал за судами низших инстанций, давал наместникам рекомендации по замещению вакансий в центральных и провинциальных органах власти. Финансовый Совет управлял доменами короны, обеспечивал поступление сборов со всех регалий суверена, вел надзор за состоянием финансов, ведал коронными землями. ^Десятым пфеннигом в Нидерландах называли существовавший в Испании постоянный налог — алькабалу. Этот налог, различный в разное время и в разных регионах Испании и ее владений, в Нижнеземелье должен был составлять 1% с имущества, 5% с продажи недвижимости и 10% (отсюда и название) с продажи товаров и движимого имущества. Для Нидерландов^ особенно Северных, живших во многом за счет посреднической торговли товарами, прибывавшими по рекам и перевозившимися далее на кораблях по Северному морю и даже Атлантике, этот налог был разорительным. Алькабалу пытался ввести в Нидерландах в 1569 г. наместник — герцог Альба, но это только резко усилило антийспанские настроения, и в 1572 г. она была отменена в Нижнеземелье. 46 * 6 января 1579 г. часть южных провинций Нидерландов, в первую очередь Артуа и Геннегау, заключили в г. Аррас союз, целью которого было, как официально заявили, «добиться соглашения с католическим королем, нашим законным повелителем и государем». Ответом со стороны Севера на создание Аррасской унии стало заключение 23 января Утрехтской унии.

160

4Т

Д М И Т Р И Й ХАРИТОНОВИЧ

Имеются в виду события, связанные с мятежом графа Лестера (см. коммент. 24* к гл. I) и приведшие к отказу от поисков государя А^Я Нидерландов. 48 * Государственный адвокат Голландии по реформе 1593 г. являлся не только вторым по значимости должностным лицом провинции Голландия (он замещал статхаудера в отсутствие последнего), но и занимал первое место в Генеральных Штатах Республики Соединенных провинций, являясь главным юридическим советником, готовившим законопроекты, а также руководителем внешней политики. Он именовался также адвокатом совета и великим пенсионарием (ибо был должностным лицом на государственном жаловании). Великий пенсионарий избирался пожизненно и был практически несменяем. Между статхаудерами (кстати сказать, статхаудеры до революции были наместниками государя) и пенсионариями шла длительная политическая борьба, осложнявшаяся борьбой социальной и религиозной. Местные, провинциальные и центральные органы власти избирались по весьма сложной системе, дававшей значительное преимущество богатому купечеству в большинстве провинций (исключение составляли Фрисландия и, частично, Гронинген, где во власти было довольно широко представлено свободное крестьянство, и Гелдерланд, прежнее герцогство Гелдерн, где власть принадлежала дворянству). Однако значительное влияние в Нидерландах времен революции и особенно в Республике Соединенных провинций играла Кальвинистская церковь в лице консисторий — выборных по довольно демократическим принципам коллегий, руководивших церковными общинами. Статхаудеры, стремившиеся встать над Генеральными Штатами, постоянно заигрывали с городскими низами, с крестьянами и дворянством (в отличие от большинства стран Западной Европы здесь эти два сословия нередко выступали сплоченно). Внутри Кальвинистской церкви также шла активная борьба между арминианами, сторонниками голландского богослова Якоба Хермансзоона (в

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ, ГЛАВА I. КОММЕНТАРИИ

161

латинизированной форме — Иакова Арминия), и гомаристами, по имени другого богослова, Франса Гомара. Первые, которых именовали также либертинами и спиритуалами (намек на то, что это те же еретики, которых заклеймил Кальвин — см. коммент. 22* к гл. I), выступали в богословском плане за признание свободы воли человека, в политическом — за веротерпимость и ограничение вмешательства Кальвинистской церкви в дела государства, гомаристы придерживались доктрины абсолютного предопределения и были сторонниками теократического государства. Купеческая олигархия, в основном, из Голландии, стояла за арминиан, народ — в большинстве — за гомаристов. Фактический руководитель внешней и внутренней политикой Республики, великий пенсионарий Голландии Ян ван Олденбарневелт был приверженцем арминиан, статхаудер и главнокомандующий Мориц Оранский — гомаристов. В 1610 г. либертинские руководители консисторий Голландии подали ремонстрацию (т. е. заявление) Штатам Голландии с изложением своего понимания учения о предопределении и свободе воли. Через год свою контрремонстрацию подали руководители ортодоксального направления. За религиозно-догматическими спорами стояли насущные проблемы: борьба за или против примирительного отношения к католикам, взаимоотношения Церкви и государства, консисторий и местных властей, т. е., по сути, радикалов из народа и умеренных из олигархов, вопросы церковной дисциплины. Начавшийся конфликт расширялся в последующие годы, превращаясь из голландского в общереспубликанский. При обсуждении этого вопроса в Генеральных Штатах Мориц Оранский решительно встал на сторону контрремонстрантов и поддержал обвинения в адрес Олденбарневелта в связях того с католическими державами. Олденбарневелт со своей стороны добился А^Я ремонстрантских магистратов городов разрешения создавать вооруженные отряды А^^ самозащиты. Мориц расценил это как вторжение в его полномочия главнокомандующего и подготов-

162

4Г

Д М И Т Р И Й ХАРИТОНОВИЧ

ку заговора. В августе 1618 г. Ян ван Олденбарневелт был арестован, судим специальным трибуналом и 13 мая 1619 г. казнен. Должность великого пенсионария была объявлена сменяемой (срок полномочий — 5 лет), пределы его власти значительно сужены. Именно тогда выводится из обращения титул государственного адвоката. Общенациональный синод (собрание представителей всех консисторий) в Дордрехте в 1619 г. осудил «ремонстрантскую ересь», поддержав ортодоксальное учение. Однако его решения признали не все провинции. Одни, как Голландия, отвергли их, другие сделали всяческие оговорки. Некоторые руководители ремонстрантов подверглись репрессиям, многие бежали из страны. В Республике Соединенных провинций, в отличие от объединенных Нидерландов под властью Испании, не было должности общего (генерального) статхаудера, каждая провинция (но не союзные и генералитетские земли) имела своего главу. Статхаудер Голландии ЯВАЯАСЯ также «генеральным капитаном и генералиссимусом всех военных и морских сил Республики», но не автоматически, а при утверждении Генеральными Штатами. Вильгельм Оранский был избран статхаудером Голландии и Зеландии в 1572 г., его сын Мориц — в 1585 г. (т. е. через год после гибели отца; статхаудерство всегда оставалось в Оранском доме, но долгое время это был лишь обычай, притом оспаривавшийся) и статхаудером Гелдерланда, Оверэйссела и Утрехта — в 1589-1591 гг. В провинциях Фрисландия и Гронинген и в союзной земле Дренте (там статхаудеры назначат лись) статхаудеры были потомками графа Йохана Нассау-Дилленбурга, брата Вильгельма Оранского. О перипетиях поста статхаудера см.: Хёйзинга Й., т. II, крммент. 26* к статье Задачи истории культуры. В 1747 г. потомок Иоанна (линия-Вильгельма пресеклась в 1702 г.) Биллем (Вильгельм) Фризо стал статхаудером всех провинций, а годом спустя такое единое статхаудерство было законом объявлено наследственным по прямой и косвенной, по мужской и женской линиям в Оранском

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ, ГЛАВА I. КОММЕНТАРИИ

163

доме, и такое положение сохранялось до французской оккупации в 1795 г. 50 * В эпоху Ренессанса появляется, в первую очередь, в гуманистических кругах, тенденция (чтобы не сказать, мода) именовать те или иные страны их античными наименованиями. Отсюда и название Голландии по этнониму батавов (см. коммент. 14* к гл. I). После французской оккупации была создана марионеточная Батавская республика (о ней и ее судьбе см.: Хёйзинга Й., т. II, коммент. 26* к статье Задачи истории культуры). 5Г Семь полноправных провинций Республики (не считая союзных и генералитетских земель) обладали разным статусом, причем принципы градации этого статуса были различными. 'С одной стороны, число голосов в Генеральных Штатах (правда, по важнейшим вопросам требовалось единогласие) определялось долей налогов, вносимых в общую казну, и здесь первенствовала Голландия, с ее взносом 58%. Н о было и разделение по «почету» - очередность голосования в Штатах и ряд других привилегий. И здесь первое место занимал Гелдерланд, с его 5,5% взносом. Гелдерн до вхождения в объединенные Нидерланды (а формально — до образования Республики Соединенных провинций) был герцогством, а Голландия — всего лишь графством. Замыкал иерархию провинций и по доле налогов и голосов (3,5%), и по «почету» Оверэйссел, ибо являлся частью Утрехтской епархии, отделившейся в 1528 г. после присоединения Утрехтского духовного княжества к владениям Карла V (епископ Утрехтский лишился при этом светской власти). До этого будущая провинция Оверэйссел именовалась Oversticht, т. е. Епархия по ту сторону (Эйссела). Герцогство Гелдерн как бы разрывало Утрехтскую епархию на два анклава: на западе, с центром в г. Утрехт, собственно епархия, и в землях к востоку от р. Эйссел, с центром в г. Девентер. Этот второй анклав и есть Епархия по ту сторону. 52

*Ян ван Олденбарневелт был обвинен в преступлении против Республики Соединенных провинций, состоявшем в том, что

164

5У

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

он создавал вооруженные отряды (см. коммент. 48* к гл. I), в чем его противники усмотрели нарушение статей Утрехтской унии. Но в Республике не существовало общегосударственного высшего судебного органа (были только провинциальные). Потому и был создан суд Двадцати четырех, который и современники, и потомки рассматривали как чисто политическое судилище: среди его членов не было профессиональных юристов, зато все они являлись политическими, религиозными или личными противниками ван Олденбарневелта. Тридцатилетняя война началась как внутригерманский конфликт между протестантскими и католическими государствами, образовывавшими Священную Римскую империю, продолжилась как конфликт общеевропейский и стоила Германии, в конечном счете, потери почти трети населения от военных столкновений, голода, эпидемий и падения рождаемости.

Религиозные войны во Франции закончились в 1594 г. с фактическим (формально это произошло в 1589 г.) воцарением Генриха IV Бурбона. После убийства Генриха в 1610 г. при регентстве его супруги Марии Медичи происходит некоторое ослабление Французского королевства. Впрочем, по мнению ряда историков, этот процесс начался еще при жизни первого Бурбона на французском престоле из-за его чрезмерно экспансионистской политики, направленной на борьбу с империей. Другие историки, наоборот, возлагают вину за конфликт на Габсбургов. После смерти в 1603 г. Елизаветы I, чье правление считается Золотым веком Англии раннего Нового времени, и воцарения Стюартов начинается период борьбы между короной и парламентом, завершившийся в 1640 г. революцией. Борьба за Нидерланды привела Испанию к тяжелому экономическому кризису и государственному банкротству в 1607 г. 54 * Война за испанское наследство 1701-1714 гг. (фактически она завершилась в 1713 г.) была вызвана стремлением короля Франции Людовика XIV утвердить на опустевшем, в результате

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ, ГЛАВА I I . К О М М Е Н Т А Р И И

165

смерти последнего прямого потомка испанских Габсбургов, испанском троне своего внука, герцога Филиппа Анжуйского. Противниками Франции выступили Англия, Республика Соединенных провинций, Австрия, Пруссия, Савойя и ряд других государств. В конечном итоге герцог Анжуйский закрепился на троне (под именем короля Филиппа V), но Франция отдала некоторые территории в Америке Англии, Испания уступила Нидерланды Австрии, а ряд иных владений той же Австрии, Англии и Савойе. 55 * Историки датируют возникновение Прусского государства 1618 г., когда герцогство Пруссия объединилось с курфюршеством Бранденбург. Это государство (с 1701 г. — королевство) значительно усилилось во время войны за испанское наследство и особенно — в середине XVIII в., в царствование Фридриха II (1740-1786). Россия выходит на международную арену во время Северной войны 1700-1721 гг. ГЛАВА II г

Швейцарская конфедерация (Швейцарский союз) складывалась постепенно. Еще в середине XIII в. (точная дата неизвестна) три кантона (здесь: округа, объединения сельских общин) заключили между собой союз, направленный на защиту своих вольностей от посягательств различных имперских феодальных сеньоров, которые обладали суверенитетом над этими кантонами. В 1291 г. указанный союзный договор был подтвержден, и именно эта дата считается началом конфедерации. Первоначально речь о независимости в современном смысле, да и о государстве в нынешнем значении этого слова не шла. Союз разрастался за счет новых членов, как сельских кантонов, так и городов-коммун. Он представлял собой довольно рыхлое объединение со слабыми центральными органами, скорее координирующими, нежели управляющими. Различные госу-

166

Д М И Т Р И Й ХАРИТОНОВИЧ

дари — эрцгерцоги Австрийские, герцоги Бургундские, графы (с 1416 г. — герцоги) Савойские — претендовали на господство над конфедерацией, но безуспешно. Именно Швейцария — страна свободных крестьян и горожан, а не рыцарей — стала основателем нового вида войск, который сделается ведущим в Новое время: пехоты (в Средние века она играла вспомогательную роль при рыцарской коннице). Швейцарские наемники-пехотинцы высоко ценились по всей Западной Европе, но и о защите своей страны швейцарцы не забывали. Швабская война 1499 г. между Швабским союзом (объединение имперских городов, рыцарей и князей юго-восточной Германии) и императором Максимилианом I, с одном стороны, и Швейцарией — с другой, завершилась Базельским миром, по которому империя признала автономию (но не независимость) Конфедерации. 13-14 сентября 1515 г. дотоле непобедимая швейцарская пехота была разбита французским королем Франциском I при Мариньяно в ходе Итальянских войн (14941559) между Францией с одной стороны, империей, Испанией и, временами, Англией — с другой (именно на этой стороне сражались швейцарские наемники). Это привело к заключению в 1516 г. венного мира между Швейцарией и Францией. В данном договоре, где закладывались основы будущего швейцарского нейтралитета, Швейцария впервые выступала в качестве субъекта международного права, хотя признание полной независимости Швейцарии произошло лишь в 1648 г. по Вестфальскому миру. v

Гильдии стрелков — в средневековых нидерландских городах ополчение, составленное из состоятельных горожан (вооружение приобреталось за свой счет) и исполнявшее некоторые оборонительные и полицейские функции. В период Нидерландской революции в их состав была допущена городская беднота (экипировка происходила за счет городской казны), и они стали одной из важных сил радикального крыла революционеров.

КУЛЬТУРА Н И Д Е Р Л А Н Д О В В XVII ВЕКЕ, ГЛАВА II. К О М М Е Н Т А Р И И

у

167

Восьмидесятилетней войной нидерландские историки называют период в истории своей страны от «иконоборческого восстания» (см. коммент. 5* к гл. II) до мира между Испанией и Республикой Соединенных провинций в 1646 г. 4 * Й. Хёйзинга выделяет период от вторжения войска Вильгельма Оранского в Нидерланды в 1568 г. (см. САСА^ коммент.) до очищения северных провинций от испанцев Морицем Оранским (см. коммент. 7* к гл. I). 5 * Начало Нидерландской революции обычно отсчитывают с 1565 г., когда группа дворян создала умеренно оппозиционный по отношению к Испании союз (Компромисс) АЛЯ отстаивания вольностей Нидерландов (см. коммент. 3* к гл. I). Оппозиция группировалась вокруг ряда представителей высшей аристократии, в том числе принца Вильгельма Оранского (он был, что нередко АЛЯ Средних веков с еще не устоявшейся системой подданства, еще и имперским графом Нассау-Дилленбург). Членов этого союза их противники прозвали гёзами (см. там же). В 1566 г. разразилось «иконоборческое восстание» на севере Нидерландов. Толпы вооруженных кальвинистов, в основном, из низов общества, врывались в церкви, истребляли иконы, статуи святых и иные предметы католического культа, ибо протестанты считали любые священные изображения идолами, а поклонение им — идолопоклонством. Всего в Нидерландах было разгромлено около 5 500 церквей. Это восстание имело ярко выраженный социальный характер, его боевым лозунгом был клич: «Поповской крови и имущества богачей!». Умеренная часть кальвинистов выступила против эксцессов, и к 1567 г. восстание было подавлено. Но в ответ и на вполне умеренные требования Компромисса, и на радикальные действия иконоборцев король Испании Филипп II назначил наместником Нидерландов герцога Альбу, который вошел туда с войском в 1567 г. как в завоеванную страну и установил режим террора. Многие члены дворянской оппозиции были казнены, Вильгельм Оранский бежал в Германию, в родовое вла-

168

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

дение Дилленбург. Страна восстала, и в борьбе с испанцами участвовали разные силы. Во-первых, борьбу с ними вели сами нидерландцы: стрелковые гильдии (см. коммент. 2* к гл. II), лесные и морские гёзы (см. коммент. 3* к гл. I). Во-вторых, принц Оранский, стремившийся вести правильную, регулярную войну с Испанией, собрал войско (именно с ним он вторгся в Нидерланды в 1568 г.) из немцев, в том числе из родового княжества Нассау, из французских гугенотов, из тех валлонов (франкоязычные жители Нидерландов, считавшиеся хорошими солдатами), которые придерживались кальвинизма (последнее, впрочем, как и строгий протестантизм немецких наемников, не всегда соблюдалось). Кроме того, в борьбу в Нидерландах вмешивались иностранные державы (см. коммент. 24* к гл. I и ниже, коммент. 2* к гл. III). 6

* Брат Морица Оранского, Фридрих Генрих (ФредерикХендрик), стал статхаудером в 1625 г. Он был активным сторонником участия Республики Соединенных провинций в Тридцатилетней войне (с 1621 г., после завершения Двенадцатилетнего перемирия [см. коммент. 26* к гл. I], Республика находилась в конфликте с Испанией, но не в союзе с противниками императора и Испании). В 1629 г. он захватил г. Хертогенбос в Брабанте, в Испанских Нидерландах, в 1632 г. выдвинул план отвоевания и присоединения к Республике всех Испанских Нидерландов, в 1635 г. добился официального присоединения своей страны к коалиции противников императора и Испании, т. е. официального вступления в Тридцатилетнюю войну, в 1637-1638 гг. провел успешную осаду переходившего из рук в руки пограничного города-крепости Бреда, что споспешествовало заключению мира между Соединенными пррвинциями и Испанией в 1646 г. Однако успехи его были меньшими, нежели рассчитывал он сам. План 1632 г. оказался нереализованным, равно как и идея похода на юг вслед за взятием Бреды. Впрочем, большинство современных историков объясняют стратегические неудачи Фредерика Хендрика не отсутствием милитаристско-

КУЛЬТУРА Н И Д Е Р Л А Н Д О В В XVII ВЕКЕ, ГЛАВА II. К О М М Е Н Т А Р И И

169

го духа в народе Республики, а активным противодействием его планам в Генеральных Штатах и со стороны союзников — Англии и Франции. Последние боялись усиления Республики Соединенных провинций, Штаты — увеличения власти самого статхаудера, главенствовавшая в органах центральной власти Республики Голландия — конкуренции со стороны Фландрии, Брабанта и Антверпена в расширившемся нидерландском государстве. т В 1600 г. Мориц Оранский совершил глубокий рейд на юг, разбил испанскую армию близ г. Ниупоорт во Фландрии на побережье, но вынужден был отступить. Историки объясняют конечную неудачу тем, что ему, как и его брату Фредерику Хендрику, препятствовали голландцы, не желавшие ни усиления власти статхаудера, ни присоединения Юга. 8< LasLanzas — Копья (исп.). В отечественной традиции это знаменитое полотно Диего Веласкеса называют Сдача Вреди (1634-1635). Оно посвящено сдаче 23 апреля 1625 г. армией Республики Соединенных провинций Бреды испанскому войску под командованием Амбросио Спинолы. г Адмирал Михиел Адриаансзоон де Рейтер — видный флотоводец Республики Соединенных провинций в XVII в., лейтенантгенерал-адмирал (т. е. заместитель главнокомандующего флотом, ибо верховным главнокомандующим, в том числе и морскими силами, был статхаудер). Особо отличился в англо-голландской (1665-1667) и англо-франко-голландской (1672-1678) войнах; Англия вышла из войны в 1674 г., союзниками Республики были империя и Испания. В июне 1667 г. голландский флот под его командованием ворвался в устье Темзы (битва при Чэтеме), сжег многие лондонские склады и доки, потопил или увел в качестве призов стоявшие на якоре английские военные корабли, что ускорило подписание мира уже 31 июля того же года. Во второй из упомянутых войн голландский флот потерпел неудачу в сражении с французским флотом близ Сицилии в 1676 г. Адмирал де Рейтер погиб в этой битве, но все

170

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

же именно он помешал Франции добиться превосходства на море. 10 * На момент смерти Фредерика Хендрика в 1647 г. должность статхаудера еще не была наследственной по закону. Вильгельм (Биллем) II был избран статхаудером Голландии и утвержден в качестве верховного главнокомандующего Генеральными Штатами не столько по наследственному праву, сколько за заслуги отца, да и собственные военные заслуги при взятии Бреды (ср.: Хёйзинга Й., т. II, коммент. 22* к гл. Y Homo ludens). Впрочем, и сам он, и его мать, Амалиа ван Солмс, питали монархические надежды; может быть, именно поэтому он должен был вступить в брак с Марией Английской, дочерью короля Англии Карла I (это произошло в 1641 г.). В дальнейшем Биллем II предпринял попытку монархического переворота, хотя и неудачную (см. там же, коммент. 25* к статье Задачи истории культуры), 1Г

В 1489 г. Максимилиан Австрийский (1459-1519), римский король, но также и регент Голландии, пожаловал Амстердаму право поместить на городском гербе королевскую корону. В 1508 г. Максимилиан стал императором Священной Римской империи германской нации, и королевская корона была заменена на императорскую. Примеч. пер. п * Тьялк — небольшое одномачтовое судно с двумя боковыми швертами (выдвижными плоскими килями). 13 * SPQR — аббревиатура выражения Senatus populusque Romanus — Сенат и народ Рима (лат.). Выражение это являлось официальной формулой, знаменовавшей носителя высшей государственной власти в республиканском Риме. Данная аббревиатура помещалась на официальных зданиях, триумфальных арках и штандартах легионов. Й. Хёйзинга подчеркивает, что голландские горожане ощущали себя (имея на то основание или нет — иной вопрос) носителями государственного суверенитета. 14 * Улицы Нес и Низел в Амстердаме считались районами простонародья.

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ, ГЛАВА II. КОММЕНТАРИИ

171

15

* В период Позднего Средневековья слово орден означало, среди прочего, сообщество особо отличившихся (так, во всяком случае, в идеале) рыцарей; вступление в такой орден являлось почетным актом. Ритуалы приема включали в себя вручение новоявленному рыцарю орденских знаков: эмблем, ленты, особых одеяний. Со временем слово орден стало обозначать орденский знак, эмблему ордена, и почестью стало вручение этого знака, хотя доныне сохранилось выражение кавалер (т. е. этимологически — рыцарь) такого-то ордена. Наиболее известными из орденов описываемого времени были: во Франции — ордена св. Михаила и Св. Духа (но в последний принимались только католики), в Англии — орден Подвязки, в Дании — ордена Слона и Даннеборг (так именуется национальное знамя Дании, орден учрежден в 1671 г.), в империи — ордена св. Георгия и Золотого Руна. Последний был учрежден герцогами Бургундскими, после падения Бургундского государства пост главы ордена перешел к Габсбургам; с 1555 г. великим магистром ордена стал испанский король, но император также имел право принимать в него. Следует отметить, что главой того или иного ордена был, как правило, монарх, и вступление в орден являлось, среди прочего, принесением вассальной присяги великому магистру как своему государю. Впрочем, для XVII в. это уже не было актуально.

16

* В XVII в. смысл терминов монархия, аристократия, демократия отличался от современного и основывался на словоупотреблении Аристотеля. Монархия (от греч. juovotpxicc — единодержавие) — власть одного человека, совершенно не обязательно коронованного наследственного государя, поэтому статхаудер также являлся монархом в этом смысле. Аристократия (от греч. арштокрстсс — власть лучших) — правление группы людей, отличающихся от большинства наличием неких положительных качеств, совсем не обязательно наследственной знати, поэтому в Республике Соединенных провинций аристократами в этом смысле могли именовать-

172

1Т

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

ся и самые богатые, и облеченные народным доверием — депутаты Генеральных и провинциальных Штатов, городские магистраты. Слово демократия (грен, огциокрспш — народное правление) И. Хёйзинга употребляет здесь, скорее, в современном смысле, ибо ААЯ Аристотеля демократия — извращенная форма политейи (грен. поХхтгха); хотя при этом государственном устройстве власть тоже принадлежит народу и все вопросы решаются большинством голосов, но форма и принцип правления сочетают элементы различных видов властвования (например, монархии, аристократии и правления большинства). Баптизм как течение в протестантизме возник в начале XVII в. в Англии в среде кальвинистов. Еще в середине XVI в. в Шотландии и Англии пуритане-кальвинисты разделились на две группы: пресвитериан и индепендентов, или конгрегационалистов. Первые считали, что управлять Церковью должны консистории и синоды (см. коммент. 48* к гл. I), состоящие из выборных представителей общин (пресвитеров). При этом в Пресвитерианской церкви должна господствовать строгая дисциплина, низшие церковные власти подчиняться высшим и в организационном, и в догматическом плане, светские власти имеют право надзирать за жизнью Церкви и обязаны поддерживать и защищать ее, а также преследовать еретиков. Индепенденты (от англ. independent — независимый) отстаивали независимость каждой общины (конгрегации), координирующие, а не управленческие функции центральных органов Церкви и невмешательство государства в церковные дела. Из среды индепендентов выделилась группа, которая выступала за отказ от крещения детей, ибо сторонники этих взглядов считали, что крещение есть символический акт (не таинство!) вступления в общину и потому свершается по сознательной воле вступающего; отсюда и название (от англ. baptism — крещение). Оформление баптистов в отдельную секту произошло не в Англии, а именно в Голландии, конкретно в Лейдене и Ам-

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ, ГЛАВА I I . КОММЕНТАРИИ

173

стер даме, куда преследуемые официальной Англиканской церковью баптисты переселились в 1606-1607 гг. В 1611 г. они вернулись в Англию, но значительное влияние баптизма в Голландии сохранилось. Следует иметь в виду, что с самого начала среди баптистов сложились две группы — общие (general) и частные (particular). Первые придерживались признания свободы воли по учению Арминия, вторые стояли за гомаристов (см. коммент. 48* к гл. I). Голландские баптисты принадлежали к числу общих. Упадок народной культуры Средневековья большинство исследователей связывают с Реформацией: различные народные праздники — карнавал, Праздник Дураков (см.: Хёйзинга Й., т. I, коммент. 4* к гл. XII), а также праздники, имеющие отношение к литургическому циклу, считались протестантами отвратительным язычеством и категорически исключались из религиозной жизни. Католическая церковь эпохи Контрреформации, защищаясь от обвинений в сниходительном отношении к народым праздникам, также их отвергала. 18 * Знаменитый голландский поэт, драматург и историк Питер Корнелис Хоофт в молодости принадлежал к литературному кружку известного поэта Румера Фиссера (см. коммент. 22* к гл. II), а дочери последнего, писательницы, поэтессы и переводчицы Анна и Мария были близки к кружку Хоофта. При этом Хоофт был пламенным кальвинистом, а Фиссер и его дочери выражали симпатии к католицизму. 19 * Стрелковые гильдии еще в Средние века устраивали особые городские праздники с торжественными процессиями, театральными представлениями, поэтическими состязаниями и т. п. После революции стрелковые гильдии, формально сохраняя функции ополчения и продолжая тренировку в стрельбе в тирах (впрочем, это более походило на занятия спортом), постепенно превратились в нечто вроде политических клубов и даже клубов любителей словесности и организаций по устройству праздников.

174

Д М И Т Р И Й ХАРИТОНОВИЧ

20

* Accademia délia Crusca — Академия Отрубей (ит.)у созданное во Флоренции в 1582 г. ученое сообщество, призванное создать словарь нормативного итальянского языка, убрав из последнего все вульгаризмы, диалектизмы и т. п., «отделив отруби от муки» — отсюда и название; первый словарь вышел в свет в 1612 г. Accademia die Lincei — Академия Рысей (um.), первое общеитальянское научное сообщество, созданное в Риме в 1603 г.; его члены занимались, в основном, естественными науками. Название дано от идущего еще от Плиния поверья, что рысь видит то, что находится под кожей, обладает, так сказать, всепроникающим зрением; считалось, что члены этой Академии так же проникают умственным взором в суть вещей. 21 * Академия Костера — первое в Республике Соединенных провинций сообщество ученых, занимающихся, в основном, филологическими науками; создано в 1617 г. Основателями этой Академии были негоциант и писатель Самуэл Костер, П. К. Хоофт и писатель Гербранд Адриансзоон Бредеро. 22 * Мёйденский кружок — поэтическое сообщество, основанное П. К. Хоофтом и Р. Фиссером (см. коммент. 18* к гл. II), собиравшееся в доме Хоофта при замке Мёйден близ Амстердама; с 1609 г. Хоофт был правителем (дростом - см. коммент. 17* к гл. I) этого замка. 1У Хофвейк — поэма К. Хёйгенса (1652), посвященная его одноименному поместью неподалеку от Гааги (ныне — музей). Трейнтъе, дочь Корнелиса (1653) — его же стихотворная драма. ГЛАВА 1

III

* Англиканская церковь в Англии (именно так, не в Соединенном Королевстве Великобритании и Северной Ирландии, ибо в Шотландии государственная Церковь - пресвитерианская, а в Уэльсе и Северной Ирландии таковой нет вовсе) являлась государственной структурой. Возглавлял Церковь монарх, архиепископы и епископы занимали места по должности в пала-

КУЛЬТУРА Н И Д Е Р Л А Н Д О В В XVII ВЕКЕ, ГЛАВА I I I . К О М М Е Н Т А Р И И

г

175

те лордов, догматические и литургические принципы, богослужебные тексты утверждались парламентом, священники получали жалование от государства. Лица, не принадлежавшие к Англиканской церкви, не могли занимать по выборам или по назначению государственные или даже муниципальные должности, ибо от них требовалось принесение присяги государю не только как главе государства, но и как возглавляющему Церковь. Это положение было отменено /!^ля протестантов-неангликан лишь в конце XVIII в., а для католиков даже в первой трети XIX в. Режим террора, установленный наместником Нидерландов, герцогом Альбой, вызвал возмущение по всей стране — и на севере, и на юге (см. коммент. 5* к гл. II). В 1572 г. Штаты Голландии и Зеландии объявили войну Альбе (но не королю Испании), главнокомандующим был назначен Вильгельм Оранский. Вооруженная борьба по всем Нидерландам заставила испанское правительство отозвать в 1573 г. Альбу и заменить его более умеренным политиком, доном Луисом Рекенсесом. Однако после его скоропостижной смерти 5 марта 1576 г. представлявший испанское правительство в Нидерландах Государственный совет не смог справиться с ситуацией. Испанские войска, не получавшие жалования уже несколько месяцев, летом 1576 г. взбунтовались, начали грабежи, даже захватили ряд городов. Оранжисты (см. коммент. 7* к гл. I), со своей стороны, 4 сентября того же года захватили власть в Брюсселе, являвшемся столицей формально еще единых Нидерландов, и разогнали Государственный совет. В октябре в Генте собрались Генеральные Штаты всей страны. Депутаты от Севера и Юга начали длинные дискуссии между собой, но тут мятежные испанские наемники 4 ноября захватили Антверпен, разграбили и разгромили его. Уже 8 ноября Генеральные Штаты объявили войну этим бунтовщикам (но, опять же, не Испании!) и приняли особый государственный акт, названный Гентское Умиротворение. Формально это был мирный договор между Севером, восставшим в 1572 г., и Югом, хранившим верность

176

Д М И Т Р И Й ХАРИТОНОВИЧ

испанской короне. Фактически же это была некая смесь конституции и ультиматума Испании. Предусматривался вывод испанских войск из всей страны, отмена чрезвычайных законов против еретиков и вообще всех законов и распоряжений герцога Альбы, объявлялась политическая и религиозная амнистия, предусматривалась компенсация за погубленное и захваченное — и испанцами, и восставшими северянами — имущество; Голландия и Зеландия удерживали особый статус, включая свободу кальвинистского вероисповедания, но при этом Филипп II признавался законным монархом, а католическая вера — единственно разрешенной в южных провинциях. Новый наместник, побочный сын императора Карла V дон Хуан Австрийский, в феврале 1577 г. признал Гентское Умиротворение, но уже в июне начал военные действия. В конечном итоге, силовые методы не имели успеха. Сменивший дона Хуана Австрийского в качестве наместника Александр Фарнезе пошел на переговоры с Югом, результатом чего стала Аррасская уния (см. коммент. 46* к гл. I), что, в свою очередь, вызвало заключение Утрехтской унии. В мае 1579 г. Филипп II признал Гентское Умиротворение, тогда как провинции, вошедшие в Утрехтскую унию, формально не отвергая Гентского Умиротворения, не обращали на него внимания, так что единство Нидерландов было поставлено под сомнение. Принц Вильгельм Оранский пытался найти союзников в борьбе с Испанией и в 1578 г. пригласил брата французского короля, герцога Франциска Анжуйского, с войском, предложив ему титул защитника Нидерландов. Поход герцога Анжуйского оказался неудачным, однако, уже после низложения Филиппа II, по предложению того же Вильгельма Оранского, Франциск был призван на вакантный престол с иным титулом — правитель Нидерландов. Впрочем, герцог, бездарный полководец и плохой политик, не был принят большинством страны, кое-где даже вызвал вооруженное сопротивление, не добился военных успехов и в 1583 г. бесславно покинул Нидерланды.

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ, ГЛАВА III. КОММЕНТАРИИ

177

Антверпен, один из самых богатых и влиятельных городов Южных Нидерландов, примкнул к Утрехтской унии, но с его падением 17 августа 1585 г. отвоевание южных провинций Испанией стало свершившимся фактом. О Лестере см. коммент. 24* к гл. I. 3 * Нидерландский эпитет vrij [свободная, лат. — libéra] по отношению к Республике Соединенных провинций ассоциируется с официальным наименованием Римской республики: Respublica libéra. В наименованиях государств Нового времени присутствует только первое слово исходной латинской формулы. Примеч. пер. 4 *Хотя деятельность Эразма Роттердамского протекала, в основном, в Германии, влияние его идей было весьма значительным по всей Европе, в том числе, а может быть, и в первую очередь, в родной Голландии. Одной из причин того, что Эразм, при всей близости ко многим принципам Реформации, все же не примкнул к ней и остался в лоне Католической церкви, было решительное неприятие им идей предопределения и отстаивание свободы воли. Эразмианцы были и среди католиков, и среди протестантов, причем последние придерживались арминианства. Общим для всех них была веротерпимость, глубокая неприязнь к насильственному навязыванию религиозных догматов. 5 * См. коммент. 7* к гл. I. 6 * Дирк Коорнхерт, писатель, мыслитель, участник Нидерландской революции, государственный секретарь при Вильгельме Оранском, был по убеждениям эразмианцем, сторонником веротерпимости, а по религиозным воззрениям приверженцем либертинов-спиритуалов (см. коммент. 48* к гл. I). В своей книге Zedekunst, datis Wellevens kunste [Этика, или Искусство правильно жить] (1586) он утверждает, что лишь внимая голосу «высшего», природного, и «низшего», собственного, разума, человек делает верный выбор и добивается — с Божьей помощью — совершенства. Принципиально чуждый нетерпимое-

178

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

ти, Коорнхерт не отказывает в праве на счастье ни христианину любого исповедания, ни даже язычнику. т Дирк Виллемсзоон из Асперена еще юношей в Роттердаме перешел в анабаптистскую веру. Позднее вернулся в Асперен, где проповедовал новое учение. Когда начался террор герцога Альбы, он был посажен в тюрьму, откуда бежал. Ему удалось перебраться через замерзший канал, а один из его преследователей провалился под лед. Дирк Виллемсзоон вернулся, вытащил тонущего и был схвачен. 16 апреля 1569 г. приговорен к смерти на костре и ровно через месяц, 16 мая, сожжен. 8 * Клухт — жанр средневековой голландскоязычной литературы: фарс, короткий комический рассказ (иногда — пьеса) в прозе или стихах. Ян Клаасзоон, или Мнимая служанка (Jan Klaasz, of Gewaande Dienstmagd) — пьеса голландского автора Томаса Асселейна (Thomas Asselijn, 1620-1701). Имя Ян Клаасзоон, или Ян Клаас, после шумного успеха пьесы (поставленной в 1682 г. и уже в следующем году напечатанной) стало нарицательным ААЯ обозначения главного персонажа площадного кукольного театра, ловкого пройдохи, аналогичного итальянскому Пульчинелле или французскому Полишинелю. По другой версии, Ян Клаасзоон — сначала трубач в свите стадхаудера Виллема II Оранского (1626-1650), а затем, после его смерти, — уличный кукольник в Амстердаме. Шутки его персонажей, не щадившие новую власть, были настолько популярны, что со временем имя Ян Клаасзоон, или Ян Клаас, или Ян Классен, превратилось в имя главного персонажа народных кукольных пьес. Примеч. пер. т

В течение нескольких веков в государствах Пиренейского полуострова более или менее мирно уживались приверженцы трех религий — христианства, ислама и иудаизма. Но к XIVXV вв., к завершению Реконкисты (обратного отвоевания христианских земель у мусульман), нетерпимость к иноверцам усиливается. В 1492 г. в Испании, а в 1496 г. в Португалии были изданы законы, предписывающие всем иудеям креститься или

КУЛЬТУРА Н И Д Е Р Л А Н Д О В В XVII ВЕКЕ, ГЛАВА I I I . К О М М Е Н Т А Р И И

179

покинуть страну (кстати сказать, многие испанские евреи в указанный промежуток переселились как раз в Португалию). Оставшиеся новообращенные — они получили название марранов — тут же попали под бдительное око инквизиции (в Испании учреждена в 1480 г., в Португалии — в 1536 г.), ибо вероотступничество каралось смертью. Иные из новых христиан, явно исповедуя христианство, втайне продолжали сохранять веру отцов. Кроме того, в Испании еще со второй половины XIV в. действовали, а в XV-XVI вв. вводились новые статуты о чистоте крови, ограничивающие в правах не по религиозному, а по этническому признаку: дискриминации подвергались не иудеи и мусульмане (последние также преследовались), а евреи и арабы, в том числе крещеные — мориски. Постепенно преследования марранов привели к их массовой эмиграции, и к 1570-1575 гг. в Испании их практически не осталось. В Португалии к марранам относились мягче, нежели в Испании, расистские законы не вводились, местная инквизиция не столь свирепствовала, потому немало марранов переехало туда. Но в 1581 г. Португалия была присоединена к Испании, и испанские законы и испанская инквизиция оказались и там. Испанские марраны, помимо Португалии, эмигрировали в Испанские Нидерланды, где действовали местные законы, в большинстве в Антверпен, португальские — в Республику Соединенных провинций, в основном в Амстердам. Пользуясь значительной веротерпимостью, они, как правило, возвращались к иудейской вере. К такой иудейской общине выходцев из Португалии принадлежал (до отлучения) философ Барух (Бенедикт) Спиноза. Любопытным фактом, обнаруженным лишь в начале XX в., явилось то, что среди обращенных в христианство евреев, не вернувшихся к прежней религии, была (и остается доныне) особая секта марранов, католиков, но тайно (это понималось как условие принадлежности к секте, хотя бы их и не преследовали) свершавших иудейские обряды.

180

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

В Средние века и в начале Нового времени в Западной Европе существовало две группы евреев: ашкенази и сефарды. Первые, выходцы из Германии, расселившиеся по большинству стран Европы, в быту говорили на языке идиш (древнееврейский сохранялся в качестве богослужебного), произошедшем от средневерхненемецкого. Вторые — жители Иберийского полуострова, крайнего юга Франции и, возможно, некоторых регионов Италии — говорили на языке ладино (он же жудеоспаньоль, или джудезмо) на основе староиспанского (некоторые филологи утверждают, что старокаталанского) языка. Ныне потомки сефардов сохранились в небольшом количестве лишь на Балканах и в Турции, их язык практически исчез (сегодня сефардами обычно именуют евреев — выходцев из стран Азии и Африки). В описываемое время, однако, сефарды, — а португальские евреи и их потомки в Голландии принадлежали именно к этой этнической группе, — считались более культурными и более состоятельными, нежели ашкенази. 10

* Знаменитый голландский мыслитель, гуманист, один из основателей теории естественного права, кодификатор международного права Хюго де Гроот (более известен под латинизированным именем Гуго Гроций) был ремонстрантом, как, впрочем, и вообще большинство приверженцев религиозной терпимости. Вместе с ними он в 1618 г. подвергся репрессиям (см. коммент. 48* к гл. I), был заточен в замок Лувестейн, бежал в 1621 г. (по преданию, возможно, соответствующему действительности, в сундуке, в котором ему посылала книги его жена) в Париж и жил в изгнании. Нидерландский поэт (он писал и на латыни, и, несравненно меньше, на голландском) Каспар ван Баерле, более известный под латинизированным именем Барлеус, прожил достаточно бурную и разнообразную жизнь. Рожденный в Антверпене, в Испанских Нидерландах, он принял протестантскую веру, рассорился с родными, подвергся преследованиям за религиоз-

КУЛЬТУРА Н И Д Е Р Л А Н Д О В В XVII В Е К Е , ГЛАВА I I I . К О М М Е Н Т А Р И И

181

ные убеждения и эмигрировал в Голландию. Там он учился богословию в Лейденском университете, был проповедником, с 1617 г. профессором риторики в этом университете, но в 1619 г. лишился должности из-за ремонстрантских убеждений, после чего посвятил себя медицине. В 1631 г. его пригласили в Амстердамский Athenaeum Illustre — высшее учебное заведение с уклоном в классическую филологию, предшественник Амстердамского университета, — профессором философии и риторики. 9 января 1632 г. он произнес на латыни инаугурационную речь Mercatorsapiens, sive Oratio de conjungendis Mercatura et Philosophiae studiis [Разумный купец, или Речь о сочетании Торговли и занятий Философией]. 1Г Гейсберт Фут, в латинизированной форме Гисбертус Вутиус — протестантский богослов, профессор восточных языков и теологии в Illustere School в Утрехте, с 1636 г., с преобразования этой школы в университет — ректор. Строгий кальвинист, ярый противник арминианских идей, он более всего известен резкими нападками на Декарта, которого обвинял в материализме и атеизме (ср. коммент. 27* к гл. III). 1Г Йоханнес Кох (Иоанн Кокцеюс) — голландский богослов, уроженец Германии, с 1650 г. профессор богословия в Лейденском университете. Известен идеями федерального богословия {theologiafoederalis), учения о том, что взаимоотношения человека с Богом строятся на основе союзов (или договоров^ лат. foedus), причем эти договоры со временем меняются. Был приверженцем внутреннего благочестия, противником внешних застывших форм ортодоксии, символом которой для него являлся Вутиус. Борьба кокцеянцев с вутианцами была не только спором университетов — Лейденского и Утрехтского, не только битвой арминиан (к ним склонялся Кокцеюс) с гомаристами, но и политическим столкновением. Вутиус и его сторонники стояли за усиление власти статхаудеров из Оранского дома, Кокцеюс и его приверженцы — за укрепление республиканских институтов.

182

Д М И Т Р И Й ХАРИТОНОВИЧ

13

* Деятельность Кальвина, уроженца Пикардии во Франции, была тесно связана с Женевой. Он поселился там в 1541 г. и фактически правил городом, хотя формально не занимал никаких постов. w Само слово гуманизму а равно и стоящий за ним феномен, возникли в Италии. Во второй половине XIV в. появилось латинское выражение studia humana, т. е. изучение человеческого. Это означало изучение всего корпуса античных текстов, в противовес studia divina, изучению божественного, т. е. богословию. Это изучение человеческого, от которого и пошли слова гуманизм, гуманист, сопровождалось возрождением классической латыни, вообще изучением древних языков. И необходимо это было не само по себе, но ^АЯ ТОГО, чтобы возродить Античность, понимавшуюся как золотой век наук и искусств, как идеальная эпоха. В центре картины мира итальянских гуманистов был не Бог, а человек, правда, человек идеализированный и героизированный. В противовес светскому мировоззрению итальянских гуманистов, деятели Северного Возрождения (о его рамках споры идут доныне, одни историки относят к нему весь Ренессанс за пределами Италии, другие — только Германию и Нидерланды; Й. Хёйзинга, как мы видим, исключает и Германию) желали поставить ренессансные воззрения на службу обновленному христианству. Тщательное изучение древних языков нужно было ^АЯ чтения, переводов и восстановления истинного первоначального текста Священного Писания и трудов отцов Церкви. Методы толкования и комментирования античных авторов применялись к толкованию и комментированию священных текстов. Гуманистические знания должны были обновить теологию, отвергнуть^прежние схоластические методы ее, помочь увидеть Божественное в человеке. [у

См. коммент. 26* к гл. I. * См. коммент. 48* к гл. I. В соответствии с нравами и обычаями эпохи политические группировки той поры состояли не только из приверженцев лидера, но и из его друзей и родственни-

[6

КУЛЬТУРА Н И Д Е Р Л А Н Д О В В XVII ВЕКЕ, ГЛАВА III. К О М М Е Н Т А Р И И

183

ков. В числе сторонников Яна ван Олденбарневелта были его брат Элиас, умерший ранее свержения великого пенсионария, и сыновья Рейнер и Биллем, пережившие отца. 1Т В 1607-1609 гг. французским посланником в Республике Соединенных провинций был французский гуманист, знаменитый юрист и государственный деятель Пьер Жаннен. Он являлся сторонником полной религиозной терпимости: будучи католиком, протестовал против Варфоломеевской ночи; являясь членом Католической лиги — объединения ультракатоликов, направленного на уничтожение протестантизма о Франции, — добивался примирения Лиги с Генрихом IV (ААЯ него гугенот Генрих был законным монархом по наследственному праву, независимо от религии). Из-за несогласия Лиги на переговоры перешел на сторону Генриха. Считается, что именно он уговорил короля-протестанта принять католичество. Весьма содействовал принятию Нантского эдикта (1598), в соответствии с которым гугеноты получали во Франции свободу вероисповедания. 18 * Бинненхоф — ансамбль площадей и зданий в Гааге, нынешнее местоположение парламента Королевства Нидерланды. На входящей в этот ансамбль площади перед Рыцарским домом был обезглавлен Ян ван Олденбарневелт. 19 * Браунисты — последователи английского протестантского богослова Роберта Брауна, идеолога радикального крыла конгрегационалистов; именно он ввел название индепенденты (см. коммент. 17* к гл. II). 20 * Джентри — название среднего и мелкого дворянства в Англии в XVI-XVII вв. 21+ Поэт Филип Сидни принадлежал к елизаветинской эпохе, он погиб на войне в 1586 г., более чем за полвека до начала Английской революции. И. Хёйзинга употребил слово кавалер ААЯ обозначения определенного культурного типа — представителя утонченной придворной культуры. 2Г Англиканство представляет собой определенную среднюю линию между католичеством и большинством протестантских

184

1У

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

учений. Англиканская церковь обозначает себя как протестантскую, она отвергает папское верховенство, монашество, безбрачие духовенства, богослужение ведется на английском языке, но в ней наличествует большинство таинств, отвергаемых другими протестантами (например, таинство священства; признается, хотя и не является обязательной, как в католичестве, исповедь). Структура Англиканской церкви централизованная: архиепископы, епископы, священники; литургическая практика близка к католической. Режим протектората, сложившийся в ходе Пуританской революции (см. коммент. 10* к гл. I) и представлявшийся незыблемым, оказался недолговечным. Оливер Кромвель умер 3 сентября 1658 г., а уже 25 апреля 1660 г. английский парламент объявил о восстановлении монархии и пригласил на трон Карла Стюарта, сына казненного короля Карла I. Страна встретила монарха восторженно, ей явно надоели военная диктатура и насильственно внедряемые пуританские взгляды. Новый король был популярен в стране, особенно первое время. Храбрый, обаятельный, он привлекал к себе сердца, несмотря на двуличие, неспособность к упорной, целенаправленной работе и жажду наслаждений. Король и его ближайшее окружение стремились вознаградить себя за долгие годы эмиграции, скитаний, безденежья. Помимо того, Карл II был весьма любвеобильным. Его придворные старались не отставать от него, хотя рассказы об оргиях (да и о торжестве безнравственного атеизма при дворе) были не более чем выпадами его политических противников. Другое дело, что, поскольку после Реставрации всеобщее благосостояние, конечно же, не наступило, начали быстро расти ностальгические чувства по отношению к пуританской эпохе. В политическом отношении король выступал за верховенство короны по отношению к парламенту, полагал себя государем Божьей милостью, но, будучи слабым политиком, поддавался давлению депутатов. Особенно ярко это выразилось в его религиозной политике. Сам Карл был челове-

КУЛЬТУРА Н И Д Е Р Л А Н Д О В В XVII ВЕКЕ, ГЛАВА I I I . К О М М Е Н Т А Р И И

185

ком вполне веротерпимым (хотя никак не атеистом), в том числе по отношению к ненавистным всем протестантам католикам; его подозревали — и, возможно, небезосновательно — в том, что он сам был тайным католиком. Однако парламент, боровшийся с королем за расширение своих полномочий, вообще за развитие гражданских прав, был готов признать эти права лишь за штликаяами.Акт о конформизме (1662 г.) исключал всех пресвитериан из общественной и, частично, церковной жизни. Попытка Карла провозгласить в 1672 г. Декларацию о веротерпимости, дарующую свободу вероисповедания и католикам, и диссидентам (так именовались протестанты-неангликане), была парламентом отвергнута. В 1673, 1678 и 1679 гг. принимались антикатолические законы, и монарх, в конечном счете, утверждал их. В конце концов, брат и наследник бездетного Карла II, Иаков II был свергнут во многом именно потому, что он, практически не скрывавший своей принадлежности к католической вере, издал в 1687 г. Декларацию о веротерпимости, предусматривающую не только свободу совести, но и гражданские и политические права АЛЯ диссидентов и католиков (конечно, не последнюю роль играли и стремления Иакова встать над парламентом). В 1688 г. Иаков II в результате бескровного переворота лишился трона, и престол занял его племянник и муж его дочери Вильгельм III Оранский, твердый протестант. В 1689 г. Вильгельм издал утвержденный парламентом Билль о веротерпимости, по которому диссиденты (но не католики!), за исключением крайних радикалов, получали свободу вероисповедания, но в гражданских правах они ограничивались (см. коммент. 1* к гл. III). 24

* Внутри Англиканской церкви было несколько течений с самого ее возникновения в 30-е-40-е гг. XVI в. (именно это здесь имеется в виду, ибо сами названия появились в конце XVII в., а и Лоод, и Гроций относятся к первой его половине). Высокая Церковь (High Church) стремилась максимально сблизить англиканство и католицизм, хотя и не путем слияния с ним;

186

2Г

26

Д М И Т Р И Й ХАРИТОНОВИЧ

Низкая Церковь (Low Church) выступала за реформы в пуританском духе; Широкая Церковь (Wide Church) подчеркивала протестантские основы англиканства, отстаивала единство всех реформированных Церквей. Ян Питерсзоон Кун — голландский колониальный деятель. С 1609 г. — на службе в Ост-Индской компании, совершил несколько торговых экспедиций в Ост-Индию (Индонезию), занимал важные посты в компании и ее владениях (фактически — торговых пунктах). В 1617 г. стал генерал-губернатором голландской Ост-Индии, и именно со времени его управления Ост-Индия стала превращаться из совокупности факторий в колонию в современном смысле, В 1619 г. захватил и разрушил Джакарту. На ее развалинах была основана крепость Батавия, поименованная так по древнему названию Голландии (см. коммент. 14* к гл. I), вокруг которой в 1621 г. возник одноименный город, ставший центром нидерландских владений в Индонезии. В том же 1621 г. захватил острова Банда. Резко и успешно противодействовал попыткам Англии распространить свое влияние на Зондский архипелаг, не брезгуя раздуванием конфликтов и даже провоцированием вооруженных инцидентов. Это привело к существенным разногласиям его с руководством Ост-Индской компании и отставке в 1623 г. Однако в 1627 г. он вернулся на генерал-губернаторский пост, на котором и погиб, защищая Батавию от войск местного султана. Насколько можно судить, Й. Хёйзинга полагает, что жесткость и упорство этого, как сказали бы англичане, «строителя империи» объясняется его кальвинистской верой, религиозной убежденностью в собственной миссии.

* Испанские войска дважды осаждали Лейден — с октября 1573 г. по март 1574 г. и в мае-октябре 1574 г. — и дважды они были отбиты. Следует отметить, что упоминание Лейденского университета в данном контексте имеет, видимо, особый смысл: напомним, что эти строки написаны во время нацистской оккупации Нидерландов, а также то, что научная биография са-

КУЛЬТУРА Н И Д Е Р Л А Н Д О В В XVII ВЕКЕ, ГЛАВА III. К О М М Е Н Т А Р И И

187

мого Й. Хёйзинги в немалой мере связана с Лейденским университетом. Он получил там кафедру всеобщей истории в 1915 г. и занимал ее до 1942 г., когда (уже после того, как были написаны эти строки) немецкие оккупационные власти закрыли университет. 1Т Идеи Декарта, глубоко верующего человека, встретили резкое неприятие со стороны богословов разных конфессий. Именно в поисках духовной свободы он в 1629 г. переехал в Голландию, где создал большую часть своих произведений. Но и там его взгляды вызвали ожесточенные споры в университетских кругах и возражения ортодоксальных кальвинистских теологов. Будучи глубоко чуждым атмосфере бурных дискуссий, борьбе религиозных, философских и научных группировок, он двадцать четыре раза менял место жительства в Республике Соединенных провинций и, в конечном итоге, в 1649 г. перебрался в Швецию. Споры вокруг его идей, в том числе и в голландских университетах, продолжались и много лет после его смерти в 1650 г., но они все менее и менее касались религиозных проблем и все более и более — собственно научных, например, атомистики или теории дальнодействия (см.: Хёйзинга Й., т. II, коммент. 30* к гл. IX Homo ludensj. 28 * В начале 1630-х гг. в монастырь урсулинок (основанный в 1537 г. и утвержденный в 1572 г. женский орден св. Урсулы был предназначен ^ля воспитания девочек из малоимущих семей) в южнофранцузском городе Лудене был назначен исповедником священник Урбен Грандье, человек изящный, весьма красноречивый и, по слухам, женолюбивый. Его появление вызвало среди духовных дочерей эпидемию влюбленности и, соответственно, ревности. Эти эмоции в условиях затворничества и подавления чувств привели к настоящему коллективному психозу, сопровождавшемуся взрывами истерии, эпилептическими припадками, сомнамбулизмом, видениями и т. п. Грандье был обвинен церковными властями в колдовстве и организации шабашей, а для изгнания бесов из монахинь был

188

2Г

Д М И Т Р И Й ХАРИТОНОВИЧ

направлен в 1634 г. известный экзорцистЖозеф Сюрен (кстати сказать, он оставался в Лудене в этом качестве до 1637 г., хотя уже в 1635 г. стало абсолютно ясно, что он психически болен). Главной свидетельницей обвинения и главным объектом изгнания демонов была настоятельница монастыря мать Иоанна от Ангелов, в миру Жанна Бельсьёль, или Бельсьёр (написание фамилий еще не устоялось). Среди прочего, она заявила, что Грандье проникал к ней и другим монахиням через запертую дверь и творил с ними блуд (медицинское освидетельствование доказало их девственность). Она же во время изгнания из нее дьявола устами этого дьявола излагала договор между Грандье и Вельзевулом. На основании этих показаний и свидетельств Сюрена Грандье был приговорен к смертной казни. Узнав об этом, мать Иоанна заявила, что оговорила злосчастного священника из ревности и даже пыталась покончить с собой. Ее слова не были приняты во внимание, и бывшего исповедника сожгли в 1634 г. чуть ли не по прямому указанию всесильного министра, кардинала Ришелье. Одни историки, учитывая, что Грандье был ранее уличен в любовной связи с молодой женщиной из числа своих прихожанок в городе, считают его обыкновенным женолюбцем, хотя и слишком жестоко наказанным. Другие, ссылаясь на обнаруженное в его бумагах сочинение против безбрачия духовенства, объявляют его вольнодумцем, павшим жертвой церковной (и государственной) ортодоксии. Именно этим объясняют вмешательство Ришелье, который, может быть, и не верил в колдовство, но безусловно настаивал на соблюдении указанной ортодоксии не столько из приверженности к таковой, сколько из требований абсолютного единомыслия в политических и религиозных делах. Поэт и политический деятель (в Ï636-1651 гг. он занимал пост великого пенсионария Голландии), Якоб Кате начинал свою карьеру адвокатом, был профессором, а позднее попечителем Лейденского университета. В историю своей страны он вошел не только как один из популярнейших поэтов свое-

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ, ГЛАВА IV. КОММЕНТАРИИ

189

го времени, но и как человек абсолютной честности и беспристрастности. 30 * Большинство протестантских церквей, в стремлении упростить и удешевить богослужение, отказываются от колокольного звона как призыва к молитве, оповещения о начале особого праздничного богослужения или даже о свершении какого-то важного церковного события. О месте колокольного звона в городской жизни позднего Средневековья см.: Хёйзинга Й., т. I, с. 14. Орган сопровождает пение псалмов в лютеранских и кальвинистских храмах доныне. ГЛАВА IV v

Название этой прибрежной полосы происходит от того, что в Средние века это были охотничьи угодья графов Голландии. v Аллюзия на известные слова: «В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водою» (Быт 1,1-2). у Знаменитый голландский инженер Адриан Леегватер строил дамбы вокруг озер и мельницы для их осушения (см. коммент. 36* к гл. I), был архитектором и часовым мастером, разработал план осушения Хаарлемского озера (осуществлен был лишь два века спустя после смерти Леегватера, в 1850 г.). 4 * И Генеральные, и провинциальные Штаты имели весьма сложную структуру и работали по весьма запутанной процедуре. Первоначально, еще с бургундских времен, в Штатах Голландии было семь делегаций, каждая из которых обладала одним голосом. Первый член — депутаты от дворянства, шесть — от крупных городов. В 1572 г. Вильгельм Оранский добился представительства малых городов и крестьян. С 1575 г. голландские Штаты превратились в узкую коллегию полномочных советников, а пленарные заседания созывались несколько раз в год; статхаудер формально депутатом не являлся. С 1584 г. Штаты разделились на две части — основную, южную, где за-

190

Д М И Т Р И Й ХАРИТОНОВИЧ

седал великий пенсионарий и принимались предварительно все решения, и северную, занимавшуюся региональными делами северной части провинции Голландия. Однако основные решения утверждались на совместном заседании обеих частей и обязательно единогласно. Акт об исключении был принят по настоянию Кромвеля. В 1651 г. парламент Английской республики принял Навигационный акт, объединявший разрозненные морские законодательные акты XVI-XV1I вв. и направивший их острие против торговых соперников Англии. Навигационный акт постановлял, что английские товары могли вывозиться только на английских кораблях с английским экипажем, что ввозимые товары должны были доставляться или на судах того государства, где эти товары произведены, или на кораблях, приписанных к тому порту, в котором эти товары были погружены, и что право ввоза и вывоза рыбы в английских портах предоставлялось только английским кораблям. Этот закон больно ударил по конкурентам Англии, особенно по Республике Соединенных провинции. Он явился одной из причин (может быть, самой важной) Первой англо-голландской морской войны 1652— 1654 гг. (были еще Вторая 1665-1667 гг. и Третья 16721674 гг.). Мир был подписан 1 апреля 1654 г., т. е. после обретения Кромвелем единоличной власти лорда-протектора (см. коммент. 40* к гл. I). Республика Соединенных провинций по этому мирному договору была вынуждена признать Навигационный акт, т. е. лишалась возможности перепродавать Англии импортируемые ею товары или перевозить чужой груз на своих кораблях. Как условие заключения мирного договора лорд-протектор, остерегавшийся объединения военных и морских сил Республики Соединенных провинций в одних руках, тем более в руках популярных в стране представителей Оранского дома, потребовал принятия закона, исключающего занятие членами этого рода любых правительственных и/или командных должностей (статхаудерство было упразднено еще в

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ, ГЛАВА IV. КОММЕНТАРИИ

191

1650 г. — см.: Хёйзинга Й., т. II, коммент. 29* к статье Задачи истории культуры). Акт об исключении вполне соответствовал намерениям великого пенсионария Голландии Яна де Витта, бывшего фактическим правителем Республики Соединенных провинций и, естественно, не желавшего возвращения Оранского дома к власти. Акт этот был весьма непопулярен в стране, великого пенсионария обвиняли в том, что он сам его инспирировал. В конечном итоге ему удалось провести этот закон лишь в Штатах Голландии, а не в Генеральных Штатах. Николаас Корнелис Витсен — видный нидерландский политический деятель, член городского совета Амстердама с 1670 г., бургомистр в 1682-1705 гг., дипломат и ученый. Последние два рода его деятельности тесно связаны с Россией. В 1664 г. он был в составе посольства Республики Соединенных провинций в Москве. С 1691 г. состоял в переписке с Петром I, принимал его во время поездки в Голландию в 1697 г., русский царь даже жил в доме бургомистра Амстердама. Научную славу ему принес труд Noorden Oost Tartarye {Северная иВосточная Тартария] (1-е изд. 1692,2-е, испр. и доп. 1705). Считался путешественником, но большинство современных исследователей отрицают сведения о том, что он совершал экспедиции к Каспийскому морю (1665 г.) и Ледовитому Океану (1667 г.). Предполагается, что большую часть материала ААЯ своей книги он собирал в Москве, а позднее — с помощью сведений, пересылавшихся ему Петром I. Впрочем, не только на родине, но и во всей просвещенной Европе Витсен пользовался славой непревзойденного авторитета по России, особенно восточной ее части, Тартарии, как ее тогда называли. Об этом свидетельствует его переписка с Лейбницем. 5

* См.: Хёйзинга Й., т. И, коммент. 26* к гл. XI Homo ludens. * Зеландский соловей — прозвище Якоба Катса. Упоминание Шельды связано с тем, что устье ее находится в Зеландии. Т Строительство дамб в Голландии было делом частных предпринимателей. 6

192

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

8

* Пиетизм (от лат. pius, благочестивый) — течение в протестантизме, которое, не порывая со своей Церковью, придавало особое значение внутреннему благочестию. Вместо многолюдных богослужений приверженцы этого течения практиковали совместную молитву и тихую беседу в дружеском кругу. Как более или менее оформленное течение пиетизм возник в XVII в. в Германии и Нидерландах. г В 1652 г. голландцами была основана Капская колония на крайнем юге Африканского континента. 10 * Выражение Бена Джонсона из его стихотворного некролога Уильяма Шекспира. 1Г Роман об Амадисе Галльском был написан неизвестным автором в Испании в конце XIII или начале XIV вв. Ранние версии (их могло быть несколько, в том числе и возникшие после указанного времени) до нас не дошли. Всеевропейскую известность Амадис Галльский приобрел после его публикации в 1508 г. Гарсией Родригесом де Монтальво, который, по собственному признанию, исправил и обработал три первые части рукописи и прибавил к ним четвертую. Роман вызвал множество продолжений, и в 1508-1546 гг. в свет вышло всего 12 его частей, а за этим последовало множество переделок и продолжений на разных языках в XV1-XVII вв. Продолжением Амадиса стал роман, который создал португальский писатель Франсишку де Морайнш, Пальмерин Английский. В 1547 г. был издан испанский перевод, в 1567 г. — португальский оригинал. Пальмерин Английский также вызывал множество продолжений и переделок. ХТ

La Vida de Lazarillo de Tonnes, y de sus fortunas y adersidades [Жизнь Аасарильо с Тормеса, его невзгоды и приключений — первый в европейской литературе плутовской роман, вышедший в свет в 1554 г. (но написанный, видимо, раньше) анонимно (все попытки определить автора оказались безуспешными). Он вызвал множество продолжений (первое в 1555 г.) и подражаний.

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ, ГЛАВА IV. КОММЕНТАРИИ

193

13

* Гёзы — см. коммент. 3* к гл. I. После подавления «иконоборческого восстания» в 1577 г. в Амстердаме власть перешла к весьма узкому кругу патрицианских родов, придерживавшихся католичества. Город не торопился примкнуть к борьбе с Испанией (хотя почти вся Голландия вела ее) и &ажскГентскому Умиротворению (см. коммент. 2* к гл. III). Лишь в феврале 1578 г. амстердамские власти подписали акт о капитуляции перед войском Генеральных Штатов, но и тогда избирательное право сохранялось лишь за патрициями, а единственно разрешенной религией оставалось католичество. В мае того же года в Амстердаме вспыхнуло восстание, в котором приняли участие оранжисты (см. коммент. 7* к гл. I), консистории (см. коммент. 48* к гл. I) и стрелковые гильдии (см. коммент. 2* к гл. II) — видимо, их всех Й. Хёйзинга собирательно именует гёзами. Это восстание сопровождалось погромами католических храмов, эксцессами и репрессиями по отношению к католикам. В итоге победившие повстанцы реформировали городское управление в более демократическом духе и ввели свободу совести, как и по всей Голландии.

w

Бальи, здесь: правительственный чиновник с судебными и полицейскими полномочиями. В городах действовал одновременно с местным городским самоуправлением. 15+ См. коммент. 23* к гл. И. 16 * Александрийский стих — 12-сложный 6-стопный ямб с цезурой после 6-го слога и с парной рифмой, весьма популярный в эпосе Позднего Средневековья и раннего Нового времени. Название получил от старофоранцузских поэм об Александре Македонском, известных с XII в. 1Т Елисейские поля (Элизиум) — в греческой мифологии часть загробного мира, где пребывают любимцы богов; в позднем Средневековье и раннем Новом времени — метафора рая или страны блаженных. 18 * Святая Урсула — героиня средневековой агиографической легенды. Согласно этой легенде (возможно, восходящей к дей-

194

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

ствительным событиям V в., но подвергшейся к IX в. очень сильной мифологизации), дочь британского короля (неясно, имеется ли в виду Великая Британия, т. е. собственно Британия, или Малая Британия, т. е. Бретань) Урсула, славившаяся красотой, мудростью и правдивостью, стремясь избежать ненавистного замужества и, вместе с тем, оградить своего отца от угроз могущественного претендента на ее руку, дала согласие на брак, но лишь по истечении трех лет и при условии, что жених примет христианство. Сама же она со свитой отправилась в паломничество в Рим. К Урсуле присоединились девственницы, посвятившие себя, как и она, Христу; их число достигло одиннадцати тысяч (самый ранний источник, однако, говорит лишь о десяти сопровождавших Урсулу девицах). В Риме Урсулу принял папа Кириак (мифический персонаж), знавший об уготованном Урсуле и ее спутницам мученичестве и пожелавший разделить его с ними; он рассказал всем о своем решении, торжественно сложил с себя сан и присоединился к странницам. На обратном пути под Кёльном на паломниц напали гунны. Ненавидящие христианство, возмущенные принятым девами обетом безбрачия, они их всех истребили. Последней погибла сама Урсула, отказавшаяся стать женой плененного ее красотой вождя гуннов. 1Г

Трагедия Йоста ван ден Вон дела Гейсбрехт ванАмстел (1637; кстати сказать, одна из самых популярных в Амстердаме — с 1638 г. по 1968 г. театральный сезон там начинался с постановки этой пьесы) посвящена реальным, хотя и весьма вольно пересказываемым событиям голландской истории начале XIV в., распрям в этом графстве и взятию Амстердама, который защищал вернувшийся из изгнания легендарный рыцарь Гейсбрехт. Трагедия представляет собой подражание второй песне Энеи* дыу Вондел явно проводит параллели между падением Амстердама и Трои. Эта трагедия, в финале которой архангел Рафаил пророчествует о будущей славе Амстердама, была посвящена другу Вондела, Гуго Гроцию. В борьбе арминиан с гомариста-

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ, ГЛАВА IV. КОММЕНТАРИИ

195

ми великий нидерландский поэт был, как и Гроций, на стороне первых, что привело Вондела к конфликту с господствующей Кальвинистской церковью, серьезным сомнениям, религиозному кризису и переходу то ли в 1639 г., то ли в 1641 г. в католичество. 20 * В европейских языках слово, которое обычно передается порусски как наука, имеет более узкий смысл и обозначает науки естественно-математического цикла с включением технических. В Средние века латинское слово ars (от него, например, англ. и фр. art — искусство) означало, скорее, ремесло как некие навыки ума (свободные искусства, ъ том числе, например, риторика или музыка как теория гармонии) или рук (механические искусства, куда входили и кузнечное дело, и живопись, и музыка как исполнительство) и противопоставлялось науке (лат. scientia, отсюда англ. и, фр. science)как деятельности разума. Латинское слово literae означает, скорее, словесность в буквальном значении, т. е. то, что творится с помощью слова. Такое понимание особенно распространяется в эпоху Ренессанса, когда и естественно-научные, и (у северных гуманистов) богословские сочинения попадают в сферу literae. 1V Люцифер — одно из имен Сатаны. Лат. Lucifer — светоносный, а также утренняя звезда, т. е. Венера, — римское мужское имя. Иероним в Вульгате употребил это слово при переводе евр. схоъьхейлель,утренняя звезда, денница (Ис 14,12). Согласно традиции, Люцифер — один из высших чинов небесной иерархии, серафим, восставший со своими присными — частью ангелов — против Бога. По одной версии этот бунт произошел из-за желания Сатаны занять место Всевышнего, по другой — ввиду отказа поклониться Адаму как высшему Божьему творению. Люцифер и его последователи низвергнуты Богом и небесным воинством во главе с архангелом Михаилом в ад, каковой и является державой Сатаны и подчиненных ему бывших ангелов, а ныне бесов. В средневековых представлениях Дьявол — существо не только страшное, но и отвратитель-

196

1Т

Д М И Т Р И Й ХАРИТОНОВИЧ

ное. Перемены во взглядах на него относятся как раз к XVII в., и Вон дел первым демонстрирует их. В драме Люцифер (1654) он наделяет своего главного персонажа пусть извращенным, но весьма сильным и потому вызывающим уважение умом (кстати сказать, еще современники и, особенно, потомки находили в этой драме политические намеки и в Люцифере усматривали то ли Вильгельма Оранского, то ли Морица). Далее уже Дж. Милтон в поэме Потерянный рай (1667) рисует наделенную мрачным величием фигуру Сатаны. Здесь намечается линия определенной реабилитации Дьявола, приводящая — через образ Мефистофеля в Фаусте Гёте — к его возвеличиванию в романтизме и модерне. Но даже первые попытки подобного пересмотра представлений о Дьяволе свидетельствуют о радикальном разрыве со средневековой традицией. Христиан Хёйгенс (в русской традиции — Гюйгенс) был исключительно разносторонним ученым и изобретателем. В 1657 г. он изобрел маятниковые часы и в трактате Horologium [ Часы] (в отечественной истории техники обычно именуется Маятниковые часы) у вышедшем в свет в 1658 г. (второе, расширенное издание — 1673 г.) впервые дал теорию физического маятника. Помимо этого, он развил теорию удара, создал первый эскиз двигателя внутреннего сгорания, выдвинул волновую теорию света, усовершенствовал телескоп, сконструировав окуляр, носящий его имя, с помощью этого телескопа открыл кольца Сатурна и его спутник Титан, написал одну из первых работ по теории вероятности и многое другое. ГЛАВА V

v

Натюрморты и даже жанровые картины XVII в. исполнены символики. Например, трубка и пепел означают прах, т. е. бренность всего земного; часы — быстротечность времени; череп — смерть; кости, карты или шахматы — превратности бытия (впрочем, шахматы — это еще и символ любви); письмо (или

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ, ГЛАВА V. КОММЕНТАРИИ

197

гонец с письмом) — благую весть; музыкальные инструменты (или музицирующее общество) — гармонию сфер и т. д. и т. п. т «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и того, что на земле внизу, и что в воде ниже земли. Не поклоняйся им и не служи им; ибо Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня» {Hex 20,4-5). 3 * Упомянутые живописцы относятся к XVI в. 4 * Об этом девизе Яна ван Эйка см.: Хёйзинга Й., т. I, Осень Средневековья, с. 316. 5 * Антонис ван Дейк — фламандец, уроженец Южных, тогда — Испанских Нидерландов, в то время как Франс Хале — Северных, Республики Соединенных провинций. 6 * Меццо-тинто — вид гравюры на металле. Печатной формой ААЯ гравюры служит медная пластина, полированная поверхность которой механическим или химическим способом делается зернистой; при печати такая поверхность дает ровный черный тон. На такую пластину наносят изображение; места, предназначенные быть светлыми, выскабливают; при этом создается переход от тени к свету. т Ведута — пейзаж населенного пункта (усадьбы, города с его домами, улицами и площадями), как правило, топографически точный. 8 * У нас эту картину принято именовать Давид перед Саулом, г У нас эту картину принято именовать Автопортрет с Саскией на коленях. 10 * Эта картина находится в Эрмитаже под названием Давид и Ионафан. и * Картина Рембрандта Заговор Юлия Цивилиса (1661) посвящена событиям римской истории. В 69 г., во время смуты, охватившей Римское государство после смещения и убийства Нерона, ряд вождей местных племен Римской Галлии, в том числе знатный батав, бывший офицер на римской службе, римский

198

Д М И Т Р И Й ХАРИТОНОВИЧ

гражданин Юлий (по другим данным — Клавдий) Цивилис подняли восстание, направленное против римского владычества. Оно было подавлено в 70 г. 1Г Имеется в виду картина в отечественном и, частично, мировом искусствознании носящая, как отметил выше сам Й. Хёйзинга, название Ночной дозор (1642). Более точное название: Рота капитана Франса Баннинга Кока и лейтенанта Виллема ван Рейтенбурха. 13 * В Тридцатилетней войне Швеция выступила на стороне антигабсбургской коалиции и, благодаря успехам военным, добилась существенных политических успехов. По Вестфальскому миру 1648 г. Швеция получила значительные территории в Германии, в том числе имперские леныу т. е. земли, владетели которых — в данном случае шведский монарх — являлись князьями Священной Римской империи. Под контроль Швеции попали все устья судоходных рек Северной Германии. Швеция добилась господства на Балтийском море и стала одним из сильнейших государств Европы. Однако могущество это оказалось недолговечным: Швеция потерпела поражение в начале XVIII в. в результате Северной войны. Ср.: Хёйзинга Й., т. II, коммент. 3* к статье Об исторических жизненных идеалах. 14 * Фахверк — в средневековой западноевропейской архитектуре деревянный брусчатый каркас, состоящий из системы стоек, раскосов и обвязок, с заполнением камнем, кирпичом, глиной и др. 15 * Санта Мария делла Салюте — самое большое купольное здание Венеции, церковь при въезде в Канал Гранде. Строилась в 1631-1687 гг., архитектор — Бальдассаре Лонгена. 16 * Вестерторен — башня Западной церкви (Вестеркерк) в Амстердаме. Высота — 100 м.; заложена в 1610 г., сама церковь построена в 1620-1630 гг. 1Т В искусствоведении ААЯ обозначения периодов и стилей итальянского искусства приняты итальянские названия столетий. Например, кватроченто (итал. quattrocento, буквально: четыреста, подразумеваются 1400-е годы) — XV в., Раннее Возрож-

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ, ГЛАВА VI. КОММЕНТАРИИ

199

дение; чинквеченто (итал. Cinquecento, буквально: пятьсот, 1500-е годы) — XVI в., Высокое Возрождение; сеченто (итал. seicentOy буквально: шестьсот, 1600-е годы) — XVII в., барокко. 18 * Оуде Зей, ныне Оудезейдс Фоорбюргвал, или просто Оудезейдс, буквально: Старая Сторона — центральная часть старого города в Амстердаме, исстари квартал красных фонарей, расположенная в полукружии грахтов, т. е. каналов. Кейзерграхт (Королевский канал), или просто Грахт, — первый, и поначалу единственный из них. 19 * Здесь и французское hôtel (многозначное слово, означающее, в том числе, гостиница, ^резиденция феодального сеньора при дворе государя) и итальянское palazzo, дворец, означают богатый городской дом для одной семьи. ж Аееувендальцы — пасторальная поэма Йоста ван ден Вондела (1647), описывающая заключение мира между Республикой Соединенных провинций и Испанией в 1646 г. в аллегорической форме происшествий из жизни пастухов из деревни Лееувендаль (нидерл. Львиная долина). 2Г Здание ратуши в Амстердаме, считающееся самым значительным памятником голландской архитектуры XVII в., построено в 1648-1655 гг. по проекту знаменитого голландского архитектора Якоба ван Кампена. ГЛАВА

VI

^Герард де Лэрессе (1641-1711) — голландский живописец и гравер, находился под влиянием живописи Италии и Франции, преимущественно — Пуссена и Лебрена. Писал исторические, библейские, мифологические и аллегорические картины. В композиции выказал знание и вкус, писал свободно и уверенно, однако его героям древности не хватало жизненности и воодушевления. Рисунок его достаточно правилен, но выражение действий и страстей искусственно и условно; вдобавок колорит его большей частью тусклый и мрачный. В свое время Лэрессе

200

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

пользовался большой известностью и сильно повлиял на дальнейшее направление голландской живописи. С его именем связывают упадок национальной голландской школы. Ромейн деХооге (1645-1708) — голландский график (3 500 гравюр на самые разнообразные темы), карикатурист, живописец, ювелир, иллюстратор, картограф и памфлетист. Его барочный стиль отличается выразительностью и богатством фантазии. r Journal des Sçavans (буквально, фр. Журнал Ученых) — французский литературный журнал, издающийся с 1665 г., первое издание такого рода в Европе. Его издает Institut de France (аналог российской Академии наук). В описываемое время (т. е. еще до основания Института) журнал издавался Французской Академией, созданной в 1635 г. ученым сообществом ^ля написания нормативного словаря французского языка. Доныне включает статьи научного характера и литературную критику. Питер Рабюс — нидерландский писатель, издатель (16921700) литературного журнала Boekzaal van Europe [Читальный зал Европы]. у С глубокой древности до раннего Нового времени кометы считались небесными вестниками грядущих бед. Английский астроном Эдмунд Хэлли (Halley, традиционно передается порусски как Галлей) доказал, что кометы — небесные тела, обращающиеся вокруг Солнца. Он определил период обращения кометы, появившейся в 1682 г. и названной его именем, и предсказал ее новое появление в 1752 г., что блестяще подтвердилось (хотя сам Галлей к этому времени умер). Следует отметить, что вера в кометы сохранялась и позднее 1682 г. — отечественный читатель может вспомнить комету 1812 г. 4 * Северная война 1700-1721 гг. стоила Швеции крайнего напряжения сил. 5 * В указанное время голландская наука добилась больших успехов. Герман Бурхаве — голландский химик, ботаник и врач, профессор двух последних указанных дисциплин в Лейден-

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ, ГЛАВА VI. КОММЕНТАРИИ

201

ском университете с 1709 г., химии — с 1718 г. (кафедры ботаники и медицины также оставались за ним). Прославился как медик-практик во всем тогдашнем мире, включая Китай, консультировал (будучи протестантом!) папу Римского Бенедикта XIII в 1724-1730 гг.; ему наносил визит Петр I во время посещения Голландии. Эта слава заставляла современников относиться с уважением к его деятельности как химика, хотя его главный труд в этой сфере — Elementa Chemiae {Основания химии] (1724) — выделялся обширнейшими познаниями автора и четкостью изложения, но не оригинальными идеями. Биллем Якоб ван сТравесанде — голландский физик, математик и философ, последователь Исаака Ньютона, популяризатор его идей. Занимал кафедры математики и астрономии в Лейденском университете с 1717 г., с 1724 г. — еще и кафедру философии. Труды сТравесанде по физике посвящены механике и оптике, по философии — идеям сочетания математического и экспериментального подходов науке. И он, и Бурхаве прославились еще и как знаменитые преподаватели. 6 * Кассандра — в древнегреческой мифологии дочь троянского царя Приама. По наиболее распространенной версии предания, домогавшийся ее любви Аполлон наделил ее пророческим даром, а когда она отказалась ответить ему взаимностью, в отместку сделал так, что ее вещие слова никто не воспринимал всерьез. Все ее прорицания, касавшиеся печальной судьбы Трои, соплеменники полностью игнорировали. Имя Кассандры стало нарицательным ААЯ обозначения человека, который предсказывает грядущие беды, но ему никто не верит. Историки Нидерландов обычно датируют начало упадка страны 1702 г., когда статхаудер Вильгельм III, он же король Англии, скончался, не оставив потомства. Республика снова перешла к бесстатхаудерному правлению (см.: Хёйзинга И., т. II, коммент. 29* к статье Задачи истории культуры). Резко обозначились слабость центральной власти, партикуляристский эгоизм провинций, сосредоточение власти в руках неболь-

202

т

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

шого числа богатых семейств (например, городские органы управления уже не избирались населением, а формировались путем кооптации). Все понимали, что необходимы перемены. В 1716-1717 гг. А^Я исправления положения были созваны Генеральные Штаты. На заседаниях этих Штатов секретарь Государственного Совета Симон ван Слингеландт выступил с обширным планом реформ, направленных на создание эффективно действующей центральной исполнительной власти. Его проект был благосклонно выслушан и положен под сукно. Aurea aetas (лат.) — золотой век. Представления о некой идеальной эпохе, лежащей в прошлом, принадлежат никак не исключительно Овидию, хотя именно из его поэмы Метаморфозы об этих представлениях узнала вся Европа, включая учеников классических гимназий времен И. Хёйзинги. В дидактической поэме Труды и дни, принадлежащей, согласно традиции, основателю (наряду с Гомером) древнегреческой поэзии Гесиоду, жившему в конце VIII-начале VII вв. до н. э., рассказывается миф о последовательно сменявшихся на земле веках, причем от царства всеобщего благоденствия мир идет к полному упадку. Однако нарисованная Гесиодом картина земной истории не абсолютно пессимистична; в череду сменяющих друг друга золотого, серебряного, медного и железного веков (это не просто метафора прогрессирующего ухудшения, но и как бы технологическое описание — потребные людям предметы в том или ином веке сделаны из соответствующего металла) вклиниваются, между медным и железным, век героев, эпоха Геракла, аргонавтов, Троянской войны, время тоже печально завершившееся — все герои так или иначе погибли, — но давшее непревзойденные образцы мужества. Следует отметить, что в Античности предания о веках утвердились не только в Гесиодовом изложении: в I в. н. э. Овидий, пересказывая этот миф, не упоминает о веке героев.

ЭРАЗМ

* Huizinga J. Erasmus. Ad. Donker, Rotterdam, 2001.

П. С. и X. М. АЛЛЕНАМ* Посвящая вам эту книгу, я испытываю чувство, словно дарю вам букет цветов, которые сорвал у вас же в саду. Мое единственное оправдание, что вы охватили все поле. Никто в наши дни не может подойти к изучению Эразма, не ступив на тропы вашего Opens Epistolarum Erasmi [Собрания писем Эразма], этого образца научных изданий, более того — поистине исторического сокровища во всем, что касается великих духовных движений эпохи Гуманизма и Реформации. Исследователь Эразма чувствует себя в полной безопасности, руководствуясь вашей надежной и безукоризненной информацией. Но как только он выбирает дорогу, не затронутую вашим упорным трудом, он видит перед собой дикую чащу. Когда пишешь небольшую книгу о жизни Эразма, главная трудность — не затеряться в неисчерпаемом богатстве предмета. Требуется постоянно себя ограничивать и опускать вещи, которые не следовало бы опускать. Вы, без сомнения, не увидите здесь много больше того, чем найдете. Лишь неукоснительно придерживаясь того, что было важно ААЯ самого Эразма, я мог соблюсти требования прочной и целостной композиции. Всего несколько строк было уделено каждому из важных событий, на фоне которых шла жизнь Эразма. Всех его друзей и врагов, столь знакомых вам, я должен был оставить в тени. Даже Томаса Мора, Питера Гиллеса, Фробена и Беатуса Ренануса я вынужден был затронуть лишь мимоходом, не говоря уже о Гуттене, Будеусе, Пиркхаймере, Беде и столь многих других. Одно меня огорчает: вы несомненно сочтете мое мнение об Эразме чересчур неблагоприятным. Я мог представить его только таким, каким я его видел: но все же готов допустить, что, быть может, при всем мною сказанном, ваше более благожелательное суждение будет более верным, ибо оно основано на знании и любви, которые были делом всей вашей жизни. Возвращаясь к своей метафоре: я буду рад, если вы обнаружите здесь цветы, подобранные так, что это доставит вам удовольствие, и травы, свойства которых дотоле были вам неизвестны. Автор, март 1924 * Посвящение П. С. иХ. М. Алленам (То P. S. and H. M. Allen) написано по-английски.

ГЛАВА I Нидерланды в XV в. Бургундское господство. Северные Нидерланды во всех отношениях отдаленная область. Devotio moderna: братья Общей жизни и Виндесхеймская конгрегация. • Рождение Эразма. Его родичи. Его имя. Школьные годы в Гауде, Девентере и Хертогенбосе. Поступление в монастырь Голландия к середине XV столетия всего лишь какие-нибудь двадцать лет входила в те области, которые герцогам Бургундским удалось охватить своей властью1*, а именно — в то объединение стран, население которых было частью французское, как в Бургундии, Артуа, Хенегау, Намюре, а частью нидерландское, как во Фландрии, Брабанте, Зеландии и Голландии. Еще задолго до бургундского периода Голландия и Зеландия в большей степени, чем лежащие восточнее территории Северных Нидерландов, ориентировались на Юг и Запад. Они одними из первых были вовлечены в круг политических интересов Бургундии. Как только герцоги Бургундские стали хозяевами Голландии и Зеландии, они тут же обратили свои взгляды на Восток и на Север: в Утрехтское епископство Филипп Добрый уже посадил своего незаконнорож2 денного сына Давида *; завоевание Фрисландии, наследственной территории в результате политики Баварско-Хенегауского дома, казалось всего лишь вопросом времени и обстоятельств. Герцогство Гелдерн пока еще сохраняло в неприкосновенности свою независимость, поскольку более других северонидерландских провинций было связано с соседними немецкими территориями и благодаря этому с самой империей. Северные Нидерланды (обобщающее наименование Нидерланды возникает как раз в то время) почти во всех отношениях носили характер окраинной области. Уже несколько веков власть

210

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

германских императоров была здесь лишь номинальной. В растущем чувстве национального немецкого единства Голландия и Зеландия едва ли принимали какое-либо участие. Политически эти провинции давно уже выступали на стороне Франции. С 1299 г. в Голландии правила франкоговорящая династия, тогда как Баварский дом, который в середине XIV в. пришел на смену Хенегаускому, уже не предпринимал новых попыток присоединения Голландии и Зеландии к империи, — и даже наоборот: в скором времени и сам офранцузился, будучи привлекаем Парижем и оказавшись в крепких объятиях Бургундии, с которой Баварский дом связан был двойными узами брака. Окраинными эти области были также и в церковном отношении. Поздно принявшие христианство, они, как пограничная территория, так и остались объединенными под началом одного, Утрехтского, епископа. Ячеи церковной организации были здесь более редкими, чем где бы то ни было. Университета здесь не было. Париж оставался ААЯ Северных Нидерландов центром образования и науки даже после того, как в результате целенаправленной политики бургундских герцогов был основан Лувенский университет. В сравнении с богатыми городами Фландрии и Брабанта, ставшими теперь средоточием власти Бургундии, Голландия и Зеландия представляли собой небольшую убогую страну моряков и крестьян. Рыцарские обычаи, которым бургундские герцоги пытались придать новый блеск, не слишком укоренялись в голландском дворянстве. Куртуазную литературу, которая во Фландрии и Брабанте ревностно подражала французской, нидерландцы не обогатили ничем хоть сколько-нибудь стоящим упоминания. Что же такое зарождалось здесь, в Голландии, и тайно расцветало, не будучи способно побудить христианский мир обратить взор на эту землю? — Это оживленное судоходство и торговля, более всего транзитная; с помощью того и другого Голландия начинала уже покушаться на корону немецкой Ганзы; и то, и другое способствовало установлению длительных связей с Францией и Испанией, Англией и Шотландией, Скандинавией, Север-

ЭРАЗМ. ГЛАВА I

211

ной Германией и Рейнской областью Кёльна. Это и ловля сельди, незатейливый промысел, однако источник солидного благосостояния, а также развитие ткацкого производства, пивоварения и строительства судов — отраслей, в разной степени укоренившихся во множестве маленьких городов. Ни один из городов Голландии и Зеландии: Дордрехт, Лейден, Хаарлем, Мидделбюрг или Амстердам — нельзя сопоставить с Гентом, Брюгге, Лиллем, Антверпеном или Брюсселем. Голландия и Зеландия были слишком отдаленными землями, а их города еще слишком маленькими, чтобы они могли превратиться в центры искусства и науки. Стоило здесь кому-либо выдвинуться, и его тут же начинало непреодолимо тянуть в крупные центры светской и церковной культуры. Клаус Слютер из Хаарлема работал сначала в Брюсселе, затем в Бургундии, на герцогской службе, на родине же после него не осталось ни одного из его творений. Дирк Боутс, также из Хаарлема, переселился в Лувен, где и находятся лучшие его произведения; те же, что остались на родине, не сохранились. Сомнительные попытки связать имя города Хаарлема с историей изобретения книгопечатания никак не свидетельствуют об особом значении Хаарлема в книжной торговле. Начиная с последней четверти XIV в. духовное движение, зародившееся в городах на Эйсселе, раскрывает общие стороны народного характера северных областей сильнее, чем когда-либо раньше. Это движение за усиление глубины и искренности религиозной жизни. Устремления Геерта Грооте воплотились в двух родственных формах: братских домах, где братья Общей жизни3* обитали совместно, не порывая при этом полностью с миром, и конгрегации Виндесхеймского монастыря, принадлежавшего монашескому ордену св. Августина. Из областей близ Эйссела это движение стало быстро распространяться на восток — в Вестфалию, на север — в Гронинген и Фрисландию, на запад — в Голландию. Повсюду возникали братские дома и монастыри Виндесхеймской конгрегации, к которой присоединялись и уже

212

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

существующие монастыри. Об этом движении говорили как о новом благочестии, devotio moderna. Это было новое течение и новая практика, но не новое учение. Истинно католический характер этого движения, после некоторых сомнений, вскоре был признан церковными авторитетами. Серьезность и сдержанность, простота и трудолюбие, но прежде всего неизменная искренность религиозных чувств и мыслей — вот что было основной целью этого движения. Своим главным делом, помимо заботы о больных и милосердия, братья и сестры считали прежде всего преподавание и искусство письма. Именно своими педагогическими устремлениями отличалось devotio moderna от происходившего почти одновременно оживления Францисканского и Доминиканского орденов, уделявших наибольшее внимание проповеди. Виндесхеймцы и иеронимиане4* (другое наименование братьев Общей жизни) свою основную задачу видели в уединении в классных комнатах и в тиши келий-скрипториев. Братские школы скоро начали привлекать учеников из близлежащих областей. По этой причине именно здесь, в Северных Нидерландах и Нижней Германии, раньше, чем где бы то ни было, были заложены основы некоего общего образования в среде зажиточной буржуазии, образования по существу очень узкого, строго схоластического и церковного, но как раз этим и приспособленного для проникновения в широкие слои населения. Что касается собственно вклада братьев в духовную литературу, он, в сущности, ограничивается назидательными книгами и жизнеописаниями лиц из их же собственного круга. Их сочинения отличаются скорее глубокой серьезностью тона, нежели смелостью и новизной мысли. Жители этих мест слыли грубыми и неотесанными, невоздержанными в еде и питье. Однако те немногие чужестранцы, которые здесь побывали, удивлялись искренней набожности этого народа. Люди здесь уже тогда были такими, какими они остались и впредь: погруженными в самих себя и самодостаточными, склонными скорее созерцать и увещевать, нежели изумляться блестящим проявлениям духа.

ЭРАЗМ. ГЛАВА I

213

Роттердам и Гауда были далеко не первыми среди городов графства Голландия. Это были провинциальные городишки, гораздо менее значимые, чем Дордрехт, Хаарлем, Лейден или стремительно расцветающий Амстердам. Средоточием культуры они никак не являлись. Именно в Роттердаме в ночь с 27 на 28 октября 1466, а возможно, и 1469 г., появился на свет Эразм1. Незаконнорожденность стала причиной того, что происхождение и родственные связи Эразма были окутаны тайной. Возможно, сам Эразм уже в зрелом возрасте постепенно выяснил обстоятельства своего рождения. Крайне чувствительный к позорному пятну, которое на нем лежало, он пытался не прояснить, но еще более затемнить эту тайну. Картина этих событий, как он сам представил ее А^Я себя, уже будучи взрослым, была романтичной и трогательной2. Отец виделся ему молодым человеком, который, в надежде на скорую свадьбу, имел связь с дочерью некоего врача. Охваченные негодованием, родители и братья юноши пытаются принудить его к духовному поприщу. Но он не уступает их требованиям и покидает страну еще до того как родился ребенок. Он направляется в Рим и добывает себе на жизнь тем, что работает переписчиком. Семья посылает ему ложное известие о смерти его возлюбленной. Охваченный горем, он становится священником и целиком посвящает себя духовной жизни. Вернувшись на родину, он узнает об обмане. Избегая всяких контактов с бывшей возлюбленной, на которой он теперь не может жениться, он всеми силами старается помочь своему сыну получить хорошее образование. Мать продолжает заботиться о ребенке, пока ранняя смерть не разлучает ее с ним. Вскоре за ней следует и отец. Судя по воспоминаниям Эразма, ему должно было быть около двенадцати или около тринадцати лет, когда умерла его мать. 3 Можно, однако, считать доказанным , что это никак не могло произойти до 1483 г., и в таком случае, — если принять 1^66 г. за дату его рождения, — ему тогда должно было быть уже шестнадцать. Хронологические представления Эразма никогда не были на высоте.

214

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

К сожалению, не остается сомнений в том, что и сам Эразм знал: не все детали этой истории вполне правдивы. По всей вероятности, его отец уже был священником ко времени любовной связи, которая дала жизнь Эразму; в любом случае это было не нетерпением помолвленных, а продолжительной, хотя и непостоянной, связью, от которой за три года до Эразма уже родился ребенок. Вместе со своим старшим братом по имени Питер Эразм и воспитывался. По скудным данным о родственниках Эразма вырисовываются лишь неясные очертания этого многочисленного буржуазного рода. У его отца было девять братьев, которые все были женаты; ^СА и бабка с отцовской стороны и дядья со стороны матери дожили до глубокой старости. Странно, что никто из многочисленного потомства этих девяти братьев не хвастался родством с великим Эразмом. Не следует ли отсюда, что весь этот род уже в следующем поколении полностью вымер? То обстоятельство, что в те времена фамильные имена в буржуазных кругах закреплялись лишь в редких случаях, осложняет изучение родственных связей Эразма. Обычно человек имел свое собственное имя и имя своего отца; но все же бывали случаи, когда отцовское имя укоренялось и закреплялось за следующими поколениями. Эразм называет своего отца Герардус, своего брата Петрус Герардус, в то время как в одном из писем Папы сам он именуется Erasmus Rogerii. Возможно, что отца его звали Ротгер Геррит или Герритс. Хотя Эразм и его брат родились в Роттердаме, многое указывает на то, что семья его отца была родом не оттуда, а из Гауды. Во всяком случае, она имела прочные связи с Гаудой, что далее становится еще более очевидным. 4 Имя Эразм дали ему при крещении . В выборе имени не было ничего странного, хотя оно и несколько необычно. Св. Эразм был одним из четырнадцати святых, которые помогали в нужде и почитание которых именно в XV в. было повсеместно распространено. Наречение этим именем, возможно, отражало народные

ЭРАЗМ. ГЛАВА I

215

верования, что заступничество св. Эразма дарует богатство. Пока Эразм не освоил греческий, он использовал форму Herasmus. Позднее он сокрушался, что, отбросив букву//, не взял сразу же более правильную и благозвучную форму Erasmius5. Так называл он себя пару раз в шутку6, а его крестник, сын Йоханна Фробена, который был крещен как Йоханнес Эразмус, всегда назывался Эразмиусом. В результате подобных соображений эстетического характера он вскоре поменял варварски звучащее Rotterdammensis на Roterdamus, a потом и на Roterodamus, и ударение, возможно, падало на третий слог от конца7. Desiderius5* было им самим выбранным дополнением, которое он использовал впервые в 1496 г. Можно предположить, что чтение его любимого Иеронима, среди корреспондентов которого попадается Дезидерий, натолкнуло его на это имя. И когда в 1506 г. в первый раз появилась полная форма его имени Desiderius Erasmus Roterodamus — Дезидерий Эразм Ротеродамский — во втором издании Adagia [Пословиц] у Йооста Бадиюса в Париже, это словно стало знаком того, что почти сорокалетний Эразм обрел самого себя. Обстоятельства жизни Эразма складывались таким образом, что найти свой путь ему было не просто. В раннем детстве, едва достигнув четырех лет, как он сам полагает, он начал, вместе со своим братом, посещать школу в Гауде. Когда ему исполнилось девять, отец послал его в Девентер, чтобы он смог продолжить учебу в знаменитой школе капитула Синт-Лебуинуса. Его мать сопровождала его туда. Пребывание в Девентере, за исключением того времени, когда он пел в хоре мальчиков в соборе в Утрехте, продолжалось с 1475 по 8 1484 г. Воспоминания о годах, проведенных в Девентере, нередко затем встречаются у Эразма. В этих воспоминаниях нет особой благодарности школе, которая дала ему знания: школа в те времена была еще варварской, говорит он 9 . Тогда еще пользовались средневековыми учебниками, поверхностность и многословие которых мы едва ли смогли бы себе представить. Некоторые из учителей принадлежали к братству Общей жизни. Один из них,

216

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Йоханнес Сейнтен, пробуждал у воспитанников интерес к Античности, в ее чистом виде. Когда пребывание Эразма в Девентере уже подходило к концу, школу возглавил Александер Хегиус, друг Рудольфа Агриколы, на которого после его возвращения из Италии соотечественники взирали как на чудо учености. В праздничные дни ректор школы Хегиус произносил речь, и Эразм при этом присутствовал; однажды он слышал, как говорил и сам прославленный Агрикола, и это произвело на него неизгладимое впечатление. Внезапная смерть матери во время эпидемии чумы, поразившей город, положила конец школьным годам Эразма в Девентере. Отец возвращает его с братом обратно в Гауду, но вскоре после этого и сам умирает. Должно быть, он был весьма образованным человеком. По свидетельству Эразма, он знал греческий, в Италии ему доводилось слушать речи прославленных гуманистов, он переписывал всех классических авторов. После себя он оставил довольно богатую библиотеку. Эразм с братом остались под надзором троих опекунов, чьи старания и намерения Эразм впоследствии изображал в довольно неприглядном светЬ^ Насколько он при этом преувеличивал, судить очень сложно. Нет сомнения, что опекуны, среди которых чаще всего упоминается некий Питер Винкел, учитель в Гауде, не имели особой склонности к новому классицизму, который уже успел воспламенить их подопечного. «Если тебе снова захочется написать так изящно, то уж позаботься о комментарии», — так ворчливо отреагировал этот учитель на послание, над которым четырнадцатилетний Эразм трудился с особым усердием10. Безусловно, опекуны искренне считали богоугодным делом склонить молодых людей к поступлению в монастырь, но при этом также совершенно ясно, что А^Я НИХ ЭТО был наиболее удобный способ избавиться от своих обязанностей. Позднее Эразм объяснял поведение опекунов тем, что это была грубая и расчетливая попытка скрыть их собственное нечестное поведение, и видел здесь лишь недостойное злоупотребление авторитетом и властью.

ЭРАЗМ. ГЛАВА I

217

Но это не все: позднее эти события омрачили и образ брата, с которым тогда Эразм поддерживал сердечные отношения. И вот Винкел отправил обоих юношей, девятнадцати и шестнадцати лет, снова в школу, на этот раз в Хертогенбосе. Они жили в братском доме, с которым была связана школа. Здесь не было ничего от того великолепия, которым славилась школа в Девентере. Единственной целью, говорит Эразм, было с помощью битья, порицаний и строгости сломить характер воспитанников, чтобы сделать их нрав пригодным ААЯ монастырской жизни. Именно этого, по мнению Эразма, и хотели опекуны. Хотя юноши были подготовлены к обучению в университете, их до него не допускали. Более двух лет потерял Эразм в этой школе. Один из двух учителей, которых он там нашел, некий Ромбоут, был расположен к юному Эразму и пытался его убедить примкнуть к братству Общей жизни. «Если бы я так и сделал!» — вздыхал позднее Эразм. Ведь братья не давали никаких безвозвратных обетов, подобных тем, которые ему тогда предстояли. Эпидемия чумы стала поводом А^Я ТОГО, чтобы оба брата покинули Хертогенбос и вернулись в Гауду. Эразм страдал от лихорадки, ослабившей его способность к сопротивлению, в котором он так нуждался. Ибо опекуны (один из троих к тому времени умер) прилагали все силы к тому, чтобы склонить обоих молодых людей уйти в монастырь. На то у них были свои причины, уверяет Эразм: они плохо распоряжались скудным состоянием своих подопечных и не хотели давать в этом отчет. Все, что связано с этим периодом его жизни, Эразм, будучи уже взрослым, видел лишь в черном цвете — за исключением себя самого. Себя самого он вспоминает юношей, не достигшим еще и шестнадцати лет (на тот момент ему должно было быть по крайней мере восемнадцать), ослабленным лихорадкой, но, несмотря на это, полным сознательной решимости отвергнуть настояния опекунов. Он убеждал своего брата бежать вместе с ним и поступить в университет. Один опекун — ограниченный тиран, второй (брат Винкела, купец) — легкомысленный льстец.

218

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Питер, старший из братьев, сдается первым и поступает в монастырь Сион близ Делфта (ордена св. Августина), где опекун нашел ему место. Эразм сопротивляется дольше. И только после посещения им монастыря Стейн, или Эммаус, близ Гауды (того же ордена), где он встретил одного из своих товарищей по школе в Девентере, который обрисовал ему привлекательные стороны жизни этого монастыря, Эразм тоже сдался. Он поступил в монастырь Стейн, где вскоре после этого, вероятно, в 1488 г., принял монашеские обеты.

ГЛАВА II Эразм — каноник в августинском монастыре Стейн в Гауде. Его друзья. Письма к Серватию, Гуманизм в монастырях. Латинская поэзия. Отвращение к монастырской жизни. Он покидает Стейн, чтобы поступить на службу к епископу Камбре, 1493 г, • Якоб Ватту с. Антиварвары, Он получает отпуск, чтобы отправиться на учебу в Париж, 1495 г. Лишь значительно позднее, под влиянием мучительного сожаления, вызванного его монашеством и теми усилиями, которых ему стоило уклоняться от обязанностей монаха, представление обо всем этом в его сознании изменилось. Брат Питер, о котором еще из Стейна писал он с сердечностью, сделался ничтожеством, его злым гением, превратился в Иуду. Школьный товарищ вдруг стал предателем, который руководствовался исключительно корыстолюбием и избрал ^\я себя монастырь лишь по причине лености и любви к собственному желудку1. Письма, которые Эразм писал из монастыря, не обнаруживают особого отвращения к монастырской жизни, которое, как он позже попытается нас убедить, он якобы уже с самого начала испытывал. Можно, конечно, предположить, что надзор старших мешал ему писать все, что было у него на сердце, и что в глубине души у него все время жило стремление к свободе и к более обра-

ЭРАЗМ. ГЛАВА II

219

зованному обществу, чем мог ему предложить Стейн. Тем не менее, кое-что из того хорошего, чем прельщал Эразма его школьный товарищ, он все же должен был там найти. А слова о том, что ему пришлось написать Хвалу монашеской жизни1 исключительно потому, что он «пошел навстречу одному из своих друзей, который хотел заманить в сети своего кузена»3, не более, чем одно из тех наивных объяснений, неправдоподобность которых сам Эразм никогда не признавал. В Стейне жизнь его протекала вполне свободно, он обрел некоторую пищу АЛЯ своего духа, изголодавшегося по Античности, и завел дружбу с единомышленниками. О школьном товарище, который его склонил к поступлению в монастырь, Эразм больше никогда не упоминал. Его друзьями в Стейне были монахи Серватий Рогер из Роттердама и Биллем Харменс из Гауды. Третий его друг, Корнелис Герард из Гауды, обычно называемый Аурелиусом (квазилатинизм от Goudanus)1*, был старше Эразма и чаще всего находился в монастыре Лопсен близ Лейдена. Переписка с этими друзьями оставляет впечатление дружеского общения, не пренебрегавшего веселыми шутками. В письмах, адресованных Серватию4, возникает образ Эразма, наблюдать который впоследствии нам уже больше никогда не придется: это юноша с более чем женской впечатлительностью, испытывающий томительную потребность в сентиментальной дружбе. Словно пылкий любовник, он обрушивает на Серватия аккорды своих признаний. Стоит образу друга возникнуть в душе Эразма, как на глазах его выступают слезы. Чуть не каждый час перечитывает он сладостное послание своего друга. При этом он смертельно расстроен и объят тревогой. Ибо друг не проявляет расположенности к столь чрезмерной привязанности. «Так чего же ты от меня хочешь?» —спрашивает один. — «Так что же у тебя есть ?» — отвечает другой. Для Эразма невыносимо то, что его чувство не встречает полной взаимности. — « Н е будь же таким замкнутым, поведай мне, что у тебя на душе! На одного тебя возлагал я свои надежды; я стал всецело твоим, настолько,

220

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

что от меня самого мне уже ничего не осталось. Ты ведь знаешь мое малодушие (pusillanimitatem), которое, если не находит, на кого опереться и успокоиться, приводит меня в такое отчаяние, что жизнь для меня становится бременем» 5 . Такой страстной самоотверженности у Эразма мы более не найдем. Он, должно быть, впоследствии от этого совершенно отвык. Для понимания его характера, каким он проявился позднее, немаловажно запомнить, что Эразм был некогда сентиментален. В этих его письмах нередко видели всего лишь упражнения в стиле; томное звучание уступчивой нежности и полное отсутствие какой бы то ни было сдержанности казались едва ли совместимыми с намерением тщательно скрывать свой внутренний мир, о чем Эразм впоследствии не забывал никогда. П. С. Аллен оставляет этот вопрос открытым6, тем не менее он склонен предполагать, что эти письма следует рассматривать как непритворные сердечные излияния. И почему бы им не быть таковыми? Эта восторженная^дружба кажется вполне отвечающей натуре Эразма, и к тому же она вполне соответствует своему времени. Сентиментальная дружба в светских кругах считалась в XV в. столь же хорошим тоном, как и в конце XVIII в. Дружеские пары, которые одинаково одевались и делили друг с другом и комнату, и кровать, и сердце, можно было найти при каждом дворе. Пестовать и лелеять интимную дружбу вовсе не было уделом исключительно аристократии. Дружеский обмен письмами между монахами уже в XII в. изобилует сильными чувствами. Отношения искренней дружбы принадлежали к специфическим особенностям devotio moderna. Впрочем, не была ли эта черта свойственна 2 пиетизму * по самой его природе? С искренним участием наблюдать друг за другом, подсматривать за обоюдными душевными переживаниями и записывать их — все это было привычным и почтенным занятием у братьев Общей жизни и у виндесхеймских монахов. И хотя монастыри Стейн и Сион не принадлежали к Виндесхеймской конгрегации, тем не менее дух devotio moderna царил и там.

ЭРАЗМ. ГЛАВА II

221

Эразм, пожалуй, редко обрисовывал черты своего характера яснее, чем в одном из пояснений Серватию: «Я по своему духу таков, что в сей жизни ничего не ставлю превыше дружбы, ничего не желаю столь страстно и ничего не хочу столь ревностно сохранять». Впоследствии Эразм еще раз обнаружит подверженность восторженной аффектации, но выразит это уже не столь проникновенно, как в словах, обращенных к Серватию. В молодости, позднее свидетельствует Эразм, имеешь обыкновение испытывать пылкие (fervidos) симпатии к некоторым приятелям7. Античные примеры таких пар друзей, как Орест и Пилад3*, Дамон и Финтий4*, Тесей и Пирифой5*, так же, как Давид и Ионафан6*, возможно, тоже оказали на него некоторое влияние8. Юноша с нежной душой, в котором было немало женственного и который был полон чувств и представлений, почерпнутых из классической литературы; ААЯ которого любовь была под запретом и который, против своей воли, видел себя в окружении грубых и холодных людей, легко переходил меру в своих склонностях. Он вынужден был смирять их. Серватия такая ревнивая и чересчур требовательная дружба никак не устраивала. Вероятно, Эразму стоило гораздо большего унижения и стыда, чем это видно из писем, научиться сдерживать свои чувства. Но постепенно сентиментальный Эразм уступает место совершенно иной фигуре: это остроумный латинист, превзошедший своих старых друзей, с которыми он теперь беседует о поэтическом искусстве и литературе, дает советы относительно их стиля в латыни, а когда 9 требуется, то и поучает . Возможность приобрести вкус к классическим древностям должна была быть в Девентере и в монастыре далеко не столь малой, как впоследствии Эразм старается нас убедить. Число латинских авторов, которых он знал к тому времени, никак нельзя назвать незначительным. В качестве своих поэтических предпочтений в одном из писем к Корнелису Аурелиусу он называет следующих авторов: Вергилий, Гораций, Овидий, Ювенал, Стаций, Марциал, Клавдиан,

222

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Персии, Лукан, Тибулл, Проперций. Из прозы: Цицерон, Квинтилиан и Теренций 10 . Среди итальянских гуманистов более всего ему был известен Лоренцо Балла, чьи Elegantiaé7* стали ^АЯ Эразма первым открытием из числа bonae literal; небезызвестны были А^Я него также Филельфо, Эней Сильвий, Гуарино, Поджо и другие11. Из раннехристианской литературы он предпочитал прежде всего Иеронима. Поистине удивительно, что образование, которое Эразм получал в школах devotio moderna, с их ультрапуританской направленностью, с их строгим воспитанием, нацеленным на слом личности, смогло сформировать духовный склад, каким он проявляется у Эразма за время его пребывания в монастыре, — по сути совершенно гуманистический. Все его интересы — латинское стихосложение и чистота его собственного латинского стиля. Искать следы набожности в переписке Эразма с Корнелисом из Гауды и Виллемом Харменсом — занятие почти напрасное. Они с легкостью оперируют труднейшими латинскими стихотворнымрЦюрмами и изысканнейшими примерами из античной мифологии. Стихи — в основном на материале буколической или любовной поэзии; если они религиозные, то классицизм лишает их набожности. Приор лежащего по соседству монастыря Хем, по чьей просьбе Эразм воспел архангела Михаила, не отважился принять эту написанную сапфическим стихом оду, чересчур поэтичную, по его мнению, что делало ее похожей на греческую12. Поэтичный означало в те времена то же, что и классический. Сам Эразм находил, что ода получилась слишком простой, более похожей на прозу. « Столь бесплодными были те времена», — вздыхал он впоследствии. Эти молодые поэты чувствовали себя хранителями нового света среди глупости и варварства, которые их угнетали. Произведения друг друга, как того и следует ожидать от всякого молодого клуба поэтов, они тут же почитали бессмертными и грезили о поэтической славе Стейна, которая позволила бы ему оспоривать венец, коим была удостоена Мантуя13 9\ В своем окружении, в деревенских, не-

ЭРАЗМ. ГЛАВА II

223

далеких монастырских братьях (такими они их видели), они не встречали ни признания, ни поддержки. Повышенная склонность Эразма думать, что его преследуют и дурно с ним обращаются, создавала образ мученика, чей талант подавляют. Обращаясь к Корнелису, он жалуется прекрасным горациевым метром на презрение к поэтическому искусству14: один из братьев этого ордена велел ему отложить перо, привычное к писанию стихотворных строк; гложущая их зависть желает принудить его забросить стихи. Повсюду царит ужасающее варварство, люди насмехаются над венчающим лаврами искусством царственного Аполлона; грубый мужлан заказывает ученому поэту стихи на случай. «Имей я столько же уст, сколько звезд тихой ночью мерцает в безмолвной тверди; или столько же, сколько роз рассеи-вает по земле нежный весенний ветер, и то я не смог бы излить свои жалобы против тех зол, которые ныне гнетут священное искусство поэзии. Стихи меня истомили ». Корнелис выразил душевные излияния Эразма в форме диалога, чему тот был чрезвычайно обрадован. Но даже если творчество такого рода на девять десятых было не более чем ревностным подражанием и риторическим вымыслом, не следует недооценивать воодушевление, которым был охвачен юный поэт. К душевному подъему, охватывавшему изучившего латинский язык по самым абсурдным учебникам и самыми нелепыми методами и, несмотря на это, открывшего латынь во всей ее чистоте, дабы владеть ею во всем восхитительном ритме ее искусного стихосложения, в изумительной точности ее структуры и ясности ее звучания, — нам, чувства которых к волшебству латыни по большой части уже остыли, никак не следовало бы отнестись легкомысленно. Nee si quot placidis ignea noctibus Scintillant tacito sydera culmine, Nee si quot tepidum flante Favonio Ver suffundit humo rosas, Tot sint ora mihi...

224

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Если бы столько же, сколько в безмолвии Высей сияет ночами звезд огненных; Если бы, сколь по весне рассевает Фён10* Роз по оттаявшей почве, Уст я имел... Нужно ли удивляться, что написавший это видел себя поэтом? Воспевший, совместно со своим другом, весну в антифонной чреде пятидесяти двустиший?15 Школьное задание, если хотите, прилежное упражнение в стиле, не более. Однако здесь это исполнено такой силы и свежести, которые словно исходят из самой природы латыни. Подобные настроения породили первый обширный труд, за который взялся Эразм, рукопись которого он, правда, позднее потерял и лишь много лет спустя часть ее обнаружил и смог опубликовать. Это Antibarbari [Антиварвары\ начатые, по мнению Аллена16, ещев Стейне. Правда, форма, в которой, наконец, появилась первая книга Антиварваров, отражает более позднюю фазу жизни Эразма, когда он уже покинул монастырь. Также как и непринужденный тон остроумной защиты светской литературы не принадлежит больше поэту из Стейна. Но идеал свободной и благородной жизни, дружеского общения и ничем не нарушаемого изучения Античности зародился у Эразма уже в стенах монастыря. С течением времени эти стены начали его тяготить все сильнее. Ни ученая и поэтическая переписка, ни живопись, которой 17 он занимался с неким Сасбаудом , не могли ему скрасить бремени монастырской жизни и мелочного недружелюбного окружения. От позднего периода его монастырской жизни, согласно тщательно составленной Алленом хронологии, не обнаружено вообще ни одного письма. У него пропало желание переписываться? Или его начальники запретили ему? Или это просто случайность, по поводу которой мы остаемся в неведении? Нам ничего не известно ни о тех обстоятельствах, ни о душевном состоянии Эразма, при которых он 25 апреля 1492 г. принял от епископа

ЭРАЗМ. ГЛАВА II

225

Утрехтского, Давида Бургундского, сан священника. Возможно, это событие уже было связано с желанием Эразма покинуть монастырь. Сам он позднее свидетельствовал, что лишь изредка служил мессу. Возможность покинуть Стейн он увидел в предложении епископа Камбре, Хендрика ван Бергена, занять при нем должность секретаря. За это предложение Эразм должен был быть благодарен своей репутации латиниста и литератора, ибо он был принят на эту должность ввиду вероятного путешествия в Рим, где епископ Камбре надеялся снискать /^ля себя кардинальскую шляпу. Было получено разрешение епископа Утрехтского, а также приора монастыря и генерала ордена августинцев. О расставании навсегда, конечно, и речи не было; будучи прислужником епископа, Эразм продолжал носить одеяние своего ордена. К отъезду готовился он в глубокой тайне. Есть нечто трогательное в той картине, которая могла бы открыться нашему взору: друг и собрат Эразма по стихам, Биллем Харменс, напрасно ожидал при выезде из Гауды, чтобы еще раз повидаться с другом, когда Эразм, держа путь на юг, будет проезжать через город18. Они оба, судя по всему, обсуждали возможность покинуть Стейн вместе, но Эразм даже не намекнул ему о своих намерениях. Биллем должен был довольствоваться тем образованием, которое можно было получить в Стейне. Эразм, которому было уже давно за двадцать, ибо монастырь он покинул, по всей вероятности, в 1493 г., вступил на путь весьма обычной и в то время распространенной карьеры: интеллектуала под сенью великих мира сего. Его покровитель принадлежал к одному из многочисленных южнонидерландских дворянских родов, сделавших карьеру на службе при Бургундском дворе и преданно служивших интересам Бургундских герцогов. Берген-оп-Зом — владение де Глимов — лежал между дельтами Шельды и Мааса и представлял собой одно из связующих звеньев между северными и южными Нидерландами. Хендрик, епископ Камбре, как раз 11 тогда был провозглашен канцлером ордена Золотого Руна * —

226

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

наиболее почетное духовное звание при дворе, который хотя и стал к этому времени Габсбургским, продолжал именоваться Бургундским. Служба при столь важной персоне обещала почет и давала почти неограниченные преимущества. Многие, ценой терпения, некоторого унижения и определенной гибкости принципов, на подобной службе и сами становились епископами. Н о Эразм никогда не был человеком, который извлекал выгоду из удобного случая. Ему пришлось нелегко при этом епископе. Он вынужден был неоднократно менять место жительства, следуя за ним в Берген, Брюссель, Мехелен. У него были нелегкие обязанности, какого рода — нам не известно. Путешествие в Рим, предел мечтаний каждого священника или ученого, так и не осуществилось. Епископ, после радушного внимания первых месяцев, оказался гораздо менее уступчивым, чем того ожидал Эразм. И вот уже вскоре мы снова видим Эразма далеко не в радостном настроении. « Самым суровым жребием» называет он свое существование. Оно лишает его былой живости духа, сетует он. Возможности учиться у него нет. Теперь он завидует своему другу Виллему, который в крохотной келье в Стейне может писать прекрасные стихи, под покровительством своей «счастливой звезды». Ему же, Эразму, не остается ничего другого, как вздыхать и плакать; от всего этого настолько притупился его дух и очерствело сердце, что ничто из прежних занятий его больше не радует19. Это, конечно, риторическое преувеличение, и нам не следует слишком всерьез принимать его тоску по монастырю, но одно все же ясно: он находился в состоянии довольно глубокой депрессии. Возможно, соприкосновение с миром политической жизни и соответствующих амбиций вывело Эразма из равновесия. Он никогда не был к этому приспособлен. Жестокая реальность ужаснула и огорчила его. Вынужденный иметь с ней дело, он не видел вокруг себя ничего кроме озлобленности и смятения. «Где радость или покой?.. Куда бы я ни обратил взгляд, всюду вижу я несчастье и жестокосердие. И среди этой сутолоки и шума, кото-

ЭРАЗМ. ГЛАВА II

227

рые окружают меня, ты хочешь, чтобы я нашел покой в обществе муз!» Истинного покоя Эразму так и не удалось найти на протяжении жизни. Вся его жизнь, все им написанное совершается в спешке, «tumultuarie» [в сумятице], как он это сам не раз называет. И в то же время он был наделен способностью работать с непостижимой увлеченностью и обладал редкостной восприимчивостью. В бытность свою при епископе он посетил монастырь Грунендаал близ Брюсселя, где прежде писал свои труды Рюйсбрук. О Рюйсбруке, по всей вероятности, Эразм там ничего не услышал да скорее всего и не получил бы особого удовольствия от сочинений великого мистика. Но в библиотеке он нашел труды Августина и с жадностью на них набросился. Монахи Грунендаала поражались его усердию: даже в спальный покой он брал с собой книги 20 . Но и ААЯ писания он все же находил время в этот период. В Халстерене, близ города Берген-оп-Зом, где у епископа было 11 поместье, он начал пересматривать Антиварваров , сочинение, начатое еще в Стейне, и перерабатывать его в форму диалога. При суматошности своей жизни Эразм хотел искать утешения в атмосфере идиллического покоя и умной беседы. Он рисует перед нами картину (позднее он будет к ней еще не раз возвращаться), которая навсегда останется для него идеалом радости в жизни: сад или дом с садом за пределами города, где в безмятежности прекрасного дня собирается небольшой круг друзей, чтобы за бесхитростной трапезой или во время приятной прогулки предаваться с платонической ясностью беседам о предметах духовного свойства. Персонажи, которых он выводит на сцену, это его лучшие друзья и он сам. Здесь драгоценный и верный друг, с которым он познакомился в Бергене, Якоб Баттус, учитель и позднее секретарь бургомистра; его старый друг Биллем Харменс, о литературном будущем которого Эразм проявлял некоторую заботу. Приехав неожиданно из Голландии, Биллем встречает всех остальных, к которым присоединяются бургомистр Бергена и

228

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

городской врач. В полушутливом, спокойном тоне завязывается беседа об оценке поэтического искусства, о том, как правильно понимать латинскую литературу. Последняя не противоречит подлинной набожности, как в том хотело бы нас убедить варварское невежество. Есть немало тех, кто доказывают обратное, и среди них прежде всего Августин, недавнее прочтение которого не прошло здесь бесследно, а также Иероним, уже давно знакомый Эразму и, в конце концов, более близкий ему по духу. Торжественно, на древнеримский манер, объявляют собеседники войну врагам классического образования. «Вы, готы, по какому праву захватываете вы не только латинские провинции <то есть свободные искусствам но и столицу, то есть всю латынь в целом?»12* Именно Якоб Баттус помог Эразму найти выход, когда все ожидания на службе у епископа Камбре окончились полным разочарованием. Сам Батгус учился в Париже, а теперь и Эразм надеялся, что сможет туда отправиться, раз уж Рим от него ускользнул. Согласие епископа, вместе с обещанием стипендии, было достигнуто, и Эразм устремился в Париж, в самый прославленный из университетов. Видимо, это произошло в конце лета 1495 г. Усилия Баттуса увенчались успехом.

ГЛАВА I I I Парижский университет. Философские и богословские школы и традиции. Коллеж Монтэгю. Отвращение Эразма к схоластике. Отношения с гуманистами: Робер Гоген, 1495 г. Заботы о существовании. Первые наброски сочинений об образовании. Путеше1 ствия в Голландию и обратно. Баттус и фроуве * ван Веере. С лордом Маунтджоем в Англию, 1499 г. 1

Парижский университет был, как никакое другое место в христианском мире, ареной, где происходили столкновения различных мнений и велись споры между разными партиями. Универ-

Э Р А З М . ГЛАВА I I I

229

ситетская жизнь Средневековья вообще была исключительно неспокойной и бурной. Уже сами формы научного общения привносили элемент раздражительности: жизнь проходила в бесконечных сериях диспутов, постоянно шли какие-то выборы, студенты не признавали никакого порядка. К этим всеобщим обычаям примешивались также прежние и новые раздоры между всевозможными орденами, школами, группами. Разные коллежи оспоривали друг друга, белое духовенство не сходилось во мнениях с монашествующими. Томисты и скотисты2* — и тех, и других называли старыми — уже полвека сражались в Париже с терминистами, или современными, — последователями Оккама и Буридана, философов-схоластов XIV в. В 1482 г. между двумя группами было достигнуто что-то вроде перемирия. Обе эти школы, кстати говоря, находились уже на последнем издыхании. Они погрязли в бесплодных формальных спорах, в мании систематизации и классификации, в методах употребления слов и терминов, что уже ничего не давало философии и не имело ни малейшей научной ценности. Теологические коллежи доминиканцев и францисканцев были в упадке; богословие преподавали в светских 3 коллежах Наварры и Сорбонны *, но по старой методике. Всеобщий традиционализм не препятствовал тому, что начиная с последней четверти XV в. гуманизм также проникал и в Париж. Элегантная латынь и интерес к классической поэзии нашли и здесь пылких защитников, так же как и возрожденный платонизм, все более заметный в Италии. Парижские гуманисты были частично итальянцами, как Джироламо Бальби и Фаусто Андрелини; но главою их считался француз Робер Гаген, генерал 4 ордена матуринцев, или тринитариев *, дипломат, французский поэт и гуманист. Помимо нового платонизма, сюда проникало, также из Италии, и более точное знание Аристотеля. Незадолго до прибытия Эразма в Париж из Италии вернулся Жак Лефевр д'Этапль, где он посещал платоников Марсилио Фичино и Пико делла Мирандола, а также Эрмолао Барбаро, возродившего Аристотеля.

230

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Если теоретическое богословие и философия были в Париже в общем консервативными, то стремление к реформам было здесь никак не меньшим, чем в прочих местах. Авторитет знаменитого к 1400 г. канцлера университета, Жана Жерсона, еще не был забыт. Но это желание реформ ни в коей мере не означало отступления от учения Церкви; речь шла прежде всего о возрождении и восстановлении чистоты монашеских орденов, а затем и об искоренении злоупотреблений, в которых сама Церковь признавалась и каялась. С недавних пор в Париже все сильнее крепла идея реформирования духовной жизни — как результат проникновения из Нидерландов движения devotio moderna. Наиболее заметным его сторонником был Ян Стандонк из Мехелена, воспитывавшийся братьями Общей жизни в Гауде и преисполненный этим духом в наиболее жесткой форме. Это был аскет гораздо более пылкий, чем того требовал строгий, но в то же время и сдержанный, дух Виндесхейма. Далеко за пределами церковных кругов говорили о ^ о воздержании; от употребления мяса он навсегда отказался2. Став провизором коллежа Монтэгю, он ввел там строжайшие правила, применяя телесные наказания за малейшую провинность. К коллежу он присоединил также дом для неимущих школяров, где они жили почти как в монастырской общине. Этому человеку епископ Камбре и порекомендовал Эразма. Хотя Эразм и не вступил в общину неимущих студентов (ему было уже около тридцати), он испытал на себе все их лишения. Его пребывание в Париже было с самого начала отравлено, и в душе его навсегда осталось отвращение ко всякого рода воздержанию и ригоризму. Неужели он прибыл в Париж j ! ^ того, чтобы вновь пережить мрачные и тягостные впечатления своей молодости, да еще и в более жестокой форме? Цель, ради которой Эразм приехал в Париж, состояла в том, чтобы получить степень доктора теологии. Это не должно было составить для него слишком большого труда. Как каноник он был 5 освобожден от предварительных занятий на факультете искусств *. Его предшествующие занятия, его поразительный ум и работо-

Э Р А З М . ГЛАВА III

231

способность позволили ему в короткое время подготовиться к необходимым экзаменам и диспутам. И все же достичь этой ближайшей цели ему в Париже не удалось. Пребывание Эразма в Париже, которое с перерывами длилось сначала до 1499 г., а потом возобновилось еще раз, было временем трудностей и раздражения, погони за заработками всеми возможными, порой унизительными, способами, которых нельзя было избежать, но также — и началом успеха, хотя он и не принес ему настоящего удовлетворения. Физическая сторона была основной причиной его неудач: тяжелая жизнь в коллеже Монтэгю была просто невыносима. Тухлые яйца и провонявшие спальные комнаты он не мог забыть всю свою жизнь. Именно там, полагал он, крылось начало его будущих телесных недугов. В Colloquia [Домашних беседах] он с отвращением вспоминает об этой воспитательной системе Стандонка, состоявшей из воздержания, лишений и телесных наказаний. Это его пребывание в Париже продлилось, впрочем, не дольше, чем до весны 1496 г. Между тем Эразм взялся за свои теологические исследования. Он слушал лекции о Библии и о Книге Притчей^ бывшей тогда все еще наиболее распространенным средневековым руководством по теологии. У него даже была возможность и самому прочитать в коллеже несколько лекций о Священном Писании, В соседнем аббатстве св. Женевьевы он, возможно, читал иногда проповеди, посвященные отдельным святым. Но его сердце было далеко от всего этого. Изощренности изжившей себя схоластики не доставляли ему удовольствия. Именно тогда в его уме, который, каким бы широким он ни был, то и дело судил несправедливо о том, что в него не вмещалось, утвердилось стойкое отвращение к любого рода схоластике, каковую он полностью отвергал. Его приговор гласил: «За эти занятия может взяться любой человек мудреного ума и вздорного нрава, но — мудрый? Схоласты истощают свой разум некоей сухой и плоской субтильностью, не питая оный и не воодушевляя его. Они коверкают богосло-

232

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

вие, дотоле обогащенное и украшенное красноречием древних, немощью своего бормотания и марают его пятнами своего нечистого стиля. Они все запутывают, тогда как сами тщатся разрешить все загадки» 3 . «Скотист» стало ААЯ Эразма излюбленным бранным словом ^АЯ любого схоласта и всего того, что уже отжило и устарело. Для него было бы гораздо легче расстаться со всеми сочинениями Дунса Скота, нежели с книгами Цицерона или Плутарха. Он чувствовал, что, читая эти книги, становится лучше, тогда как от чтения схоластов отрывался, охладев к подлинной добродетели, но при этом горя нетерпением спорщика4. Конечно, в атмосфере сухого традиционализма, которая царила в Парижском университете, Эразму было бы трудно найти дорогу назад, к тем временам, когда схоластическая философия и теология еще находились в расцвете. Из всех диспутов, которые он прослушал в Сорбонне, он не вынес ничего, кроме желания насмехаться над докторами теологии, magistri nostri*, — он сам всегда иронически именует их этим почетным титулом. Зевая, сидел он среди «этих святых скотистов», с их наморщенными лбами, застывшими взглядами и удрученными лицами; вернувшись домой, он сочиняет непочтительную фантазию А^Я своего 5 юного друга Томаса Грея . Он рассказывает Грею, как с теолога6 ми из Сорбонны спал он сном Эпименида *. Эпименид пробудился ото сна через 47 лет, большинство же наших теперешних теологов никогда не проснутся. Что же могло сниться Эпимениду? Безусловно, нечто другое, чем хитросплетения скотистов: их 7 quidditates, formalitates * и прочее. — Эпименид возродился в Скоте, или, скорее, Эпименид был прототипом Скота. Он тоже писал теологические книги, где завязывал узлы силлогизмов, которые и сам не в состоянии был распутать. В Сорбонне хранится кожа Эпименида, покрытая загадочными письменами, как оракул, на который может взглянуть только тот, кто уже пятнадцать лет носит титул magister noster. * Учители наши (лат.).

ЭРАЗМ. ГЛАВА III

233

Здесь мы уже приближаемся к тому, что у Рабле фигурирует под названиями sorbonistres [сорбонисты] и barbouillamenta Scoti [пачкотня Скота]**. «Уверяют, — заканчивает Эразм эту свою бутаду9*, — что никто не может постичь тайны сей науки, имей он хоть какие-то отношения с музами или грациями. Все, усвоенное из bonae literae, должно быть забыто. Если же ты испил влаги из источника Геликона10*, ты должен извергнуть ее наружу. Я стараюсь изо всех сил не говорить ничего по-латыни, ничего скольконибудь изящного или остроумного; я уже делаю в этом успехи, так что они, можно надеяться, однажды признают такого Эразма». Не только сухость подхода и бесплодность всей этой системы отвращали Эразма. Здесь сказались также и свойства его собственного мышления, которое, при всей своей широте и остроте, не было способно глубоко проникать в философские и методологические спекуляции. Ибо не только схоластика отталкивала его; ни новый платонизм, ни обновленное учение Аристотеля, которое преподавал Лефевр д'Этапль, не привлекали его. Он все еще оставался эстетически ориентированным гуманистом, чьи убеждения покоились на библейских и моральных принципах, основанных прежде всего на чтении любимого им Иеронима. Еще долгое время Эразм рассматривал себя самого и характеризовал себя как поэтаи «оратора»; мы же это последнее назвали бы «литератор». Во время своего первого посещения Парижа он, должно быть, сразу нашел доступ к центру литературного гуманизма. Никому не известный голландский монах представил сам себя с помощью длинного письма (не сохранилось), полного хвалебных восклицаний, Роберу Гагену — не только главе ордена тринитариев, но одновременно и центральной фигуре всего парижского гуманизма. Этот выдающийся человек ответил весьма доброжелательно. «Из Вашего лирического опыта я заключаю, что Вы человек образованный; дружба моя Вам открыта, но не заходите слишком уж далеко в своих похвалах; это похоже на лесть ». Едва лишь завязалась их переписка, как Эразм получил редкую возможность оказать мэтру услугу и одновременно, с помощью его имени, по-

234

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

лучить известность у читающей публики. Этот случай заслуживает внимания потому, что позволяет нам впервые проследить связь, которая постоянно возникала между литературной и ученой карьерой Эразма — и техническими возможностями, которые несло с собой молодое искусство книгопечатания. Гаген, сведущий во множестве областей, как раз тогда передал печатнику латинское руководство по французской истории De origine etgestisFrancorum compendium [Компендиум о происхождении и деяниях франков]. Это был первый опыт гуманистической историографии во Франции. Печатник закончил набор 20 сентября 1495 г., но из 136 страниц книги две оставались незаполненными. По тогдашним представлениям так издавать было нельзя. Гаген был болен и не мог ничем помочь. При более прохторном наборе в 135 страниц in folio вошли, помимо одного стихотворения Гагена и выходных данных, два панегирика: Фаустуса Андрелинуса и еще одного гуманиста. Но материала все равно не хватало, и тогда Эразм выступил с пространным восхвалением автора, заполнившим остававшуюсяся свободной 136-ю страницу6. Таким образом его имя и стиль сразу стали известны весьма широкому кругу читателей, интересовавшихся исторической работой Гагена. А Эразм получил одновременно дополнительный повод АЛЯ покровительства со стороны Гагена, от которого, по-видимому, не ускользнули особые качества слога его нового друга. Гаген и не думал о том, что о его историческом труде со временем будут говорить в основном лишь в связи с тем, что он послужил трамплином Эразму. И хотя Эразм теперь с помощью Гагена вошел в круг французских гуманистов, это вовсе не означало, что дорога к славе, которая с недавних пор проходила через печатный станок, была для него открыта. Он просил Гагена дать отзыв об Антиварварах. Гаген похвалил их, но об издании не было и речи. Только томик латинских стихотворений Эразма был издан в 1496 г. в Париже. Он был посвящен Гектору Бойсу, шотландцу, с которым Эразм познакомился в коллеже Монтэгю7. Однако более

ЭРАЗМ. ГЛАВА III

235

значительные труды, над которыми он работал во время своего пребывания в Париже, увидели свет много позже. Знакомство с такими людьми, как Робер Гаген и Фаустус Андрелинус, могло быть почетным, однако никаких непосредственных выгод Эразму оно не принесло. Финансовая поддержка епископа Камбре была более скудной, чем он рассчитывал. Весной 1496 г. Эразм заболел и уехал из Парижа, сначала к своему покровителю, епископу, который сердечно его принимал в Бергене, пока он вновь не набрался сил, а оттуда — к друзьям в Голландию. Чтобы там и остаться, говорит он. Однако друзья побудили его вернуться в Париж, что он и сделал осенью 1496 г. Эразм взял с собой стихи Виллема Харменса и письмо от него к Гагену. Для этих стихотворений был найден печатник; Эразм также связал своего друга и поэтического собрата с Фаустусом Андрелинусом. Он думал, как мы видим, не только о своей собственной литературной карьере. Положение человека, пожелавшего в те времена жить интеллектуальным трудом, было далеко не из приятных, к тому же и не всегда достойным. Он должен был жить либо на доход от церковной должности, либо на деньги знатного покровителя, а лучше всего за счет обоих этих источников. Но получить такую должность было не так-то легко, а покровители были ненадежны, и их подопечный нередко оказывался в довольно затруднительном положении. Издатели платили хоть сколько-нибудь значительные гонорары только известным персонам. Обычно же автор получал лишь некоторое число авторских экземпляров и более ничего. Его прибыль сводилась к тому, что он мог посвятить свое произведение знатной персоне, в расчете получить за это милостивый подарок. Были писатели, которые сделали это своей практикой: они посвящали одно и то же произведение разным лицам. Позднее Эразм категорически выступал против того, чтобы его в этом подозревали, и подробно отметил всех тех, кто, будучи удостоен его посвящения, ничего ему за это не дал или же дал 8 очень мало .

236

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Для находившегося в таком положении, как Эразм, все зависело от возможности найти мецената. Последний имел почти такое же значение, как и работодатель. BAdagia [Пословицах], в сюжете Ne bos quidempereat [Пусть даже бык не погибнет], Эразм дал описание того, как приобрести мецената подобающим образом9. Поэтому если нам иной раз покажется, что в своем поведении Эразм в это время руководствуется недостойным «карьеризмом», не следует подходить к нему с нашими мерками. Это были не лучшие его годы. Вернувшись в Париж, Эразм уже более не отправился в коллеж Монтэгю. Он пытался зарабатывать на жизнь, давая уроки молодым людям. Его учениками были двое купеческих сыновей из Любека: Христиан и Хайнрих Нортхоффы, жившие у некоего Августина Винсента. Эразм сочинял для них великолепные письма: остроумные, свободные по стилю, несколько вычурные10. Одновременно он преподавал двум молодым англичанам: Томасу Грею и Роберту Фишеру. К Грею он испытывал такую восторженную симпатию, что это вызвало неудовольствие его воспитателя-шотландца. Эразм был взбешен его грубыми подозрения11 ми . Пребывание Эразма в Париже не могло не оказать на него влияния. Стиль его писем делается вычурным, преувеличенно искрометным; он подчеркнуто пренебрежительно относится к деревенским опытам своей молодости в Голландии. Между тем изпод его неустанного пера начинают выходить, сперва лишь на потребу одиночкам (оставаясь пока неизданными), произведения, которые позже будут оказывать влияние на образованных людей всего мира. Для братьев Нортхоффов Эразм сочиняет небольшое пособие о культурной беседе (по-латыни): Familiarium colloquiorumformulae [Правила домашних бесед], ядро будущих всемирно 12 известных Colloquia [Домашних бесед] . Для Роберта Фишера был создан первый набросок De conscribendis epistolis [0 написании писем]13, обширное повествование об искусстве написания писем (латинских), вероятно, парафраз TpaKiarzElegantiae [Изящества] Лоренцо Баллы, посвященного чистой латыни, который

ЭРАЗМ. ГЛАВА III

237

Эразма был путеводным огнем в образовании в его юные годы. Краткое сочинение De copia verborum ас rerum [Обизобилии слов и вещеи\ было пособием ААЯ начинающих, чтобы помочь им в выборе слов и речевых оборотов, но также и зародышем более обширной работы. De ratione studii [О способе обучения], руководство по введению в обучение, продолжало это же направление14. Это было неопределенное и неспокойное существование. Поддержка епископа была совершенно ничтожной. Эразм чувствовал себя не вполне здоровым и находился в подавленном состоянии15. Планы поехать в Италию висели в воздухе, но особых возможностей ААЯ ТОГО, чтобы их реализовать, он не видел. Летом 1498 г. он вновь совершил путешествие в Голландию и к епископу. Друзья в Голландии были не слишком удовлетворены его учебой в Париже. Опасались, что в Париже Эразм наделал долгов; разговоры о нем случались неблагоприятные 16 . Епископ, озабоченный предстоящим отъездом в Англию с дипломатической миссией, был раздражителен и осыпал Эразма упреками. Было ясно, что Эразму следует подыскивать другого покровителя. Возможно, это место могла бы занять фроуве ван Веере, Анна ван Борселен, на службе у которой, в качестве воспитателя ее сына, в замке Турнехем, между Кале и Сент-Омером, находился верный Баттус, всегда готовый помочь своему другу Эразму. По возвращении в Париж Эразм окунулся в свою прежнюю жизнь, но она была для него ненавистным рабством17. Баттус уже получил /^АЯ него приглашение в Турнехем. Но Эразм не мог так просто оставить свои дела в Париже. В это время его учеником был юный Уильям Блант, лорд Маунтджой. Это означало, что у Эразма были в запасе две возможности. Баттус был задействован, чтобы подготовить почву для приезда Эразма к Анне ван Веере. Виллема Харменса Эразм отрядил писать письма лорду Маунтджою, в которых он должен был расхваливать любовь того к учению. «Ты должен рассказать, сколько наслаждения приносит учение; ты должен меня хвалить, себя же почтительно рекомен-

238

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

довать. Поверь мне, Биллем, и твоему имени это тоже пойдет на пользу. Он располагает исключительным влиянием среди своих соотечественников; в нем ты обретешь того, кто будет распространять написанное тобою в Англии. Я снова и снова прошу тебя: если ты меня любишь, постарайся принять это близко к сердцу»18. В начале 1499 г. состоялся обещанный визит Эразма в замок Турнехем; за ним последовало новое путешествие в Голландию. Анна ван Веере считалась с тех пор его покровительницей. В Голландии Эразм навестил своего друга Виллема Харменса и рассказал ему, что после Пасхи намеревается уехать в Болонью. Это было неспокойное путешествие; он торопился вернуться обратно в Париж, чтобы не упустить ни единого шанса из тех, которые могли быть ему предоставлены благосклонностью лорда Маунтджоя. Он напряженно занимался различными рукописями, над которыми тогда работал19, насколько ему позволяло здоровье после утомительного зимнего путешествия. Он выбивался из сил, чтобы собрать деньги ^\я отложенного на август путешествия в Италию. Однако Баттусу не удалось, по-видимому, добиться ^АЯ Эразма всего того, на что тот рассчитывал, и примерно в мае, неожиданно отказавшись от своих итальянских планов, Эразм уехал с лордом Маунтджоем, по его приглашению, в Англию.

ГЛАВА IV Первое пребывание в Англии, 1499-1500 гг. • Оксфорд, Джон Колет. Надежды Эразма в отношении теологии. До сих пор преимущественно литератор. Фишер и Мор. • Неприятность в Дувре при отъезде из Англии. Вернувшись во Францию, он составляет Adagia. Годы забот и лишений Первое пребывание Эразма в Англии, длившееся с весны 1499 г. до начала 1500 г., стало для него периодом перемен. Он приехал туда как ученый поэт, как подопечный влиятельного вельможи, с намерением вступить в более тесный контакт с обширными кру-

ЭРАЗМ. ГЛАВА IV

239

гами, которые сумеют оценить и достойно вознаградить его литературные заслуги. Уехал же оттуда с внутренней потребностью посвятить свое дарование, насколько позволили бы обстоятельства, более серьезным вещам. Причиной такой перемены было то, что в Англии он нашел двух новых друзей, которые как личности разительно отличались от всех тех, с кем на своем жизненном пути он встречался до этого: а именно Джона Колета и Томаса Мора. За время своего пребывания в Англии Эразм был, как ему кажется, in high spirits*. Поначалу в нем все еще говорит молодой литератор, светский человек, который должен заявлять о себе своим блестящим умом. Аристократическая жизнь, которую он, вероятно, лишь мельком видел у епископа Камбре и у Анны ван Веере, пришлась ему, похоже, по вкусу. «Мы здесь в Англии, — беззаботно пишет он Фаустусу Андрелинусу, — должно быть, продвинулись несколько дальше. Тот Эразм, который тебе известен, стал уже приличным охотником, ко всему тому он еще и недурной наездник и не новичок в свете. Его приветствия стали куда любезнее, улыбки — приветливее. Если ты человек благоразумный, то и ты поспешишь сюда». И он подзадоривает ветреного поэта рассказами о хорошеньких девушках и о похвальном обычае, с которым он встретился в Англии: всевозможные выражения вежливости сопровождать поцелуями1. Даже знакомство с особой королевской крови выпало на долю Эразма. Из поместья лорда Маунтджоя в Гринвиче Томас Мор взял его с собой в Элтем, дворец, где воспитывались юные принцы. Там, в окружении придворных, он увидел Генриха, которому предстояло стать Генрихом VIII, тогда — девятилетнего мальчика, с двумя сестрами и еще совсем маленьким принцем, которого 1 держали на руках *. Эразм был смущен, ибо прибыл с пустыми руками, и, вернувшись домой, не без некоторых усилий, поскольку в последнее время он стихов не писал, сочинил оду в честь * В хорошем расположении духа (англ.).

240

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Англии, которую, вместе с изящным посвящением, преподнес принцу2. В октябре Эразм, в сопровождении лорда Маунтджоя, посетил Оксфорд, где ему поначалу не очень понравилось3. Он был представлен Джону Колету с соответствующими рекомендациями, который, однако, дружески объявил, что ни в каких рекомендациях не нуждается, поскольку уже знает Эразма по его посланию к Гагену в историческом сочинении последнего, и добавил, что у него сложилось высокое мнение об его учености4. За этим последовало оживленное общение, продолжавшееся в течение всего времени пребывания Эразма в Оксфорде, устное и в письмах, которое очень многое определило в развитии разносторонних интересов Эразма. Джон Колет, бывший почти того же возраста, что и Эразм, утвердился в своих духовных пристрастиях раньше Эразма и с меньшими трудностями. Он происходил из состоятельной семьи (его отец был членом лондонского магистрата, дважды занимал должность лорд-мэра) и мог спокойно предаваться своим занятиям во Франции и в Италии. Не увлекаемый столь блестящим умом, как у Эразма, к вылазкам в область литературы, он с самого начала сосредоточил свои интересы на богословии. Он знал Платона и Плотина (хотя и не в греческих подлинниках), был весьма начитан в ранних отцах Церкви, изрядно разбирался в схоластике, не говоря уже о знании математики, права, истории и английской поэзии. В 1496 г. он обосновался в Оксфорде. Не имея богословской степени, Колет занимался толкованием Посланий апостола Павла. Хотя из-за незнания греческого он мог пользоваться только Вульгатой, он пытался приблизиться к изначальному смыслу Священного Писания, отвергая более поздние комментарии. Колет отличался глубокой серьезностью и, в постоянной борьбе со склонностями своей бурной натуры, обуздывал в себе высокомерие и сластолюбие. Он тонко чувствовал юмор, и это безусловно сближало его с Эразмом. Колет был человеком вое-

ЭРАЗМ. ГЛАВА IV

241

торженным. Защищая в богословском споре свою точку зрения, он воодушевлялся, голос его звучал как-то особенно, глаза сияли, в его облике появлялось нечто возвышенное5. Общение с Колетом привело к возникновению первых богословских сочинений Эразма. В конце одного диспута о страхах Христа в Гефсиманском саду, когда Эразм защищал традиционную точку зрения о том, что страх Христа перед страданиями вытекает из его человеческой природы, Колет призвал его еще раз обдумать все это. Они обменялись несколькими письмами, в результате чего Эразм изложил обе точки зрения на бумаге в форме Disputatiuncula de tedio, pavore, tristicia Jesu — Краткого прения о страхе, трепете, скорби Иисуса6. Диспут выдержан в серьезном и благочестивом тоне, но действительно глубоким и проникновенным его назвать все же нельзя. Литератор все же не сразу отступает перед теологом. «Ты только посмотри, Колет, — заканчивает Эразм первое письмо, наполовину иронически по отношению к самому себе, — насколько я соблюдаю декорум, завершая подобный диспут поэтическим вымыслом (он прибегает к паре мифологических метафор). Но, как говорит Гораций: „Naturam expelles furca, tarnen usque recurret" [„Вилами природу гони, она все равно возвратится"]*». Двойственная позиция, которой в глубине души все еще придерживался Эразм, более явно видна из того, что именно он 7 сообщает своему новому другу, фризу Йоханнесу Сикстинусу, также, как и он сам, писавшему стихи на латыни, об одном из диспутов с Колетом во время трапезы, вероятно, в зале колледжа Магдалены, где среди гостей, возможно, присутствовал Вулзи. Этому собрату по перу Эразм, в более свободном тоне, слегка наигранно, « поэтически », пишет о трапезе, которая так ему нравилась и которую он позднее с удовольствием описывал в своих Colloquia: просвещенное общество, прекрасные кушанья, умеренное питье, благородная беседа. Колет был во главе стола: по его * Послания 110,24. Пер. с лат. Н. С. Гинцбурга.

242

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

правую руку сидел приор Чарнок из колледжа св. Марии, где жил Эразм; по левую руку — неназванный богослов, поборник схоластики, а рядом с ним — Эразм, «дабы не ощущалось отсутствие поэта во время трапезы». Речь шла о том, к какому роду следует отнести вину Каина, вследствие которой он стал неугоден Господу. Колет отстаивал мнение, что Каин оскорбил Бога тем, что не доверял доброте Творца и вспахивал землю, уповая на собственное усердие, тогда как Авель пас овец, будучи доволен тем, что произрастало само собой. Богослов возражал ему, опираясь на силлогизмы, Эразм — с помощью риторических аргументов. Но Колет выстоял под обстрелом и заткнул за пояс обоих. Когда же спор затянулся и углубился в детали более, нежели то подобало бы трапезе, — «тогда я сказал, дабы исполнить мою роль, сиречь роль поэта, но при этом все же высказаться о спорном вопросе и увеселить нашу трапезу: „Есть одна старинная история, ее можно найти у древних авторов. Я перескажу ее вам так, как прочитал об этом в литературе, если вы обещаете, что не примете все это за басню"». Засим следует остроумный рассказ, взятый из некоего древнего кодекса, в коем он вычитал, что Каин, часто слышавший рассказы родителей о чудесных размерах растений в раю, где пшеница росла высотой с нашу ольху, убедил ангела, который ее стерег, дать ему пару зерен из райских колосьев. Бог этого не заметит — лишь бы не дотрагиваться до яблок. Речь, с помощью которой ангела подбивают обойти Всемогущего, это маленький шедевр Эразмова остроумия. «Неужто тебе нравится стоять с огромным мечом, охраняя врата? Мы такую работу уже поручаем собакам. На земле вовсе не так уж и плохо, но будет и лучше: мы непременно будем лечить болезни. Что уж такого повлекло за собой это познание (добра и зла), право, не знаю. И здесь тоже неутомимое усердие сметет все преграды». Так удается совратить стража. Однако стоило Богу увидеть замечательное действие сельскохозяйственной хитрости Каина, наказание не заставило себя ждать.

ЭРАЗМ. ГЛАВА IV

243

Столь тонкого компромисса между книгой Бытия и мифом о Прометее2* не предлагал еще ни один гуманист. И все же, хотя Эразм вел себя как литератор в кругу литерато8 ров , сердце его более не лежало к поэтическим опытам. Одной из особенностей духовного развития Эразма было то, что он не переживал резких кризисов. Ему не были свойственны горькие периоды внутренней борьбы, через которые проходят многие великие люди. Его переход от умонастроения литератора к религиозному духовному складу вовсе не был процессом обращения. Жизнь Эразма не знала пути в Дамаск3*. Этот переход совершался медленно, не без колебаний, и никогда не был полным. Еще долгие годы Эразм мог изображать, по своему желанию и в зависимости от своих интересов, то литератора, то теолога, и он вовсе не заслуживает упреков в притворстве. Он из тех людей, у кого глубинные пласты души выходят на поверхность не сразу, кто восходит к высотам своего нравственного сознания побуждаемый чредою происходящего, а не понуждаемый непреодолимым душевным стремлением. Уже очень рано выражает Эразм намерение целиком обратиться к вопросам веры. «Я решил, — пишет он Корнелису из 9 Гауды во время своего пребывания в монастыре, — отныне более не писать стихов, от которых и не пахнет прославлением святых или святости». Однако это было юношески-благочестивое минутное намерение. На протяжении всех тех лет, которые предшествовали его первому путешествию в Англию, все его сочинения, и прежде всего его письма, отмечены светским образом мыслей, исчезавшим лишь в часы болезни или усталости. В такие моменты окружающий мир неприятен Эразму, он презирает свое собственное честолюбие и желает пребывать в сокровенной тишине, размышляя над Священным Писанием и оплакивая свои 10 прежние заблуждения . Но подобные ламентации носят случайный характер, и не следует принимать их слишком всерьез. Только слова и пример Колета превратили склонность Эразма к занятиям богословием в твердую и стойкую волю, сделали

244

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

целью жизни. Колет пытался побудить Эразма11 заняться в Оксфорде толкованием книг Моисея или пророка Исайи, подобно тому, как он сам толковал Послания апостола Павла. Эразм отмахивается: он этого не сумеет. Здесь сказались его проницательность и понимание самого себя, в чем он явно превосходил Колета. Толкование Колетом Библии на основании интуиции и без знания языка подлинника не удовлетворяли Эразма. «Ты поступаешь неосторожно, дражайший Колет, желая добыть воду из пемзы (выражаясь словами Плавта). Неужто хватит во мне бесстыдства преподать то, чему я сам не учился? Неужто я согрею других, когда меня пробирает озноб и сам я дрожу от холода?.. Ты сетуешь, что обманулся в своих ожиданиях. Но я никогда не обещал тебе ничего подобного; ты сам себя обманул, не поверив мне, когда я поведал тебе правду о себе самом. Не ААЯ ТОГО Я сюда приехал, чтобы учить риторике и поэтическому искусству; они мне опостылели, с тех пор как я перестал в них нуждаться. От одного я отказываюсь, потому что оно не достигает моей жизненной цели, от другого — потому что превосходит мои слабые силы... Но как только у меня будет уверенность, что я располагаю нужными силами, я изберу и для себя твою долю и посвящу себя, если и не исключительному, то уж во всяком случае добросовестному труду ради упрочения истинного богословия». Заключение, которое прежде всего вывел Эразм, — нужно гораздо лучше изучить греческий, чем он до сих пор сумел это сделать. Между тем пребывание в Англии быстро подходило к концу, нужно было возвращаться в Париж. В конце своего пребывания он восторженно писал своему бывшему ученику Роберту Фишеру12, находившемуся в Италии, об удовольствии, которое он испытывал в Англии. Здесь наиприятнейший и здоровый климат (Эразм был весьма чувствителен к этому), подлинная гуманность и эрудиция, не затасканная и обыденная, а тонкая, истинная, древняя, латинская и греческая, так что перестаешь даже тосковать по Италии. В Колете он словно нашел самого Платона. Гроусин,

ЭРАЗМ. ГЛАВА IV

245

знаток греческого, Линэкр, ученый медик, — ну как ими не восхищаться! А был ли на свете кто-либо тоньше, очаровательнее и счастливее Томаса Мора! Чрезвычайно неприятный случай, который произошел с Эразмом, когда в 1500 г. он покидал английский берег, не только омрачил прекрасное воспоминание о счастливом острове, но стал причиной еще одного надлома его жизненного пути и оставил в его чрезвычайно чувствительной душе занозу, которая давала о себе знать еще долгие годы. Средства на жизнь, которыми он располагал в последние годы в Париже, были весьма ненадежны. Поддержка епископа к тому времени, по всей видимости, совсем прекратилась; от Анны ван Веере помощь только начала медленно поступать, на Маунтджоя нельзя было уж слишком рассчитывать. При таких обстоятельствах скромные сбережения, лакомый кусочек на черный день, обладали немалой ценностью ААЯ Эразма. Такую кубышку, с двадцатью фунтами13, Эразм вез из Англии. Один из законов Эдуарда III, незадолго до этого объявленный Генрихом VII снова вступившим в силу, запрещал вывоз золота и серебра; однако Мор и Маунтджой заверили Эразма, что он совершенно безопасно может взять с собой свои деньги, лишь бы это были не английские монеты. В Дувре же обнаружилось, что таможенные чиновники имели на сей счет другое мнение. Эразм мог иметь при себе не более шести английских талеров (одна монета); остальное же осталось в руках чиновников и было, по-видимому, конфисковано. Потрясение, которое он испытал, возможно, повлияло на то, что и во время путешествия из Кале в Париж ему казалось, что его преследуют разбойники и убийцы14. Потеря денег снова погрузила его в заботы о хлебе насущном. Из-за этого он опять вынужден был взяться за ремесло bel esprit*, которое ему уже опротивело, и совершать унизительные шаги /а^я того, чтобы искрометный блеск его ума вознаграждался знатными покровителями. Но хуже * Здесь: остроумец (фр.).

246

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

всего было то, что это происшествие нанесло ущерб его душевному равновесию и ущемило его достоинство. Эта неприятность, однако, принесла в итоге миру и самому Эразму немалую выгоду: мир получил в №pÂdagia [Пословицы]15> а Эразм — славу, которая началась именно с того дня, когда они вышли в свет. Чувства, которые испытывал Эразм после злосчастного события в Дувре, это лютый гнев и желание отомстить. «У меня все идет, как обычно, — пишет он спустя несколько месяцев16 Баттусу. — Полученная в Англии рана начинает причинять мне боль только сейчас, когда она уже превратилась в застарелую, и эта боль усиливается из-за того, что я не могу отомстить». А через полгода он добавляет17: «Мы это стерпим. Но еще будет возможность, они еще за это поплатятся». Между тем внутренний голос говорил ему, что англичане, которых он до сих пор знал как людей весьма благожелательных, не были виновны в этом происшествии, и уж никоим образом не его друзья. Но Мору и Маунтджою, которые были виноваты, по мнению Эразма, в его несчастье, так как предоставили ему недостаточную информацию, он так и не смог этого забыть. В то же время его личные интересы, которые он всегда рядил в одеяния добродетели, подсказывали ему, что он не должен терять связей с Англией и что именно этот случай дает прекрасную возможность эти связи усилить. Позднее он сам разъяснил всё это с наивностью, которую написанное им нередко обнаруживает как раз там, где он пытается это скрыть или за18 вуалировать . «Когда, ограбленный, я прибыл в Париж, я прекрасно понимал, что многие ожидали от меня, что я, как это принято в литературных кругах, изберу орудием мести свое перо и напишу нечто ядовитое против короля или Англии. Одновременно я опасался, что Уильям Маунтджой, невольно причастный к потере денег, может быть озабочен тем, что лишится моей симпатии. Поэтому, дабы посрамить их ожидания и к тому же показать, что я не столь несправедлив, чтобы в своем личном несчастье винить короля, и

ЭРАЗМ. ГЛАВА IV

247

не столь опрометчив, чтобы из-за не Бог весть какой важной потери подвергать себя или своих друзей немилости такого великого государя; а равно желая явить моему другу Маунтджою доказательство того, что я вовсе не стал ему предан менее, нежели раньше, решил я по возможности быстро что-нибудь напечатать. Поскольку же под рукой у меня ничего готового не было, я поспешно составил, перечитав за несколько дней, собрание Âdagia, предвидя, что такого рода книжка, какой она получилась, окажется весьма полезной А^Я тех, кто стремится к знаниям. Таковым образом давал я понять, что дружба моя вовсе не охладела. К тому же в стихах, коими я сопроводил это издание, я засвидетельствовал, что из-за пропажи денег не сержусь ни на короля, ни на страну. И этот замысел неплохо сработал. Сдержанность и чистосердечность помогли мне приобрести в Англии немало друзей, людей ученых, добродетельных и влиятельных». Эразм настолько сумел подавить свое огорчение, что позднее, когда воспоминания вновь нахлынули на него, рассказывал: «Я за один раз потерял все свое состояние, но не впал в уныние, ас еще большей бодростью и пылом взялся за свои книги» 1 9 . Однако друзья его хорошо знали, насколько глубока была эта рана. «Теперь уж наверняка (после известия о вступлении на трон Генриха VIII) душа твоя сразу же освободится от горечи», — пишет ему Маунтджой в 1509 г.20 Во Франции Эразма ожидали трудные годы. Его одолевали мучительные денежные заботы, и он вынужден был, со всеми своими знаниями и талантами, как только мог, выступать в качестве литератора. Он снова должен был стать homo poeticus или rhetoricus. Он снова пишет отполированные до блеска письма, полные мифологии и деликатного попрошайничанья21. Как поэт он уже обладал именем, как поэт он мог рассчитывать на поддержку. Между тем возвышенный образ деятельности на ниве богословия все так же стоял у него перед глазами. Это придавало ему энергии и упорства. «Невозможно представить, - пишет он Бат22 тусу , — как горит у меня душа закончить все начатые мною ра-

248

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

боты, при этом достигнуть определенного навыка в греческом, а затем посвятить всего себя священной науке, к чему душа моя давно уж стремится. Со здоровьем у меня довольно неплохо, так что в этом году < 1501 г.> должен я напрячь все свои силы, дабы все, что сдано в печать, увидело свет; дабы изложением богословских вопросов наши привередливые хулители, коих развелось такое великое множество, отправлены были на виселицу, столь ими заслуженную. Проживи я еще три года, и буду недосягаем для зависти». В этом видится человек, поглощенный великим делом, даже если его порыв и не исполнен подлинного благочестия. Эразм считает своей задачей обновление истинного богословия23. И это свидетельство высокого идеализма и уверенности в себе мы находим в письме, в котором Эразм наставляет своего верного Баттуса, каким образом следует уговорить госпожу ван Веере, чтобы та дала денег! Сколько неприятностей, мелочных забот, сколько хитростей, чтобы заработать на пропитание! Франция ему опостылела, и 24 единственное, чего он желает, так это ее покинуть . Часть 1500 г. он провел в Орлеане. Невзгоды унижали его. Из его писем мы узнаем, правда, не полностью, историю его отношений с неким малоизвестным гуманистом по имени Августин Винцент Ками25 над , который брал к себе на постой молодых людей. Эта история слишком длинная, чтобы излагать ее целиком, хотя она и примечательна /^АЯ понимания психологии Эразма, ибо показывает, насколько подозрительным сделался он теперь по отношению к своим друзьям. По всей вероятности, в те дни он бесплатно жил у некого Якоба Фухта из Антверпена26, для которого ему удалось найти выгодного столующегося в лице незаконнорождённого брата епископа Камбре. Сам же епископ, как полагает Эразм, — он называет его теперь антимеценатом, — пытается через Стандонка в Париже выведать, что же именно происходит с Эразмом27. В письмах Эразма этого периода немало желчи. По отношению к друзьям он недоверчив, раздражителен, требователен, по-

ЭРАЗМ. ГЛАВА V

249

рою груб. Он не может более выносить Виллема Харменса из-за его эпикурейства и недостатка энергии, что Эразму было, вне всякого сомнения, чуждо. Но более всего нас огорчает его тон в отношении славного Баттуса. Он, конечно же, чрезвычайно восхваляет его, делает из него прямо-таки бессмертного. Но как он сразу же раздражается, если тот не может сию же минуту выполнить его требований! Его инструкции о том, что именно должен Баттус рассказывать госпоже ван Веере, чтобы завоевать ее расположение к Эразму, делаются почти бесстыдными. И до чего сухо выражает он свое горе, когда весной 1502 г. смерть отнимает у него его верного Баттуса!28 Порой кажется, что Эразм отыгрывался на Баттусе за то, что вынужден был предстать в своей нужде перед своим истинным другом обнаженным более, чем он сделал бы это перед кем-либо посторонним, или за то, что ради скудного вознаграждения от Анны ван Борселен отрекся от самой сути своих убеждений и пренебрег своим тонким вкусом. Он превознес ее в том напыщенном бургундском стиле, который был тогда принят при дворе в Нижнеземелье и который был ему, скорее всего, ненавистен. Он польстил ее стойкому благочестию. «Посылаю Вам некоторые молитвы, с помощью которых Вы, как волшебными заклинаниями, не Луну, но Ту, которая родила Солнце справедливости, сможете, как бы это сказать, даже против воли ее призвать с Неба на Землю» 29 . Не коснулась ли твоих губ тонкая усмешка, когда ты, автор Colloquia, писал это? — Нет? Что ж, тебе же хуже.

ГЛАВА V Значение Adagio, и других схожих произведений поздних лет. Эразм как распространитель классического образования. Латынь. Отдаление от Голландии. Эразм как нидерландец Между тем к Эразму пришла известность, и именно как плод его литературных занятий, которые, по его собственному признанию,

250

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

ему уже надоели. В 1500 г. в Париже Жан Филиппи выпустил в свет произведение, которое Эразм, в связи с постигшим его в Дувре несчастьем, подготовил в виде книги и посвятил лорду Маунтджою, —Adagiorum Collectanea [Собрание пословиц]. Там было собрано около восьмисот крылатых выражений, извлеченных из античных латинских авторов и прокомментированных для пользы тех, кто стремился к выработке изящного латинского стиля. В посвящении Эразм указывает на преимущества, которые пишущий приобретает как в украшении своего стиля, так и в силе аргументации, если располагает запасом освященных веками сентенций. Именно такое средство и хотел предоставить Эразм. Однако то, что он предлагал, являло собой нечто более важное. Он сделал дух Античности доступным гораздо более широкому кругу, чем этого достигли первые гуманисты. Ранние гуманисты использовали сокровищницу Античности до некоторой степени монопольно, чтобы похваляться знаниями, АЛЯ большинства остававшимися недоступными; чтобы быть диковинными птицами во всем, что касается эрудиции и утонченности стиля. Эразм, со своей неодолимой потребностью в педагогике и своей подлинной любовью к человечеству и к всеобщему образованию, доносил до людей самый дух классической древности (насколько он мог быть запечатлен в душе христианина XVI столетия). Не до всех, ибо из-за латыни его прямое влияние ограничивалось кругом людей образованных, то есть высшим сословием. Эразм не был единственным, кто это делал. Но никто не сделал здесь так много и не достиг таких результатов, как он. Можно сказать, что классический дух Эразм пустил во всеобщее обращение. Гуманизм перестал быть уделом немногих. Как 1 сообщает Беатус Ренанус , автору, отдавшему в печать Adagiay приходилось слышать от некоторых: Эразм, ты разгласил наши таинства. Но он как раз и хотел, чтобы книга Античности была открыта ^ля всех. Труды Эразма в сфере образования и литературы, важнейшие из которых были начаты еще в его парижский период, хотя в

ЭРАЗМ.ГЛАВА V

251

большинстве своем вышли в свет много позже, по сути означали изменение общепринятой манеры выражения и способа рассуждения. Вновь следует повторить: он был не единственным, множество других работали в этом же направлении. Однако достаточно увидеть нескончаемый поток изданий Adagia, Colloquia и т. д., чтобы убедиться в том, насколько он значил в этом отношении больше, чем прочие. Эразм — единственное имя среди множества гуманистов, которое действительно осталось широко известным среди людей всего мира. И это говорит очень о многом. Мы несколько забежим здесь вперед в описании жизненного пути Эразма и перечислим наиболее выдающиеся его произведения этого типа. Adagia несколькими годами позже выросли из нескольких сотен до нескольких тысяч, и наряду с латинской мудростью в них заговорила и греческая. В 1514 г. Эразм создал в том же духе собрание иносказаний, Parabolae. Это было частичное осуществление того, что он однажды уже представлял себе как возможное пополнение Adagia: метафоры, изречения, намеки, поэтические и библейские аллегории, — все это, поданное подобным же образом2. В конце жизни он опубликовал Apophthegmata [Изречения] — схожую мозаику из остроумных анекдотов и метких словечек или примеров мудрых деяний древности. Рядом с этим находятся, можно сказать, словно громоздящиеся кучей в сокровищнице, руководства скорее грамматического характера: о богатстве речений, De copia verborum et rerum [Об изобилии слов и вещей], о написании писем, не говоря уже о вещах менее важных. Многочисленными переводами латинских и греческих авторов Эразм сделал доступной великолепную панораму А^Я тех, кто не пожелал вскарабкаться на вершину горы. И словно бы для того, чтобы показать, как можно справиться с такой эрудицией, он дал — как неподражаемые образцы применения всех этих знаний — Colloquia и тот почти необозримый поток писем, который день за днем струился из-под его пера. Все вместе это составило Античность (в количестве и качестве, доступных XVI столетию), выставленную, словно в универ-

252

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

сальном магазине, и предлагаемую со всеми подробностями. Каждый мог взять у Эразма то, что было ему по вкусу. Там можно было найти все, что душе угодно, и притом образцы — на выбор. «Вы можете читать мои Adagio, так, — говорит Эразм (о более позднем, расширенном издании3), — что, прочитав лишь одну из Пословиц, сможете думать, что прочитали всю книгу». Он сам составил указатели — таким образом, чтобы пользоваться книгой было как можно удобнее. В ученом мире схоластики участвовать в рассуждениях мог только тот, кто во всех тонкостях владел техникой логического мышления и способами выражения мыслей и обладал достаточными познаниями в Священном Писании, логике и философии. Между манерой выражения в схоластике и стихийно фиксируемыми на письме народными говорами зияла громадная пропасть. Гуманизм, начиная с Петрарки, вместо доказательств, выстраиваемых с помощью строгой цепи силлогизмов, принес непринужденный стиль античной, свободной, взывающей к воображению фразы. Тем самым он вынуждал ученый язык приближаться к естественной манере выражения в повседневной жизни и, в свою очередь, притягивал к себе народные языки, даже если сам все еще продолжал оставаться в сфере латыни. Богатство материала ни у кого не достигает такого изобилия, как у Эразма. Какая глубокая житейская мудрость, какое знание нравов! И все это подкрепляется бесспорным авторитетом древних и выражено в прекрасной, легкой, свободной форме, тайнами которой он владел как никто другой. И какое во всем этом знание реальных вещей! Неуемная жажда нового и безграничный интерес к всевозможным диковинам — один из главных признаков ренессансного духа. Людей этой эпохи неудержимо влекли поразительные события, непостижимые странности, раритеты и аномалии. Здесь нет ни малейшего признака духовной диспепсии более позднего времени, которое уже было не в состоянии переваривать действительность и которому не нравился ее вкус, — люди черпали наслаждение в изобилии.

ЭРАЗМ. ГЛАВА V

253

И все же, не были ли Эразм и иже с ним, эти проводники культуры, на ложном пути? Было ли подлинной действительностью то, чему они следовали? Не была ли их высокомерная латынь пагубным заблуждением? Это один из труднейших вопросов истории культуры. Нынешний читатель, который углубился бы в Adagia [Пословицы] или Apophthegmata [Изречения] с намерением обогатить с их помощью свою жизнь (ибо именно это они имели в виду и в этом состояла их ценность), вскоре задумался бы: а какой мне прок, если не брать филологию или историю, от нескончаемых деталей относительно этих неведомых персонажей античной жизни, будь они хоть фригийцы, хоть фессалийцы? Меня это никак не касается. И — продолжил бы — современников Эразма это, собственно, тоже никак не касалось. Бурная история XVI столетия не разыгрывалась в классических фразах и поступках Античности, не направлялась античными взглядами и интересами. Тогда не было ни фригийцев1*, ни фессалийцев2*, ни Агесилаев3*, ни Дионисиев4*. Эразм и его окружение создавали духовный мир, лежавший вне времени. Но можно ли сказать, что время обошло их стороной? — Вот вопрос, решить который мы здесь не будем пытаться и который заключается в следующем: как велико было действительное влияние гуманизма на мировое развитие? Как бы то ни было, Эразм и его окружение в высшей степени повысили интернациональный характер культуры, определявшийся на всем протяжении Средневековья латынью и Церковью. Полагая, что они на самом деле могут сделать латынь международным инструментом /^АЯ повседневного употребления, гуманисты переоценивали свои силы. Конечно, это была прекрасная мысль и плодотворное занятие АА^ ума — в такой интернациональной среде, как студенчество Парижского университета, практиковать спортивные упражнения в образцовой латыни, как это предлагали Colloquiorumformulae [Правила домашних бесед]. Но неужели Эразм действительно думал, что следующему поколению даже при игре в шарики не обойтись без латыни?

254

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Без сомнения, при этом возникала легкость интеллектуального общения в столь широких кругах, как это никогда более не существовало в Европе со времен заката Римской империи. Не только духовные лица и те или иные литераторы, но широкие круги бюргерских и дворянских отпрысков, желавших совершенствоваться ради занятия общественных должностей, шли далее в классическую школу и на своем пути встречали Эразма. Сам Эразм без латыни не смог бы достичь всемирной известности. Ибо для того чтобы сделать свой родной язык мировым языком, — ^ля этого Эразм не был достаточно великим. Мы, соотечественники Роттердамца, невольно задумываемся о том, чем мог бы стать ААЯ нидерландской литературы такой талантливый человек, как Эразм, с его наблюдательностью, тонкой выразительностью, его энтузиазмом, его эрудицией. Представьте себе Colloquiay написанные сочным нидерландским языком XVI столетия! Что если бы он, вместо того чтобы собирать и комментировать классические Adagia, однажды взялся бы за народные поговорки ? Ведь они тоже употреблялись на протяжении веков и их тоже ревностно собирали. Такая поговорка звучит на наш вкус куда приятнее, чем подчас несколько выдохшиеся обороты, которые расхваливает Эразм. Но думать так — значит рассуждать внеисторически: это было бы вовсе не то, на что предъявляло спрос время и что мог дать Эразм. Кроме того, и с психологической точки зрения понятно, что Эразм мог писать не иначе, как на латыни. Народный язык сделал бы ^АЯ ЭТОГО деликатного ума всё слишком уж непосредственным, чересчур личным, слишком реальным. Ему нужен был тот легкий флёр неопределенности, отдаленности, который на всё набрасывала латынь. Его бросала в дрожь ядреная грубость Рабле или мужицкое неистовство немецкой речи Мартина Лютера. Отчуждение от родной речи началось у Эразма в те дни, когда он еще только учился читать и писать. Отчуждение от родной страны произошло с тех пор, как он покинул монастырь Стейн. Этому немало способствовала поразительная легкость, с которой

ЭРАЗМ. ГЛАВА V

255

ему давалась латынь. У Эразма, который по-латыни мог выражаться так же хорошо, а то и лучше, чем на своем родном языке, не было ощущения того, что чувствовать себя как дома и выразить себя в конце концов можно лишь среди своих соотечественников — что большинство смертных привязывает к их родине. И еще один психологический момент отчуждал его от Голландии. После того как в Париже он однажды ощутил перспективы, которые открывали ему его способности, в нем прочно укоренилось чувство, что Голландия его недооценивает, относится к нему с недоверием и на него наговаривает. Возможно, у него имелись для этого некоторые основания. Отчасти это было реакцией ущемленного самолюбия. В Голландии знали о нем слишком много. Знали его и слабым, и мелочным. Он вынужден был там повиноваться другим, он, который более всего хотел быть свободным. Отвращение к ограниченности, грубости и неумеренности, с которыми она столкнулся, превратились у него в полностью осуждающий приговор голландским повадкам. Отныне он, как правило, говорил о Голландии с некоторым извиняющимся пренебрежением. «Я вижу, ты довольствуешься славой в Голландии», — пишет он своему старому другу Вилле4 му Харменсу , который, как и Корнелис Аурелиус, посвятил луч5 шие силы истории своей родной страны . «Голландский воздух хорош ААЯ меня, — пишет он в другом месте6, — но неумеренный разгул докучает мне; добавьте к этому простонародье, невежество, упорное презрение к образованию, ни малейших плодов учености, страшную зависть». За несовершенство своих юношеских сочинений он приносит извинения следующим образом: «Юношей писал я не для консентинских, а для голландских ушей, то есть самых что ни на есть тупых» 7 5\ Или так: «требуют красноречия от голландцев, 6 еще более грубых, чем беотийцы» *. Или: «если повествование не Бог весть как тонко, то скорее всего это написано по-голландски»8. В этих высказываниях не обошлось также и без нарочитого уничижения.

256

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

После 1496 г. Эразм удостаивал Голландию в основном лишь короткими посещениями, а после 1501 г., вероятно, и вообще уже там не бывал. Своих собственных соотечественников за границей он отговаривал возвращаться в Голландию9. И все же время от времени в его сердце просыпалось чувство привязанности к родной земле. Толкуя в своих Adagia упоминание Марциалом auris Batavae [батавского уха]107\ и тем самым имея повод дать волю злословию, он, однако, красноречиво расхваливает то, чем была АЛЯ него дорога Голландия: «страна, коей должен я всегда воздавать почести и хвалу, ибо в дар получил от нее свет жизни. Хотел бы я, чтобы и она меня в той же степени почитала, как и мне не приходится стыдиться ее. Мужицкими повадками, в которых упрекали голландцев, следует скорее гордиться. Батавскоеухо означает осуждение в хулительных словах Марциала, — ах, если бы и у всех христиан были голландские уши! Посмотрите на их нравы: ни один народ не склонен более, чем они, к человечности и благожелательности, и менее, чем они, — к необузданности и жесткости. Они прямодушны и чужды всяческого коварства или притворства. Если же они падки до наслаждений и чрезмерны во время трапез, то происходит это по причине избытка: где еще подвоз столь удобен, а урожай столь обилен! А какое там раздолье сочных лугов, какое множество судоходных рек! Нигде на подобном пространстве нет такого числа городов; они не велики по размерам, но содержатся превосходно! Их чистоту все расхваливают. Нигде нет столь великого множества умелых людей, пусть даже выдающуюся и редкостную ученость здесь встретишь не часто». Таковы собственные идеалы Эразма, которые он в данном случае приписывает своим соотечественникам: мягкость, искренность, простота и опрятность. Во многих местах звучит эта нота любви к Голландии. Высказываясь о ленивых женщинах, он присовокупляет: «Во Франции их несметное число, в Голландии же множество таких, кто своим тщанием содержат своих мужей, кутил и бездельников»11. В одной из Бесед, носящей название Ко-

ЭРАЗМ.ГЛАВА V

257

раблекрушение11, прибрежные жители, с любовью принимающие потерпевших, — голландцы. «Нет более человеколюбивого народа, чем этот, хотя он и окружен со всех сторон дикими нациями». Говоря о голландцах и о Батавии, Эразм, естественно, имеет в виду свою родину в узком смысле — а именно графство Голландию. Дело обстоит несколько по-другому, когда он говорит о patria, об отечестве, или о nostras, соотечественниках. В это время общенидерландское национальное сознание находилось еще в процессе становления. Люди ощущали себя прежде всего голландцами, фризами, фламандцами, брабантцами, но общность языка и обычаев, а главное — сильное политическое влияние, которое вот уже почти столетие исходило от Бургундской династии, выковали чувство сплоченности, которое перехлестывало даже через языковую границу Бельгии. Это был скорее крепкий бургундский патриотизм (несмотря на то, что место Бургундской династии уже было занято Габсбургами), нежели чисто нидерландское национальное чувство. Что касается геральдического знака, то ААЯ нидерландцев чаще всего это был лев13. Эразм тоже исполь14 зует этот символ . Мы видим, что более узкое голландское чувство отечества у него постепенно уступает место более широкому, бургундско-нидерландскому чувству. Вначале patria &АЯ него означает еще Голландию15, но скоро уже родиной становятся во16 обще Нидерланды . Примечательно, как его отношение к Голландии, смесь антипатии и привязанности, постепенно распространяется на все Нижнеземелье. В 1535 г. он пишет, повторяя свое высказывание 1499 г.: «В юности писал я не ААЯ итальянцев, но для голландцев, брабантцев и фламандцев» 17 . Теперь уже и они делят между собой славу неотесанности, которую ранее приписывал он голландцам. На Лувен распространяется то, что ранее говорилось о Голландии: здесь слишком много питейных заведений; ничего не делается без попойки 18 . Нигде не увидишь, сетует он снова и снова, столь мало любви к bonae literae, нигде столь не пренебрегают учением, как в Нидерландах, нигде не встретишь столько критиканов и клеветников19. Н о и благосклонность его

258

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

также расширяет свои границы. Когда Кристофер Лонголиус напускает на себя личину француза, это сердит Эразма: «Я уделил почти три дня Лонголиусу; он был весьма мил, за исключением того, что очень уж из себя строил француза, тогда как он все же один из наших» 20 . При вступлении Карла Уна испанский престол Эразм замечает: «Поразительное счастье, но я молю Бога о том, чтобы это было счастьем и АЛЯ нашего отечества, а не только ^АЯ самого государя»21. Когда силы его стали слабеть, он все больше и боАше задумывается о возвращении на родину. «Король Фердинанд заманивает меня всевозможными посулами в Вену, — пишет он из Базеля 1 октября 1528 г., — но обрести покой я хотел бы только в Брабанте» 22 .

ГЛАВА VI Эразм в замке Турнехем, 1501 г. • Обновление богословия теперь его жизненная задача. Он изучает греческий. Жан Витръе. Enchiridion militis christiani Тощие годы не прекращались. Средств к существованию не хватало, постоянного жилья все еще не было. Однако при повторной смене своего местопребывания Эразм, очевидно, в большей степени руководствуется заботой о своем здоровье, нежели о пропитании, а в своих занятиях — страстным желанием припасть к чистым источникам знания, нежели собственными интересами. И вновь страх перед чумой гонит его: в 1500 г. из Парижа — в Орлеан, где он сначала живет у Августина Каминада, но затем съезжает от него, когда заболевает один из его молодых постояльцев. Возможно, это было связано с воспоминаниями, оставшимися со времен Девентера, когда столько страху нагоняла на него опасность чумы, которая в те времена могла нагрянуть когда угодно. Фаустус Андрелинус заметил слуге Эразма, что хозяин его просто трус, коли из-за этого он решил переехать. «Невыносимым оскорблением было бы это, — отвечает Эразм, — будь я

ЭРАЗМ. ГЛАВА VI

259

швейцарским солдатом, но поэтическую душу, жаждущую покоя под сенью дерев, это вовсе не трогает» 1 . Весной 1501 г. он снова покидает Париж из-за чумы: «Нескончаемые похороны пугают меня», — пишет он Августину2. Он отправляется сначала в Голландию и в Стейне договаривается об отпуске, чтобы еще год вне монастыря уделить научным занятиям: друзьям его было бы стыдно, если бы он, после стольких лет работы, вернулся домой, не завоевав себе достаточного авторитета3. Он навещает в Хаарлеме своего друга Виллема Харменса и направляется затем снова на юг, чтобы еще раз засвидетельствовать почтение епископу Камбре — вероятно, в Брюсселе. Оттуда он едет в Веере, но так и не находит возможности поговорить со своей покровительницей. В июле 1501 г. он останавливается в замке Турнехем, у своего верного Баттуса. Во всех путешествиях и поездках Эразм ни на мгновение не выпускает из виду свой идеал научных занятий. Со времени возвращения из Англии в нем живут два желания: издать отца Церкви Иеронима и хорошо изучить греческий. «Ты ведь понима4 ешь, как это упрочит и мою славу, и мой достаток» , — пишет он (из Орлеана, в конце 1500 г.) Баттусу. На самом же деле, если бы для Эразма на первом месте и вправду были успех и слава, у него для этого имелись в избытке другие, гораздо более удобные способы. Пламенное желание докопаться до истины и донести ее до других — вот что двигало им, даже когда он брался за научные изыскания ради того, чтобы заработать этим сколько-то денег. «Послушай-ка, — пишет он Баттусу5, — чего бы я еще хотел от тебя: ты должен постараться выманить у аббата (монастыря СенБертен) подарок. Ты ведь знаешь к нему подход; придумай какой-нибудь скромный, приличный повод и попроси его. Скажи, что я замыслил кое-что грандиозное: Иеронима, которого так запутало, испортило и искалечило невежество богословов, хочу я восстановить в полном объеме и все греческие вставки ввести туда снова. Я, можно сказать, заново открою древность и стиль Иеро-

260

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

нима, которые все еще никому не понятны. Скажи ему, что для этого надобно мне немало книг, а сверх того — прибегнуть и к помощи греков, и что ААЯ ЭТОГО нуждаюсь я в содержании. Говоря это, ты никоим образом не солжешь. Ибо я и вправду намерен все это сделать». Нэто действительно было АЛЯ Эразма священным, серьезным долгом, что ему вскоре и предстояло доказать миру. Овладеть греческим поистине было героическим делом. Основные начала он постиг еще в Девентере, но вероятно, к этому времени успел все забыть. В марте 1500 г. он пишет Баттусу6: «Греческий почти убивает меня, и у меня нет времени и нет денег, чтобы доставать книги или нанять учителя». Когда Августин Каминад просит вернуть ему одолженного на время Гомера, Эразм жалуется: «Ты хочешь отнять у меня мое единственное утешение в этой унылой жизни? Ибо во мне горит такая любовь к этому автору, что я, хотя и не понимаю его, им любуюсь и утешаюсь»7. Известно ли было Эразму, что этим признанием он почти слово в слово повторил 1 высказывание Петрарки, сделанное полутора веками ранее *? И он уже занят по горло; был ли у него наставник, не вполне ясно, вероятно, все-таки был8. Поначалу ему было очень трудно. Но потом он осмеливается называть себя «с недавних пор бакалавром по этому языку» и все более уверенно начинает рассыпать в своих письмах цитаты из греческого. Он трудится день и ночь и понуждает своих друзей добывать А^Я него книги греческих авторов. Осенью 1502 г. он объявляет, что вполне уже может написать по-гречески все, что захочет, и при этом ex tempore [сообразно с обстоятельствами]9. Ожидания Эразма, что знание греческого откроет ему глаза на понимание Священного Писания, не обманули его. Почти три года непрерывных занятий более чем стоили затраченного труда. Но от изучения древнееврейского, которым он также стал заниматься, ему все же пришлось отказаться10. В 1504 г. он уже делал переводы с греческого, использовал его при критическом анализе богословских трудов, обучал других, как, например, французского врача и гуманиста Гийома Копа. Прошло еще

ЭРАЗМ. ГЛАВА VI

261

несколько лет, и в Италии он уже мало чем мог обогатить свои знания: что касается этих двух древних языков, то он больше внес там, чем вынес, полагал он впоследствии11. Ничто не свидетельствует лучше о том энтузиазме, с которым Эразм бросился на изучение греческого, чем его старания побудить и ближайших своих друзей разделить его радость. Баттусу также следовало бы учить древнегреческий. Однако у того нет на это времени, да и кроме того, латынь нравится ему больше12. Эразм отправляется в Хаарлем встретиться с Виллемом Харменсом, чтобы и его сделать «греком», и везет с собой целый мешок книг. Напрасный труд: Биллем не хочет за это браться. Эразм глубоко разочарован тем, что не только напрасно потратил время и деньги, но к тому же еще и лишился друга13. Между тем он пребывает в постоянной нерешительности: куда же ему податься в ближайшем будущем. В Англию, в Италию, обратно в Париж? 14 Дело кончается тем, что он довольно долго, с осени 1501 г. до лета 1502 г., гостит сначала в Сент-Омере, у приора монастыря Сен-Бертен, а потом в замке Куртебурн, неподалеку оттуда. В Сент-Омере Эразм познакомился с человеком, которого он впоследствии ставил в один ряд с Колетом, видя в нем истинного богослова, но также и прекрасного монаха. Это Жан Витрье, настоятель францисканского монастыря в Сент-Омере. Эразма не могло не привлекать, что тот был осужден Сорбонной из-за слишком свободных высказываний о недостатках монастырской жизни. Витрье, однако, не отказался от своей деятельности, но посвятил себя реформированию мужских и женских монастырей. Придя от схоластики к апостолу Павлу, он придерживался весьма свободных взглядов относительно христианской жизни, проявляя резкую неприязнь к практике обрядов и ритуалов. Этот выдающийся человек, вне всяких сомнений, оказал значительное воздействие на возникновение одного из самых прославленных и влиятельных произведений Эразма — ттрятхтя. Enchiridion militis christiani [Оружиехристианского воина].

262

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Сам Эразм впоследствии утверждал, что Энхиридион появился на свет чисто случайно15. Он никогда раньше не отдавал себе отчета в том, что нередко внешний повод может послужить на пользу внутреннему.порыву. Внешний повод заключался в следующем: в замке Турнехем был некий воин 16 , знакомец Баттуса, человек весьма развязного поведения, дурно обходившийся со своей добродетельной и благочестивой женой и к тому же невежда и ярый ненавистник церковности. Он, впрочем, был человеком по природе доброжелательным и в своей нелюбви к духовенству делал исключение для Эразма. Жена его попросила Баттуса, чтобы тот уговорил Эразма написать нечто такое, что заставило бы ее мужа раскаяться. Эразм внял ее просьбе и заслужил своими заметками такое одобрение Жана Витрье, что впоследствии тот обработал их в Лувене и в 1504 г. выпустил в свет в Антверпене у Дирка Мартенса. Таковы внешние обстоятельства возникновения Энхиридиона. Внутренние же заключались в том, что Эразм рано или поздно должен был сформулировать собственный взгляд на практику религиозной жизни своего времени — в противовес обрядовому и бесцельному отношению к обязанностям христианина, которое так его раздражало. По форме Энхиридион — наставление А^Я необразованного солдата, дабы расположить его к почитанию Христа; ему словно указывают пальцем кратчайший путь ко Христу. Эразм начинает с предположения, что его другу наскучила придворная жизнь, — обычная тема литературы этого времени. И дабы преподать ему наставление, он на несколько дней прерывает дело всей своей жизни — восстановление чистоты богословия. Придерживаясь стиля, привычного АЛ^ человека военного, Эразм озаглавливает свое сочинение Enchiridion — греческое слово, уже в древности обозначавшее и кинжал, и учебное наставление17, — то есть Кинжал христианского воина18. Он указывает воину на его обязанность поддерживать духовную бдительность и перечисляет виды оружия христианского воинства. Самопознание — начало муд-

ЭРАЗМ. ГЛАВА VI

263

рости. За изложением общих правил христианской жизни следует ряд советов, как избежать известных грехов и пороков. Подобная схема дает Эразму возможность впервые развить свою богословскую программу. Суть этой программы — назад к Писанию, Каждый христианин должен стремиться к тому, чтобы постичь Писание во всей его чистоте, должен стараться проникнуть в его изначальный смысл. Он приуготовляется к этому изучением древних: ораторов, поэтов, философов, и прежде всего — Платона. Ему понадобится также знание великих отцов Церкви первых веков христианства: Иеронима, Амвросия, Августина, — но совсем мало, а то и вовсе никакой пользы не принесет ему бесчисленный сонм позднейших толкователей. Основная идея рассуждений Эразма направлена против понимания богослужения как неукоснительного следования обрядам. Это иудейский устав, не имеющий никакой ценности. Лучше вникнуть в один-единственный стих псалма, дабы углубить свое знание Бога и самого себя, а также извлечь из этого нравственный урок и правила поведения, нежели бездумно читать весь Псалтырь от корки до корки. Если богослужение не обновляет душу, оно бесполезно и пагубно. «Многие имеют обыкновение изо дня в день подсчитывать, на скольких мессах они побывали, после чего, видя в этом нечто особенно важное, словно они уже более никаких обязанностей перед Христом не имеют, придя из церкви домой, возвращаются к своим прежним обычаям... » « Ты, возможно, каждый день жертвуешь, а живешь ради себя... ты почитаешь святых, прикладываешься к их реликвиям — и хочешь заслужить благодарность Петра и Павла? Подражай вере одного и любви другого, и достигнешь большего, чем если бы ты десятикратно побывал в Риме». Эразм вовсе не отвергает формулы и обряды; он не хочет подрывать веру простых людей, но он не хочет, чтобы почитание Христа сводилось только к внешним обрядам. И почему же монахи более всего содействуют развращенности веры? «Стыдно сказать, сколь суеверно многие из них соблюдают обряды, измышленные некими людишками (и даже не с этой целью), с какою злобою они

264

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

принуждают прочих им следовать, сколь упорно в них верят, как лихо осуждают других». Если бы толькоТ1авел мог научить их истинному христианству! « К свободе призваны вы, не преклоняйтесь же под ярмо рабства!»2* Эти слова Послания к Галатам содержали учение о христианской свободе, которое вскоре уже будет громогласно звучать в устах реформаторов. Эразм вовсе не применял его здесь в том смысле, который мог бы нанести ущерб догматам Католической церкви. Однако его Энхиридион уже подготавливал умы к желанию освободиться от того, что сам он все еще хотел удержать. Основной тон Энхиридиона сохраняется уже на всем протяжении жизненного пути Эразма: невозможно переносить то, что в этом мире внешнее столь отлично от сути; что этот мир почитает тех, кого почитать вовсе не должен; что завеса слепоты, обыденности и безрассудства препятствует людям видеть истинную суть вещей. Впоследствии все это получит яркое выражение в Похвале Глупости и Домашних беседах. Не только религиозное, но также и социальное чувство воодушевляет его. В главе Мнения, достойные христианина он сожалеет о крайностях сословного высокомерия, межнациональной враждебности, ревнивого соперничества и завистливости между монашескими орденами, которые разъединяют людей. Пусть каждый вправду заботится о своем брате! «Одна ночь игры в кости обходится тебе в тысячу золотых, в то время как та или другая несчастная девушка, вынуждаемая бедностью, продает свою честь и тем самым теряет свою душу, за которую Христос отдал Свою. Ты говоришь: а что мне до этого? Я делаю, по своему разумению, то, что касается только меня! И при таком образе мыслей ты считаешь себя христианином, ты, который даже не являешься человеком?» В Наставлении для христианского воина Эразм впервые высказал вещи, которые его глубоко трогали, горячо и негодующе, искренно и мужественно. — И все же, если внимательно вслушаться в его рассуждения, едва ли можно сказать, что это неболь-

ЭРАЗМ. ГЛАВА VI

265

шое произведение родилось в неудержимом порыве пламенного благочестия. Эразм излагает свои мысли, как мы уже видели, en bagatelle*, откликнувшись на просьбу и выделив ААЯ ЭТОГО несколько дней, похищенных у более серьезных занятий (хотя, строго говоря, это относится лишь к первоначальному замыслу, а не к последующей доработке). Главную цель своих занятий он неизменно видит в возрождении богословия. Он будет толковать апостола Павла, «дабы хулители, кои за высшее благочестие почитают незнание bonae literae, уразумели, что мы в юности предавались чтению изящной литературы древних и, не отступая перед ночными бдениями, добивались должного знания обоих языков, греческого и латинского, не ради суетной славы или ребяческого удовольствия, но потому, что уже задолго до этого замыслили украсить храм Господень, обесчещенный вашим варварством и невежеством, — хоть и с чужой помощью, но своими силами, так, чтобы в благородных душах могла возгореться любовь к святому Писанию»19. Разве не остается гуманистом говорящий все это? Здесь слышится также и нотка самооправдания. Она звучит и в письме Колету20, написанном в конце 1504 г., которым Эразм сопроводил посланные другу Lucubrationes [Ночные размышления], издание, в котором впервые появился Enchiridion. «Я написал Enchiridion не АЛЯ ТОГО, чтобы выставить напоказ свой ум или блеснуть красноречием, но лишь потому, что хотел бы излечить заблуждение тех, кто вообще понимают религию как иудейские церемонии и предписания материального толка, и пренебрегают вещами, кои содействуют благочестию». Он добавляет к этому, и это типично А^Я гуманиста: «Я попытался изложить своего рода искусство благочестия, подобно тому как другие писали учебные курсы по отдельным наукам». Искусство благочестия. — Эразм, вероятно, удивился бы, если бы мог знать, что другой трактат, написанный более чем за ше* Походя (фр.).

266

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

стьдесят лет до этого одним августинским монахом Нижнеземелья, будет гораздо дольше и проникновеннее, чем его скромное руководство, говорить\миру, — Imitatio Christi [Подражание Христу] Фомы Кемпийского. Enchiridion, составивший вместе с несколькими другими произведениями том Lucubrationes [Ночныеразмышления], далеко не имел столь большого и быстрого успеха, KZKÄdagia. Причина была вовсе не в том, что рассуждения автора об истинном благочестии воспринимались как слишком смелые. Там не было ничего такого, что противоречило бы учению Церкви, так что даже во времена контрреформации, когда Церковь особенно подозрительно относилась ко всему написанному Эразмом, теологи, составившие для его произведений Index expurgatorius [Очищенный список], сочли необходимым выбросить из Энхиридиона всего лишь несколько мест21. В этом томе в изобилии представлены бывшие вне всякого подозрения сочинения католического содержания. Энхиридион долгое время особенно ценили теологи и монахи. Один прославленный проповедник в Антверпене говаривал, что из каждой страницы Энхиридиона можно извлечь тему ААЯ проповеди 22 . И все же значительное влияние в широких кругах образованных людей это произведение обрело лишь тогда, когда, несомое всемирной славой Эразма, оно вышло в многочисленных переводах: на английский, чешский, немецкий, нидерландский, испанский, французский. Н о тогда возникло также и недоверие к нему, ибо это уже было время, когда Лютер развязал свою великую битву. «Теперь они начинают обгладывать и Энхиридион, который до этого так любили теологи», — пишет Эразм в 1526 г.23 Впрочем, затрагивались там всего два места, к которым придирались особо ортодоксальные критики.

ЭРАЗМ. ГЛАВА VII

267

ГЛАВА VII Смерть Баттуса, 1502 г. Первое пребывание в Аувене, 15021504 гг. Переводы. Вновь в Париже. Аннотации Баллы к Новому Завету. • Второе пребывание в Англии, 1505-1506 гг. Новые друзья и покровители. • Отъезд в Италию, 1506 г. Carmen alpestre «В этом году Фортуна сильно на нас прогневалась», — пишет Эразм осенью 1502 г.1 Весной этого года умер его добрый друг Баттус. Печально, что мы не располагаем письмами, которые Эразм написал под непосредственным впечатлением этой большой утраты. У нас был бы еще один памятник этому верному помощнику, помимо того, который Эразм воздвиг ему в книге Antibarbari \Антиварвары\. Анна ван Веере вновь вышла замуж и больше не могла рассматриваться в качестве патронессы; в октябре 1502 г. умер также Хендрик ван Берген. «Я почтил епископа Камбре тремя латинскими и одной греческой надгробной надписью; мне послали всего шесть гульденов; он и мертвым ос2 тался верен себе» . В лице Франца Бюслейдена^ архиепископа Безансона, он потерял в это же время еще одного покровителя, на которого возлагал большие надежды. Из-за опасности чумы он все еще чувствовал себя отрезанным от Парижа, Кёльна и Англии. Итак, в конце лета 1502 г. Эразм отправился в Лувен — «гонимый туда чумою», говорит он. Университет Лувена, основанный в 1425 г., дабы Нижнеземелье в духовном отношении освободить от Парижа, в начале XVI столетия, вместе с Парижским университетом, был одним из оплотов старой теологии, что, впрочем, не исключало того, что и здесь также развивалось изучение классики. Как, в противном случае, Адриан Утрехтский, впоследствии Папа, который тогда был настоятелем собора св. Петра и 1 профессором теологии *, смог бы добиться того, чтобы Эразму сразу же по его прибытии была предложена кафедра? Эразм, однако, отклонил это предложение, «по некоторым причинам», говорит он 3 . И они должны были быть, при той острой нужде, в

268

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

которой тогда находился Эразм, весьма убедительными. Одна из тех, которые он приводит, для нас не вполне ясна: «поскольку здесь я в самой гуще этих голландских языков, которые прекрасно умеют причинять вред, но никогда не пытались кому-либо быть на пользу». Главными же причинами были, без сомнения, свободолюбие Эразма и его жгучее рвение по отношению к занятиям, которым он хотел полностью себя посвятить. И все же он должен был как-то существовать. Жизнь в Лувене была дорогая, и у него не было регулярных доходов4. Время от времени он писал какие-нибудь предисловия и посвятил епископу Арраса, канцлеру университета, свой первый перевод с греческого: несколько Декламаций Либания. Когда осенью 1503 г. Филипп II Красивый после своего путешествия в Испанию ожидался вновь в Нижнеземелье, Эразм, вздыхая и преодолевая внутреннее сопротивление, написал панегирик, чтобы отпраздновать благополучное возвращение государя. Это потребовало от него усилий: «я день и ночь вожусь с ним», говорил тот, кому такая работа давалась невероятно легко, если она делалась от души, но «есть ли что тягостней, чем писать против воли; и бесполезней, чем писать то, что отучает писать хорошо?» 5 . Нужно сказать, что лести, которая была ему так не по нраву, он действительно по возможности избегал и в своем Обращении сумел дал понять, что весь этот жанр, вообще говоря, ему совсем не по вкусу. В конце 1504 г. мы вновь видим Эразма в Париже. Вероятно, он всегда имел в виду возвращение туда и свое пребывание в Лувене рассматривал лишь как временное изгнание. Обстоятельства, при которых он покинул Лувен, остаются неясными, поскольку почти никакими письмами, датированными 1504 г., мы не располагаем. Во всяком случае он надеялся, что в Париже скорее сможет достигнуть своей великой цели: полностью посвятить себя изучению теологии. « И не сказать, дорогой Колет, — пишет он в конце 1504 г.6, — сколь я на всех парусах поспешаю к ученому богословию, как противно мне все, что мне мешает или меня удерживает. Но неблагосклонность Фортуны, которая уже долго взи-

ЭРАЗМ. ГЛАВА VII

269

рает на меня с одной и тою же миной, была причиной того, что я никак не мог освободиться от всяческих неприятностей. Итак, я возвратился во Францию, с намерением, если я и не смогу преодолеть эти неприятности, то, по крайней мере, сумею так или иначе их отодвинуть. После этого я буду свободен и всею душой возьмусь за divinae literae [божественные науки], дабы посвятить им всю свою жизнь». Если бы только нашел он средство, чтобы хоть несколько месяцев трудиться А^Я себя самого и иметь возможность освободить себя от мирских писаний! Не мог бы Колет поставить его в известность, как обстоит дело с выручкой за те сто экземпляров Adagia, кои он в свое время за свой счет послал в Англию? Некоторая сумма денег могла бы позволить ему купить свободу на несколько месяцев. Есть нечто героическое в том, что Эразм отказывается отдать свой гибкий талант и свою завидную эрудицию на пользу гуманитарных наук и что он противостоит нужде, лишь бы только достичь своего сияющего идеала — восстановления истинного богословия. Примечательно, что тот же итальянский гуманист, который в юные годы был ААЯ Эразма образцом и вожатым на его пути к чистой латыни и классической древности, Лоренцо Балла, случайно стал также его лазутчиком и вожатым на поле критического богословия. Когда Эразм летом 1504 г. охотился в старинной библиотеке премонстрантского монастыря Парк близ Лувена («нив каких других охотничьих угодьях охота не доставляет большего наслаждения»), он обнаружил рукопись Аннотаций Баллы к Новому Завету. Это было некоторое количество критических примечаний к тексту Евангелий, Посланий и Апокалипсиса. То, что текст Вульгаты вовсе не безупречен, Рим признавал еще в XIII в. Монашеские ордена и богословы занимались вопросами улучшения текста, но даже систематическая чистка, несмотря на усердие Николая Лирийского в XIV в., не дала заметного результата. Вероятно Эразм, который до этого в большей степени воодушевлен был намерением издать Иеронима и дать комментарии к

270

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Павлу (и то, и другое он осуществил позже), именно благодаря знакомству с Аннотациями Баллы поставил себе задачу взяться за Новый Завет в целом. Уже в марте 1505 г. Йоост Бадиюс, идя навстречу Эразму, напечатал в Париже Аннотации Баллы — как своего рода уведомление о том, что и сам Эразм однажды думал осуществить. С его стороны это был мужественный поступок. Эразм не закрывал глаза на то, что гуманист Балла пользуется дурной славой среди богословов, говоривших о «невыносимой дерзости этого „homo grammaticus" который, разорив все науки, не остановил свое бесстыжее перо даже перед Священным Писанием»1. Новая затея Эразма была гораздо более решительной и более вызывающей по сравнению с Энхиридионом. Опять-таки не совсем ясно, почему и как именно Эразм уже осенью 1505 г. вновь покинул Париж и отправился в Англию. Он ссылается на некие серьезные причины и советы благоразумных людей8. Одну из причин он приводит: деньги его подошли к концу. Переиздание Adagia Жаном Филиппи в Париже, в 1505 г., вероятно, выручило его на какое-то время; прийтись по вкусу оно ему никак не могло, ибо это сочинение его уже больше не удовлетворяло, и он хотел бы его расширить, чтобы использовать там 9 свое новое знание греческого . Из Голландии прозвучал предостерегающий голос его старого друга Серватия, который теперь был приором Стейна и желал получить объяснения, почему Эразм покидает Париж 10 . Его голландские друзья, очевидно, все еще не испытывали доверия к Эразму, его творчеству и не верили в его будущее. Это будущее в Англии представлялось во многих отношениях более благоприятным, чем то, что ему улыбалось до сих пор где бы то ни было в другом месте. Он нашел там старых друзей, людей уважаемых и значительных: МаунтДжоя, у которого он по приезде провел несколько месяцев, Колета и Мора. Он встретил там несколько прекрасных эллинистов, общение с которыми сулило ему пользу и удовольствие: не Колета, который плохо знал греческий, но, помимо Мора, также Линэкра, Гроусина, Лэтиме-

ЭРАЗМ. ГЛАВА VII

271

pa и Танстолла11. Он завязал отношения с некоторыми влиятельными духовными лицами, которым предстояло стать его друзьями и защитниками: Ричардом Фоксом, епископом Винчестерским, Джоном Фишером, епископом Рочестерским, и Уильямом Уоремом, архиепископом Кентерберийским. Он подружился с человеком, близкие духовные устремления и интересы которого в какой-то степени могли заменить ему Баттуса: с итальянцем Андреасом Аммониусом из Лукки, великолепным латинистом, как и он сам. И наконец, король обнадежил его получением бенефиция2*. Вскоре Эразм уже имел на руках диспенсацию3* Папы Юлия II, датированную 4 января 1506 г., которая устраняла препятствия к получению бенефиция в Англии12. Переводы с греческого на латинский были теперь ААЯ него удобным и не требующим больших затрат времени средством АЛЯ завоевания благосклонности и поддержки: Диалог Лукиана А^Я Фокса, а за ним и другие: Гекуба и Ифигения Еврипида А^Я Уорема. Подумывал он и о переиздании своих писем13. В том что касалось его отношений с Голландией и монастырями, вероятно, дело обстояло не вполне благополучно. Серватий не отвечал на его письма. Там, вдали, в монастыре Стейн, где рассчитывали, что раньше или позже Эразм вернется обратно, дабы просиять светочем христианства, он все еще ощущал персону своего друга, с которым был связан такими крепкими узами, как некую угрозу избранному им жизненному пути и своей свободе. Знал ли приор о папской диспенсации, освобождавшей Эразма от «устава и обычаев ордена св. Августина монастыря Стейн в Голландии»? Вероятно, да. 1 апреля 1506 г. Эразм пишет ему: «Я нахожусь здесь в Лондоне, как кажется, в большом почете у величайших и ученейших людей всей Англии. Король обещал мне приход; но из-за прибытия герцога14 4* в Англию дело это должно было быть отложено». Непосредственно после этого он позволяет себе добавить: «Я неустанно размышляю над тем, как время, что мне еще остается прожить (сколько именно, я не знаю), отдать всецело благочес-

272

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

тию, всецело Христу. Я вижу, что жизнь человеческая, даже если она длится долго, есть вещь мимолетная и преходящая; я знаю, что я непрочного телесного склада и что силы мои немало подточены и учеными занятиями, и всяческими невзгодами. Я вижу, что занятиям этим не будет конца и что они таковы, словно каждый день вынужден я начинать все сначала. Посему я решил, удовлетворившись своей посредственностью (коей теперь, когда я достаточно изучил греческий, вполне мне достаточно), предаться размышлениям о смерти и об устроении своей души. Я должен был бы взяться за это раньше, дабы сберечь /а^я себя ценные годы жизни, и именно те, которые были самыми лучшими. Но хотя это и запоздалая бережливость, к коей прибегают тогда, когда что-то плохонькое остается разве только на дне, с остатком этим, чем он меньше и плоше, следует обходиться тем более бережливо». Приступ ли меланхолии заставил Эразма написать эти слова отречения и раскаяния? Что угнетало его на пути следования к своей жизненной цели: чувство ли тщеты всех его устремлений, непомерная ли усталость? Не решился ли он дать на мгновение заглянуть вглубь себя своему старому, близкому другу? — Сомнительно. Это место очень плохо согласуется с начальными словами письма, целиком посвященными его успехам и дальнейшим намерениям. В письме, которое Эразм на следующий день написал также одному знакомому15 в Гауду, нет ни следа подобного настроения — он мысленно устремляется к своим предстоящим занятиям. В рвении, с которым Эразм продолжал свою деятельность, нельзя усмотреть ни малейшего ослабления. И очень многое говорит за то, что, обращаясь к Серватию, который знал его лучше, чем ему самому хотелось бы, и который к тому же, будучи приором в Стейне, обладал властью, в которой Эразм чувствовал А^Я себя угрозу, он намеренно взял этЪт тон презрения к миру. С английской пребендой5*, однако, так ничего и не вышло. Но внезапно представилась возможность, которую Эразм давно 16 уже подыскивал : путешествие в Италию. Лейб-медик Генриха VII, Джованни Баттиста Боэрио, из Генуи, искал учителя, ко-

ЭРАЗМ. ГЛАВА VII

273

торый должен был бы сопровождать его сыновей в их путешествии в итальянские университеты. Эразм занял этот пост, который не обременял его ни учительскими обязанностями, ни какими-либо иными заботами, но ограничивался лишь руководством и присмотром за обучением молодых людей17. В начале июня 1506 г. он вновь ступил на французскую почву. Два летних месяца вся компания провела в Париже, и Эразм воспользовался этой возможностью, чтобы различные свои сочинения, которые он захватил из Англии, отдать печатать в Париже. Он был теперь известный и пользующийся спросом автор, и старые друзья (полагавшие уже, что он умер) с радостью приветствовали его и ликовали от всего сердца. Йоост Бадиюс напечатал всё, что ему предложил Эразм: переводы из Еврипида и Лукиана, собрание эпиграмм, новое, все еще остававшееся без изменений издание Adagia1*. В августе путешествие было продолжено. За то время, что он верхом на лошади преодолевал альпийские перевалы, появилось самое значительное поэтическое произведение Эразма, отголосок уже оставленного увлечения. Его раздражало общество, в котором он путешествовал, он воздерживался от разговоров со спутниками и искал возможности отвлечься в стихах. В результате возникла Carmen [Песнь], которую сам он назвал équestre velpotius alpestre*, — о недугах преклонного возраста, и посвятил своему другу Гийому Копу 19 . Эразм принадлежал к числу тех, кто очень рано начинают чувствовать себя стариками. Ему не было еще и сорока, а он ощущал себя на пороге старости. Как быстро это случилось! Он оглядывается на свою жизнь и видит себя ребенком, играющим в орехи7*, любознательным мальчиком, юношей, уходящим с головой в поэзию и схоластику, а также и в живопись. Он оглядывается на все те удивительные книги, которые он прочитал, на свое изучение греческого языка, свое стремление достичь славы ученого. И среди всего этого вдруг пришла его старость. Что ему еще остается? — И вновь звучит тон отказа от мира и преданности одному лишь Христу. Прощайте, шутки и всякие пустяки, прощайте,

274

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

философия и поэтическое искусство! Чистая, преисполненная Христом душа — это всё, чего он себе впредь желает. Еще до воздыханий, адресованных Серватию, вероятно, здесь, в тиши альпийских ландшафтов, вырвалось наружу нечто от глубочайших упований Эразма. Но и это — некий скрытый пласт его духовной жизни, а не тот мощный импульс, который давал содержание и направление его жизни и который необоримым натиском влек его ко все новым занятиям.

ГЛАВА V I I I Эразм в Италии, 1506-1509 гг. Он получает докторскую степень в Турине. • Болонья и Папа Юлий II. • Эразм у Альдо в Венеции, 1507-1508 гг. Искусство книгопечатания. • Александр Стюарт. В Рим, 1509 г. • Известие о вступлении на трон Генриха VIII. Эразм покидает Италию В Турине Эразм 4 сентября 1506 г., сразу же по приезде, и к тому же без каких-либо особых приготовлений, получил степень доктора богословия. То, что сам он, для которого слова magister noster звучали насмешкой, этой степени не придавал слишком большого значения, совершенно понятно. Но это все же было официальным признанием его в качестве автора, пишущего на богословские темы, что укрепляло его позицию и защищало от недружелюбия критиков. Странно, что он также и перед своими голландскими друзьями, которые ранее именно ради получения докторской степени покровительствовали его исследованиям, высказывается малопочтительно об этом титуле. Еще в 1501 г. он пишет Анне ван Борселен: «Ехать в Италию? За докторской степенью? Все это глупости! Нужно подчиняться тому, что несет с собой время» 1 . Теперь же он снова обращается к Серватию и Иоханнесу Обрехту, словно оправдываясь: «Нами получена здесь степень доктора священного богословия, и это, совершенно вопреки моим намерениям, свалилось на меня по настоянию друзей» 2 .

ЭРАЗМ. ГЛАВА VIII

275

Целью путешествия была Болонья. Но по приезде туда Эразм увидел, что назревала война, и это вынудило его на какое-то время перебраться во Флоренцию. Папа Юлий II, будучи в союзе с французами, выступил во главе войска против Болоньи, чтобы отвоевать ее у Бентивольо1*. Цель была вскоре достигнута, и Болонья стала достаточно безопасна, чтобы можно было туда вернуться. 11 ноября 1506 г. Эразм мог взирать на триумфальный въезд воинственного Папы. В эти дни Эразм пишет на скорую руку лишь краткие письма, свидетельствующие о неспокойствии и слухах о войне. Ничто не свидетельствует о впечатлении, которое производили на Эразма красоты ренессансной Италии. Краткие отрывки из его переписки того времени умалчивают и об архитектуре, и о скульптуре, и о живописи. Когда ему много позже приходит на память его посещение картузианской2* церкви в Павии, то лишь ^\я того, чтобы дать пример бессмысленных затрат и роскоши. Если его что-либо занимало и привлекало в Италии, так это книги. В Болонье Эразм провел год, в течение которого он обязан был руководить воспитанием юных Боэрио. Для него это было слишком долго. Он уже не мог выносить никаких ограничений своей свободы. Он чувствовал, что с этим договором словно по3 пал в ловушку . Юноши были, как кажется, неплохими, хотя и далеко не столь обещающими, какими Эразм увидел их в радостный момент первой встречи, и с первым их, превозносимым до небес, воспитателем, Клифтоном, он быстро расправился4. Болонья принесла ему немало огорчений, которые лишь отчасти могли уравновесить завязавшиеся отношения с Паоло Бомбазио. Он работал здесь над расширением своих Adagia, число которых теперь, благодаря добавлению греческих изречений, увеличились от восьмисот до нескольких тысяч. Из Болоньи Эразм в октябре 1507 г. обратился с письмом к 5 прославленному венецианскому печатнику Альдо Мануцио . Он просил его вновь напечатать обе переведенные им драмы Еврипида, так как издание Бадиюса разошлось и к тому же, по его мне-

276

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

нию, там было много ошибок. К Альдо, помимо славы его фирмы, Эразма, без сомнения, притягивала влюбленность в его великолепную печать, «в эти распрекраснейшие буковки, особенно в самые крохотные». Эразм был одним из тех подлинных книгочеев, которые отдают свое сердце шрифту или формату не из-за художественных предпочтений, но из-за читаемости и удобства, которые они ценят превыше всего. От Альдо он хотел получить совсем небольшую книжицу, за минимальную цену. К концу этого года их отношения продвинулись столь далеко, что Эразм временно отложил свою поездку в Рим и переселился в Венецию, чтобы там самолично присматривать за переизданием своих сочинений. Речь уже не шла только о небольшой книжечке переводов; Альдо заявил, что готов взяться за печатание разросшегося до невероятных размеров собрания Adagia. Позднее Беатус Ренанус, без сомнения, из уст самого Эразма6, услышал рассказ, как тот сразу же по приезде в Венецию отправился в книгопечатню и там вынужден был долгое время пребывать в ожидании. Альдо был погружен в корректуру и полагал, что это зашел один из многочисленных посетителей, которые постоянно докучали ему своим любопытством. Когда же ему стало известно, что это Эразм, он приветствовал его с превеликой сердечностью и предложил ему пищу и кров у своего тестя Андреа Азолани. Более восьми месяцев прожил здесь Эразм в окружении, которое отныне должно было стать его стихией: в типографии, в горячке упорной работы, которая не раз заставляла его тяжко вздыхать, но которая, собственно говоря, как нельзя более соответствовала его духу. Расширенное собрание Adagia еще не было готово к печати в Болонье. « С немалой с моей стороны дер7 зостью, — свидетельствует сам Эразм , — взялись мы одновременно: я — писать, Альдо — печатать». Между тем литературные друзья Новой Академии, с которыми он познакомился в Венеции, Йоханнес Ласкарис, Баптиста Эгнатиус, Маркус Музурус и юный Иероним Алеандер, с которым он делил комнату и постель у Азолани, приносили ему новых греческих авторов, ко-

ЭРАЗМ. ГЛАВА VIII

277

торые еще не были напечатаны и тем самым предлагали все новый материал для расширения Adagia. И весьма значительных авторов: Платона в подлиннике, Жизнеописания и Moralia [Этику] Плутарха, Пиндара, Павсания и ряд других. Даже незнакомые люди приносили новые материалы. Среди шума типографии сидел Эразм, к изумлению своего издателя, и писал, большей частью по памяти, будучи столь прилежно занят своей работой, что, как он образно выражался, ему некогда было за ухом почесать. Бог и царь был он в типографии. К его услугам был особый корректор; вплоть до последнего оттиска вносил он свои изменения. Также и Альдо читал оттиски вместе с ним. «Зачем?» — спрашивал Эразм. — «Чтобы заразом и учиться», — отвечал тот. В это время Эразму уже приходилось бороться с первыми приступами своей мучительной болезни: камнями в почках. Он ссылается на пищу, которую подают у Азолани, и позднее мстит тем, что в Colloquia в весьма неприглядном виде изображает и сам пансион, и его хозяина8. Когда в сентябре 1508 г. издание Adagia было завершено, Альдо захотел еще задержать Эразма, чтобы предпринять для него печатание и других его книг. Вплоть до декабря Эразм работал над изданием Плавта, Теренция и трагедий Сенеки. В его мыслях витали грандиозные планы совместной с Альдо издательской деятельности, которая должна была бы охватить все то, что классическая древность хранила в своих скрытых сокровищницах, а сверх того, еще древнееврейскую и халдейскую литературу. Эразм принадлежал к поколению, которое выросло вместе с появлением книгопечатания, ставшего ^\я тогдашнего мира неким новоприобретенным органом чувств. Этот «почти божественный 9 инструмент» давал ощущение богатства, могущественности и счастья. Сама фигура Эразма и все его творчество становятся возможными лишь благодаря искусству книгопечатания. Сам он — его блестящий триумф, но в то же время в известном смысле и его жертва. Чем был бы Эразм без книгопечатания? Повсеместно делать достоянием гласности древние источники, очищать их и вое-

278

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

станавливать в их первозданности — вот страсть его жизни. Уверенность, что напечатанная книга предоставит тысячам читателей совершенно одинаково один и тот же текст, была его гордостью, которой были лишены предыдущие поколения. Эразм был одним из первых, кто, создав себе писательское имя, работал в течение долгого времени непосредственно для печати. В этом его сила и его слабость. Благодаря этому он был в состоянии оказывать прямое влияние на читающую Европу, чего не было дано никому до него. Благодаря книгопечатанию он смог в полном смысле слова сделаться средоточием культуры и духовной жизни, определенного рода мерилом А^Я идей своего времени. Представим себе, например, на минуту, что, пожалуй, более крупная фигура — кардинал Николай Кузанский, — к тому же содействовавший росту искусства книгопечатания на самом раннем этапе, смог бы воспользоваться его плодами в той степени, как это было дано Эразму! Опасная же сторона этого материального новшества состояла в том, что искусство книгопечатания позволяло Эразму, ставшему в определенный момент авторитетом и приягательным центром, сразу высказывать миру все, что возникало у него в мыслях. Сколь многое из позднейших плодов его ума является, собственно говоря, повторением, пережевыванием, разжижением уже сказанного, совершенно ненужной защитой от всевозможных нападок, которые и так прекрасно отскакивали бы от такой фигуры, как он; сколь много внимания уделяет он мелочам, которыми вполне мог бы и пренебречь! Многое из этого, написанное непосредственно А^Я печати, по сути не что иное, как журналистика, и у нас нет никаких оснований рассматривать все это как вечные ценности. Сознание того, что твое слово сразу же доносится до всего мира, является стимулом, невольно воздействующим на само высказывание, и роскошью, которую дано переносить безнаказанно лишь величайшим умам. Соединительное звено между Эразмом и книгопечатанием — это латынь. Если бы не его несравненное знание латыни,

ЭРАЗМ. ГЛАВА VIII

279

занятая им позиция писателя была б невозможна. Книгопечатание, вне всякого сомнения, содействовало употреблению латыни. Именно латинские издания сулили в те дни книгоиздателю успех и сбыт и упрочивали его имя, ибо расходились по всему свету. Лучшие из издателей и сами были учеными, проникнутыми духом гуманизма. Образованные и состоятельные люди работали в качестве корректоров при печатниках, как, например, секретарь бургомистра Антверпена Питер Гиллес — большой друг и Эразма, и Мора — при Дирке Мартенсе. Большие книгопечатни были, также и в местном масштабе, средочием духовного общения. Некоторое отставание Англии в искусстве книгопечатания в немалой степени было причиной того, что Эразм так и не нашел себе постоянного места в стране, где у него были такие связи и куда его манило множество преимуществ. Впрочем, и без того прочно обосноваться на одном месте было для него всегда очень трудной задачей. В конце 1508 г. Эразм занял место учителя риторики при Александре Стюарте, внебрачном сыне короля Шотландии Иакова IV, который, несмотря на свой юный возраст, был уже архиепископом Сент-Эндрюса и учился в Падуе. Опасность войны заставила его вскоре бежать из Северной Италии в Сиену. Эразму было позволено отправиться в отпуск в Рим. Он прибывает туда в первые месяцы 1509 г., уже не как некий неизвестный монах из северных мест, но как прославленный автор. Перед ним открылась вся притягательность вечного города, и, разумеется, ему доставляли немалое удовольствие те отличия и финансовая поддержка, которые он встретил со стороны некоторых прелатов и кардиналов: Джованни Медичи, впоследствии Папы Льва X, Доменико Гримани, Раффаэлле Риарио и других. Предполагают, что ему даже было предложено занять пост в римской курии. Н о он должен был вернуться назад к своему юному архиепископу, с которым он инкогнито вновь приезжает в Рим, а затем отправляется в окрестность Неаполя. 3 Там он посещает пещеру Кумс^сой сивиллы *. Зачем ему было это нужно, нам неизвестно. Ибо от всего этого периода, со времени

280

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

отъезда из Падуи и вплоть до весны 1511 г., который в известном смысле представляет собой наиболее значительное время его жизни, до нас не дошло ни одного из его писем. Значительно позднее, то тут, то там, он, впрочем, говорил о некоторых своих впечатлениях, полученных в Риме10, но в целом это остается неясным. Инкубационный период Похвалы Глупости таким образом ускользает от нашего взгляда. 21 апреля 1509 г. скончался король Англии Генрих VII. Ему наследует принц, которого Эразм в 1499 г. приветствовал в Элтеме, которому он посвятил стихотворение, восхвалявшее Англию, и который во время пребывания Эразма в Болонье почтил его латинским письмом, столь же почетным ^\я Эразма, сколь и самого пятнадцатилетнего латиниста королевской крови114*. Если когда-либо виды на возможного покровителя действительно казались благоприятными, так именно теперь, когда на трон вступил такой многообещающий почитатель наук, как Генрих VIII. Так полагал и лорд Маунтджой, наиболее преданный меценат Эразма, и в письме от 27 мая 1509 г.12 обратил на это его внимание. Поразительно, писал он, сколь мудро, сколь решительно, сколь добродетельно и справедливо, сколь ревностно относится молодой государь и к литературе, и к литераторам. Маунтджой — или Аммониус, который, по всей вероятности, составил А^Я него это красочное послание, — поистине ликовал. Благословенье небес, слезы радости — вот тема письма. Впрочем, очевидно, что и сам Эразм, как только новость о смерти Генриха VII достигла Рима, через Маунтджоя прощупывает почву относительно своих шансов, не без жалоб на свои обстоятельства и ухудшившееся здоровье. «Архиепископ Кентерберийский, — отвечал Маунтджой, — не только давно уже погружается в твои Adagia и восхваляет тебя сверх всякой меры, он обещает также и бенефиции, если ты вернешься, и шлет тебе пять фунтов на дорожные расходы». Маунтджой, со своей стороны, удваивает эту сумму. Колебался ли на самом деле Эразм перед тем, как принять решение, нам не известно. Кардинал Гримани, по рассказу Эраз-

ЭРАЗМ. ГЛАВА IX

281

ма, пытается его удержать, однако напрасно13. В июле 1509 г. он покидает Рим и вообще Италию, чтобы никогда уже более туда не вернуться. Когда теперь он вторично переправляется верхом через Альпы, на этот раз не с французской стороны, но через Септимер14, через Швейцарию, его вновь посетил его гений — как это уже случилось тремя годами ранее, на перевале по дороге в Италию. На сей раз он явился к нему не в образе латинской музы, которая тогда навевала искусные и трогательные поэтические размышления о его прошедшей жизни и благочестивые обеты на будущее. То, что зародилось и взошло в нем на этот раз, было более скромно и куда более грандиозно: Похвала Глупости.

ГЛАВА IX Moriae encomium, Похвала Глупости, 1509 г., как художественное произведение. Дурость — движущая сила всей жизни, необходимая и благотворная, оплот государств, причина геройства. Сей мир держится не иначе как Дуростью. Жизненная энергия берется из Дурости. Недостаток Дурости приводит к неприспособленности к жизни. Самодовольство необходимо. Надувательство — выше истины. Науки суть пагуба. Сатира на всевозможные виды духовных занятий. • Две темы развиваются вперемешку. • Наивысшая Дурость: экстаз. • Moria как веселая шутка. • Дураки и юродивые. • Эразм пренебрежительно отзывается о своем сочинении. Его ценность Пока Эразм ехал верхом через альпийские горные перевалы1, его беспокойный ум, уже несколько дней не скованный непрерывной работой, занят был всем тем, что он изучал и читал в минувшие годы, тем, что он повидал &а это время. Честолюбие, самообман, высокомерие, самонадеянность — как полон всем этим мир! В мыслях его возник Томас Мор, которого он скоро увидит, самый остроумный и самый мудрый из его друзей, с этим своим име-

282

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

нем Морос, по-гречески глупость, что уж никак не подходило такому человеку, как он. И в предвкушении веселых шуток, которые ожидали его в беседах с Мором, у него зародился шедевр, полный юмора и мудрой иронии: Moriae encomium — Похвала Глупости, Мир как сцена всеобщей глупости, глупость как неотъемлемый элемент, без которого невозможны ни жизнь, ни общество; и все это из уст самой Stultitiae, самой Глупости (противоположности Минервы1*), которая в славословии своей силе и полезности хвалит сама себя. По форме — Declamatio, возвращающее его к собственному переводу греческого текста Либания. По духу — возвращение к Лукиану, сочинение которого Gallus [Петух] он переводил три года назад и которое могло подсказать ему тему. Его блестящий ум безусловно пережил ряд несравненно ярких мгновений. Все особенности им прочитанной классики, которую он перерабатывал в прошлом году в своем новом издании Adagia, были к услугам его невероятно обширной и цепкой памяти, и еще многое сверх этого. Он словно бы вновь пережевывал всю доступную ему мудрость древних, наслаждаясь ею и извлекая из нее соки ^АЯ СВОИХ собственных рассуждений. Эразм прибыл в Лондон, поселился в доме Мора в Баклерсбери и там, страдая от почечных колик, без книг, за какие-то несколь2 ко дней написал этот безупречный шедевр, который, должно быть, уже был готов в его голове. Стултиция родилась поистине тем же способом, что и ее величественная сестра Паллада2*. По замыслу и выполнению Moria безупречна, плод благого мгновения творческого порыва. Облик ораторствующей перед публикой Глупости на всем протяжении мастерски передан всего несколькими штрихами. Мы видим, как лица слушателей озаряются радостью, едва на сцене появляется Глупость; мы слышим, как речи ее прерываются рукоплесканиями. Это царство фантазии в соединении с такой чистотой линий и красок и такой сдержанностью, которые создают картину полной гармонии, выражающую самую суть Ренессанса. Здесь нет чрезмерности, несмотря на обилие материала и обилие мыслей, во всем соразмерность, ровный

ЭРАЗМ. ГЛАВА IX

283

свет, ясность, все здесь радостно и непринужденно. Чтобы вполне осознать эстетическое совершенство этого шедевра Эразма, нужно всего лишь сопоставить его с Рабле. Без меня, говорит Глупость, мир не мог бы существовать и мгновения. «Да и заведено ли хоть что-нибудь среди смертных, что не преисполнено глупости, что не делается дураками и среди дураков?»3 «Никакое сообщество, никакая житейская связь не были бы приятными и прочными: народ не мог бы долго сносить своего государя, господин — раба, служанка — госпожу, учитель — ученика, друг — друга, жена — мужа, квартирант — домохозяина, сожитель — сожителя, товарищ — товарища, ежели бы они взаимно не заблуждались, не прибегали к лести, не щадили чужих слабостей, не потчевали друг друга медом глупости»4. В этих словах кратко выражено понятие Mona. Глупость — это житейская мудрость, смирение, кротость. Если в игре жизни кто-то будет срывать маски с актеров, разве не прогонят его со сцены?5 Что такое вся жизнь смертных, как не театральное представление, где каждый выступает под некоей маской и играет свою роль, пока режиссер не убирает его со сцены? Поступает неверно тот, который не следует заведенному порядку и требует, чтобы пьеса перестала быть пьесой. Правильное понимание заключается в том, чтобы вместе с другими людьми с готовностью закрывать глаза или же пребывать в добродушном заблуждении. И необходимая движущая сила этого поведения людей — ФилавтиЯу Самовлюбленность, родная сестра Глупости6. Кто не нравится самому себе, ничего не достигнет. Отними у жизни эту приправу, и ледяным холодом! встречен будет оратор, осмеян будет поэт, впадет в ничтожество живописец. Дурость в обличий высокомерия, тщеславия и погони за славою есть пружина всего, почитаемого в этом мире за высокое и великое7. Государство с его почетными должностями, любовь к отечеству и национальная гордость, пышность праздничных церемоний, чванство происхождения или сословия, — что это как

284

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

не глупость? Исток всех героических деяний, война, — глупее всего на свете. Что побудило Дециев, что заставило Курция принести себя в жертву?3* Суетная слава. Глупость создает государства, на ней держатся мировые державы, религия, она творит правосудие. Это высказано более смело и более холодно, чем у Макиавелли, и более независимо от предварительных суждений, чем у Монтеня. Но сам Эразм не желает стоять за всем этим: все это говорит Глупость! Он все время намеренно заставляет нас циркулировать в порочном круге изречения: «Один критянин сказал: все критяне лжецы»4*. Мудрость относится к глупости, как разум к чувству8. Но в мире гораздо больше чувств, нежели разума. То, чем держится мир, самый источник жизни, есть глупость. Ибо в противном случае что же тогда такое любовь? Что понуждает людей сочетаться узами брака, если не глупость, ибо она не ведает трудностей? Все удовольствия и наслаждения суть приправы, коими глупость сдабривает нашу пресную жизнь. Мудрец, возжелав стать отцом, должен будет взывать единственно к глупости. Ибо есть ли игра глупее, чем продолжать род человеческий? Незаметно Глупость распространяет себя на все, что преисполнено жизненного порыва и жизненной силы. Глупость — это спонтанная энергия, вне которой никто существовать не может9. Чем дальше человек отходит от Глупости, тем короче делается его жизнь. Чем объяснить, отчего мы целуем и ласкаем маленьких детей, как не их очаровательной глупостью? И что, как не она, наделяет такой прелестью юность? 10 А посмотрите на человека мудрого и серьезного! Все делает он шиворот-навыворот, на пиру, на танцах, в игре, за дружескою беседой. Надо будет ему что-либо купить или заключить какуюто сделку, непременно все у него пойдет прахом. Квинтилиан говорит, что волнение перед выступлением выдает рассудительно11 го оратора, который знает свои недостатки . Хорошо, но разве не признает он тем самым, что мудрость препятствует должному

ЭРАЗМ. ГЛАВА IX

285

выполнению всякого дела? И не имеет ли тогда права Stultitia [Глупость] притязать на первенство перед Prudentia [Рассудительностью]11 у коли мудрый из стыда или робости не предпринимает того, за что дурак берется не глядя? Здесь Эразм проникает в глубь психологии. И правда, сознание недостаточности имеющихся в распоряжении средств, мешающее нам действовать, это серьезная сдерживающая сила, замедляющая ход мировых событий. И не сознавал ли он, что и сам он один из тех, у кого, не считая просиживанья за книгами, обе руки — левые во всем, касающемся людей или дел? Глупость — это веселье и радость, и без нее нельзя быть счастливым13. Человек, наделенный лишь разумом и лишенный страстей, подобен каменному истукану, тупому и не испытывающему никаких человеческих чувств, привидению или чудовищу, от которого все убегают. Его не умиляет природа, он не знает ни любви, ни жалости. Ничто не ускользнет от него, ни в чем он не ошибается, все видит насквозь, все тщательно взвешивает, один он здоров, один он царь, один он свободен. Таков пугающий тип доктринера, каким его видит Эразм. Какое государство, восклицает он, захотело бы иметь во главе себя столь совершенного мудреца? Если бы кто своим мудрым взором в полной мере мог провидеть жизненные напасти, он немедленно бы лишил себя жизни 14 . Только глупость дает утешение: заблуждаться, обманываться, коснеть в невежестве — это и значит быть человеком. Насколько лучше оставаться в браке слепым к проступкам жены, нежели дать ревности свести себя в гроб и всех прочих ввергнуть в трагедию. Лесть — поистине добродетель. Не бывает верности без толики лести. Красноречие, искусство врачевания, поэзия — все они состоят из лести. Это мед и сладкая приправа всех наших нравов. И вновь целый ряд общественно-полезных качеств незаметно вручаются Глупости: благожелательность, дружелюбие, склонность к любованию и восхищению. Но прежде всего — любование самим собой15. Чтобы быть угодным другим, нужно начать с того, чтобы польстить самому

286

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

себе, нужно уметь любоваться самим собой. Чем был бы мир, если бы каждый не гордился своим положением и занятием? И никто не согласится поменяться с другим своей внешностью, умом, семьей и отечеством! Надувательство и есть истина16. Зачем желать истинной учености? Чем бездарнее человек, тем более он сам собою доволен, тем более другие им восхищаются. Посмотри хотя бы на профессоров, поэтов, ораторов! Так уж устроен человеческий ум, что его более захватывает всяческая чепуха, нежели истина. Загляни в церковь: когда проповедуют о вещах важных, все скучают, зевают и клюют носом. Но начни ораторствующий рассказывать чтолибо из бабьих сказок, они сразу же взбадриваются, выпрямляются и ловят каждое его слово. Заблуждаться, говорят философы, это несчастье; но не заблуждаться — это величайшее из несчастий17. Если человеку свойственно заблуждаться, зачем тогда называть несчастным того, кто обманывается, раз уж он так рожден, так воспитан и ежели таков общий удел? Жалеем ли мы человека из-за того, что он не может летать или не ходит на четырех лапах? С таким же успехом можно было бы назвать и лошадь несчастной, потому что она не знает грамматики и не ест пирожных. Нет никакого несчастья в том, чтобы жить согласно своей породе. На величайшую пагубу людям изобретены были науки, кои столь мало способствуют счастью, что вредят даже тому, А^Я чего они были созданы. По вине злых демонов прокрались они к нам вместе с другими язвами человеческой жизни. В золотом веке бесхитростный род людской жил счастливо, не вооруженный никакими науками, направляемый лишь своею натурой и своими инстинктами. К чему нужна была им грамматика, когда все они говорили на одном языке? К чему диалектика, когда не было споров и расхождения мнений? К чему знание законов, когда не было дурных нравов, из коих вышли хорошие законы? Люди были слишком благочестивы, чтобы с надменным любопытством выпытывать тайны природы, размеры, движения и воздействие светил, сокровенные причины вещей.

ЭРАЗМ. ГЛАВА IX

287

Такова идея, которую подготовила уже Античность, лишь вскользь высказал Эразм и впоследствии с горькой серьезностью возвестил Руссо: культура есть бедствие. Мудрость — несчастье, самомнение — счастье18. Грамматики, не выпускающие из рук скипетр мудрости, сиречь учителя, были бы злосчастнейшими из людей, если бы я, Глупость, не скрашивала тяготы их скверного ремесла неким сладким безумием. Но сказанное об учителях относится также к поэтам, риторам и писателям19: и АЛЯ НИХ счастье заключается лишь в тщеславии и аблуждениях. Не лучше и правоведы; за ними идут философы20. А там уже и пестрая толпа всяческого духовенства21: богословы, монахи, епископы, кардиналы, папы, да еще вперемежку с князьями или придворными. В главах, где производится этот смотр должностям и профессиям, сатира чуть-чуть смещается. Через все сочинение неизменно проходят вперемешку две темы: целительной глупости, которая и есть настоящая мудрость, и мнимой мудрости, которая есть чистая глупость. Поскольку обе они воспеваются Глупостью, следовало бы понимать все это наоборот, дабы обрести истину, не будь Глупость... мудростью. Отсюда ясно, что из двух названных главной темой является первая. Из этого Эразм исходит и к этому возвращается. И только в средней части, в обозрении людских занятий и званий в их всеобъемлющей глупости, вторая тема берет верх, и сочинение Эразма становится обычной сатирой на людскую глупость, каковых было множество, хотя немногие из них достигали подобной тонкости. В других своих частях Похвала есть нечто гораздо более глубокое, чем сатира. i Порой сатира сбивается с пути на какое-то время, а именно тогда, когда Стултиция прямо порицает то, что порицает и сам Эразм: отпущение грехов или примитивную веру в чудеса и корыстолюбивое почитание святых22; или игроков, коих Глупости более пристало бы восхвалять; или дух слепой приверженности обрядам и одинаковости, или зависть монахов.

288

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Для современников значение Эразмовои Laus stultitiae в немалой степени заключалось в прямой сатире. Но ее непреходящая сила проявляется там, где и вправду соглашаешься с тем, что глупость — это мудрость, а мудрость — не что иное, как глупость. Эразм знает о недоступности сути вещей: всякое последовательное продумывание догматов веры приводит к абсурду23. Стоит лишь посмотреть на теологические ухищрения иссохшей схоластики. Даже апостолы не смогли бы ничего в ней понять и предстали бы глупцами в глазах новейших теологов. Само Священное Писание становится на сторону глупости. «Немудрое Божие премудрее человеков, — сказано у апостола Павла, — но Бог избрал немудрое мира». «Благоугодно было Богу юродством (проповеди) спасти верующих»24. Христу более всего по душе были те, кого отличали простота и неведение: дети, женщины, бедные рыбаки, и даже животные, которые далее всего отстояли от лисьей хитрости: осел, на которого ему угодно было воссесть, голубь, ягненок, овцы. За, казалось бы, непринужденной шуткой здесь кроется нечто весьма серьезное. «Христианская вера, по-видимому, срод25 ни некоему виду глупости» . Разве не упрекали апостолов, что 5 вином сладким исполнены суть *? И не сказал ли судья: «Безумствуешь ты, Павел» ? — Но что называют люди безумием? Когда дух разрывает свои оковы и хочет бежать вон из темницы и рвется на волю. Вот что такое безумие, но это также отрешение от всего земного и высшая мудрость. Истинное счастье состоит в отрешении от самих себя26, в безумии влюбленных, которых Платон называет счастливейшими из смертных. Чем полнее любовь, тем сильней и блаженней безумие. Само небесное блаженство есть наивысшее безумие; преисполненные истинного благочестия уже здесь, на земле, наслаждаются его отблесками, погружаясь в духовные размышления. Здесь прерывает Стултиция свои речи, в кратком заключительном слове просит прощения, если была слишком уж дерзновенна и многословна, и покидает трибуну. «Итак, будьте здравы, рукоплещите, живите и пейте, достославные сопричастники Мории».

ЭРАЗМ. ГЛАВА IX

289

Беспримерным трюком было даже в этих последних главах не утратить легкого, комического тона и не впасть в открытую профанацию. Все это мог проделать только настоящий канатный плясун, вытворяющий свои па на канате софизмов. Эразм балансирует в своей Мории постоянно на грани очень глубоких истин. Но какой милости удостоено было это время, чтобы обсуждать все это с таким весельем! Ибо нужно с полной уверенностью утверждать, что Moriae encomium — это подлинная, веселая шутка. Смех здесь более тонкий, но не менее искренний, чем у Рабле. Valete, plaudite, vivite, bibite [Прощайте, рукоплещите, живите, пейте], «Простонародье повсеместно и до такой степени разливается столь разнообразными видами глупости, что и тысячи Демокритов не хватило бы АЛЯ ИХ осмеяния (да и им самим понадобился бы другой Демокрит, чтобы их высмеять)» 27 6\ Возможно ли было придавать Мории такой вес, если даже к Утопии Мора, которая была ее настоящим подобием и которую мы обычно принимаем вполне всерьез, и сам ее автор, и Эразм 28 относились как к шутке? Есть пункт, где Мория словно соприкасается и с Мором, и с Рабле29, — там, где Стултиция говорит о своем отце Плутосе, боге богатства7*, по мановению которого все может перевернуться вверх дном, от воли которого зависят все дела смертных: война и мир, власть и советы, судебные решения и договоры. И породил он ее от нимфы Юности — не дряхлый, полуслепой Плутос, но бодрый и свежий бог, хмельной от юнос8 ти и нектара, как некий новый Гаргантюа *. Персона Глупости исполинской фигурой нависает над эпохой Ренессанса. На ней дурацкий колпак с бубенцами. Ее громкий, неудержимый смех раздается над всем, что есть глупого, без различия, к какому виду глупости это относится. Примечательно, что Похвала, при всей своей тонкости, не делает различий между неразумными и придурковатыми, дураками и слабоумными. Хольбайн, иллюстрируя Эразма, знает лишь одно изображение глупца: с ослиными ушами и посохом. Сам Эразм говорит, не делая четкого 30 перехода, то о безрассудных, то о вправду безумных . Они-то и

290

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

есть истинные счастливцы, заявляет Стултиция: они не испытывают страха перед привидениями и призраками, они не знают мук ожиданий грозящих несчастий; они всегда приносят с собой веселье, шутки, игры и смех. Видимо, Эразм здесь имеет в виду благодушных простецов, которых действительно нередко третируют как слабоумных. Это приравнивание Друг к другу глупости и безумия происходит все время, так же как и смешение комического и просто смешного; и все это не может не дать нам почувствовать, как, в сущности, далеко мы сами отстоим от Эразма. Сам Эразм впоследствии всегда говорил о своей Moria уничижительно. По его словам, он считал это свое творение столь незначительным, что его не стоило бы даже предлагать издателям; однако ни одно из его сочинений не принимали с таким восторгом. Ему пришлось молоть вздор, и к тому же не по своей охоте: Мор вынудил его написать это, все равно как если бы кто заставил плясать верблюда31. Однако пренебрежительные оценки давались им не без умысла. Moria сулила ему не только полный успех и радость. Время, в которое он жил, было крайне чувствительным и очень плохо принимало сатиру, если казалось, что она направлена против официальных лиц или монашеских орденов, хотя уже в предисловии Эразм и старался оградить себя от упреков в непочтительности. Его легкое, игривое обращение с текстами Священного Писания многим читателям казалось рискованным: друг Эразма Маартен ван Дорп укорял его в том, что 32 и вечная жизнь стала предметом его насмешек . Эразм делал, что мог, дабы убедить злопыхателей в том, что Глупость не преследовала никакой иной цели, кроме наставления в добродетели. Он был несправедлив с своему творению: оно шло гораздо дальше; однако в 1515 г. сам Эразм был уже не тем, каким он был в 1509 г. Всё снова и снова вынужден он защищать свое блещущее остроумием сочинение: знай он, что в нем усмотрят столько обидного, он, пожалуй, утаил бы его, пишет в 1517 г. Эразм своему прияте33 лю в Лувене . И уже в конце своей жизни он обстоятельными

ЭРАЗМ. ГЛАВА X

291

доказательствами отвергает инсинуации Альберто Пио да Карпи в отношении Moria34. Эразм больше ничего не написал в жанре Похвалы Глупости. Можно было бы рассматривать Lingua, трактат, изданный им в 1525 г., как попытку некоего дополнения к Mona. Трактат носит название: Об употреблении языка и злоупотреблении им. Зачин содержит нечто, напоминающее о стиле Похвалы Глупости, но ее волшебство здесь отсутствует — и в форме, и в мыслях. Следует ли пожалеть Эразма за то, что из всех его сочинений, составляющих десять томов in folio, действительно живой остается только Похвала Глупости*. Вместе с Colloquia она, пожалуй, единственное из его сочинений, которое вызывает желание прочесть его ради него самого. Все остальное изучают лишь с исторической точки зрения, ради того чтобы познакомиться с личностью автора и его эпохой. Мне кажется, что здесь время совершенно право. Похвала Глупости была лучшей работой Эразма. Другие написанные им сочинения, возможно, были более учеными, более благочестивыми, пожалуй даже, оказали большее влияние на современников. Но их время прошло. Непреходящей остается шшъМопае encomium. Ибо лишь там, где юмор пронизывал светом этот ум, становился он подлинно глубокомысленным. В Похвале Глупости Эразм дал нам то, что никто, кроме него, дать миру не смог бы.

ГЛАВА X V Третье пребывание в Англии, 1509-1514гг. Никаких сообщений о двух годах его жизни: слета 1509 г. до весны 1511 г. • Эразм в Кембридже. Отношения с Бадиюсом, парижским издателем. Ошибка в пользу Иоханна Фробена в Базеле. Эразм покидает Англию, 1514 г. Julius exclusus. Письмо против войны С момента, когда Эразм, возвратившись из Италии, в начале лета 1509 г. укрылся в доме Томаса Мора, чтобы там за какие-то не-

292

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

сколько дней запечатлеть на бумаге свою Похвалу Глупости, — и до тех пор, когда он почти два года спустя вновь объявился на пути в Париж с намерением напечатать там эту книгу у Жиля Гурмона, какие бы то ни было следы его деятельности отсутствуют. Письма, которые он писал или получал в это время, до нас не дошли. Возможно, это было самое счастливое время его жизни, ибо он проводил его, если не со своим испытанным покровителем Маунтджоем, то в доме Томаса Мора, в благородном и остроумном кругу его, на взгляд Эразма, идеальной семьи. В этом кругу вращался также и тот его друг, которого Эразм приобрел во время своего первого посещения Англии и который, возможно, был ближе ему по духу, чем кто бы то ни было, — Андреас Аммониус. Не кажется невероятным, что на протяжении этих месяцев Эразм имел возможность без помех отдаться тем штудиям, к коим лежало его сердце, не будучи обременен заботами о ближайшем будущем и еще не отягощенный той непомерной славой, которая впоследствии представляла ААЯ него скорее бремя, чем радость. Будущее, впрочем, все еще оставалось довольно неясным. Стоило ему перестать пользоваться гостеприимством Томаса Мора, как сразу же возобновились и заботы, и жалобы. Постоянная бедность, неустроенность и зависимость были особенно горькими А^Я человека, более всего нуждавшегося в свободе. В Париже он договорился с Бадиюсом о новом, пересмотренном издании Adagia, хотя умеренное по цене издание Альдо все еще было в 1 продаже . Едва вышедшая у Гурмона, Похвала в августе 1511 г. была перепечатана в Страсбурге, — с учтивым посланием Якоба Вимпфелинга Эразму, но, очевидно, без того чтобы заранее поставить автора об этом в известность2. Он в это время уже снова отправился в Англию, в Лондоне тяжело заболел английской пото1 вой лихорадкой *, а после этого отправился в Queens College в Кембридж, где уже бывал раньше. Оттуда он поистине с юмором висельника пишет 24 августа 1511г. Колету3. Дорога из Лондона была просто кошмаром: лошадь хромала, есть нечего, дождь, не-

ЭРАЗМ. ГЛАВА X

293

погода, — «но я уже почти нахожу в том удовольствие, ибо зрю пред собою путь христианской бедности». Шансов на заработки не предвидится; все, что удалось урвать у меценатов, ему придется истратить; он родился под знаком гневающегося Меркурия. Возможно, это звучит более мрачно, чем ему бы хотелось, но несколькими неделями позже вновь звучит та же нота4 — по случаю посвящения епископу Рочестерскому перевода комментария Василия Кессарийского к Исайе: « О эта нищета! Я знаю, Вы смеетесь над этим. Но из-за этого я ненавижу самого себя и твердо решил тем или иным способом заиметь состояние, дабы не принадлежать к этой нищей братии, — либо уж тогда совсем следовать Диогену». Колет, сам нужды в деньгах никогда не знавший, не воспринимает всерьез эти жалобы. Он отвечает с тонкой иронией и скрытым укором, Эразм же делает вид, что не понял 5 . Это кажется какой-то загадкой, шутит Колет: «Всего в изобилии, а поглядишь — так в бессилии» («me simul et in media copia et in summa versari inopia»). Здесь — намек на готовившуюся к печати у Бадиюса работу De copia verborum ас rerum [Об изобилии слов и вещей], с посвящением Колету. «Я спрашиваю Вас, что может быть бесстыднее и презреннее меня, который уже так долго попрошайничает в Англии то там, то там, на виду у всех?» В письме к Аммониусу он сетует, что покинул Рим и вообще Италию. Какое счастье ему бы там улыбнулось! Так же точно он будет впоследствии сожалеть, что не остался в Англии. Если бы он только умел воспользоваться шансами, которые ему выпадали! Не принадлежал ли Эразм к тому большинству людей, кото6 рым никогда не приходится рассчитывать на помощь судьбы? Мучения продолжаются, и в тоне его писем появляется все больше горечи. «Я готовлю кое-какие приманки к 1 января, но, похоже, напрасно», — пишет он Аммониусу, имея в виду свои новые переводы из Плутарха и Лукиана7. В Кембридже Эразм читал лекции по теологии и греческому языку, но они, по-видимому, не принесли ему большого успеха —

294

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

и, разумеется, еще меньше дохода. Правда, на его долю выпала наконец столь долго чаемая пребенда2*: в марте 1512г. его покровитель архиепископ Уильям Уорем предоставил ему место викария в церкви деревни Олдингтон в графстве Кент, — место, которое он вскоре покинул, сохранив, однако, за собой ежегодный пенсион в 20 фунтов. Архиепископ особо отмечал, что подобная льгота, вопреки его правилам, предоставлена Эразму, поскольку он, «свет и ученость в науках латинских и греческих, из любви к Англии отказался жить в Италии, Франции или Германии, желая проводить годы свей жизни со своими друзьями» 8 . Можно видеть, что страны уже начинают спорить между собой из-за Эразма. Освобождения от всех забот место это не принесло. Общение и переписка с Колетом, при всей их шутливой легкости и благожелательности, из-за денежных обстоятельств не лишены привкуса горечи9. Поиск дополнительных источников дохода писанием новых сочинений или переизданием старых остается ^ля Эразма суровой необходимостью. Большие работы, к которым его влекло сердце и над которыми он теперь неустанно трудился в Кембридже, после того как они так долго бередили его воображение, не сулили немедленных результатов. Он испытывал такой восторг от серьезных богословских занятий, что и в эти трудные годы посвящал им все свои силы. Эта была подготовка к изданию трудов Иеронима и обработка текстов Нового Завета, которую Колет всячески вдохновлял, поощрял и поддерживал. Средства на жизнь давали ему другие работы. У него их было немало, и они пользовались спросом у издателей, но прибыль, которую извлекал автор, была невелика. После того как Эразм покинул Альдо в Венеции, он вернулся к издателю, который печатал его сочинения еще в 1505 г., — к Йоосту Бадиюсу, выходцу из Брабанта, который основал в Париже издательство Асценсианская пресса {PrelumAscensianum), по имени своего родного местечка Ассхе. Бадиюс сам был человек ученый и как университетский печатник соперничал с Альдо в той тщательности, с которой

ЭРАЗМ. ГЛАВА X

295

издавал сочинения классиков. Именно для Бадиюса должен был Эразм, как уже было сказано, заново просмотреть Âdagia. Почему Mona вышла у Гурмона, а не у Бадиюса, неясно; возможно, Бадиюсу в тот момент этого не хотелось. Adagia выглядели более многообещающими, это была работа гораздо большего масштаба, где он к тому же рассчитывал на дополнения и предисловие Эразма. Он чувствовал себя уверенно, ибо всем было известно, что это издание находится в руках именно у него, у Бадиюса. И вот до него дошли слухи, что в Германии собираются повторить издание Альдо. Нужно спешить и поскорее довести дело до конца, пишет он Эразму в мае 1512 г.10 Между тем у Бадиюса или в работе, или в проекте было немало и других сочинений Эразма: De copia, сочинение, которое вскоре увидело свет, затем Moria, уже в пятом издании, а также Диалоги Лукиана; за ними должны были последовать переводы из Еврипида и Сенеки. Он надеялся еще и на письма Иеронима. За Adagia они договорились о гонораре в 15 гульденов, столько же за письма Иеронима и такую же сумму за все прочее, присланное Эразмом. «Ах, Вы скажете, — писал Бадиюс, — ну что за ничтожная сумма! Я признаю, что никакое вознаграждение не может быть равно созданному Вашими духом и плотью, Вашим трудом и Вашими знаниями. Но самое прекрасное вознаграждение даруют Вам боги и Ваша собственная добродетель. Своими латинскими и греческими штудиями Вы уже удостоились безмерных наград; Вы стяжали награды священные и божественные, и Вы пришли на помощь к своему ничтожному Бадиюсу, у коего бесчисленное потомство и никоих наград, кроме каждодневных трудов»11. Вероятно, Эразма заставило усмехнуться письмо Бадиюса. Но он охотно принял его предложение12. Он обещал все подготовить к печати и 5 января 1513 г. в Лондоне завершил свое предисловие к пересмотренным Adagia, которых ожидал от него Бадиюс. Но тут произошло нечто весьма странное. Агент, бывший посредником между писателями и различными издателями в Гер-

296

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

мании и во Франции, некий Франц Беркманн из Кёльна, получив снабженный предисловием и пересмотренный экземпляр Adagia, который доверил ему Эразм, чтобы тот вручил его Бадиюсу, привез его не в Париж, а в Базель, Йоханну Фробену, который только что, без согласия Эразма, перепечатал венецианское издание! Эразм выражает негодование по поводу этой ошибки или вероломства, но при этом совершенно ясно, что он вовсе не испытывает огорчения13. Спустя полгода он и сам вместе со всеми своими пожитками перебирается в Базель, где завязывает с тем же Фробеном тесные и сердечные отношения, которые отныне прочно объединяют эти два имени. Беатус Ренанус впоследствии не делал тайны из того, что предприятие Фробена, в то время — Амербах и Фробен, привлекло внимание Эразма, после того как он услышал о переиздании Adagia. Не имея веских доказательств его соучастия, мы бы не хотели обвинять Эразма в вероломстве по отношению к Бадиюсу, хотя поведение его и кажется несколько подозрительным. Нам хотелось бы обратить внимание на достойный тон, с которым Бадиюс, ^АЯ того времени придерживавшийся весьма строгих взглядов в отношении авторского права, отвечал Беркманну, когда тот позднее предложил ему некое объяснение случившегося. Он не высказывает никаких упреков, хотя с тех пор Эразм нанес ему еще больше ущерба, в том числе и новым изданием Copia в Страсбурге. «Если только это согласуется с Вашими интересами и Вашей честью, ну что ж, я буду страдать и приму это без возражений» 14 . Отношения с Эразмом не прекратились. Во всем этом деле следует принять во внимание, что издательская деятельность в то время была еще совершенно новым явлением и что формы предпринимательства и взаимосвязей отличались непостоянством, запутанностью и отсутствием твердой профессиональной этики. Пребывание в Кембридже начинало все более докучать Эразму. «Уже несколько месяцев, — пишет он в ноябре 1513 г. Ам15 мониусу , — живем мы здесь, подобно улиткам, не выходя из дому и заваленные работой. Здесь царит полное одиночество;

ЭРАЗМ. ГЛАВА X

297

большинство отправились прочь из-за страха перед чумой, но даже когда присутствуют все, ощущаешь себя покинутым». Затраты на жизнь просто невыносимые, а он не зарабатывает ничего. Если зимой ему не удастся устроить свое гнездо, он обязательно упорхнет прочь, неважно куда. «Ежели не к чему иному, то чтобы где-нибудь помереть». К этим тягостным обстоятельствам, чуме, которая то и дело возобновлялась, приступам почечных колик, прибавилось еще и военное положение, которое вызывало у него крайнюю неприязнь, угнетало его и пугало. Весной 1513 г. английское войско, после долгих приготовлений, совершило нападение на Францию, увенчавшееся полным успехом. Соединившись с войском Максимилиана, Генрих VIII разбил французов при Гинегате и сначала Теруан, а затем и Турне вынудил к сдаче. В это время выступили шотландцы в Англии, но тут же были разбиты при Флоддене и понесли такие потери, как никогда раньше. Шотландский король пал в бою, вместе с ним был убит и его внебрачный сын Александр, питомец и спутник Эразма в Италии, архиепископ СентЭндрюса. Отягощенный воинской славой, Генрих VIII в ноябре возвращается в Англию, на встречу с парламентом. Эразм не разде16 ляет всеобщего ликования и восторга . «Мы сидим здесь, запертые чумой, в страхе перед разбойниками, мы пьем какое-то пойло (из-за помех с доставкой вина из Франции), но — Io triumphe! [Я торжествую!]: мы победили всех!» Глубокое отвращение к военной шумихе и всему, что с этим связано, взывало к сатирическому чувству Эразма. Правда, он потрафил английской национальной гордости эпиграммой на бегство французов при Гинегате17, но вскоре уже отнесся к этому гораздо серьезнее. Он вспомнил, как военное положение в Италии ограничивало его свободу передвижения, как вторжение Папы-завоевателя Юлия II в Болонью перевернуло все его чувства. «Первосвященник Юлий ведет войну, одерживает победы, устраивает триумфы и взаправду играет роль Юлия (Цезаря) », —

298

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

писал он тогда18. Папа Юлий II, полагал он, был причиною войн, которые с тех пор распространились по всей Европе19. Теперь, в начале 1513 г., Папа был уже мертв. В глубокой тайне, продолжая работать над Новым Заветом и Иеронимом, Эразм готовил месть своему времени в лице его воинственного Папы, сочиняя блистательную сатиру Julius exclusus е coelis [Юлий, изгнанный с неба], где Папа во всей своей славе представал пред вратами небесного рая, отстаивал свои деяния и — врата перед ним захлопывались. Тема не была ААЯ него новой; не проделал ли он уже нечто подобное в своей забавной притче о Каине, которая в свое время внесла немало веселья в застольную беседу в доме Колета? Но тогда это была невинная шутка, которую его благочестивые друзья выслушали с большим удовольствием. Насмешки над уже скончавшимся Папой также немало людей будут слушать весьма охотно, но Эразму следовало проявить осторожность. Можно было высмеивать глупость целого мира, но не мирские устремления только что умершего Папы. Поэтому Эразм, сколь усердно ни распространял эту книжечку в рукописи, всю свою жизнь делал все возможное, чтобы сохранить анонимность; и даже когда этот его диалог стал широко известен и появился в печати, и авторство его фактически было всеми признано, сам он от него неизменно открещивался, при этом, однако, тщательно выбирая выражения, дабы избежать полностью лживого отрицания. Первое издание диалога о Юлии появилось в Базеле, но не у обычного издателя Эразма, Фробена, а у Кратан20 дера, по всей вероятности, в 1518 г. Потребность Эразма выступать против войны не была удовлетворена написанием Юлия. В марте 1514 г., перебравшись из Кембриджа в Лондон, он пишет письмо21 своему прежнему покровителю, аббату Сен-Бертена Антуану Бергену, в котором распространяется о злосчастьях войны. Он исходит из неприятностей, которые сам пережил во время войны. Война вдруг заставила Англию духовно перемениться. Дороговизна растет, щедрость все уменьшается. За неимением вина ему приходится пить какое-то

ЭРАЗМ. ГЛАВА X

299

пойло, что причиняет ему приступы боли из-за камней в почках. Сидя на этом острове, оказываешься отрезанным от всего еще более, чем обычно; отсюда даже письма не пошлешь. Пожалуй, он вернулся бы к себе родину. — А затем он возвышается до красноречивых и убедительных обвинений против вопиющего безумия ведения войн. Мы хуже зверей, из коих кровожадными являются только хищники. Но они сражаются исключительно своим природным оружием, а не так, как мы: с помощью машин, изобретенных нашей дьявольской хитростью. Они сражаются ради своих детенышей или же из-за пищи, тогда как наши войны вспыхивают чаще всего из-за честолюбия, жадности или злобы, или из-за подобных им душевных пороков. Ни одна война не завершается настолько счастливо, чтобы не принести с собою более зла, чем добра. Никто, ведя войну, не наносит ущерб противнику, не навлекши сначала немалые бедствия на своих соотечественников. — «Но, скажешь ты, право государей должно оставаться в силе. Не пристало мне безрассудно говорить о делах тех, кто властвует. Одно все же я знаю: высшее право зачастую предстает высшей несправедливостью, и многие государи делают лишь то, что они пожелают, а затем уже выискивают те или иные правовые предлоги, чтобы прикрыть ими свои поступки». И почему при наличии стольких договоров и соглашений ктонибудь всегда находит причину развязать войну? И даже если возникает спор из-за какого-то клочка земли, зачем проливать столько крови? Ведь есть же Папы, есть епископы, есть рассудительные и честные люди, с помощью которых можно было бы уладить все эти ничтожные разногласия. — И он снова возвращается к Папе Юлию II. Не сумеет ли Папа Лев X усмирить бурю, которую вызвал Юлий II? Это был первый антивоенный призыв Эразма. Он обработал это письмо AMiAdagia: Dulce bellum inexpertis {Сладка война ее неизведавшим) и включил его в издание Фробена 1515 г., а затем выпустил у него же отдельной книжкой. Мы еще рассмотрим это и другие сочинения Эразма в их взаимосвязи друг с другом.

300

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Хотя лето 1514 г. должно было принести мир между Англией и Францией, Эразм остался тверд в своем решении уехать из Англии22. Он сначала отослал свои сундуки в Антверпен своему другу Питеру Гиллесу, а затем, после краткого посещения Маунтджоя в замке Амм близ Кале, где тот состоял кастеляном, отправился в Нижнеземелье. Незадолго до отъезда из Лондона у него состоялась в доме Аммониуса на Темзе примечательная встреча с папским дипломатом, прибывшим в Англию по делам установления мира, графом Каноссой23. Аммониус выдал того за купца. После трапезы итальянец попытался прощупать, не думает ли Эразм о возвращении в Рим, где он мог бы быть первым, — вместо того чтобы оставаться жить одному среди варварского народа. Эразм отвечал, что он жил в стране, которая более других насчитывает превосходных ученых, среди которых он удовлетворился бы и самым последним местом. Этот комплимент был его прощанием с Англией, которая сделала ему столько добра. Несколько дней спустя, в первой половине июля 1514 г., он уже был на другой стороне канала. Еще три раза он бывал с короткими визитами в Англии, но остаться там жить никогда уже не пытался.

ГЛАВА XI На пути к успеху и признанию. Приор зовет Эразма обратно в Стейн. Он отказывается. • Первое пребывание в Базеле, 15141516 гг. Сердечный прием в Германии. Йоханн Фробен. Издание Иеронима и Нового Завета. • Эразм — советник юного Карла. Institutio principis christiani, 1515 г. • Он освобожден от монастырской жизни, 1517г. • Слава. Эразм как центральная фигура духовной жизни. Его переписка. Письмо о литературе. • Возвышенные упования Эразм по обыкновению окутывает свой отъезд из Англии некоторой таинственностью. Якобы он отправляется в Рим во испол-

ЭРАЗМ. ГЛАВА XI

301

нение некоего обета. По всей вероятности, он принял решение попытать счастья в Нижнеземелье. Не в Голландии, которая не слишком его привлекала, но поближе к монаршему двору, то есть в Брабанте1*. Однако ближайшей целью его путешествия было отправиться в Базель, чтобы самому наблюдать за изданием у Фробена своих многочисленных старых и новых сочинений, которые он вез ААЯ него, и среди прочего — материалы АЛЯ самой любимой своей работы: критического издания Нового Завета и Иеронима, работы, которой он хотел увенчать труд всей своей жизни: возрождение подлинного богословия. Это было путешествие непосредственно к его жизненной цели. Можно понять его ужас, когда на корабле он не досчитывается одного из своих сундуков и видит, что похищены плоды многих лет упорной работы! Я испытал боль, пишет он, столь пронзительную, какую могут испытать только родители при утрате своего ребенка1. Переправившись на другой берег, он, однако, убедился, что его духовные чада находятся в добром здравии: сундук оказался на другом корабле; шкиперы делают это намеренно, полагает он, либо чтобы получить возможность украсть сундук, либо чтобы выманить за него сколько-то денег. В замке Амм близ Кале Эразм провел несколько дней как гость Маунтджоя. Там 6 июля к нему в руки попало письмо, написанное еще 18 апреля, от настоятеля, приора монастыря в Стейне, его старого друга Серватия Рогера, который, после стольких лет отсутствия, призывал его вернуться обратно. Письмо уже побывало в руках множества посторонних людей, пока, по чистой случайности, не дошло до него. Это было тяжелым ударом, который настиг его на полпути к осуществлению его высочайших чаяний. Эразм провел целый день в размышлениях и ответил отказом2. Своему старому Другу, который неизменно затрагивал самые серьезные струны его души, писал он письмо, долженствующее послужить оправданием и бывшее в то же время пристальным вглядыванием в самого себя, гораздо более глубоким и серьезным, чем то, которое в некий важ-

302

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

ный поворотный момент его жизни привело его к созданию Carmen alpestre. И без тени улыбки. Он призывает Бога в свидетели, что всю жизнь желал следовать наилучшему. Но вернуться в монастырь? Он напоминает Серватию, при каких обстоятельствах он поступил туда, насколько это отложилось у него в памяти: настоятельное требование его родственников, обуревавшее его ложное чувство стыда. Он указывает на то, как плохо переносил он условия монастырской жизни, противной его чувству свободы, на то, что возвращение в монастырь может отразиться на его слабом здоровье. И разве, будучи в миру, он жил менее праведно? Напротив, литературные занятия предохраняли его от многих пороков. Его неуемная жизнь никак не могла бы побудить его совершить что-либо бесчестное, хотя он не иначе как с робостью осмеливался видеть ^АЯ себя образцы в Солоне, Пифагоре, Павле и своем любимом Иерониме. Не заслужил ли он повсюду признание у своих друзей и покровителей? Он перечисляет их: кардиналы, архиепископы, епископы, Маунтджой, университеты Оксфорда и Кембриджа, наконец Джон Колет. Разве вызывают нарекания у кого-либо его сочинения — Enchiridion или Adagiat (Moria он не упоминает.) А лучшее еще впереди: Иероним, Новый Завет. И наконец, то, что со времени пребывания в Италии он отказался от знаков своего ордена и носит обычное одеяние, приличествующее духовенству, 3 также можно было бы простить по ряду причин . Вывод таков: в Голландию он не вернется. «Я знаю, что тамошние воздух и пищу я не смог бы переносить. Все взгляды будут направлены на меня. Я вернусь старым, поседевшим и с плохим здоровьем туда, откуда уехал еще будучи юношей. Там я вынужден буду сносить презрение людей ничтожных, тогда как я привык к почитанию со стороны наибоХее выдающихся». И в заключение: «Нельзя хорошо объяснить все это в одном письме. Я теперь отправляюсь в Базель и оттуда, возможно, в Рим, но если я буду возвращаться обратно, посмотрю, не смогу ли к тебе заехать... От Сасбауда и его жены узнал я о смерти Виллема, Фран-

ЭРАЗМ. ГЛАВА XI

303

са и Андриса4. Сердечный привет господину Хендрику и от меня тоже, а также всем остальным, кто живет там вместе с тобою: как и подобает мне, всем им желаю я блага. Ибо те былые трагедии приписываю я своим заблуждениям или, если хочешь, своему злосчастному року... Не упускай поминать меня в своих молитвах Христу. Ежели б я доподлинно знал, что Ему угодно было, чтоб я вернулся и жил вместе со всеми вами, я сегодня же пустился б в дорогу. Прощай! прежде мой любимейший друг, ныне же мой достопочтенный отец». Этим отказом Эразм подчинялся своему духу, своим сокровенным убеждениям и пониманию тех сил, которые были ему дарованы. Его звали более привлекательные места, чем тихий, унылый монастырь неподалеку от Гауды. Но за главным его мотивом крылись его старые душевные раны: чувства отвращения и стыда. Эразм направился через южное Нижнеземелье, где навестил друзей и покровителей и возобновил свое знакомство с Лувенским университетом, — к Рейну и во второй половине августа 1514 г. прибыл в Базель. Там ожидали его радости такой славы, которой он не вкушал еще никогда. Немецкие гуманисты видели в нем светоч мира и восхищенно приветствовали его в письмах и во время застолий, которыми они праздновали его прибытие. Они были гораздо более высокопарны и восторженны, чем их собратья, знакомые Эразму по Франции, Англии и Италии, не говоря уже о его соотечественниках. Они с ликованием встречали его, подчеркивая, что и сам он немец и поистине украшение Германии! При своей первой встрече с Фробеном Эразм доставил себе удовольствие разыграть в шутку небольшой эпизод: он сообщил о себе как о друге и поверенном себя самого, чтобы затем сполна насла5 диться радостью внезапного узнавания . Немецкое окружение было ему вполне по вкусу: «моя Германия, с которой я, к своему сожалению и стыду, познакомился с таким опозданием»6. Вскоре уже работа, ради которой он приехал сюда, шла полным ходом. Вновь Эразм был в своей стихии, подобно тому как

304

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

это было шесть лет назад в Венеции: упорный труд в большой типографии, ученые люди, в немногие свободные минуты, которые он себе мог позволить, дарившие ему уважение и дружбу. «Здесь совсем как в наиприятнейшем Мусейоне2*: столько ученых, и столь необыкновенных ученых!» 7 Несколько переводов небольших сочинений Плутарха Фробен издал уже в августе. Adagia снова были в печати, с дополнениями и улучшениями, а также и с предисловием, которое вначале предназначалось ААЯ Бадиюса. Одновременно с Фробеном и Дирк Мартене в Лувене также работал для Эразма, который, проездом через этот город, передал ему собрание легких латинских текстов, а в это же время в Страсбурге Маттиас Шюрер уже держал в руках Parabolae sive Similia [Параболы, или Подобия]. Для Фробена еще готовились Сенека и работа о построении латинских предложений; обе в 1515 г. были изданы. Но самым важным были и оставались: Иероним и Новый Завет. Творения Иеронима были любовью Эразма уже с юности, прежде всего — его письма. Исправленное издание сочинений этого великого отца Церкви было делом, которое он имел в виду по меньшей мере уже с 1500 г. и над которым он, с перерывами, продолжал работать все это время. В 1513 г. он пишет Аммониусу8: «Я чувствую столь сильное духовное побуждение издать Иеронима во всей его чистоте и к тому же снабженного примечаниями, что мне кажется, словно некое божество воодушевляет меня. Я уже выправил почти весь текст, сверяя друг с другом множество старых рукописей. И я делаю это, невзирая ни на какие затраты». В 1512 г. переговоры об издании писем Иеронима велись с Бадиюсом. Компаньон Фробена Иоханн Амербах, скончавшийся еще до приезда Эразма, уже долгие годы имел на примете это издание Иеронима. В него уже Делали вклад различные ученые, и среди них Рёйхлин, когда Эразм, вместе со всеми своими материалами, предложил в этом участвовать. Он, собственно, и стал издателем. Издание 1516г. состояло из девяти частей; первые четыре части охватывали письма Иеронима, подготовленные

ЭРАЗМ. ГЛАВА XI

305

Эразмом, остальные были выправлены Эразмом и снабжены предисловиями9. Еще дороже, если это только возможно, была А^Я него работа над Новым Заветом. Постоянно расширяясь, она постепенно видоизменялась. С тех пор как после знакомства с Annotationes Баллы его внимание было направлено на критическое рассмотрение текста Вульгаты, Эразм, вероятно, во время своего второго пребывания в Англии в 1505-1506 гг., и по настоянию Колета10, сделал с греческого текста новый перевод Нового Завета, который сильно расходился с Вульгатой. Помимо Колета, знакомы с ним были, вероятно, немногие. Позднее Эразм пришел к выводу, что он должен выпустить также новое издание греческого текста со своими собственными примечаниями. Вскоре после своего приезда в Базель он заключил с Фробеном предварительное соглашение. Но впоследствии он все-таки решил, что лучше издать это в полном объеме в Италии, и собирался самолично туда отправиться, но, возможно, склоняясь к новым предложениям Фробена, внезапно изменил свои планы и весной 1515г. совершил короткий визит в Англию, среди прочего, вероятно, и ^АЯ того, чтобы привезти оставленный там экземпляр своего перевода Нового Завета. Летом он был уже в Базеле, и здесь началась работа в типографии Фробена. В начале 1516 г. выходит Novum Instrumentum [Новый инструментарий], куда включены выправленный греческий текст с примечаниями, а также латинский перевод, в котором Эразм вновь устранял слишком уж заметные отклонения от Вульгаты. С того момента когда из-под его пера появились Иероним и Новый Завет, два значительнейших богословских труда, — а что касается Нового Завета, то это была к тому же работа, отмеченная исключительной смелостью, — можно сказать, что Эразм занимает центральное место в ученом богословии, при том что до этого его уже можно было назвать средоточием классической учености и эталоном литературного вкуса. Слава его повсюду растет, его переписка стремительно возрастает.

306

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Его духовное развитие достигло полной зрелости. Но его материальное существование все еще не обеспечено. Годы 1515-й и 1516-й относятся к самым неспокойным в его жизни; он все еще прислушивается к любому предложению, которое ему делают: место каноника в Турне, приход в Англии, епископство на Сицилии — и продолжает полушутливо гневаться на возможности, которые он упустил в прошлом. Он высмеивает свою охоту за счастьем и жалуется на свою «супругу, проклятую бедность, которая, несмотря на все мои старания, до сих пор сидит у меня на шее» 1 1 . Не был ли он в конечном счете жертвой своей собственной непоседливости, а вовсе не своей злосчастной судьбы? Дело идет к пятидесяти, а он все еще говорит о том, что сеет, не зная, когда пожнет12. Но все это сказывается только на его существовании, а не на его трудах. В течение 1515г. новый многообещающий покровитель Эразма, Жан ле Соваж, канцлер Брабанта, сумел добиться /^АЯ него титула советника короля, юного Карла V3*. В начале 1516г. Эразм получил этот титул, — это был просто почетный титул, дававший ежегодную пенсию в 200 гульденов, которые, однако, выплачивались далеко не регулярно. Дабы удостоверить свою роль королевского советника, Эразм написал Institutio principis christianP [Воспитание христианского государя\у трактат о монаршем воспитании, который в соответствии с натурой и склонностями самого Эразма в большей степени касается моральных вопросов, нежели политических, — в разительном контрасте с ним находится другой трактат, написанный за несколько лет до этого: // Principe [Государь] Макиавелли. В дальнейшем мы рассмотрим политические идеи Эразма. Работа в Базеле была пока что окончена. Весной 1516г. Эразм опять возвратился в Нижнеземелье. В Брюсселе состоялся разговор с канцлером, который, в дополнение к пенсии, выплачиваемой королем, позаботился А^Я него о пребенде в Куртрэ, которую, так же как ранее английские бенефиции, Эразм желал бы обратить в деньги. В Антверпене жил один из его самых больших

ЭРАЗМ. ГЛАВА XI

307

друзей, бывший ему опорой в течение всей его жизни: Питер Гиллес, молодой секретарь бургомистра, у которого Эразм останавливался всякий раз, когда бывал в этом городе. Питер Гиллес и есть тот человек, который представляет Томаса Мора в Утопии в качестве хозяина дома, в чьем саду моряк рассказывает о своем путешествии. Это происходит как раз в то время, когда Питер Гиллес должен был помочь подготовить первое издание Утопии у Дирка Мартенса в Лувене. Позднее Квинтейн Метсейс написал портреты его и Эразма и объединил их в диптих в подарок Томасу Мору, — ААЯ нас живейшее напоминание об этой тройственной дружбе: одной из самых лучших вещей, которые выпали на долю Эразма. Летом 1516г. Эразм снова совершил короткое путешествие в Англию. Он жил у Томаса Мора, снова виделся с Колетом, а также с Уоремом, Фишером и другими друзьями. Но на этот раз он приехал туда не А^Я ТОГО, чтобы навестить старых друзей. Настоятельное и деликатное дело побудило его это сделать. Теперь, когда А^Я него были открыты пути и к бенефициям, и к другим преимуществам, связанным с получением духовного сана, было более чем когда-либо необходимо наконец-то устранить все препятствия А^Я свободного церковного поприща. У него была уже одна диспенсация Папы Юлия II, позволявшая ему принимать английские пребенды14, а также и другая, освобождавшая его от обязанности носить платье своего ордена. Но обе они были ограниченны и недостаточны. Страстное нетерпение, с которым Эразм обсуждал вопрос своего окончательного выхода из ордена, говорит о вероятности того, что — как предполагает Аллен15 — угроза возвращения в Стейн и после отказа Эразма Серватию в 1514 г. постоянно висела над его головой. Ничто его так не пугало и не было А^Я него столь ненавистно. Вместе со своим верным другом Аммониусом он составил в Лондоне подробное послание в апостолическую канцелярию, где, якобы от лица некоего Флоренция, рассказывает историю своей собственной жизни: свое почти насильственное вступление в

308

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

монастырь, горести, которые принесла ему монастырская жизнь, обстоятельства, которые побуждали его снять монашеское одеяние. Это живой рассказ, почти в романтическом одеянии, и страстная защитительная речь. Явно выраженной просьбы письмо, насколько нам известно16, не содержало. В дополнении в конце письма шифром, ключ к которому, написанный потайными чернилами, был отправлен в другом письме, содержалась просьба устранить вызванные его незаконным происхождением препятствия к его ученой карьере. Адресат, Ламбертус Грунниус, апостолический секретарь, был, вероятнее всего, вымышленным лицом 17 . К такой таинственности и мистификации Эразм прибегал, когда на карту были поставлены его жизненные интересы. Епископ Вустера, Сильвестро Джильи, который как раз отправлялся в качестве ангийского посланника на сессию Латеранского собора, взялся передать это письмо и посодействовать в этом деле. Эразм, который как раз в конце августа вернулся в Нижнеземелье, ожидал с громадным волнением результатов сво18 их усилий. Решение пришло в январе 1517 г. В двух письмах , за подписью Садолета, впоследствии кардинала, Папа Лев X провозглашал Эразма свободным от совершенных им нарушений церковного устава и от обязанности носить монашескую одежду, дозволял ему жить в миру и давал ему право принимать церковные бенефиции, не опасаясь каких бы то ни было препятствий, связанных с его незаконным происхождением. Столь многое теперь была в состоянии дать Эразму его громадная слава. Папа, кроме того, принял посвящение издания Нового Завета и устами того же Садолета высказался весьма благожелательно о трудах Эразма вообще19. Сам Рим, очевидно, во всех отношениях поддерживал его стремления. Если Эразм, как на то, казалось, указывали обстоятельства, хотел надолго обосноваться в Нижнеземелье, то Лувен был вполне подходящим местом, центром научных занятий, где прежде он уже провел два года. Но Лувен его не привлекал. Он был оплотом консервативного богословия. Маартен ван Дорп из На-

ЭРАЗМ. ГЛАВА XI

309

алдвейка, профессор богословского факультета в Лувене, в письме к Эразму в 1514 г. от имени факультета порицает дерзость Похвалы Глупости10, а именно — насмешки над богословами, да к тому же и самонадеянность в намерении исправить текст Нового Завета. Эразм обстоятельно защищался21. Но теперь борьба разгорелась на более широкой почве. В ученом мире прозвучал клич: за или против Рёйхлина. Как раз в это время авторы сочинения Epistolae obscurorum virorum? [Письма темных людей] громогласно вступились за Рёйхлина. В Лувене к приехавшему Эразму отнеслись с недоверием, равным образом и он с недоверием относился к ван Дорпу и другим лувенским теологам. Оставшуюся часть 1516 г. и всю первую половину 1517г. Эразм провел в Антверпене, Брюсселе (в Андерлехте) и Генте, и большей частью в доме Питера Гиллеса. В феврале 1517 г. поступили привлекательные предложения из Франции. Будеус, большой знаток греческого и римского права, Гийом Коп, его старый друг, Этьенн Понше, епископ Парижский, писали ему, что король, молодой Франциск I, одарил бы его богатой пребендой, если бы он пожелал приехать в Париж. Эразм, который всегда опасался связать себя, написал в ответ лишь вежливо-уклончивое письмо и не поехал. Тем временем до него дошла весть о папском отпущении грехов22. В связи с этим он должен был вновь отправиться в Англию, вероятно, и не подозревая, что это в последний раз нога его ступает на британскую почву. 9 апреля 1517 г. в доме Аммониуса в Вестминстере состоялась церемония, которая навсегда избавила Эразма от стеснений, подавлявших его с юных лет. Он был свободен. Со всех сторон шли теперь одно за другим приглашения и посулы23. Маунтджой и Вулзи говорили о высоких духовных постах в Англии. Будеус продолжал настаивать на приезде во Францию. Кардинал Хименес хотел, чтобы Эразм переехал в Испанию и возложил на себя ученые обязанности в университете Алькалы. Герцог Саксонский предложил ему кафедру в Лейпциге. Вил-

310

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

либальд Пиркхаймер всячески превозносил преимущества свободного имперского города Нюрнберга. Эразм, между тем снова заваленный работой, как авторской, так и издательской, по своему обыкновению, прямо ни от чего не отказывался, но и ни на что не высказывал согласия. Он неизменно хотел касаться смычком всех струн сразу. К лету 1517 г. он находится при дворе юного Карла, покидавшего Нижнеземелье и отправлявшегося в Испанию. Эразм мог бы поехать вместе с ним, что сулило ему блестящие перспективы. Но он отказался от этого. Отъезд в Испанию означал бы ААЯ него длительную потерю прямого контакта с крупнейшими центрами книгопечатания — Базелем, Лувеном, Страсбургом, Парижем, а это, в свою очередь, отодвинуло бы свершение труда его жизни, к которому он стремился всем сердцем. Когда государь в начале июля прибыл в Мидделбюрг, чтобы плыть оттуда в Испанию, Эразм отбыл в Лувен. Итак, в конце концов он снова попал в академическую среду, которая вызывала у него столько неудовольствия. Где его ожидала обязанность преподавания. Где начинающие латинисты будут ходить за ним по пятам с просьбой выправить их вирши и письма. Где все эти богословы, к которым он не питал доверия, могли следить за каждым его словом в рассуждениях духовного свой24 ства . — Но это должно было продлиться всего несколько месяцев. «Мы перебрались в Лувен, — пишет он архиепископу Кентерберийскому25, — доколе не отыщется место, более всего пригодное для жительства летам, которые неуклонно уже нас настигают». На четыре года (1517-1521) растянулось его заточение в Лувене. В жизни Эразма не происходит особенных изменений, но виной этому были скорее внешние обстоятельства, нежели внутренняя успокоенность. Сам он все эти годы продолжал взвешивать, следует ли ему отправиться в Англию, Германию или во Францию, чтобы наконец обрести то высокое положение, к которому всегда он стремился, но которое никогда не мог или не хотел получить.

ЭРАЗМ. ГЛАВА XI

311

1516-1518 гг. могут быть названы вершиной жизненных достижений Эразма. В это время вокруг него образуется своего рода хор восторженных почитателей. Они постоянно пребывают в ожидании чего-то значительного, все взоры устремлены на него: вот кто им нужен! Испанцы, итальянцы, немцы обивают его порог, чтобы удостоиться с ним беседы; особенно докучны испанцы с их торжественным многословием26. Но наиболее восторженными из всех были восхваления, которыми осыпали его в своих письмах немецкие гуманисты. Это началось уже во время его путешествия в Базель в 1514 г. «Великий Роттердамец, краса Германии, украшение всего мира» — эти эпитеты были еще самыми простыми из всех. Муниципалитеты, ожидавшие его посещения, почетные подношения в Вене, торжественные обеды — все это стало обычным делом. К наибольшим гиперболам прибегает юрист Ульрих Цазиус во Фрайбурге27. На него показывают пальцем, утверждает он, как на человека, которому довелось получить письмо от Эразма. «Трижды величайший герой, ты, о великий Юпитер!» — изречь такое ему ничего не стоит. Швейцарцы, пишет Цвингли в 1516 г., считали ^АЯ себя величайшим 28 почетом то, что им довелось увидеть Эразма . Все, что я знаю и преподаю, не выходит за пределы Эразма, пишет Вольфганг Капитон29. Ульрих фон Гуттен и Хайнрих Глареанус смотрят на себя 30 5 рядом с Эразмом, как на Алкивиада — рядом с Сократом \ Людвиг Бер, видный базельский теолог, готов отдать ему все, что тот пожелает31. А Беатус Ренанус посвящает ему жизнь, полную глубокого восхищения и неизменной готовности помочь, — вещь, представляющая собой нечто гораздо более ценное, чем безудержные восхваления. В этих немецких восторгах в адрес Эразма заметен элемент национального возбуждения — настроение, которому вскоре столь созвучной окажется проповедь Лютера. Другие нации также присоединяются к восхвалениям, хотя это происходит несколько позже и звучит несколько более сдержанно. Колет и Танстолл прочат ему бессмертие, Этьенн Понше превозносит его превыше прославленных итальянских гуманис-

312

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

TOB, Жермен дё Бри заявляет, что французские ученые не читают ничего, кроме Эразма, Будеус — что все западное христианство наполнено звучанием его имени 32 . Рост его славы проявлялся и во всевозможных побочных явлениях: чуть не каждый год проносится слух о смерти Эразма, — злонамеренно распространяемый, как полагает он сам33. Ему также приписывают всевозможные сочинения, к которым он не имел никакого отношения, и среди прочего Epistolae obscurorum virorum [Письма темных людей]. Он получает всевозможные подарки, иной раз весьма необычные, и бесчисленные приглашения, от которых ему постоянно приходится всячески уклоняться34. Но прежде всего неисчислимо возрастает его переписка. Давно миновало то время, когда он просил Мора найти для него корреспондентов35. Теперь они устремлялись к нему со всех сторон, умоляя его написать в ответ хоть слово. Его бывший ученик жалуется, обливаясь слезами, как он сам утверждает, что не может предъявить ни одного письма от Эразма36. Ученые мужи почтительно просили друзей Эразма дать им рекомендацию, прежде чем 37 осмеливались писать ему лично . Эразм в этом отношении был человеком поистине героической благожелательности и старался отвечать, как только мог, хотя каждый день он был настолько завален письмами, что зачастую едва находил время даже читать их. «Если я не отвечу на письмо, это будет выглядеть негуманно», — 38 говорит Эразм, а этого он ни в коем случае не желает . Нужно принять к сведению, что эпистолярный жанр занимал в это время примерно такое же место, какое занимают нынешние газеты или, пожалуй, в большей степени, литературные журналы, которые почти непосредственно развились именно из ученой переписки. Это было то же искусство, что и в классической древности, и здесь ей подражали с большим успехом, чем в любой другой области. Еще до 1500 г. в Париже описывал Эразм это искусство в трактате De conscribendis epistolls39 [О написании писем], который был напечатан в 1522 г. Писали, как правило, широкого круга, в расчете на позднейшую публикацию, или

ЭРАЗМ. ГЛАВА XI

313

же, в крайнем случае, сознавая, что, с разрешения адресата, это письмо будут читать и другие. Прекрасно составленное латинское письмо было сокровищем, заставлявшим других завидовать его обладателю. Эразм пишет Будеусу: «Танстолл проглотил Ваше письмо ко мне и перечитал его еще три или четыре раза; мне пришлось буквально вырвать его у него из рук» 4 0 . Беда заключалась в том, что письмо порой ожидала судьба, которая не принимала в расчет намерений автора относительно публичности, полупубличности или же конфиденциальности сообщения. Нередко письмо проходило через множество рук, прежде чем ему удавалось достичь адресата, как это и произошло в 1514 г. с письмом, которое Серватий отправил Эразму41. Будь осторожен с письмами, напоминает Эразм неоднократно, наши противники всегда наготове, чтобы перехватить их42. Но в обычной своей спешке, которая ^ля него столь характерна, сам он часто весьма небрежен к тому, что он пишет. С юных лет он сохраняет и бережет свои письма, что, разумеется, не воспрепятствовало тому, что, при его бродячей жизни, многие из них были утеря43 ны . Следить за их публикацией, по самой сути дела, было не в его власти. Еще в 1509 г. один из друзей переслал Эразму рукописный сборничек его собственных писем, который тому удалось купить в Риме 44 . Эразм тотчас же его уничтожил. Начиная с 1515 г. он сам взялся за публикацию своих писем, сперва лишь наиболее важных из них; затем в 1516 г. он публикует избранные письма к нему его друзей и потом уже постоянно более обширные партии, вплоть до того, что на исходе жизни почти ежегодно выходил новый том его писем. Едва ли какая-либо другая вещь на книжном рынке пользовалась таким спросом, как письма Эразма. И ничего удивительного. Это были образчики великолепного стиля, отточенной латыни, глубокого духовного содержания и элегантной учености. Этот эпистолярный жанр был своего рода гибридом. Наполовину частный, наполовину публичный характер этих писем нередко делал их более или менее компрометирующими. Сказан-

314

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

ное друг Другу с глазу на глаз могло задевать людей посторонних, когда эти письма попадали им в руки. Эразм, который сам никогда не знал, насколько язвительно он выразился, постоянно давал повод А^Я недоразумений или размолвок. Обычаи еще всетаки не приноровились к новому искусству книгопечатания, что тысячекратно повышало публичность писанного слова. Лишь постепенно, под влиянием книгопечатания, произошло размежевание между публичным словом, предназначенным А^Я печати, и сугубо частным, которое так и останется написанным от руки и будет читаться только тем лицом, кому оно предназначено. С ростом славы Эразма возрастает престиж также и более ранних его сочинений. Громадный успех трактата Enchiridion militis christiani [Оружие христианского воина] приходится примерно на 1515 г., когда времена А^Я ЭТОГО стали более подходящими, чем одиннадцать лет назад. Mona воспринимается как высшая мудрость, пишет ему Джон Уотсон в 1516 г.45 В том же году впервые находит применение слово, которое лучше, чем какоелибо другое, показывает, сколь велик стал к тому времени авторитет Эразма: Erasmiani [эразмианцы]. Так именуют себя его немецкие друзья, по словам Йоханнеса Сапидуса46. Годом позже это слово употребляет доктор Йоханнес Экк, все еще во вполне благожелательном смысле, как всеобщее ходячее выражение: все ученые мужи в Германии — эразмианцы, говорит он 47 . Эразму это слово не нравится. «Я не вижу в себе ничего такого, — отвечает он, — из-за чего кто-то должен был бы хотеть быть erasmicus [эразмианцем\ и я ненавижу любые обозначения принадлежности к какой-либо партии. Все мы принадлежим Христу, и все мы 48 трудимся ради Его славы, каждый в меру своих возможностей» . Однако он вполне сознает, что сейчас это означает: за или против него49. Великолепный латинист и человек блистательного ума в годы своей юности, он незаметно становится авторитетом в духовных вопросах, на который взирает весь мир. Он все больше должен был чувствовать себя мозгом, сердцем и совестью своего времени. Ему самому могло казаться, что он призван сказать не-

ЭРАЗМ. ГЛАВА XII

315

кое великое спасительное слово или что он уже сказал его. Верой в беспрепятственный триумф чистого знания и христианского смирения в самом недалеком будущем проникнуто предисловие к его изданию Нового Завета. Сколь безмятежным все еще выглядело будущее в эти годы! То и дело перо Эразма возвращается к радостному мотиву золотого века, который вот-вот наступит50. Мы стоим на пороге вечного мира. Величайшие христианские монархи, Франциск I Французский, Карл, король Испании, Генрих VIII Английский и император Максимилиан скрепили мир самыми крепкими узами. Праведность и христианское благочестие будут процветать, вместе с возродившимся во всей своей чистоте искусством литературы и науками. Словно следуя некоему поданному всем им знаку, выдающиеся умы объединились ради создания самой высокой культуры. Можно пожелать счастья нашему веку, поистине ему суждено стать золотым51. Недолго можно было слышать такие речи из уст Эразма; в последний раз еще только в 1519 г. — с этих пор грезы о всеобщем счастье уступают место привычным жалобам на дурные времена, жалобам, которые можно слышать почти от всех.

ГЛАВА X I I Духовный мир Эразма, I. Этические и эстетические склонности. Неприятие необоснованного, бессмысленного и пространного. Видение Античности в свете христианской веры. Возрождение Ьопае literae. Идеал жизни в благородной гармонии и счастливой мудрости. Чувство пристойного и ровного. • Его ум не философский, не исторический, а филологический и моралистический. Свобода, ясность, чистота, простота. Доверие к естественному. Представления о воспитании и обществе Благодаря чему смог Эразм стать тем человеком, от которого современники ожидали всяческих благ, к устам которого обраща-

316

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

лись их взоры за спасительным словом? Он казался им носителем новой свободы духа, новой ясности, чистоты и простоты знания, новой гармонии разумной, здоровой, праведной жизни. Он казался хранителем только что открытых, неведомых доселе сокровищ, которые лежали под спудом и которые он должен будет сделать достоянием каждого. Попытаемся же теперь поглубже заглянуть в духовный мир этого великого роттердамца. Негативную составляющую духовного мира Эразма можно определить как внутреннее неприятие всего необоснованного, пресного, пространного или чисто формального. Продолжавшийся без помех рост средневековой культуры привел к тому, что мысль была переполнена, перегружена бременем представлений, понятий, подходов и навыков, которые являлись по сути шлаком духовной деятельности. Чем чаще вспоминает Эразм обо всех этих смехотворных учебниках, по которым еще в годы его юности изучали латынь1, тем сильнее растет в нем отвращение к ним, и он шлет проклятия всем этим Mammetrectus, Brachylogus, Ebrardus* или как их там, — куче старого хлама, который давно пора выбросить вон. Но отвращение ко всему этому дряхлому прошлому, ставшему бесполезным, бездушным, простиралось гораздо дальше. Он видел, что общественная, и прежде всего религиозная, жизнь изобилует приемами, церемониями, условностями и представлениями, которые оскорбляют разум и наносят ущерб добродетели и благочестию, вместо того чтобы содействовать им. Он не отвергает их полностью и без оглядки. Отвращение вызывает у него лишь то, что обряды часто исполняют без понимания и должного чувства. Но ^ля его души, столь чувствительной ко всему глупому и смешному и испытывающей такую острую потребность в должном декоруме и поддержании внутреннего достоинства, вся эта сфера традиций и церемоний выступает как со* Бессмысленные и нелепые имена персонажей из упоминаемых Эразмом латинских учебников.

ЭРАЗМ. ГЛАВА XII

317

вершенно бесполезный и даже вредный спектакль человеческой глупости и корыстолюбия. А будучи интеллектуалистом, каким он всегда оставался, со своим презрением к невежеству, он несколько недооценивает все то невыраженное и несформулированное благочестие, которое может скрываться за чисто внешней стороной религиозной жизни. Через его трактаты, письма и в особенности Беседы тянется, словно в картинах Брёйгела, бесконечная вереница невежественных и алчных монахов, которые ханжеством и обманом дурачат простодушную паству и угождают своему собственному желудку. Постоянным мотивом (а их немало встречается у Эразма) проходит высмеивание им поверья, что умерший в рясе францисканца или доминиканца спасет свою душу2. Посты, обязательные молитвы, соблюдение дней отдыха — пренебрегать всем этим не следует, но не угодно Богу, когда люди основывают на этом свою веру, забывая о милосердии3. То же касается исповеди, отпущения грехов, всякого рода напутственных благословений. Паломничества не имеют никакой ценности. Почитание святых и священных реликвий полно суеверий, глупости и корыстного благочестия. Люди думают, что в течение дня с ними не случится никакого несчастья, стоит им утром бросить взгляд на изображение св. Христофора. «Мы покрываем поцелуями башмаки святых и грязные платки, которыми они вытирали свой пот, и оставляем в забвении их книги, их самые святые и самые действенные реликвии» 4 . Отвержение Эразмом всего казавшегося в его время устаревшим, отжившим идет еще дальше. Он выносит приговор всей мыслительной системе средневековой теологии и философии. В силлогическом методе он не видит ничего, кроме сухого и изощренного умствования. Все, что касается символов и аллегорий, было ему безразлично и чуждо, хотя порой он и сам отваживался на аллегории. К мистике он вовсе не испытывал склонности. Невосприимчивым к этим ценностям делали его как специфические недостатки его ума, так и свойства отвергаемой им си-

318

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

стемы. Бой со злоупотреблением религиозными церемониями и обрядами, с суевериями и целенаправленным благочестием он выигрывает с триумфом — и когда сражается с благородным негодованием, как в Энхиридионеу и когда язвит колкой насмешкой, как в Домашних беседах. Но там, где Эразм отвергает все схоластическое богословие, позиция его выглядит гораздо слабее, ибо он в него не вник и его не понял, и на высокомерную иронию в адрес схоластики он, собственно, не имеет полного права. Легко было всегда говорить свысока о magistri nostri — консервативных теологах этого времени, — но он не излагал их позиций. Насмешка — опасное оружие. Она поражала, даже если сам насмешник и не желал этого, и плохих, и хороших, задевала не только явление, но и личности, и ранила, не помогая подняться. Индивидуалист Эразм никогда не понимал, что значило нанести ущерб определенной профессии, оскорбить честь ордена или той или иной институции. И прежде всего, когда этой институцией было самое святое из всего — сама Церковь. Эразм уже не обладал чисто католическим пониманием Церкви. В прекрасном здании средневековой христианской культуры, с его мистическими устоями, строгой иерархической структурой и великолепно завершенной симметрией, он видел почти исключительно лишь перегруженность внешними деталями и украшениями. Вместо мира, объемлемого Церковью, как его понимали и описывали Фома Аквинский и Данте, Эразму виделся другой мир, полный обаяния и возвышенности, и в этот мир он хотел ввести своих современников. Это был мир Античности, но пронизанный светом христианской веры. Мир, который никогда не существовал. Ибо не имел ничего общего с исторической реальностью, какой являлись времена Константина и великих отцов Церкви, с эпохой упадка латыни и иссякающего эллинизма, наступающего варварства и наступающего византинизма. Мировоззрение Эразма представляло собой сочетание чистого классицизма (означавшего ^кя него Цицерона, Горация, Плутарха, поскольку расцвет греческого духа

ЭРАЗМ. ГЛАВА XII

319

оставался ему, собственно говоря, все еще неизвестным) с беспримесным библейским христианством. Могло ли здесь возникнуть единство? Разумеется, нет. В мышлении Эразма, как мы уже отмечали, описывая эволюцию его воззрений, попеременно высвечивается то язычески-античное, то христианское. Но основой того, из чего соткан был его дух, было христианство; классицизм служит ему всего лишь формой, и он выбирает из Античности лишь те элементы, которые в нравственном отношении совпадают с его христианскими идеалами. Таким образом деятельность Эразма, хотя и протекала через сто лет после раннего гуманизма, все же была новой и плодотворной ^АЯ своего времени. Того соединения Античности и христианского духа, которое мысленно представлял себе отец гуманизма Петрарка и которое вновь оказалось вне поля зрения его последователей, завороженных блеском формального совершенства Античности, удалось достигнуть Эразму. Что значили А^Я Эразма безукоризненная латынь и дух Античности, мы уже не можем почувствовать, ибо эти понятия А,АЯ нас, в отличие от него, не превращаются в трудное и утомительное завоевание и великолепный триумф. Для этого нужно было бы пройти суровую школу и взрастить в себе ту ненависть к варварству, которую Эразм уже в самые первые годы писательства вложил в свои Antibarbari. Бранная кличка А,АЯ всего старо5 го и некультурного уже — готы, готическое . Понятие варварство охватывало ААЯ Эразма немалую часть того, что средневековый дух почитал за высшие ценности. В уме Эразма было укоренено далеко зашедшее дуалистическое представление о борьбе между старой и новой культурой. В приверженцах традиций он видел только обскурантов, консерваторов и невежд в отношении к Ьопае literae, то есть в отношении к тому доброму делу, за которое сражался он и его сторонники. Понятие Ьопае literae непереводимо. Оно обозначает всю классическую литературу, науку и культуру, рассматриваемые как здоровое и целительное знание, — в противоположность средневековому мышлению. Понятие литера-

320

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

туры еще долго было наделено /!i^ нас широким, гуманистическим смыслом, и лишь в XIX в. оно сузилось до значения изящной словесности. О возникновении этой, более высокой, культуры Эразм имел примерно то же самое представление, какое давно уже господствует в истории Ренессанса. Это было начавшееся за двести-триста лет до его времени возрождение, охватывавшее, помимо словесности, также изобразительные искусства. Наряду со словами restitution reflorescentia [восстановление, новый расцвет], он неоднократно употребляет и понятие renascentia [возрождение^\ «Мир приходит в себя, словно пробудился после долгого сна. Но есть еще люди, кои упорно противятся этому, судорожно цепляясь руками и ногами за свое былое невежество. Они боятся, что если возродятся истинные науки и мир станет более мудрым, то ясно будет, что они ничего не знают» 7 . Они не знают, сколь благочестивы могли быть древние, какая святость присуща Сократу, Вергилию, Горацию или Плутарховой Этике-, сколь богата древняя история примерами незлопамятности и истинной добродетели. Нет более достойного учения о жизненном поведении, чем то, какое излагает Цицерон в трактате Desenectute [О старости^. Чтобы понять духовный мир Эразма и его обаяние ААЯ современников, лучше всего исходить из того жизненного идеала, который стоял перед ним как некая прекрасная грёза. Этот идеал не принадлежал только ему одному. Вся эпоха Ренессанса лелеяла такое желание: тихая, веселая и при этом серьезная беседа добрых и умных друзей, в прохладе уютного дома, среди деревьев. Спокойствие и гармония. Все это столетие пребывает в чаянии простоты, искренности, истины и близости к природе. При этом представления об идеале питались духом Античности, хотя по своей сути они были гораздо ближе к Средневековью, чем это могло быть в то время осознано. В окружении Медичи — это идиллия виллы Кареджи1*, у Рабле это воплощается в фантазии о Телемском аббатстве; эта тема звучит в Утопии Мора и в эссе Монтеня. В сочинениях Эразма это идеальное стремление посто-

ЭРАЗМ. ГЛАВА XII

321

янно возвращается в форме дружеской прогулки, дополняемой трапезой в загородном доме. Мы находим подобные картины во введении к Антиварварам, в многочисленных описаниях трапез в компании с Колетом, во многих convivia [пирах] Бесед9. Прежде всего в Беседе Convivium religiosum [Благочестивое застолье] Эразм обстоятельно описал свою грёзу. Было бы очень интересно это изображение идеальной усадьбы сравнить, с одной стороны, с Телемской обителью, а с другой — с фантастическим проектом райского сада, который описывает Бернар Палисси2*. Хофвейк3* — прямое следование желанию Эразма. Загородные домики и павильоны, в которых голландский национальный характер выразил себя с подлинным наслаждением, — воплощение чисто Эразмова идеала. «Для меня мой незатейливый сельский дом, — говорит радушный хозяин в Convivium religiosum, — это гнездышко, куда более приятное, чем какой-нибудь дворец; и если тот — король, кто свободно живет по своему вкусу, то здесь я несомненно король». Истинная радость жизни заключается в добродетели и благочестии. Если эпикурейцы — это те, кто ведут приятную жизнь, то воистину нет больших эпикурейцев, чем те, кто живут в прав10 де и благочестии . Идеал наслаждения жизнью также и потому идилличен, что требует свободы от земных забот и презрения ко всему предосудительному. Эразм постоянно говорит с пренебрежением о торгов11 ле, судопроизводстве, политике . Глупо интересоваться всем, что происходит на свете, и кичиться своим знанием рынка или тем, что тебе известны планы короля Англии, новости из Рима и по12 ложение дел в Дании . Рассудительный старец из Colloquium 1Ъ senile [Беседы старцев] имеет приятную почетную должность, надежный средний доход, ни о ком и ни о чем не судит и посмеивается над всеми. Покой АЛЯ себя, в окружении книг, — вот чего стоит желать больше всего. Рядом с идеалом спокойствия и гармонии находятся и такие вещи, как любовь к достойным манерам, неизменная потребность

322

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

в дружеском участии, любовь к мягкому и приятному обхождению, любезным и не чопорным формам общения. Вплотную к этому примыкают и некоторые из интеллектуальных пристрастий. Эразм ненавидит неистовое и сумасбродное. Поэтому его раздражают хоры античных трагедий14. Своим собственным стихам он ставит в заслугу то, что они не вызывают волнения; они далеки от всякого пафоса, «здесь нигде не разразится буря, здесь нет горных потоков, которые выходят из берегов, отсутствуют крайности (ôeivcooiç). В словах здесь царит умеренность. Для моих стихов лучше соблюдать меру, нежели нарушать ее, лучше держаться у берега, нежели пускаться в открытое море» 1 5 . В другом месте он говорит16: «более всего нравится мне такое стихотворение, которое не слишком далеко отходит от прозы, но именно от прозы наилучшего свойства. Подобно тому, как Филоксен4* самыми вкусными рыбами считал тех, кои не были настоящими рыбами, а самым вкусным мясом то, что вовсе и не было мясом, плавание приятней всего, когда оно проходит близко от берега, а прогулка приятней всего вдоль кромки воды; так и я нахожу наибольшее удовольствие в риторических стихах и поэтической речи, подобно тому, как в прозе люди ценят поэзию, и наоборот». Эразм любит полутона, нюансы; говоря о чем-либо, он всегда предпочитает недоговоренности. Он продолжает: «Пусть комуто нравится все изощренное; мне кажется, что главное — в том, чтобы выразить некую вещь, исходя из самой этой вещи, и меньше заботиться о том, чтобы выказать свой ум, нежели о том, чтобы показать саму эту вещь». Это подход реалиста. Из такого воззрения вытекает его великолепная, ясная простота, превосходное членение тем и изложение доводов. Но это также и причина его трезвой рассудительности, недостаточной глубины и обилия материала, которые столь ему свойственны. Машина движется у него слишком уж гладко. В бесконечных апологиях последних лет постоянно появляются все новые аргументы, новые доказательства или цитаты в поддержку высказанной им мысли. Он расхваливает лаконичность17, но никогда ее не при-

ЭРАЗМ. ГЛАВА XII

323

держивается. Эразм ни разу не высказал сентенции, настолько чеканной и сжатой, чтобы она могла стать речением. Ни одна цитата Эразма не превратилась в ходячее выражение. Составитель Adagia, сам он не создал ни одной новой пословицы. Наиболее подобающим занятием ^АЯ такого ума, каким обладал Эразм, было парафразирование: «заполнение пробелов, смягчение резких переходов, упорядочение неупорядоченного, распутывание запутанного, развязывание узлов, высвечивание темнот»18. Он сам рассматривал все это как просвещение19. Выправление, разглаживание — вот работа по его вкусу. Характерно, и совершенно понятно, что он, перефразировавший весь Новый Завет, оставил в стороне Апокалипсис. Ум Эразма не был ни философским, ни историческим. Он не был склонен к тонкому разделению понятий или к охвату важных мировых связей и созданию обширных исторических полотен, детали которых во всем их много- и разнообразии складываются в целостный образ. Ум его был в полном смысле слова филологическим. Эразм обожает язык, отдельное выражение, саму речь, — и дает ей плавно струиться из-под своего пера, подобно тому как из рук знатока переливчато струятся роскошные старинные ткани, которые он раскладывает на солнце, любуясь их совершенством. Но одним лишь филологическим талантом Эразм не смог бы завоевать и приковать к себе мир. Талант его глубоко нравственный, и эта связь сообщает ему величие. Духу Эразма глубоко присуща неукротимая жажда свободы, ясности, чистоты, простоты и покоя. Это очень старый жизненный идеал, которому богатством своего духа он придал новое со20 держание. Без свободы нет жизни , и свободы нет без покоя. Его никогда не бывший окончательным выбор в пользу той или иной партии неизбежно вытекал из настоятельной потребности в независимости. Всякое обязательство, даже временное, превращалось р^кя Эразма в оковы. Один из персонажей Colloquia, где так часто Эразм непроизвольно рисует свои собственные жизненные идеалы, решительно объявляет, что не будет ни вступать в брак,

324

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

ни принимать духовного сана, ни идти в монастырь, ни связывать себя какими-либо иными узами, от коих впоследствии нельзя было бы освободиться, по крайней мере, до тех пор, пока сам он полностью себя не узнает. «Когда это случится? — Видимо, никогда» 21 . «Ничто другое не дает мне такого счастья, как то, что я никогда не примыкал ни к какой партии», — говорит Эразм на склоне жизни 22 . Свобода должна быть, в первую очередь, духовной свободой. «Духовный судит о всем, о нем же судить никто не может», по слову апостола Павла. Зачем нужны предписания тому, кто по собственному побуждению делает лучше, чем того требуют человеческие законы? Что за самонадеянность — связывать наставлениями человека, коего явственно направляет веяние Духа Божьего!23 У Эразма мы уже находим начало того оптимизма, который считает, что добродетельный человек вполне может не придерживаться твердо установленных правил и норм. Так же как у Мора в Утопии и у Рабле, у Эразма звучит вера в природу, которая выпускает человека в мир здоровым и которой, будучи преисполнен веры и страха Божия, он должен следовать. Этой вере в природное и тяготению к разумному и простому отвечают педагогические взгляды Эразма и его мысли об обществе. Здесь он далеко опередил свое время. Было бы весьма заманчиво поговорить более обстоятельно о педагогических идеалах Эразма24. Они уже принадлежат почти полностью XVIII в. Ребенок должен учиться играя, по картинкам — тому, что радует его душу. Нужно мягко поправлять его там, где он ошибается. Учитель, который бьет или бранит детей, отвратителен для Эразма; сама же эта профессия кажется ему священной и достойной всяческого уважения. Воспитание должно начинаться сразу же с рождения ребенка. Вероятно, здесь, как и везде, Эразм слишком высоко ставил классическое образование: его Друг Питер Гиллес должен прививать своему двухлетнему сынишке начатки древних языков, так чтобы тот уже мог, встречая своего отца, мило

ЭРАЗМ. ГЛАВА XII

325

лепетать по-гречески и по-латыни. Но какой мягкостью, каким светлым чувством проникнуто все, что Эразм говорит об образовании и воспитании! То же присуще его воззрениям на брак, его отношению к женщине. В том что касается проблемы сексуальных отношений, Эразм всецело на стороне женщин. Он проявляет большую нежность и тонкость чувств в понимании положения девушек и женщин. Не многие персонажи в его Colloquia изображены с такой симпатией, как девица, беседующая со своим женихом, и образованная женщина, ведущая остроумную беседу с аббатом. Идеальный брак А,АЯ Эразма — общественно полезный и, конечно, здоровый. Пусть дети наши родятся ради государства и ради Христа, говорит жених, и позаимствуют свои склонности у своих добронравных родителей, и в своем доме будут иметь перед глазами добрый пример, который направит их на правильный путь. Постоянно возвращается Эразм к тому, что долг матери — самой взращивать своего ребенка. Он указывает, как должен быть устроен дом: просто и опрятно; он углубляется в вопросы практичности детской одежды. Кто еще в это время так, как он, вникал в положение падших женщин, из-за нужды занимавшихся 25 проституцией? Кто так ясно видел социальное бедствие браков 5 с больными люэсом, этим новым бичом Европы *, вызывавшим 26 такое отвращение у Эразма? Он желал бы, чтобы Папа тотчас же объявлял такие браки расторгнутыми. Эразм не разделяет приверженности удобной социальной доктрине, все еще распространявшейся литературой этого времени, которая всю вину за прелюбодеяние и блуд возлагала на женщину. У дикарей, живущих в согласии с природой, говорит он, за прелюбодеяние нака27 зывают мужчину, женщину же прощают . Отсюда ясно, что до Эразма, пусть и в полушутливой форме, уже дошли представления о природной добродетельности и счастье диких островных жителей, кои не носят одежды. Эти представления вскоре вновь появляются у Монтеня и в течение последующих веков развиваются в некую литературную догму.

326

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

ГЛАВА XIII Духовный мир Эразма, II. Интеллектуальные представления. Миру обремененный мнениями и формами. Метина должна быть простой. Назад к чистым истокам. Священное Писание на основных языках. Библейский гуманизм. Критическая работа над текстом Священного Писания. Практика выше догмы. • Талант Эразма. Удовольствие от слов и вещей. Обстоятельность. Восприятие особенностей. Завуалированный реализм. Двусмысленность. Нюансы. Непостижность глубочайшего смысла вещей Простота, естественность, чистота и разумность — вот определяющие требования &АЯ Эразма, даже если мы перейдем от моральных и эстетических представлений к его интеллектуальной позиции. Впрочем, это последнее нельзя полностью отделять от первого. Мир, говорит Эразм, обременен человеческими установлениями, перегружен мнениями и схоластическими догмами, скован тиранической властью духовных орденов, и из-за всего этого постепенно хиреет сила евангельского учения. Если в чем и нуждается вера, то в упрощении. Что бы сказали турки о нашей схоластике?1 «Эразм, — пишет ему однажды Колет, — книгам и науке нет конца. Давай поэтому оставим все окольные пути и сколь 2 можно кратко устремимся к истине» . Истина должна быть простой. «Язык истины прост, говорит Сенека? Ну что ж, нет ничего более простого и более истинного, чем Христос» 3 . «Мне бы хотелось, — читаем мы в другом мес4 те , — чтобы в душах людей глубоко запечатлелся простой и чистый Христос, и этого, как я думаю, лучше всего достичь тем, что, опираясь на знание основных языков, мы будем философствовать у самих источников ». Здесь выдвигается новый лозунг: назад к источникам! Это не просто умственное требование филологического характера; это также моральная и эстетическая жизненная необходимость. Первозданное и чистое, еще не заросшее сорняками и не прошедшее

ЭРАЗМ. ГЛАВА XIII

327

через многие руки обладает таким обаянием! Эразм прибегает к сравнению с яблоком, которое мы сами срываем с дерева5. Призвать мир вернуться к древней простоте знания, увести его от мутных луж — к животворным и чистейшим родникам, светлейшим источникам евангельского учения, — в этом видит Эразм задачу теологии6. Образ прозрачной воды здесь не случаен; он выдает психологическую подоплеку глубоко укорененного принципа. Как случилось, восклицает он 7 , что люди выходят из себя изза частностей всевозможных далеких нам философских систем — и не заботятся о том, чтобы отправиться к самим источникам христианства? — «Тогда как сию мудрость, столь превосходную, что некогда она посрамила всю мудрость мира, можно почерпнуть всего из нескольких книг, как из кристально-чистого источника, куда с меньшим трудом, нежели мудрость Аристотеля из множества книг, усеянных терниями, и при этом куда с большим успехом... Снаряд А^Я подобного путешествие прост и готов ^АЯ каждого. Философия эта доступна всем. Христос желает, чтобы таинства его распространились столь широко, сколь это возможно. Хотел бы я, чтобы каждая женщина читала Евангелие и Послания апостола Павла. Чтобы их перевели на все языки! Чтобы стихи из них пел крестьянин, идущий за плугом, и ткач напевал их, сидя за своим станом, чтобы изречениями этими путник сокращал себе путь... Такая философия более содержится в образе мыслей, нежели в силлогизмах, она в большей степени сама жизнь, нежели точка зрения, более вдохновение, нежели эрудиция, более превращение, нежели разумение... Что есть философия Христа, которую сам он называет renascentia [возрождение], как не восстановление великолепно сотворенной природы? — И наконец, при том, что никто не преподал ее нам столь полно и действенно, как Христос, можно и в языческих книгах найти весьма многое из того, что ей соответствует». Таково жизненное кредо этого библейского гуманиста. Как только Эразм касается всех этих вещей, голос его звучит особен-

328

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

но сильно. «Пусть никто, — говорит он в предисловии к комментариям к Новому Завету*у — не приступает к нему так, как если бы он взялся читать Noctes atticae [Аттические ночи] Геллия ПАП Miscellanea [Разное] Полициано... Здесь мы попадаем в окружение священных вещей; здесь нам не до красноречия; эти вещи — лучшее из всего, что было даровано миру простого и чистого; смешно было бы здесь выставлять напоказ человеческую ученость, безбожно — похваляться человеческим красноречием». Но сам он нигде не был столь красноречив, как именно здесь. Особенную силу и блеск придает ему то, что здесь он сражается. Он сражается за доброе право критики библейского текста. Ему претит, что люди берутся изучать Священное Писание, зная, что Вульгата отходит от текста и искажает его, — при том что в их распоряжении имеется греческий текст, дающий возможность вернуться к первоначальной форме и первозданному смыслу9. Его упрекают в том, что он отваживается касаться текста Священного Писания лишь как грамматик и замечает только пустяковые ошибки или шероховатости10. «Да, всё это мелочи, но мы видим, что и величайшие богословы порой спотыкались об эти мелочи и мололи всякую чепуху». Филологическая педантичность необходима. «Почему мы так придирчивы к своей пище, своей одежде, своим денежным делам — и нас раздражает пунктуальность лишь в богословии? — Он способен лишь ползать, говорят некоторые, он бьется над каким-нибудь словцом или слогом! — Но почему мы так мало ценим слово Того, Кого почитаем и Кому поклоняемся под именем Слова? » « Ну хорошо, пусть, кто хочет, думает, что я не в состоянии сделать что-либо лучшее, нежели это, и что по лености духа и хладности сердца, либо по недостатку учености, взял я на себя ниэдкую эту задачу, — и все же христианину подобает одобрить всякое дело, кое исполнено было с благочестивым усердием». «Мы приносим камни, но это для того, чтобы выстроить храм Божий» 1 1 . Он вовсе не хочет быть непреклонным. Пусть пользуются Вульгатой во время службы, А^Я проповеди, в школе; однако тот,

ЭРАЗМ. ГЛАВА X I I I

329

кто дома читает это его сочинение, сможет поэтому лучше понять туже Вульгату. Эразм всегда готов дать отчет и признать, что не прав, если его убедят в том, что он заблуждается12. Однако Эразм, вероятно, никогда не отдавал отчета себе самому, сколь сильно должен был его филолого-критический метод сотрясать устои здания Церкви. Он удивлялся своим противникам, «кои ни во что другое не могут поверить, кроме как в то, что весь их авторитет уничтожен будет одним ударом, если издать священные книги в исправленном виде, попытавшись понять их, черпая из самого источника» 13 . Он не понимал, зачем было наделять священную книгу непререкаемым авторитетом. Он радуется тому, что люди смогут настолько приблизиться к Священному Писанию, что ощутят все нюансы, проникая не только в то, что сказано, но также и в то, кем это сказано, к кому все это относится, к какому времени, при каких обстоятельствах, что этому предшествовало, что за этим последовало14. Короче говоря, сделают это с помощью историко-филологической критики — вместо коленопреклоненного почитания. Ему казалось, что в том случае, если встречается место, вроде бы мало согласующееся с Божественной природой Христа или с Его учением, то благочестие велит нам лучше всего допустить, что мы здесь не поняли 15 смысла либо что рукопись была испорчена . Так от улучшения текста он незаметно переходил к корректированию содержания. Не все Послания написаны апостолами, коим они приписываются. 16 Евангелисты сами порой заблуждались . Фундамент собственной духовной жизни уже не был А^Я Эразма чем-то единым. Отчасти это было сильное желание искренней, простой, чистой, умиротворяющей душу веры, истовое стремление быть добрым христианином. Но помимо этого — также неодолимая интеллектуально-эстетическая потребность в хорошем вкусе, соразмерности, ясности и точности в изложении древних авторов, в противостоянии сложному и запутанному. Эразм полагал, что bonae literae могут сослужить хорошую службу в необходимом очищении самой веры и форм, в которых она

330

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

проявлялась. Так, в церковных гимнах размер следовало бы улучшить17. Несовместимость христианского и классического способов выражения он никогда не мог осознать. Доискиваясь в своих богословских исследованиях подтверждения авторитета каждого автора, он полубессознательно продолжал без всяких сомнений признавать авторитет древних. Желая защитить какое-нибудь смелое положение, сколь наивно он чуть не всякий раз взывает к Античности! Он занимается критикой? Но ведь этим занимались и древние! Он позволяет себе уклоняться от темы? Но это делали также и древние! Он беззаботно хвалит вещи, достойные порицания? Но ведь он встречал это у множества классических авторов! 18 В глубокой гармонии с высоко почитаемой древностью Эразм пребывает, будучи убежден, что в конечном счете она станет частью практической жизни. Великий философ не тот, кто наизусть знает доктрины стоиков или перипатетиков, но тот, кто смысл философии выражает своей жизнью и своим нравственным поведением, ибо именно в этом состоит цель философии19. По правде, богословом является тот, кто не искусными силлогизмами, но всеми своими убеждениями, своим лицом, своими глазами, самой своей жизнью учит, чтобы люди «не собирали себе сокровищ» 2 0 . Жить по этим правилам и означает то, что сам Христос называет renascentia {возрождение^1. Эразм употребляет это слово в чисто христианском смысле. Но и в этом смысле оно вплотную примыкает к понятию, которое мы относим к Ренессансу как историческому явлению. Мирские, языческие стороны Ренессанса долго переоценивались. Дух XVI столетия находил удовольствие в языческих формах, но содержание, которое он искал, было христианским. Эразм — один из совершеннейших представителей этого духа. « Autorem cum renascentiûm literarum turn redeuntis pietatis» [«Автором как литературы возрождения, так и возвращающегося благочестия»], — считает его Капитон 22 . Именно в этом искреннем соединении христианских устремлений с духом Античности заключается разгадка грандиозного успеха Эразма.

ЭРАЗМ. ГЛАВА XIII

331

Целенаправленность и духовное содержание сами по себе не могли бы иметь такого влияния в мире, если бы этому не содействовала форма выражения. У Эразма важнейшую роль играет качество его таланта. Полная ясность и легкость изложения, живость, остроумие, воображение, настроение, эмоциональный подъем — все это придавало его сочинениям очарование, перед которым не могли устоять современники и которое захватывают также и нас, стоит нам раскрыть его книги. Во всем, что составляет его талант, Эразм целиком и полностью является представителем Ренессанса. Отсюда, в первую очередь, его вечные à propos. Во всем, что он пишет, никогда нет ничего неопределенного, непонятного, все звучит убедительно. Слова текут словно сами собой, как ручей. Он всегда находит абсолютно правильный тон, у него совершенный синтаксис и убедительная интонация, он верно расставляет акценты. Ему свойственна почти та же светлая гармония, какую мы находим у Ариосто. И так же, как у Ариосто, это никогда не бывает трагично, никогда не приобретает героического звучания. Пожалуй увлекает, но никогда, в сущности, не захватывает. Наиболее артистические стороны таланта Эразма проявляются ярче всего, хотя, вообще говоря, они заметны везде, в его обоих отдохновениях от серьезных занятий — Moriae Encomium [Похвале Глупости] и Colloquia [Домашних беседах]. И как раз эти два сочинения сыграли огромную роль в его влиянии на эпоху. Ибо если его Иероним дошел до десятков читателей, а изложение Нового Завета до сотен, то Moriae и Colloquia читали тысячи. К тому же их воздействие повышало и то, что Эразм нигде не достигал такой свободы и непредвзятости выражения, и не только в отношении формы. В каждой из Бесед, даже в первой, чисто формальной, содержится набросок комедии, новеллы или сатиры. Здесь не встретишь почти ни одной фразы без pointe [изюминки], почти ни одного выражения без живейшей фантазии. Здесь то и дело попадаются бесподобные тонкости. Аббат из Abbatis eteruditae collo-

332

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

quium [Беседы аббата с образованной дамой] — прямо-таки персонаж из Мольера. Уже было как-то замечено, насколько хорошо Эразм изображает своих персонажей и место действия. Поистине он их видит, В Роженице он ни на мгновение не забывает о том, что Эвтрапел — художник. В конце Игры в кости, после того как терминология при игре в кости у римлян получает исчерпывающее разъяснение, собеседники сами решают сыграть между собою, и Карл говорит: « Только прикрой дверь, а то кухарка увидит, что мы тут сели играть, как двое мальчишек» 23 . Подобно тому как Хольбайн проиллюстрировал Морию> хотелось бы иметь Colloquia с иллюстрациями Питера Брёйгела. Так тесно примыкает меткое, остроумное видение Эразма к манере этого великого мастера. Шествие пьяниц в Вербное воскресенье, спасение потерпевших кораблекрушение, старики, ожидающие у дорожной кареты кучеров, сидящих за выпивкой, — все это нидерландское жанровое искусство высшего класса. Принято говорить о реализме Ренессанса. Эразм — вне всякого сомнения реалист, в том, что касается ненасытной жажды познать реальность. Он хочет знать вещи и их названия. Особенности каждой вещи, даже если речь идет о чем-то весьма далеком: например, о терминах и правилах игры в кости у древних римлян. Вчитаемся в описание росписей усадьбы в Convivium religiosum [Благочестивом застолье]: все это — предметное обучение, все это — наглядный показ форм действительности. Радуясь материалу и гибкому, подвижному слову, Ренессанс наслаждается изобилием образов и средств выражения. Громоподобные перечисления имен и вещей, к которым постоянно прибегает Рабле, встречаются и у Эразма, но без огорошивающей безудержности, разборчиво и со смыслом. В трактате De copia verborum ас rerum [Обизобилии слов и вещей] один за другим следуют разнообразно варьируемые словесные трюки: пятьдесят способов выразить мысль о том, что «Ваше письмо доставило мне громадное удовольствие» или «думаю, что пойдет дождь»24. Эстетическим импульсом является здесь тема с вариациями: по-

ЭРАЗМ. ГЛАВА XIII

333

требность выставить на обозрение богатство и изменчивость выразительных возможностей. Но и Эразм тоже иногда поддается этой привычке нагромождать сокровища своего ума; и он, и его современники никак не могли удержаться от того, чтобы не приводить все примеры сразу, — таковы Ratio verae theologiae, De pronuntiatione, Lingua, Ecclesiastes [Метод истинного богословия, О произношении, Язык, Екклезиаст]1Ъ. Такие собрания, какАааgia, Parabolae [Подобия] и Apophtegmata [Изречения], полностью покоятся на этой склонности Ренессанса (каковую он, впрочем, позаимствовал из Средневековья) купаться в богатстве реальностей, наслаждаться изобилием слов и вещей. Чувства открыты А^Я тщательного наблюдения всего, что кажется необычным. Но Эразм разделяет интерес Ренессанса к сокровищам нашего мира совсем не в форме той страсти к проникновению в тайны природы, которая воодушевляла Леонардо да Винчи, Парацельса или Везалия. Его естественнонаучные интересы так далеко не заходят26. Интерес Эразма вызывает мир в его внешнем обличье. Особенно пристально вглядывается он в народные нравы и обычаи. Он обращает внимание на то, как нарочно прихрамывают швейцарские солдаты, как сидят денди, как 1 пикардийцы изъясняются по-французски *. Он отмечает, что в старой живописи людей всегда изображают с полузакрытыми глазами и сжатыми губами — в знак добродетельности, и что такое выражение лица все еще в чести у испанцев, тогда как в немецком искусстве губы чаще всего изображают слегка вытянуты27 ми, словно А^Я поцелуя . Понятен поэтому и его живой интерес к анекдоту, что дает себя знать во всех его сочинениях. Вопреки всему этому чувству реальности, мир, который видит и воспроизводит Эразм, это не вполне мир XVI столетия. Все лежит под пеленою латыни. Между писателем и действительностью стоят античные формы выражения мысли. В своей основе духовный мир Эразма совершенно искусственный. Действительность XVI в., которую он воспроизводит, — приглушенная и ограниченная. Избегая всего грубого, он упускает также все то не-

334

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

истовое и непосредственное, что было свойственно этому времени. В сравнении с живописцами, с Лютером и Кальвином, с государственными деятелями, мореходами, воинами и людьми науки, Эразм противостоит миру как человек обособленный. Было ли это только влияние латыни? При всей своей чувствительности и восприимчивости, Эразм никогда целиком не соприкасается с жизнью. Во всем его творчестве не услышишь ни пения птиц, ни шума ветра. Но эта сдержанность, эта робость перед всем непосредственным не является чисто отрицательным свойством. Она вытекает также из сознания неопределимости сути вещей, из страха перед двусмысленностью всего существующего. Если Эразм так часто продолжает оставаться на границе серьезности и насмешки, если он почти никогда не предлагает окончательного решения, это вовсе не только из-за осторожности и боязни себя скомпрометировать. Он везде видит нюансы и замечает, как значения слов перетекают друг в друга28. Термины, определяющие те или иные понятия, А^Я него уже больше не являются, как это было ^АЯ человека Средневековья, кристаллами в золотой оправе или звездами в небесной тверди. «Я настолько мало ценю непререкаемые утверждения, что легко мог бы примкнуть к скептикам — во всем, что дозволено нерушимым авторитетом Священного Писания и декретами Церкви» 2 9 . «Что свободно от заблуждений?»30 Все сложные спорные вопросы теологических спекуляций порождаются опасным любопытством и ведут к безбожной самонадеянности. Что пользы было во всех этих громких разногласиях из-за Троицы или Девы Марии? «У нас накопилось такое множество дефиниций, что без всякой опасности ^АЯ спасения души мы могли бы или вовсе о них не ведать, или оставить их без внимания... Суть нашего вероисповедания — мир и единодушие. Едва ли мы их достигнем, если не ограничимся сколь возможно малым числом дефиниций и во многих вещах не дадим каждому быть свободным в своем суждении. Множество спорных вопросов может быть отложено до рассмотрения на Вселенском соборе.

ЭРАЗМ. ГЛАВА XIV

335

Было бы намного лучше отложить подобные вопросы до тех времен, когда speculum [зеркало] и aenigmata [загадки] будут устранены и мы будем видеть Бога лицом к лицу» 3 1 2\ «В богословии встречаются недоступные места, к коим Бог не пожелал подпускать нас, и когда мы пытаемся в них проникнуть, то, чем глубже заходим туда, тем более блуждаем в потемках, так что также и этим способом познаём непостижимое величие Божественной мудрости и беспомощность человеческого разума»32.

ГЛАВА XIV Характер Эразма. Потребность в чистоте и опрятности. Чувствительность. Отвращение к распрям, потребность в согласии и дружбе. Неприятие любого неудовольствия. Он придает слишком большое значение чужому мнению. Потребность себя оправдывать. Он всегда выполняет свои обязательства. Связь между склонностью и убеждением. Идеальный образ себя самого. Неудовлетворенность самим собой. Эгоцентрическое мышление. В душе он одинок. Дистанцирующее поведение. Болезненная подозрительность. Он чувствует, что несчастлив. Неугомонность. Неразрешимые противоречия его натуры. Отвращение ко лжи. Оговорки и подозрения Духовная мощь таланта Эразма встретила сильнейший отклик в сердцах его современников и оказала длительное влияние на развитие культуры. Но мы не можем назвать Эразма выдающейся исторической личностью. И то, что он так и не достиг еще большего величия, не объясняется ли отчасти тем, что его характер не вполне соответствовал его высокому духу? Однако этот характер, сам по себе очень сложный, несмотря на то что Эразм считал себя самым простым человеком в мире, определяется теми же факторами, которые выстраивали его духовную сущность. Мы постоянно находим корреляты его убеждениям в его склонностях.

336

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

В глубочайшей основе его существа лежит, если начать с самого легкого, та же внутренняя потребность в чистоте, которая влекла его и к истокам богословия. Чистоты, в материальной и моральной сфере, желает он себе и другим, всегда и во всем. Ничто не претит ему так, как практика фальсификации вин и мошенничество в отношении съестных припасов1. Если он постоянно очищает свой язык и свой стиль или избавляется от ошибок, то делает это под воздействием того же импульса, который внушает ему страстное желание чистоты и опрятности вокруг себя и в себе самом. Он испытывает сильнейшую неприязнь к несвежему воздуху и дурным запахам. Он всегда выбирает окольный путь, избегая вонючих переулков; его тошнит от скотобоен и рыбных лавок2. Вонь разносит заразу, считает он 3 . Гораздо раньше большинства других имел Эразм представления об антисептике: об опасности заражения в дурном воздухе переполненных трактиров, от нечистого дыхания исповедующихся, от воды крещальной купели. Не пить из одной и той же чаши; каждому бриться самостоятельно; следить за чистотой постельного белья; не обмениваться привет4 ственными поцелуями . Стремление к чистоте еще более возрастало у него из-за страха перед той ужасной болезнью, которая именно в его время начала свое наступление на Европу и беспрепятственное распространение которой он с тревогою наблюдал: чаще всего он называет ее scabiesgallica [французской чесоткой]. Противостоят ей далеко не достаточно, замечает он вполне справедливо. Он предостерегает своих слуг от подозрительных постоялых дворов; он хочет, чтобы были приняты меры против браков с больными этой болезнью5. В его недостойном отношении к Гуттену сказалось физическое и моральное отвращение к недугу этого человека1*. Эразм — натура деликатная в каждой клеточке своего тела; он просто вынужден быть осторожным. Он чрезвычайно подвержен, среди прочего, прежде всего простуде, которую он называет 6 «болезнью ученых» . Уже очень рано у него появляются мучительные почечные колики, которым он так мужественно сопро-

ЭРАЗМ. ГЛАВА XIV

337

тивляется, когда речь идет о работе. Он всегда трепетно говорит о своем слабом теле, которое не может выдерживать пост; которое он должен поддерживать в хорошем состоянии посредством некоторых упражнений, например, верховой езды; ради которого он постоянно вынужден тщательно выбирать подходящий климат7. Порой он бывает весьма обстоятелен в описании своих мучений. Он должен быть особенно внимателен в том, что касается сна: если ему случится проснуться, ему уже трудно снова заснуть, и поэтому утро, лучшее рабочее время, которое так ему дорого, нередко вообще пропадает8. Он не переносит холода, ветра, тумана, но еще меньше — сильно натопленных помещений. Как он проклинает немецкие печи, которые топят почти целый год, что делает ^ля него пребывание в Германии совершенно невыносимым!9 О его страхе перед болезнями мы уже говорили. Это не только чума, от которой он спасается бегством. Боясь простудиться, он отказывается от поездки из Лувена в Антверпен, где пребывает в трауре его друг Питер Гиллес10. Он прекрасно себя знает: «часто болезнь большей частью лежит в собственном вооби ражении» , однако это воображение лишает его покоя. Но когда он болен серьезно, страха перед смертью он не испытывает. Его взгляды на поддержание здоровья сводятся к следующему: умеренность, чистота и свежий воздух, но в меру. Близость к морю он не считает здоровой, он опасается сквозняков12. Своему заболевшему другу Гиллесу он советует: не принимай слишком 13 много лекарств, не волнуйся и главное не выходи из себя . Хотя 14 среди его сочинений есть и Похвала искусству врачевания \ мнения о лекарях придерживается он не слишком высокого и не раз 15 прохаживается на их счет в своих Colloquia . Черты внешнего облика Эразма также выдавали нежность его натуры. Он был среднего роста, хорошо сложен, у него была белая кожа, светлые волосы и голубые глаза, живое лицо, чрезвы16 чайно внятная речь, но голос тонкий . В том, что касается его душевных качеств, его деликатная природа проявляла себя в потребности дружбы и согласия и в стрем-

338

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

лении избегать ссор. Мир и единодушие А^Я него превыше всего, и он признаёт их направляющей линией своего поведения17. Он хотел бы, если бы мог, всех людей сделать своими друзьями. «Я никогда ни с кем не отказываюсь от дружбы по своей воле», — говорит он 18 . И хотя временами он бывал капризным и излишне требовательным по отношению к своим друзьям, он действительно был преданным другом. Это доказывают и те, кто его никогда не покидали, и те, кого он, даже после временного отдаления, завоевывал вновь: Мор, Питер Гиллес, Фишер, Аммониус, Будеус, — их слишком много, чтобы назвать всех поименно. «Он был непоколебим в поддержании дружбы», — восторженно восклицает Беатус Ренанус, чья собственная привязанность к Эразму является одним из лучших доказательств того, насколько сильно он притягивал к себе многих19. В основе такого стремления к дружбе лежит сильная и откровенная потребность в душевном участии20. Об этом говорят почти женские излияния симпатии к Серватию в бытность Эразма в монастыре в Стейне. Но в то же время это своего рода моральная ясность души, которая делает его таким: неприятие всего смутного, беспокоящего, негармоничного. Он сам говорит о «некоем тайном природном чувстве», которое вынуждает его страшиться 21 ссор . Он не в состоянии быть с кем-нибудь не в ладах. Он всегда надеялся и желал, говорит он, что будет орудовать своим пером без пролития крови, ни на кого не нападать, никого не про22 воцировать, даже если сам подвергнется нападению . Но этого не желали его враги, и в свои последние годы он слишком часто вынужден был вступать в ожесточенную полемику. Его оппоненты — Лефевр д'Этапль, Ли, Эгмонданус, Ноэль Беда, Гуттен, Лютер и множество других. Вначале еще можно заметить, как он страдает от этого, какие раны наносит ему раздор, как трудно ему переносить эту боль. «Останемся все же друзьями!» — умоляет он Лефевра, который, однако, ему не отвечает23. Время, 24 которое приходится тратить на споры, он считает потерянным . «Я чувствую себя день ото дня все более вялым, — пишет Эразм

ЭРАЗМ. ГЛАВА XIV

339

в 1520 г., — но не столько из-за своего возраста, сколько из-за того, что тружусь без устали, однако более всего из-за раздражения по поводу разногласий, нежели от работы, которая сама по себе приятна» 2 5 . А сколько борьбы ему еще предстояло вынести! Если бы хоть он меньше считался с мнениями других! Но на это он был неспособен: то ли из-за страха перед людьми, то ли изза внутренней потребности в оправдании. Он постоянно, и чаще всего с чрезмерным усердием, следит за тем, какое воздействие на других оказывают его слова и поступки. Для него самого было ясно, как написал он однажды, что у жажды славы шпоры менее острые, чем у страха бесчестия26. Эразм, как и Руссо, относится к натурам, которые не могут сознавать себя виновными из-за своего рода духовной чистоты, которая им присуща. Если оказанное им благодеяние они не могут вернуть с процентами, это заставляет их испытывать стыд и душевную муку. Эразм не может «не замечать требовательного заимодавца, неисполненного долга, 27 оставленного без помощи друга» . Если же он не в состоянии отдать долг, тогда он его оспаривает. Как очень точно заметил Фрёйн: «Если Эразм делал что-либо вопреки своему долгу или своим интересам, то виной тому были обстоятельства или невер28 ный совет; сам он никогда не бывал в этом виновен» . Так что самооправдание становится ААЯ него неизменным законом: «Бог освобождает от пагубных обетов, если приходится в них раскаи29 ваться», — говорит тот, кто и сам нарушил обет . У Эразма наблюдается опасное перетекание склонностей в убеждения. Корреляции между его идиосинкразиями и его поучениями не вызывают сомнений. Это проявляется особенно в его позиции относительно постов и воздержания от мясных блюд. Слишком уж часто говорит он о своем отвращении к рыбе и о том, что не может выносить лишений в отношении трапезы, чтобы связь того и другого не стала ясной А^Я каждого. Так же точно и его личные впечатления от монастыря переходят в принципиальное осуждение монастырской жизни 30 .

340

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Явное смещение картины его юности в позднейших воспоминаниях, о чем уже было упомянуто выше, вызвано потребностью в самооправдании. Всё это бессознательная интерпретация неоспоримых фактов в свете того идеала, который он А^Я себя создал и которому, как он искренне верит, он соответствует. Основные черты, коими он наделяет свой идеальный образ, это поразительно скромная искренность и чистосердечность, которые не позволяют ему притворяться, неискушенность и невнимательность в обычных житейских делах и полное отсутствие честолюбия 31 . Все это, на первый взгляд, правильно: и вправду существует некий внешний Эразм, который соответствует этому описанию, но это не весь Эразм. Есть более глубокий Эразм, который представляет собой почти полную противоположность первому и которого он сам не знает, потому что не хочет знать. Возможно, потому, что за этим, другим, Эразмом есть еще более глубокий, и действительно чудесный, Эразм. Признавал ли он за собой какие-либо слабости ? О, разумеется. Как бы он себя ни заласкивал, он всегда неудовлетворен и самим собой, и своею работой. «Ad vitium usque putidulus» [«Педантичным до безобразия»] называет он сам себя, то есть чрезмерно критичным по отношению к самому себе, мало думающим о себе, неуверенным. Это качество заставляет его, стоит появиться его новой работе, тотчас же испытывать чувство неудовлетворенности, и он снова и снова пересматривает ее, дополняет и отшлифовывает. Это сродни мелочности, буквоедству. Он говорит Колету, как ранее говорил Серватию, о своем animuspusillus [малодушии]. И однако не может удержаться от того, чтобы не причислить признание этого свойства к своим добродетелям, более того — превратить его в добродетель. Это — скромность, в противополож32 ность бахвальству и себялюбию . Стыдливость по отношению к самому себе является причиной того, что ему не нравится собственная физиономия, и он, по его собственным словам, лишь с трудом поддался на уговоры друзей и позволил себя рисовать33. Но он не даст себя провести жи-

ЭРАЗМ. ГЛАВА XIV

341

вописцу, который его приукрашивает. «Ого, — восклицает он, глядя на зарисовки Хольбайна к Мории, — да если бы Эразм и вправду так выглядел, он бы тотчас женился! >>34 Именно это глубокое чувство неудовлетворенности натолкнуло его на мысль сделать примечание к своим портретам: «Лучше всего вы увидите, как он выглядит, по его сочинениям» 35 . В своих высказываниях о скромности и о презрении к славе, которая выпала ему на долю, Эразм, с одной стороны, следует общему правилу гуманистов; с другой стороны, эти слова все-таки выражают его глубочайшее убеждение — при этом совершенно не исключающее того, что он все же наслаждался славой и считал, что ее достоин. Его книги, которые он называет своими детьми, оказались не очень счастливыми. Он не думает, что им суждена долгая жизнь. На свои письма он не возлагает никаких надежд; он издает их, потому что его друзья настаивают на этом. Стихи он пишет, чтобы испробовать новое перо. Он надеется, что скоро появятся такие умы, которые затмят его, и он покажется тогда жалким заикой. Что есть слава? Пережиток язычества. Он ею сыт по горло, его тошнит от нее, и самое лучшее выбросить ее прочь! 36 Иногда у него вырываются и другие слова. Если бы Ли помог ему в его устремлениях, то он сделал бы его имя бессмертным, говорит ему Эразм при первом знакомстве. А кому-то из нападавших на него он грозит: «Если ты и дальше будешь бесстыдно задевать мое имя, берегись, что не только моя кротость не устоит, но я сделаю так, что и через тысячу лет тебя будут поминать среди 2 ядовитых сикофантов *, хвастливых пустомель и никудышных лекарей...»37 Несомненно, эгоцентризм Эразма должен был возрастать, по мере того как он постепенно становился средоточием мысли и культуры и ААЯ многих — путеводной звездой. По временам ему должно было казаться, что весь мир вращается вокруг него и ожидает от него неких спасительных слов. Сколько восторженных сторонников имел он повсюду, сколько горячих друзей и поклонников! Есть нечто наивное в его решении представить в откры-

342

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

том письме всем своим друзьям подробный, довольно неаппетитный рассказ о болезни, которая неожиданно приключилась с ним на обратном пути из Базеля в Лувен38. Его роль, его позиция, его имя все больше и больше становятся аспектом, в котором он рассматривает мировые события. Приходит время, когда вся его гигантская переписка почти не выходит за рамки бесконечной самозащиты. И этот человек, у которого было столько друзей, тем не менее в душе был одинок. И в глубине души он хотел быть одиноким. «Я хочу быть гражданином мира, — пишет он Цвингли 39 , — для каждого своим, или лучше сказать, чужим ^АЯ всех». Он отстраняется и сохраняет дистанцию. «Я всегда хотел быть один, и я не знаю никого отвратительнее присяжных приверженцев какойнибудь партии» 4 0 . Эразм — один из тех, кого обессиливают контакты с людьми. Чем меньше он равняется на других или отталкивается от них, будь то друзья или враги, тем глубже он выражает себя. Общение с определенными людьми всегда стоит ему некоторой робости, нарочитых любезностей, кокетства, умолчаний, скованности, колкостей, уклончивости. Поэтому ошибочно полагать, что его можно полностью и до конца узнать из его писем. Натуры, подобные Эразму, которых общение с другими выводит из равновесия, создают свое самое лучшее и самое глубокое, когда обращаются безлично ко всем вообще. После ранних сентиментальных излияний своих чувств он больше не испытывает настоящей преданности другим людям. В общем, он чувствует, что оторван от всех, и держится настороже. В нем гнездится немалый страх, что другие могут задеть какие-то потаенные струны его души или разрушить тот его образ, который он создал в себе самом. Его отстраняющая манера держаться воспринимается как стыдливость и высокомерие. Будеус хорошо это разглядел, когда бросил ему шутливо: «Fastidiosule [Какой разборчивый] ! Да что это ты задираешь нос?» 41 Сам Эразм определяет основную черту своей натуры как девичью стыдливость42. В этом проявляется повышенная чувствительность к пят-

ЭРАЗМ. ГЛАВА XIV

343

ну, лежавшему на его происхождении. Но его друг Аммониус называет ее subrustica verecundia, этакой крестьянской конфузливостью43. И действительно, иной раз в Эразме проглядывает нечто от маленького человека, который не слишком хорошо переносит величие и почет, потому что чувствует в этом что-то враждебное своему существу. Он избегает великих мира сего, но они не оставляют его в покое. Возможно, это прозвучит слишком резко, если сказать, что настоящая преданность и искренняя благодарность были чужды Эразму. В таких натурах некий духовный спазм сдерживает движения сердца. Он соглашается с одной из пословиц в Adagia: «Люби так, как если бы ты когда-нибудь мог бы и возненавидеть, и ненавидь так, как если бы ты когда-нибудь мог бы и полюбить»44. Он не может просить, не может принимать, не может выносить благодеяний45. В глубине души он давно уже остерегается каждого. Считающий себя образцом простодушия и незлонамеренности, в действительности он относится ко всем своим друзьям весьма недоверчиво. Не только скончавшийся Аммониус, помогавший ему в самых деликатных вещах, не был застрахован от этого46. «Ты всегда несправедливо недоверчив ко мне», — жалуется Будеус. «Что? — отвечает Эразм. — Не много найдется людей, которые в 47 дружбе были бы так же мало недоверчивы, как и я» . Раз уж Эразм видел, что взоры всего мира действительно постоянно устремлены на его слова и поступки, то у него были некоторые основания испытывать определенное чувство, что за ним постоянно подглядывают и подслушивают. Но и в его парижский период, когда он был еще никому не известным литератором, мы постоянно замечаем у него черты такой подозрительности по отношению к окружающим, которая напоминает манию 48 преследования . В последние годы жизни эта мания особенно была обращена на двух его врагов: Эппендорффа и Алеандера. Эппендорфф повсюду имеет своих лазутчиков, которые просматривают переписку Эразма с его друзьями. Алеандер подстрекает других полемизировать с Эразмом и преследует его, где только

344

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

может. В том, как он истолковывает нападки своих противников, столько хитроумного эгоцентризма, что это явно лежит за рамками здравого смысла. Глядя на мир, он видит, что в нем царит клевета и расставлены повсюду ловушки, которые ему угрожают; почти все те, кто когда-то были его лучшими друзьями, превратились в его злейших врагов: они пускают в ход свои ядовитые языки на пирах, во время бесед, на исповеди, в проповедях, лекциях, при дворе, в экипажах, на кораблях. Мелкие враги, как докучные насекомые, доводят до того, что и жить не хочется, до смерти изводят бессонницей. Он сравнивает свои страдания с мученичеством св. Себастьяна, пронзенного тучею стрел. И даже хуже, ибо этому нет конца. Уже годы умирает он на дню тысячью смертей, и притом в одиночестве, ибо друзей, если таковые и существуют, гонит прочь зависть49. Он без стеснения поставил к позорному столбу своих покровителей, по мере их скупости50. Раз-другой вдруг проглядывают настолько глубоко запрятанные мотивы его антипатии и отталкивания, которые мы вряд ли могли бы когда-либо заподозрить. Вкусил он где-либо еще столько хорошего, как в Англии? И не расхваливал ли он постоянно Англию больше, чем какую-либо другую страну? И вдруг у него вырывается резкое и необоснованное обвинение: Англия виновна в том, что он не сохранил верности своим монастырским обетам, и «я более всего ненавижу за это Британию, при том что она всегда была для меня губи51 тельна» . Он редко позволяет себе подобные выпады. Время от времени бывает он зол и на друзей, и на врагов, но своими высказываниями он чаще всего царапает не более, чем кошка во время игры52. Две вещи не следует терять из виду при оценке этих не слишком приятных качеств Эразма. Во-первых, нельзя подходить к нему с мерками наших представлений о мягкости и тактичности. В сравнении с большинством его современников, и особенно с гуманистами, Эразм сдержан, скромен, доброжелателен, тонок.

ЭРАЗМ. ГЛАВА XIV

345

И второе: мы не слышим, каким тоном произносит он эти слова, мы больше не видим его улыбки. Эразм никогда не чувствует себя счастливым, не испытывает удовлетворения. На первый взгляд это покажется удивительным, особенно если вспомнить о его бодрой, неиссякаемой энергии, о его веселых шутках и юморе. Но если вглядеться попристальней, видишь, что чувствовать себя несчастным соответствует всей его натуре. Это тоже является выражением его защитной позиции. Даже когда он находится in high spirits, он считает себя несчастным во всех отношениях. Несчастнейшим из людей, трижды злополучным Эразмом называет он себя в изящных греческих выражениях. Жизнь его — Илиада несчастий, цепь невзгод. Как может кто-либо мне завидовать? Ни к кому судьба не была постоянно столь враждебна, как к нему. Она поклялась погубить его — жалуется он в стихах, обращенных к Гагену: с младенчества преследует его все тот же печальный и жестокий жребий. Похоже, что на его 53 голову обрушился весь ящик Пандоры . Вероятно, во всем этом есть доля риторики, однако слишком уж часто он поминает свои несчастья, ААЯ ТОГО чтобы можно было отнестись к ним с улыбкой. Это чувство напасти принимает более специфическую форму: злосчастные звезды взвалили на него геркулесов труд, от ко54 торого нет ни пользы, ни удовлетворения . Заботы и огорчения, которым не видно конца. Все могло бы устроиться ^АЯ него гораздо приятнее, если бы он при всех обстоятельствах лучше осознавал собственные интересы. Ему ни в коем случае не следовало бы покидать Италию. Ему следовало бы остаться в Англии. Ах, если бы он поехал во Францию! Если бы только он никогда не 55 видел Германии! «Однако безмерная любовь к свободе приводила к тому, что я долго боролся с неверными друзьями и жестокою нищетой» 56 . В другом месте он говорит чуть более сдержанно: « Н о судьба гонит нас прочь» 5 7 . Безмерное чувство свободы и было его судьбой! Он всегда оставался тем великим искателем покоя и свободы, который в

346

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

конце концов так никогда и не находит ни свободы, ни покоя. Прежде всего не связывать себя, не брать на себя никаких стеснительных обязательств, — постоянно эта боязнь жизненных осложнений 58 . Он никогда не был ничем по-настоящему удовлетворен, и менее всего тем, что свершил сам. Отчего ты заваливаешь нас столькими книгами, упрекает его некто в Лувене, если ни одной из них и в самом деле не одобряешь? И Эразм отвечает словами Горация: прежде всего оттого, что мне не спится59 3 \ Не знающая сна энергия — вот что это такое. Страдая от морской болезни и обеспокоенный судьбой своего багажа, он обдумывает ответ на только что полученное им письмо ван Дорпа, направленное против Мории60. Признаем же, что все это означает только то, что Эразм, по природе склонный к покою, боязливый, любящий удобство, чистоту и хороший стол, предпринимает одно за другим тяжелые и опасные путешествия — в том числе и по морю, чего он терпеть не мог61, — единственно ради своей работы и ни по какой иной причине. Здесь выказывает он настоящее мужество, и мужеством этим никогда не кичится. Он не только не знает отдыха, он всегда в спешке. И, опираясь на свою невероятно цепкую и обширную память, он всегда попадает в цель. У него никогда не встретишь несообразностей — ААЯ этого талант его слишком отточен и слишком искусен, — разве что повторы и излишнюю обстоятельность. «Я изливаю душу много больше того, что я пишу», — говорит он; он сравнивает публикацию своих сочинений с родами, и именно с родами преждевременными: «Я не могу больше выносить тяжесть беременности». Он не выбирает предметы своих интересов, они сами приходят в голову, и, взявшись за что-нибудь, он с ходу решает дело. Уже годы он читает не иначе, как tumultuarie [второпях], то то, то это у разных авторов; ему уже не дано больше освежить себя чтением и работать ради собственного удовольствия. Он завиду62 ет в этом Будеусу . « Н е издавай столь поспешно, — предостерегает его Томас Мор. — Ведь они только и ждут, чтобы поймать тебя на неточно-

ЭРАЗМ. ГЛАВА XIV

347

стях»63. Эразм и сам это знает: он все исправит, ему нужно будет все заново просмотреть и дополнить64. Он терпеть не может снова и снова просматривать и вносить исправления, но он отдается этой работе с неизменным упорством; он с увлечением работает «на базельской ступальной мельнице»4* и за восемь месяцев делает работу, на которую нужно было бы потратить шесть лет65. В этой безоглядности и поспешности, с которой работает Эразм, также сказывается одно из неразрешимых противоречий его натуры. Он хочет быть осторожным и осмотрительным, ему приходится быть напористым и небрежным. Душа требует первого из двух, но дух подхлестывает его, и слова без передышки вырываются из-под его пера, до того как он успеет все хорошенько продумать. В результате — постоянное смешение словоохотливости и сдержанности. Манера, с которой Эразм всегда старается сохранить некоторую уклончивость, действует на нас раздражающе. С какой настойчивостью он постоянно пытается представить свои Colloquia, где он непредумышленно столь многое открыл нам в своих искренних убеждениях, как некие пустячки, которые он написал ради своих друзей! Да они ведь были написаны с единственной целью — научить хорошей латыни! А если там и было что-либо сказано о вещах, связанных с верой, то разве мною было все это 66 сказано? — И если ^Adagia он так часто порицает должности и сословия, в особенности же сильных мира сего, то предупреждает читателя не относить всего этого к конкретным персонам67. Эразм — подлинный мастер в том, что касается оговорок. Он умеет избежать прямого суждения даже там, где его позиция несомненна. Однако поступая так, он делает это не только из осторожности. Не только опасения требуют от него сдержанности. В этом проявляется глубочайшее свойство его натуры. Во всех спорных проблемах человеческого духа он видит вечную двойственность. Эразм приписывал себе исключительное отвращение ко лжи. Видящий в нем лжеца, говорит он, подвергает его физическому

348

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

мучению. Уже мальчиком он терпеть не мог лживых ребят, вроде того хвастунишки, о котором он рассказывает в своих Беседа^, Правдивости его реакции не должен противоречить тот факт, что самого Эразма мы тоже уличаем во лжи. Непоследовательность, лесть, хитрость, ложь по мере необходимости, умышленные умолчания, лицемерное выражение чувства уважения и соболезнования — на все это можно указать в его письмах. Он кривит душой ради того, чтобы получить подачку от Анны ван Борселен, льстя ее ханжеству. Он просит своего лучшего друга Баттуса лгать ради своих интересов69. После появления Диалога Юлий70, опасаясь последствий, он изо всех сил отрицает свое авторство даже перед Томасом Мором, но всегда уклоняется от того, чтобы сказать прямо: я этого не писал. Кто знает и других гуманистов, и то, как много и бесстыдно они лгали, тот, возможно, будет судить о грехах Эразма не столь уж сурово. Впрочем, он и при жизни не избежал наказания за свои вечные оговорки, за свое мастерское умение скрывать правду и принимать половинчатые решения, за свою подозрительность и инсинуации. Его неоднократно упрекали в коварстве, и порой с немалым негодованием. «Ты вечно занимаешься тем, что подозреваешь других, — обрушивается на него Эдвард Ли. — Почему ты думаешь, что вправе быть всеобщей цензурой и осуждать даже то, что едва ли испытал сам? Почему ты ненавидишь всех, кроме себя? В Colloquia ты незаслуженно и оскорбительно ставишь к позорному столбу всех своих противников». Ли цитирует яз71 вительные, нацеленные на него строки , и восклицает: «Пусть теперь мир узнает из этих слов своего теолога, цензора, наискромнейшего человека, эту бесхитростную искренность, эту эразмову стыдливость, серьезность, благопристойность и добросовестность! Эразмова скромность давно уже стала легендой. У тебя с языка не сходят упреки в „ложных обвинениях". Ты говоришь: да если бы я чувствовал себя виновным в самой малой доле всех его <Ли> ложных обвинений, я бы никогда не осмелился подойти к причастию! — О, да кто ты такой, что осуж-

ЭРАЗМ. ГЛАВА XIV

349

даешь другого, раба, который перед своим Господом стоит или падает?»725* Это была первая яростная атака со стороны консерваторов, в начале 1520 г., когда грандиозная битва, которую развязало выступление Лютера, уже будоражила мир во все возрастающей степени. Полгода спустя последовали первые серьезные упреки со стороны радикальных сторонников Реформации. Ульрих фон Гуттен, этот страстный и несколько взвинченный рыцарь, считавший дело Лютера национальным делом Германии и надеявшийся увидеть его триумф, обратился к Эразму, которого он однажды страстно и восторженно приветствовал как носителя нового блага, с настоятельной просьбой не оставлять и не компрометировать дело Реформации. В случае с Рёйхлином ты оказался боязливым; теперь же, в случае с Лютером, ты делаешь все возможное, чтобы убедить его противников, что ты здесь совсем ни при чем, хотя нам все это куда лучше известно. Не отрекайся от нас! «Ты знаешь, с каким злорадством показывают повсюду некоторые твои письма, в которых ты, дабы оградить себя от подозрений, оные перекладываешь весьма злопыхательски на других... Если ты страшишься из-за меня навлечь на себя какую-либо враждебность, попытайся хотя бы ради меня не дать себя соблазнить, устрашенный другими, изменить мне; лучше вообще молчи обо мне» 73 . Это были горькие упреки. В человеке, к коему они были обращены, жил малый Эразм, который заслужил эти упреки, которого они обижали, но который их не принимал близко к сердцу, продолжая оберегать свое положение, пока дружеское отношение к нему фон Гуттена не превратилось в ненависть. Но в этом человеке обитал также и великий Эразм, коему ведомо было, как страсти и ослепление, с каковыми партии сражались Друг с другом, затемняют истину, которую он искал, и любовь, победу которой в мире он так жаждал увидеть; Эразм, который Бога, коего он исповедовал, ставил слишком высоко, чтобы принять чьюлибо сторону. Постараемся же всегда видеть великого Эразма, насколько малый нам это позволит.

350

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

ГЛАВА XV Эразм в Лу вене, 1517г. Он надеется на обновление Церкви под влиянием классического образования. Разногласия с Лефевром д'Этаплем. Второе путешествие в Базель, 1518 г. Пересмотренное издание Нового Завета. Разногласия сАатомусом, Бриаром и Аи. Эразм видит в сопротивлении со стороны консервативного богословия всего лишь заговор против bonae literae Когда Эразм летом 1517 г. обосновался в Лувене, у него уже было неопределенное предчувствие приближения больших изменений. «Я боюсь, — пишет он в сентябре, — что ожидают нас великие перемены, если только благость Божия вкупе с благочестием и мудростью государей не озаботятся делами людскими» 1 . Какие формы примут эти великие изменения, об этом он меньше всего догадывался. На этот раз он также не рассматривал свое перемещение как окончательное. Оно было предпринято с тем, чтобы оставаться здесь, «покамест мы не увидим, какое место удобнее всего будет /О,АЯ жительства в старости, каковая уже стоит у порога» 2 . Есть что-то грустное в том, что человек, который не желал ничего, кроме покоя и свободы, из-за собственной непоседливости и неспособности не чувствовать себя обиженным другими людьми никогда не мог найти ^АЯ себя действительно надежного места или обрести подлинную независимость. Эразм относится к тем людям, ^АЯ которых всегда есть лишь — завтра, завтра! вот только разделаться с этим, и тогда... Как только он подготовит новое издание Нового Завета и освободится от тягостных и неприятных богословских споров, в которые он был втянут вопреки своей воле, вот тогда хотел бы он уснуть, куда-нибудь спрятаться и « петь ААЯ себя и муз» 3 . Но это время так никогда и не наступило. Где бы он жил, если бы стал свободен? Испания, куда звал кардинал Хименес, его не привлекала. В Германии, говорит он, его отпугивают печи, к тому же там и небезопасно. В Англии противно то, что там от него требуют услужливости. Но и в Нижне-

ЭРАЗМ. ГЛАВА XV

351

земелье не чувствует он себя на своем месте: «Здесь нужно все время лаять и при этом безо всякого вознаграждения; даже если мне этого и хотелось бы, долго бы я здесь не выдержал»4. Однако он выдерживал это целых четыре года. У Эразма были хорошие друзья в Лувенском университете. Сначала он получил пристанище у своего старого приятеля, радушного Иоханнеса Палудануса, университетского ритора, дом которого он этим же летом сменил на пребывание в Коллегиуме Лилии1*. Мартен ван Дорп, голландец, как и он сам, не отдалился от него, несмотря на полемику из-за Морищ его дружеское расположение было особенно ценно р^\я Эразма, ибо ван Дорп был немаловажной персоной на теологическом факультете. И наконец, хотя его прежний покровитель, Адриан Утрехтский, впоследствии Папа, был отозван из Лувена, с которым он был давно и глубоко связан, /^АЯ принятия более высокого сана, влияние его не только не уменьшилось, но еще более возросло; именно тогда Адриан был возведен в сан кардинала. Эразм был весьма благосклонно принят лувенскими богословами. Их предводитель, вице-канцлер университета Жан Бриар ван Ат, к величайшему удовлетворению Эразма, вновь высказался одобрительно об издании Нового Завета. Вскоре и сам Эразм увидел себя в составе теологического факультета. Однако в среде лувенских теологов Эразм чувствовал себя не очень удобно. Атмосфера здесь куда меньше была ему по сердцу, чем в кругу английских ученых. Здесь витал дух, который был ему чужд и поэтому не вызывал доверия. В годы, когда началась Реформация, Эразм стал жертвой серьезного недоразумения из-за того, что он, со своим тонким эстетическим чувством и парением духа, не мог постигнуть ни глубочайших глубин веры, ни суровых потребностей людского существования. Он не был ни мистиком, ни реалистом. Лютер был и тем, и другим. Колоссальная проблема, охватывающая Церковь, государство и общество, Эразму казалась весьма простой. Не нужно ничего, кроме восстановления и очищения христиан-

352

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

ства посредством возвращения к его первоначальным, незамутненным истокам. Нужно лишь покончить с пороками веры, скорее смехотворными, нежели возмутительными; нужно вернуться к средоточию веры: к Христу и Евангелию. Формальности, церемонии, спекуляции должны уступить место практике истинного благочестия. Евангелие должно стать более понятным и доступным ААЯ каждого. И средство А^Я достижения всего этого — истинная культура, bonae literae. Разве он сам своими изданиями Нового Завета и Иеронима, а еще раньше — своим столь прославленным Энхиридионом, не внес наибольший вклад в то, что уже было сделано? «Надеюсь, то, что теперь нравится людям чистосердечным, скоро будет нравиться всем» 5 . Уже в начале 1517 г. Эразм пишет Вольфгангу Фабрициусу Капитону в тоне человека, свершившего великое дело: «Вперед! Возьми факел из наших рук! Этот труд отныне будет гораздо более легким и вызовет гораздо меньше ненависти и зависти. Первый натиск мы выдержали»6. Будеус в мае 1517 г. пишет Танстоллу7: «Найдется ли кто, к рождению коего грации отнеслись бы столь неблагосклонно, что его не раздражала бы сия темная и тупая наука (схоластика), с тех пор как Священное Писание, свежевымытое усердиями Эразма, вновь обрело свою былую чистоту и сияние? Но еще более велико нечто другое, чего достиг он этой работой: то, что сама святая 2 истина вынырнула из той киммерийской тьмы *, пусть даже теология, выбравшись из болота софистической школы, и не явилась еще во всем своем блеске. Если же это когда-то случится, то лишь благодаря этим первым деяниям нашего времени». Филолог Будеус, еще более определенно, чем Эразм, полагал, что вера зиждется на учености. Эразм не мог не досадовать, что далеко не каждый желал сразу же стать обладателем этой свежевымытой истины. Как можно было упорствовать в сопротивлении тому, что казалось ему столь простым и кристально ясным? Он, который с открытой душой поддерживал бы мир с каждым, был вовлечен в нескончаемую полемику. Не обращать внимания на нападки своих противни-

ЭРАЗМ.ГЛАВА XV

353

ков противоречило не только его натуре, всегда стремившейся оправдаться перед людьми, но и обычаям этого сварливого времени. Прежде всего это была полемика с Жаком Лефевром д'Этаплем, или — в латинизированной форме — Якобусом Фабером Стапуленсисом, парижским теологом, роль которого в подготовке Реформации вполне может быть сравнима с ролью Эразма. В тот момент, когда Эразм садился в Антверпене в экипаж, который должен был доставить его в Лувен, кто-то из друзей обратил его внимание на одно место из нового издания Фаберовского Комментария к Посланиям апостола Павла, где тот оспаривает положения аннотации Эразма к Посланию к Евреям (2,7). Эразм тут же купил книгу Фабера и опубликовал свою Апологию; речь шла об отношении Христа к Богу и ангелам; догматические же разногласия были вызваны филологической интерпретацией Эразма8. Эразм, еще не привыкший к столь открытой борьбе, был весьма озадачен случившимся, тем более что он высоко почитал Фабера и считал его своим собратом по духу. Что это пришло ему в голову? Не настроил ли кто его против меня? Все богословы считают, что я был прав, уверяет он. Его беспокоит, что Фабер не тотчас отвечает ему. Бадиюс якобы говорил Питеру Гиллесу, что Фабер сожалеет о том, что случилось. Эразм в почтительном письме взывает к их дружбе; он готов прислушаться к его доводам и замечаниям. И снова ворчит: пусть лучше поостережется. К тому же он полагает, что его спор с Фабером повсюду вызовет напряжение; нигде уже не садились за стол, чтобы не возникало спора в пользу той или иной стороны. В конце концов спор этот утих, и 9 дружба была восстановлена . На Пасху 1518г. Эразм предпринимает новое путешествие в Базель, чтобы там в течение нескольких месяцев серьезно поработать над подготовкой к печати следующего, улучшенного, издания Нового Завета. Перед этим он не преминул настоятельно попросить ведущих консервативных богословов Лувена довести

354

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

до его сведения их возражения против его труда. Бриар ван Ат заявил, что не обнаружил там ничего предосудительного, хотя ему с самого начала говорили о всевозможных огрехах. «Ну тогда новое издание понравится Вам еще больше», — сказал Эразм10. Его друг Дорпиус и Якоб Латомус, также один из выдающихся богословов, высказались в том же духе, а теолог кармелит Николаас ван Эгмонд признался, что он вообще не читал этого произведения Эразма. И только молодой англичанин Эдвард Ли, изучавший в Лувене греческий, сделал ряд критических замечаний относительно новой обработки Эразма, которые свел к десяти Заключениям, Эразм разделался с этим, написав ему, что не имел возможности достать его Заключения и поэтому не смог вовремя ими воспользоваться. Однако его юный противник не пожелал допустить, чтобы его таким образом проигнорировали, и в пространном сочинении развил свои возражения11. Итак, в мае 1518 г. Эразм вновь прибыл в Базель. За денежной поддержкой этой поездки он вынужден был обратиться ко всем своим английским друзьям (Аммониуса, умершего в 1517 г., он лишился). Он все еще поддерживал у них иллюзии, что после окончания этой работы вернется в Англию. Во время плаванья вверх по Рейну он в письме к Мартину Липсиусу ответил на критику Эдварда Ли, которая его особенно раздражала. Он не только почти не принял ее в расчет, заново просматривая это издание, но и осмелился вдобавок без изменений повторить свой перевод Нового Завета 1516 г. К тому же ему удалось заполучить письмо Папы, одобрявшее новое издание, — мощное оружие против всех его критиков 12 . В Базеле Эразм снова работал как вол, — собственно говоря, это было его стихией. Еще до появления очередного издания Нового Завета выходят у Фробена в новом издании Enchiridion [Оружиехристианского воина] и Institutioprincipis christiani [Воспитание христианского государя]. На обратном пути Эразм тяжело заболел. Целое лето недомогания чинили ему помехи в работе и никак не давали ее закончить. С трудом добрался он до

ЭРАЗМ. ГЛАВА XV

355

Лувена (21 сентября 1518 г.). Это вполне могла быть чума, и Эразм, который сам всегда так боялся заразы, принимает все меры предосторожности, чтобы не подвергнуть опасности своих друзей. Он отказывается остаться в Коллегиуме Лилии и ищет пристанища у своего преданнейшего друга, издателя ДиркаМартенса. Несмотря на слухи о чуме и его предостережения, его тотчас же приходят навестить сначала ван Дорп, а затем и ван Ат13. Видимо, в Лувене все же считали, что с ним все не так уж и плохо. Противоречия между Эразмом и Лувенским факультетом были все же очень глубокими. Ли, оскорбленный недостаточным вниманием, которое Эразм уделил его возражениям, подготовил новую критику, однако пока что держал ее в тайне, что раздражало и злило Эразма. Между тем появился и новый противник. Сразу же по приезде в Лувен Эразм приложил немало усилий, чтобы добиться осуществления замысла о создании Collegium Trilingue, согласно завещанию ИеронимусаБюслейдена. Там должны были изучаться три языка Библии: еврейский, греческий и латинский. Так что это было начинание вполне в духе Эразма. Когда же Якобус Латомус, член богословского факультета, высо14 ко ценимый Эразмом , в Диалоге об изучении этих трех языков и теологии пользу первого подверг сомнению, Эразм счел это атакой на него самого и ответил Латомусу соответствующей Апологией1Ь. В это же время (весна 1519 г.) у него произошла неприятность с вице-канцлером университета ван Атом. Эразм полагал, что тот его открыто осудил в связи с только что вышедшим сочинением Похвала бракуй. Хотя ван Ат сразу же пошел на попятный, Эразм все же не смог удержаться от очередной Апологии, 17 хотя и выдержанной в весьма умеренном тоне . И немедленно после этого все еще тлевший спор с Эдвардом Ли разгорелся в гораздо более язвительной форме18. Напрасно пытались английские друзья Эразма утихомирить своего разошедшегося соотечественника. Эразм, в свою очередь, исподтишка старался разить противника. Во всем этом споре он невольно обнаруживает не-

356

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

достаточное умение владеть собой и держаться с достоинством, что выдает его слабые стороны. Обычно так опасавшийся не соблюсти декорум, он опускается до таких бранных выражений, как британская гадюка, сатана, и даже не раз пускает в ход одно старинное ругательство, которым англичане обозначают некий конец. Сами вопросы, о которых шла речь, исчезают в потоке язвительных взаимных упреков. В безудержном гневе Эразм прибегает к сомнительному оружию. Он побуждает своих немецких друзей письменно выступить против Ли и высмеять всю его глупость и самодовольство и заверяет всех своих английских друзей: этот Ли буквально взбесил всю Германию; мне стоит громадных трудов всех их там сдерживать19. Бедный Эразм! У Германии были совсем иные причины впадать в неистовство. Шел 1520 год. Три великих Лютеровых памфлета3* охватили пламенем всю Европу. Даже при наличии намерения извинить вспыльчивость и некоторые злобные выпады Эразма в этом споре проявлениями излишней чувствительности его натуры, — что поделаешь, несколько обделенной подлинно мужскими качествами, — вряд ли можно не согласиться с тем, что он не мог правильно понять ни мотивов своего оппонента, ни сути величайшего движения своего времени. Эразму легко было высмеивать ограниченность консервативных теологов, полагавших, что с верою в Священное Писание будет покончено, стоит лишь его текст пересмотреть и подвергнуть чистке. «Они подправляют святое Евангелие и даже ОтчеНаш\ и во время проповеди остервенело орут прямо в уши изумленной толпе. И это я придираюсь к Евангелиям от Матфея и от Луки, а не те, кои искажают их по невежеству или по небрежению! Так хотим ли мы, чтобы Церковь обладала сколь возможно чистым текстом Священного Писания или нет?» 2 0 — Эразму, с его страстной потребностью в чистоте, казалось, что тем самым вопрос решен. Однако инстинкт не обманывал его противников, когда говорил им, что сами догматы веры подвергнутся опасно-

ЭРАЗМ. ГЛАВА XV

357

сти, если решение о правильном прочтении священного текста будет зависеть от лингвистического суждения того или иного ученого. Эразм хотел избежать последствий, подтачивающих догматы. Ему было невдомек, что его понятия относительно Церкви, таинств, догматики уже не были чисто католическими, поскольку были подчинены его филологическим представлениям. Он не в состоянии был отдать себе в этом отчет, ибо, при всем его природном благочестии и горячем, преисполненном любви нравственном чувстве, ему не хватало мистической углубленности, лежащей в основе всякой религии. И этот недостаток, присущий ему лично, приводил к тому, что он не мог осознать истинных причин сопротивления со стороны католической ортодоксии. Как это возможно, что столь многие, и к тому же столь высоко поставленные, люди не хотят принимать того, что ему самому казалось столь ясным и непререкаемым? Объяснял он это в высшей степени эгоцентрически. Должно быть, против него и против его идеалов выступают некие враждебные силы. Он, который так хотел жить в мире со всеми, который так жаждал сочувствия и признания и так тяжело переносил вражду, видел вокруг себя все возраставшее число противников и недоброжелателей. Он не понимал того, как боялись они его тонкой язвительности и сколь многие из них были в шрамах от ран, которые нанесла им Похвала Глупости. Эта ненависть, подлинная или мнимая, тяжело угнетала Эразма. Он воспринимает своих врагов как некую секту. Прежде всего это доминиканцы и кармелиты, ополчившиеся на новую, научную, теологию. Как раз в это время в Лувене против него восстал новый противник, 21 его соотечественник Николаас ван Эгмонд, приор кармелитов, который всегда был ему особенно отвратителен. Гонения все усиливаются: ядовитая клевета распространяется с каждым днем и становится все более смертоносной; в проповедях разносят о нем самую грубую ложь. Обращаясь к ван Ату, вице-канцлеру университета, он взывает о помощи, — безрезультатно. Преследователи потешаются: пусть себе пишет для ученых,

358

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

которых не так уж много, а мы будем заливаться лаем при всем народе. Начиная с 1520 г., он то и дело жалуется: каждый день меня побивают камнями 22 . И все же Эразм, хотя он по праву видел себя в центре событий, больше не мог в 1519 г. и в 1520 г. закрывать глаза на тот факт, что главное сражение касалось не его лично. Борьба бушевала повсюду. Что же собой представляло это бурное волнение в вопросах духа и веры? Ответ, который Эразм давал самому себе, гласил: это широкий и намеренный заговор со стороны консерваторов, имеющий целью задушить истинное образование, то есть классическую ученость, и дать восторжествовать прежнему невежеству. Бессчетное число раз это представление повторяется в его письмах с конца 1518 г.23 «Я знаю наверняка, — пишет он 21 марта 1519 г. одному из своих немецких друзей, — что варвары со всех сторон сговорились между собой ни перед чем не останавливаться, лишь бы только покончить с bonae literae»14. «Здесь мы все еще сражаемся с защитниками былого невежества». Не мог бы Вулзи подвигнуть Папу к тому, чтобы всему этому положить конец? Все, что относится к древней и высокой литературе, эти недоумки называют «поэзией». Этим словом обозначают они все то, что походит на изящную образованность, то есть все то, чему сами они не обучены. Вся эта сумятица, вся эта трагедия (этими словами он обычно говорит о возникшей церковной распре) берет свое начало в ненависти к bonae literal. «Вот исток и рассадник всей этой трагедии: неизлечимая ненависть к изучению языков и bonae literae». «Лютер провоцирует своих врагов, тех, с которыми, если даже делают они очень дурное дело, не совладать. А между тем зависть разрушает bonae literae, на каковые набрасываются эти оводы при содействии Лютера; выносить их почти невозможно, когда дела у них идут плохо; но каково будет их вынести, если они восторжествуют? Либо я слеп, либо целят они не в Лютера, а во что-то другое. Они норовят совершенно расстроить боевой порядок, предводительствуемый музами» 26 .

ЭРАЗМ. ГЛАВА XVI

359

Так пишет Эразм своему адресату в Лейпцигском университете в декабре 1520 г. Это одностороннее и чисто академическое мнение о великих событиях, сложившееся в рабочем кабинете за книгами, не раз препятствовало Эразму осознать истинную сущность и направленность Реформации.

ГЛАВА XVI Начало взаимоотношений между Эразмом и Лютером, Архиепископ Альберт Майнцский, 1517 г. Распространение Реформации, Лютер пытается склонить Эразма к сближению, март 1519 г. Эразм держится на расстоянии, полагая, что сможет быть миротворцем. Его поведение становится двойственным. Он все сильнее отрицает всякую общность сАютером и решает оставаться сторонним наблюдателем. И те, и другие побуждают Эразма стать на их сторону. Алеандер в Нижнеземелье. Рейхстаг в Вормсе, 1521 г. Эразм покидает Аувен, чтобы сохранить независимость, октябрь 1521 г. В конце 1516 г. Эразм получил письмо от Георга Спалатина1, библиотекаря и секретаря Фридриха, курфюрста Саксонского, написанное в почтительном и любезном тоне, в котором тогда обращались только к знатной персоне. «Мы все глубоко Вас почитаем, курфюрст имеет в своей библиотеке все Ваши сочинения и намерен покупать и все прочие, кои Вами впредь будут изданы». Целью же этого письма было выполнить поручение одного своего друга. Некий монах-августинец, большой почитатель Эразма, просил его обратить внимание на то, что в своих толкованиях Посланий апостола Павла, г. именно Послания к Римлянам, понятие justifia [праведность] было передано не вполне удовлетворительно, что первородному греху не было уделено достаточного внимания и что Эразма могло бы наставить чтение Августина.

360

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Неназванным августинским монахом был Лютер, профессор Виттенбергского университета, тогда еще мало кому известный за его пределами, и критические замечания касались решающего пункта, стоившего ему таких трудов религиозного убеждения: оправдания верой. Эразм не уделил этому письму достаточного внимания; он получал немало писем подобного рода, где было множество похвал и никакой критики. Если он на него и ответил, то ответ его до Спалатина не дошел, а потом Эразм и вовсе забыл об этом письме. Девять месяцев спустя, в сентябре 1517 г., вскоре после того как Эразм прибыл в Лувен, он получил почетное приглашение, собственноручно написанное первым князем Церкви Германской империи, молодым архиепископом Майнца, Альбрехтом Бранденбургским2. Архиепископ очень желал бы его увидеть, буде представится такая возможность; он в чрезвычайном восторге от его творчества (он был знаком с ним столь мало, что упомянул об исправлении Ветхого, г. не Нового Завета) и надеется, что Эразм возьмется составить несколько Жизнеописаний святых в присущем ему изысканном стиле. Молодой Гогенцоллерн, поборник нового света, источаемого изучением классики, и, вероятно, по совету Гуттена и Капитона, находившихся при его дворе, обративший внимание на Эразма, с недавних пор был вовлечен в одну из самых дерзких политических и финансовых афер своего времени. Его назначение архиепископом Майнца в возрасте двадцати четырех лет потребовало получения папской диспенсации, так как при этом он желал сохранить за собой Магдебургское архиепископство и кафедру в Хальберштадте. Это сосредоточение церковной власти должно было послужить на пользу политике Бранденбурга в его соперничестве с Саксонской династией. Папа выдал диспенсацию за очень большую плату, однако, дабы облегчить финансовое бремя архиепископу, предоставил ему весьма щедрое право на отпущение грехов во всем архиепископстве Майнцском, в Магдебурге и

ЭРАЗМ. ГЛАВА XVI

361

земле Бранденбург. Альбрехт, которому по молчаливому соглашению была выделена половина доходов, получил заём в банкирском доме Фуггера, а тот взял на себя распространение индульгенций. Когда Эразм в декабре 1517 г. направил свой ответ3 архиепископу, Тезисы Лютера против отпущения грехов, поводом для появления которых послужило распоряжение архиепископа Майнцского о продаже индульгенций, были уже вывешены (31 октября 1517 г.) и, распространяясь по всей Германии, вызывали невероятный переполох в церковных кругах. Они были направлены против того же самого, с чем боролся Эразм: механического, атомистического и юридического понимания веры. Но насколько иначе повлияли они как деяние — в сравнении с мирным стремлением Эразма к очищению Церкви мягкими средствами! Жизнеописания святых? — восклицает Эразм, отвечая архиепископу. «Что касается меня, я сделал все, что в моих силах, чтобы пролить хоть немного света на самого Князя святых. Впрочем, Ваше стремление, среди многотрудных дел управления, и в столь юном возрасте, увидеть Жития святых очищенными от бабьих сказок и тошнотворного стиля выше всяких похвал. Ибо Церкви не следует мириться ни с чем, что не исполнено чистоты и не доведено до совершенства». И он заканчивает пышным славословием в адрес этого превосходного князя Церкви. На протяжении большей части 1518 г. Эразм был чересчур обременен собственными заботами, чтобы уделять слишком много времени делу Лютера. Это — путешествие в Базель, неустанная работа, а затем и серьезное заболевание. В марте он посылает Тезисы Лютера Мору, без каких-либо комментариев, и мимоходом жалуется Колету на бесстыдство, с коим Рим занимается рас4 пространением индульгенций . Между тем Лютер объявлен еретиком и должен предстать перед судом в Аугсбурге. Он заявляет папскому легату Кайетану, что не отрекается от своего мнения. Это вызывает повсеместно бурное восхищение. Как раз в эти дни Эразм, в письме одному из приверженцев Лютера, Иоханнесу

362

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Лангу, весьма благоприятно отзывается о Тезисах5, Они вызывают всеобщее одобрение. «Я вижу, что папская монархия в Риме, какова она есть, это чума ДАЯ христианства... но не знаю, нужно ли вскрывать этот нарыв на глазах у всех. Пожалуй, это все же дело князей, но боюсь, что они будут заодно с Папой, чтобы урвать и ^АЯ себя часть добычи. Не понимаю, что побудило Экка тягаться с Лютером». Это письмо не появилось ни в одном из изданий. 1519 год принес с собой не только осложнения, связанные с выборами императора после смерти Максимилиана, но также и попытки курии осторожно отвоевать утраченные территории. Германия находилась в ожидании давно задуманного диспута между Йоханнесом Экком и Андреасом Карлштадтом, где на самом деле должна была идти речь о Лютере. Мог ли Эразм, который сам тогда был вовлечен во множество споров, предвидеть, что лейпцигский диспут, следствием которого стало отрицание Лютером верховного авторитета Церкви, будет иметь всемирноисторическое значение, тогда как его полемику с Эдвардом Ли ожидает забвение? 28 марта 1519 г. Лютер впервые сам обращается к Эразму6. «Я так часто говорю с тобою, а ты со мною, Эразм, наша краса и наша надежда, а мы все еще не знаем друг друга». Его радует, что Эразм у многих вызывает неудовольствие, ибо он считает это знаком благословения Божия. Теперь, когда и его, Лютера, имя приобретает известность, дальнейшее молчание между ними обоими могли бы истолковать превратно. « П о этой причине, мой любезный Эразм, удостой своим признанием, ежели пожелаешь, и сего малого брата во Христе, который истово тобой восхищается и предан тебе и который, впрочем, по невежеству своему, не заслуживает ничего иного, кроме как безымянно покоиться где-нибудь в отдаленном углу». В этом по-мужицки хитром и полуироничном письме крылось вполне определенное намерение. Лютер хотел, если это будет возможно, выманить Эразма наружу, с тем чтобы этот круп-

ЭРАЗМ. ГЛАВА XVI

363

нейший авторитет, арбитр в науке и культуре, стал на сторону того великого дела, которое он затеял. В душе Лютер давно уже знал о той пропасти, что отделяет его от Эразма. Еще в марте 1517 г., за полгода до своего открытого выступления, он писал об Эразме вышеупомянутому Йоханнесу Лангу: «дела человеческие перевешивают ^АЯ него дела Божественные ». Это приговор, который столь многие повторяли вслед за Лютером, который вроде бы столь очевиден — и все же несправедлив. Попытка сближения со стороны Лютера была J^AR Эразма вполне достаточным основанием, чтобы сразу же от него отстраниться. Здесь начинается та в высшей степени двойственная политика Эразма, посредством которой он хотел силой своего авторитета, как «светоч мира», не дать хода раздорам и держаться середины, никоим образом себя при этом не компрометируя. В таком поведении нераздельно смешиваются крупные и мелкие черты его личности. Ошибка, вследствие которой большинство историков видят поведение Эразма в отношении Реформации либо в чересчур неблагоприятном свете, либо^как, например, немецкий историк Калькофф, оценивают его как чрезвычайно героическое и дальновидное, заключается в неправомерном подходе к нему как к психологически цельной натуре. Но как раз таковой он никак не является. Двойственность проникает до самых глубин его существа. Многие из его высказываний в ходе этой борьбы суть прямое следствие его боязливости и недостатка характера, но также и его глубоко укорененного нежелания быть непосредственно связанным с какой-либо личностью или с каким-либо делом; однако за всем этим всегда стоит глубокое внутреннее убеждение, что ни одно спорное мнение не может выражать полную истину, что людская ненависть и слепота затмевают умы. И этому убеждению сопутствует благородная иллюзия, что с помощью умеренности, благоразумия и доброжелательности еще можно будет сохранить мир. Эразм воспользовался возможностью изложить свою позицию по отношению к Лютеру в письме7, которое он направил в

364

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

апреле 1519 г. покровителю Лютера, Фридриху Мудрому, курфюрсту Саксонскому, в связи с изданием Светония, которое Эразм ему ранее посвятил. «Писания Лютера, — говорит он, — дали лувенским мракобесам богатый материал, чтобы обрушиться на bonae literae, a всех ученых людей объявить еретиками ». Что касается его самого, лично он Лютера не знает и лишь бегло просмотрел его сочинения, однако все хвалят его за то, что он изменил свою жизнь. Как мало соответствует богословскому смирению безрассудное осуждение его, да к тому же и при народе, не имеющем собственного суждения. Ведь он предложил провести диспут и готов каждому ответить на его аргументы. Никто ведь не преподал ему увещевания, не наставил его, не убедил. Не всякое заблуждение сразу же является ересью. Самое лучшее ААЯ христианина — это вести жизнь, достойную Иисуса Христа. Там, где это присутствует, нельзя кого бы то ни было опрометчиво подозревать в ереси. Почему мы преследуем столь немилосердно ошибки других, когда никто из нас не свободен от заблуждений? Почему мы более хотим уничтожить, нежели излечить, более хотим угнетать, нежели наставлять? Он заканчивает словами, которые должны были быть особенно приятны друзьям Лютера, так рассчитывавшим на его, Эразма, поддержку. « Н е может допустить герцог, чтобы под предлогом благочестия невинный отдан был произволу неблагочестия. Того же желает и Папа Лев, который ничто не принимает так близко к сердцу, как защиту невинности». Письмо сразу же стало распространяться в печати. В то же время Эразм делает все возможное, чтобы удержать Фробена от публикации сочинений Лютера, «дабы не разжигали они еще больше ненависть к bonae literae»s. И он постоянно повторяет: Лютера я не знаю, сочинений его не читал19. Он уверяет в этом и самого Лютера, отвечая на его письмо от 28 марта. Это письмо Эразма, датированное 30 мая 1519 г., нужно рассматривать как своего рода «передовицу», призванную ознакомить публику с его позицией по вопросам, связанным с Лютером.

ЭРАЗМ. ГЛАВА XVI

365

«Лютер не знает, какую трагедию вызвали его сочинения в Лувене. Они здесь полагают, что он, Эразм, помогал ему в этом, и называют его знаменосцем его партии! Похоже, это дало им удобное средство, чтобы подавлять bonae literae». «Я объяснил, что с тобой незнаком, что никогда не читал твоих книг и поэтому не мог там ничего ни принять, ни отвергнуть». «Я блюду себя, насколько возможно, чтобы быть полезным для вновь расцветающих научных занятий. Мне кажется, что располагающей сдержанностью больше добьешься, нежели неистовством. Так Христос покорил мир» 1 0 . В этот же день он пишет Йоханнесу Лангу, одному из друзей и последователей Лютера, короткое письмо, не предназначенное ААЯ публикации: «Я надеюсь, что усилия Ваши и Ваших друзей возымеют успех. Здешние паписты вне себя от бешенства... Все лучшие люди радуются бесстрашию Лютера, но ему следовало бы остерегаться, дабы это не привело к столкновению обеих сторон! Борьба с людьми ничего не даст, если не удастся покончить с тиранией св. Престола и его приспешников: доминиканцев, францисканцев и кармелитов. Но за это никто не смог бы взяться, не опасаясь ужасной сумятицы» 11 . По мере того как пропасть становилась все больше, уверения Эразма в том, что он не имеет никакого отношения к Лютеру, раздавались все чаще. Обстановка в Лувене делалась все более неприятной, отношение к Эразму — все более недружелюбным. В августе 1519 г. он обращается непосредственно к Папе с 12 просьбой защитить его от недоброжелателей . Он все еще не видит, насколько велик этот разрыв, все еще воспринимает это как ученые споры. Генрих, король Англии, и Франциск, король Франции, вовремя заставили в своих странах умолкнуть спорщиков и клеветников; если бы и Папа сделал то же самое ААЯ Германской империи! В октябре вновь удалось достичь примирения с факультетом в Лувене. Как раз в это время в Лондоне скончался Колет. Это был человек, который, возможно, лучше, чем кто-либо другой, по-

366

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

нимал позицию, занятую Эразмом. Немецкие собратья по духу все еще смотрели на него как на великого человека, который ждал момента, чтобы обрушить на врагов свое властное слово, и сдержанность рекомендовал использовать как лозунг, пока не наступит подходящий момент подать знак единомышленникам13. Но среди все нарастающего шума борьбы это слово уже больше не звучало столь властно, как раньше. Эразм не управлял этой борьбой; его авторитет использовали как инструмент в этой борьбе. Письмо кардиналу Альбрехту Майнцскому от 19 октября 1519 г.14, примерно того же содержания, что и письмо Фридриху Саксонскому, написанное весной, стали немедленно распространять друзья Лютера, а противники изменений, несмотря на все те же протесты: Лютера я не знаю, — использовали против Эразма. Становилось все более ясно, что примирительная, миротворческая позиция, которой желал придерживаться Эразм, вскоре сделается невозможной. Инквизитор Якоб ван Хоогстратен, из Кёльнского университета, приехал в Лувен, чтобы там действовать против Лютера, так же как ранее действовал против Рёйхлина. 7 ноября 1519 г. Лувенский факультет, по примеру Кёльнского, сделал решительный шаг: торжественно осудил некоторые воззрения Лютера. Отныне не было места менее подходящего &ля Эразма, чем Лувен, ставший центром борьбы с реформаторами. Поразительно, что он еще два года сумел там продержаться. Иллюзия, что ему удастся сказать свое примирительное слово, рассеялась. Впрочем, сам он все еще не видит истинных размеров происходящего. В первые месяцы 1520 г. все его внимание было занято полемикой с Эдвардом Ли, ничтожным инцидентом в ходе этого великого перелома. Желание держаться в стороне все более овладевает Эразмом. В июне Эразм пишет Меланхтону15: «Я вижу, что дело идет к восстанию. Возможно, необходимо, чтобы начались беспорядки, но я бы не хотел быть их зачинщиком». Ему казалось, что он склонил Вулзи воспрепятствовать предписанному сожжению книг Лютера в Англии16. Но он заблуждался. Уже 12 мая книги были сожжены в Лондоне.

ЭРАЗМ. ГЛАВА XVI

367

Лучшим доказательством того, что Эразм фактически оставил надежду на свою роль миротворца в этом конфликте, видимо, является следующее. Летом 1520 г. в Кале состоялась знаменитая встреча трех монархов: Генриха VIII, Франциска I и Карла V. Эразм, в свите своего государя, также собирался туда отправиться. Как должна была бы такая встреча монархов, где в мирной обстановке были представлены одновременно интересы Франции, Англии, Испании, Германской империи и значительной части Италии1*, подействовать на фантазию Эразма, если бы идеалы его уже не были поколеблены! Но ничего подобного не случилось. Эразм побывал в Кале в июле 1520 г., беседовал с Генрихом VIII и приветствовал Мора, но нет никаких указаний на то, что он придавал этому путешествию какое-либо другое значение, кроме возможности в последний раз повидать своих английских друзей17. Эразма чрезвычайно обременяло то, что именно теперь, когда религиозные разногласия приняли такие острые формы, его обязанности советника юного Карла2*, вернувшегося из Испании, чтобы получить императорскую корону, связывали его еще больше, чем раньше. Летом 1520 г. была обнародована папская булла, в основу которой легли отягчающие обстоятельства, предоставленные факультетом Лувена. Лютер был объявлен еретиком и, если не последует немедленного отречения, должен был быть отлучен от Церкви. «Я опасаюсь самого худшего /О,АЯ несчастного Лютера, — пишет Эразм 9 сентября 1520 г., — так свирепствует всюду заговор, так гневаются на него повсюду государи, и Папа Лев в особенности. Если бы только Лютер внял моему совету и воздержался от враждебных и бунтарских деяний!.. Они не успокоятся, пока полностью не покончат с изучением языков и изящной словесностью... Прежде всего из-за ненависти к ним и из-за глупости монахов возникла эта трагедия... Я в это не вмешиваюсь, хотя А^Я меня уже было бы готово епископство, напиши я что-нибудь против Лютера» 18 . Фактически Эразм, в силу своей поразительной славы, в этих обстоятельствах становился все более ценной фигурой в крупной

368

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

политической игре Папы и императора. Все хотели использовать его имя, склонить его на свою сторону. Но именно этого он хотел любой ценой избежать. Как уклончиво и приукрашенно пишет он Папе о своих отношениях с Лютером, вовсе не отрицая их полностью19. Как ревностно отбивается он от подозрений, что он якобы на стороне Лютера, как то изображают в своих глумливых проповедях буйные монахи, кои смешивают их обоих друг с другом и без лишних слов оглашают еретиками20. Однако и другая сторона понуждает его прямо и открыто заявить о своей позиции. В конце октября 1520 г. в Аахене происходит коронация Карла. Эразм, видимо, при этом присутствовал; во всяком случае он затем сопровождает императора в Кёльн. Там 5 ноября у него состоялся разговор с курфюрстом Фридрихом Саксонским о Лютере. Побуждаемый записать результаты этого разговора, Эразм изложил их в форме 22-х аксиом по вопросу о Лютере, каковые он вручил Спалатину. Вопреки намерению Эразма, они были сразу же опубликованы21. Эти колебания Эразма между отвержением и приятием Лютера никоим образом его не бесчестят. Трагический изъян, пронизывавший всю его личность, заключался в том, что он никогда не хотел или не мог делать окончательных выводов. Если бы он обладал всего-навсего расчетливой и себялюбивой натурой и боялся за свою жизнь, он давно бы уже отступился от дела Лютера. К своему несчастью ААЯ приговора истории он неизменно выказывает свои слабости, тогда как великое таит глубоко внутри. В Кёльне Эразм также встретил человека, с которым в свое время в Венеции делил комнату в доме тестя Альдо Мануцио. Иероним Алеандер, тогда многообещающий молодой гуманист — он был на четырнадцать лет моложе Эразма, — теперь прибыл сюда в качестве папского нунция при императоре, с тем чтобы добиться проведения имперской политики в этом важнейшем церковном вопросе в соответствии с политикой Папы и подкрепить папское отлучение Лютера императорским запрещением.

ЭРАЗМ. ГЛАВА XVI

369

Эразм не мог не чувствовать себя несколько уязвленным тем, что именно этот его друг, так далеко обогнавший его в том, что касается власти и положения, теперь был призван, чтобы дипломатическими мерами добиться решения, осуществить которое он предпочел бы в атмосфере подлинного единодушия, благожелательности и терпимости. Он никогда не доверял Алеандеру и теперь был более чем когда-либо с ним осторожен. Как гуманист, Алеандер, несмотря на свои блестящие дарования, далеко уступал Эразму и, в отличие от него, никогда не занимался серьезным изучением богословия; он сделал карьеру на службе у высокого духовенства (от каковой Эразм почти сразу же отказался). И этот человек был облечен теперь высокой властью посредника. До какой степени ожесточения дошли наиболее рьяные противники Эразма в Лувене, явствует из его остроумного и в то же время злого рассказа Томасу Мору 22 о встрече с Эгмондом в присутствии ректора университета, желавшего их примирить. Но все же это не было так плохо, как полагал Ульрих фон Гуттен, когда писал Эразму23: «Ты думаешь, что находишься в безопасности там, где жгут книги Лютера? Беги и спасайся у нас!» Все настойчивее становились уверения Эразма, что у него нет ничего общего с Лютером. Он уже давно просил того по возможности не называть его имени, и Лютер обещает: «Хорошо, я не буду упоминать твое имя, а также имена и других хороших друзей, если это обременяет тебя» 2 4 . И все громче звучат жалобы Эразма на неистовство монахов и его пожелания лишить наконец нищенствующие ордена права проповеди25. В апреле 1521 г. происходит историческое событие, на которое взирает весь христианский мир: Лютер на Соборе в Вормсе твердо отстаивает свои убеждения перед высшей властью империи. Это вызвало такое ликование в Германии, что какое-то мгновение казалось, что в опасности находится скорее сам император, нежели этот монах и его сторонники. «Если бы я был при этом, — пишет Эразм 26 , — я бы сделал все возможное, чтобы трагедия эта

370

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

была улажена самыми умеренными средствами, дабы впоследствии она уже не могла разразиться вновь к еще большему ущербу для всего мира». Императорский приговор был вынесен: книги Лютера должны быть сожжены в империи (как до этого в бургундском Нижнеземелье), сторонники его арестованы и имущество их конфисковано, а сам Лютер выдан властям. Эразм надеется, что теперь должен наступить перелом. «Трагедия Лютера здесь у нас завершилась; ах, если бы она вовсе не шла на сцене!» 2 7 В эти же дни Альбрехт Дюрер, до которого дошли ложные слухи о смерти Лютера, оставил в своем путевом дневнике28 страстные восклицания: « О Эразм Роттердамский, где ты пожелаешь остаться? Слушай же, рыцарь Христов, скачи рядом с Христом, Господом нашим, защищай истину, стяжай мученический венец. Ты ведь уже старый мужчина. Слышал я от тебя, что отвел ты себе еще два года, кои тебе потребны, дабы содеять нечто; используй же их хорошо, на благо Евангелия и истинной христианской веры... О Эразм, будь с нами рядом, дабы через тебя прославлен был Бог наш...» Эти слова полны верой в возможности Эразма, но за ними все же скрывается представление, что ничего этого он не сделает. Дюрер хорошо понимал Эразма. Борьба нисколько не стихла, и прежде всего в Лувене. Латомус, наиболее достойный и талантливый из лувенских теологов, стал теперь одним из самых серьезных противников Лютера и при этом неодобрительно относился к Эразму. К Николаасу ван Эгмонду, кармелиту, присоединился еще один ярый противник Эразма, его соотечественник Винсент Диркс из Хаарлема, доминиканец. Эразм обратился к факультету, чтобы защитить себя от новых нападок и дать объяснение, почему он никогда письменно не выступал против Лютера. Сейчас он займется чтением его сочинений и примется за дело, чтобы дать улечься раздорам 29 . Ему удается сделать так, что Алеандер, прибывший в июне в Лувен, запрещает проповеди против Эразма. Папа все еще на-

ЭРАЗМ. ГЛАВА XVI

371

деется, что Алеандеру удастся склонить на правильный путь Эразма, с которым тот продолжает находиться в дружественном общении. Однако Эразм предпочел избрать тот единственный выход, который постепенно вырисовывался все больше и больше: а именно покинуть Лувен и вообще Нижнеземелье, дабы вернуть себе независимость, над которой здесь уже нависла угроза. Предлог для отъезда имелся уже давно: третье издание Нового Завета вновь зовет его в Базель. Этот отъезд вовсе не навсегда, он определенно полагает вернуться обратно в Лувен30. 28 октября 1521 г. (в свой день рождения) он покидает город, где провел четыре столь трудных года. Его комнаты в Коллегиуме Лилии остаются за ним, он оставляет там свои книги. 15 ноября он прибывает в Базель. Вскоре распространяется слух, что он спасся бегством из страха перед Алеандером. Однако представление, которое в наше время, несмотря на решительное отрицание со стороны самого Эразма31, снова имеет место: что Алеандер намеренно и коварно изгнал Эразма из Нидерландов — страдает внутренним противоречием. Для Церкви Эразм везде был гораздо опаснее, чем в Лувене, оплоте консерватизма, где под присмотром жесткого бургундского режима его, вероятно, рано или поздно заставили бы служить политике, направленной против Лютера. Именно этого последнего, что с полным правом Аллен вы32 двигает на первый план , он боялся, именно от этого он хотел уклониться. Он бежал не ради того, чтобы обеспечить себе физическую безопасность. Не так-то легко было посягнуть на Эразма: он был слишком ценной фигурой в этой шахматной партии. Он видел, что под угрозой находится его духовная независимость, которая была ^АЯ него превыше всего, и чтобы защитить ее, он так и не вернулся в Лувен.

372

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

ГЛАВА XVII Базель почти на восемь лет остается его местопребыванием, 1521-1529 гг. Эразм как политический мыслитель. Человек мира и согласия. Сочинения против войны. Приговор государям и власти. • Новые издания отцов Церкви. • Colloquia, 1522, 1524 гг. • Разногласия со Стуникой, Бедой и пр. • Спор сГуттеном. Эппендорфф Лишь на склоне жизни образ Эразма обретает черты, которым суждено было войти в память потомков. Лишь в Базеле, свободный от назойливого натиска партий, желавших перетянуть его каждая на свою сторону, вырвавшийся из среды противников и ненавистников, которая обступала его в Лувене, в кругу друзей, близких ему по духу, его помощников и почитателей, свободный от придворных нравов, не зависящий от опеки великих мира сего, неустанно посвящающий свою гигантскую работоспособность творчеству, которое было ему любо, — становится Эразм таким, каким он предстает перед нами на портрете Хольбайна. В эти последние годы он вплотную приближается к своему жизненному идеалу. Сам он не думал, что ему предстоит прожить еще пятнадцать лет. Уже задолго до этого, собственно говоря, со времени своего сорокалетия, в 1506 г., он настроен на приближение старости. Идет последний акт пьесы, повторяет он начиная с 1517 г.1 Материально теперь он чувствовал себя почти полностью 2 независимым . Прошло столько времени, пока он смог сказать это! Но душевный покой так и не наступил. Вполне умиротворенным и ясным, каким, видимо, хотел запечатлеть его Хольбайн, он так и не стал. Он все еще слишком озабочен тем, что о нем говорят или думают. Он и в Базеле не чувствует себя дома. И постоянно говорит о предстоящем переезде: в Рим, во Францию, в 3 Англию, назад в Нижнеземелье . Покой, которого не было в нем самом, предоставили ему обстоятельства: почти восемь лет кряду проводит он в Базеле, а затем еще шесть лет его удерживает у себя Фрайбург.

ЭРАЗМ. ГЛАВА XVII

373

Эразм в Базеле — это человек, чьи идеалы мирового и общественного устройства уже померкли. Что осталось от радостных чаяний Золотого века мира и просвещения, чаяний, которые он еще питал в 1517 г.? Где вера в добрую волю и дух понимания, с которой он писал Institutio principis christiani [Воспитание христианского государя] &АЯ ЮНОГО Карла V? Для Эразма благо государства и общества всегда было исключительно вопросом личной морали и интеллектуальной просвещенности. Превознося и распространяя и то, и другое, он способствовал, как он некогда верил, великому обновлению. Но с того момента, когда он увидел, что начавшийся конфликт ведет к ожесточенной борьбе, он хотел оставаться лишь зрителем. Как действующее лицо в великой церковной смуте, Эразм добровольно покинул сцену. Но от своих идеалов он не отказался. «Давайте будем противодействовать, — заключает он эпистолу о философии Евангелия, — не оскорблениями и угрозами, не оружием и несправедливостью, но простой рассудительностью, благоразумием, кротостью и тер4 пимостью» . Уже в конце жизни он молится: «Если Ты, Господи, заново ниспошлешь Дух Святой в наши сердца, то прекратятся и внешние распри... Внеси порядок в сей хаос, Господи Иисусе, и пусть Дух Твой утишит воды, взвихренные злыми волнами 5 догм!» Единодушие, мир, сознание долга и доброжелательность так много значили ^АЯ Эразма и так редко встречались в жизни! Он чувствовал себя разочарованным. После короткого периода настроения политического оптимизма он уже никогда не говорит о своем времени иначе, как с горечью: «Наипреступнейший век, самый несчастливый и извращенный, какой только можно по6 мыслить!» Напрасно всегда писал он о мире: Querelapacis [Жалоба мира], Dulce bellum inexpertis [ Сладка война ее неизведавшим] vAdagia, Oratio de расе et discordia [Речь о мире и раздоре] и прочее. Свою пацифистскую деятельность Эразм вовсе не считал незначительной: «этот писака, не прекращающий пером своим ера-

374

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

жаться с войной» — говорит о нем Харон, опасающийся, что по вине Эразма ему придется перевезти куда меньше теней7. Согласно легенде, которую приводит Меланхтон, Папа Юлий вызвал Эразма к себе из-за его высказываний о войне и предупредил, чтобы тот перестал писать о делах государей: ты, мол, ничего в этом не смыслишь!8 Эразм, при своей прирожденной умеренности, был натурой совершенно аполитичной. Он был слишком далек от практической жизни и слишком наивно относился к возможности улучшения людской природы, чтобы уметь правильно судить о трудностях и потребностях государственного устройства. Его представления о хорошем государственном управлении были весьма примитивны, и, как это часто случается с учеными, которые руководствуются высокой моралью, в основе своей весьма революционны, хотя он никогда и не помышлял о том, чтобы делать из этого какие бы то ни было выводы. Дружба с такими мыслителями в области государства и права, как Мор, Будеус и Цазиус, не изменила его. Вопросы формы государственного правления, законов или права ^ля него едва ли существовали. Экономические проблемы он видит в их идиллической простоте. Государь должен вершить власть безвозмездно и облагать подданных налогами по возможности наиболее низкими. «Добрый государь имеет все то, чем обладают любящие его граждане». Праздные могут быть просто-напросто изгнаны. Более реальным кажется нам, когда он перечисляет мирные дела, подведомственные правителю: поддержание чистоты в городах, строительство мостов, общественных зданий, дорог, осушение болот, возведение дамб, освоение земель. Здесь в нем говорит истинный нидерландец, и в то же время во всем этом сказывается лежащая в основе его характера любовь к чистоте и порядку. Люди, имеющие смутные представления о политике, вроде Эразма, склонны слишком строго судить о поступках государей, ибо считают их ответственными за все, что происходит не так, как следовало бы. Говоря о князьях, Эразм кажется порой черес-

ЭРАЗМ. ГЛАВА XVII

375

чур пристрастным. Он почитает их, и он от них уклоняется, он восхваляет их по отдельности, но осуждает их в целом. От монархов своего времени он на протяжении длительного периода ожидал умиротворения в Церкви и государстве. Но они его разочаровали. Однако его строгий приговор в адрес князей основывался скорее на чтении классиков, чем на политическом опыте его эпохи. Особенно в поздних изданиях Adagia он постоянно говорит о князьях, их задачах и их пренебрежении своими обязанностями, никогда не указывая на определенные личности. «Есть князья, кои сеют между своими городами раздоры, чтобы наиболее беспрепятственно обирать бедный народ и ценою голода ни в чем не повинных граждан удовлетворять свою ненасытность» 9 . В притче Scarabaeus aquilam quaerit10 [Навозный жук гонится за орлом] из Adagia он под видом орла изображает князя как самовластного и лютого разбойника и гонителя. В других притчах: Aut regem autfatuum nasci oportere [Королем или дураком нужно родиться] и Dulce helium inexpertis [Сладка война ее неизведавшим] — он произносит слова, которые так часто цитируют: «Народ закладывает и строит города, глупость правителей разрушает 11 их» . «Князья вступают в заговор с Папой, а, быть может, и с турками, вопреки счастью собственного народа», — пишет он в 1518 г. Джону Колету12. Это чисто кабинетные осуждения. От революционных намерений Эразм был так же далек, как и Томас Мор, когда он писал Утопию. «По-видимому, иногда нужно терпеть и дурных кня13 зей. И не надо пытаться прибегать к лекарству» . Сомнительно, чтобы Эразм своими выпадами против князей оказывал сколь14 ко-нибудь заметное влияние на современников . Но хотелось бы верить, что его искренняя воля к миру и резкое осуждение безумия войн все же производили какое-то действие. Нет сомнения, что они способствовали распространению миролюбивых чувств в широких кругах интеллектуалов, которые читали Эразма, однако история XVI в. содержит не много ощутимых свидетельств того, что подобные чувства приносили плоды. Но что бы ни го-

376

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

ворилось, не в этих политических декламациях была сила Эразма. Выразителем чаяний людей, со всеми их страстями и непосредственными интересами, он не мог бы стать никогда. Цель его жизни состояла в другом. Здесь, в Базеле, несмотря на то, что он все больше и больше страдал от недугов, которые мучили его уже многие годы, он впервые приступил к выполнению той великой задачи, которую поставил перед собой: открыть чистые источники христианства, изложить евангельские истины с той простотой и понятностью, как он это видел. Широким потоком хлынули публикации отцов Церкви, античных авторов, новые издания Нового Завета, Adagia, собственных писем, парафразы к Новому Завету, комментарии кПсалмам, ряд новых трактатов по теологии, этике и филологии. В 1522 г. Эразм проболел несколько месяцев; тем не менее, в этом году за Киприаном, над которым он работал еще в Лувене и издал в 1520 г., последовал Арнобий, наряду с третьим изданием Нового Завета, затем Гиларий (1523 г.) и новое издание Иеронима (1524 г.). Далее были изданы Ириней (1526 г.), Амвросий (1527 г.), Августин (15281529 гг.) и Иоанн Златоуст в переводе на латинский язык (1530 г.). Быстрое следование друг за другом этих объемистых сочинений доказывает, что работа шла так, как всегда у Эразма: поспешно, с колоссальной концентрацией усилий и поразительно легким владением чудесным аппаратом памяти, однако при отсутствии строгого критического подхода и скрупулезной добросовестности, которых современная филология требует от подобных изданий. Ни язвительный полемист, ни остроумный юморист не исчезли в ученом теологе и разочарованном реформаторе. С потерей спорщика мы без особых сожалений, пожалуй, и примирились бы, но Эразмова юмора не отдали бы и за многие сокровища литературы. Однако и юмор, и полемика неразрывно друг с другом связаны. Это доказывают Colloquia [Домашние беседы]. Хотелось бы повторить однажды уже сказанное по поводу Мории: если из всех произведений Эразма, помимо Мории, в

ЭРАЗМ. ГЛАВА XVII

377

мировой литературе фактически живут только Colloquia, то этот выбор истории следует признать справедливым. Не в том смысле, что АЛЯ литературы осталось лишь самое приятное, самое легкое и читаемое, в то время как увесистая теологическая ученость безмолвно покоится на полках библиотек. Нет, действительно все самое лучшее в Эразме живет в Похвале Глупости и в Беседах. Именно ими его искрометный талант очаровал и покорил мир. Было бы увлекательным делом подробно рассмотреть Беседы как чисто литературное произведение, чтобы предоставить их автору заслуженное почетное место в блестящей плеяде Демокритов XVI столетия1*, рядом с Рабле, Ариосто, Монтенем, Сервантесом и Беном Джонсоном! Colloquia, которым в Базеле Эразм придал их окончательную форму, имели долгую историю своего возникновения. Долгое время они представляли собой не более чем Familiarium colloquiorum formulae [Правила домашних бесед], латинские образцы дружеского разговора, написанные Эразмом для его учеников в Париже еще до 1500 г. Августин Каминад, его горемычный Друг, с такою охотой кормившийся талантами молодого Эразма, собрал их и с их помощью извлекал АЛЯ себя выгоду в некоем узком кругу. Он давно уже умер, когда некий Ламберт Холлониус из Льежа продал рукопись, полученную им от Каминада, Фробену в Базель. Беатус Ренанус, хотя он тогда уже был доверенным другом Эразма, распорядился, не поставив его в известность, ее тотчас же напечатать. Это произошло в 1518 г. Эразм, само собой, был возмущен, тем более что в книжке было полно небрежностей и ошибок. Он немедленно сам взялся за подготовку исправленного издания, которое было выпущено Дирком Мартенсом в 1519 г. в Лувене. Это издание тогда содержало собственно лишь один настоящий диалог, из которого затем выросла беседа Convivium profanum [Мирскоезастолье]. В остальном это было собрание формул вежливости, а также коротенькие диалоги. Н о и в этом издании, не говоря уже о его пользе А^Я латинистов, было столько тонкого вкуса и изящного остроумия, что книга пользовалась

378

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

громадным успехом. К 1522 г. вышло 25 изданий Colloquia, большей частью переизданий: в Антверпене, Париже, Страсбурге, Кёльне, Кракове, Девентере, Лейпциге, Лондоне, Вене, Майнце. В Базеле Эразм сам просмотрел издание, напечатанное в марте 1522 г. у Фробена и посвященное его шестилетнему сыну, крестнику автора, Йоханну Эразму Фробену. Вскоре после этого Эразм выходит далеко за рамки простого просмотра. В 1523 и 1524 гг. впервые было добавлено десять новых бесед, затем четыре, а потом еще шесть, и наконец в 1526 г. заглавие было изменено на Familiarium colloquiorum opus [Книга домашних бесед]. Это сочинение также носило посвящение маленькому Фробену и разрасталось с каждым новым изданием: богатое и разнообразное собрание бесед, каждая из которых — шедевр литературной формы, продуманная до мелочей, естественная, убедительная, столь же непревзойденная в легкости и живости, как и в искусной латыни, каждая — изысканная и безукоризненная одноактная пьеса. Начиная с этого года произведения и переводы Эразма струятся почти непрекращающимся потоком на протяжении двух столетий. Эразм не утратил ни свежести, ни остроты таланта, когда он, через столько лет после Мории, вновь вступил на поле сатиры. По форме Colloquia — менее выраженная сатира, чем Moria. Уже самой своей названной темой, Похвалой Глупости, последняя сразу же заявляет себя как сатира, тогда как Беседы на первый взгляд могут показаться всего лишь невинными жанровыми зарисовками. Тем не менее по содержанию они еще более сатиричны, во всяком случае, носят более прямой характер. Мория как сатира философична и направлена на всеобщее, Colloquia — актуальны и рассматривают частные случаи. К тому же там, наряду с отрицательным, есть немало и положительного. В Мории собственные идеалы Эразма остаются невысказанными и скрываются за изображаемым, в Беседах же он всегда открыто выставляет их на первый план. Поэтому Colloquia, со всеми своими шутками и насмешками, являют собой глубоко серьезный моралистический трактат, наиболее родственный сочинению Enchiridion militis

ЭРАЗМ. ГЛАВА XVII

379

christiani [Оружиехристианского воина]. Все то, что действительно желал Эразм видеть в мире и в людях, то, как он это себе представлял: так страстно желаемые им чистые, христианские отношения, общество с добрыми нравами, горячей верой, простотой и умеренностью, где царят благожелательность, терпимость и мир, — нигде все это не выражено так ясно и не читается так легко, как в Colloquia. В эти последние пятнадцать лет своей жизни Эразм серией этико-догматических сочинений вновь продолжает то, что начинал Энхиридионом: изложение простого, общехристианского образа жизни, естественной этики. Это и было его послание во спасение. Многими оно было услышано из таких сочинений, как Exomologesis, De esu carnium, Lingua, Institutio christiani matrimonii, Vidua christiana, Ecclesiastes [Покаяние в грехах, О вкушении мяса, Язык {Обупотреблении языка и злоупотреблении им), Воспитание христианского брака, Христианская вдова,Екклезиаст]. Но громадным большинством — из Colloquia. Домашние беседы породили гораздо больше ненависти и сопротивления, чем Похвала Глупости, и это можно понять: на этот раз Эразм коснулся также определенных персон. Он не отказал себе в удовольствии высмеять своих лувенских противников. Ли в качестве бахвала и сикофанта уже попал в издание 1519 г., но был вычеркнут в 1522 г., когда спор был улажен. Винсент Диркс удостоился карикатуры в Беседе Begrafenis [Похороны], будучи изображен алчным нищенствующим монахом, вымогающим у умирающих распоряжения в пользу своего ордена. Таким он там и остался. Позже удары исподтишка достались Ноэлю Беде и некоторым другим. Сторонники Эколампадия полагали, что их вождь подвергся издевкам под видом одного из персонажей, наделенного длинным носом; да нет, отвечал Эразм, это кто-то другой. Каждый, кто отныне вступал в спор с Эразмом, а таких было немало, имел шансы попасть в Colloquia. Ничего удивительного, что это произведение, с его жалящими насмешками над монашескими орденами, стало более, чем какое-либо другое, объектом нападок15.

380

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Эразм так никогда и не мог уже избавиться от полемики. Нет сомнения, что он говорил совершенно серьезно, что в душе питает к ней отвращение и никогда ее не желал, но его пылкий ум часто одерживал верх над его сердцем, и, вступая в спор, он явно испытывал удовольствие, изощряясь в насмешках и ловко манипулируя аргументами. Чтобы понять личность Эразма, нам вовсе не обязательно погружаться в гущу этих чернильных баталий. Лишь наиболее значительные из них заслуживают упоминания. Уже с 1516 г. на него то и дело наскакивал один испанский богослов из университета в Алькале, Диего Лопес Суньига, или, в латинизированной форме, Стуника. Речь шла об Аннотациях к изданию Нового Завета, — «второй Ли», как говорил Эразм. Сначала кардинал Хименес запретил публикацию, однако после его смерти это сочинение было издано в 1520 г. В течение нескольких лет Стуника продолжал преследовать Эразма своей критикой, к большому негодованию последнего; в конце концов, вероятно, по мере того как Эразм становился консервативнее, дело пошло к сближению и более благожелательному отношению со стороны Стуники 16 . Не менее долгим и острым был начавшийся в 1522 г. спор с синдиком Сорбонны Ноэлем Бедье, или Бедой. В 1526 г. Сорбонна решилась некоторые высказывания Эразма объявить еретическими. Намерение Беды втянуть Эразма в процесс против Луи дё Беркена, который перевел сочинения, подвергшиеся осуждению, и в конце концов был сожжен за свои религиозные убеждения (1529 г.), сделало всю эту ситуацию ^\я Эразма еще более неприятной 17 . Достаточно ясно, что как в Париже, так и в Лувене основной причиной возмущения богословских кругов были Colloquia. Эгмонданус и Винсент Диркс не простили Эразму того, что он так жестоко обрушился на их сословие и на их личности. Более учтивым, чем эти конфликты, был спор со знатным итальянцем Альберто Пио, принцем Капри (1525-1529 гг.); ожес-

ЭРАЗМ. ГЛАВА XVII

381

точенной и резкой была полемика с группой испанских монахов, которые пустили против него в ход инквизицию (1528 г.)18. В Испании erasmistas [эразмистами\ называли тех, кто проявлял склонность к свободным суждениям в вопросах веры. Так накапливался материал для того тома его произведений, который, по его собственному усмотрению, должен был содержать Apologiae [Апологии], то есть не оправдательные, а защитительные сочинения. «Ах, я несчастный, они сделают из этого целый том!» — восклицает Эразм 19 . Два случая его полемики заслуживают более подробного разговора: с Ульрихом фон Гуттеном и с Лютером. Гуттен, рыцарь и гуманист, восторженный глашатай немецкого национального возрождения, пламенный противник папства и сподвижник Лютера, имел поистине горячую голову, но в какой-то степени и кашу в голове. Он превозносил Эразма, когда ему казалось, что тот идет ему навстречу, он умолял его затем примкнуть к сторонникам Лютера. Эразм скоро заметил, что такой ретивый союзник может стать весьма компрометирующей персоной. Разве уже не приписывали ему, Эразму, одну из довольно безрассудных сатир фон Гуттена? — И вот пришло время, когда фон Гуттен уже был не в состоянии выносить Эразма. Его рыцарские инстинкты реагировали как раз на самые слабые стороны характера Эразма: на его боязнь показать себя с невыгодной стороны и склонность изменять своим соратникам при виде опасности. Эразм и сам знал за собой эту слабость: « Н е всякому хватит сил сделаться мучеником», — пишет он в 1521 г. Ричарду Пейсу. «Боюсь, что если возникнут волнения, я последую примеру Петра» 2 0 . Однако это признание не спасает его от тяжких упреков, которыми в бешенстве осыпает его в 1523 г. фон Гутген. Это правда: фон Гутген видел в Эразме всего лишь карикатуру, и последний поэтому мог с некоторым основанием сочинение, написанное в свою защиту, назвать Губка против пачкотни Гуттена. Тем не менее тон, подход этой Губки, которую Гутгену уже не суждено было прочитать, остаются мелочными и ограни-

382

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

ченными, продиктованными ненавистью и жаждой мести. Когда Эразм ненавидел, он мог ударить своего врага ниже пояса. Но упрека, что этот памфлет был издан после смерти фон Гуттена, Эразм не заслуживает; он был полностью или почти полностью набран еще до того, как фон Гуттен умер, и А^Я Эразма было бы чрезвычайно трудно воспрепятствовать его выходу в свет21. Гуттен, впрочем, все-таки отомстил Эразму. Один из его сторонников, некто Хайнрих фон Эппендорфф, унаследовал гуттенское неприятие Эразма и преследовал его долгие годы. В его руки попало письмо Эразма, в котором тот его очернял, и на основании этого он постоянно угрожал выдвинуть против Эразма обвинение в клевете. Враждебное отношение Эппендорффа до того допекало Эразма, что он повсюду усматривал его происки и везде видел его шпионов, даже после того, как действительные преследования давно уже прекратились22.

ГЛАВА X V I I I Эразма побуждают выступить против Лютера. De libero arbitrio, 1524 г. • Ответ Лютера: De servo arbitrio. •Неопределенность Эразма, крайняя резкость Лютера. Эразм в конце концов становится на сторону консерваторов. Епископ Базеля и Эколампадий. Половинчатая догматическая позиция Эразма. Об исповеди, обрядах, почитании святых, дароприношении. • Institutio christiani matrimonii, 1526г. Он чувствует себя окруженным врагами В конце концов все-таки произошло то, чего Эразм всячески хотел избежать: письменная полемика с Лютером. Но она не имела ничего общего с тем жестом, который в своем время так хотел сделать Эразм: в интересах христианского мира и единства веры остановить неистового Лютера, что должно было бы заставить мир образумиться. В грандиозном спектакле Реформации их полемика была всего лишь финалом. Не только Эразм чувствовал

ЭРАЗМ. ГЛАВА XVIII

383

себя разочарованным и усталым, героические годы миновали уже и &АЯ Лютера, скованного обстоятельствами, вынужденного идти на компромиссы, обманутого в своих ожиданиях. Эразм хотел бы придерживаться своего решения: быть всего лишь зрителем этой великой трагедии. «Ежели Бог, как то являет нам немалый успех дела Лютера, этого хочет, — рассуждал он, — и, быть может, в наше развращенное время Он поистине усмотрел нужду в столь грубом лекаре, как Лютер, то не след мне сему препятствовать»1. — Но его не захотели оставить в покое. Тогда как он продолжал протестовать и повторял, что не имеет с Лютером ничего общего и отличается от него как небо от земли2, приверженцы старой Церкви твердо были убеждены в том, что Николаас ван Эгмонд указывал уже в 1520 г. ректору Лувенского университета: пока Эразм отказывается письменно выступить против Лютера, мы будем считать его лютеранином3. На том и порешили. «Что тебя здесь считают за лютеранина, это точно», — пишет Эразму в 1522 г. Вивес из Нидерландов4. Все сильнее раздавались требования, чтобы он выступил против Лютера. Его понуждали к этому со всех сторон: Генрих VIII через Танстолла5, старого друга Эразма, Георг Саксонский и из самого Рима — его старый покровитель Папа Адриан VI, незадолго до своей смерти. Эразм видел, что больше уже не может молчать. Он попробовал написать несколько Диалогов в жанре Colloquia, но дело не заладилось6, и к тому же этот жанр, вероятно, не удовлетворил бы тех, кто хотел бы выманить Эразма на поле битвы. Между Лютером и самим Эразмом не было никакого обмена письмами с тех пор, как в 1520 г. Лютер пообещал ему: «Хорошо, Эразм, я более не назову твоего имени». Но теперь, когда Эразм сам собирался напасть на Лютера, последний 15 апреля 1524 г.7 обратился к нему с письмом, в котором уже сам реформатор просил Эразма его же словами: «Останься по желанию своему, как ты всегда утверждал, что желал этого, простым зрителем нашей трагедии». Эти слова Лютера звучат иронически-пренебрежительно, но Эразм назвал письмо «весьма гуман-

384

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

ным [дружеским], — я же не осмелился ответить с подобной гуманностью из-за сикофантов» 8 . Чтобы иметь возможность с чистой совестью выступить против Лютера, Эразм должен был, естественно, избрать такой пункт, где он до глубины души расходился бы с Лютером. Таким пунктом не могла быть какая-либо из многих внешних частей всего строения Церкви: ни та, которую он всей душой осуждал вместе с Лютером, — обряды, богослужебная практика, посты и т. д.; ни та, относительно которой он, хотя и более умеренно, чем Лютер, выражал некоторые сомнения, — таинства или первенство св. Петра. Поэтому он избрал такой пункт, где пролегала наиболее глубокая пропасть между двумя их натурами, между их пониманием самой сущности веры, — центральную, вечную проблему добра и зла, долга или принуждения, свободы или необходимости, Бога и человека. Лютер подтверждал в своем ответе, что здесь действительно шла речь о жизненно важном пункте9. De libero arbitrio diatribe10y то есть рассуждение о свободе воли, датируется сентябрем 1524 г. Был ли когда-либо Эразм тем человеком, чтобы писать о подобном предмете? Верный своему методу, и с очевидным намерением на этот раз поддержать авторитет и традицию, он доказывал, как тому учит Библия, утверждают доктора, доказывают философы и подтверждает человеческий разум, что воля человека свободна. Без признания свободы воли понятия Божественной справедливости и Божественного милосердия лишаются всякого смысла. К чему изучать Писание, обли11 чать, наставлять , если все свершается по прямой и неизбежной необходимости? К чему прославлять послушание, если ААЯ свершения как добрых, так и злых дел мы для Бога такое же орудие, как топор АЛЯ плотника? Но даже если это и так, то было бы опасно предлагать такое учение многим, ибо мораль зависит от сознания свободы. Лютер реагировал на сочинение своего противника с отвращением и презрением. Он, впрочем, внешне не проявил их, когда писал ему свой ответ, которому придал вполне надлежащую

ЭРАЗМ. ГЛАВА XVIII

385

форму. Однако в содержании трактата De servo arbitrio, о несвободной воле, прорывается поток его гнева. Ибо здесь он сделал именно то, в чем его упрекал Эразм: желая вправить вывихнутую руку, он вывихнул ее в обратную сторону12. Гораздо более остро, чем когда-либо ранее, здесь его бурный крестьянский темперамент выявил удивительные следствия его пламенной веры. Без всяких ограничений принимает он любые крайности абсолютного детерминизма. Чтобы с наибольшей очевидностью отвергнуть индетерминизм, он хватается за простейшие метафоры исступленной веры, которая стремится выразить невыразимое. Существуют-де две воли Бога, кои не совпадают друг с другом: Божья «вечная ненависть по отношению к людям, не только ненависть из-за нехватки или действий свободной воли, но ненависть, существовавшая даже до создания мира». Человеческая же воля предстает в образе верховой лошади, стоящей между Богом и дьяволом и готовой понести на себе того или другого, не будучи способна сама выбрать одного из двух враждующих всадников. Изложенное в De servo arbitrio учение Лютера как нельзя более означает огрубление веры и неистовую перенапряженность религиозных понятий. Но... это был Лютер, который твердо стоял на скальном грунте абсолютного мистического ощущения вечного, /^\я которого все более низменные понятия, как солома, сгорали в пламени Божьего величия, а любое человеческое содействие спасению было поруганием Божьей славы. Духовные же устремления Эразма в конечном счете не сводились к понятиям, о коих шла речь: греха и благодати, спасения и богопочитания, которое есть причина всего. Представлял ли Эразм в этом споре во всех отношениях слабейшую сторону? Был ли Лютер прав в самом глубоком смысле? 13 Возможно. Р. Г. Марри справедливо вспоминает здесь слова Гегеля, что трагедия — это конфликт не между правым и неправым, но между правым и правым. Спор между Лютером и Эразмом достиг того пункта, где нам следует воздержаться от наших

386

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

преходящих суждений и принять не только равноценность и «да», и «нет», но и возможность их сосуществования. И действительно: Эразм понимал, что спор здесь с помощью слов и образов шел по ту сторону познаваемого и выразимого. Если Эразм — человек нюансов, /^ которого понятия вечно изменялись и ускользали и которого Лютер прозвал Протеем, то Лютер — человек, склонный чрезмерно все акцентировать. Нидерландец, наблюдающий неуловимые волны моря, — и немец, взирающий на высящиеся вершины гор. «Это истинная правда, что мы не можем говорить о Боге, иначе как в несоответствующих выражениях» 14 . «Многие вопросы следовало бы отложить до того времени, когда не будет ни тусклого зеркала, ни загадочности и мы узрим Бога лицом к лицу». «Есть ли что, свободное от заблуждений?» «В богословии наличествуют некоторые недоступные места, относительно которых Бог не пожелал, чтобы мы проникали в них далее» 15 . Католическая церковь подходила к вопросу о свободе воли с определенными оговорками; она оставляла сознанию свободы воли совсем небольшой простор под сенью благодати. Эразм видел эту свободу значительно большей. Лютер отрицал ее полностью. Суждение современников с самого начала определялось их участием в этом великом споре чересчур сильно, чтобы считать его справедливым. Они аплодировали Эразму, когда тому удавалось уязвить Лютера, — и наоборот, в зависимости от того, куда были направлены в тот момент их симпатии. Не только Вивес, но и верные католики, вроде Садолета, одобряли Эразма. Немецкие гуманисты, в большинстве своем не очень склонные к разрыву со старой Церковью, под влиянием слова Эразма все больше отходили от Лютера: Муциан, Цазиус, Пиркхаймер. Даже Меланхтону импонировали взгляды Эразма. Для других, как, например, ^АЯ Капитона, некогда столь ревностного его приверженца, Эразм уже более не существовал. А вскоре должен был появиться Кальвин и с железной хваткой своих аргументов полностью стать на сторону Лютера.

ЭРАЗМ. ГЛАВА XVIII

387

Здесь стоит привести мнение одного нынешнего католического теолога в отношении Эразма и Лютера. Эразм, говорит Ф. КсКифль 16 , «обладая мировосприятием свободной, неиспорченной человеческой натуры, внутренне был гораздо более чужд Церкви, чем Лютер. И боролся он с ней с довольно заметным скепсисом, за что Лютер психологически тонко упрекал его в том, что он (Эразм) любит так изъясняться относительно ошибок и недостатков Церкви Христовой, чтобы заставить смеяться читателей, вместо того чтобы возносить свои жалобы с глубоким воздыханием, как то должно пред Богом». Hyperaspistes [Защитник]17 г , солидный трактат, в котором Эразм вновь выступил против Лютера, был не более чем эпилогом и в подробном рассмотрении не нуждается. Итак, Эразм наконец открыто занял определенную позицию. Ибо, не считая спорного пункта, касающегося догматики, наиболее существенным в De libero arbitrio было то, что он категорически восстал против заявленных реформаторами взглядов на веру и высказался в пользу авторитета и традиции Церкви. Он один, полагает Эразм, сделал больше ^,АЯ ТОГО, чтобы сломить силу лютерии, чем Алеандер со всеми его махинациями18. « Н и смерть, ни жизнь не оторвут меня от единства с Католической церковью», — пишет он в 1522 г. То же содержит и Hyperaspistes (1526 г.): «От Католической церкви я не отпадал никогда. Знаю, что в этой Церкви, которую называете вы папистской, есть немало таких, которые мне не нравятся, но таковых вижу я и в вашей Церкви. Легче переносить зло, к коему ты привык. Посему я и переношу эту Церковь, покуда не увижу я лучшей; и ей тоже приходится переносить меня, покуда и я не сделаюсь лучше. И тот в плаванье не потерпит несчастья, кто меж двумя различными бедами придерживается срединного курса» 19 . Но возможно ли было придерживаться этого курса и дальше? На обеих сторонах люди отворачивались от Эразма. «Меня,

388

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

о котором прежде в бесчисленных письмах говорилось как о Трижды величайшем герое, Князе учености, Солнце наук, Блюстителе подлинного богословия, нынче либо обходят молчанием, либо рисуют совсем уж другими красками» 20 . И сколь многие из старых друзей и собратьев по духу были уже мертвы!21 Однако было еще достаточно тех, кто думал и уповал так же, как и Эразм. Благодаря его неустанному слову, и прежде всего его письмам, сдерживающее и очищающее воздействие его духа продолжало проникать во все страны Европы: ученые, высокое духовенство, люди благородного сословия, студенты, гражданские чиновники состояли с ним в переписке. Сам епископ Базеля, Кристоф фон Утенхайм, разделял его устремления. Ярый поборник внутрицерковной реформы, он еще в 1503 г. сделал попытку реформировать духовенство своего епископства с помощью синодальных статутов, однако без большого успеха. Позднее он призвал в Базель таких ученых, как Эколампадус, Капитон и Вимпфелинг. Это было еще до того, как начался большой спор, в который Эколампадус и Капитон оказались вовлечены гораздо сильнее, чем это устраивало епископа Базеля или Эразма. В 1522 г. Эразм направил епископу трактат De interdicto esu carnium11, о запрете есть мясо. По всей видимости, это в последний раз Эразм прямо выступил против старых традиций. Епископ, однако, уже не стоял во главе начавшегося движения. Видная часть базельских горожан и большинство Городского совета выступали за радикальную Реформацию. Приблизительно через год после Эразма Эколампадус, первое пребывание которого там совпало с пребыванием Эразма (он тогда помогал Эразму в древнееврейском языке при подготовке издания Нового Завета), вернулся в Базель с намерением организовать сопротивление прежним обычаям. В 1523 г. Совет назначил его профессором Священного Писания в университете, в то время как четыре католических профессора были отстранены от должности. Он сумел добиться того, что была объявлена свобода проповеди. А вскоре там появился пылкий агитатор, неистовый Гийом

ЭРАЗМ. ГЛАВА XVIII

389

Фарель, действовавший в самом Базеле и его окрестностях. Это был человек, на долю которого выпало принести Реформацию в Женеву и побудить Кальвина там остаться. Хотя Эколампадус вначале с осторожностью вводил новшества в церковную службу, Эразм все же смотрел на такие действия с беспокойством. И прежде всего на понуждение со стороны Фареля, которого он люто ненавидел23. Именно эти люди препятствовали тому, чего он все еще желал и что все еще находил возможным, а именно — компромиссу. Со свойственными ему колебаниями, никогда полностью не решаясь на однозначное суждение без оговорок, в большинстве спорных областей Эразм постепенно останавливался на относительно консервативной промежуточной точке зрения, пытаясь таким образом, не отрекаясь от своих глубочайших убеждений, сохранять верность Церкви. В 1524 г. он изложил свои взгляды о достоинствах исповеди в трактате Exomologesis24 — о способах исповеди. Эразм признает исповедь всего лишь наполовину: если она и не была установлена ни Христом, ни апостолами, то все же — отцами Церкви. Поэтому благочестие требует ее сохранения. Исповедь чрезвычайно полезна, хотя иной раз приносит и немалый вред. Так пытался Эразм «увещевать обе стороны», — отвергавших же исповедь не желая «ни присоединить, ни оспаривать, хотя и склоняясь на сторону тех, кто в это верит». В длинном ряду своих полемических выступлений он вновь и вновь находит возможным так или иначе определить свои взгляды. Он пространно делает это, например, в ответах итальянцу Альберто Пио (1525 и 1529 гг.)25. И неизменно выбирает форму защиты, независимо от того, что именно служит предметом нападок: Colloquia, Moria, Иероним, Парафразы или что-нибудь еще. В конце концов он некоторым образом обобщает свои взгляды в трактате De amabili ecclesiae concordia — о желанном церковном согласии ( 1533 г.). Однако сочинение это едва ли можно рассматривать как попытку позитивного действия. Об этом он уже больше не думал.

390

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Для большинства пунктов Эразму удается найти умеренную и консервативную формулу. Даже в отношении церковных обрядов он более не ведет себя полностью негативно. Он находит добрые слова даже А^Я поста, к каковому всегда испытывал отвращение26, для почитания реликвий, для церковных праздников. В 1523 г. он пишет по просьбе одного из друзей мессу АЛЯ церкви Богоматери в Аорето27. Однако ни единым словом не упоминает о чуде находящегося там святого дома2* и сопроводительное письмо своему другу начинает так: «Ну вот, теперь ты думаешь, что Эразм по твоему повелению станет сейчас плясать посреди площади». Упразднять почитание святых он не хочет: оно уже более не несет в себе опасности идолопоклонства. Даже изображения он теперь допускает: «Кто удаляет из жизни запечатленные образы, лишает жизнь ее высшего наслаждения; часто мы видим больше в картинах, чем можем узнать из написанного». В отношении субстанциального присутствия Христа в таинстве евхаристии он придерживается католической точки зрения, но без особой страсти — лишь ради сохранения единства Церкви и из-за того, что не может поверить, чтобы Христос, который есть любовь и истина, допустил, чтобы Церковь, Невеста Христова, так долго находилась в столь чудовищном заблуждении, что вместо Него предлагала верующим хлебную корку. Принимая во внимание эти причины, он, в крайнем случае, мог бы согласиться со взглядами Эколампадуса28. К базельскому периоду относится одно из самых чистых и благотворных этических сочинений Эразма, Instïtutio christiani matrimonii — о христианском браке (1526 г.)29, написанное ААЯ Екатерины Арагонской, королевы Англии. Оно выдержано полностью в духе Энхиридиона — если закрыть глаза на некоторое многословие, свидетельство его возраста. Далее следует Zte vidua christiana — о христианской вдове, ^АЯ Марии Венгерской; столь же безупречное сочинение, хотя и не столь значительное30. Защитников старой Церкви все это, однако, не вынудило сложить оружия. Они основывали свое отношение к Эразму на том

ЭРАЗМ. ГЛАВА XVIII

391

ясном и красноречивом образе его веры, который вырисовывался в Colloquia и не мог быть назван подлинно католическим. Слишком уж наглядно там было показано, что Эразм, как бы он ни избегал касаться непосредственно буквы, в сердце своем не придерживался убеждений, жизненно важных /^АЯ Католической церкви. Поэтому позднее, при проведении чистки трудов Эразма, Colloquia были полностью внесены в Index expurgatoriusy вместе с Морией и некоторыми другими работами. Относительно же всего остального было объявлено: caute legenda, то есть читать с осторожностью. Многое было выброшено из Аннотаций к Новому Завету, из Парафраз и Апологий, совсем немного из Энхиридиона, из сочинения Ratio verae theologiae [Метод истинного богословия] и даже из Экзомологезиса. Однако это произошло после того, как борьба против живого Эразма уже отшумела. Пока он там, в Базеле, или еще где-либо продолжал быть духовным средоточием значительной группы, силу которой невозможно было оценить, поскольку она не выступала как единая партия, до тех пор нельзя было знать, в какую сторону еще могут произойти изменения, какое влияние он еще окажет на Церковь. В своей тихой рабочей комнате он все еще владычествовал над умами. То, как его ненавидели, как подстерегали каждое его слово, каждый его поступок, выпадает исключительно на долю того, кто признан великим. Хор недоброжелателей, приписывавших Эразму вину за всю Реформацию, не умолкал. Он-де снес 31 яйцо, которое высидели Лютер и Цвингли . С раздражением видел Эразм все новые проявления мелочной, злобной и глупой враждебности32. В Констанце некий доктор повесил у себя на стенке портрет Эразма единственно лишь /И,АЯ ТОГО, чтобы всякий раз плевать на него, когда проходил мимо. Эразм в шутку сравнивает свою участь с судьбой св. Кассиана, которого ученики кололи острыми палочками А^Я письма. «Разве уже долгие годы не кололи его прямо в сердце перья и языки бесчисленных недругов; разве не жил он все это время под пыткой, коей смерть до сих пор не положила конец?» — Эразм остро пере-

392

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

живал все эти нападки. Но так и не прекращал вызывать нападки других.

ГЛАВА X I X Эразм выступает против язычества и нарочитого классицизма гуманистов. Ciceronianus, 1528 г. Это приводит к появлению новых врагов. • Реформация в Базеле проведена в жизнь. Он перебирается во Фрайбург, 1529 г. Его мнение о результатах Реформации Ничто лучше не характеризует независимость, которую Эразм сохранял по отношению ко всем движениям своего времени, чем тот факт, что он начал борьбу также и в лагере гуманистов. В 1528 г. два сто Диалога выходят из стен типографии Фробена (глава фирмы Йоханн Фробен скончался незадолго до этого). Первый из них — о правильном произношении в латыни и греческом; второй — под названием Ciceronianus [Цицеронианец]: о наилучшей манере речи, то есть как писать и говорить по-латыни. Оба были превосходным доказательством того, что Эразм отнюдь не утратил живости и остроумия. Первый трактат был чисто филологическим и как таковой имел значительное влияние; второй был к тому же и сатирическим. Эразм все еще видел спасение культуры в изучении классиков, но только в том случае, если это шло на пользу чистому христианству. Его искреннее нравственное чувство заставляло его гнушаться непристойностей Поджо и распущенности ранних итальянских гуманистов1. К тому же тонкий природный вкус подсказывал ему, что такое спасение не может заключаться в педантичном и рабском подражании античным образцам. Эразм слишком хорошо знал латынь, чтобы писать строго в манере классиков; это была живая латынь, и она требовала свободы. Уже очень рано встречаются у него колкости по адресу чересчур усердных латинских пуристов: один из них объявил новонайденный фрагмент Цицерона варварским до мозга костей; «из всех возмож-

ЭРАЗМ. ГЛАВА XIX

393

ных писателей нет &АЯ меня несноснее этих цицероновых мартышек» 2 . Наряду с большими надеждами, которые он возлагал на изучение классиков А^Я очищения христианства, он видел опасность того, «что под маской возрожденной (renascentis) древней учености пытается воспрянуть язычество, равно и среди христиан есть такие, кои признают Христа номинально, а на деле дышат язычеством ». Так пишет он в 1517 г. Капитону3. В Италии налегают слишком уж исключительно и слишком язычески на Ьопае literae. Эразм считал своим долгом содействовать тому, чтобы ААЯ Ьопае literaeу «которые у итальянцев до сих пор были почти языческими, вошло в обычай говорить о Христе» 4 . Как должно было задевать Эразма, что теперь именно в Италии его не только упрекали в ереси, но и ставили при этом под сомнение его научную репутацию! Его обвиняли в плагиате и в корыстолюбивой недобросовестности. Он жаловался на это Алеандеру, который, как он полагал, был в этом замешан5. 6 В письме от 13 октября 1527 г. профессору университета в Алькале встречается первый набросок диалога Ciceronianus. Помимо тех, кто ненавидит классические науки в угоду истинной вере, пишет Эразм, «с недавних пор вышел из тени новый вид неприятелей. Их коробит, если в Ьопае literae говорят о Христе, — словно бы ничто не может быть изящным, помимо языческого. Для их ушей Jupiter optimus maximus [Юпитер лучший величайший] звучит красивее, чем Christus, redemptor mundi [Христос, искупитель мира], и patres conscripti [отцы, внесенные в списки, т. е. сенаторы] приятнее, чем sanctiapostoli [святыеапостолы]... Они считают большим позором не быть цицеронианцами, нежели не быть христианами, словно бы Цицерон, если бы он родился вновь, не говорил о христианских вещах другими словами, чем в свое время он говорил о своей религии!.. К чему эта бессовестная похвальба наименованием цицеронианцев? Хочешь, скажу тебе на ухо: этими румянами прикрывают они свое язычество, которое дороже им славы Христовой». Для Эразма стиль Цицерона

394

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

никак не является идеалом. Ему больше по вкусу более солидное, более сжатое, более мускулистое, менее отделанное, более мужественное. У Эразма, иной раз способного за день написать целую книгу, не было времени отполировывать свой стиль, а нередко даже и перечитывать написанное. « Н а что мне все это пустословие, эта стряпня из десятка слов, то тут, то там надерганных у Цицерона? Мне нужна душа Цицерона!» Обезьянничанье все это, над коим можно лишь потешаться. — Ибо куда серьезнее нынешняя кутерьма из-за так называемых «новых евангелистов», к чему он в этом письме сразу же и переходит. Итак, он позволил себе удовольствие, в разгар своих ожесточенных атак и отражения ответных ударов, снова дать волю присущей ему страсти к насмешкам, но при этом, так же, как в Глупости к Беседах, смягченным трепетной серьезностью христианского чувства и природным даром благородной умеренности. Ciceronianus7 — великолепный образчик разносторонних и метко применяемых знаний, убедительного красноречия, мастерского умения черпать из богатой сокровищницы аргументов. Широким, безмятежным потоком течет неторопливая беседа между Булефором, придерживающимся мнений Эразма, Гипологом, задающим интересующие его вопросы, и Нозопоном, ревностным цицеронианцем, который, дабы сохранить ясный ум, за завтраком съедает всего-навсего десяток изюминок. Пожалуй, только не слишком удачным было в лице Нозопона с очевидностью указывать на того, кто уже не мог на это ответить, — на Кристофа Лонголиуса, скончавшегося еще в 1522 г. Основной пункт Цицеронианца находится там, где Эразм указывает на опасность, которая угрожает христианской вере со стороны чересчур ревностного классицизма. Это выражено уже в самом заглавии, если учесть, что Эразм оппозицию цицеронианец — христианин заимствовал у своего любимого Иеронима1*, который видел, что и сам уже стоит перед таким выбором8. Настоятельно звучит следующее: «Язычество, Нозопон, поверь мне, язычество очаровывает нам уши и душу. Мы все еще христиане

ЭРАЗМ. ГЛАВА XIX

395

только по имени». Почему классическое выражение звучит &ля нас лучше, чем цитата из Библии} Corchorum inter olera — сорняки средь овощей — лучше, чем Саул средь пророков? Как доказательство абсурдности цицеронианства Эразм дает перевод одного из догматических положений на классическую латынь. Optimi таximique lovis interpres acfilius, servator, rex,juxta vatum responsa, ex Olympo devolavitin terras [Юпитера лучшего величайшего вестник, а также сын, спаситель, царь, по прорицанию пророков, с Олимпа слетел на землю] — вместо: Иисус Христос, Слово и Сын вечного Отца, по предсказаниям пророков, пришел в мир. В подобной манере действительно писали большинство гуманистов. Сознавал ли Эразм, что здесь он вступает в бой с собственным прошлым? Если он переводил Логос как Sermo [Речь], вместо того чтобы передавать его через Verbum [Слово], за что его упрекали противники, разве тем самым не был и сам он цицеронианцем? Ведь это тоже было посягательством на живое христианское понятие и заменой его словом из классиков. Разве не сам он желал улучшить стихотворный размер церковных гимнов9, не говоря уже о его собственных классицистических одах и пеанах святым и Марии? И не оборачивалось ли его порицание пристрастия к классическим изречениям и оборотам в отношении чего бы то ни было — в той же мере, что и в отношении его yvLtÂdagiaï Мы видим здесь пожилого Эразма, ставшего на путь реакции, которая в конце концов могла бы увести его далеко от гуманизма. В своей борьбе с гуманистическим пуризмом он выступает предшественником христианского пуританизма. Как всегда, его насмешки привели к новому потоку злословия. Бембо и Садолет, наряду с Эразмом прославленные мастера чистой латыни, могли только усмехнуться по этому поводу, однако вспыльчивый Юлий Цезарь Скалигер яростно набросился на него, прежде всего потому, что желал отомстить за то, что Эразм затронул память Лонголиуса. Как следствие всего, представление Эразма о том, что его преследуют, получило новую пищу; и опять он думает, что за всем этим стоит Алеандер. «Итальянцы под-

396

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

стрекают императорский двор против меня», — писал он в 1529 г.10 О прочих, однако, он пишет в шутливой форме11: «Теперь я и вправду изменю свой стиль по образцу Будеуса и стану цицеронианцем по образцу Садолета и Бембо!» И к концу его жизни разгорается новый спор с итальянцами, ибо он задел их национальную гордость: «Они набрасываются на меня со всех сторон с гнусными пасквилями как на врага Италии и Цицерона» 1 2 . Были, как он сам говорил, и более серьезные трудности, которые касались его гораздо ближе. События в Базеле уже несколько лет развивались в направлении, которое беспокоило и огорчало Эразма. Когда он обосновался там в 1521 г., ему еще могло казаться, что епископу, старому Кристофу фон Утенхайму, искреннему почитателю Эразма и человеку, который был ему близок по духу, удастся, с помощью таких людей, как Людвиг Бер, верный друг их обоих, провести в Базеле те реформы, к каким он стремился: устранить признанные злоупотребления, не покидая при этом лона Католической церкви. Именно в этом, 1521 г., освобождение городских властей от власти епископа — к каковой цели они стремились с тех пор, как Базель в 1501 г. примкнул к Швейцарской Конфедерации — стало фактом. Отныне первое место принадлежало Совету, который теперь не состоял исключительно из аристократов. Напрасно епископ объединился со своими коллегами в Констанце и Лозанне А^Я защиты католицизма. Новое учение все больше и больше одерживало в городе верх. И когда в 1525 г. дело дошло до открытых выступлений против католического богослужения, Совет стал более осмотрительным и попытался осторожно взяться за реформирование. Этого же хотел и Эколампадус. Отношения между ним и Эразмом были несколько деликатные. Эразм сам некогда дал направление религиозному мышлению этого импульсивного и неугомонного молодого человека. Когда он в 1520 г. неожиданно попытался найти прибежище в монастыре, то всячески оправдывал этот шаг перед Эразмом, осуждавшим столь связывающие обеты13. Как же изменились эти отношения, когда теперь, спустя

ЭРАЗМ. ГЛАВА XIX

397

два года, они вновь встретились в Базеле! Эколампадус — покинувший монастырь, ставший убежденным сторонником и проповедником нового учения; Эразм — этот великий зритель, каковым он всегда хотел оставаться. Эразм обошелся со своим бывшим соратником довольно прохладно и, по мере того как тот действовал, отходил от него все дальше и дальше. И все же Эразм продолжал занимать промежуточную позицию и в 1525 г. сделал вполне умеренные предложения Городскому совету, в это время вновь больше склонявшемуся к старым традициям. Престарелый епископ, который в последние годы уже более не имел резиденции в Базеле, в начале 1527 г. обратился с просьбой к соборному капитулу об освобождении его от должности и вскоре после этого умер. События стали развиваться быстрее. Его преемник даже не смог вступить в Базеле в должность. После того как в 1528 г. Реформация охватила Берн, Эколампадус потребовал, чтобы и Базель принял окончательное решение. С конца 1528 г. город стоял на пороге гражданской войны. Народное волнение положило конец сопротивлению Совета и очистило его от католиков. В феврале 1529 г. прежнее богослужение было запрещено, все изображения удалены из церквей, монастыри ликвидированы, деятельность университета приостановлена. Эколампадус стал первым проповедником в кафедральном соборе и главою базельской Церкви, ^АЯ которой он вскоре разработал устав. Новый епископ остался в Поррантрюи, соборный капитул перебрался во Фрайбург. Теперь и А^Я Эразма настал момент расставания. Его положение в Базеле в 1529 г. в некоторой степени напоминало, хотя и в обратном смысле, то, что происходило в 1521 г. в Лувене. Тогда католики хотели заручиться его помощью против Лютера, теперь евангелисты хотели бы удержать его в Базеле. Ибо имя его все еще не перестало быть знаменем. Присутствие Эразма усилило бы позицию реформированного Базеля. С одной стороны, поскольку люди говорили бы: если бы он не был заодно с реформаторами, он бы покинул город. С другой стороны, потому, что его

398

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

личность, вероятно, гарантировала бы умеренность и могла привлечь сюда многих колеблющихся14. И вот, чтобы сохранить независимость, Эразм опять меняет свое местожительство. На этот раз это стоит ему немалых усилий. Возраст и недомогания сделали этого беспокойного человека домоседом. Предвидя трудности со стороны Городского управления, он у эрцгерцога Фердинанда2*, который от имени своего брата Карла управлял Германской империей и как раз в это время пребывал на рейхстаге в Шпайере, заручился охранной грамотой по всей империи и сверх того получил приглашение прибыть к императорскому двору, чем он вовсе и не думал воспользоваться. В качестве пристанища он избрал не столь отдаленный Фрайбург, в Брайсгау, который находился под строгим управлением Австрийского дома и где можно было не опасаться такого поворота событий, как в Базеле. Кроме того, это был как раз момент, когда власть императора и Католической церкви в Германии вроде бы опять укрепилась. Эразм не хотел или не мог делать тайны из своего отъезда. Он предварительно отослал все наиболее ценное из своего состояния и, поскольку это привлекло еще больше внимания к его намерениям, специально пригласил Эколампадуса для прощальной беседы. Реформатор засвидетельствовал Эразму свое искреннее и дружеское расположение, которое тот принял, — при условии, что он позволит себе расходиться с Эколампадусом в некоторых догматических пунктах. Эколампадус попытался удержать его от отъезда и, поскольку это явно уже было поздно, хотя бы склонить к тому, чтобы тот впоследствии вернулся обратно. Они расстались, обменявшись рукопожатием. Эразм хотел отплыть из Базеля с отдаленной пристани, но Совет этого не позволил, и он должен был покинуть город обычйым путем, воспользовавшись пристанью у моста через Рейн. Многочисленная толпа наблюдала за тем, как 13 апреля 1529 г., в сопровождении нескольких друзей, он поднялся на борт судна. Ему не чинили препятствий 15 .

ЭРАЗМ. ГЛАВА XIX

399

При встрече во Фрайбурге Эразм имел возможность почувствовать, что несмотря ни на что он все еще оставался прославленным, вызывавшим восхищение королем bonae literae. Городской совет предоставил в его распоряжение большой, хотя и не вполне отделанный дом, который в свое время был выстроен ^АЯ императора Максимилиана; один из профессоров теологии предложил ему пользоваться своим садом. Антон Фуггер попытался ежегодным пособием привлечь его в Аугсбург. Эразм, впрочем, вовсе не рассматривал Фрайбург в качестве своего постоянного местопребывания. «Я решил просидеть здесь эту зиму, чтобы упорхнуть потом вместе с ласточками туда, куда меня призовет Господь»16. Но вскоре он увидел, какие огромные преимущества сулит ему пребывание во Фрайбурге. Воздух, к которому он всегда был особо чувствителен, оказался вполне приемлемым, и расположение города было особенно благоприятно, чтобы в том случае, если потребуют обстоятельства, перебраться во Францию или вниз по Рейну вернуться обратно в Нижнеземелье, куда постоянно многие его звали. В 1531 г. он даже купил дом во Фрайбур17 ге . Один из его лучших друзей, Людвиг Бер, последовал за ним туда из Базеля. Постаревший Эразм в бытность во Фрайбурге, все более страдающий мучительными недугами, разочарованный в гораздо большей степени, чем когда он в 1521 г. покидал Лувен, но еще более утвердившийся в своих принципах, лишь тогда окончательно раскроется перед нами, когда будет полностью опубликована 18 его переписка последних лет . Ни один период жизни Эразма не дает нам столько знания о его повседневной жизни и его мыслях, как именно эти годы. Работа не затихала в просторном кабинете ученого, руководившего своими famuli [учениками], которые отыскивали ^,АЯ него рукописи, переписывали, сверяли, и откуда он рассылал свои послания по всей Европе. В чреде изданий отцов Церкви следуют Василий Кессарийский и новые издания Иоанна Златоуста и Киприана; выпуски классических авторов пополняются сочинениями Аристотеля. Эразм трижды

400

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

пересматривает Colloquia и еще раз Adagia и Новый Завет. Но и возникающие по случаю сочинения этического и политико-богословского характера все еще выходят из-под его пера. От дел Реформации он теперь окончательно отстранился. Pseudevangelici [псевдоевангелистами] пренебрежительно называет он реформаторов. «Я мог бы быть одним из корифеев Лютеровой Церкви, — пишет он в 1528 г., — но я скорее бы предпочел навлечь на себя ненависть всей Германии, нежели оказаться вне нашей Церкви» 1 9 . «В начале появления Лютера следовало бы чуть меньше оказывать ему внимания, тогда пожар не достиг бы таких размеров» 20 . Он всегда призывал богословов отбросить в сторону мелкие спорные вопросы, которые содержат в себе более ученого хвастовства, нежели благочестия, и обратиться к источникам Писания11. Теперь уже слишком поздно. Города и страны заключали между собой все новые союзы за или против Реформации. «Если ты, хоть бы этого никогда не случилось! — пишет он в 1530 г. Садолету22, — увидишь, что в мире возникают ужасные беспорядки, кои будут роковыми не столько ААЯ Германии, сколько для Церкви, вспомни тогда о том, что Эразм их предсказывал». Он не раз говорил Беатусу Ренанусу: знай он, что наступит такое время, как нынешнее, многие свои вещи он либо 23 вообще не писал, либо писал бы иначе . «Только взгляните, — восклицает он, — на этот евангельский народ, сделались ли они хоть чуточку лучше, предаются ли они меньше роскоши или сладострастью и алчности?» «Покажите мне хоть кого-нибудь, кого эти евангелисты превратили из пьяницы в трезвенника, необузданного сделали кротким, скрягу — щедрым, бесстыжего — целомудренным. Я могу показать вам множество, которые стали еще хуже, чем были! » Теперь они повыбрасывали изображения из церквей и упразднили мессу (он вспоминает здесь прежде всего о Базеле), — пришло ли вместо них что-нибудь лучшее? «Я никогда не ходил в их церкви, но мне приходилось видеть, как они возвращаются после проповеди, словно вкусившие злого духа, на всех лицах — выражение стран-

ЭРАЗМ. ГЛАВА XIX

401

ной злобы и дикости, и, кроме какого-то старичка, не было никого, кто бы должным образом поприветствовал меня и тех достойных людей, кои были рядом» 2 4 . Его отталкивал этот дух непогрешимой уверенности, неотъемлемо свойственный реформаторам. «Пусть Цвингли и Буцер движимы Духом, Эразм же сам по себе всего-навсего человек, и ему не дано постичь речения Духа» 25 . Но среди реформаторов была одна группа, по отношению к которой Эразм в глубине души чувствовал большую родственность в сравнении с лютеранами или цвинглианцами3*, с их закоснелым догматизмом, — это анабаптисты. Он осуждал учение, из которого они заимствовали свое наименование, и отвергал анархический элемент, им присущий26. Он все-таки оставался человеком, который слишком чтил религиозный декорум, чтобы отождествлять себя с этими беспорядочными людьми, отбрасывавшими всякие правила. Но он не оставался слеп к серьезности их нравственных устремлений и испытывал симпатию к их отказу от насилия и к тому терпению, с которым они переносили всевозможные притеснения. «Невинностью своей жизни они за27 служили похвалы больше других», — пишет он в 1529 г. И как раз на исходе его жизни имел место случай насильственных действий фанатичных анабаптистов4*; разумеется, Эразм говорит об этом не иначе, как с отвращением. Один из лучших современных историков Реформации, Вальтер Кёлер, называет Эразма одним из духовных отцов анабаптиз28 ма . И действительно, в своей более поздней и мирной фазе это учение обладает теми же важными чертами, которые характеризуют Эразма: склонностью к признанию свободы воли, определенной рационалистической направленностью, антипатией к исключительности самого понятия Церкви. У южнонемецкого анабаптиста Ханса Денка прямое заимствование идей Эразма кажется почти очевидным. Для многих это единство идей основывается, однако, на особенностях религиозного сознания в Нижнеземелье, откуда был родом Эразм и где дух анабаптизма на-

402

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

шел столь важную питательную почву. Сам же Эразм наверняка не сознавал этой связи. Примечательным свидетельством изменившегося отношения Эразма к старой и новой Церкви является следующее. Упрек, который прежде он так долго бросал приверженцам старого, в том, что они ненавидят классическую ученость, А^Я него столь дорогую, и пытаются ее задушить, теперь обращает он против партии евангелистов. «Везде, где господствует лютеранство, глохнет изучение наук». «Иначе зачем, — развивает он свой дивный софизм, — Лютер и Меланхтон с такой настойчивостью призывали бы чтить науку?» «А сравните университет в Виттенберге с университетами в Лувене или Париже!.. Книгоиздатели уверяют, что до того как появились эти евангелисты, 3 000 экземпляров книги они могли сбыть быстрее, чем нынче 600. Ну не доказывает ли это, сколь ныне процветают науки?» 29

ГЛАВА XX Общее обострение противоречий. В Германии распря все еще остается отложенной на долгие годы. • Завершение Екклезиаста. Смерть Фишера и Мора. • Эразм возвращается в Базель, 1535 г. Планы перебраться в Бургундию или в Брабант. Папа Павел III желает его участия в предстоящем Соборе. Эразм отказывается от предложенной чести. Depuritate ecclesiae. Конец, 12 июля 1536 г. В последние годы жизни Эразма все значительные вопросы, которые держали мир в напряжении, быстро принимали острые и угрожающие формы. Везде, где до этого компромисс или воссоединение еще казались возможными, разгорались теперь тяжкие конфликты, возникали резко очерченные партийные группировки, обязывающие формулы. В то время как Эразм весной 1529 г. готовился к отъезду из Базеля, сильное католическое большинство рейхстага в Шпайере добилось отмены благоприятного JS^AÄ евангелистов решения рейхстага 1526 г., и теперь из всех еванге-

ЭРАЗМ. ГЛАВА XX

403

листских исповеданий только лютеране могли сохранить то, что уже имели, с запрещением каких бы то ни было дальнейших изменений или новшеств. Цвинглианцы и анабаптисты отныне вообще были запрещены. Непосредственно после этого последовал протест наиболее значительных евангелистских городов и князей, протест, которому суждено было объединить под этим именем всех вообще антикатоликов1* (19 апреля 1529 г.). Но в империи размежевание произошло не только между католиками и протестантами. В том же году вопрос о Тайной Вечере стал непреодолимым препятствием ААЯ ПОДЛИННОГО объединения цвинглианцев и лютеран. После религиозного диспута в Марбурге Лютер отверг Цвингли со словами: «Вы — иного духа, чем мы». В Швейцарии разразилась открытая гражданская война между католическими и евангелическими кантонами, которая лишь на короткое время утихла после заключения первого мира в Каппеле. Договоры, заключенные в Камбре и Барселоне2*, которые в 1529 г. на некоторое время восстановили по крайней мере политический мир, не могли уже вызвать у старого Эразма радостных возгласов о близящемся Золотом веке, подобных тем, какие внушило ему согласие 1516 г. А всего через какой-нибудь месяц турки уже стояли под Веной. Эти события должны были бы все больше и больше огорчать и пугать Эразма. Но это его не трогало. Читая его письма этого времени, более, чем когда-либо, чувствуешь, что при всей широте и живости ума он все же очень далеко отстоит от величайших событий своей эпохи. Вне определенного круга интересов, затрагивавших его собственные идеи или его персону, восприятие его неопределенно и слабо. Если он все еще вмешивается в насущные злободневные вопросы, то в морализирующей манере, не избегая общих мест и не делая выводов: его мнение по поводу объявления войны туркам (март 1530 г.) вылилось в форму толкования 28-го псалма, и настолько туманно, что в конце он даже предвосхищает реакцию читателя, который, вероятно, восклик1 нет: «Ну так скажи же наконец, следует вести войну или нет?»

404

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Летом 1530 г. в Аугсбурге под покровительством императора вновь собрался рейхстаг, чтобы еще раз попытаться «прийти к доброму миру и христианской правде». Аугсбургское исповеданиё**, которое очень уж слабо отстаивал Меланхтон, здесь было оглашено, оспорено и объявлено императором опровергнутым. Эразм во всем этом участия не принимал. Многие побуждали его в письмах прибыть в Аугсбург, но приглашения от самого императора он ждал напрасно. По настоянию советников императора он перенес задуманный на осень отъезд в Брабант вплоть до окончания рейхстага2. Однако в нем не нуждались А^Я принятия сурового решения о репрессиях, которым император в ноябре закрыл заседания. Великая битва в Германии, вероятно, должна была вот-вот начаться. За решениями в Аугсбурге последовало образование Шмалькальденского союза4*, который объединил все протестантские области и города Германии ^АЯ сопротивления императору. В том же 1531 году Цвингли пал в битве при Каппеле против католических кантонов; вскоре за этим последовала смерть Эколампадуса в Базеле. «Хорошо, — пишет Эразм, — что обоих этих вождей уже нет на свете. Будь Марс благосклонен к ним, это случилось бы с нами» 3 . В Швейцарии восстановился некий вид равновесия, по крайней мере, наступило затишье; в Германии неизбежная война была отсрочена на годы. Император понял, что А^Я ТОГО чтобы суметь успешно справиться с немецкими протестантами, он должен сперва подвигнуть Папу к созыву Собора, который должен будет устранить бесспорные злоупотребления в Церкви. Нюрнбергский религиозный мир (1532 г.) закрепил этот поворот в политике императора. Могло показаться, что вскоре слово вгсе же должно перейти к сторонникам умеренной Реформации и компромисса. Но Эразм был уже слишком стар, чтобы все еще хотеть активно участвовать в принятии решений. Правда, в 1533 г. он еще написал трактат О желанном церковном согласии^, равно как и Совет по поводу ту-

ЭРАЗМ. ГЛАВА XX

405

рок в форме толкования 83-го псалма. Однако былая живость стиля и сила речи, которыми неослабно обладал он так долго, сейчас все же начали увядать. То же относится и к сочинению О приуготовлении к смерти5, написанному в том же году. Звучание его голоса ослабевает. Основное внимание в эти годы Эразм посвящает завершению большого труда, означавшего ААЯ него, более, чем какой-либо другой, конечный итог и наиболее полное изложение его этикобогословского мышления: Екклезиаст, или О способах проповеди6. Проповедь Эразм всегда рассматривал как важнейшую часть богословия. В Колете и Витрариусе он высочайшим образом оценивал присущий каждому из них дар проповедника 7 . Еще в 1519 г. его Друг Ян Бекар ван Борселен склонял его к тому, что после Энхиридиона [Оружия] христианского воина и Institutio христианского государя он должен был бы подготовить прямые наставления христианскому проповеднику. — После, после, обещал Эразм: у меня теперь слишком много работы, но я надеюсь вскоре взяться за это. В 1523 г. он даже составил план и сделал некоторые наброски. Сочинение предназначалось для Джона Фишера, епископа Рочестерского, большого друга Эразма, близкого ему по духу, который в 1525 г. с нетерпением ожидал этой ра8 боты и настаивал на ее окончании . Екклезиаст постепенно вырос в наиболее обширное из собственных сочинений Эразма: он сам сравнивает это произведение с лесом, называя его opens sylvam. С неисчерпаемым изобилием примеров, иллюстраций, схем и прочего излагает он в четырех книгах искусство хорошей, подобающей тому или иному случаю проповеди. Но возможно ли было, чтобы труд, задуманный еще в 1519 г. и прошедший столь долго длившуюся доработку, в течение которой сам автор постепенно утратил смелость своих молодых лет, мог стать откровением в 1535 г., каким был некогда Энхиридион?. Екклезиаст — творение вконец уставшего духа, который более уже не способен остро реагировать на нужды своего времени. От правильного, вразумительного, тонкого обучения искусству

406

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

надлежащей проповеди в согласии с чистотой Евангелия Эразм ожидал увидеть улучшение общества. «Народ станет более послушным властям, более уважительным к закону, более миролюбивым. Между супругами будет большее согласие, большая верность, большее отвращение от прелюбодеяния. Прислуга будет охотнее повиноваться, рабочие лучше трудиться, купцы не будут обманывать». В то же самое время, когда Эразм принес Фробену в Базеле это простодушно морализирующее исповедание веры, в том же городе у другого издателя9 уже печаталось сочинение одного молодого француза, только что перебравшегося в Базель из Франции. Оно также должно было стать введением в жизнь верующего: Наставление в христианской религии Жана Кальвина. Еще до того как Екклезиаст Эразма был полностью завершен, человек, ^АЯ которого был предназначен весь этот труд, скончался. Вместо епископа Рочестерского, Эразм посвятил свое обширное сочинение Кристоффелю фон Стадиону из Аугсбурга. Джон Фишер, в подтверждение своих духовных стремлений, которые во многих отношениях отвечали взглядам Эразма, оставил миру свидетельство, Д,АЯ которого Эразм сознавал себя слишком слабым, а именно — мученическую смерть. 22 июня 1535 г., по приказу короля Генриха VIII, он был обезглавлен. Он умер из-за своей верности старой Церкви. Вместе с Мором он наотрез отказался присягнуть королю как верховному главе Англиканской церкви. Менее чем через две недели после Фишера на эшафот взошел Томас Мор. Несомненно, судьба двух его благороднейших друзей потрясла Эразма. Тот факт, что в письмах этих дней нет ни малейшего проявления глубокой подавленности и негодования, которыми были охвачены его чувства,"не нужно приписывать исключительно его осторожности10. Такие высказывания могли от нас ускользнуть. Однако определенную осмотрительность с его стороны тоже не следует исключать. В словах, которые в Предисловии к Екклезиасту касаются смерти Фишера, мы не слышим

ЭРАЗМ. ГЛАВА XX

407

искреннего участия. А в одном из писем он говорит: «Если бы только Мор никогда не ввязывался во все эти вещи и оставил теологические вопросы теологам 1»п Как будто Мор умер ради чегото иного, как не ради собственной совести. Когда Эразм писал это, он уже не был во Фрайбурге. В конце мая 1535 г. он отправился в Базель, чтобы, как в прежние времена, работать в типографии Фробена. Екклезиаст наконец-то был отдан в печать и настоятельно требовал окончательной отделки и наблюдения; Adagia должны были выйти новым изданием, подготавливалось также латинское издание Оригена. Старый и больной человек был сердечно принят немалым числом друзей, которые все еще у него были в Базеле. Иероним Фробен, сын Иоханна, который после смерти отца, совместно с двумя родственниками, управлял предприятием, приютил Эразма в своем доме Zum Luft [На воздухе]. В надежде на его возвращение А^Я него пристроили одну комнату и обставили ее так, чтобы ему было удобно. Церковные волнения, которые в свое время изгнали Эразма из Базеля, теперь уже улеглись12. Вернулись спокойствие и порядок. Правда, он чувствовал, что в воздухе витает дух недоверия, «но думаю, что благодаря своему возрасту, обычаям и кое-какой учености теперь я уже достиг того, что могу повсюду жить в безопасности ». На первых порах он рассматривал свое переселение лишь как временное. Намерения оставаться в Базеле у него не было. Если для его здоровья смена климата окажется неблагоприятной, он вернется обратно во Фрайбург, в свой красивый, богатый и уютный дом. Если же все будет в порядке, тогда можно было бы выбрать или Нижнеземелье (он подумывал о Брюсселе, Мехелене или Антверпене, а возможно, и о Лувене) или Бургундию — например, Безансон. К концу жизни Эразм цепляется за мечту, которую он уже долго лелеял, что только бургундское вино было хорошо АЛЯ него и только оно способно было уменьшить его страдания. Есть что-то грустное в том, какое большое место постепенно занимает в его мыслях этот вопрос о вине. В Базеле оно слиш-

408

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

ком дорого; однако это было бы еще ничего, — беда в том, что вороватые купцы выпивают или портят то, что сюда доставляют13. В августе он уже сильно сомневается в том, что вернется во Фрайбург. В октябре он продает свой фрайбургский дом и часть утвари, а остальное велит отправить в Базель14. Начиная с осени, он уже не выходит из комнаты и почти все время проводит в постели. Если неутомимый работник в нем все еще жаждал жизни и деятельности, то душа его уже готовилась к смерти. Счастливым не чувствовал он себя никогда, но только в последние годы говорит он о том, что желает конца. И как ни странно, у него все еще сохраняется чувство, что он продолжает находиться в центре борьбы. «Мне суждено пасть на этой арене, — пишет он в 1533 г. — Единственно, что утешает меня, это что близится уже наша общая гавань, которая, по милости Христа, завершит все наши труды и заботы» 15 . Два года спустя это звучит гораздо настойчивей: «Хоть бы Господу угодно было дать мне покой и призвать к Себе из этого буйного мира» 1 6 . Большинство хороших старых друзей Эразма были мертвы. Уорема и Маунтджоя не стало еще раньше, чем Мора и Фишера. Питер Гиллес, который был гораздо моложе его, скончался в 1533 г. Пиркхаймер тоже давно уже ушел из жизни. Беатус Ренанус показывает нам Эразма, в последние месяцы его жизни, перечитывающим письма своих друзей, написанные за последние 17 годы, со словами: « И этот уже тоже умер » . По мере того как он чувствовал себя все более одиноким, его подозрительность и мания преследования возрастали. «Друзья идут на убыль, а врагов становится все больше и больше», — пишет он в 1532 г., когда умирает Уорем, а Алеандер еще более возвышается. Осенью 1535 г. ему кажется, что все его бывшие ученики его предали, даже столь им любимые Квирин Талесиус и Карл Утенхове. Они больше ему не пишут18. В октябре 1534 г. после Климента VII папский престол занимает Павел III, который сразу же решительно берется за подго-

ЭРАЗМ. ГЛАВА XX

409

товку Собора. Перспективы осуществления этого единственного средства, в котором многие все еще видели возможность церковного воссоединения, — сойтись на Соборе, — казалось, снова приблизились. Для подготовки этого важного дела сразу же были установлены связи с ученейшими теологами. Эразм не преминул направить в январе 1535 г. свои поздравления новому Папе, где свидетельствовал о своей готовности работать в деле восстановления церковного мира и увещевал Папу с осторожностью придерживаться золотой середины. 31 мая пришел ответ, полный благожелательности и признания 19 . Папа настоятельно призывал Эразма, «чтобы также и ты, коего Господь наделил столь превосходным умом и ученостью, споспешествовал нам в этом богоугодном деле, которое сродни и твоему духу, выступив пером и словом, до и во время Собора, вместе с нами в защиту католической веры, и, содеявши таковое, этим последним делом благочестия как наилучшим своим деянием завершил и богобоязненную свою жизнь, и столь многие свои сочинения, устыдив обвиняющих тебя и ободрив воздающих тебе хвалу». Но избрал бы Эразм и в более крепком возрасте путь активного сотрудничества в качестве советника великих мира сего? Без сомнения, призыв Папы полностью отвечал его склонностям. Но даже будучи поставлен перед необходимостью твердых и ясных решений, что он был в состоянии сделать? Принес бы успокоение его дух мира и уживчивости, сдержанности и компромисса, предотвратил бы он грядущую битву? От этой попытки он был избавлен. Он чувствовал себя слишком слабым, чтобы быть в состоянии думать еще и о церковно-политической пропаганде. Вскоре последовали доказательства, что доброжелательность высказана была в Риме всерьез. Речь шла о том, чтобы к новоназначенным в преддверии Собора кардиналам причислить Эразма. Ему уже была предложена значительная бенефиция, находившаяся в распоряжении церкви Девентера20. Но Эразм обратился к своим друзьям в Риме, действовавшим в этом направлении, чтобы те

410

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

оставили эту затею: он ничего не примет; он, человек, который жил уже одним днем, который ждал смерти, а часто только на нее и надеялся, который едва мог переступить порог своей комнаты, — и его хотят понудить стремиться к священству и к кардинальской шляпе! У него сил ровно столько, чтобы дожить до уже близкой смерти21. — Он хотел умереть независимым. Но перо его все еще не знало покоя. Екклезиаст вышел в свет, за ним еще должен был последовать Ориген. Вместо важной и блестящей задачи, к которой призывал его Рим, он посвятил свои последние силы простому делу дружеского участия. Друг, который был удостоен чести получить от старого, смертельно больного автора специально для него предназначенное, несмотря на самые ужасные боли написанное сочинение, был наиболее незаметным из тех многих, кто не потерял веру в него. Не прелат, не князь, не человек выдающегося ума или замечательный богослов — Кристоффель Эшенфельдер, таможенный служащий в Боппарде-на-Рейне. Во время одного из своих путешествий (1518 г.) Эразм с радостным изумлением встретил в нем читателя своих сочинений и к тому же образованного человека. Они остались друзьями. Эшенфельдер попросил Эразма посвятить ему толкование какого-либо псалма (жанр, к которому Эразм неоднократно прибегал в последние годы). И вот в конце 1535 г. Эразм вспомнил об этой просьбе. Он уже не мог сказать, имел ли в виду Эшенфельдер какой-либо определенный псалом, и поэто22 му наугад выбрал 14-й псалом и назвал это свое сочинение О чистоте христианской Церкви. Он посвятил его «таможеннику» в январе 1536 г. Это сочинение не выделяется ни формой, ни содержанием. Однако ему суждено было стать последним. 12 февраля 1536 г. Эразм отдает последние распоряжения. Еще в 1527 г. составил он завещание, которое содержало подробные указания относительно печатания полного собрания его сочинений у Фробена. В 1534 г. он составил подробный перечень своего имущества. Свою библиотеку он продал польскому аристократу Яну Ласко. Распоряжения 1536 г. свидетельствуют о двух

ЭРАЗМ. ГЛАВА XX

411

вещах, которые играли важную роль в жизни Эразма: о его отношении к дому Фробена и о его потребности в дружбе. Бонифаций Амербах — его наследник, Иероним Фробен и Николаус Эпископиус, руководившие фирмой, — душеприказчики. Каждый из его хороших друзей, которые все еще были ему верны, получит какую-либо ценную вещь, свидетельницу его славы у государей и великих мира сего, — в первую очередь, это Лювиг Бер и Беатус Ренанус. Бедные и больные также не были забыты, и в особенности он позаботился о девицах, вступающих в брак, и юношах доброго нрава. Исполнение этих благотворительных дел предоставил он Амербаху. В марте 1536 г. он все еще думает об отъезде в Бургундию. Его заботят денежные дела, и он говорит о необходимости найти новых друзей, если старые ушли в мир иной, — это епископ Краковский, Цазиус во Фрайбурге23. Как свидетельствует Беатус Ренанус24, в конце жизни брабантские планы выступают на первый план. Регентша Мария Венгерская не переставала настаивать на его возвращении в Нижнеземелье. Последнее собственное высказывание Эразма оставляет нас в сомнении, принял ли он такое решение: «Хотя я здесь среди настоящих друзей, которых у меня не было во Фрайбурге, все же из-за различия в вере я хотел бы закончить свою жизнь где-нибудь в другом месте. Если бы только Брабант был хоть немного ближе!» 2 5 Это было написано 28 июня 1536 г. Уже несколько дней он чувствовал себя настолько слабым, что не мог даже читать. Через все письмо снова проходит мысль, что его преследует Алеандер, подстрекает его противников и устраивает ловушки его друзьям. Не ослабел ли в довершение всего и его рассудок? 12 июля наступил конец. Друзья, собравшиеся у его постели, слышали, как он непрерывно стонал: « О Jesu, misericordia; Domine libéra me; Domine miserere mei!» [ « О Иисусе, сжалься; Господи, отпусти меня; Господи, помилуй мя!»]. И наконец поголландски: «Lieve G o d » 2 6 [«Милый Боже»].

412

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

ГЛАВА XXI Эразм и дух XVI столетия. Законченный идеалист, но при этом умеренный. Просветитель своей эпохи. Провозвестник идей, распространившихся лишь в XVIII в. • Его влияние простирается и на Контрреформацию, и на протестантизм. • Эразмианский дух в Нидерландах Вглядываясь в личность и жизнь Эразма, мы невольно задаемся вопросом: почему в людской памяти он остался таким великим? Ведь стремления его, на первый взгляд, закончились неудачей. В страхе отстраняется он от той ужасной борьбы, которую сам столь верно именует трагедией, и XVI в., бесстрашный и яростный, бушует над ним, презрев его идеалы умеренности и терпимости. Латинская литературная эрудиция, воплощавшая для него истинную культуру, сегодня, как таковая, давно исчезла. А что касается подавляющей части его сочинений, он принадлежит к тем великим, которых уже никто не читает. Он остался лишь именем. Но отчего же имя это все еще сияет так ярко? Что делает его личность столь явственно обозначенной и столь близкой? Почему он все еще взирает на нас, словно знает больше того, что когда-то хотел сказать? Чем он был /^ля своего времени и что должен значить А^Я будущих поколений? По праву ли провозгласили его провозвестником современного духа? Рассматриваемый как дитя своего (XVI) века, он кажется отклонением от общей тенденции своего времени. Среди неудержимо страстных, захваченных круговоротом событий, жестоких натур крупнейших личностей своего времени Эразм выступает как человек, наделенный чересчур маль$м количеством предрассудков и чересчур тонким вкусом, с некоторой нехваткой (о, не во всех областях!) той самой Стултицииу которую он прославил в качестве неотъемлемого жизненного элемента. Эразм — человек, который был слишком рассудительным и слишком умеренным, чтобы быть героическим.

ЭРАЗМ. ГЛАВА XXI

413

Сколь разительное отличие в акценте у Эразма — и у Лютера, Кальвина, св. Терезы!1* И это касается не только великих религиозных деятелей: какое различие в акценте Эразма, то есть акценте гуманизма, — и акценте Альбрехта Дюрера, Микеланджело или Шекспира! Иногда Эразм кажется человеком, недостаточно сильным АЛЯ своего времени. Этому крепкому XVI в. нужны могучая, как дуб, сила Лютера, железная резкость Кальвина, горячность Лойолы, а не бархатная мягкость Эразма. Нужны их сила, их пыл, но также их глубина, их беспощадное, ни перед чем не отступающее упорство, прямота и честность. Они не могут выносить той улыбки, которой лучились черты Эразма и которая побуждала Лютера говорить о нем как о лукавом создании1. Его набожность кажется им чересчур пресной, чересчур вялой. По свидетельству Лойолы, чтение трактата Enchiridion militis christiani гасило его пыл и остужало его набожность. Воин Христов виделся ему по-другому: в пылающих красках христианского рыцарского идеала испанского Средневековья. Эразм никогда не погружался в бездны чувства отверженно-сти и сознания греховности, которые доводилось преодолевать Лютеру; он не сталкивался и не вступал в схватку с дьяволом, не разражался слезами. Был ли он вообще лишен знания глубочайших тайн? Скорее всего, он самое сокровенное в себе слишком глубоко прятал внутри, чтобы оно могло прорваться наружу. Не будем слишком поспешно воображать, что нам гораздо ближе Лютер или Лойола, из-за того что именно эти персонажи нас более привлекают. Наш интерес вызывает пылкая набожность, мы изумляемся крайностям, но это происходит, в частности, потому, что наша несобранная эпоха нуждается в сильных стимулах. Чтобы дать правильную оценку Эразму, нужно сперва перестать изумляться экстравагантному, а это по нынешним временам многим стоит определенных усилий. Вынести Эразму обвинительный приговор не представляет особенной трудности.

414

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Его промахи лежат на поверхности, и, при том что он столь многое хотел скрыть, своих слабостей он никогда не прятал. Он слишком много уделял внимания другим людям, и он неспособен был промолчать. Он обладал слишком богатым и гибким умом, который всегда предоставлял ему слишком много аргументов, слишком много подходящих случаев, примеров, цитат. Он не мог стерпеть очень многих вещей. На протяжении всей своей жизни он ни разу не позволил себе выбрать время, чтобы спокойно поразмыслить и отдохнуть, чтобы увидеть, с каким безразличием движется все вокруг, пока он отважно продолжает свой собственный путь. Ничего не желал он так сильно, как покоя и независимости, и никто не был беспокойнее и зависимее, чем он. Его можно определить как человека, который, не обладая крепким здоровьем, бесстрашно устремляется навстречу буре. У него была немалая сила воли. Он работал днем и ночью, испытывая сильнейшие боли, имея перед собой великий незыблемый идеал, и никогда не был удовлетворен тем, чего он достиг. Самодовольным он не был. Лучшим из того, что он сделал, не похвалялся он никогда. По своему духовному типу Эразм принадлежит к довольно редкой группе людей — безусловных идеалистов, но при этом отличающихся умеренностью. Они не могут вынести несовершенство мира; они должны сопротивляться, но в экстремальных ситуациях они чувствуют себя не в своей тарелке: они опасаются действий, потому что знают, что таковые всегда столь же разрушительны, сколь созидательны, и поэтому они отступают назад, продолжая восклицать, что все должно было быть иначе; если же все-таки наступает кризис, они, поколебавшись, выбирают сторону традиции и консерватизма. И в этом отчасти состоит трагедия жизни Эразма: он был человеком, который видел новое, грядущее лучше, чем кто-либо другой; он не мог не вступить в спор со старым, однако не мог принять новое. Он стремился к тому, чтобы остаться в старой Церкви, после того как нанес ей колос-

ЭРАЗМ. ГЛАВА XXI

415

сальный ущерб, и отрекся от Реформации и в определенном смысле даже от Гуманизма, после того как чрезвычайно содействовал им обоим. Наше суждение об Эразме не выходило до сих пор из области негативных формулировок. Каково же его положительное значение? Два обстоятельства затрудняют сегодняшнему наблюдателю определение позитивной роли Эразма: во-первых, потому, что его влияние было в большей степени экстенсивным, чем интенсивным, и его не так легко исторически охарактеризовать конкретными пунктами, и во-вторых, потому, что его воздействие уже прекратилось. Он сделал свое дело и никогда более уже ничего не скажет миру2. Как отец Церкви Иероним, им почитаемый образец, и Вольтер, с которым его охотно сравнивают, «восприемлет он уже мзду свою»*. Но, подобно им, он был просветителем своего времени, давшим начало мощному потоку культуры. Просветителем, преобразовавшим духовный облик столетия. Подобно тому как исторические исследования Французской революции все больше и больше осознают, что собственно историю Франции в этот период нужно искать в тех группировках, которые, как Centre [Центр] и Marais [Болото], долгое время казались всего лишь статистами, и что иногда нужно защищать глаза от вспышек молнии бушующих Montagne [Горы] и Gironde [Жиронды]1*, — так же и история Реформации должна обратить пристальное внимание (и она уже это делает) на ту широкую срединную сферу меж двумя яростно враждовавшими партиями, которая была пронизана эразмовым духом. По словам одного из противников Эразма, Лютер привлек к себе немалую часть Церкви, Цвингли и Эколампадус также привлекли какую-то часть, 3 но Эразм из всех — наибольшую! К Эразму прислушивались очень многие, и эти многие занимали высокое положение. Он * Слова из Нагорной проповеди (Мф 6, 2).

416

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

был единственным из гуманистов, который действительно писал Аля всех, то есть, разумеется, для всех людей образованных. Он склонил мир к иным, более непринужденным способам выражения; он переместил его интересы; совершенной ясностью изложения он даже через латынь повлиял на стиль народных языков, не говоря уже о воздействии его бесчисленных переводов. Эразм словно включил А^Я своих современников на грандиозном органе выразительных способностей человека множество новых регистров, подобно тому как это предстояло сделать Руссо двумя столетиями позже. Он вполне мог гордиться влиянием, которое он оказал на мир. «Со всех концов света, — пишет он в конце жизни4, — каждый день благодарят меня многие за то, что мои сочинения, уж какие ни есть, воспламенили их рвение к доброму образу мыслей и священной науке. И никогда не видевшие Эразма все же знают и любят его по его книгам». Он радовался, что его переводы с греческого стали ненужными, ибо многих повсюду привел он к знанию греческого и к Писанию, «коего иначе они никогда бы не прочитали» 5 . Введение, посвящение — вот в чем была его роль. Сам же он мог сойти со сцены, после того как уже произнес свое слово. Его слово содержало в себе все-таки нечто большее, чем классический дух и знание Библии. Это было также первое возвещение принципа самовоспитания и совершенствования, участливого социального чувства и веры в благую суть природы человека, в миролюбивую благожелательность и уживчивость. «Христос обитает повсюду; в любой одежде можно служить благочестию, было бы только желание» 6 . Этими идеями и убеждениями Эразм и впрямь предвещает времена более поздние. В XVI и XVII вв. эти мысли все еще продолжают оставаться под спудом. В XVIÏI в. пришло время для его освобождающего послания. Здесь Эразм безусловно был предшественником и приуготовителем современных умов: Руссо, Гердера, Песталоцци, а также английских и американских мыслителей. Но было бы неверно причислять Эразма к предше-

ЭРАЗМ. ГЛАВА XXI

417

ственникам современного духа вообще. Многие его проявления были совершенно чужды Эразму. Он не образует звена в развитии естественных наук или новейшей философии. Он не подготавливал почвы для политологии, истории или политической экономии. Н о пока хоть кто-нибудь исповедует идеалы того, что нравственное воспитание и всеобщая терпимость могут сделать человечество чуть-чуть счастливее, он все еще этим обязан в том числе и Эразму. Тот факт, что некоторым из идей Эразма суждено было принести плоды лишь впоследствии, вовсе не означает, что его дух не оказывал непосредственного и плодотворного влияния также и на его собственную эпоху. Хотя в пылу борьбы католики долго рассматривали его как серьезного недруга Церкви, а протестанты как предателя дела Евангелияу тем не менее, в каждом из двух враждующих лагерей его слово умеренности и благожелательности не оставалось неуслышанным. Ни одна из сторон в конце концов так полностью и не отвергла Эразма. Рим не заклеймил его как архиеретика, но лишь призвал читать его с осторожностью. Протестантские историки вскоре уже вовсю старались причислять его к своему лагерю. И те, и другие прислушивались к выражению мнения публики, которое проявлялось вне партий и которое все так же превозносило и почитало Эразма. С возрождением Католической церкви и расширением Протестантской связаны не только имена Лойолы и Лютера. В это внесли свой вклад также умеренные, разумные, умиротворяющие духовные деятели, такие, как, с одной стороны — Меланхтон, с другой — Садолет, оба близкие по взглядам Эразму и чрезвычайно к нему расположенные. Столь часто повторявшиеся попытки добиться компромисса в этом громадном церковном конфликте, пусть даже они и были обречены на неудачу, были порождены духом Эразма. Нигде этот дух не пустил корни так глубоко, как в стране, которая породила Эразма. Примечательная деталь может нам по-

418

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

казать, что дух этот не был связан ни с одной из обеих церковных партий. Два самых любимых его ученика последних лет были нидерландцами, и обоих он увековечил в качестве персонажей в Беседе Astragalismus [Игра в бабки]. Один, Квирин Талесиус, пал жертвой своей преданности испанскому делу и католической вере. В 1572 г. он был повешен горожанами Хаарлема, где он был бургомистром. Второй, Карл Утенхове, ревностно принимает сторону Восстания и реформатской веры. Он направляется в Гент в 1578 г. по договоренности с принцем Оранским, дабы воспрепятствовать терроризму ограниченных протестантских фанатиков. Иногда возникало желание обнаружить влияние политического мышления Эразма, его неизменных обвинений против дурных правителей, на сопротивление нидерландцев королю Испании. Незаслуженно, как мне кажется. Для этого политические излияния Эразма были слишком академичными и носили слишком отвлеченный характер. Воля нидерландцев к сопротивлению и восстанию была вызвана совсем другими мотивами. Гёзы не были отпрысками Эразма, и политическое сопротивление базировалось на реальных причинах, а не на размышлениях из Âdagia. Правда, Эразмов дух был далеко не чужд Вильгельму Оранскому, взгляды которого проникали далеко за пределы религиозной нетерпимости7. И глубоко проникнут Эразмовым духом был класс городских магистратов, которые задавали тон и осуществляли руководство вновь учрежденной Республикой. История имеет обыкновение с пристрастием уличать в ошибках, как и всякую аристократию, также и наших правителей. Однако едва ли какаялибо другая аристократия, даже если взять Венецию, управляла государством так долго, так хорошо и с таким незначительным применением силы. Если в XVII столетии Республика Нидерландов вызывала восхищение иноземцев как образец во всем, что касалось организации благотворительности, заботы о бедных и общественной дисциплины (в те времена — действительно образцовые примеры незлобивости и мудрости, сколь недостаточными они нам ни казались бы), заслуга в этом принадлежит все-

ЭРАЗМ. ПРИЛОЖЕНИЕ

419

цело городскому патрициату. И если в нидерландском патрициате того времени жили и претворялись в действительность такие стремления, в этом сказывался эразмов дух социальной ответственности. История Нидерландов значительно менее кровава и жестока, чем любой из окружающих стран. Не напрасно восхвалял Эразм как истинно нидерландские те качества, которые мы можем назвать также и чисто эразмовскими: мягкость, доброжелательность, умеренность и требование всеобщего среднего образования. Нисколько не романтические добродетели, если угодно. Но разве они от этого менее благотворны? И еще один пример. В Республике Семи Соединенных провинций ужасы казней ведьм и колдунов были прекращены на столетие раньше, чем во всех прочих странах. Это не было заслугой реформатских проповедников. Они разделяли народные верования, которые требовали подобных преследований. Это было заслугой исключительно магистратов, просвещенность которых уже с начала XVII столетия более не допускала такого. И вновь мы можем сказать, хотя сам Эразм и не относится к тем, кто стал бороться с этим обычаем: дух, который здесь сказывается, был духом Эразма. У просвещенного человечества есть причина воздать честь имени Эразма хотя бы только за то, что он был глубоко искренним проповедником того всеобщего мягкосердечия, в котором мир до сих пор так остро нуждается.

ПРИЛОЖЕНИЕ Портреты Эразма Портреты Эразма на протяжении его жизни писали три величайших художника того времени. Их творения послужили основой для бесчисленных изображений, которые встречаются повсюду, свидетельствуя о поразительной, долгой славе Эразма также и в последующие эпохи.

420

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

В 1517 г. в Антверпене Эразма и его друга Питера Гиллеса изобразил Квинтейн Метсейс, чтобы этим двойным портретом почтить их общего друга Томаса Мора, который незадолго до этого увековечил Гиллеса в качестве хозяина дома в одном из эпизодов Утопии. Мор получил этот диптих в Кале 7 октября 1517 г. Он был изумлен и выразил свое восхищение и благодарность в латинском хвалебном стихотворении, посвященном обоим друзьям и художнику1. Портрет Питера Гиллеса хранится, хотя и не совсем в первоначальном состоянии, в Лонгфорд Касл, близ Солсбери; портрет Эразма, перенесенный с дерева на холст, — в Палаццо Корсини в Риме. Гиллес держит в одной руке письмо Мора, а другой — указывает на книгу Antibarbari [Антиварвары] (которая, впрочем, в 1517 г. еще не была напечатана, но и в виде рукописи также не находилась во владении Гиллеса). Эразм пишет начало своих Парафраз на Послание к Римлянам. В углублении шкафа видны различные книги2. В 1519 г. Квинтейн Метсейс изготовил в Антверпене медаль с изображением Эразма, в свинце и в бронзе; Эразм одарял ею своих друзей и покровителей3. В 1524 г. в Нюрнберге он через посредничество Пиркхаймера заказал новый бронзовый слепок с поврежденного свинцового оттиска4. Уменьшенная и переделанная репродукция 1531 г. принадлежит, вероятно, руке Иоанна Секунда, латинского поэта и сына друга Эразма, Николааса Эверартса, который в 1520 г. получил от него в подарок медаль Метсейса. На медали 1519 г., по обе стороны головы Эразма, помещено его имя: Er. Rot., внизу — год: 1519; изображение окаймляет надa

пись: Imago ad vivam effigem expressa vr\v креггтсо та auYYP<W Ta ôeiÇei [Образ живое подобие являет — /но/лучший образ являют

сочинения]. На оборотной стороне медали — изображение Термина, обрамленное латинским и греческим изречениями5. Греческое изречение rr|v крептсо та оъуурсщхата ôeiÇei — лучший образ являют сочинения* вновь встречающееся на более поздних изображениях, отвечает мысли Эразма, которую он не раз

ЭРАЗМ. ПРИЛОЖЕНИЕ

421

высказывал6. Что касается Термина, Эразм в 1509 г. получил в подарок от юного Александра Стюарта перстень с античной геммой, изображавшей Диониса с бородкой. Некий итальянский знаток древностей, принявший этого Диониса за Термина, обратил на это изображение внимание Эразма, и тот выбрал Термина в качестве своей эмблемы. Значение этой эмблемы состояло в том, что Термин наводит на мысль о конце жизни. Эразм заказал для себя серебряную печать ( 1520 г.), на которой была изображена голова Термина и выгравировано: concedo nulli — не уступлю никому. Сам он имел в виду непреклонность смерти, подобно тому, что выражали изречения на оборотной стороне медали Метсейса, однако враги Эразма, указывая на слова девиза, упрекали его в высокомерии7. Пиркхаймер велел выгравировать изображение Термина на бокале, который подарил Эразму, а Бонифаций Амербах распорядился поместить его на надгробии Эразма. Изображение на медали уже в 1521 г. было выполнено в виде гравюры на дереве8, и в 1522 г. еще раз как более свободное подражание9. В Базеле Эразм встретился с Хансом Хольбайном, искусству которого суждено было остаться тесно связанным со славой Эразма. Для одного экземпляра изданной Фробеном в марте 1515 г. Moriae [Похвалы Глупости] Хольбайн (зимой 1515-1516 г., то есть когда он, в восемнадцатилетнем возрасте, незадолго до этого приехал в Базель), по просьбе владельца книги Освальда Микониуса и чтобы позабавить Эразма, сделал ряд превосходных иллюстраций, и среди них набросок портрета писателя10. Он был помещен там рядом со словами: « Н о хватит с меня пословиц, не то, пожалуй, подумают, будто я украла их из сборника, составленного моим другом Эразмом» 1 1 — и изображал автора пишущим свои Âdagia. Имя Эразма помещено в нише окна. Этот рисунок и вызвал шутливое замечание Эразма, приведенное на стр. 341. В 1523 г. Хольбайн написал, по крайней мере, три, а то и четыре портрета Эразма: два почти одинаковых портрета в профиль, изображающих его пишущим (в настоящее время находят-

422

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

ся в Базеле и в Париже, в Лувре), и один — в три четверти, на котором его руки покоятся на книге (в Лонгфорд Касл) 12 . Гравюра на дереве, выполненная X. Р. М. Дойчем, позволяет предположить, что Хольбайн написал и четвертый портрет Эразма. Базельский портрет, вероятно, был эскизом /^ля портрета, который находится в Лувре и изображает Эразма, пишущего начало своего изложения Евангелия от Марка, На книге на портрете в Лонгфорд Касл мы читаем: «Геркулесов труд» (Adagia, № 2001), с каковым Эразм не раз сравнивал труды всей своей жизни. Базельский портрет находился в собрании Бонифация Амербаха, которому, по всей вероятности, был подарен самим Эразмом. Лонгфор дский портрет — вероятно, тот самый, который он преподнес архиепископу Кентерберийскому; портрет в Лувре попал туда из английских собраний и,, быть может, первоначально принадлежал Томасу Мору 13 . В Лувре хранятся также два листа с эскизами рук, переработанными затем на портретах Лонгфорда и Лувра14. Своему успеху в Англии Хольбайн не в последнюю очередь был обязан именно портретам Эразма. Они сделали его известным еще до того, как он приехал туда в 1526 г. по приглашению 15 Эразма и, среди прочих, также и Мора . Мор был первым, кого Хольбайн портретировал в Англии. Во время второго пребывания Хольбайна в Базеле, с 1528 по 1532 гг., до того как он навсегда переехал в Англию, он, по всей вероятности, еще не раз писал портреты Эразма, хотя, по-видимому, всего лишь один раз с натуры, поскольку Эразм уже не находился в Базеле в 1529 г.16 Новая серия, выполненная приблизительно в 1530 г., дает совершенно иную интерпретацию к этому времени уже сильно постаревшего лица Эразма. Здесь в первую очередь обращает на себя внимание небольшой округлый портрет из собрания Амербаха, предположительно 1532 г. (Базель). Чуть моложе выглядит Эразм на двух схожих портретах (один — в частной коллекции в Бадене, Швейцария, другой — в Метрополитен-музее в Нью-Йорке). Портреты в Парме, Петербурге, Париже (собрание Уолтера Гея) и в Хемптон Корт, вероятнее все-

ЭРАЗМ. ПРИЛОЖЕНИЕ

423

го, — подражания Хольбайну17. Последний из упомянутых был в XVII в., в качестве дополнения, объединен с портретом Фробена. Из многочисленных подражаний этим различным портретам заслуживают упоминания две работы Георга Пенца (1533 г., Вена, и 1537 г., Виндзор). В довершение всего Хольбайн дважды изобразил Эразма в гравюрах на дереве: сначала в виде медальона (впервые — в издании Adagia 1533 г.18), переработанного затем в орнаментальную композицию. Для обеих он, помимо своих более ранних эскизов, вероятно, воспользовался также медалью Метсейса или же подражавшими ей гравюрами на дереве. Эразм изображен здесь в ренессансной арке с пышным декором, во весь рост, его правая рука покоится на голове Термина. Рисунок на пергаменте in-octavo с посмертным изображением лица Эразма, упоминаемый в инвентарной описи Бонифация Амербаха и находящийся в Гравюрном кабинете в Базеле, никак не может принадлежать Хольбайну19, так как летом 1536 г. его в Базеле не было. Третьим великим мастером, писавшим портреты Эразма, был Дюрер. Они познакомились во время путешествия последнего в Нижнеземелье в 1520 г. Дважды Дюрер делал с Эразма эскизы: в 20 Антверпене и в Брюсселе, и оба в августе . Второй, рисунок углем, почти анфас, и единственный в таком ракурсе, сохранился (в настоящее время в Лувре, дар Л. Бонна) 21 . Художник сам подписал его: «1520, Erasmus fon rottertam». О том, чего Дюрер 22 ожидал от Эразма и что он думал о нем, уже шла речь выше . Через посредство их общего друга Пиркхаймера Эразм и позже ощущал связь с Дюрером, которому он воздал хвалу в своем сочиненииDepronuntiatione [О произношении]23.8 января 1525 г. Эразм письменно поблагодарил Пиркхаймера 24 за присланный ему портрет Дюрера и добавил: «Я очень хотел бы, чтобы Дюрер 25 написал мой портрет , — да и кто бы не хотел иметь портрет, написанный таким великим художником? Но как? Он в свое время начал в Брюсселе с наброска углем, но я давно уже должен был

424

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

исчезнуть из его памяти. Если же он и может начать по памяти и прибегнув к медали, то как бы он со мною не сделал того же, что и с тобой, изобразив тебя чуть более толстым» 26 . Дюрер действительно воспользовался медалью Метсейса для своей знаменитой гравюры на меди ( 1526 г.)27, на которой Эразм изображен пишущим (по своему обыкновению) стоя за пультом, в окружении книг, перед ним — ваза с цветами. Греческая надпись заимствована с медали, латинская соответственно изменена. Лицо, хотя и имеющее много общего с изображением на медали, являет примечательные соответствия с рисунком 1520 г.: нос, рот, веки, брови, пряди волос; распахнутая нижняя рубашка также напоминает о нем. Надо полагать, что Дюрер сохранил свой незаконченный набросок. Эразм, хотя и был благодарен художнику, все же не был удовлетворен сходством: « Н е удивительно, я уже не тот, каким был пять лет назад» 28 . «Дюрер нарисовал меня, но совсем непохоже», — пишет он позже29. Равным образом и современное искусствоведение обычно отрицает портретное сходство на этой гравюре Дюрера — быть может, слишком решительно. Жаль, что у нас нет никаких оснований поверить в то, что 30 рисунок Луки Лейденского 1521 г. в музее Тейлера в Хаарлеме изображает Эразма. Было бы приятно видеть, что он был в самом полном смысле связан также и с этим своим соотечественником. Изображение Эразма многократно повторялось в живописи, рисунках, гравюрах, но это не были работы с натуры, даже если речь идет о творениях ван Дейка и Ходовецкого. Заслуживает упоминания и памятник Эразму в Роттердаме. При торжественном вступлении Филиппа II Испанского в Роттердам 27 сентября 1549 г. парадная деревянная статуя великого ученого красовалась перед домом, где он родился; Эразм держал в руке свиток с текстом латинской приветственной речи монарху. В 1557 г. деревянная статуя была заменена высеченной из камня и раскрашенной, однако в 1572 г. испанцы сбросили ее с пьедестала. Позднее она снова была водружена на Рыночной площади,

ЭРАЗМ. ПРИМЕЧАНИЯ

425

а в 1622 г., при яростном сопротивлении кальвинистского духовенства, поносившего Эразма как вольнодумца, насмехавшегося над всякой религией31, заменена бронзовой статуей, выполненной Хендриком де Кейзером, которая в издавна весьма нерасточительном на памятники отечестве и теперь все еще свидетельствует о необычайной славе этого его сына. Крайне характерно, что на протяжении нескольких столетий в Нидерландах был поставлен, собственно, единственный публичный памятник — не полководцу, королю или государственному деятелю, и даже не поэту, а ученому, который к тому же весьма пренебрегал этим своим отечеством. Начиная с 1926 г., число известных изображений Эразма возросло на деревянную скульптуру на носу корабля, находящуюся в Императорском музее в Токио. Она украшала штевень корабля DeLiefde [Любовь], первоначально носившего имя Erasmus и вместе с кораблями Het Gheloove [Вера], De Hoop [Надежда] и двумя другими включенного в состав эскадры, которая в 1598 г. отправилась в экспедицию, чтобы, пройдя через Магелланов пролив, выйти в Тихий океан и достичь берегов Индии. На свитке, который эта фигура держит в руке, еще можно прочитать буквы ER...MUS R...TE... и дату 1598. Эта скульптура, воспроизведенная на фотографии, которую можно было видеть на Миссионерской выставке в Риме в 1926 г., была снабжена подписью OrandaEbisu, не вполне правильно переведенной как Голландский варвар321\

ПРИМЕЧАНИЯ Сокращения: А — Allen, OpusEpistolarum Erasmi [Эразм, Собрание писем]; указывается № и строка письма, например: А. 16.12 — Allen, 1.1, epist. 16, строка 12. LB — Erasmus, Opera omnia [Эразм, Полное собрание сочинений], изд. в Лейдене в 1703-1706 гг.; указывается том, колонка и место страницы, например: LB X 1219 F — Opera, том X, колонка 1219, внизу. LBE — там же, t. Ill, охватывающий письма, для удобства обозначаемые только колонкой, без номера.

426

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

ГЛАВА I 1

Число и месяц установлены точно, сведения же о годе не являются бесспорными. Исследования A. Hyma, The Youth of Erasmus, вновь повышают вероятность 1469 г. Сам Эразм праздновал свой день рождения 28 октября, хотя в Compendium vitœ [Кратком жизнеописании] он называет себя родившимся «in vigilia Simonis et Iudae» [в первые часы дня Симона (Кананита) и Иуды (Фаддея)]. 2 Compendium vitœ, A. № H, 1.1, p. 47. 3 См. А. I, append. II, p. 579 etc. 4 Мнение о том, что собственное его имя было Геерт Геертсзоон, не опирается на серьезные основания. 5 А. № IV, 1.1, р. 70. 6 А. 539.11; 463.70. 7 А. 298 intr., р. 1: о poôepôôauoç. 8 Настойчивые уверения Эразма, что ему было четырнадцать лет, когда он покинул Девентер, должны объясняться (если придерживаться мнения, что он родился в 1466 г.) тем, что свой временный отъезд из Девентера в Утрехт он позднее спутал с действительным окончанием своей учебы в Девентере. 9 А. № И, 34,1.1, р. 48. 10 А. 447.87. ГЛАВА II 1

Помимо Compendium vitœ, A. № II, t. 1, p. 47, и письма секретарю Апостольской канцелярии от 1516 г., А. 447, об этом имеется сейчас также письмо 1524 г., вероятно, Гелденхауеру, А. 1436, обнаруженное г-жой Аллен в Базеле, которое убедительно подтверждает ранее оспаривавшуюся подлинность Compendium vitœ. 2 Появилось в 1521 г. под заглавием De contemptu mundi epistola [Письмо о презрении к миру], LB. V, 1239; см. А. 1194, intr. 3 A . № I , t . I , p . 18. 4 А.4-9,13,15. 5 А. 8.64. 6 А. I, р. 584. 7 А. 447.320. 8 А. 17.41,83.126. 9 А. 12,15. 10 А. 20.97. Метрический характер текста Теренция тогда еще не был замечен.

ЭРАЗМ. П Р И М Е Ч А Н И Я . ГЛАВА I — III

427

11

А. 23.73. A.I,t.I,p.3;LB.V, 1321. 13 А. 49.106. 14 LB. VIII, 567. 15 LB. VIII, 565. 16 А. 30.16, прим. 17 А. I, 16.12. Ср.: IV, р. XX; см. также LB. IV 756, где он, оглядываясь на годы своей юности, сообщает: «Pingere dum meditor tenueis sine corpore formas» [«Пока что я обдумываю нежные образы, но не изображаю тела»]. 18 А. 33.10. 19 А. 39.138. 20 A. 1.1, р. 590. 21 LB.X,1691. 12

ГЛАВА 1

III

См. A. Renaudet, Prereforme et Humanisme a Paris, 1494-1517. Jean Molinet, Faictz et dictez, f. 62. 3 A. 108.22. 4 Convivium religiosum, Coll., LB. 1,682 B. 5 A. 64. 6 A. 43, p. 145, где с особым остроумием изложены детали этого случая и выведены заключения относительно хронологии пребывания Эразма в Париже. 7 А. 47. 8 A.№I,t.I,p.5. 9 Ad. 3401; LB. II, k. 1051. 10 A. 61. 11 A. 58 etc. 12 A. 1.1, p. 304. 13 A. 71. 14 A. 23.106,260 intr., 66 intr. 15 A. 74,75. 16 A.81.8,83. 17 A. 80.9. 18 A. 81.42-55. 19 A. 95.22. 2

428

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

ГЛАВА

IV

1

А. 103. Сравн. Chr. matrim. inst., LB. V, 678, а также Cent nouvelles nouvelles, 2.63: «ung baiser, dont les dames et demoiselles du dit pays d'Angleterre sont asses libérales de l'accorder » [«поцелуй, его же дамы и девицы сей страны Англии допускают весьма охотно»]. 2 А. 10,4,113.148, «е somno decenni» [«из десятилетнего сна»] — преувеличение (um.); сравн. № 1,1.1, р. 6: стихотворение LB. I, 1215. 3 А. 105.4. 4 А. 106.5. 5 А. 116.29. 6 А. 108-111; LB.V, 1265. 7 А. 116. 8 А. 101.11,112,113. 9 А. 28.8. 10 А. 74.4,75.6. 11 А. 108.74. 12 А. 118. 13 А. 279.12. 14 А. 119. 15 См. ниже, с. 251. 16 А. 123. 17 А. 135.64. 18 A.№I,t.I,p. 16. 19 А. 279.14. 20 А. 215. 21 А. 126.154,134.4,140.14,144,145.72. 22 А. 138.45. 23 А. 139.43. 24 А. 129.34.60. 25 Он завершает свой жизненный путь в качестве синдика в Мидделбюрге. 26 Он также был позднее синдиком в своем родном городе. 27 А. 135.13. 28 А. 135,138,139,146,170. 29 А. 145.139. ГЛАВА V 1

А. № IV, 414,1.1, р. 67. А. 211.20. 3 А. 531.288. 2

ЭРАЗМ. ПРИМЕЧАНИЯ. ГЛАВА IV-VI

429

4

А. 178.18. Аурелиус, насколько известно, является составителем Divisiekroniek и хроники Batavia; Биллем Харменс работал над латинской историей Голландии, которую не закончил, — опубликован был лишь отрывок. 6 А. 159.59. 7 А. 113.54. «Consentiras» — см. Ciceroy Fin. 1,3.7. 5

8

А. № 1,1.1, р. 15.5.40; Adag. № 2001, LB. II k. 713 F, № 2148 k. 757 F, A 1238.45,996.43; Coll., LB. 1760 E.

9

A. 1832.22,1966.21. Adag. № 3535, LB. II, k. 1083. 11 Adag. 2550, LB. II, k. 859 B. n Naufragiumy Coll., LB. 1,715 EF. 13 См. МОЮ статью Vit de voorgeschiedenis van ons nationaal besef\M.3 предыстории нашего национального сознания], Tien Studien, p. 1. 14 A. 485.53. 15 A. 83.60. 16 A. 266.7,288.3,413.39,417.11,392.19. 17 LB. X, 1755 A. Resp. adPetr. Curs. defens., LBE., 1506 D. 18 A. 643.36,1033.21. 19 A. 412.56,894.1,886.51,1167.9, LB. VI, ***3vso. Contra morosos. 20 A. 1026.4, 914 intr. Лонголиус родился в Мехелене, но отцом его был француз; воспитывался он в основном во Франции. Он называет себя «единым с Эразмом по языку и стране»: 914.89. В дальнейшем Эразм неправомерно считает его голландцем: LBE. № 1284, к. 1507 А. 21 А. 413.39. 22 А. 2055.14. 10

ГЛАВА 1

VI

А. 134.1. А. 156.7,157.3,159.35.59; ср.: 133.27/30. 3 А. 154.45. 4 А. 138.41. 5 А. 139.141. 6 А. 123.22. 7 А. 131.1. 8 А. 138.41,149.65,139.110,143.36; ср.: Allen, Appendix I, р. 592. 9 А. 158.22,160.6,172.9. 10 А. 181.35.89. 11 Responsio ad Pétri Cursii defensionem [Ответ на защиту (Италии: Defensio pro Italia) Петро Курсио\ LB. X, 1755 E. 2

430

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

12

А. 129.66,157.23. А. 157.38. 14 А. 159.53. 15 А. № 1,1.1, р. 19.36. 16 То, что это был Жан де Тразеньи, как считает возможным Аллен, и с чем соглашается Реноде, остается весьма неясным. А. 164, Renaudet, Préréforme, p. 428. 17 В 1500 г. (А. 123.21) Эразм говорит об Энхиридионе отца Церкви бл. Августина, ср.: 135, 138. В 1501 г. (А. 152.33) он называет Officia {Обязанность^ Цицерона Pugiunculus, т. е. кинжал. Так что это название было у него на уме уже в течение какого-то времени. 18 Miles y Эразма уже не имеет значения рыцарь, как это было в средневековой латыни. 19 А. 164.49. 20 А. 181.46. 21 LB.X,k.l819. 22 А. 492.27. 23 LB. IX, к. 699 A: Ex enchiridio notata quaedam [Из Наставления некоторые заметки]. 13

ГЛАВА 1

VII

А. 172. А. 178.49. 3 А. 171.13. 4 А. 172.8. 5 А. 175.10,176.6. 6 А. 181.24. 7 А. 182.113. 8 А. 185.4. 9 А. 181.82. 10 А. 185. 11 А. 185.13. 12 А. №187 a, t. III, р. XXIX. 13 А. 186. 14 А. 189. Филипп Красивый, граф Голландии, неожиданно, из-за шторма, прибыл в Англию, что вынудило Маунтджоя вернуться к своим придворным обязанностям. 15 А. 190. 16 Ср. LB. X, 1750 Е., Resp. ad P. Cursii defens. 17 А. № 1,1.1, p. 4.12. 2

ЭРАЗМ. ПРИМЕЧАНИЯ. ГЛАВА VII-IX

18 19

431

А. 201.10 LB. IV к. 755. ГЛАВА V I I I

'А. 145.105. А. 200.8,201.4,203.5. 3 A.№l,t.I,p.4.12. 4 А. 194.30. 5 А. 207; LB. IX к. 1137. 6 А. № 4,1.1, p. 60. 7 Âdagia, 1001, LB. II к. 405, id. 2001, к. 707, resp. ad Albertum Pium, LB. IX, 1137. 8 Opulentia sordida, Coll., LB. I, 862. 9 A. 919.10. 10 LBE. k. 1375, посещение кардинала Гримани. 11 А. 206, где его суждение по части композиции у принца можно вывести из пояснения Аллена. 12 А. 215. 13 LBE. № 1175, к. 1375 D. См. А. 216, intr. 14 Вероятно, не через Шплюген, как я указывал в предыдущих изданиях. В XVI в. пользовались почти исключительно перевалом Септимер. См.: Traugott Geering, Handel und Industrie der Stadt Basel, 1886, S. 204-205. 2

ГЛАВА 1

IX

0 возникновении этого замысла во время путешествия через Альпы свидетельствует тот факт, что Эразм говорит, что обдумывал его, когда ехал верхом на лошади; от Страсбурга он продолжал путешествие по воде: А. № IV, 216,1.1, р. 62. 2 А. 337. 3 Гл. XXI (Здесь и далее мы частично пользовались русским изданием Похвалы Глупости в пер. с лат. П. К. Грубера, под ред. С. П. Маркиша. — Примеч. пер.). Деление на главы впервые появилось в издании 1765 г., и нет причин от него отказываться. 4 Гл. XXI. 5 Гл. XXIX. 6 Гл. XXII. 7 Гл. XXIII, XXVII, XLII, XLIII. 8 Гл. XXVII, XI, XII.

432

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

9

Гл. XIII. Гл. XXV. 11 Гл. XXIV. 12 Гл. XXIX. 13 Гл. XXX. 14 Гл. XXXI, XXXII, XLIV. 15 Гл. XXII. lé rA.XLII,XLV. 17 Гл. XLV, XXXII. 10

'TA-XLIX. 19 TA.L. 20

Гл. LI, L U . Гл. LIII-LX. 22 Гл. XL, XXXIX, LIV. 21

"TA-LIILLXV. 24

25

1 Кор. 1:25,27,21. Гл. LXVI.

27

rA.XLVIII. A. 499.40-60,537.17,832.37. 29 Гл. VII. 30 Гл. XXXV, XXXVI, XXXVIII, XXXIX. 31 A. № 1,1.1, p. 19; De copia, LB. 1,110 D;Adagia, № 1140, LB. II, к. 460 F; A. 999.120. 32 A. 337. 33 A. 739,749.7. 34 LB. IX, 1136-1143. 28

ГЛАВА X 1

A. 219.4. A. 224. 3 A.225. 4 A. 227.20. 5 A 230 237 6 A. 24o!29, mi.\7,Adag. 3401, LB. II k., 1050. 7 A. 241,246. 8 A. 255. 9 A. 270. 10 A. 263. 11 A. 263. 2

ЭРАЗМ. ПРИМЕЧАНИЯ. ГЛАВА X-XI

433

12

А. 264.10. А. 219,258,269,283.152. 14 А. 346.5. 15 А. 282.42. 16 А. 283.147. 17 LB.Ik. 1224F. 18 А. 205.38. 19 А. 288.82. 20 О. Clemen, Zentralblatt f. Bibliothekswesen, XI, S. 181. Новое издание/и//^ exclusus; примечания W. К. Ferguson, in: OpusculaErasmu Den Haag, 1933, p. 38-124. 21 A. 288. 22 A. 292.13,294. 23 LBE.№1239,k. 1458. 13

ГЛАВА

XI

^.295.10. A. 296. 3 Среди прочего и той, которой он подвергался в Болонье, где из-за знаков различия, которые он носил, его принимали за врача, лечащего чуму. А. № IV, 112,1.1, p. 59,296.171,447.471 etc. 4 Биллем Харменс, его старый друг и собрат по поэзии, умер в 1510 г.; Франс Диркс — см.: А. 10,12,14; Андрис — неизвестен. Сасбауд — друг Эразма, с которым он занимался живописью, — см.: А. 16; г-н Хендрик — см.: А. 83.76,95.8,190. 5 А. 305.188. 6 А. 305.216. 7 А. 364.8. 8 А. 273.14. 9 А. 396. 10 А. 384. 11 А. 333.45,451,421.128. 12 А. 524.21. 13 LB.IV,559;cpaBH.A.393. 14 A. t. Ill, p. XXIX. 15 A. t. И, р. 292. 16 А. 447. 17 Имя Грунниус, Грунний — собственно, Ворчун, Поросенок — вероятно, могло быть заимствовано из письма Иеронима, где оно фигурирует как насмешливое прозвище некоего Руффинуса. Письмо от 5 мар2

434

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

та 1531 г. (LB. X, 1590 А.) также адресовано Грунниусу, вне какойлибо связи с упомянутым выше. Ср.: Похвала Глупости, Предисловие автора. 18 А. 517, 518. 19 А. 338. 20 А. 304. 21 А. 337. 22 А. 552,566. 23 А. 582.6,559. 24 А. 475.15 etc. 25 А. 596,597.25,694.13. 26 А. 545.15. 27 А. 303.13,304.1,310.1.13.31,317,319. 28 А. 401. 29 А. 459. 30 А. 365,463. 31 А. 582. 32 А. 423.47,663.111,569.87.215,810.302. 33 А. 868.18,854,1518. 34 А. № IV intr., 1.1, p. 56; 341, p. 118; 581.13. 35 A. 114.11. 36 A. 503. 37 A. 810.450. 38 A. 873,948.236,952.13,983.2,944.25. 39 A. 71. 40 A. 531.11. 41 A. 719.9. 42 A. 931.5,934.4. 43 A. 186,655,896,906.568,1206,1.1, app. VII, p. 593. 44 A. 216. 45 A. 450.15. 46 A. 399.12. 47 A. 769.24.33.93. 48 A. 844.169. 49 A. 876.10. 50 A. 384.33,428,533,534.61. 51 A. 541.29 etc., 542,566.34,642.6,643,862,966.39,967.36.

ЭРАЗМ. ПРИМЕЧАНИЯ. ГЛАВА XII —XIII

ГЛАВА

435

XII

1

Об этих учебниках см.: Allen, The Age of Erasmus, ch. I. Напр. Coll., LB. 1,633 B, 868 A, 870 D; Ratio, LB. V, 136 D; Lingua, LB. IV, 716 С Woriayp.4QJ9; Coll.,LB.l,640 AB;Exomologesis,LB. V, 162E, A.916.119; Ratio, LB.V, 89 AB. 4 A. 396.64. 5 A. 58.55, 396, 182.79; De pronuntiatione, LB. I, 924 D, 925 DE, LB. X, 1706 С. 6 A. 23.1,117.26,182.27,967.126,337.328,996.10. 7 A. 337.327. 8 A. № 1,1.1, p. 8.30; Coll. Convivium religiosum, LB. I, 672. 9 A. 588,47.76,1211.323.310.98.135,61.35.116; CW/.,LB. I, 818,759,720, 659,672,847. 10 Coll. Epicureus, LB. 1,888 С, ср.: 882 D. 11 A. 61.44.86,37.135,785.11,715.27,999.146. 12 £^.,LB.V,44A. 13 CW/.,LB.I,733F. 14 A. 208.25. 15 A. 113.24. 16 A. 283.94. 11 De copia, LB. 1,109. 18 A. 710.26. 19 A. 1255.39,1342.927. 20 A. 333.41. 21 Coll. Pietaspuerilis, LB. 1,652 E. 22 LB.X,1593DE. 23 Coll Conviv. relig, LB. 1,678 С 24 Decl. depueris inst., LB. 1,490; De studio bon. lit., LB. 1,520; Depronunt., LB. I, 929, 917, 921; LB. I, 510, A. 476, A. 298, 447, 941.16, 237.72, 364.23, 500.21,715.55; LB. 1,361 AF, 362 A; V, 712, A. 1211.340. 25 Coll., LB. I, 808 C; Ench., LB. V, 46 D etc. 26 Coll. Conjugium impar, LB. I, 828; Instr. matr. chr.9 LB. V, 614. 27 Coll. Franciscani, LB. 1,743 B. 2

ГЛАВА X I I I

^.1033.120,858.78. A. 593.15. 3 Ratio,LB.V, 126 A. 2

436

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

4

А. 541.141. А. 373.163. 6 А. 1062.35 etc. 7 Paraclesis,LB.V,13S. 8 А. 373.203. 9 А. 182.181,843.25,149.42. 10 А. 1167.212,373.76. n Apologia,LB.VT*,2. 12 А. 373.221. 13 А. 967.57. 14 LB.V,85EF. 15 LB. V, 77. 16 А. 769.40,1171. 17 Coll. Conviv. poeticum, LB. 1,724 A. 18 A. 180,182, 222, 269.11, 296.89, 337.42, 531, Maria, Prœfatio [Предисло5

19

вие]. A. 531.225.

20

LB. V, 140 E. LB. V, 141 F; IX, 1248 A. 22 A. 1368.29. 23 LB. 1,744,766,838,841 F. 24 LB. 1,23 etc. 25 LB. V, 117 A, 134 В; 1,913; IV, 664/5; V, Eccl. passim. 26 Cu.Moria, Гл.XXXII (p. 59) и Гл.LU (p. I l l ) ; Colloquium Amicitia,LB.I, 873 etc.; Ecclesiastes, LB. V, 924 E. 27 LB. I, De civilitate, 1034 A., 1035 C, 1036 BE; Adagia, p. 756; Coll., Concio, LB. 1,853 AB. 28 Напр. Eccl, LB. V, 1021/2; Coll., Concio, LB. 1,853 AB. 29 De libero arbitrio, LB. IX, 1215D, 1217B. 30 A. 713.18. 31 A. 1334.142 etc., 217 etc., ср.: 1365.104 etc. 32 LB. IX, 1216 С, ср.: А. 1255.46 etc. 21

ГЛАВА 1

XIV

LB. V, 164.165 и в др. местах. А. 2147.22; Call., LB. 1,788; А. 867.50. 3 А. 133.27.30. 4 Coll., LB. 1,689 С, 792,715 etc., 830; LB. V, 154/5. 5 A. 916.65; LB. IV, 656/7; A. 785.47, 786/8, 790.5, 895.6; LBE. 1493 D; Coll., AYOCjLioç Y&JLIOÇ, LB. 1,826 etc. 2

ЭРАЗМ. ПРИМЕЧАНИЯ. ГЛАВА XIII-XIV

437

6

А. 671.11. А. 447.388, 55.114,274,1111.78,301,867. sept. 21 etc. 8 А. 447.397,296.18,1002.5; Coll. Diluculum, LB. 1,844. 9 A. 360,389.6,794.62,1169.17,1248.10,1302.29,1342.189.204,1422.26; A. 1553.32. 10 A. 708.10. 11 A. 867.251. 12 A. 1489.5-15,1532.6 etc.; LB. IV, 656/7. 13 A. 818.6. 14 LB. 1,553. 15 A. 285,855.18; Coll Funus, LB. 1,810 etc., 789 DE. 16 A. № IV, 530,1.1, p. 70. 17 A. № 1,1.1, p. 36.5,898.1. 18 A. № 1,1.1, p. 17.36,18.4,337.107,749.8. 19 A. № IV, 539,1.1, p. 70. 20 О сексуальной жизни Эразма ничего не известно. Сам он не претендовал на то, чтобы в юности его считали целомудренным. См. А. 296.53, 1347.351,1436.150. 21 LB.X,1258F. 22 А. № 1,1.1, p. 21.27; № II, 152, р. 52,337.42.84. 23 А. 778,779,780,781,814. 24 А. № 1,1.1, р. 22; LB. X, 1672 Е 25 А. 1060.58. 26 А. 182.60. 27 А. 31.10, №1,1.1, р. 44.38. 28 Fruin, Verspreide Geschnfien, VIII, p. 277. 29 Coll Epicureus, LB. 1,888 E 30 A. 296.75. 31 A. № II, 1.1, p. 51; № 107.50,119.224,113.78,115.2; № I, p.5.7; № 447.236; LB.X, 1663 F; A. 1347.353. 32 A. № 1,1.1, p. 35.26; № 26.30, 45.150, 51.141, 107.13, 113.72, 384, 402; 7

Adagia,№292,LB.ll,l47. 33

A.№II,t.I,p. 51.143. A. 739.9. 35 A. 875.17,943.30,981.20,1092,1101.7. 36 A.№I,t.I,p.2.13.3.8,17.24;№ 113,417.13,531.79,905.19,337.30,531.169, 928.28. 37 A. 1061.170,1042.19. 38 A. 867,886-893. 39 A. 1314.2. 40 LB.X, 1252 A. 34

438

41

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

А. 810.370. А. 447.440,145.134. 43 А. 239.28. "Adagia, 1072, LB. II, 434; А. 83.78. 45 А. 154.7,237.41,31.5. 46 А. 828.21. 47 А. 810.205,906.538; А. 159.16; Adagia, 3401, LB. II, к. 1050 F. 48 LB. X, 1252 F; Письмо Гоклениусу, 2 апреля 1524 г.; LB. I ААЯ Compendium vitœ\ Allen, V, 1437, А. 1008.7, 83.85,119,133,135.46,138.149,447.249, 778.19,902; А. 2356.10; А. 1188.35,1195; LBE. 1755 В. 49 А. 2136.55; LB.X, 125 I F . 50 А. № 1 , р . 42.24. 51 А. 899.14. 52 А. 58.7,61.93,88.48,194.22,292,289.4,906.448,2136.150. 53 А . 83.87,31.5,145.55,296.27,412.28,421.5,551.3.15,552.11,512.10,893.1, 1102.6,1136.19,1347.48.192,1437; Defatis suis querelax LB. 1,1218 D . 54 Ad. 2 0 0 1 , LB. II, 7 1 7 B, id. 77f k. 58 А . Н а книге С о ч и н е н и й Эразма, на которой лежат его руки на портрете Хольбайна в Лонгфорд Касл, написано по-гречески: «Геркулесов т р у д » . 55 А. 334.1-5, 296.231, 800.11, 240.29, 1032.17, 1342.565 etc., 1386.12, 1415.96. 56 Adagia, 3 4 0 1 , LB. II, 1050 F 57 А . 794.84,800.13. 58 А. 1002.32, 536, 530.30,784,785,756. 59 А. 531.145.147. 60 А. 337.20. 61 А. 194.6. 62 А. № 1,1.1, р. 35.20; сравн. р. 17.34,935.32,1248.6,1365.1-8.25 etc.; LB. I, 1:013 DE; A. № 1,1.1, p. 3.2.6, p. 18.5; A. I, p. 17.2,704.10,952.5, 531.388. 63 A. 481.33. 64 A. I, p. 36, p. 16.1, p. 37. 65 A. 411, 412, 414.11, 416.8, 417.10, 752.6,755.6, 756.16,757.21, £53.25, 855.14,935.32. 66 LB. 1,896,897; LB- V, 324C; IX, 928. 67 Adagia, 2201. LB. II, 772 F, 773 F, 774 ВС. 68 Spongia, LB. X, 1663 F; Сотр. vite, A. № II, 137, p. 51; Сой. Amicitia, LB. I, 878 DE. 69 A. 13937. 70 A. 908.2. 71 Эразм поместил его в издании Colloquiorumformulœy Dirk Maertens, 1519; при последующем просмотре он его вычеркнул. 42

ЭРАЗМ. ПРИМЕЧАНИЯ. ГЛАВА XIV-XV

72 73

439

А. 1061.330.361.429 etc. А. 1135. ГЛАВА

XV

1

А. 658.49; сравн. 545.10. А. 596.2. 3 А. 726.6,731.37,784.17,785.9,826.2,812.28. 4 А. 597.47 etc. 5 А. 507.23,456.253. 6 А. 541.96.125. 7 А. 583.252. 8 LB. IX, 17; А. 616.4.11. 9 А. 597.32, 607.2, 608.22, 616, 637, 651-653, 659, 695.21, 707.23, 719.7, 730.29,766.9,768.16,778.54,849.15,855.48,814.10. 10 А. 1225. 11 А. 750,765,843,781-787,867,964. 12 А. 832,860,864. 13 А. 867. 14 А. 934. 15 LB. IX, 79. 16 Encomium matrimoniiy написана АЛЯ Маунтджоя в Париже, впервые напечатана Дирком Мартенсом в1517г. и в следующем году перепечатана Фробеном. См.: A., t. Ill, p. 14, 17.10, примеч. Встречается в: De con2

scribendis epistolis, LB. 1,414. 17

LB.IX,1O5. 18 A. 1037,1061. 19

20 21

A. 1088,1089,1129,1139. A. 541.83,1126.

Примечательно, что в Лувене Эразм именно среди своих прямых соотечественников нашел своих наиболее докучных противников. Помимо умеренного ван Дорпа и несдержанного Эгмонда, вскоре выступили Винсент Диркс из Хаарлема, Биллем ван Вьянен и Рюард Таппер. 22 А. 531.515,522.154,597,809,826.4,878.13,941.6,946,1166.35,1176.12, 1182.9,1185.9,1203,1216.75. 23 А. 903.4. 24 А. 931.5. 25 А. 947.18,948.15,961.14,991.37,1007.51,1016.7,1032.12,1060.37,1063.1, 1066.62, 1110.15, 1111.23, 1126.335, 1134.11, 1141.25, 1156.42, 1167.72, 1168.30. Слово tragoediœ y Эразма часто имеет значение просто ссора,раздор. 26 А. 1168.

440

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

ГЛАВА

XVI

1

А. 501. А. 661. 3 А.745. 4 А. 785.38,786.24. 5 А. 872. 6 А. 933. 7 А. 939. 8 А. 904,938,967; t. IV, р. XXIX. 9 А. 947.33,961.30,967.77. 10 А. 980. 11 А. 983. 12 А. 1007. 13 А. 1029.19 прим. 14 А. 1033. 15 А. 1113. 16 А. 1102,1113. 17 А. 1087.607,1096.190,1110.5,1102.12,1106.94,1107.13,1118. 18 А. 1141. 19 А. 1143. 20 А. 1144. 21 См. А. 1155 intr. 22 А. 1162, сравн. 1173. 23 А. 1161. 24 А. 1166.90,1167.100,1186.7. 25 А. 1185.15,1192. 26 А. 1202. 27 А. 1216.77, след. 1203. 28 Veth-Muller, Dürers Reise, I, p. 81. 29 A. 1217.137,1225.239.306,1219.115,1236.93,1228.48. 30 A. 1209.4,1257.10,1233.188,1239.19. 31 A. 1342.17-155; Spongia [Губка], LB. X, 1645. 32 A. t. IV, p. 599; LB. X, 1612 С. 2

ГЛАВА XVII 1

А. 531.370,742.21,756.52,952.28. А. 1236.30. 3 А. 1236.176,1319.15. 4 LB.W5. 2

"

ЭРАЗМ. ПРИМЕЧАНИЯ. ГЛАВА XVI-XVII

441

5

Precatio pro расе ecclesiœ [Моление о церковном мире\ LB. IV, 655. А. 784.58,786.17,1139.115,1248.27; А. 2143.46; LB. V, 347; X, 1251 А, 1671 D. 7 Coll Charon, LB. 1,823 A. 8 Melanchton, Opera, Corpus Reformatorum, XII, 266: там, как если бы это было в связи с трактатом Querelapacis [Жалоба мира], что, однако, впервые было датировано 1517 г. См. А. 603 и I, р. 37.10. Ср. мою статью Се qu'Erasme ne comprenait pas [То, чего не понял Эразм], Grotius, Annuaire international, 1936. 9 Adagia, 2579, Anguillas captare [Пойматьугря]; LB. 11,864 С; А. 825.5. l0 Adagia, 2601; LB. II, 869. n Adagia, 201; LB. II, 106; А. 288.60; Adagia, 3001; LB. II, 951. 12 A. 1891.31; cp.A. 1273.22. хъ Adagia, 2201; LB. II, 781 D; ср. также Предисловие к Парафразу Евангелия от Марка, с посвящением Франциску I; А. 1400. 14 Подобно тому, как это пытался показать Е. Т. Cuiper: Erasmus alspolitiek propagandist [Эразм как политический пропагандист], Tijdschrift voor Geschiedenis, 37,1922, p. 147-168. 15 Об истории и назначении Colloquia см.: Preserved Smith, A key to the Colloquies of Erasmus [Ключ к Colloquia Эразма], Harvard theological studies, 1927. 16 A. t. IV, App. 15, p. 620 etc.; LB. IX, 283-401. 6

17

LB. IX, 442-737,813-955. LB.IX, 1094-1196,1015-1094. 19 A.№I,t.I,p.4l. 18

20

A. 1218.32. LB. X, 1631. Суждение о действиях Эразма здесь смягчено в свете исследования: W. Kaegi, Hütten und Erasmus, ihre Freundschaft und ihr Streit [Гуттен и Эразм, их дружба и их ссора], Historische Vierteljahrschrift, XXII, S. 200,461. 22 А. 1122, p. 303. Allen (№ 1934 intr.) называет этот эпизод с Эппендорффом «никоим образом не делающим чести Эразму». Пространное письмо (№ 1934) от 1 февраля 1528 г., где Эразм сообщает Йоханнесу Ботцхайму о встрече с Эппендорффом для улаживания разногласий, демонстрирует и живость Эразма, и его мелочность. В Беседе {Colloquium) 'Innebç àvxmioçsive Ementita nobilitas [Всадник безлошадный, или Аожное благородство], в которой Эразм снова мстит Эппендорффу, многие места из этого письма повторяются почти слово в слово. 21

442

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

ГЛАВА XVIII 1

Hyperaspistes, LB. X, 1251 AB. LB. IX, 365 F; A. 1274,1276,1294. 3 A. 1162. 4 A. 1256.10. 5 A. 1367. 6 A.№I,t.I,p.34,cp. 1275.20. 7 A. 1443. 8 A. 1466.17. 9 De servo arbitrio [Орабстве воли], Luther, Werke, Weimar, ed. XVIII, 614. 10 LB. IX, 1215, новое издание:]. Walter, 1910. 11 2 Тим., 3:16. 12 LB. IX, 1247 D. 13 R. H. Murrey, Erasmus and Luther, p. 226. 14 De colloquiorum utilitate [О пользе Бесед]; LB. 1,908 E. 15 A. 1334.231,713.18; LB. IX, 1216 С 16 F. X. Kiefl, Luthers religiöse Psyche [Религиозная психика Лютера], Hochland, XV, 1917, p 21. 17 LB. X, 1249. 18 A. 1412.28,1415.47. 19 A. 1273.26,1275.28; LB. X, 1257 F. 20 A. 1352.34(1523). 21 A. 1347.277(1523). 22 LB. IX, 1197-1214. 23 A. 1510.19,1534.22,1522.65,1523.125,1510,1548.8,1640.21,1644.19. 24 LB. V, 145. 25 LB. IX, 1094. 26 LB. VIII, 535. 27 A. 1391. 28 LB. X, 1610 ABC, сравн. LB. V, 501; IX, 1143 etc.; LBE. 1270 D; LB. X, 1580 DE, 1560 А; А. 2175.22,2136.214. 29 LB. V, 614. 30 LB. V, 723. 31 A. 1528.11; LBE. 1490 E. 32 A. 2045; LBE. 1269,1387/8. 2

ГЛАВА 1 2

XIX

А. 182.87,967.126, 540.31; LB. IX, 92 E. A. 326.55, 531.445,1013.80, ср.: А. № IV, 1.1, p. 69.

ЭРАЗМ. ПРИМЕЧАНИЯ. ГЛАВА XVIII-XX

443

3

А. 541.133. А. 1111.17,1581.115,1753.21,1479.119. 5 А. 1479.29,1482. 6 А. 1885. 7 LB. 1,972. 8 Ср.: HieronimiStridonensis vita [ЖитиеИеронима Стридонского], ed. W. К. Ferguson, Erasmi opuscula, 1933, p. 183 etc. 9 Conviviumpoeticum [Поэтическоезастолье], Colloq.; LB. 1724. 10 LBE.1269E. H LBE. 1372D. 12 LBE. 1501 B; LB. X, 1747, 1752 DE. Письмо LBE. № 1276, к. 1496 — злонамеренная фальшивка. 13 А. 1102,1158. 14 А. 2196. 15 А. 2158.60,2188.5,2196. 16 А. 2158,2145,2222. 17 LBE. 1349А,сравн. 1325. 18 Allen, Operi Epistolarum Erasmi, часть VIII (1934) включает письма до 31 июля 1530 г. 19 А. 2037.268. 20 А. 2315.243 etc.; LBE. 1272 В. 21 А. 2136.185 etc., ср.: 2037. 22 LBE. 1272 А. 23 А. № IV, 1.1, р. 68.445. 24 LB.X, 1578 С, 1590. 25 LB.X, 1594 А. 26 LB.V, 505 В; А. 1369.35 etc. 27 А. 2134.214,2149.37. 28 W. Köhler, M. Luther, p. 79, Historische Zeitschrift, 121, 322. 29 LB.X, 1618; A. 1977.40. 4

ГЛАВА 1

XX

LB.V, 346. LBE. 1305,1325. 3 LBE. 1422 В. 4 LB.V, 469. 5 LB.V, 1293. 6 LB.V, 767. 7 A. 1211. 8 A. 932.17,952.1, № I, p. 34; LBE. 872 B. 2

444

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

9

Томас Платтер, который как раз приобрел у Кратандера его предприятие, где ранее в глубокой тайне был напечатан Диалог Julius. 10 Автором Carmen heroicum [Героической песни] на смерть Фишера и Мора, которую в 1536 г. Хиеронимус Гебвиллер издал как сочинение Эразма, следует считать (что было доказано А. Йоллесом, Neophilologus, XIII, 1928, р. 60,132) Иоанна Секунда. n LBE. 1509D, 1513А. 12 LBE.1511D. 13 А. 296.63,285,288.15,1342.458; LBE. 1511 DE; А. 1359.14 ; LBE. 1520 В; А. 1342.457 etc. 14 LBE. 1506 CD, 1515 Е и А. № III, 1.1, p. 53.18. 15 LBE. 1465 В. 16 LBE. 1506B. 17 А. № IV, 1.1, р. 70. I8 LBE. 1513EF. 19 LBE. 1501. 20 LBE. 1510 В, 1513 В. 21 LBE. 1510 В, 1513 В; А. № III, 1.1, p. 66. 22 LB. V, 294. 23 LBE. 1519. 24 А. № III, 1.1, p. 53.18. 25 LBE. 1522. 26 A.№III,t.I,p.53. ГЛАВА 1

XXI

«Ein tückisches Wesen», Tischreden [Застольные беседы], Weimar, ed. II, № 2420. 2 Так казалось в 1924 г., когда были написаны эти строки. Мир, однако, показал, хотя произведения Эразма читаются сейчас еще меньше, чем раньше, что он вновь настоятельно нуждается в посланиях его духа. Чествование Эразма во всем мире по случаю годовщины его смерти доказывает, до какой степени наше время все еще видит в нем того, кто может указать правильный путь. 3 LBE. 1490 D. 4 КIV и V изд. N. T., LB. VI ***3 внизу. 5 А. № 1,1.1, р. 8,9,413.29. 6 А. 447.414. 7 Нет никаких доказательств того, что принц читал сочинения Эразма, хотя это вполне вероятно.

ЭРАЗМ. ПРИМЕЧАНИЯ. ГЛАВА XX-XXI, ПРИЛОЖЕНИЕ

445

ПРИЛОЖЕНИЕ 1

Allen, №№ 584.6, 601.50, 616.9, 654.1, 669.1, 681.9, 683, 684, 688.8. Репродукции в: Allen, II, p. 576/77 и далее. 2 См. Allen, III, p. 106.14; Friedländer, Quentin Massys, Die Altniederl. Malerei, VII, 1929, p. 42,120. 3 4 5

A. 1092,1101.8,1119.5,1122.18, сравн. A. 1985. A. 1408.29,1417.34,1536,1452.29.

öpa réXoç juaxpou piou — Mors ultima linea rerum [Зри конец большой жизни — Смерть предел всех вещей]. 6 А. 875.17,943.30,981.20,1101.7. 7 LB. X, 1757; А. 2300.101; Allen, I, р. 70; III, 604.2; R. Fruin, Verspr. Geschriften, VIII, 268. 8 А. 1092, t. IV, p. 238 примеч. 9 Zeitschr. f. bild. Kunst, 1899, NF X, p. 47. 10 A. 394,739. С оригинала портрета в Художественном музее в Базеле была сделана факсимильная репродукция, Введение: H. A. Schmid. Oppermann, Bazel, 1931. п Гл.ЬХ1. 12 Ganz, P., H. Holbein d.J., Klassiker der Kunst, XX, 1912, p. 37,38, 39. 13 A. 1452,1488. 14 Ganz, p. XXIII. 15 A. 1740.20. 16 Если считать (вместе с: Ganz, р. XXXVI), что Хольбайн отправился во Фрайбург до этого. 17 Ganz, р. 90,91,86,206,207,214. 18 Репродукции см. в кн.: В. Kruitwagen, Erasmus en zijn drukkers-uitgeversy Amsterdam, 1932.0 гравюрах на дереве: Over een Potret van Erasmus, Het Boek,19l6,p.225. 19 Как предположил также Haarhaus, Zeitschr. f. bild. Kunst, 1. c, p. 54. 20 Allen, 1132,1136 intr. 21 Allen, IV, p. 330/1; Tietze-Conrat, № 7; Veth-Muller, I, p. 23. 22 p. 169. 23 LB. 1,928 C-F; ср.: А. 1893.45,1991.2,1408.32,1417. 24 А. 1536.11; то же 19 июля 1923, А. 1376. 25 Pingere ААЯ Эразма не относится исключительно к живописи. 26 Это следует понимать как иронию: на самом деле Эразм сильно похудел. Ср.: А. 1729.11. 27 Изображение см. в: Tietze-Conrat, № 8, Veth-Muller, I, pi. 24 etc. 28 A. 1729.11. Как обычно, Эразм ошибается в датах: не пять, а шесть лет назад.

446

29

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

А. 1985.6. Репродукции, среди прочего, в: Zeitschr. f. bilcl. Kunst, 1. с, р. 53. Handzeichnungen alter Meister der hollandischen Schule, Kleinmann, Haarlem. О другом мнимом портрете см.: Berliner Philologische Wochenschrift, 1917, p. 1056. 31 См. об этом: J. H. W. Unger, De standbeeiden van Desiderius Erasmusy Rotterdamsch Jaarboekje, 1890, p. 265 etc. Указывалось среди прочего и на то, что видели кого-то, преклонившего колени перед этой каменной статуей. — Когда в 1674 г. памятник был на некоторое время удален городским управлением, магистрат Базеля тут же предпринял безуспешную попытку купить эту статую. Показательна ААЯ нашего отечества также такая деталь, что старая каменная статуя была использована для укрепления мола и вертикально установлена непосредственно в грунт; она была видна целиком во время долгой засухи 1634 г. Увы, показательно, наконец, и то, что в XVIII в. эта статуя, согласно мемуарам Хольберга, служила мишенью, в которую швыряли камни роттердамские уличные мальчишки. 32 Случай впервые описал}. W. van Nouhuys в газете Nieuwe Rotterdamsche Courant от 9 и 10 октября 1926 г. и совсем недавно подробно изложил, с указанием японских источников и данных, J. В. Snellen, The Image of Erasmus in Japan, Transactions of the Asiatic Society of Japan, 1934. 30

КОММЕНТАРИИ ГЛАВА I г

См. выше, коммент. 2* к Предисловию эссе Культура Нидерландов в XVII веке. Т См.: Хёйзинга Й.у т. I, с. 190. у См. коммент. 19* к гл. I эссе Культура Нидерландов в XVII веке. Геерт Грооте, нидерландский мистик, основатель devotio moderna {нового благочестия — см. там же), являлся духовным вождем и идеологом братства Общей жизни и, по некоторым свидетельствам, основателем первой общины в 1374 г. (другие историки утверждают, что первые общины были основаны его учениками незадолго до смерти учителя или даже вскоре после нее). 4 * На протяжении Средневековья святой (в Восточной Церкви — блаженный) Иероним воспринимался как образец отшельника-ученого (и учителя): удалившись в пустыни Палестины, он переводил там Писание на латынь и занимался обучением детей. Именно этим он был близок братьям Общей жизни и именно поэтому они назвали себя иеронимианами. Ср. ниже об отношении Эразма к Иерониму; это отношение разделяли и другие гуманисты. 5 * Латинское имя Desiderius, как и греческое (по происхождению) Erasmus значит одно и то же — желанный. ГЛАВА II r

Goudanus — уроженец Гауды (Gouda; лат.) и в то же время квазилатинское — золотой: goud — золото (нидерл.); Aurelius — золотой, от aurum — золото (лат.).

448

Т

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

См. коммент. 8* к гл. YV эссе Культура Нидерландов вXVII веке. Орест и Пилад — в греческой мифологии друзья, которые росли вместе с детства и были готовы пожертвовать жизнью друг за друга. Орест отомстил за смерть своего отца, Агамемнона, убив свою мать и ее любовника Эгисфа, повинных в смерти Агамемнона. Пилад убил сыновей Навплия, пришедших на помощь Эгисфу, и после возвращения из скитаний женился на сестре Ореста Электре. О дружбе Ореста и Пилада рассказывают древнегреческие писатели Эсхил, Софокл, Эврипид. 4 * Дамон и Финтий — персонажи древнегреческого предания, два приверженца пифагорейского учения, считающиеся образцом преданности и дружбы. Финтий был приговорен к смерти за участие в заговоре против сиракузского тирана Дионисия (см. ниже), то ли Старшего (он в преданиях упоминается реже), то ли Младшего (чаще). Для устроения неотложных семейных дел ему было позволено отлучиться, оставив заложником своего друга Дамона. Непредвиденные обстоятельства не дали возможности Финтию вернуться в срок, и Дамона уже повели на место казни, когда его друг, наконец, явился. Это произвело на Дионисия столь сильное впечатление, что он простил Финтия и даже попросил принять его третьим в этот союз друзей, но получил отказ. Эта история послужила основой ААЯ баллады Ф. Шиллера Die Bürgschaft [Порука], но там герои носят другие имена. 5 * Тесей и Пирифой — знаменитые герои греческой мифологии, верные друзья, прославленные похищениями Елены (той самой, виновницы Троянской войны, но тогда ей было всего 12 лет и ее пришлось вернуть), богини Персефоны из подземного царства (это не удалось), царицы амазонок Антиопы (она стала супругой Тесея) и многими иными приключениями. 6 * Давид и Ионафан — отмеченные трогательной дружбой персонажи Ветхого Завета, сын израильского царя Саула Ионафан, и юноша Давид, которого Господь предназначил в цари Израиля вместо Саула. Когда Саул преследует Давида, Ионау

ЭРАЗМ, ГЛАВА I I . КОММЕНТАРИИ

449

фан всячески помогает другу, невзирая на гнев отца. (7 Цар\ После того как Саул и Ионафан пали в битве с филистимлянами, Давид оплакал их «плачевною песнью» (2Цар 1). т

Elegantiae linguae latinae [Красоты латинского языка] — закон-

ченное в 1449 г. (начато в 1430-е гг.) и напечатанное в 1471 г. сочинение итальянского гуманиста Лоренцо Волы. Это не только первое историко-филологическое исследование латыни классического периода, но и заданный всем гуманистам и воспринятый ими канон латинского языка, понимаемый как возрождение истинной латыни, не испорченной во времена Средневековья. 8 * Bonae literae буквально: хорошая {добротная) литература, точнее — изящная словесность (лат.)\ в гуманистическом словоупотреблении — античная литература на классической латыни, а также создаваемые по ее образцу литературные произведения, охватывающие сферу науки и поэзии. 9 * Мантуя упоминается здесь как место рождения Вергилия, почитавшегося еще в древности, в Средние века и особенно в эпоху Возрождения в качестве идеального поэта, автора идеального произведения, написанного на идеальной латыни. 10 * Фён — от нем, Föhn, от лат. favonius — фавоний, западный сухой, теплый ветер, дующий с гор в долины. 1Г Об ордене Золотого Руна подробнее см.: Хёйзинга Й., т. I, особенно ее. 103-108. Канцлером этого ордена обязательно должно было быть лицо духовное. После распада Бургундского государства в 1477 г. собственно герцогство Бургундское отошло к Франции, а ряд иных земель, в том числе Нидерланды, — к наследнице владений герцогов Бургундских Марии Бургундской, бывшей замужем за императором Максимилианом I Габсбургом. Однако владения ее и ее наследников из Габсбургского дома продолжали называться Бургундией, и правители носили титул герцогов Бургундских. С 1555 г., с разделением династии Габсбургов на австрийскую и испанскую ветви, великим магистром ордена стал испанский король, но австрийские императоры также имели право принимать в члены орде-

450

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

на. В 1725 г. образовалось два ордена Золотого Руна: австрийский, упраздненный после падения Австро-Венгерской монархии в 1918 г., и испанский, остающийся высшим орденом Испании доныне. 12 * Характерная ААЯ деятелей Возрождения метафорика отсылает нас к истории Древнего Рима. В IV в. германские племена готов вторглись в пределы Империи, нанесли ряд поражений имперским войскам (самое известное — битва при Адрианополе 9 августа 378 г.) и даже захватили и разграбили Рим 24 августа 410 г. В 412-413 гг. ветвь этого народа, вестготы, заняли Южную Галлию и основали там свое королевство, а в 414— 419 гг. распространили его и на Испанию, уже до того, с 411 г., захваченную другим германским племенем — вандалами. Борьба различных варварских народов за Италию завершилась тем, что ее захватила одна из ветвей готов, остготы, в 493 г. Следует отметить, что готы ассоциировались в сознании гуманистов со всем варварским и грубым. (См. коммент. 8* к гл. I эссе Культура Нидерландов в XVII веке.) ГЛАВА v

Т

III

Фроуве — титул, присоединявшийся к имени представительницы знати в Нидерландах. Томистов, то есть последователей Фомы Аквинского, и скотистов — приверженцев учения Иоанна Дунса Скота (оба этих философа жили в XIII в.) разделяло многое: отношение к познаваемости Бога (первый признавал это возможным, второй отрицал), вопрос о свободе воли (Фома стремился сочетать ее с признанием Божественного предопределения, Дуне Скот настаивал на абсолютной свободе воли) и иное. Но сходились они в признании (Фома в большей степени, Скот в меньшей) реального существования общих понятий, то есть были так называемыми «реалистами» (о споре реалистов и номиналистов см.: Хёйзинга Й., т. I, коммент. 2* к гл. XV). Уильям Ок-

ЭРАЗМ, ГЛАВА I I I . КОММЕНТАРИИ

451

кам и Жан Буридан (XIV в.), соглашавшиеся со Скотом касательно познаваемости Бога, принадлежали к номиналистам, полагавшим, что общие понятия суть всего лишь имена (лат. nomina), некие знаки {термины по Оккаму), существующие лишь в сознании познающего субъекта. у В средневековых университетах коллежами (т. е. коллегиями) назывались общежития ^^АЯ студентов. Собственных зданий у университетов не было, и занятия проходили именно в коллежах. Основание коллежей считалось богоугодным делом, ибо неимущие проживали за счет основателя, даже многие годы и десятилетия спустя после его кончины. Сорбонна основана в 1257 г. духовником короля Людовика IX Святого Робером де Сорбоном специально ААЯ желавших заниматься богословием. Впоследствии Сорбонной называли теологический факультет Парижского университета и даже университет в целом. После 1968 г. Сорбонна была расчленена на несколько автономных университетов под общим названием Université Paris. Наваррский коллеж основала в 1304 г. королева Франции Жанна Наваррская. 4 * Монашеский орден Св. Троицы (Sancta Trinitas, отсюда — тринитарии) был основан в 1199 г. во Франции ^АЯ выкупа у мусульман пленных христиан; впоследствии распространился по всей Европе. Другое название этого ордена — матюрены (матуринцы) — дано потому, что этому ордену принадлежала церковь св. Матурина (Матюрена) в Париже. 5 В средневековых университетах было четыре факультета — теологический, юридический и медицинский, а также подготовительный — факультет свободных искусств. В Средние века искусствами называли любые сферы деятельности, связанные с умением и навыками, а науками — с активностью разума. Искусства (лат. artes) делились на механические и свободные. В первые включалось и то, что мы ныне называем ремеслами (например, кузнечное дело или строительство), и то, что мы именуем искусствами (например, живопись и музыкальное исполнительство). Свободные искусства (именно они изучались

452

Д М И Т Р И Й ХАРИТОНОВИЧ

на факультетах искусств) делились на тривиум (буквально: троепутие), изучавшийся вначале, и квадривиум (буквально: четверопутие). Первый — грамматика, риторика и диалектика (так именовалась логика). Второй — арифметика, геометрия, астрономия (не отделявшаяся от астрологии) и музыка (здесь: теория гармонии). Поступать на высшие факультеты можно было, ААЯ мирянина, только окончив факультет искусств. 6 * Эпименид — древнегреческий философ, родом с Крита. Весьма рано стал персонажем анекдотов, намекавших, в частности, на невероятную лень критян. Эпименид, якобы, свалился в яму и, поскольку ему было лень выбираться, заснул там и проспал 47 (по другим версиям 40,50 и 57) лет. Эпимениду приписывается авторство парадокса о критянине (см. коммент. 4* к гл. IX). Т Эразм насмехается здесь над схоластической терминологией. Quidditas образовано от лат. quid — кто и означает некую, если так можно выразиться, этостъ предмета и явления, то, что делает его именно таким, а не иным. Formalitas есть формальность, но не в современном, а в средневековом значении: обладание формой, то есть тем, что, соединенное с материей, образует все предметы и явления. Томисты считали, что quidditas определяется материей, скотисты — что формой, то есть у них quidditates wformalitates совпадали. Для гуманистов все эти схоластические споры являлись пустыми словопрениями. 8 * Как и иные гуманисты, Рабле категорически отвергал схоластическую ученость и постоянно издевался над ней, особенно над учеными из Сорбонны, а среди них — над последователями Иоанна Дунса Скота; в его представлениях это - тупые напыщенные ничтожества, рассуждающие о пустых вещах. Т Бутада от фр. boutade — причуда^ прихоть,, здесь: остроумный выпад. 10 * На горе Геликон в Средней Греции, согласно мифам, обитали музы. Там находился источник Гиппокрена, возникший от удара копыта крылатого коня Пегаса. Испивший воды из этого источника обретал поэтическое вдохновение.

ЭРАЗМ, ГЛАВА IV. КОММЕНТАРИИ

453

ГЛАВА

IV

1#

Рядом с Генрихом были дочери Генриха VII, сестры Генриха VIII Маргарита Тюдор, впоследствии супруга короля Шотландии Иакова IV, и Мария, жена сначала короля Франции Людовика XII, а затем Чарльза Брэндона, герцога Саффолка, а также сын короля Генриха и брат Генриха младшего Эдмунд, умерший во младенчестве. 2 * Согласно Писанию, братоубийца Каин был земледельцем {Быт 4, 2). Однако различные предания, не вошедшие в библейский канон и известные лишь в пересказах и упоминаниях, повествуют о том, что Каин был еще и первым кузнецом, а это искусство у многих древних народов считалось чем-то волшебным, связанным с магией и потому опасным. Герой греческой мифологии титан Прометей пожалел людей (по одной из версий мифа он же их и сотворил), которые не имели ни когтей и клыков, ни шкуры, как животные, и не были защищены ни от диких зверей, ни от холода, а потому похитил огонь у богов и отдал его людям. За это Зевс повелел приковать Прометея к скале в горах Кавказа, и орел ежедневно клевал ему печень. Впоследствии Зевс примиряется с Прометеем (есть разные объяснения этого) и освобождает его; Каин же — и в этом отличие Писания от мифологии — оказывается навеки проклятым. у

Юноша Савл, правоверный иудей, участвует в Иерусалиме в гонениях на христиан {Деян 7, 58; 8,1-3) и отправляется в Дамаск, дабы и там преследовать их. Но на пути ему является сам Христос (при жизни Спасителя Савл не видел Его никогда) в виде небесного света и обращается со словами: «Савл, Савл! Что ты гонишь Меня?» {Деян 9,4.) После этого Савл обращается ко Христу, становится пламенным христианином, именует себя римским именем Павел (он, хотя и еврей, но римский гражданин) и (по преданию, в Новом Завете этого нет) гибнет мученической смертью.

454

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

ГЛАВА V г

Фригийцы — жители исторической области Фригия в северозападной части Малой Азии, говорили на языке, представляющем особую ветвь индоевропейской языковой семьи. 2 * Фессалийцы — жители Фессалии, исторической области на востоке Греции, ветвь эллинов. у Агесилай — имя двух спартанских царей в X (возможно, легендарный) и IV вв. до н. э. Здесь явно имеется в виду Агесилай II, восстановитель гегемонии Спарты в Древней Греции. 4 Дионисий — имя двух тиранов (так в Древней Элладе именовались единоличные правители, пришедшие к власти нелегитимным, хотя и не обязательно насильственным, путем) города-государства Сиракузы на Сицилии, отца и сына. Здесь, скорее всего, имеется в виду Дионисий Старший, прославившийся как успешный завоеватель и жестокий властелин. По преданию, подозревавший всех и вся Дионисий в своем дворце создал систему труб в стенах, с помощью которых можно было, находясь в покоях тирана, подслушивать, что говорят в тех или иных помещениях. Это устройство получило название Дионисиево ухо. 5 * Цицерон говорит о себе, что пишет не ^ля консентинцев, жителей Консенции, в южной Италии, людей грубых и неотесанных. Эразм же противопоставляет голландцам консентинцев в качестве недосягаемого идеала. Примеч. пер. 6 * Беотийцы — жители Беотии, исторической области в Средней Греции. В Древней Элладе Беотия считалась этаким античным Пошехоньем — страной дураков. т Эразм цитирует и толкует следующее место из Марциала (Martialis,VI,82,4-6): Tu ne es, tu ne, ait ille Martialis, Cuius nequitias iocosque novit, Aurem qui modo non habet Batavam.

ЭРАЗМ, ГЛАВА VI. КОММЕНТАРИИ

455

Ты ли, ты ль, Марциал, — сказал, — тот самый, Чьи остроты и шутки всякий знает, Кроме тех разве, кто с батавским ухом? (Пер. Ф. А. Петровского). Примеч. пер. О названии Батавия см. коммент. 24* к гл. III эссе Культура Нидерландов в XVII веке. ГЛАВА г

2

VI

При почтительнейшем отношении к греческой словесности и, в первую очередь, к поэзии Гомера, Петрарка не знал греческого, хотя и пытался изучать его; занятия не только классической латынью, но и классическим древнегреческим, овладение этим языком стало обязательным для гуманистов позднее, и не без влияния Петрарки. А сам он в письме к известному переводчику, бывшему (на тот момент) послом константинопольского двора при папском дворе в Авиньоне, Николаю Сигеросу писал, благодаря того за присылку Гомера: «Я получил в руки высшее и, если доискаться до подлинной цены произведения, неизмеримое богатство, — которому не было бы равных, подари ты мне заодно с Гомером от своей щедрости еще и свое присутствие, чтобы, под твоим водительством проникнув в теснины неведомого языка, я радостно насладился твоим подарком... <...> Без него твой Гомер лежит передо мной немым, вернее, я перед ним сижу глухим » {Книга писем о делах повседневных, XVIII, 2 от 10 января 1354 г. — Пер. В. В. Бибихина).

* Здесь Хёйзинга дает контаминацию двух цитат: «Итак стойте в свободе, которую даровал вам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства» (Гол 5,1) и «Ксвободе призваны вы» (Гол 5, 13). В Оружии христианского воина Эразм цитирует эти изречения по отдельности, хотя и в одном абзаце, и первое приводит в усеченном виде: «Стойте и не подвергайтесь опять игу рабства».

456

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

ГЛАВА

VII

1

* Адриан Флоренс Бойенс, голландский священнослужитель, родом из Утрехта, в Лувене был студентом университета, преподавателем, профессором теологии, в описываемое время — ректором этого университета, а также настоятелем собора св. Петра. Адриан славился благочестием и широкой образованностью, притом не только в богословии, но и в светских науках. В 1507 г. император Максимилиан I назначил его наставником своего внука и наследника, будущего императора Карла V. В 1516 г. Карл сделал Адриана епископом города Тортоса в Испании, в 1517 г. кардиналом и великим инквизитором Арагона, ав1518г. — также и Кастилии (надо сказать, что в этом качестве Адриан проявил глубокую терпимость, нехарактерную АЛЯ инквизиторов). В 1522 г. не без нажима императора Карла V его воспитатель был избран Папой; он в первый (с 996 г.) и последний (по сей день) раз нарушил традицию перемены имени при восхождении на папский престол и стал называться Адрианом VI. Новый Папа, видя угрозу со стороны протестантизма, пытался реформировать Католическую церковь изнутри, круто взялся за очищение Рима от всего неподобающего Святому городу — шутов, актеров, музыкантов, проституток, запретил пышные празднества, ввел режим жесткой экономии при папском дворе, весьма равнодушно, чтобы не сказать отрицательно, относился к античному искусству (античные статуи, изображавшие обнаженную натуру, были запрещены к показу, хотя и не уничтожены). Папское окружение и жители Рима негативно отнеслись к попытке реформ. Спустя полтора года после избрания Папа умер; подозревал^ отравление, во всяком случае, дом лечившего Папу врача был украшен гирляндами цветов и надписью Спасителю Отечества.

Т

Бенефиций — здесь (это слово меняло свое значение на протяжении Средневековья): земельное владение или доходная должность, даваемая духовному лицу в качестве вознаграждения.

ЭРАЗМ, ГЛАВА VIII. КОММЕНТАРИИ

457

у

Диспенсация (лат.) — официальное разрешение не придерживаться некоторых церковных правил. Примеч. пер. 4 * Филипп Красивый, сын императора Максимилиана I Габсбурга, носил титул герцога Бургундского как правитель Нидерландов (см. коммент. 2* к Предисловию эссе Культура Нидерландов в XVII веке). Обычно он именуется Филиппом I Испанским, ибо считался королем Испании по браку с наследницей Кастилии и Арагона Хуаной Безумной. Но Хёйзинга в примечании к этому месту именует его Филиппом II как графа Голландии; Филиппом I, опять же, как графа Голландии, считали герцога Бургундского Филиппа Доброго, присоединившего Голландию к своим владениям. 5 * Пребенда — в Западной Церкви имущества (земельные владения, дома ^АЯ поселения клира), должности и/или доходы с них, даваемые духовным лицам как за исполнение духовных обязанностей, так и просто в качестве награды. 6 * Название Carmen équestre velpotius alpestre построено на игре слов équestre и alpestre. Первое означает конный\ второму вместо alpinus [альпийский] классической латыни придана форма, обычная в позднелатинской научной терминологии ^АЯ обозначения ареала распространения того или иного растения. Симметрия и ассонанс, к сожалению, исчезают при переводе: Песнь конная или, скорее, альпийская. — Примеч. пер. Т Одна из распространенных детских игр в Европе в описываемое время: книккеры (камушки, шарики), орехи, бабки, монетки. Примеч. пер. ГЛАВА г

VIII

Во время Итальянских войн (1494-1559 гг.), целью которых была власть над Италией, страны Франция, Испания, Германская империя, временами Англия и различные итальянские государи заключали между собой самые разные союзы; союзы то создавались, то распадались, состав их постоянно менялся. Папа

458

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

Юлий II, в деятельности своей являвшийся не столько первосвященником, сколько воинственным главой Папского государства и талантливым военачальником, пользовался союзами, дабы укрепить свое государство. В Болонье, формально входившей в это государство, в 1401 -1506 гг. правило знатное семейство Бентивольо. Правители не носили (для Италии эпохи Ренессанса это не являлось чем-то необычным) каких-либо формальных титулов и именовались сеньорами, или тиранами города. Опираясь на помощь Франции, Юлий отбил Болонью у Джованни II Бентивольо. Впоследствии Папа перейдет на сторону противников Франции. 2 * Картузианцы — монашеский орден, основанный в 1084 г. св. Бруно Кёльнским в Шартрёзских горах близ Гренобля (Франция). Официально орден картузианцев был утвержден Папой Римским Иннокентием III в 1133 г. Название ордена происходит от названия первой обители — L a Grande Chartreuse (от лат. Cartusia). В обязанности ордена входили гостеприим^ ство, благотворительность и постройка церквей. 3 * Сивиллами в Античности именовали пророчиц, прорицательниц, в экстазе предрекающих будущее (обычно бедствия). В разных местах Древнего мира почитались разные сивиллы, в Древнем Риме особо — сивилла, жившая в пещере близ южноитальянского города Кумы. По преданию, она получила от влюбленного в нее Аполлона дар прорицания и попросила у него долголетие, забыв испросить вечную молодость, ввиду чего через несколько столетий превратилась в сморщенную старуху. Другое предание гласит, что ее предсказания, высказанные гекзаметром, были записаны на пальмовых листьях, и впоследствии римские цари приобрели их. К этим предсказаниям были добавлены прорицания других сивиллой вместе они составили так называемые «сивиллины книги», хранившиеся особой коллегией жрецов Юпитера и открывавшиеся в минуты опасности ^АЯ Рима. Эти книги, дошедшие до нас в редакции V в. н. э., представляют собой причудливую смесь греко-римских, этрусских, иудейских и христианских воззрений и верований;

ЭРАЗМ, ГЛАВА IX. КОММЕНТАРИИ

459

на протяжении всего Средневековья и в эпоху Возрождения входили в почитаемый корпус античных текстов. 4 * Генрих VIII получил прекрасное гуманистическое образование и владел, кроме родного, французским, испанским и итальянским языками, а также латынью. ГЛАВА 1

2

у

IX

Минерва — в древнеримской мифологии покровительница ремесел и искусств. Впоследствии была отождествлена с древнегреческой Афиной и почиталась как богиня мудрости. Это отождествление сохраняло силу на протяжении Средневековья и Возрождения. Паллада — одно из прозваний Афины (существуют разные версии мифа, объясняющие это прозвище). Миф о рождении Афины гласит: Зевс, зная, что его сын от богини Метиды лишит его власти, проглотил свою беременную супругу, но затем бог-кузнец Гефест (вариант — Прометей) расколол ему голову топором, и оттуда появилась Афина, взрослая и в полном боевом облачении. В Древнем Риме существовал обычай — посвящать себя подземным богам, то есть обрекать на смерть (вообще существовал обряд приношений богам преисподней). Для военачальников был особый ритуал, во время которого полководец приносил себя в жертву подземным богам вместе с вражеским войском (таким образом, если боги принимали героя в жертву, они должны были сделать то же самое и с его противниками). Кстати, если военачальник все же выходил живым из боя, то он до конца дней обязан был соблюдать особые правила публичного поведения: не участвовать в политической жизни, ходить с покрытой головой (знак траура в Древнем Риме), не ездить верхом и т. п. Здесь Эразм имеет в виду события из истории Древнего Рима, донесенные до нас в Истории Тита Ливия. Римский консул Публий Деций Мус и его сын и полный тезка, четырежды консул Публий Деций Мус перед сражениями с врагами Рима (эти сражения, если

460

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

верить Ливию, разделяло 45 лет) обрекали себя подземным богам (Деций-младший открыто сделал это в подражание героюотцу), после чего бросились на вражеские ряды. Оба они погибли, но победа в обоих случаях досталась римлянам. Согласно другому преданию, в Риме посреди Форума разверзлась земля, и римляне не могли засыпать образовавшуюся трещину. Прорицание гласило: дабы эта расселина закрылась, надо бросить в нее то, что составляет силу Римского государства, и тогда оно будет стоять вечно. Некий юноша, Марк Курций, заявив, что нет ничего выше в Риме, чем оружие и доблесть, обрек себя в жертву подземным богам и в полном вооружении, на коне бросился в пропасть, которая тут же сомкнулась. Все эти поступки и в Риме, и позднее считались образцами патриотизма. 4 * Классический пример логического парадокса. Если это высказывание истинно, то оно, тем самым, ложно: критянин не может сказать правду. Если же оно ложно, то, тем самым, истинно по той же причине. Авторство этого парадокса приписывается Эпимениду (см. коммент. 5* к гл. III). 5 * Выражение отсылает к Дели 2,13. Примеч. пер. 6 * Античное предание, дожившее до Нового времени, гласит: великие древнегреческие философы Гераклит и Демокрит поражались человеческой глупости, но у Гераклита это вызывало слезы, а у Демокрита — смех. Поэтому Гераклита изображали плачущим, а Демокрита — смеющимся. т Плутос — в греческой мифологии бог богатства. Особо популярен он стал в Античности и вплоть до Нового времени благодаря комедии Аристофана Плутос. Там он изображен слепым старцем (в другой версии мифа Плутос — неразумный мальчик), не ведающим справедливого распределения богатства. Исцеленный Плутос наделяет богатством бедняков, отнимая его у богачей. В результате никто не желает работать, и даже боги нанимаются в поденщики к разбогатевшему бедняку. 8 * Гаргантюа — герой одноименного романа Франсуа Рабле, великан, воплощение жизненных сил, любитель земных радос-

ЭРАЗМ, ГЛАВА XI. КОММЕНТАРИИ

461

тей, но, вместе с тем, идеал мудрого государя в гуманистическом понимании. ГЛАВА

X

1

* Английской потовой лихорадкой, потливым недугом (sudor anglicus) называли внезапно появившуюся и также внезапно исчезнувшую таинственную болезнь, опустошительные эпидемии которой возникали несколько раз между 1485 г. и 1551 г. Болезнь начиналась внезапно — приступом озноба, головокружения, головной боли, болей в шее, плечах и конечностях; затем начиналась горячка и сильнейшее потоотделение, жажда, учащение пульса, бред, боль в сердце, сонливость. Если в течение суток больной не умирал, то болезнь заканчивалась благополучно. Примеч. пер. 2 * Пребенда — см. коммент. 5* к гл. VII. ГЛАВА r

v

у

XI

Столицей Нижнеземелья был Брюссель, находившийся в герцогстве Брабантском (сегодня представляет собой особый регион Королевства Бельгии, расположенный на территории провинции Фламандский Брабант, но не входящий в нее). Мусейон — посвященный музам-покровительницам наук и искусств храм в эллинистической Александрии, основанный в начале III в. до н. э. Представлял собой не только храм, но и учебное и научно-исследовательское (насколько это слово применимо к Античности) учреждение в области самых разных наук (от математики до филологии) с огромной библиотекой и музеем (само слово музей отсюда). В переносном смысле — средоточие наук и искусств. В 1515 г. Карл, носивший титул герцога Бургундского, был объявлен совершеннолетним и потому стал правителем Нижнеземелья. В 1516 г. он стал королем Испании (Карл I) и

462

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

в 1519 г. — императором Священной Римской империи (КарлУ). 4 * Письма темных людей — сатирическое сочинение в двух частях, вышедшее в свет анонимно в 1515-м и 1517 гг., своего рода аналогия к Письмам знаменитых людей {Clarorum virorum epistolaè), опубликованным в 1514 г. гуманистом Рёйхлином. Авторы — немецкие гуманисты К. Рубеан, У. фон Гуттен и, возможно, Г. Буше. Представляет собой пародийный сборник вымышленных писем неких священнослужителей, глубоко невежественных, с нападками на гуманистическую культуру. Эти авторы сами именуют себя viri obscuri, т. е. буквально: темные люди в значении рядовые, обычные. Но именно с этого времени и с этого сочинения появилось слово обскурантизм в смысле воинствующее невежество, мракобесие. 5

* Известный афинский государственный и военный деятель Алкивиад был учеником и младшим товарищем, даже близким другом великого философа Сократа. ГЛАВА

г

XII

В 1459 г. итальянским гуманистом Марсилио Фичино была основана Платоновская академия, научное сообщество, названное так в подражание философской школе (школе как научному направлению и учебному заведению одновременно), основанной Платоном около 387 г. до н. э. в Афинах. Это был и дружеский кружок, и объединение приверженцев платоновской философии. Собрания Академии проходили на вилле Кареджи неподалеку от Флоренции, подаренной Фичино правителем Флоренции Козимо Медичи. 2 * Знаменитый художник-керамист, естествоиспытатель и религиозный деятель протестантского направления, Бернар Палисси в 1563 г. написал трактат (известен от стал лишь после смерти автора) с описанием некоего подземного сада-убежища, идеальной страны, где истинные христиане, то есть гугеноты, могли бы укрываться от преследований.

ЭРАЗМ, ГЛАВА XIV. КОММЕНТАРИИ

463

у

Хофвейк — см. коммент. 23* к гл. II эссе Культура Нидерландов в XVII веке. 4 * Филоксен — автор латинско-греческого глоссария, составленного по древним источникам. Среди прочего, он приводит многочисленные примеры из кулинарии, откуда явствует, что у римлян (это подтверждается современными исследователями) наивысшим достижением поварского искусства считалось приготовление блюда, вкус которого был совершенно не похож на вкус того продукта, из которого оно сделано и, наоборот, похож на вкус блюда из совершенно иного продукта; например, свиное вымя со вкусом тунца. 5 * Сифилис (люэс) завезли в Европу моряки первой экспедиции Христофора Колумба (1492-1493 гг.). ГЛАВА г

r

XIII

Пикардия — историческая область на севере Франции. Пикардийцы говорили на местном диалекте, довольно сильно отличавшемся от нормативного французского языка, базирующегося на франсийском диалекте, т. е. диалекте исторической области Иль-де-Франс с центром в Париже. «Videmus nunc per speculum in aenigmate, tune autem facie ad faciem » [ « Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу...» — IКор 13,12]. Примеч. пер. ГЛАВА-XIV

v

Отношения среди немецких гуманистов были далеки от идиллии. Ульрих фон Гуттен спорил с Эразмом довольно резко и написал против него сочинениеExpostulatio [Требования], вышедшее из печати в 1523 г. Эразм ответил сочинением Spongia advenus asperginesHutteni [Губка против пачкотни Гуттена\. О стиле полемики хорошо свидетельствуют слова из письма Эразма Лютеру от 8 мая 1524 г.: «Ты желаешь мне сдержанности в Спонгии, когда в Спонгии я ни слова не сказал о жизни

464

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

Гуттена, о его роскоши, о пьянстве, о дерзком распутстве, о глупейшей его похвальбе, которой никто из друзей не в силах вынести, о расточительности, о деньгах, отнятых у картезианцев, об ушах, которые он отрезал у двух проповедников, о разбое, который он учинил трем аббатам на большой дороге. ..<...> Ты говоришь, что эти люди (Гуттен и один из его друзей. —Д.Х.) подобны мне. Я же считаю их не людьми, а фуриями — не хватает только, чтобы я признал их подобными себе! Через такихто выродков и может восстановиться Евангелие^. Это они и есть оплот возрождающейся церкви?! И мне следует присоединиться к их союзу?!» (Пер. Ю. М. Каган). v Сикофант — в Древней Греции, начиная с V в. до н. э. профессиональный доносчик, а также клеветник и шантажист. Слово <лжофаутг|с образовано от OÖKOV — инжир (смоква) и фосмо — доношу и первоначально, по-видимому, обозначало людей, доносивших о незаконном вывозе смокв из Аттики, ибо инжир можно было экспортировать только с разрешения государства, уплатив определенную пошлину. у «Verum nequeo dormire» [«Но мне не спится»] — Horatius, Sermones [Сатиры], Lib. 2, Sermo \. Примеч. пер. 4 * Ступальная мельница — мельница, колесо которой имеет длинные выступающие лопатки (плицы) и приводится в движение человеком, переступающим с плицы на плицу; он бежит по нему, подобно белке в колесе. Такая мельница сохранялась вплоть до XIX в. на английской каторге. 5 * Свои обвинения в адрес Эразма Эдвард Ли заканчивает цитатой: Рим 14,4. Примеч. пер. ГЛАВА г

XV

В Лувенском университете изначально существовал Факультет искусств как предварительная ступень ААЯ обучения на факультетах теологии, права и медицины. Факультет искусств располагался в четырех разных зданиях; в каждом из них студенты и жили (коллегиумы)у и обучались (педагогии). Здания

ЭРАЗМ, ГЛАВА XV. КОММЕНТАРИИ

г

465

носили имена: Свинья, Лилия, Сокол и Замок. На фронтоне здания было помещено соответствующее скульптурное изображение в виде герба. До настоящего времени сохранился только Коллегиум Сокола. Примеч. пер. Согласно Гомеру (Одиссея, XI, 14), где-то близ Океана (так в Античности именовался Атлантический океан) ...киммериян печальная область, покрытая вечно Влажным туманом и мглой облаков; никогда не являет Оку людей там лица лучезарного Гелиос, землю ль Он покидает, всходя на звездами обильное небо, С неба ль, звездами обильного, сходит, к земле обращаясь; Ночь безотрадная там искони окружает живущих. (Пер. В. А. Жуковского).

От древности до Нового времени выражение киммерийская тьма означало: непроглядная тьма, тьма кромешная, притом и в переносном смысле: полная неизвестность. Древние считали, что киммерийцы жили где-то далеко на севере, в стране, как явствует из вышесказанного, вечно покрытой мраком. По мнению современных ученых, киммерийцы — кочевой ираноязычный народ, чьей прародиной не позднее начала IX в. до н. э. было Нижнее Поволжье. Оттуда они в VIII в. до н. э. заняли широкое пространство степей юга Восточной Европы от Днестро-Дунайского междуречья до Керченского пролива. В VII в. до н. э. из этих регионов их стали вытеснять скифы, и они двинулись в нескольких направлениях: на юго-восток — в Малую Азию, Закавказье и Месопотамию, и на юго-запад — на север Балканского полуострова. 3 * В 1520 г. вышли в свет три сочинения Лютера: An den christlichen Adel deutscher Nation [К христианскому дворянству немецкой нации], Von der babilonischen Gefangenschaft der Kirche [О вавилонском пленении Церкви] и Von der Freiheit eines Christenmenschen [О свободе христианина]. В них знаменитый реформатор излагает основные принципы своей теологии: от-

466

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

вержение власти папы и вообще духовенства («все христиане — священники»), упразднение индульгенций, церковных наказаний, отвержение аскетизма, пышных богослужений, отказ от большинства таинств (кроме крещения и причащения), признание того, что добрые дела есть следствие истинной веры во Христа, а не самостоятельный путь к спасению и т. д. ГЛАВА v

т

Встреча монархов Генриха VIII, Франциска I и Карла V, состоявшаяся в июне 1520 г. и обставленная с большой пышностью, имела целью прекращение войны Франции с Империей (в рамках Итальянских войн — см. коммент. 1* к гл. VIII), союзником которой выступала Англия. Империя же именовалась (и понималась) тогда не Германской, а Священной Римской империей (это название существовало с X в.) германской нации (последние слова добавлены в конце XV в.). Империя включала в себя Германское королевство и королевство Италию, хотя последнее обнимало лишь северные районы Апеннинского полуострова, да и там власть императоров (они же, номинально, короли Италии) была эфемерной, хотя Империя и стремилась утвердить там свое господство — в этом и смысл Итальянских войн. Кроме того, император Карл, как король Испании (см. коммент. 3* к гл. XI) владел также принадлежавшим с XV в. Арагону, вошедшему в конце этого века в объединенное Испанское государство, Неаполитано-Сицилийским королевством. См. коммент. 3* к гл. XI. ГЛАВА

г

XVI

XVII

«Демокриты XVI столетия» — авторы сатирических произведений, высмеивающих людскую глупость. См. коммент. 5* к гл. IX.

ЭРАЗМ, ГЛАВА XIX. КОММЕНТАРИИ

ГЛАВА v

v

XVIII

Hyperaspistes — заглавие восходит к: « о deôç juou... хтераототцс jLiou...» [«Господь... мой Защитник...»] (Пс 17,3). Толкование смысла заглавия в кн.: Эразм Роттердамский. Философские произведения. М., 1986, с. 692-693 явно натянуто. Греч, àoniç действительно означает и щит> и змея. Но в заглавии полемического сочинения Эразма, оппонирующего Лютеру, скорее просматривается не: «на аспида и василиска наступишь... » [Пс 90, 13), а: «изощряют язык свой, как змея; яд аспида под устами их» {Пс 139,4). Примеч. пер. Лорето — небольшой город в итальянской области Марке. По преданию, в XIII в. туда был чудесным образом перенесен из Назарета дом Богоматери. ГЛАВА

1

467

XIX

* Иероним рассказывал, что, удалившись в пустыню и предаваясь там аскетическим подвигам, он не мог отказаться от чтения любимых им античных авторов, в особенности Цицерона. И вдруг ему в видении предстал ангел, который вопросил: «Кто ты?» — «Христианин», — ответил Иероним. И услышал: «Нет! Ты цицеронианец, а не христианин, ибо где сокровище ваше, там и сердце ваше». После этого он отказался от чтения «языческой» литературы. Т Эрцгерцог Фердинанд — брат императора Карла V Фердинанд Габсбург. В 1521 г. Карл передал ему наследственные австрийские владения с титулом эрцгерцога Австрийского. Кроме того, Фердинанд в 1526 г. был избран королем Чехии и Венгрии. Когда Карл воевал в Италии, он назначил брата наместником Германии, а в 1531 г. (правда, позднее описываемых событий) добился избрания его князьями королем Германии и наследником императорского титула (государь Германского королевства и наследник империи именовался римским королем) и именно ему передал императорскую корону, когда сам отрекся от престола в 15 56 г.

468

Д М И Т Р И Й ХАРИТОНОВИЧ

3

* Цвинглианцы — последователи швейцарского реформатора, теолога и гуманиста Ульриха Цвингли. Основные отличия его учения от учения Лютера заключаются в следующем: Лютер полагал, что в таинстве причастия тело и кровь Христовы реально присутствуют в хлебе и вине, тогда как Цвингли считал, что евхаристия есть всего лишь воспоминание об искупительной жертве Христа. Лютер призывал строить реформированную Церковь сверху, служителей ее должны назначать светские власти, а по Цвингли эта Церковь должна иметь республиканское устройство, ее руководители избираются верующими. Цвинглианство в Швейцарии было поглощено кальвинистами. 4 * Анабаптисты — см. коммент. 21* к гл. I эссе Культура Нидерландов в XVII веке. ГЛАВА r

Т

XX

Рейхстаг в Средние века и в раннее Новое время представлял собой съезд имперских князей и представителей вольных городов. Решения Шпайерского рейхстага вызвали недовольство протестантских князей и городов, и те подали протест на решения этого рейхстага самому рейхстагу и императору, эти решения утвердившему. Протест на то время остался без удовлетворения, но дал название — протестантизм — всем сторонникам Реформации (не протест против Католической церкви, как это часто считается). В ходе Итальянских войн военное счастье склонялось то на ту, то на другую сторону, да и союзы то создавались, то рушились. В 1525 г. французские войска потерпели сокрушительное поражение от армии Карла V, французский король Франциск I оказался в плену в Испании, где в 1526 г. подписал Мадридский договор, по которому Франция отказывалась от любых претензий на Италию, от сюзеренитета над Фландрией и Артуа и отдавала Бургундию. Выйдя на свободу, Франциск отказался выполнять условия Мадридского договора как подписанного под давлением. Тот же Карл подозревал Папу Климента VII в

ЭРАЗМ, ГЛАВА XX. КОММЕНТАРИИ

469

тайной поддержке французов и, хотя прямо и не повелел, но позволил своей армии захватить и разграбить Вечный Город, не останавливаясь перед насилием. Но, хотя Папа был бессилен перед императором, а французы вытеснены из Италии к 1529 г., Карлу угрожала другая опасность — турки, чье 120-тысячное войско в том же году пошло на Вену. Пришлось мириться с вчерашними врагами и даже идти на уступки. Впрочем, Барселонский мир 29 июня 1529 г. с Папой ставил римского первосвященника фактически в подчиненное положение по отношению к главе Священной Римской империи германской нации. Но, согласно подписанному в Камбре 3 августа 1529 г. Дамскому миру (его условия были разработаны матерью Франциска Луизой Савойской и теткой Карла Маргаритой Бургундской), Франция подтверждала отказ от претензий на Италию и Фландрию с Артуа, а Испания более не претендовала на Бургундию. Впрочем, военные действия через некоторое время возобновились. 3 * На Аугсбургском рейхстаге 1530 г. была предпринята попытка согласовать конфессиональные доктрины и добиться религиозного мира между католиками и протестантами. С изложением основ лютеранства выступил на рейхстаге ближайший соратник Лютера Меланхтон. Именно его формулировки получили статус официальной доктрины лютеранства и название Аугсбургское исповедание. Попытка примирения на этом рейхстаге провалилась. 4 * 27 февраля 1531 г. в г. Шмалькальден был подписан договор между рядом протестантских князей и имперских городов о создании союза, ставившего целью противодействие планам императора Карла V уничтожить реформированную веру. Император временно примирился с существованием этого союза, но в 1546 г. начал Первую Шмалькальденскую войну, закончившуюся разгромом и роспуском союза в 1548 г. В 1552 г. союз был восстановлен и нанес ряд поражений Карлу (Вторая Шмалькальденская война), но распался снова в 1553 г. ввиду распрей между его лидерами.

470

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

ГЛАВА v

XXI

Святая Тереза — знаменитая испанская писательница, монахиня и духовидица XVI в. Тереза Авильская, она же Тереза Иисусова. Она прославилась письмами и несколькими книгами, где описывает тончайшие движения души и устремленность ее к Богу. Прославилась также, правда, более среди потомков, нежели современников, ясностью и простотой речи: «пишу как Говорю». В 1622 г. причислена к лику святых, в 1960-е гг. включена в число учителей (Западной) Церкви. т В начальный период Великой Французской революции в зале заседаний Учредительного собрания (сначала во Дворце Малых Забав в Версале, затем в Тюильри в Париже) сторонники и противники революции достаточно случайно расселись друг против друга: первые — слева от стоявшего в центре зала стола председателя, вторые — справа; тогда и появились сохраняющиеся ныне названия политических ориентации. Впрочем, большинство левых были тогда весьма умеренными и именно они получили еще в Учредительном собрании прозвание Центр (хотя сидели совсем не в центре) в отличие от небольшой группы радикальных левых, сторонников всеобщего избирательного права, ограничения и даже упразднения королевской власти. После свержения монархии 10 августа 1792 г. был избран высший орган страны — Национальный Конвент, который должен был решить судьбу страны, создав новую конституцию. Этот орган, провозгласивший себя высшей властью и упразднивший монархию, заседал в помещении придворного театра во дворце Тюильри. В верхней части амфитеатра заняли места сторонники радикального развития революции, жесткой централизации власти, широких социальных реформ, государственного регулирования экономики и проведения чрезвычайных мер /^ля защиты революции, включая государственный террор против тех, кто считался ее врагом. Именно из-за их размещения вверху зала они получили названия партии у или монтаньяров (то есть горцев). Ниже их располагались

ЭРАЗМ, ГЛАВА XXI. КОММЕНТАРИИ

471

жирондисты (название дано потому, что большинство лидеров происходило из департамента Жиронда), более умеренная группировка, выступавшая за федеративное устройство страны, за развитие демократических свобод и свободный рынок. Монтаньяры, составлявшие большинство в ведущей революционной организации Французской революции, первой в истории массовой партии — Якобинском клубе (официальное название — Общество друзей конституции, заседающее в Якобинском монастыре) сначала добились исключения из этого клуба жирондистов (тогда слова якобинец и монтаньяр стали синонимами), а 31 мая-2 июня 1793 г., поддержанные парижским вооруженным ополчением — Национальной гвардией, чьи пушки были наведены на здание Конвента, — и исключения вождей жирондистов из Конвента и предания их суду. Начался период так называемой «якобинской диктатуры», жертвами которой пали не только большинство жирондистов, но и те из якобинцев, кто не был согласен с политикой руководства, действительные противники революции и простые обыватели: по весьма ненадежным подсчетам — более 100 000 человек. Однако 27 июля 1794 г. (9 термидора II года Республики по новому календарю) якобинское правительство в результате внутрипарламентского переворота было свергнуто, а его лидеры во главе с Максимилианом Робеспьером — вождем, палачом и жертвой революции — отправлены на гильотину. Следует при этом отметить, что ни якобинцы, ни жирондисты, ни сторонники Робеспьера, ни противники его не составляли в Конвенте большинства. Основная часть депутатов, сидевшая в партере, получила более или менее нейтральной прозвание Равнина или более грубое прозвище Болото. Эти люди, озабоченные более всего личной карьерой, личной властью, личным обогащением и личной безопасностью (один из вождей Болота, аббат Сьейес, на вопрос, что он делал во время террора, ответил: «J'ai vécu » [ « Оставался в живых»]), поддерживали ту группировку, которая на данный момент была сильнее. Без их голосов ни захват власти якобинцами, ни переворот 9 термидора были бы невозможны.

472

Д М И Т Р И Й ХАРИТОНОВИЧ

ПРИЛОЖЕНИЕ 1

* В 1598 г. в Роттердаме А^Я экспедиции к берегам Индии была сформирована эскадра из пяти судов, в современном написании Geloof, Hoop у Trouw, Blijde Boodschap, Lief de [Вера, Надежда, Верность, Благая весть,Любовь]. Последнее из них, носившее до этого название Erasmus [Эразм], было переименовано, чтобы соответствовать прочим. После стычек с испанцами и иных опасностей мореплавания, из всей эскадры только Lief de, через два года, и уже с другим капитаном и поредевшим и изнуренным экипажем, смогло достигнуть о. Кюсю. Корабль был опустошен японцами, а деревянная скульптура на носу корабля, изображавшая Эразма, попала в один из храмов, как вестник Запада, Oranda Ebisu — Голландский Бог торговли (отмечая торговые занятия мореплавателей из Республики Соединенных провинций). В настоящее время статуя находится в Императорском музее в Токио, а ее копия — в Морском музее в Роттердаме. Модель корабля Liefde (бывший Erasmus) висит в единственно уцелевшей после немецкой бомбардировки Роттердама (14 мая 1940 г.) реставрированной церкви св. Лаврентия, перед которой установлен памятник Эразму. В надписи Oranda Ebisu первое из двух слов — Oranda — это Holland, Голландский. Второе, по звучанию, кроме Бог торговли, может также означать варвар, дикарь (латиницей его следовало бы тогда писать со строчной буквы: ebisu). « H e вполне правильно переведенная» надпись и читалась поэтому какГолландский варвар. Примеч. Д. X. и Д. С.

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

7 Huizinga. Briefwisseling, I (1894-1924); II (1925-1933); III (1934-1945). Veen Tjeenk Willink, Utrecht/Antwerpen. 1989-1991. Пиьма печатаются выборочно и с незначительными сокращениями. Примечания взяты из нидерландского издания и частично дополнены переводчиком.

1.12 И. X. (Хаарлем) — отцу и матушке1 17 января 1899 г. Дорогие родители, сегодня утром получил Ваши письма, спасибо за фотографию и почтовые марки; последние — ААЯ ОДНОГО моего дружка из моих учеников. Письмо Якоба2 бодрое; очень уж большим писателем мой брат в Африке никогда не станет; так что впредь мы должны радоваться — во всяком случае, получая хорошие, пусть даже такие короткие сообщения. О вас самих в письмах ничего не было, и мне остается думать, что ни о чем можно не беспокоиться. <...> В субботу был бал в Хиллегоме, я хорошо развлекся. Люди там по своему складу — всех их зовут ван Ваверен — наводят на мысль о жителях Феендама: то же шумное, более или менее франтоватое простодушие. Резинки, естественно, не такие, больше всего я был с ними и с их родичами. Продолжалось это до полшестого; я остановился в отеле и извинился, что на следующий день не приду веселиться. — В следующую субботу я опять смогу потанцевать, если захочу, на вечеринке велосипедного клуба; еще не знаю, пойду ли. После многих попыток и усилий начал писать свою вторую 3 немецкую статью ААЯ журнала. Сегодня пришел молодой Кре4 5 лаге , знакомый из Общества , и спросил меня, не дам ли я ему несколько уроков русского языка; он должен этой весной отправиться в Петербург в качестве посланца цветочных луковиц: его отец луковичный король. Я сказал ему, что и сам я не очень-то много знаю, но все равно помогу ему; так что начну на следующей неделе.

478

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Погода сейчас гадкая, здесь сегодня то и дело ветер и град. Мои приветы Хемми 6 и тетям. Всего вам хорошего! ВашХ. 1

Dirk Huizinga (1840-1903), профессор физиологии в Гронингенском университете; Harmanna Margaretha de Cock (1847-1910), вторая жена отца Й. X., приемная мать Й. X. 2 Jakob Huizinga (1870-1948), медик, старший брат Й. X. Весной 1897 г. он отправился в Трансвааль в качестве врача на службе Компании железных дорог Нидерландской Южной Африки. 3 Lautwiederholende Wortbildung {Словообразование посредством звуковых повторов], статья не была опубликована. 4 Е. H. Krelage (1869-1956), цветовод и торговец цветочными луковицами в Хаарлеме, впоследствии председатель Королевского союза по выращиванию цветочных луковиц. 5 Общество Trou moet blycken [Верность доказывается временем, — некогда девиз Хаарлемской палаты риторики] в Хаарлеме, членом которого Й. Хёйзинга был с 1898 по 1902 гг. 6 Herman Gerard Huizinga (1885-1903), сводный брат Й. X.

1.17 М. X. (Хаарлем) — матушке 18 марта [1899 г.] Дорогая матушка, мои самые сердечные поздравления с Вашим днем рождения. Будь Пасха немного раньше, я мог бы при этом присутствовать, впрочем, мне нужно выкинуть это из головы, потому что так рано это случиться никак не может. Из Вашего письма я вижу, что Вас ожидает нелегкий день. Вероятно, Вам придется, несмотря на отсутствие девочек, принять хор благодарных тетушек, но надеюсь, что этот день все же доставит Вам удовольствие. Может быть, как раз вовремя придет письмо из Африки, а если нет, радуйтесь последним хорошим новостям. И поскольку папа держится мо-

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

479

лодцом, мне кажется, есть все основания устроить славный праздник. После моего последнего письма прошло не так много времени. В прошлое воскресенье я совершил большую велосипедную 1 2 прогулку с Тёймелааром и Гюнтером . Погода была прекрасная. Сначала в Вейк-аан-Зее, который, по-моему, выглядел совсем иначе, чем тогда, когда мы были там в последний раз. И оттуда удивительная часть пути по берегу к морской дамбе у Хондсбоса. Это совершенно необычное место; вдруг дюны кончаются и начинается длинная прямая дамба, а прямо за ней, надежный и плоский, настоящий северо-голландский ландшафт. Затем обратно, по краю дюн, через Схоорл и Берген; там ведь так красиво! Один недостаток: на берегу мы промочили ноги в морской воде, и не без последствий: вечером у меня заболело горло и почти пропал голос. Так что во вторник на обеде у мефроу Йоллес3 в Амстердаме я не мог произнести ни слова. Все остальное было прекрасно; Фет4 был там, и Так5, и другие. Теперь мало-помалу погода проясняется, я уже могу разговаривать. Так что я снова вполне здоров. 6

Мефроу Тьеенк-Виллинк просит меня передать ее поздравления. Уйма приветов па и Хемми7, и всего наилучшего. ВашХ. Johannes Tuymelaar, кандидат-нотариус в Хаарлеме, знакомый по Обществу Trou moet blycken (см. примеч. 5,1. 12). 2 А. Н. Günther (I860-?), преподаватель немецкого языка в средней школе в Хаарлеме. 3 Jacoba Catharina Jolles-Singels (1848-1901), писательница и литературовед, оказывала большую поддержку художественному авангарду 18801990 гг. Ее сын Андре Йоллес (1874-1946), с которым Й. X. подружился в 1 896 г., работал тогда в еженедельнике De Kroniek. 4 Jan Veth (1864-1925), художник, поэт, историк искусства, друг Й. X. 5 Pieter Lodewijk Так (1848-1907), журналист и политик, главный редактор еженедельника De Kroniek. 6 Жена издателя X. Д. Тьенк-Виллинка-старшего, студенческого друга Дирка Хёйзинги, отца Й. X; в их семье часто бывал Й. X. 7 См. примеч. 6,1.12.

480

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

1.47 К X. (Гронинген) — Ж, Ф. Фогелю1 2 февраля 1906г. Amice2, это только моя вина, что наша переписка, прежде такая регулярная и приятная, как-то зачахла, и я нисколько не заслужил получить от тебя столь дружескую эпистолу, вроде той, что ты прислал 20 декабря. — Это правда, я со всем усердием засел за работу на моей новой должности, но боюсь, моя нерадивость гораздо старше моего профессорства. На твой вопрос, откажусь ли я полностью от индологии, я должен ответить утвердительно. Должен ли я добавить «увы»? Не знаю. Когда официально я еще был индологом, меня всегда тянуло к истории. Какое-то время я занимался обоими предметами одновременно: вместе с подготовкой семинара по буддизму А^Я МОИХ амстердамских слушателей я, кроме того, работал над историей Хаарлема. И как раз когда я полностью обратился к истории, я увидел, в чем именно ААЯ меня состояли наиболее привлекательные проблемы индологии: в изучении религии. Возможно, это и к счастью, что мои нынешние обязанности сразу же отрезали меня от индологии, ибо неимоверно обширная область истории совершенно исключает возможность заниматься какими-либо другими предметами. Так что изучение буддизма постепенно приобретает А^Я меня черты ландшафта из прошлого, где некогда я уже проводил время с приятностью, но на сей раз — несколько «verklärt» [«просветленного»] и чуть более красивого, чем когда я находился там, зачастую проклиная этих малосимпатичных bhikkhu3, с их мучительным стилем. И все же я думаю, что ни одно мгновение моих индийских занятий для меня не потеряно; то, что я тогда изучал, помогает мне и сейчас. Я хотел бы выступить в защиту мнения, что знание одной из восточных культур является исключительно благоприятным фактором ААЯ понимания культуры западной. И мои интересы продолжают существовать в обоих направлени-

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

481

ях, подобно добрым старым друзьям, которые разъехались по далеким странам. <...> t[otus] t[uus] 4 Й. Хёйзинга 1

Jean Philippe Vogel (1871-1958) изучал санскрит вместе с Й. X. в Лейдене, в 1914-1939 гг. профессор санскрита в Лейденском университете. 2 Дружище (лат.). 3 Буддийские монахи (санскрит). 4 Весь твой (лат.).

1.60 Й. X. (Гронинген) — X. Т. Коленбрандеру1 22 сентября 1907 г. Amice! Мы только на прошлой неделе вернулись из Зеландии. Вместе с Мэри2 мы проехали через Слёйс и Дамме в Брюгге, в высшей степени приятное путешествие; я еще никогда так хорошо не видел Брюгге, до того как мы на велосипедах поездили по набережным [каналов]. Toison d'or* [Золотоеруно] — визгу много, шерсти мало; что касается шерсти, там была, правда, и шерсть подлинного горнего Агнца: я имею в виду Благовещение ван Эйка (впрочем, разумеется, никак не руно ягненка) из Эрмитажа (до 1850 г. — у нашего Вильгельма II; теперь — хоть плачь!). Одно это, вместе с замечательнейшим Флемалльским Мастером4, стоило всех усилий. Наши приветы вам обоим, t[otus] t[uus] Й. Хёйзинга 1

Herman Theodoor Colenbrander (1871-1945), нидерландский историк. Магу Vincentia Schorer (1877-1914), первая жена Й. X. 3 Выставка, проходившая в 1907 г. в Брюгге. 4 Триптих Благовещение. 2

482

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

1.145 И. X. (Мидделбюрг) — Анри Пиренну (Тент)1 7 августа 1914 г. Дорогой друг и коллега, мое молчание, которое все еще так мне дорого 2 , нарушено потребностью сказать Вам несколько слов в связи с несчастьем, постигшим Вашу страну. Трудно найти слова, чтобы выразить не только наше возмущение жестоким и циничным нападением, от которого сейчас страдают бельгийцы, но также — и наше сочувствие этим страданиям и восхищение героическим сопротивлением, значение которого ^АЯ будущего всех малых стран Европы невозможно переоценить, какими бы ни были ближайшие последствия всего этого. Пожалуй, вполне разумно, что официальная Голландия и даже газеты пока что воздерживаются открыто высказывать вам наши симпатии. Мы не в состоянии прийти вам на помощь; однако если нам удастся остаться в стороне от конфликта в рамках голландского нейтралитета, это также будет выгодно и /О,АЯ Бельгии. Н о мы прекрасно понимаем, что лишь собственные интересы Германии до сих пор уберегли нас от жестокой судьбы, постигшей Бельгию. Я живо представляю себе, каково Ваше горе, — человека, который придал бельгийской душе историческое измерение и помог тем самым формированию самой нации, на которую сейчас совершено нападение. А ведь это Ваша родная земля: Вервье, провинция Льеж, захваченная теперь врагами! И не сомневаюсь, что не один из ваших четырех сыновей сейчас находится в армии. Я от всего сердца надеюсь, что будущее окажется благосклонным и к вашей семье, и к Бельгии! Хочу выразить также мою самую искреннюю благодарность за сочувствие, которое и Вы, и мадам Пиренн проявили ко мне в связи с той непоправимой потерей, которую я только что пере-

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

483

жил. Я приехал сюда с моими детьми в поисках тишины и воспоминаний, коими это место изобилует, как никакое другое. Всецело преданный вам, Й. Хёйзинга Письмо написано по-французски. 1 Henri Pirenne (1862-1935), профессор средневековой и бельгийской истории в Генте. 2 Й. X. только что пережил смерть жены.

1.146? К X. (Мидделбюрг) — брату Якобу и его супруге1 20 августа 1914 г. Дорогие Якоб и Мими, мне нужно вам кое-что сообщить, но у меня почти нет сил писать. Я все-таки никак не могу решиться написать о последних неделях болезни Мэри или о ней самой, или о моем горе, так что перехожу к новостям. С конца июля я здесь со всеми детьми. Они ведут себя хорошо, веселы и здоровы. Особенно повезло им с погодой. Зюсье2 просто очаровательна и говорит все лучше и лучше. На следующей неделе мы думаем вернуться обратно; матуш3 4 ка и тетя Мари приедут несколькими днями позже, чтобы помочь со всякими вещами, которые нужно сделать по дому. Матушка держится особенно стойко. Кажется даже, словно пребывание детей, с которыми она, конечно, имеет много хлопот, ее меньше утомляет, чем прочее, — и это после того, как она столь долгое время переживала множество забот и тревог. 5 Бине де Ситтер предложила мне, что будет приходить ухаживать за детьми эту зиму. Я с благодарностью согласился. Однако в связи с обстоятельствами войны она все еще находится в Швейцарии, так что мои известия дошли к ней не сразу. Сейчас я жду, что она вскоре приедет.

484

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Писать о войне мне совершенно не хочется. Единственное, на что я надеюсь, что она продлится недолго, что страну нашу она не затронет и что Запад одержит победу над Востоком, то есть французы и англичане разобьют немцев, а те — русских. Сердечные приветы! X. 1

Marianne (Mimi) Bendien (1879-1969). Hermanna Margaretha (1912-1988), Рета, младшая дочь Й. X. (от первого брака). Zusje (Сестричка) — ласковое прозвище Реты. 3 Elsiena Hendrika Reinhardina Schorer-Plaat ( 1845-1922), мать Мэри Винцентии Схорер, первой жены Й. X., подруга детства Харманны Маргареты де Кок, приемной матери Й. X. 4 С. M. P. Schorer-van Kinschot, сестра Элсьены Схорер-Плаат. 3 Wobine С. de Sitter (1876-1958), сестра Виллема де Ситтера, студенческого друга Й. X. 2

1.188 Й. X. (Лейден) — Анри Пиренну (Кройцбург, Тюрингия1) 11 марта 1917 г. Мой дорогой коллега, я очень давно не писал Вам. Не сочтите это за безразличие, прошу Вас. Вот что я все время себе говорил: ну что бы я мог написать такого, что было бы Вам интересно, и притом сейчас, когда столь многого не напишешь, когда, вероятно, незначительные повседневные события нашей интеллектуальной жизни утратили А^Я Вас весь свой вкус, и когда Вы изнываете в тоске длительного и мучительного пленения. Однако месье Мюллер2 сказал мне, что Вам приятно было бы получать письма от Ваших голландских друзей, и поэтому я поборол свою нерешительность. Я неизменно погружен в свои занятия по изучению культуры бургундской эпохи. Мне уже не терпится увидеть конец; уже много лет я занят этим предметом, не прерываясь ни на один год.

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

485

И как раз сейчас я стараюсь придать окончательную форму книге, которая подведет итог всей этой работе. Это стоит мне бесконечных усилий и переживаний, и я неоднократно говорил себе, что задумал труд, слишком значительный и чересчур А^Я меня непосильный. И вот только в последние недели дело начало продвигаться. Предвкушаю тот час, когда наступят мир и свобода и я смогу послать Вам эту многострадальную книгу! Желание завершить эту работу, которая лежит на мне тяжким грузом, и желание дождаться возврата лучших времен А^Я нашего несчастного мира порой у меня совпадают друг с другом. И мои дети, и я чувствуем себя хорошо. У меня нет оснований раскаиваться в том, что я сменил Гронинген на Лейден. Мальчики все еще время от времени скучают по нашему милому деревенскому дому неподалеку от Гронингена; я же столь многого там лишился, что красоты такого рода утратили ААЯ меня всякий смысл. Дети растут: старшей на следующей неделе исполнится 14, троим мальчикам — 12,10 и 8, младшей дочке 4. Вы представляете, до чего она мне дорога (если позволено здесь делать различия); своим веселым и уравновешенным характером, мягким и сильным одновременно, она похожа на мать, и кажется, что природа в немалой степени одарила ее музыкальностью. Уже сейчас она подбирает на фортепиано все то, что ей играют или напевают; она это играет, и не на ощупь, одним пальцем, ноту за нотой, но почти точно соблюдая темп и такты. Пора заканчивать. Знаю, что не могу ожидать Вашего ответа, но надеюсь Вам написать снова и вскоре. Желаю Вам терпения и здоровья, в которых Вы нуждаетесь более чем в чем-либо прочем. Искренне преданный Вам, Й. Хёйзинга Письмо написано по-французски. 1 18 марта 1915 г. Анри Пиренн был арестован немцами и отправлен как заложник в Германию. С января 1917 г. был сослан в деревушку Кройцбург (в 10 км севернее Айзенаха). Он пользовался свободой в пределах

486

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Кройцбурга, но ему было запрещено разговаривать с французскими военнопленными. 2 S. Muller Fzn. (Frederikszoon) (1848-1922), архивариус, секретарь нидерландского Исторического общества.

1.190 Й. X. (Мидделбюрг) — Анри Пиренну (Кройцбург, Тюрингия) 11 апреля 1917 г. Мой дорогой коллега, я чрезвычайно рад был Вашему письму от 25 марта, из которого узнал обо всем, что у Вас там происходит. Я снова в Мидделбюрге, в такой близости от Вашего древнего Гента, и при этом так недосягаемо далеко. Я не первый раз пишу Вам отсюда. Именно отсюда навещал я Вас в 1908 г., и тоже в пасхальные дни, только тогда было не так холодно, как сейчас. Я до сих пор помню все подробности того приятного дня, когда гостеприимство мадам Пиренн и Ваше доставило мне столько удовольствия. Тогда была большая цветочная выставка, весь город был полон народу. Вы пригласили на обед месье Фредерика1 и месье Тома 2 , а потом мы пошли осматривать город. В капелле с Агнцем ван Эйка сидел какой-то господин с серьезным лицом, и Вы сказали мадам Фредерик: «Ну вот, это же Фиренс 3 !» Вечером было представление, устроенное участниками съезда школьников, который как раз проходил в эти дни. А здание, где проходили Ваши практические занятия, бывшая химическая лаборатория, — я так помню все это, как будто и не прошло с тех пор 9-ти лет, и каких лет для всех нас! И отсюда же я писал Вам тотчас посде начала войны. Плод Ваших невольных развлечений, принявший форму книги по экономической истории Европы, начиная со Средних веков, по самой своей природе заставляет нас ожидать ее с самым живым интересом. Новации, которые Вы внесли в теорию, касающуюся всех этих вещей, уже не раз свидетельствовали о Ваших

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

487

оригинальных и глубоких взглядах в этой области, так что наука несомненно извлечет из этого труда немалую пользу. Мне также было очень интересно узнать, что Вы занимаетесь переводом с русского. Вот уже скоро 20 лет, как я научился читать по-русски, и хотя я, бывает, несколько лет не читаю ни строчки по-русски, привычка и навык вовсе не исчезают. Прошлым летом я прочитал Идиота Достоевского и нашел его вовсе не таким трудным, как мне говорили. То есть в том, что касается языка, Достоевский не сложен для понимания. Он использует весьма ограниченный словарь, где часто повторяются одни и те же речевые обороты. То, что его делает трудным, это совершенно неожиданные переходы от одной мысли к другой. Но какова сила глубочайшей правды, несмотря на внешние, часто неправдоподобные, обстоятельства его романов! Или, быть может, это выглядит неправдоподобным только для нас, западных людей? Мне кажется, это вполне возможно. На сегодняшний день было назначено открытие съезда Исторического общества, который собирается каждые три года и где я имел честь выступать перед Вами в 1911г. Вам еще нужно было уйти тотчас же после заседания: Вы спешили в отель PaysBas на обед с Бюссемакером4, которого все мы оплакиваем. Видите, я опасный человек, с моими дотошными воспоминаниями! Но что я хотел сказать: съезд отложен из-за болезни одного из двух докладчиков. А я думаю, из-за безразличия, вызванного этими тяжкими временами, не слишком пригодными для такого рода событий. На следующей неделе я возвращаюсь в Лейден, а там уже и лето начнется. Что оно принесет нам? Искренне преданный Вам, Й. Хёйзинга Письмо написано по-французски.

^aul Frédéricq (1850-1920), профессор новой истории в Генте. 2

Paul Thomas (1852-1937), профессор-латинист в Генте.

488

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

3

Hippolyte Fierens-Gevaert (1870-1926), бельгийский историк искусств, писал о фламандских примитивистах и фламандской живописи XVII в.; профессор в Льеже и хранитель Королевского музея изящных искусств. 4 С. H. Th. Bussemaker (1864-1914), профессор всеобщей и отечественной истории в Гронингене, а затем в Лейдене.

1.193 Й. X. (Лейден) — Анри Пиренну (Кройцбург, Тюрингия) 1 июля 1917 г.

Занимаясь подготовкой своего курса лекций к следующей осени, я взялся за американскую историю. Мне кажется очень полезным отдаляться иногда от Европы, и особенно сейчас углубление наших знаний об истории Соединенных Штатов будет очень кстати и АЛЯ студентов, и А^Я преподавателей. Однако совсем не просто «увидеть» эту историю как некое единство; есть много такого, что от нас ускользает, и к тому же нам так не хватает точек опоры, я бы сказал, «лейтмотива», что делает постижимой А^Я нас историю стран Старого Света. Старый Свет, — сколько времени еще пройдет, пока он не станет, наконец, чуть менее старым, пока он не обновится с наступлением мира! С наилучшими пожеланиями здоровья и терпения, Всецело преданный вам, Й. Хёйзинга Письмо написано по-французски.

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

489

1.195 И. X. (Лейден) — Анри Пиренну (Кройцбург, Тюрингия) 7 сентября 1917 г. Дорогой коллега и друг, мне было чрезвычайно приятно получить Ваше любезное письмо от 6 августа. Я был в Мидделбюрге, когда оно до меня дошло. Мы провели вторую половину августа в Ойстервейке в Брабанте, среди такой чудной природы: хвойный лес и небольшие озера. Для детей это была большая радость. Через неделю мы вернулись в Лейден; начались занятия в школе, вскоре начнутся и занятия в университете. Меня тронули в Вашем письме слова о счастье быть нейтральной страной и о стоицизме, который война должна порождать в сознании людей. Все это правда. Что касается первого, то я все время ощущал это на протяжении всех ужасных лет, через которые мы прошли, и меня не раз поражало, когда люди придавали значение тому, что не идет ни в какое сравнение с бедствиями нынешней войны. Эта зима, возможно, будет немного труднее, но, пожалуй, будет полезно, если мы тоже хоть немного почувствуем на себе страдания, которые испытывает весь мир. Самое худшее — в том, что становится все труднее доставать А^Я Вас вещи, которые смогут хоть немного смягчить материальные бедствия Вашего заточения. Список товаров, которые запрещено экспортировать, постоянно растет, и не упрекайте нас, если посылки, которые Вы получите, будут более скудными и однообразными. Да, я знаю La Mort du Loup [Смерть волка] де Виньи, это стихотворение большой силы, и особенно конец полон такой простой и торжественной красоты! Как жаль, что Вы не можете сейчас опубликовать первый том Вашей экономической истории! Мы будем ждать его с нетерпением. Исследование о связях экономической и религиозной истории, за которое Вы предполагаете взяться, будет, безусловно, наиболее интересным из того, что могло бы быть об этом напи-

490

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

сано. Я не знаю, какую книгу можно было б назвать из тех, что явно обращаются к этой теме, но я буду отмечать всё, что попадется мне на глаза. Все лето, за исключением двух недель в Ойстервейке, я был занят чтением по американской истории. Мне кажется, после этого я непременно выскажу о ней и свое мнение, хотя это будет нелегко из-за необъятности материала. Взаимоотношения и контраст между идеалами американской демократии и политическими и экономическими условиями, столь порой удивительные и столь скверные, — вот что меня особенно интересует и что поражает мое воображение историка. Чтобы углубить свое видение и свое понимание американской души, я при этом читал поэтов и писателей, тех немногих, которые вошли в мировую литературу: главным образом Уолта Уитмена, затем Эмерсона и Торо, и очень приятного и весьма любопытного Готорна. Ну вот и конец бумаге и моей не ахти какой занимательной болтовне, которая, по крайней мере, свидетельствует, как я надеюсь, о том, что Ваши друзья Вас не забывают. Ах, если бы только свобода и возвращение Ваших родных были более близкими, чем на то, боюсь, указывают события! Сердечно преданный Вам, Й. Хёйзинга Письмо написано по-французски.

1.204 Й. X. (Лейден) — Анри Пиренну 31 января 1918 г. Мой дорогой коллега и друг, наконец-то уменьшаются трудности с отправлением посылок, и мы сможем хоть незначительно оживить материальное однообразие Вашего заточения.

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

491

Здесь не происходит ничего такого, что стоило бы внимания. В курсе лекций этого года я буду говорить о развития городов и городской жизни в Средние века, и мне доставит большое удовольствие ссылаться на Ваши статьи, которые с таким успехом противостоят самому духу юридических построений историков права. Возможно, Ваше пожелание, чтобы я подготовил небольшую популярную книжку о своих исследованиях по американской истории, осуществится; я бы этого очень хотел, но сначала мне нужно закончить мою «большую» книгу о конце Средневековья. Наконец, после стольких попыток, я нашел &АЯ нее название. Она будет называться De Eeuw van Bourgondië [Век Бургундии\у с подзаголовком, несколько длинным, но неизбежным: Исследование форм жизненного уклада и форм мышления позднего Средневековья во Франции и Нидерландах. Иначе можно было бы подумать, что речь идет о новых Баранте1 или Картелльери2 (который, насколько я знаю, остановился на смерти первого герцога). Г-н Фокема Андреа3 показал мне Вашу последнюю фотографию; мне было очень приятно видеть Вас на ней таким, каким я видел Вас почти шесть лет назад. Может быть, у Вас и &кя меня найдется один экземпляр. Мои несколько запоздалые пожелания по поводу уже наступившего Нового Года Вам, Вашей родине и всему изнуренному миру. Всецело преданный вам, Й. Хёйзинга Письмо написано по-французски. 1 A. G. P. Brugière de Barante (1782-1866), французский историк и дипломат; автор книги Histoire des ducs de Bourgogne de la maison de Valois [История герцогов Бургундских из дома Валуа]. 2 Otto Cartellieri ( 1872-1930), немецкий медиевист, профессор в Хайдельберге; автор пятитомного труда Beiträge zur Geschichte der Herzoge von Burgundy I-V [Очерки по истории герцогов Бургундских]. 3 S. J. Fockema Andreae (1844-1928), профессор старонидерландского права (действовавшего до образования Батавской республики 1795 г.) в Лейдене.

492

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

1.205 Й. X. (Лейден) — Хёйбу Хосте1 22 февраля 1918 г. Многоуважаемый сударь, вопрос, который, оказав мне честь, Вы передо мною поставили2, чрезвычайно болезненный. Не многое из непоправимой несправедливости, причиненной Бельгии, столь остро может воздействовать на наше сознание, как присланные Вами изображения Палаты в Ипре до и после войны. Мой ответ не вызывает у меня ни малейших сомнений. Примем это несчастье как невозместимую потерю и не будем пытаться, восстанавливая разрушенное, которое никогда не сможет стать подлинным, создавать иллюзию, что зло в конце концов может принести много добра. С глубочайшим уважением, Ваш покорный слуга Й. Хёйзинга 1 2

Huib(recht) Hoste (1881-1957), бельгийский архитектор и писатель. Вопрос анкеты, следует ли восстанавливать разрушенную немцами Палату суконщиков (Lakenhalle) в Ипре. Исторические здания Ипра, в том числе и Палата суконщиков (XIII в.), были впоследствии полностью восстановлены.

1.227 Й. X, (Лейден) — Лнри Пиренну 8 октября 1918 г. Дорогой коллега и друг, какое удовольствие было прочитать Вашенисьмо от 9 сентября! Оно такое радостное, такое счастливое, оттого что приехали те, кто вам дорог. Но что за новое испытание — болезнь Вашего сына! Хотя было бы совсем плохо, если бы это случилось до их отъезда. Я надеюсь, что сейчас он уже совсем поправился1.

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

493

Тотчас после того как получил ваше письмо (от 19 сентября), я послал Вам кое-что из того, что еще можно, или скорее еще было можно, так как сразу же после этого было объявлено о полном запрете на экспорт. В посылке шоколад, сигары и сигареты; какао в порошке, так же как и табак, больше не пропускают. Надеюсь, что все это Вы получили, хотя хотелось бы, чтобы посылка была побольше. Что касается моих исследований по американской истории, книга, в которой я все это объединил, выйдет уже в этом месяце2. Принимаю ли я без всяких ограничений идеи Буркхардта относительно индивидуализма Ренессанса? Вовсе нет, я никак бы этого не сказал, я делаю определенные ограничения. Я всего лишь хотел указать на распространенное мнение относительно характерной черты Ренессанса, о которой говорит эта формула Буркхардта, являющаяся, по-моему, самой простой и наименее уязвимой. Я откровенно признаюсь в своем глубоком восхищении этим швейцарским ученым, которому я безусловно обязан тем, что он помог мне во многом прояснить мой общий взгляд на историю, — это и Weltgeschichtliche Betrachtungen [Рассуждения о всемирной истории], и Kultur der Renaissance [Культура Ренессанса]. Да, мы не можем принять тезисы второго из упомянутых сочинений без оговорок, пусть так, но тем не менее — это книга, которая не устаревает. Не правда ли, хорошая тема А^Я нашего совместного обсуждения? Как Вы говорите, будем надеяться! Когда? Будем надеяться, что скоро. Передавайте мадам Пиренн мои самые лучшие пожелания. Сердечно жму руку. Всецело преданный вам, И. Хёйзинга Письмо написано по-французски. 1 8 августа 1918 г. мадам Пиренн и Робер Пиренн прибыли в Кройцбург (Тюрингия). Через неделю Робер был помещен в больницу в Айзенахе, где ему была сделана успешная операция на желудке. 2 Mens en menigte in Amerika [ Человек и массы в Америке]. Haarlem, 1918.

494

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

1.230 И. X. (Лейден) — Анри Пиренну (Тент) 2 ноября 19IS г. Дорогой коллега и друг, в сегодняшней газете читаю, что вы свободны! Не знаю, вернулись ли Вы уже в Бельгию, но рассчитываю, что письмо Вас найдет, несмотря на недостаточный адрес1. Хочу выразить Вам мою глубокую радость и искренне поздравить Вас и с Вашим личным освобождением, и с освобождением Вашей страны, которое, вне всякого сомнения, вскоре полностью завершится. Сердечно жму Вашу руку. И. Хёйзинга 1

Письмо (написано по-французски) было адресовано «Aux soins de L'Autorité Civile à Bruges» [«Гражданской администрации в Брюгге»].

1.240 Й. X. (Лейден) — Анри Пиренну (Тент) 20 декабря 1918 г. Дорогой коллега и друг, насколько приятнее посылать Вам письма не в Кройцбург, а наконец-то прямо в Ваш Гент! Я пытался Вас поздравить с Вашим освобождением и освобождением Вашей страны, как только нас достигли первые новости, но не уверен, что письмо, посланное на адрес Гражданской администрации в Брюгге (Гент еще не был освобожден), до Вас дошло. Я очень надеюсь, что Вы получили мою книгу об Америке, которую я отправил в Гент примерно 710 дней назад. Насколько волнующим для Вас должно быть сейчас это время! Конечно, к чувству счастья и гордости, которое Вы испыты-

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

495

ваете, примешивается немало грусти. Но еще столько всего предстоит сделать А^Я Вашей страны, ААЯ университета, А^Я Вашего дома! Так что у Вас вовсе не будет времени, чтобы погружаться в грустные воспоминания. Историки, и не только в Бельгии, должны быть весьма рады, что Ваше здоровье позволяет Вам вернуться в целостности и сохранности в ту сферу, где Вас вновь ожидает работа, вызванная Вашими столь высокими помыслами. Если бы не стоические добродетели, которые дали Вам силы вынести моральные и физические невзгоды длительного заточения, всего этого Вы бы не выдержали. Я сейчас как раз заканчиваю мою книгу о Средневековье. Я еще раз изменил название. Рассчитываю прислать ее Вам примерно к маю следующего года. Передайте, пожалуйста, мой поклон мадам Пиренн; надеюсь, что и месьё Фредерик1 не забыл обо мне. С самым сердечным приветом, Й. Хёйзинга Письмо написано по-французски. См. примеч. 1,1. 190.

1

L241 1

Й. X. (Лейден) — X. Д. Тъеш-Виллинку I января 1919 г.

Amice, еще на этой неделе я пошлю тебе заказной бандеролью копию первой части Herfsttij der Middeleeuwen [Осени Средневековья]. Она уже совершенно готова, но я думаю посылать ее по частям: вдруг захочется что-нибудь изменить или дополнить, и тогда это можно будет сделать еще в рукописи. Что касается введения, которое собственно здесь и не требуется и которое, по мнению ван Фолленховена2, менее удалось да

496

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

и выглядело чересчур уж учено, то оно вообще отсутствует. Тем не менее рукопись, благодаря дополнениям и доработке, значительно увеличилась: с315до418 страниц. Учитывая, однако, что дополнения большей частью не превышают половины страницы, общий объем примерно равен первой редакции плюс введение. Все цитаты приведены точно, так что я думаю, что в гранках потребуются весьма незначительные изменения. <...> Не дашь ли ты мне знать сразу же, как только получишь копию? Мои наилучшие пожелания на 1919 год: пусть «по делу» он часто собирает нас вместе. С дружеским приветом, t[otus] t[uus] Й. X. 1 2

Herman Diederic Tjeenk Willink (1872-1945), нидерландский издатель. Cornells van Vollenhoven (1874-1933), с 1901 г. профессор Лейденского университета по мусульманскому праву (адат) Нидерландской Индии, а также по государственному и административному праву Нидерландской Индии, Суринама и Кюрасао.

1.244 Й. X. (Лейден) — Анри Пиренну (Тент) 12января1919г. Мой дорогой друг, Получил Ваши письма от 18 декабря и 3 января. Могу себе представить тот круговорот, в который вовлекли Вас симпатии Ваших соотечественников, обрадованных возможностью снова Вас видеть, — тем более ценно, что Вы нашли время так размеренно писать мне. Впрочем, всем известно, что за одно и то же время Вы успеваете вдесятеро больше, чем любой другой! Я от всего сердца радуюсь, что присутствие внуков доставляет радость всей

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

497

Вашей семье, и Вы, без сомнения, наслаждаетесь этим вдвойне после стольких лишений и одиночества. Я счастлив, что мои взгляды на задачи историков полностью совпадают с Вашими. Что касается истории Америки, я еще рассчитываю к ней вернуться. Некоторое время тому назад я прочитал в газетах, что Вы были назначены директором Королевской библиотеки1. Если это правда, то теперь Вы будете находиться не в Генте, а в Брюсселе. Но это не важно, я надеюсь, что сразу же Вас увижу, как только мир вновь хотя бы немного вернется в свое нормальное состояние и наладится нормальное сообщение. Что до Вашего посещения в этом году, о котором Вы пишете, нечего и говорить, что оно доставит мне огромное удовольствие. Я очень надеюсь, что Вы остановитесь в моем доме; я бы очень хотел показать Вам своих детей. Если мадам Пиренн будет с Вами, от всей души прошу и ее принять то незатейливое гостеприимство, которое я в силах вам предоставить. Каков крах Германии! Кто бы мог предвидеть, что распад всей национальной жизни зайдет так далеко! Они уже не знают, на что им надеяться. Ближайшие месяцы должны принести важные решения для всего мира. Какие годы развития совсем в ином, новом направлении нас ожидают! В общем, до встречи. Передайте, пожалуйста, мой поклон мадам Пиренн. Сердечно жму Вашу руку. Всем сердцем Ваш, Й. Хёйзинга Письмо написано по-французски. 1 А. Пиренн от назначения отказался.

498

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

1.269 И. X. (Лейден) — Анри Пиренну (Тент) 9 ноября 1919 г. Мой дорогой коллега и друг, Ваше последнее письмо датировано 25 июня; я же оказался невероятно ленивым, и, что еще хуже, у меня нет никаких извинений в виде неотложных и важных дел, вроде тех, которые были у Вас этим летом. Правда, мне особенно не о чем Вам рассказывать. Я работаю и веду спокойную жизнь в нашем маленьком Лейдене, иногда в каком-то оцепенении, но при этом и с некоторым равнодушием, наблюдая, как жестокие кризисы продолжают сотрясать наш мир и нашу цивилизацию. Не очень-то веселое зрелище сегодняшний мир. Ваша благосклонная оценка моей книги1 меня очень обрадовала. Пусть не покажется чересчур педантичным мое желание защитить себя от единственного замечания, сделанного Вами, а именно, что я смотрю на Ренессанс слишком уж глазами Буркхардта. Безусловно, меня восхищает великий швейцарский мыслитель, и гораздо больше его Weltgeschichtliche Betrachtungen \Pассуждения о всемирной истории], нежели Kultur der Renaissance [Культура Ренессанса]. И вот уже более тринадцати лет я стараюсь обратить внимание своих студентов на серьезные недочеты во взглядах Буркхардта, а именно — о наличии глубоких корней в Средневековье АЛЯ тех идей, которые он провозглашает характерными А^Я Ренессанса. Мне не очень понятно, как моя книга могла создать у Вас впечатление моей зависимости от Б [уркхардта]; мне как раз казалось, что я скорее выступаю его противником. Однако я думаю, что Вы правы, полагая, что мы бы пришли к согласию, если бы у нас была возможность обсудить этот вопрос при личной встрече. Но когда это будет? Я только что провел две недели в страхе за одного из моих мальчиков. Все дети, кроме одного, переболели ангиной, но не очень

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

499

серьезно. У моего же старшего сына, которому четырнадцать и который вообще слаб из-за болезни, которую он перенес в младенчестве, возникло осложнение в виде воспаления сетчатки. Я боялся за его глаза, но, к счастью, пятнышки уже начали исчезать. Надеюсь, что Вы и все Ваши здоровы. Сердечно жму вашу руку. Ваш Й. Хёйзинга Письмо написано по-французски. 1

HerfsttijderMiddeleeuwen

[Осень Средневековья].

1.291 Й. X. (Лейден) — Г. Тонкенс1 21 марта 1920 г. Дорогая тетя, с чувством глубочайшего горя должен сообщить Вам, что мой Дирк2, после того как состояние его постоянно ухудшалось, вчера, не испытывая сильных мучений, скончался. Потом напишу подробнее, сейчас не могу. Ваш Йохан X. 1 2

Geesje Tonkens (p. 1848), сестраЯкобы Тонкенс (1841-1874), матери Й. X. Dirk Huizinga (1905-1920), старший сын Й. X.

1.406 К X. (Лейден) — П.Си X. М. Лллен1 (Оксфорд) 10июня 1922 г. Дорогие д-р и миссис Аллен, пожалуйста, не думайте, что мое долгое молчание, продолжающееся с тех пор как Вы были здесь, означает, что я не думаю о вас

500

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

часто. С самого начала, после получения Ваших любезных писем от 16 апреля, я собирался написать Вам; правда, у меня не было ничего такого, о чем стоило бы сообщать. Дни мои заполнены обычной работой, обычными отдохновениями и заботами, и поэтому я откладывал писание, пока Ваша открытка не напомнила мне, что мне не следовало бы своим затянувшимся молчанием разрушать наши так счастливо начавшиеся дружеские отношения. Рад сообщить, что у нас все в порядке, если не считать легкого недомогания у Реты2, которая кашляет и лежит в постели; но это не серьезно, она весела, как обычно, и постельный режим ^ля нее никак не помеха; ее счастливая натура всегда позволяет ей искренне радоваться маленьким развлечениям такой невинной болезни, не говоря уже об удовольствии пропустить школу. Что до меня, я чувствую какой-то временный упадок энергии, которым нередко сменяется у меня период напряженной работы. Не то чтобы я вовсе ничего не делал; всегда есть целый ворох незначительных дел, которые нужно немедленно завершить, потому что все сроки уже прошли. А впереди вырисовывается вопрос, не взяться ли за новую большую работу. Ну а теперь о том, о чем я хочу особо поговорить с Вами. Меня одолевает мысль, не захочу ли я и не решусь ли приложить усилия к тому, чтобы написать Жизнь Эразма. Я вполне сознаю огромные трудности этой работы; в ней много такого, что способно сразу же отбить у меня охоту. Но с другой стороны, сейчас как раз подходящее время, у меня под рукой достаточно материала, и я думаю, что была бы полезна новая работа такого рода, написанная в широком аспекте развития культуры. Однако я немедленно оставил бы эту идею, если бы знал, что Вы сами намерены увенчать труд Вашей жизни некоей биографией. Во всяком случае я не могу решить сразу, готов ли я посвятить следующие пять или десять лет жизни такому огромному предприятию. Как раз на следующий день после того как я впервые говорил об этой идее с одним из моих друзей, пришло пись-

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

501

мо из Америки с просьбой написать небольшую книгу об Эразме для серии Great Hollanders [Великие голландцы] у Скрибнера3. Я собираюсь принять это предложение; это будет лишь предварительный эскиз, который я хочу сделать до того как решить, достанет ли у меня сил на что-либо большее. Есть лишь одна серьезная трудность. Я понимаю, что они ожидают от меня книгу, написанную по-английски, а у меня большие сомнения, окажусь ли я способен, даже при наличии самой строгой проверки и правки, создать текст, который удовлетворит и меня, и моих читателей. Один из величайших соблазнов, который имеет для меня все это предприятие, заключается в том, что оно безусловно обеспечит мне самый тесный контакт с Вами и с Вашей работой. Здесь с вечера идет дождь: мягкий и освежающий дождь, просто наслаждение после опасной угрозы возобновления засухи. Мисс Смите 4 просит меня поблагодарить Вас за письмо, которое она получила сегодня утром. К сожалению, должен сообщить Вам по секрету, что она собирается меня оставить. Ее здоровье более не позволяет выполнять довольно тяжелую работу (душевно тяжелую, я имею в виду), которая ложится здесь на ее плечи. Нелегко будет найти подходящего человека на ее место. 5 К тому же я отказался от мысли просить Элизабет взяться за это: это стало бы слишком тяжким бременем &ля ее юного возраста. Все мы шлем Вам самый сердечный привет. Искренне Ваш Й. Хёйзинга Письмо написано по-английски. Percy Stafford Allen (1869-1933), английский историк, исследователь и издатель произведений Эразма Роттердамского; Helen Mary Allen (ум. 1951), его жена. 2 См. примеч. 2,1. 146. 3 Американское издательство Charles Scribner s & Sons. 4 Mejuffrouw Smits вела домашнее хозяйство в семье Й. X. 5 Elisabeth, Элсье (1903-1995), старшая дочь Й. X. (от первого брака). 1

502

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

1.440 Яну Фету1 [7 декабря (или несколькими днями позже) 1922 г.] Мой дорогой, прежде чем говорить о своей работе, сразу же обращаюсь к тебе. Ты знаешь, что я, как только что-то заподозрил о просьбе Якоба2, решительно этому воспротивился, но он в простоте своего детского сердца воззвал к твоей дружбе и твоему таланту, и, разумеется, он в них не ошибся, ибо сердце в таких вещах никогда не ошибается. Я же не чувствую потребности ни поддержать его, ни оправдывать его перед тобою. Но тем более хочу от всего сердца поблагодарить тебя за это новое доказательство дружбы, &АЯ которой никакая жертва не является слишком трудной. Что касается самого портрета, он просто великолепен. Непостижимо, как ты сумел схватить и передать самое существенное в выражении лица Дирка. И манера, в которой сделан портрет, так трогательна: как нежное воспоминание, не подчеркивая определенные черты его возраста, но как общий гармонический отзвук этого недолгого существования, которое вносило в мою жизнь так много счастья. Ты посвятил моему пятидесятилетию то, с чем не могло бы сравниться ничто иное. Благодарю тебя от всего сердца! Итак, до субботы, t[otus] t[uus] X. 1 2

См. примеч. 4,1. 17. ЯкобХерман Хёйзинга (1908-1994), младший сын Й. X., попросил Яна Фета, по случаю пятидесятилетия Й. X. 7 декабря 1922 г., сделать по фотографии посмертный портрет его сына Дирка (1905-1920).

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

503

II. 633 К X. (с борта R. M. S.1 «Беренгариа») — сыну Якобу 13 апреля 1926 г. Дорогой Якоб, начну сейчас, пожалуй, письмо, чтобы послать его потом из НьюЙорка. Когда это случится, мне еще неизвестно; вероятно, несколько позже, чем можно было бы думать, ибо со вчерашнего дня мы пребываем в ожидании шторма. Поначалу я был удивлен, когда эта громада 919 футов длиной стала плясать на волнах, хотя и весьма величественно, однако же устрашающе. К счастью, бремя морской болезни меня полностью миновало, и я с аппетитом отдавал должное трапезам. Когда спокойно сидишь себе в зале для чтения или в холле, или в ресторане, можно совершенно забыть, что находишься не в большом первоклассном отеле, — если бы качка и скрипы не напоминали об этом. Дрожание из-за работы машин вовсе невелико, и я сплю прекрасно. В своей каюте чувствую себя совершенно как дома; отличный горячий и холодный душ, и вентиляция настолько хорошая, что воздух свежий даже при плотно закрытом иллюминаторе. Я было оставил эту штуку, прямо у меня над головой, вовсе открытой, и у меня тут же что-то случилось с горлом, — к счастью, ничего страшного. Все что касается еды, превосходно: хорошее упражнение в выборе блюд из обширного, богатого меню, в котором не так-то легко разобраться. Стараюсь себя ограничивать. Единственное, что оказалось АЛЯ меня не особенно удачным, так это компания за моим столом; о некоторых можно было бы сказать, что они более чем любезны, вполне городские, но сказать это — еще не все. Мой сосед напротив ведет себя за столом просто ужасно. При моем понимании их американского языка приходится мне довольно трудно, и хорошо еще, что они не чересчур разговорчивы. Публика почти исключительно американцы, есть ли среди них англичане и канадцы, не ясно. Особым воспитанием они не блещут.

504

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Я написал в открытке о том, как мы выходили из Саутгемптона; это было исключительно красиво. В три часа пополудни мы уже стояли на рейде Шербурской гавани, которую запирает идущий по кругу мол с пятью или шестью фортами. Там на борт приняли еще 400 пассажиров, плюс несметное число чемоданов и мешков с почтой. В шесть часов вечера, в субботу, мы отправились далее, и с тех пор я не видел ничего, кроме двух небольших пароходов. Это письмо, в котором нет никаких секретов, ты можешь дать читать всем, кому это покажется интересным, а именно всем домашним и Леонарду2. В следующий раз мною будет выбран другой адресат. Я отправил по открытке из Лондона и Шербура. Лишь этим утром я уразумел, что каждый следующий день начинается на час раньше. А то я уже думал, что мои часы никуда не годятся. 3 Элсье , наверное, опять вернулась в Швейцарию. Большой привет всем! V[ale]4 16. IV. Утро, половина двенадцатого. Как раз сейчас мы проходим плавучий маяк Нантакета. 1

Royal Mail Steamer — английский почтовый пароход. Leonhard Huizinga (1906-1980), сын Й. X. (от первого брака), журналист и писатель. 3 См. примеч. 5,1.406. 4 Прощай (лат.). 2

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

505

II. 639 Й.Х. (Филадельфия) —Херманне Маргарете Хёйзинга 27 апреля 1926 г. Милая Рета, как видишь, письмо под номером. Это для того, чтобы позднее включить его в мой дневник1, так что мне не нужно будет писать его дважды. Поэтому сохрани его и потом верни мне обратно. Итак, я хочу рассказать тебе о великолепной поездке, предпринятой в воскресенье. Прямо с утра мы — профессор-нидерландист Барнау2, г-н Буассевен3, американский профессор Файф4 и я — в течение полутора часов ехали поездом на север, затем по мосту через Гудзон, и уже на западном берегу началась наша прогулка. Через Медвежью гору. Все еще очень много голландских названий: Дондерберг и т. д. Прогулка оказалась нешуточной. Американцы вообще поднимаются и спускаются гораздо быстрее, чем немцы, в том числе и дамы, которые большей частью носят шорты. Альпенштоками здесь не пользуются. А дорожки и тропы, помеченные белыми табличками и кучками или пирамидками из камней, гораздо более неровные и более каменистые, чем те, к которым мы привыкли в Шварцвальде. Горы не так высоки, как там, но выглядят более пустынными и одинокими. Никакого жилья на протяжении всей нашей прогулки. Лес довольно редкий, потому что раньше громадные участки леса уничтожались и никто не заботился о насаждении. Все это придает окружающему вид печальный и заброшенный. Формы скал, однако, очень красивы; все время идешь по отлогому горному склону, который представляет собой скалистую гряду. Кругом все еще бурое и серое, потому что в этом году весна очень поздняя; несмотря на сияние солнца и чудесные цветущие форсайтии (такой крупный дрок), магнолии и дикую вишню, сейчас здесь еще холодно, и отопление везде еще работает. Виды, раскрывавшиеся перед нами, были великолепны, вдали все время был виден Гудзон, местами очень широкий. Но во всем этом слов-

506

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

но бы чего-то не хватает, из-за чего меня все это трогает меньше, чем горы в Германии; не знаю, в чем тут дело, не только из-за более тусклых тонов. Прогулка была довольно утомительная, но я очень рад, что ее совершил, ибо только теперь у меня создалось впечатление о здешней природе, и это говорит мне куда больше, чем города с их суматохой. В понедельник утром я выехал из Нью-Йорка в Принстон. Случайно в этот же день туда отправился и проф. Барнау, чтобы навестить своих двух сыновей студентов. Таким образом у меня появилась возможность увидеть также кое-что из американской студенческой жизни. Принстон всего-навсего деревушка; все это, собственно говоря, университет, выстроенный на манер Оксфордского. Полный контраст с Нью-Йорком. Вечером я некоторое время присутствовал на костюмированной репетиции студенческого спектакля. Наутро я отправился из Принстона в Филадельфию. Это город с 2 миллионами жителей, но далеко не столь огромный, как Нью-Йорк, в котором 6 или 7 миллионов; также и в том, что касается высоты домов, ширины улиц и интенсивности уличного движения, он далеко не столь подавляющий. На вокзале стоял проф. Лингелбах5, он явно обрадовался, когда мы его увидели. Он привел меня с собой в клуб, а затем сразу же в университет, где он должен был читать лекцию 375 студентам. Перед этим меня попросили сказать им несколько слов, на пару минут. Я этого совершенно не ожидал, но все же пустился в плаванье, и все сошло хорошо. Говорить, а также и понимать по-английски становится для меня, конечно, все легче и легче. Позже я разговаривал с несколькими профессорами, а с проф. Л. мы прекрасно провели время за ланчем в очень уютном клубе, где вместе с нами было еще человек 8. Это было очень приятно, ибо на сей раз я наблюдал их всех в общении друг с другом. Люди, с которыми я здесь встречался, все без исключения очень любезны, общаться с ними легко и просто, все они доброжелательны и улыбчивы.

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

507

Потом проф. Л[ингелбах] повез меня в своем Окленде за город. Мы подхватили сначала г-жу Л.6, которая преподает в другом университете, затем их старшего сына, который преподает в большой и великолепно оборудованной школе &АЯ мальчиков. Вокруг Фил[адельфии] очаровательная местность, совершенно в английских традициях, с отлогими лугами, множеством деревьев и большими и маленькими сельскими домиками. Мы заехали в крупный женский колледж Брин Моор, тоже построенный на оксфордский манер и великолепно расположенный; все очень спокойно, с прекрасными далями. Там учится его дочь; это приятная, веселая, исключительно милая девушка. Просто чудесное семейство. Когда я показал профессору Л. твою фотографию, он спросил меня, нельзя ли и ему получить такую. Так что пришли мне твой снимок. К 6 часам они опять высадили меня здесь, потому что я у них не остаюсь и не ем; здесь это не принято; люди считают это неудобным. Возможно, сегодня вечером мы с ним еще пойдем на концерт; он мне еще позвонит. А вот и проф. Л., он меня подвезет! Всем большие приветы! V[ale] 1

Во время своего путешествия по Соединенным Штатам Й. X. вел дневник, всего 61 стр., зачастую в телеграфном стиле. 2 A. J. Barnouw (1877-1968), американский англист и нидерландист. 3 Charles Hercules Boissevain (1893-1946), врач, нидерландец по происхождению, с 1923 г. работал в США. 4 Robert Herndon Fife ( 1871 -1962), профессор германистики в Колумбийском университете. 5 William Ezra Lingelbach (1871-1962), американский историк; 6 Anna Lingelbach-Lane, жена У. Э. Лингелбаха, и их дети — Уильям Эзра и Анна.

508

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

II. 642 И. X. (Вашингтон) —Херманне Маргарете Хёйзинга Змая 1926 г. Милая Рета, только что получил твое письмо от 22 апреля, чему очень обрадовался. Спокойно пиши все, что приходит в голову; если даже это будет нечто бессвязное, все равно; мне приятно выслушивать все то, что тебя интересует. Приучи кота, чтобы он относился ко мне с должным почтением, и тогда пусть он время от времени лежит себе в большом кресле, когда я работаю. То, что ты собираешься заняться греблей, мне очень нравится. Это будет возможно, как только ты, по мнению сведущих лиц, достаточно подрастешь. Я считаю также, что очень хорошо, что Мэрле1 и ты отправляетесь в туристический лагерь. Все, что требуется заранее подготовить к этой поездке, ты должна будешь сделать. Если наше пешее путешествие начнется несколько позже, тем удобнее для меня это будет. Только бы совсем его не лишиться! Час тому назад я выступал перед группой профессоров и студентов. Все прошло довольно неплохо; я говорил свободно и время от времени поглядывал в свои бумаги с заметками. Вообще была живая дискуссия, причем я к тому же находил все слова, чтобы говорить от себя. Было довольно мило. <...> Я уже не помню, писал ли я Якобу или Элсье о своем посещении Маунт-Вернона, поместья Джорджа Вашингтона, в часе езды электрическим трамваем от города. Для американцев это нечто вроде национальной святыни, и я был глубоко тронут и очарован. Всё исключительно просто; много небольших комнат, все меблированы в обычае XVIII столетия, в большинстве это мебель, которой пользовался сам Вашингтон. Мне то и дело вспоминался Тооренфлидт2. Все очень просто и совсем по-деревенски. Усадьба великолепно расположена в холмистой местности, над широкой рекой Потомак. Множество цветущих деревьев, которые пре-

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

509

красно пахнут, птицы поют; все это вызывало самый живой отклик в моем сердце. На лужайке лежала черепаха, уютно втянувшаяся в свой панцирь. Под конец нашей прогулки у Гудзона мы заметили небольшую ярко-красную, почти прозрачную саламандру. А в городских парках здесь серые, совершенно ручные белки. Из Маунт-Вернона я вернулся по реке на пароходе. Мои дни протекают здесь в полном покое. Помимо Франклина Джеймсона3, который посещал Валхерен4 и который особенно любезен со мной, я разговариваю здесь весьма с немногими. Собственно говоря, как раз сегодня я выступал перед студентами своего рода академии, мы очень приятно общались друг с другом; их было человек 20. Я не читал, но говорил, держа в руках мои записи, и все прошло на радость легко и гладко, в том числе и ответы на вопросы, когда мы потом перешли к обсуждению. Завтра вечером я отправляюсь в Северную Каролину, прямо на юг, отыщи-ка ее. Это будет мое первое путешествие в спальном вагоне, интересно, как мне это понравится. Не поблагодаришь ли ты юффр[оу] Крайенхоф5 за ее письмо? Вероятно, еще сегодня вечером я и сам напишу ей, в качестве приложения. Надеюсь также получить что-нибудь и от мальчиков: я ничего еще не имею от них. Вчера и сегодня здесь было довольно тепло, но сейчас пошел дождь и сразу же заметно похолодало. Внезапные изменения температуры здесь, кажется, дело обычное. Чего мне прежде всего не хватает, так это того, что, общаясь исключительно с профессорами и студентами, я ни разу не был в какой-нибудь американской семье. Но возможно, когда-нибудь это все же произойдет. С самым сердечным приветом. Ставлю свое обычное V[ale] 1 2

Marie Huizinga (p. 1911), дочь Якоба Хёйзинги, брата Й. X. Toorenvliedt (Toornvliet), имение семьи Схорер близ Мидделбюрга, где Й. X. бывал с юных лет, еще до женитьбы на Мэри Винцентии Схорер.

510

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Имение было унаследовано М. В. Схорер и Й. X., в 1942 г. там был размещен штаб немецкой линии обороны Атлантический вал. После войны парк и вилла восстановлены и находятся в распоряжении города. 3 John Franklin Jameson (1859-1937), американский историк. 4 Живописный о. Валхерен (после строительства дамбы — полуостров) в Зеландии; там, близ Мидделбюрга, расположено имение Тооренфлидт. 5 Helena А. Р. Krayenhoffvan de Leur (p. 1879), домоправительница у Й. X.

IL 650 Й. X. (Чикаго) — Херманне Маргарегпе и Якобу Хёйзинга 25 мая 1926 г. Милая Рета, вчера, вернувшись вечером в свой отель, я обнаружил целую стопку писем. От юффр[оу] Кр[айенхоф] и от Якоба были от 5 мая, уже очень давнишние. Там были и карточки, твоя и Мэрле с котом, по-моему очень симпатичные; вы обе очень хорошо получились, а я во всяком случае рад некоторому знакомству с новым членом семьи. Прекрасно, что теперь ты опять можешь регулярно играть в теннис. Я уже и вправду не знаю, когда и что я писал в последний раз. С Ниагарского водопада я послал почтовую карточку. Мне кажется, что о заводе Форда я писал в письме Мэрле. С вечера пятницы мы здесь, в Чикаго. Это второй по величине город Америки, с тремя примерно миллионами жителей. Расстояния здесь огромны. Большинство людей называют этот город самым отвратительным и самым уродливым в мире. И в нем действительно на редкость много уродства, но американцы делают все, чтобы в будущем он был красивым. И для этого у него есть все основания: город расположен на громадном озере Мичиган. Оно прямо как море, здесь даже есть свой особый прибой. Вдоль побережья стараются разбить парки. Наш отель — не университетский клуб, где я пишу это письмо — стоит как раз в таком парке, прямо у озера. Район небоскребов даже в чем-то красив, но опять-таки

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

511

прямо посреди города наталкиваешься на участки железной дороги, на отвратительные фабричные или жилые кварталы, все беспорядочно и лишено всякого интереса и уж вовсе не живописно, как это бывает в старых кварталах какого-нибудь европейского города. Вчера мы сделали довольно большой конец в северном направлении, чтобы поглядеть на новые фабричные пригороды. Еще 20 лет тому назад здесь ровно ничего не было, сейчас — довольно большая (и уродливая) городская застройка. Колоссальные нефтеочистительные, цементные и сталелитейные заводы. Густая желтоватая дымовая завеса повсюду. Длинные прямые дороги через болотистые, еще не застроенные пространства. Безотрадно. При всем том прекрасном и достойном изумления, что здесь видишь, постоянно звучит рефреном: какое счастье, что я могу вернуться обратно в Европу! Воскресенье провел я большей частью с Иоостом Фетом1 и его женой. После кончины своего отца он еще не был дома, так что у нас было много о чем поговорить. У меня здесь нет с собою вчерашних писем, но все же попытаюсь ответить Якобу на его вопросы. Впрочем, нет, я с этим не справлюсь; как раз время ланча с несколькими профессорами; я лучше сегодня вечером напишу ему в отеле. Милый Якоб, прости, что отвечаю тебе лишь напоследок. Дни здесь чрезвычайно насыщенные, вот и сейчас мне остается всего 20 минут до ужина. Улучшить знание математики, конечно, прекрасно. Так что я больше не буду об этом беспокоиться. Радиограмма должна гласить: Huizinga, SS. Volendam, Passed [Хёйзинге, пароход Фолендам. Сдал], или что-нибудь вроде этого. Ты знаешь, мы отплываем 19 июня. Мне очень любопытно узнать 2 насчет твоего решения относительно Йеля , и было бы очень глупо, если бы ты отказался от поступления. Теннисный клуб лучше всего. Не знаю, на какую дополнительную сумму ты рассчитываешь, и мне было бы трудно дать тебе неограниченные полномочия, потому что тогда ты из юффр[оу] К[райенхоф] постараешься выжать миллион. Против скромной помощи время

512

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

от времени, но не более двух с половиной гульденов в неделю, я не имею ничего против. А твой день рождения? Хочешь ли ты, чтобы я тебе поднес деньгами по этому случаю... я имею в виду подарок? Тогда я готов дать чек на 35 (тридцать пять) гульденов. После того как ты успешно сдашь экзамены, мы поговорим с тобой об этом подробнее. Здесь все также очень приятно; небольшое общество — лучше всего на свете; сегодня снова интересный день. Мне приходится почти ежедневно пересматривать свои суждения об Америке, так как впечатления отталкивающие то и дело сменяются вызывающими все большее восхищение. Следующее письмо будет вновь А^Я Хелен3, а затем уж наступит очередь Леонарда4. Сердечные приветы всем! 1

Joost Veth, сын художника Яна Фета. Йельский университет. 3 Хелен Крайенхоф (см. примеч. 5, П. 642). 4 См. примеч. 2, II, 633. 2

II. 652 Й. X. (в поезде между Грин-Pueep и Огденом) — сыну Якобу 31 мая 1926 г.

Со вчерашнего дня мы едем все время на запад. Я уже три ночи сплю в поезде, и не без удовольствия, и все еще не устал. Еще одна ночь, и завтра днем мы будем уже в Сан-Франциско. Сначала мы ехали через Небраску, это страна коров, бесконечные зеленые равнины, то тут, то там маленькая невзрачная деревенька. Когда я сегодня утром проснулся в 4 часа (здесь почти все ложатся спать в девять-десять часов), мы ехали через пустынные места Вайоминга; слегка холмистая серая равнина с клочьями

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

513

серо-зеленой травы; невдалеке плоские выветрившиеся серые скалы, словно бы из песка, а вдали в ярком солнце виднелась гряда снежных вершин Скалистых гор, очень ясно очерченных и четких. Особенно впечатляет, что почти незаметно поднимаешься до высоты 8 000 футов; настоящая горная страна. То тут, то там мелькает неглубокая глинистая речушка. Г-н Бёрто 1 встретил в поезде одного из ведущих служащих Национального парка. Он пригласил нас принять участие в двухдневной поездке на автомобилях по Йосемитскому парку. Ужасная жалость, что нам пришлось отказаться: что поделаешь, все наше время точно расписано. Был бы я один, я, конечно же, согласился бы — и будь что будет. Но самое лучшее — в заключение мы увидели Grand Canyon [Большой Каньон]. Надеюсь, ты сможешь это прочесть; можно было бы писать чернилами, но тогда было бы еще более неразборчиво. Поскольку письма будут идти очень долго, из Сан-Франциско пошлю каблограмму. Сердечные приветы всем! V[ale] 1

RudolfC. Bertheau, один из старших сотрудников Laura Spelman Rockefeller Memorial в Нью-Йорке (Фонд содействия развитию общественных наук), устроившего АЛЯ европейских ученых путешествие по Соединенным Штатам с апреля по июнь 1926 г.

II. 666 1

Й. X. (Мидделбюрг) — Луиджи Эйнауди 19 августа 1926 г.

Мой дорогой Эйнауди, сегодня уже два месяца как я покинул Америку и, пожалуй, уже пора дать Вам о себе знать. По возвращении я обнаружил все дела в полном порядке; прежде всего нужно было разобрать целую гору вся-

514

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

кого рода бумаг и уладить множество дел. В середине июля я отправился со своей младшей дочерью побродить пешком по Тиролю, а сейчас мы проводим август в нашем летнем доме; все дети со мной, что теперь случается редко: они ведь уже стали большими. Мой старший сын был в Турине в самостоятельном туристическом походе; если бы я заранее знал об этом, я дал бы ему Ваш адрес и попросил его передать Вам привет; но об этом путешествии я узнал только по его возвращении. Я пользуюсь спокойными днями здесь, чтобы привести в порядок и еще раз перечитать заметки, сделанные мною в Америке, и посмотреть, нельзя ли соорудить из них что-то вроде статьи. Впечатления мои столь же противоречивы, как и в самом начале поездки. Н о воспоминания в целом сводятся к атмосфере исключительной благожелательности, самых серьезных надежд, а также превосходной работы. Бёрто писал мне, что Ваше путешествие завершилось вполне успешно, но сократилось из-за того, что Ваш пароход отплывал раньше, чем ожидалось. Надеюсь, Ваш обратный путь был столь же приятен, как мой. Мой младший сын в первую неделю сентября отправляется в Йель. Хочется думать, что он проведет там очень приятный и плодотворный год. Экземпляр моей The Waning of the Middle Ages1 [Осени Средневековья] был послан на Ваш туринский адрес издателем; поэтому он отправился к Вам без надписи, которая напоминала бы Вам о нашем столь приятном совместном путешествии. Н о я думаю, что Ваши воспоминания не отличаются от моих. Я пишу по-английски, потому что, как Вы знаете, мое владение итальянским языком весьма несовершенно. Но, прошу Вас, отвечайте мне по-итальянски, если найдете время и желание это сделать. С самыми добрыми пожеланиями, искренне Ваш, И. Хёйзинга

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

515

Письмо написано по-английски. 1 Luigi Einaudi (1874-1961), итальянский государственный деятель, экономист; в 1948-1955 гг. президент Италии. 2 Вышедшая в 1919 Y.HerfsttijderMiddeleeuwen [Осень Средневековья] была издана в переводе на английский язык в 1924 г.

II. 685 Й. X. — Б. Малиновскому1 12декабря1926г. Мой дорогой Малиновский, я был очень рад получить Ваше письмо, а затем и вскоре последовавшие за ним книги: маленькую, среднюю и большую2. Очевидно, Вы полагаете, что мне нужно было знакомиться с антропологией по методу того древнего атлета (не был ли это Милон Кротонский?), который начал с того, что поднял теленка, а кончил тем, что поднял быка. Итак, следуя данному предписанию, я начал с теленка, отчего испытываю исключительное удовольствие. Мне сразу же стало ясно, что Ваш взгляд на проблемы антропологии именно тот, которым я могу воспользоваться в интересах своего исторического метода, — в том аспекте, который мы обсуждали во время наших прогулок вдоль Хаарлемского 3 канала . Не сомневаюсь, что почерпну немало полезного из всех Ваших книг, и намерен именно этим заняться. Вероятно, уже сегодня мы оба отправимся в путешествие в сторону Альп; если Вы вчера выехали из Лондона, как Вы, по Вашим словам, и намеревались, Вы должны сейчас находиться в поезде где-то во Франции, а я через несколько часов выезжаю в 4 5 Базель. Часть пути мы проделаем вместе с Элсье и Сашей , которые направляются к его родителям в Цюрих, где в четверг я надеюсь к ним присоединиться. Читая о картинах Вашей лондонской жизни, я осознаю, до какой степени я наделен привилегией сидеть здесь, в этом тихом

516

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

городе, где каждое утро, за исключением тех дней, когда у меня лекции, полностью принадлежит мне, — не будучи чрезмерно обременен встречами и конференциями. Быть может, не жить в столицах это своего рода вид спячки. Я всегда ужасно любил поспать. Вскоре после Нового Года я рассчитываю послать Вам свою книгу об Америке6. Мы намерены провести Рождество и Новый Год как обычно в нашем доме в Зеландии, и я возьму с собой Ваши книги. Дети и мисс Крайенхофф7 просят передать Вам привет, и прошу передать мои наилучшие пожелания миссис Малиновской, а также Джозефе, Хелене и той польке, забыл ее имя 8 . Всегда Ваш, Йохан Хёйзинга Письмо написано по-английски. 1 Bronislaw Kaspar Malinowski (1884-1942), английский антрополог; с 1938 г. в Америке. 2 В. Malinovski. Crime and custom in savage society [Преступление и обычай в обществе дикарей]. London, 1926; Sex and repression in savage society [Пол и его подавление в обществе дикарей]. London, 1927; Argonauts of the western Pacific [Аргонавты западной части Тихого океана]. London, 1922. 3 Haarlemsche Trekvaart, канал между Хаарлемом и Лейденом, предназначавшийся АЛЯ барж с бичевой тягой; в Хаарлеме канал называли Лейденским, в Лейдене — Хаарлемским. 4 См. примеч. 5,1.406. 5 Sascha Reinshagen (1898-1976), выходец из Риги, предприниматель, затем служащий Нидерландского общества торговли; муж Элизабет Хёйзинги. 6 Amerika levenden denkend [Америкаживущая и думающая]. Haarlem, 1926. 7 См. примеч. 5, II. 642. 8 Ванда; Джозефа и Хелена — дочери Малиновского.

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

517

IL 708 И. X. (Мидделбюрг) — сыну Якобу 15 апреля 1927 г. Дорогой Якоб, сегодня утром я получил длинное письмо из Альбукерке, города, известного мне, хотя я побывал там лишь в скверном магазинчике Фреда Харви; все же приятно иметь хоть какое-то представление о местах, по которым ты теперь путешествуешь. Нечего говорить, что твое письмо крайне заинтересовало и меня, и других. Ты увидишь гораздо большую часть страны, чем я. Подойти к вечеру, неожиданно, к такому каньону действительно должно быть незабываемо. Нет, я полностью признаю, что подобным образом ты сделаешь ^АЯ СВОИХ знаний и опыта больше, чем за год пребывания в колледже. А также и то, что всем этим ты обязан не только деньгам, которые присылает тебе твой отец, но также собственной твоей настойчивости и твердой воле. Тому, что это совершенно не находится ни в какой связи с удовольствием от каникул, я охотно верю, но именно в этом отчасти и заключается самое ценное. И все же вопрос, возникнет ли у тебя таким образом более ценный образ Америки, чем я дал в своей книге1, еще не получит ответа. Ты понимаешь, что я имею в виду: той Америки, которая думает. Для культуры, которая существует не только в сегодняшнем дне, но также устремляется в будущее, в конце концов более важно, что думает такой человек, как Дьюи2, чем болтовня черни, лишенная какой-либо мысли. Годы занятий историей культуры ведут к определенной аристократичности духа. Я не хочу тем самым сказать, что знакомиться с Америкой так, как это делаешь ты, не представляет также чрезвычайного интереса, но только то, что ты поэтому не должен полагать, что узнаешь Америку лучше, чем я. Во всяком случае, мне кажется необычайно ценным, что тебе удается разговорить всех этих людей. И я очень рад тому, что ты, при всем том, что нас отталкивает от этой стра-

518

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

ны, оказываешься восприимчивым к тому сильному, теплому, полному энтузиазма обаянию, которое опять-таки внезапно может повлиять на тебя. Очень хочу знать, куда именно отправишься ты теперь дальше. Всем сердечный привет! V[ale] 1 2

См. примеч. 6, II. 685. John Dewey (1859-1952), американский философ и педагог.

II. 709 Й. X. (Мидделбюрг) — сынуЯк&бу 21 апреля 1927 г. Дорогой Якоб, чрезвычайно рад, что получил сегодня утром твое письмо от 7 апреля из Лос-Анджелеса. Прежде всего потому, что мое отцовское сердце наполнилось радостью оттого, что ты уже счастливо завершил авантюрную часть твоего путешествия. Самое время с удовольствием оглянуться назад. Н о я также обрадован тем, что ты вдруг вновь с таким восторгом говоришь об Америке. Это сразу же пробудило у меня сильное желание оказаться там снова. Чистая правда: там есть что-то такое, чего нам не достичь. Еще больше, чем о чем-либо прочем, я вспоминаю о тех многих приятных людях, которые мне встречались: их простую сердечную предупредительность и абсолютную естественность. Да, я с большим удовольствием побывал бы там снова. Ялик 4 апреля я не продал» не было ни одного предложения. Итак, ты за один день попал из Кингмена в Лос-Анджелес! Одновременно с твоим письмам еще одна приятная весть: 1 во второй половине июня мы можем ожидать Стаббса в Лейде-

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

519

не! Это доставит мне огромное удовольствие. Прекрасное время для посещения. Не будешь ли и ты к тому времени дома? Было бы замечательно. Я предполагаю затащить его сюда на уикенд. Ведь место это великолепное. С сердечным приветом! V[ale] 1

Frank В. Stubbs, сотрудник Laura Spelman Rockefeller Memorial в НьюЙорке (Фонд содействия развитию общественных наук); опекал Й. X. во время путешествия по Соединенным Штатам, устроенного АЛЛ европейских ученых с апреля по июнь 1926 г.

II. 737 Й. X. (Лейден) — Мартинюсу Нейхоффу1 18 декабря 1927 г. Дорогой Нейхофф, твое замечательное письмо вызывает у меня желание написать нечто в ответ, так как отчасти мой взгляд гораздо ближе к твоему, чем ты согласен признать, отчасти — отличие гораздо более 2 принципиальное. Конечно, я тоже узнал этот его жест — записывать на крахмальной манжете, эту нарочитую непринужденность, не отличавшуюся особой тонкостью. Ты находишь возможным, хотя «видел мало его работ», откровенно говорить о его «неудаче» как художника. Я очень хорошо понимаю, что ты имеешь в виду, и этого не отрицаю, хотя и назвал бы это как-нибудь иначе и более мягко. Я также прекрасно знаю, что Три сестъ 4 ры у еще до Фервея , были вершиной, которой ему редко удавалось достичь впоследствии. Но я полагал, что будет лучше, если я покажу, как мучительно он сам всегда чувствовал свою недостаточность. Все, что касается психологии, находится у меня между строк. Обрати внимание хотя бы на цитату на стр. 1995. Ко-

520

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

паться и вынюхивать в чужой душе — занятие, достойное презрения, и низкопробный литературный жанр. Поэтому я никак не могу принять твое утверждение, что я должен был заняться исследованием того, как именно искусство влияло на его душу. А теперь перехожу к более принципиальным вещам. Ты говоришь, что я будто бы «сделал из его нужды добродетель» ; словно я сказал сам себе: да, как художник он потерпел неудачу, и как же теперь могу я его хвалить? И затем, продолжая, ты сводишь все то, что было в нем позитивного, к этой уничижительной «тщательности». Но Боже мой, разве «laprobité de l'art» 6 [«честность искусства»] не представляет собой нечто иное? Тогда нам вообще не о чем говорить. Ты исходишь из представления, которое я полностью отвергаю: я имею в виду дурное и устаревшее противопоставление художника и буржуа, эту выдумку романтиков, спасительное прибежище суетности и поверхностности нашей эпохи упадка. Когда рухнули прежние великие культурные формы и стили, стойкость творческих сил пришла в упадок, и лозунгом дня стала оригинальность — вот тогда и было изобретено это противопоставление. В основе своей не что иное, как перемещенное в безрелигиозную сферу противопоставление фарисея и мытаря, при том что отныне именно фарисей-художник возвещает Евангелие. Мы все буржуа, особенно в нашем славном отечестве, от барона — до пролетария и от поэта — до нотариуса. Художник — наиболее аморфный культурный идеал из всех, которые нам известны. В нашей стране, устои которой были подточены движением 1880-х гг.7 и которую переполняют блеф и напыщенность, такое представление еще более смехотворно, чем где бы то ни было. Единственная истинная противоположность бурясуа — это джентльмен, не как абсолютный контраст, который художник видит между самим собою и бюргером, но в том смысле, что буржуа, будь он хоть нотариусом, хоть пролетарием, может возвыситься до джентльмена, не переставая при этом быть буржуа. Одним из признаков джентльмена является то, что он не слишком распространяется

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

521

о вещах, которые ему ближе всего. Нынешнее же время бесконечно разглагольствует об искусстве. И когда только люди поймут, что это столь же мало пристойно, как постоянно разглагольствовать о своей вере? Но ты скажешь, что ведь существует же и буйное пламя, с помощью которого Фет мог бы поддерживать свою жизнь, вместо того чтобы поддерживать огонь своего очага! И что я не желаю его признавать. Да, я отношу его к романтическим вымыслам. Положа руку на сердце: какой художник из нашей среды живет этим буйным пламенем? Разве что Тоороп 8 ? Если нам кажется, что мы находим его у древних, великих, то это иллюзия. Буйному пламени не обязаны своим возникновением ни соборы, ни Summa theologica9, ни Divina Commedia, ни даже Vita nuova10. Чуть-чуть измени метафору, и тогда я уступаю: назови это искрой, более скромно, как называли старые мистики. Но признай также, что она возгорается не А^Я ТОГО, чтобы от нее мог вспыхнуть факел искусства, и что не нам судить, в ком она горит, а в ком нет. Такой искрою питается всякая жизнь, которая вовсе не прозябание. А что касается огня очага, народы, которым были ведомы истинные боги, почитали его священным, чего они не делали с искусством, ибо Аполлон был намного больше, нежели это последнее. Искусство может быть не более чем кумиром. Возвращаясь к «добросовестности», — разве не сказал Гёте: «Genie ist Fleiß» [«Гений — это усердие»]? А вот фраза Лесли Стивена11 о Болингброке12: «Genius involves an infinite capacity for taking trouble. That simple truth never forced itself upon a mind corrupted to the core by vanity» [«Гений вызывает бесконечную способность к усердию. Эта простая истина никогда не пробьет себе путь куму, до самой своей сердцевины испорченному суетностью»]. Не смотри, что Л. Стивен относится к середине викторианской эпохи. И прости мне, если я несколько сбивался с основной нашей темы и в своих писаниях слишком уж давал себе волю. Пока! ВашЙ.Х.

522

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

1

Martinus NijhofF ( 1894—1953), нидерландский поэт. Имеется в виду художник Ян Фет. 3 Ян Фет, портрет маслом, три сестры художника (1884). 4 Albert Verwey (1865-1937), нидерландский ученый-нидерландист и поэт. Имеется в виду его портрет маслом (1885) кисти Яна Фета. 5 J. Huizinga. Leven en werk van Jan Veth [Жизнь и творчество Яна Фета]. Haarlem, 1927. Р. 199: «Весной 1925 г. он как-то рассказывал: „Я видел странный сон. Я был в Дордте у Де Ридера, и он водил меня по всему дому. Вдруг подвел он меня к картине, это был великолепный пейзаж, и взглянул на меня. — Чья это картина? — спросил я. — Твоя! — ответил он радостно. — Ах, — сказал я, — я мог так писать, когда был молод?"». 6 Выражение французского художника Ж. О. Д. Энгра (1780-1867). 7 Нидерландское движение За культурное возрождение^ сходное с движе2

нием Arts and Crafts [За возрождение Искусств и Ремесел] в Англии (на-

чавшееся в 80-е гг. XIX в.). 8 Jan (Johannes Theodorus) Toorop (1858-1928), нидерландский художник. 9 Фома Аквинский (1225-1274), Сумма теологии. 10 Данте Алигьери (1265-1321), Божественная Комедия; Новая жизнь. 11 Leslie Stephen (1832-1904) — английский критик, первый редактор изданий Dictionary of national biography; History of English thought in the eighteenth century. London, 1902. II. P. 169. 12 Henry St. John, viscount Bolingbroke (1678-1751), английский государственный деятель.

IL 744 Й. X. (Лейден) — Мартинюсу Нейхоффу 15 января 1928 г. Дорогой Нейхофф, как я уже писал тебе, наши контроверзы до сих пор не выходят из чреды недоразумений. Начинаю с самой первой и цитирую место из твоего письма от 27 дек<абря>: «...как по существу различаются горящий в течение всей жизни „пламень" и вдохновляющая на одно мгновение „искра"... Пусть „искра" остается мгновением Божественной милости... „Пламень", в отличие от

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

523

„искры", не есть вспышка сконцентрированной трудоспособности, он есть АЛЯЩ^яся метаморфоза души». Небрежность выражения я отношу за счет полуночного времени. Или это первородный грех романтизма с его раздражающим смешением интеллектуального и gevoelsmatige1 (прости этот германизм), которое поистине освобождает его от продумывания? Но оставим это: когда я говорил о противостоянии, я имел в виду совершенно иное. Под искрой подразумеваю я на самом деле нечто вроде scintilla animae2 св. Фомы, понятие, которое заимствовала у него немецкая мистика и которое я, разумеется, расплывчато и на современный лад, описал бы следующим образом: внутренняя суть, сердцевина души, место, где возникает связь со всем тем, что больше самого человека, где — чтобы, сколь возможно, приблизиться к твоему образу, — возжигается пламень, в котором выковываются вещи, превышающие творящего их человека. Вот какой «пламень» я могу признать в полной мере! Я опускаю словечко «буйный», которое, на мой взгляд, отдает позой затхлой богемности. Разумеется, в ходе возникновения Суммы и Комедии вспыхивал пламень, в котором и ты, и я сгорели бы в прах. Но это не был буйный пламень, и с артистизмом как таковым он не имел ничего общего. Я перехожу к Вашей триаде современных сословий. Вы принимаете мое противопоставление буржуа — и джентльмена, однако помещаете между ними художника и отводите ему — о мерзость! — роль священнослужителя. Но я не признаю подобного существования художника. Это именно то, что я назвал суетным вымыслом романтизма, убогим фарисейством нашего времени. Только взгляните: есть искусство, и есть художники. Художник — тот, кому дано в сфере эстетики, в некоторые моменты, создавать вещи, представляющие собой нечто большее, чем он сам. Он — в некотором роде vates3. В своих обычных поступках художники большею частью весьма буржуазны. Истинно буржуазные свойства: недоверчивость, зависть, склонность к злословию, тщеславие — представлены среди них в среднем в большей сте-

524

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

пени, нежели среди прочих. Дарованные им милости ничем не отличаются от тех (не будучи ни более ценными по содержанию, ни более высокой значимости), какими наделены все прочие люди, которые что-нибудь делают («создавать» —прежде всего, также и А^Я искусства, следует понимать лишь как метафору): а именно государственный деятель, моряк, полководец, исследователь, проповедник, социальный работник. Без сомнения, и у всех этих других Вы заметите наличие «искры» (мое понятие), хотя, возможно, лишь у весьма выдающихся. Вот в чем дело. В злосчастную минуту романтизм сказал художникам: только вы, большие и малые, можете называться артистами, возносить ваши работы над всеми прочими, а себя — над всеми другими людьми. Сочините ААЯ всех ваших смертных грехов красивые имена ради вашей собственной чести; назовите свое себялюбие чувством свободы, а свою распущенность страстью. Потребуйте для себя самих все права, которые не предоставляет ни вечная мораль человеку, ни упорядоченное общество своим членам. И вот с тех пор всякий пигмей от искусства ощущает себя героем, а добропорядочные люди, горожане, селяне, в изумлении раскрыв рот, говорят: как прекрасно! Священнослужители, жрецы! Те, кто сами себе придают ха4 рактер indelebilis ! Te, кто «воздействуют на религиозное сознание». Не говорите об этом! Отсутствие истинно метафизической позиции — именно оно возвело Искусство на слишком высокое место. Нынешний разгоряченный до крайней степени 5 блуд со всеми девятью музами не имеет с религией ничего общего. Да простой пекарь-протестант по соседству куда больше разбирается в этом. Третье недоразумение. Я говорил, что великие культурные формы и стили давали художникам бульшую стойкость творческих сил. Вы понимаете меня превратно й отвергаете это. Я подразумевал именно через бессознательное; Вы имеете в виду — через сознание форм и стилей. Формы (Вы не будете их отрицать, мы можем их перечислить по именам; они иссякли с появлением романтизма) суть объективные образы духа. И целая эпо-

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

525

ха исходит из этого принципа. Посредством того, что художник подчиняется этим формам, тем, которых он сам не знает, и не стремится к оригинальности, его творческая сила остается неповрежденной и крепкой. Бесспорно, в каждом великом возникает нечто «новое», загадочное «новое рождение», которое делает его великим, но чем чище это новое воплощает форму своего века (Данте, Чосер, Шекспир), тем выше оно возносит художника. Оставим только в стороне «личность» — это, в крайнем случае, касается нашей литературной искренности. Я мог бы продолжить и далее, однако я себя ограничу и закончу более личной нотой. Можете ли Вы мне позволить на минуту воспользоваться тем, что я на двадцать лет старше Вас, и поговорить с Вами на правах старшего друга? Я бы сказал следующее. Что Вы, с Вашим острым взглядом, пылким сердцем, чистотой суждений все еще охвачены болезненными последствиями наших Восьмидесятых6! Что Вы все еще отчаянно субъективны, судите наугад и раните без всякого уважения. Босбоома7 на небеса, Мауве8 в преисподнюю, давай, не робей! Что Вы еще в малой степени знакомы с литературной аскезой, что Вы все еще страдаете стремлением к переоценке, чрезмерным акцентам и перенапряжению, что свойственно этому тщедушному модернизму. С изумлением читал я несколько лет тому назад отчет о лекции, которую Вы как-то читали, где Вы рассматривали нашу новейшую литературу, честное слово, как период расцвета. Вы должны решительно выбраться вон, вон из несвежего лягушачьего болота (я вижу еще кое-кого в его «глубине»), и только тогда Вы раскроете свои лучшие качества! Vale! t[otus] t[uus] Й. X.

1

Нем. gefühlsmäßig— продиктованный чувством, интуитивный. Духовная искорка (лат.). 3 Первоначально прорицатель> затем - боговдохновенный поэт (лат.). 2

526

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

4

Неотчуждаемый (лат.) — так говорится о таинствах крещения и священства, действие которых прекращено быть не может. 5 Непереводимая игра слов. Й. X. употребляет в значении блуд латинское слово fornicatio — работа у печи в пекарне (Древний Рим), где всегда околачивались проститутки. 6 Формировавшееся в 1880-х гг. Движение за культурное обновление в Нидерландах. 7 Johannes Bosboom (1817-1891), живописец, изображавший преимущественно церковные интерьеры причисляется к гаагской школе. 8 Anton Mauve (1838-1888), живописец, принадлежал и к гаагской, и к ларенской школе.

и. 754 Й. X. (Лейден) — Мартинюсу Нейхоффу 19 февраля 1928 г. Дорогой Нейхофф, когда мое предыдущее письмо уже было в пути, у меня постепенно появился вопрос, не был ли я в заключительной тираде, возникшей под влиянием весьма специфического импульса, слишком уж жестким, и не бежало ли перо, сей предательский, тиранический инструмент (Вам это известно), сей antiquus hostis generis humani [древний враг рода человеческого], сломя голову, вместе со мною. В некоторых вещах никак не становишься ни мудрее, ни осмотрительнее. Ваш ответ мне доказывает, что так оно и было на самом деле. Я должен попросить у Вас извинения, потому что я Вас обидел, и при этом вдвойне серьезно, ибо из того, что я написал, все хорошее, что я имел в виду, Вы взяли, а все дурное, что туда вкралось, отбросили в сторону. Несколько слов об этих недоразумениях. С разговором у нас не слишком ладится, и все же мы друг с другом сближаемся. Если бы каждый из нас применил более или менее статистический метод и сказал бы: хорошо, кого ты признаёшь великим художником, что ты находишь в нем великого (замечу в скобках: слово

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

527

прекрасный я употребляю чем дальше, тем меньше), тогда, я полагаю, мы были бы очень часто едины во мнении. Я, впрочем, уже говорил, что нахожу романтизм очаровательным и вовсе не питаю к нему отвращения! По поводу «anim/» [разума], я полагаю, ты ошибаешься. Случайно сегодня в гостях у меня будет Этьен Жильсон, я спрошу у него. Разумеется, правда, что именно Фома утверждал нераздельность души и тела, но боюсь, не в том смысле, какой ты этому придаешь. С «буржуа-джентльмен-художник» мы не продвинемся, потому что ты не желаешь поверить, что я действительно отвергаю существование такого родового понятия, как художник, и поэтому ты постоянно употребляешь в качестве субъекта то, что я рассматриваю не иначе как продукт воображения. Индивидуализм и Реформация /^АЯ тебя кажутся более позитивными ценностями, чем ААЯ меня. Я не слишком сильно держусь понятия Индивидуальность. Большие стили задаются Церковью, Троном и Модой. Для меня это полная ересь. Более того, Стиль и Мода в общем-то идентичны; одно не может быть причиной другого. Но впрочем, чем больше мы беседуем, тем больше расходимся, вместо того чтобы лучше понимать друг друга. Предлагаю поэтому закончить наши дебаты рукопожатием, которое означало бы упрочение и принятие всего того, что ты, будучи джентльменом, столь сердечно мне предлагаешь — и ожидаешь от меня, в свою очередь. С дружеским приветом, t[otus] t[uus] Й. X. P. S. Жильсон, лучший знаток Фомы на сегодняшний день, подтвердил мне: 1) что аштде [разум], в том смысле, в котором употребляет это слово Фома, ни в коем случае не имеет у него чисто технического значения и должен обозначать более духовное или абстрактное начало, чем animez [душа]; 2) что различие между

528

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

intellectus agens [ум действующий] и intellectus faciens [ум созидательный] у Фомы не встречается; нормальное противопоставление — между intellectus agens и intellectus possibilis [ум могущий], но я не вижу, что здесь общего с тем, что ты имеешь в виду. 1

Etienne Gilson (1884-1978), французский религиозный философ, неотомист, историк философии Средневековья.

II. 760 И. X. (Лейден) — Б. Малиновскому 29 марта 1928 г. Мой дорогой Малиновский, как я уже говорил, мне хотелось предложить Вам по-английски несколько замечаний относительно американской культуры и, если у Вас будет досуг ознакомиться с ними, узнать Ваше мнение. Посылаю их Вам в надежде, что написанное мною, в дополнение к тому, что у Вас уже есть, не утомит Вас. Как-нибудь, когда у Вас будет время, верните мне, пожалуйста, копию, впрочем, здесь нет никакой спешки. Позвольте мне обратить Ваше внимание в основном на вторую часть. 1 Из Вашей книги Sex and Repression я почерпнул множество новых представлений о самых истоках культуры, в частности из части IV, хотя, быть может, в том, что касается истории, Crime and 1 Custom даже дала мне больше. Новая книга неизбежно страдает от переключения Вашей мысли, что, правда, нашло объяснение в Предисловии. Читатель вроде меня, начинающий с меньшей верой в Фрейда, в сравнении с той, которой Вы заканчиваете, не может удержаться от мысли, что весьма жаль, что Фрейд вообще здесь появляется, — за исключением роли жертвы на эшафоте, как в части III. Я, впрочем, готов признать громадную заслугу Фрейда перед наукой, благодаря ему обратившей внимание на простой факт, что пол является колоссальной силой и в культуре, и в природе, и по-

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

529

этому и не добродетельно, и не мудро отрицать это. Но сколько нелепостей нагромоздил он вокруг этой важной истины! Я и не знал, что дело дошло до такого абсурда, как Вы это обнаружили. В целом историк более или менее защищен от таких рассуждений, как у него. Историк слишком хорошо знает бесконечную сложность мельчайших социальных феноменов, чтобы выслушивать басни, не более воздействующие на его способ мышления, чем уверение, что луна — это кусок зеленого сыра, на современного астронома. Мне кажется, Фрейд — печальный пример увядания причинности в современной науке и в то же время внедрения талмудического мышления (сравните с Марксом) туда, откуда уходит убедительная причина. Совершенно естественно, что этот поворот навязывается экспериментальной наукой. Ученые, полагающиеся на методы математики и статистики, разучились правильно пользоваться логикой и рассуждением. Их мышление, стоит им лишь выбиться из надежной области эксперимента, становится на редкость грубым, чисто мифологическим. Социолог, зачастую более воспитанный на точных науках, нежели на гуманитарных, подвержен риску чересчур легко поддаться чарам новой мифологии нашего времени. Не Вы, мой друг, распознающий миф с первого взгляда! Если бы мы поговорили об этом, я рискнул бы изложить Вам свою мысль о мотивах инцеста etc в культуре, часть которых, не отрицая их полностью, я хотел бы, однако, редуцировать значительно больше, чем это делаете Вы. По моему мнению, мы скорее имеем дело с подавлением неопределенных причин и « Zwangsvorstellungen » [ « навязчивых идей » ], нежели сексуального импульса. Столь же прекрасна ранняя весна в Альпах, как здесь? Мои наилучшие пожелания г-же Малиновской, Джозефе, Ванде и Хелене2. Остаюсь неизменно Ваш Й.Х. (Спасибо за Ваше письмо!)

530

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Письмо написано по-английски. 1 См. примеч. 2, И. 685. 2 См. примеч. 7, II. 685.

II. 776 Й. X. (Лейден) — Ф. Ж. Дюпарку1 7 июня 1928 г. Уважаемый Дюпарк, с большим интересом прочитал письмо Вашего племянника. Он мастер писать письма! Неизвестно, нужно ли более удивляться проницательности его суждений, нежели великолепной выразительности, с которой он их формулирует. Мой сын2, который в своей реакции на Америку очень близко с ним сходится, был восхищен тем, как он «умеет пользоваться мозгами». Что касается меня, я сам склонен признать себя частично им побежденным. Вскоре после того, как я написал свою последнюю 3 книжку , я сказал сам себе: если бы мне только еще предстояло ее написать, я заставил бы сильнее звучать положительный тон. Впрочем, Ваш племянник, если мои высказывания вызывают его сопротивление, находится исключительно под впечатлением негативного элемента моих заметок. И в одном пункте, а это важная вещь, память его подводит. Он говорит (третий лист, лицевая сторона, внизу), что я рассматриваю лишь американское большинство. Но это не так. Самая важная, по моему мнению, часть моей книги повествует об образованном меньшинстве, о людях науки. И это как раз то, чего Ваш племянник вовсе не увидел, да и вряд ли мог бы увидеть, — что даже в более высокой сфере американской культуры то, что я назвал «эк'страверсией», распространено гораздо шире, чем он полагает. Механизация, приводящая к тому, что мышление, собственно, уже более не заслуживает права называться мышлением, накладывает свой отпечаток далеко не только на массы. В обаятельной среде культурного аме-

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

531

риканского общества этого легко не заметить, но это есть. Так что я полагаю, что он находится на такой стадии, что легко переоценивает, очень даже понятно, уровень этой культуры. И его американке, с ее «неопровержимыми словами» (лист второй, на обратной стороне, внизу) я хотел бы, взяв слово у Вашего племянника, сказать: Если бы Платон и Аристотель и Фома Аквинский не касались в своих рассуждениях «Grundformen des Seins» [«основных форм бытия»], вообще не было бы западной культуры, и уж во всяком случае американской. Цитирование кажется мне наиболее слабым из его привлекательных и трогательных аргументов. Вы знаете, я не принадлежу к пророкам в сфере истории и, конечно же, к тем, кто пророчит несчастья. Хотя я не вижу, чего еще можно ожидать в подлинной культуре за эпохой механизации, я не буду отрицать, что это возможно, и считаю мужество, веру и твердую волю американцев способствовать формированию новой культуры одним из наиболее обнадеживающих факторов &ля будущего. С дружеской благодарностью за наставление, привет Вашей матушке. Всегда к Вашим услугам Й. Хёйзинга 1

Frederik Jules Duparc (1907-1981), нидерландский историк. Якоб, младший сын Й. X. 3 См. примеч. 5, II. 642. 2

П. 779 Вернер Кэги1 (Этвиль-ам~3ее) — Йохану

Хёйзинге

5июля 1928 г. Многоуважаемый г-н профессор, я только что вернулся из Базеля и хотя не могу Вам сообщить, что Erasmus [Эразм] уже напечатан, — впрочем, по словам г-на Швабе 2 , Вы должны по-

532

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

лучить экземпляр дней через десять, — поведаю, однако, нечто куда более необычное: не далее как позавчера я держал в руках череп Эразма. В ходе ремонтных работ в соборе вскрыли его гробницу и все останки доставили в Институт патологии, где они будут находиться в течение нескольких дней. Скелет получен полностью вплоть до мельчайших косточек, особенно кости ног очень крепки. Череп мал (брахицефал), по оценке мог содержать лишь 1250 г массы мозга (на 100 г меньше нормы). Задняя доля мозга должна была отсутствовать полностью. С точки зрения френологии это говорит о недостатке зрительных способностей. Общий черепной хабитус указывает на комбинаторные данные в большей степени, чем на зрительно-художественнотворческие. Институтский прозектор, д-р Вертеманн3, совместно с ординарным профессором медицины Рёссле4, проводит исследования. Он фотографирует, измеряет, зарисовывает, проецирует череп на изображения с работ Хольбайна, делает рентгеновские снимки. Более всего поразило меня его предположение относительно люэса. Одна из двух локтевых костей, а также большая берцовая кость отмечены явными утолщениями, которые должны объясняться если не переломами, то единственно лишь люэсом в третьей стадии. Когда я указал д-ру Вертеманну на письмо к Беатусу Ренанусу от октября 1518 г. и на последующие письма, где Эразм рассказывает о своей «чуме», он счел свое предположение доказанным. Эта «чума» могла быть первой стадией, и он, вероятно, мог заразиться — несмотря на все опасения и предосторожности во время своего путешествия — на каком-нибудь постоялом дворе. При неудовлетворительном лечении тогдашних больных опасность заражения через простое прикосновение была весьма велика. Если Вы в какой-то мере заинтересовались этим вопросом, д-р Вертеманн, разумеется, был бы весьма благодарен за заметки о телесных особенностях Эразма и состоянии его здоровья. Он хочет опубликовать более пространную работу со всеми фотографиями и рисунками. (Что касается черепов великих людей, то у Канта, Лейбница, Баха были такие же черепа, как у Эразма.) Я обратил внимание д-ра В. также на письмо Лауринусу (1 февраля 1523 г.) с описанием колик. Данные об особых склонностях и антипатиях в отношении пищи, конечно, были бы тоже важны. Когда медик имеет дело с подобным «случаем», естественно было бы, в интересах «пациента», располагать возможно более полными материалами. Вертеманн все-таки кажется мне довольно осторожным. Я хотел написать Вам об этом деле, несмотря на то, что Вы, как и Ал5 лен , проявили столь мало желания приехать в Базель. Аллен в своем пись-

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

533

ме проф. Вальзеру6 продемонстрировал свою негодующую незаинтересованность. Простите мою поспешность. С наилучшими пожеланиями, неизменно преданный Вам Вернер Кэги Письмо написано по-немецки. 1 Werner Kaegi (1901-1979), швейцарский историк, профессор Базельского университета, переводчик произведений Й. X. на немецкий язык. 2 Karl Schwabe (1869-1938), швейцарский издатель немецкого перевода книги Й. X. Erasmus. 3 Andreas Werthemann (1897-1974), патологоанатом в Базеле, позднее профессор. 4 Robert Rössle (1876-1956), профессор общей патологии и патологоанатомии в Базеле. 5 См. примеч. 1,1.406. 6 Ernst Walser (1878-1929), профессор итальянской литературы в Базеле.

II. 780 Й. X. (Лейден) — Вернеру Кэги 8 июля 1928 г. Многоуважаемый г-н доктор, примите мою особую благодарность за Ваше любопытное сообщение. Хотя я и не испытываю негодования, мне тоже это нынешнее elevatio Sancti Erasmi [вознесение святого Эразма] не слишком симпатично, и проведение патологоанатомических исследований также, собственно говоря, едва ли интересно. То, что при этом может выясниться, может быть важным АЛЯ медиков, но АЛЯ истории это не имеет никакого значения. Это идет вразрез с правилами той игры, которую ведет Клио, если таким образом заглядывают за кулисы. И все же я с удовольствием представил бы мои заметки о состоянии здоровья Эразма в распоряжение г-на д-ра В1., если

534

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

бы они были завершены. Однако это никоим образом не имеет места, а в данном случае, когда в дело вступает точная наука со своими методами, также и материал, который ей со своей стороны предлагает история, во всяком случае должен быть полным. Поэтому учтите вышесказанное мне в оправдание за то, что я уклонюсь от сотрудничества в проводимых исследованиях. Надеюсь, Вы проведете очень приятное лето, если настоящее лето вообще наступит. С наилучшими пожеланиями, преданный Вам Йохан Хёйзинга Письмо написано по-немецки. 1 См. примеч. 3, II. 779.

11.781 Й. X. (Лейден) — Вернеру Кэги 10 июля 1928 г. Многоуважаемый г-н доктор, Я надеюсь, что мой столь слабый восторг относительно патолого-исторических исследований не вызвал Вашего разочарования. Негативная реакция, которая мне, когда я писал Вам, еще не совсем была понятна, сводится к следующему. Итак, медик констатирует, что у Э. был люэс. С какой степенью точности, об этом мы, историки, судить не можем. Но что скажет вся эта многочисленная толпа? — Ага, вот он Эразм, который выставлял напоказ такое отвращение к болезни Гуттена! И тем самым будет высказано определенное суждение, и оно будет основываться на точной науке, — а то, что он не подхватил его обычным способом, кто же в это поверит?

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

535

Так образ Эразма, каким дают его нам исторические источники, будет искажен из-за того, что нельзя было оставить в покое его останки. Подождите немного, и через двадцать лет Эразм будет выглядеть обычным лицемером. Простите мне это замечание, превратившееся в бутаду. С наилучшими пожеланиями, преданный Вам И. Хёйзинга Письмо написано по-немецки.

IL 783 Вернер Кэги (Этвилъ-ам-Зее) — Йохану Хёйзинге 25 июля 1928 г. Многоуважаемый г-н профессор, Ваша умеренная радость по поводу выкопанного из могилы Эразма вполне мне понятна. Я и сам был, собственно, удивлен, что никак не мог почувствовать какой-либо связи между духом Эразма и его костями в момент, когда я стоял перед ними. Они нисколько меня не трогали, как если бы это был некий зоологический препарат. И все же я надеюсь, что Ваш прогноз относительно образа Эразма 1950 года, по меньшей мере, черес1 2 чур мрачен. Книга г-на Швабе и тома Аллена во всяком случае все еще существуют. А Эразм переходит теперь в бронзовый саркофаг, который он давно заслужил и в котором он теперь будет лежать один, а не в обществе чьих-то кусков черепа, как он был обнаружен. Рассказывал ли я Вам об этом? Рядом с черепом Эразма лежали фрагменты другого черепа, и было неясно, который же из двух принадлежит 3 именно Эразму. Тогда проф. Шмид сделал репродукцию портрета Хольбайна в натуральную величину, вписал рисунок каждого из двух черепов в контур портрета, из чего установил без всяких сомнений, что тот череп, который находился в лучшей сохранности, и представлял собой череп Эразма (даже все зубы были на месте).

536

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

С наилучшими пожеланиями, остаюсь преданный Вам Вернер Кэги P. S. Голландское правительство, говорят, предложило миллион за эти останки. Это для полноты картины; как ручается проф. Вальзер. Письмо написано по-немецки. 1 См. примеч. 2, П. 779. 2 См. примеч. 1,1.406. 3 Heinrich Alfred Schmid ( 1863-1951), профессор истории искусств в Базеле.

II. 784 Й. X. (Мидделбюрг) — Вернеру Кэги 29 июля 1928 г. Многоуважаемый г-н доктор, Не мелькнула ли у Вас мысль — в том, что касается этих останков, — о возможности того, что у Эразма могло быть две головы? Это многое бы объяснило в его личности. Ваш P. S. заставил меня от души посмеяться. Это не что иное, как гигантская утка! Вы не знаете нашего департамента финансов! И к тому же наш поэт Вон дел еще три столетия тому назад в стихах о Рейне сказал, что голландец, если тому случится проезжать через Базель, пожелает покоя Эразму1. Надеюсь, что Вы приятно проводите лето; я здесь почти каждый день у моря и в море. С наилучшими пожеланиями, преданный Вам Й. Хёйзинга Письмо написано по-немецки. 1 Йоост ван ден Вондел, De Rynstroom (1629-1630):

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

Of koom door Bazel afgevaeren, Daer ghy Erasmus grafste kust, En wenscht het wijs gebeente rust.

537

А Базель проезжать случится, Сходи к Эразму для души, — Пусть мирно спит себе в тиши.

II. 849 И. X. (Париж) — Корнелису ван Фолленхофену1 20 марта 1930 г. Д(орогой) к(оллега), Глубоко тронут тем, что ты вспомнил о Дирке 2 , жму твою руку. Я последовал твоему совету и наскоро заканчиваю множество дел. Центральная часть Парижа при мягком освещении — всегда радость и вызывает некое чувство гордости. Меня вовсе не тянет к музеям или иным зрелищам, я еще совсем нигде не был. Я большей частью сижу за работой в своей комнате, и это нужно для того, чтобы привести лекции в форму, приемлемую ^АЯ слушателей. Первые три я прочитал с удовольствием, в основном, для немногочисленной, но приятной и внимательной аудитории, много девушек, из гостей — Лоудон3, французские знакомые и т. д. Приятные встречи с Фосом ван Стеенвейком4 и Фрееде5. В моей записной книжке несколько приглашений на ланч. Но до чего французы не такие, как мы! Вчера dejeuner [обед] у мадам Озе6, в семейном кругу, небольшое, заметно еврейское (внешне) общество. Они беспрестанно говорили на всевозможные общие темы: о политике, проблемах численности населения и пр., очень уверенно, у всех у них есть свое определенное мнение, и они выносят, в основном, национально ограниченные суждения. Одновременно и более, и менее культурны, чем мы. Позже, в середине дня, reunion [собрание] в Centre de syntèse7. Несколько известных лиц. Некая дама предлагает какую-то в высшей степени общую тему. После этого, однако, несут какую-то околесицу; профессор с роскошной бородой и безудержным красноречием.

538

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Пока вдруг не замечаешь: но ведь эти люди достигают ушей друг друга всеми своими речами, даже если двое говорят одновременно. Поразительно. Вечер памяти Фюстеля де Куланжа8 в большом зале Сорбонны. Уж никак не меньше 1 500 человек. Президент Республики, академики с зеленым шитьем на мундирах, хор и не менее семи приветственных речей. Я не вполне понимал и с середины ушел. В толпе перед началом (двери открыли в полдевятого вместо восьми часов) я слышал, как позади меня двое молодых людей вели в высшей степени интеллектуальный разговор о заслугах Фюстеля. Ну совсем другой сорт людей. Нужно поискать цветную карту с обозначением департаментов. Сердечный привет, X. 1

См. примеч. 2,1. 241. 20 марта — день рождения Дирка, скончавшегося в 1920 г. пятнадцатилетнего сына Й. X. 3 John Loudon (1866-1955), нидерландский дипломат, министр иностранных дел (1913-1918); посол в Париже (1919-1940). 4 Jakob Evert de Vos van Steenwijk (1889-1978), астроном, глава Section des relations scientifiques [Секции научных контактов] в Institut International de Coopération Intellectuelle [Международном институте интеллектуального сотрудничества] в Париже (1925-1931); впоследствии, в Нидерландах, — бургомистр и секретарь королевы. 5 Frans Vreede (1887-1975), с 1919 г. сотрудник нидерландского посольства в Париже; с 1926 г. директор основанного в Сорбонне Centre d'Études néerlandaises [Центра франко-нидерландских исследований]. 6 Жена французского историка Henri Hauser (1866-1946). 7 Centre de syntèse Historique — дискуссионный центр, ставивший целью синтез исторического материала. 8 Numa Denis Fustel de Coulanges (1830-1889), французский историк, исследовал влияние религиозных представлений на возникновение политических учреждений. 2

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

539

11.851 Й. X. — брату Якобу с супругой 20 апреля 1930 г. 16 марта-9 апреля. Все это путешествие, насколько я могу судить, вполне соответствует своей цели. Прием, как со стороны Сорбонны, так и прежде всего со стороны голландцев в Париже, был сердечным и милым. В Сорбонне, конечно, появление иностранца, известного самое большее по имени, — всего лишь капля в ведре воды: большого стечения публики ожидать не приходится, но слушатели, которые ко мне пришли, проявили интерес и внимание. На публичных лекциях на тему L'Etat bourgignon, ses rapports avec la France, et la formation d'une nationalité néerlandaise [Бургундское государство, его отношения с Францией и образование нидерландской нации] присутствовал также г-н Лоудон. Приватные лекции ^АЯ студентов, на которые приходило по 15-20 человек, были на тему Aperçu de la civilisation hollandaise au XVIIe siècle [Обзор голландской культуры XVII в.] и Trois esprits prégothiques [Три доготических мыслителя] — Абеляр, Иоанн Солсберийский, Ален де Лилль. На каждую из тем отводилось по три часа, так что в общей сложности — девять. Лекции о Бургундии должны быть опубликованы в одном историческом журнале1. Все их я читал: говорить без записей не осмелился. Французский мой, кажется, был вполне приличным. Просматривать свои лекции я не просил: это потребовало бы слишком много времени и труда, но готовил я их очень старательно. Даже в Париже мне пришлось все время сидеть над ними, так что первые две недели я не ходил ни в театры, ни в музеи. Впрочем, ходить туда одному не доставило бы мне особого удовольствия. Можно было бы усомниться, была ли прямая польза от них соразмерна той огромной работе, которую я проделал. И все же я склоняюсь к заключению: да, безусловно. Проф. Озе 2 , был, конечно, в лучшем положении. Он имел большой успех со своими

540

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

превосходными лекциями по экономической истории Франции, и, кажется, остался также очень доволен пребыванием в нашей стране. Он хвалил знания наших студентов. У меня сложилось очень высокое мнение об интеллектуальной жизни во Франции. Они по-настоящему образованны. Они интересуются историей, литературой, искусством, говорят о вещах, имеющих общественный интерес; они работают и доводят все до конца. И это несмотря на то, что они бесконечно много разговаривают. Произнесенное слово здесь гораздо больше выходит на передний план, чем у нас. Французы беспечны, отвечают на письма неаккуратно или вовсе не отвечают, забывают о договоренностях и т. п., но при этом все у них получается и к тому же отличного качества. Мы, голландцы, во всяком случае не должны смотреть на них сверху вниз. Вот несколько примеров различий в наших обычаях. Во время моих публичных лекций (Салверда де Граве3 предупредил меня, что это в порядке вещей) слушатели входили и выходили, когда хотели. Я был на собрании таких выдающихся специалистов в области романистики, как Брюно 4 , Бедье5, Жанруа6, Абель Лефран 7 и др. Председательствовал Брюно, но все разговаривали между собой, и на него никто не обращал внимания. В голландской колонии много обходительных людей и они осыпали меня любезностями. Г-н Фрееде, директор Centre detudes franco-hollandaises [Центра франко-голландских исследований], получающего теперь здание в Cité universitaire8, Дюдок9 строит его, мне очень помог, я много с ним разговаривал, — человек, который изучал все на свете, хотя и не удосужился защитить диссертацию. Обеды, среди прочих, в обществе — Элсье10 прекрасно их знает — членов здешнего голландского клуба, президента Лябушера11, консула Дрооглевера Фортёйна12, моего друга, а также друга моего старшего брата Якоба; обеды, устраиваемые г-ном и г-жой Де Фос ван Стеенвейк (он нидерландский член Coopération intellectuelle), всегда в приятном об-

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

541

ществе. Кроме того, я еще раз говорил с Нейхоффом13, который в это время жил в Севре. Что касается контактов с французами, приятнее всего был завтрак у супругов Сейер 14 , которых Элсье также помнит, я получил интересные впечатления о французской аристократии. «Hôtel» [Особняк] на одной из улиц 16-го округа. Я подошел к двери одновременно с каким-то старичком, пальто сидело на нем как-то криво, я решил, что он продает карандаши. Он вошел вместе со мной, и его представили как маркиза д'Эфрага. Зять Сейеров — граф Дориа 15 , из французской ветви рода генуэзских дожей. Эта супружеская пара однажды была в Лейдене, но у нас они не обедали. Затем появился крупный, крепкий господин лет 45-ти, с каштановой шевелюрой, огромными ручищами и приветливой ухмылкой — герцог Тревизский 16 , потомок наполеоновского генерала Мортье. И т. д. Н о беседа протекала очаровательно, все эти люди и в истории, и в истории искусств собаку съели, все они — явные консерваторы и католики; в целом, разумеется, общество, какое в Гааге не встретишь. Историк, который меня опекал, скоро уже, несмотря ни на какие возражения, обращался ко мне не иначе как «mon cher maître» [«мой дорогой мэтр»]. Было много интересного. Вечером пятеро коллег пригласили меня на обед в Les Trois Faisans [ Три фазана], ресторан с европейской известностью, с невзрачным коридорчиком и совсем крохотными залами. Меню было подписано ресторатором: «Raccouchot, le 7 avril 1930». Подали 4 бутылки бургундского. Я собрался с силами, чтобы воздать честь трапезе: все-таки итог всего путешествия, я не должен был ничего упустить. Не забывая об осторожности. Становилось всё оживленнее, мои сотрапезники говорили так много, что я мог ограничиться тем, что любезно поглядывал то на одного, то на другого. Я и не знал, что вина могут быть настолько великолепными. Благодаря их отменному качеству, также как и моей осмотрительности, на следующее утро я был свеж как огурчик. Это было приятное завершение.

542

ЙОХАН ХЕЙЗИНГА

Утром во вторник 8 апреля я отправился обратно в Париж, провел там еще полдня, прослушал лекцию Дёйвендака17, говорившего по-французски с китайским акцентом, но, впрочем, весьма неплохо, пообедал с Фрееде в симпатичном ресторанчике и 9 апреля с удовольствием прибыл домой, где меня на вокзале встретила Рета18. Если потом еще вспомню что-нибудь стоящее, сразу же напишу вам. 1

HuizingaJ. L'Etat bourguignon. Ses rapports avec la France, et les origines d'une

nationalité néerlandaise II Le Moyen Age, 3e série, 1 (1930), 171-193; 2 (1931), 11-35,83-96 (V. W., II, 161-215). 2 Henri Häuser (1866-1946), профессор в Клермоне, Дижоне и Париже, специалист по экономической истории и истории XVI в. (французский протестантизм). В то время как Й. Хейзинга читал лекции в Сорбонне, проф. Г. Озе читал лекции в Лейдене, — обмен по инициативе Общества Нидерланды-Франция. 3 J. J. Salverda de Grave (1863-1947), профессор романских языков в Гронингене (1907-1921) и Амстердаме (1921-1933); с 1910 г. член Королевской академии наук. 4 Ferdinand Brunot (1860-1938), лингвист, профессор Сорбонны. 5 Josef Bédier (1864-1938), исследователь литературы Средневековья. 6 Alfred Jeanroy (1859-1953), профессор средневековой литературы в Сорбонне. 7 Abel Lefranc (1863-1952), с 1904 г. профессор Коллеж де Франс, занимался французской литературой XVI в. 8 Университетский городок в Париже. 9 Willem Marinus Dudok (1884-1974), архитектор, проектировал ратушу л в Хилверсюме. 10 См. примеч. 5,1.406. 11 Albert Everard Labouchere (1882-1941), поверенный Голландско-Американского банка в Париже. 12 Lambertus Droogleever Fortuyn (1878-1953)/банкир, генеральный консул Нидерландов в Париже с 1924 г. 13 См. примеч. 1,11.737. 14 Ernest Seillière (1866-1955), французский социолог и философ. 15 Arnauld Doria ( 1890-1977), искусствовед, критик искусства, коллекционер.

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

543

16

Edouard Napoléon César Edmond Mortier (p. 1883), V герцог Тревизский. I7 J.J. L. Duyvendak (1889-1954), преподаватель, а затем профессор китайского языка и литературы в Лейдене. 18 См. примеч. 2,1.146.

II. 861 Й. X. (Лейден) — А. Роланд Холсту1 (Берген) 28 сентября 1930 г. Дорогой Йани, раз в семь лет я пишу стихотворение и прячу его в портфель. После долгих колебаний, на сей раз я решил нарушить этот обычай и послать тебе два сонета, отделенные Друг от друга промежутком в пятнадцать лет. Отнесись к ним со всей строгостью твоих суждений: если тебе покажется, что они нехороши, отошли их мне обратно; если хороши — возьми их тогда в De Gids1, сначала I, потом II, с указанием даты, под заглавием Два сонета и за подписью ***. В обоих случаях строжайше сохрани анонимность, прежде всего ^АЯ Коленбрандера3. Если будет нужно, я отдам их для этого перепечатать на машинке. Сердечные приветы; надеюсь, ты уже пришел в себя после этой экспедиции в Дордрехт! t[otus] t[uus] Й. Хёйзинга II De Tijd zal niet meer wezen, en wat was Zal nog zijn, niet verleden, maar bewaard Tot eeuwig nu zijn, en van 't al verklaard Scheiding in kwaad en goed, gelijk een glas

544

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Tot kleuren breekt het ongescheiden licht, Dat speelt om al wat in de Wereld leeft, En waan van kennen schept, en vreugde geeft, Die eens bezwijkt voor Eeuwigheid s gezicht. De bonte Wereld, die ons hart bedroog Met leven in den Tijd, valt gansch uiteen, En al wat Dood ons tijdelijk onttoog Verrijst tot wexr zijn in den Geest alleen, — WeKr zijn bereidt weKr zien: van 't lachend oog, Dat, lang geloken, heel verloren scheen. 1930

Не будет времени; что истекло, В сохранности пребудет навсегда, И будут в нем разделены тогда Добро и зло; вот так же и стекло В цвета дробит неразделенный свет, — Играет он во всем, чем Мир живет И знания иллюзию дает, Пред ликом Вечности сходящую на нет. Тот пёстрый Мир, что ложно нас прельщал Дарами Времени, он обратится в прах, И все, что Смерти час у нас отъял, Восстанет в Духе к бытию в веках И взор, что вдруг угаснувшим предстал, Наполнит радостью, преодолевшей страх.

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

545

I De milde Dood, wanneer hij komt, zal spreken: Welaan, hier ben ik, 't is mijn rechte tijd; Hebt gij in ongeduld mijn komst verbeid? Hebt gij mij Stil verwacht, in schreiend smeeken?— Dan zal ik zeggen: — Wees gebenedijd, Ik heb \ gewicht der jaren, die verstreken, Sedert gij kwaamt, om mijn geluk te breken, Zwijgend getorst, als een die moede schrijdt. Gij liet mij wel oneindig lang gebogen In 't leed, dat eens Uw hand mij had bereid, Te kort slechts, om mij tränen te doen drogen. Breek nu voor mij de kluister van den Tijd, En spreid het zoete duister voor mijn oogen, Dat licht zal heeten in Oneindigheid. 1915

Ко мне придет и скажет Смерть благая: Ну вот, я здесь, готов ты или нет? Ты с нетерпением смотрел мне вслед? Ты ждал меня, и плача, и стеная? — И я скажу на это ей в ответ: Являешься ты, нас всего лишая. С тех самых пор я, счастия не зная, Несу безмолвно груз всех этих лет.

546

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Пригнув меня к земле своей рукою, Как долго длишь теченье этих бед! Как мало, чтоб я справился с судьбою! Разбей же цепь всех этих тяжких лет, Окутай взор мой сладостною тьмою, Там это будет — Бесконечный свет. 1

A. Roland Holst (1888-1976), нидерландский поэт и прозаик. De Gids [Вожатый] — влиятельный нидерландский журнал, посвященный общим вопросам культуры, выходит с 1837г. (с 1885 г. по 1943 г. — под названием De Nieuwe Gids)-y после войны возобновлен. 3 См. примеч. 1,1. 60. 2

II. 863 Й. X. (Лейден) — А. Роланд Холсту (Берген) 3 октября 1930 г. Дорогой Йани, спасибо за твое письмо. Думаю, ты прав в том, что чего-то здесь не хватает, чего, собственно, не должно не хватать: определенного движения, полноты и весомости звучания, как бы я это, пожалуй, назвал. Но, по-моему, мысли, которые там выражены, ты зря называешь философскими понятиями. Если дать им название, я бы назвал их интуициями из области мистики, которые, в их логической несообразности, стоят ближе к поэтическому, нежели к философскому. Поэтому я также не разделяю твоего предпочтения строфам, которые ты счел наилучшими. Возможно, в первом четверостишии II сонета мысль выражена не совсем ясно. Намерение было: «wat was zal nog zijn...» [«что было, будет снова»] и «Вечность (раскрывая суть Божественного нравственного закона), подобно призме, явственно выделит из целого добро и зло и т. д.».

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

547

Практический вопрос очень прост: я отказываюсь от публикации, а именно: 1) потому что сейчас я вижу недочеты лучше, чем раньше; 2) потому что стихи кажутся мне не достаточно ясно выраженными; 3) потому что мне претит ощущение некоторого подташнивания, связанного с анонимной публикацией; 4) и прежде всего потому, что мое желание опубликовать эти стихи, вполне удовлетворенное откликом одного-единственного читателя (никто другой их не знает), полностью улетучилось. Стихи пойдут обратно в портфель и присоединятся к нескольким «Странным птицам» совершенно другого рода. Еще раз от всего сердца благодарю за внимание, которое ты уделил моему творчеству. Сердечные приветы, t[otus] t[uus] Й. X.

II. 905 Й. X. (Мидделбюрг) — Йоханнесу Халлеру1 29 августа 1931 г. Высокочтимый коллега, для меня большая радость получить Ваше письмо, а также и при2 ложение . В последнее время я часто думал о Вас и все хотел написать Вам, но так и не взялся. После большого путешествия мы с дочерью в начале мая совершенно счастливые вернулись домой. Ява и Бали привели нас в восторг; мне хотелось бы суметь поделиться с Вами вкратце нашими впечатлениями, но из этого ничего не выйдет: впечатления наши слишком богаты и разнообразны. В Гонконге мы провели чудесное время. Мои дети и внучка были веселы и счастливы. Хотя Гонконг, собственно говоря, британ-ский, все же там получаешь верное впечатление о китайском образе жизни и вообще о стране, особенно на материковой территории, а из Макао мы совершили небольшую поездку в Китайскую республи-

548

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

icy. Все это в высшей степени захватывающе, чувствуешь огромную важность находящегося в состоянии брожения китайского мира и хочется глубже погрузиться в эту культуру. Я ощущаю почти как изъян то, что я слишком стар, чтобы знакомство с миром Востока сделать плодотворным &ля СВОИХ воззрений на историю культуры. Я об этом ничего не напишу, слишком хорошо вижу свою полную несостоятельность. Возможно, подсознательно это обогащение моего опыта все же как-то на меня и подействует. Из Гонконга мы вернулись через Батавию (а не через Америку). Ваш отклик на Фея2 я прочел с живейшим интересом. Не является ли нехватка государственных деятелей роком нашего времени? Я имею в виду вот что: духовные, политические и технические средства выросли настолько чудовищно, сообщение стало настолько легким, и быстрым, и многосторонним, общественное мнение откликается на всё настолько незамедлительно, что мя прежней игры политического искусства, — ААЯ чего раньше требовалась шахматная доска с не слишком независимыми друг от друга фигурами, — собственно говоря, уже не существует пространства, и, вероятно, Бисмарк мог быть последним истинно государственным деятелем. На время моего путешествия я поручил моим студентам, под руководством двух специально избранных кандидатов, делать работы по Вашей книге Tausend Jahre deutsch-französisch er Beziehungen [Тысяча лет германо-французских отношений]. Надеюсь, что нам еще представится возможность продолжить наши беседы, начавшиеся на берегах Неккара. На этом заканчиваю и посылаю Вам сердечный привет, который также прошу передать Вашей уважаемой супруге. Наше пребывание здесь подходит к концу, 1 сентября мы возвращаемся в Лейден. С совершенным почтением, преданный Вам Й. Хёйзинга Письмо написано по-немецки. Johannes Haller (1865-1947), немецкий историк. 2

J. Haller: Sidney Bradshaw Vay.Der Ursprung des Weltkrieges [Истоки мировой войны] II Deutsche Literaturzeitung. H. 5.1931. k. 211-227.

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

549

IL 995 Й. X. (Лейден) — Министру иностранных дел1 12 апреля 1933 г. Ваше превосходительство, от имени Совета Академического Сената Государственного университета в Лейдене имею честь довести до Вашего сведения следующее. С 7 по 12 сего месяца здесь, в здании университета, проходила конференция International Student Service2 с участием делегатов от Англии, Германии и Франции, на которой обсуждались вопросы, касающиеся отношения студентов к государству и обществу. Заседание открыл rector magnificus, он же почетный председатель конференции. Вчера Совет Сената был поставлен в известность о том, что руководитель германской делегации д-р И. фон Леере 3 является автором брошюры под названием Forderungder Stunde: Juden 'raus [Требованиевремени: долой евреев7], напечатанной в марте 1933 г., где имеется пассаж о так называемом «ритуальном убийстве» христианских младенцев, с выводом, который сводится к недвусмысленному призыву воспринимать старинное народное поверье как опасность, угрожающую нашему времени, и принять меры предосторожности. Дабы оградить честь университета, Совет Сената счел своим долгом удостовериться, действительно ли д-р фон Леере является автором вышеупомянутого пассажа, и попросил его информировать об этом ректора и секретаря Сената. Д-р фон Леере, с незначительной оговоркой, полностью признал, что написал это именно он. В ответ ректор, опираясь на признание, сделанное д-ром фон Леерсом, довел до его сведения, что подобные высказывания вызывают отвращение и презрение со стороны Академического Сената, и попросил его более не пользоваться гостеприимством, предоставленным ему университетом.

550

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Д-р фон Леере выслушал сделанное замечание, на каковое возразил, что германская делегация заявляет, что не может далее участвовать в конференции, вследствие чего делегация покинула конференцию незадолго до предусмотренного ее завершения. О состоявшейся между ректором и д-ром фон Леерсом беседе составлен был Протокол 4 , который, по желанию, может быть представлен &ля ознакомления Вашего Превосходительства, при том что проф. ван Вейк, разумеется, готов сообщить Вам любую желаемую информацию. Rector magnificus 1

F. Beelaerts van Blokland ( 1872-1956), министр иностранных дел Нидерландов. 2 В 1920 г. была учреждена World Student Christian Federation [Всемирная студенческая христианская федерация] для облегчения нужд студентов после Первой мировой войны. В 1925 г. из нее выделилась International Student Service [Международная студенческая служба], призванная содействовать общественной деятельности и международным контактам среди студентов при соблюдении политического нейтралитета. 3 Johann von Leers (1902-1965), немецкий юрист, пропагандист национал-социализма, был связан также с министерством иностранных дел и пропаганды Третьего рейха, нацистский функционер и профессор права и политэкономии; после войны жил в Аргентине и Египте. 4 « 11 апреля 1933 г. в 5 часов, по просьбе ректора, д-р фон Леере явился в приемную Сената. Ректор подал ему руку, представил его секретарю Сената, попросил сесть и сказал приблизительно следующее: „Мы должны сделать отчет Сенату в связи с полученным нами сообщением, что якобы Вы являетесь автором брошюры под названием Forderung der Stunde: Juden 'raus [Требование времени: долой евреев/], появившейся в марте 1933 г., где высказывание о так называемом „ритуальном убийстве" христианских младенцев Вы выдаете за достоверный факт, заключая словами: „Mütter, sorgt dafür daß die jüdische Gefahr für eure armen Kinder aus dem Lande kommt!" [„Матери, позаботьтесь о том, чтобы еврейская опасность, грозящая вашим бедным детям, была удалена из страны!"] ». Д-р фон Леере признаёт, что является автором этой брошюры, но говорит, что писал это уже давно. Он признаёт, что брошюра вышла в марте 1933 г., он признаёт вероятность того, что означенное высказыва-

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

551

ние содержит его собственные слова и не является цитатой. После того как этим последним его заявлением было таким образом установлено, что д-р фон Леере полностью несет ответственность за вышеприведенное высказывание, ректор, в соответствии с заранее выработанной для подобного случая совместно с членами Сената линией поведения, а равным образом и в соответствии с услышанным, высказал глубокое отвращение и презрение Сената к подобным высказываниям и объявил, что Сенат, оставляя за собой право прибегнуть и к другим мерам, просит его более не считать для себя возможным пользоваться гостеприимством, которое предоставил ему университет. Д-р фон Леере, по всей видимости, был весьма озадачен этим сообщением. Он спросил: „Известно ли ректору, что эти воззрения разделяются рейхсканцлером и многими высокопоставленными лицами в Германии?" На что ректор ответил, что здесь это не имеет отношения к делу. Д-р фон Леере сослался на многолетнее настроение ненависти, вызванное в Германии положением, сложившемся после войны, на гибель сотен друзей и братьев в смутах этого времени. Ректор заявил, что это ни в коей мере его не извиняет, заметив в продолжение разговора, в ходе которого д-р фон Леере продолжал оправдывать свое высказывание: „Да есть ли у Вас совесть?" Д-р фон Леере старался всеми силами увести ректора от своего высказывания, в том числе и утверждая, что он и его соотечественники придают особую ценность взаимоотношениям с Нидерландами, на что ректор ответил, что именно в эти последние дни он не мог не заметить, какая глубокая пропасть пролегла сейчас между Западной Европой и Германией. „Но мы стараемся всеми силами перекинуть через нее мост", — сказал д-р фон Леере. Однако ректор обратил его внимание на то, что хотя Германия за последние десять лет вернула себе симпатии многих, из-за событий последних недель они вновь были утрачены. Наконец ректор объявил, что продолжение беседы кажется ему бесполезным и болезненным ^АЯ обеих сторон, и заключил следующими словами: „Очень сожалею, но я не могу на прощанье подать Вам руку. Вы можете идти", — после чего д-р фон Леере покинул приемную. Весь разговор со стороны ректора велся в тоне нескрываемого возмущения, с глубоким сожалением и укором, однако без раздражения или недоброжелательства».

552

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

III. 1085 Й. X. (Лейден) — Йоханнесу Халлеру1 10 июля 1934г. Высокочтимый и дорогой коллега, не хочется ждать с ответом до тех пор, пока прочту этот внушительный том, который получил несколько дней назад2. В августе я возьму его с собой в место, которое Вам известно3, и которое, также и ^,АЯ меня, все еще выглядит как оазис. До этого мне еще предстоит путешествие в Испанию, в которое я отправляюсь на следующей неделе, чтобы прочитать в летнем университете в Сантандере четыре лекции о науке истории. Мои домашние и я чувствуем себя вполне хорошо. Среди этого поразительного ужаса, который вызывает у меня нынешнее положение в мире и в культуре, мне всегда доставляет радость и обнадеживающее успокоение, когда я вижу, как более молодое поколение, пусть индивидуально и персонально, но все же ничего не утратило из своих истинных дарований и способностей к обучению. Прелесть возраста, которую я узнал только в последние годы: видеть своих детей сильнее, мужественнее, находчивее, чем ты сам, и считаться с их суждениями. Я имею в виду вовсе не исключительно собственное потомство, но также студентов и неожиданные знакомства, вроде Вашего племянника в Цюрихе. Какой многообещающий молодой человек! Он произвел на меня очень яркое впечатление. Молодежь, которая идет нам на смену, не даст миру скатиться в пропасть. Правда, и силы зла, в их тысячах форм, ужасающе велики, и именно совершенство технической организации нашей культуры делает борьбу с ними столь тяжкой. Но где же все-таки родится то новое, на которое Вы тоже надеетесь? То действительно прекрасное, истинное, справедливое и благородное? Пока что оно не дает о себе знать; не видно, чтобы образовывались ядра или ячейки, — не суждено ли всей этой культуре погибнуть, до того как сможет возникнуть что-либо новое?

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

553

Как только я прочту Вашу книгу, я снова напишу Вам. То, что Вы придаете столь большой вес моему суждению, особенно меня трогает. Меня радует, что Вы полны решимости ААЯ такой творческой работы, как эта. Пусть лето даст Вам новые силы А^Я ее продолжения. С сердечной благодарностью и приветом, также и Вашей супруге, с совершенным почтением, уважающий Вас Й. Хёйзинга Письмо написано по-немецки. 1 См. примеч. 1,11.905. 2 Johannes Haller. Das Papsttum. Idee und Wirklichkeit. In 3 Bände. I. Die Grundlagen [Папство. Идея и действительность: В 3 т. Т. I: Основные понятия]. Stuttgart, 1934. 3 См. примеч. 2, П. 642.

III. 1110 Й. X. (Лейден) — Мартинюсу Нейхоффу1 23 декабря 1934 г. Дорогой Нейхофф, только воскресный день, да и то не каждый, дает то отдохновение, которое мне необходимо, чтобы читать стихи, не связанные непосредственно с моею работой. Сейчас я смог сразу же прочитать весь твой сборник2. Думаю, что не смогу отблагодарить тебя за эту столь ценную посылку лучше, чем попытавшись передать свое впечатление. Я не так уж много читаю современной поэзии, а если мне и попадается иной раз что-нибудь, я обычно вздыхаю: все время одно и то же. Но с твоими стихами это не так. Первое, что меня поражает, — в них нечто в высшей степени личное, и звучит некий совсем новый тон. Определения приходят сами собой: простота, непосредственность, юность (я бы даже сказал,

554

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

что-то мальчишеское, если бы это слово не звучало несколько пренебрежительно). Стихи отрадно конкретны по теме, по-настоящему живые, не впадая в разбросанность; ритм предстает в некотором неглиже, что будит доверие, и ни малейшего поползновения к пьедесталу. Им всем присущи черты, которые я бы назвал истинно нидерландскими. И при этом они полны тайны, без которой никакое поэтическое искусство жить не может. Самые яркие примеры, помимо Парома [Het Veer], который все мы знаем, — Bijen [Пчёлы], Brug van Bommel [Боммелский мост], Florentijnschejongensportret [Портрет флорентийского юноши]. Возможно, De Soldaat en de Zee [Солдат и море] наиболее подходящий пример, чтобы указать, почему, несмотря на несоизмеримые различия, я не могу не думать об Уолте Уитмене. Сказанное позволяет мне перейти к следующему. Связь со всем окружающим, людьми и вещами, в форме, которую не может дать никакое другое выразительное средство, — разве это не одна из важнейших целей поэзии? И поэтому — выговаривать невыговариваемое, отрывать слово и мысль от почвы логики, на которой они оба произрастают, чтобы поставить их на службу придания формы алогическому. Если это более или менее правильно, то отсюда следует, что поэт должен оставаться в значительной степени закрытым, ибо чтобы нечто открыть, ему следовало бы стать логичным. Таким образом, всякая поэзия должна заключать в себе толику, понятную только самому поэту, а возможно, и ему самому остающуюся непонятной. Вопрос: не позволяет ли современный поэт принимать этой доле слишком уж большие размеры? Что делать читателю со стихотворением De Schrijver [Писатель], с. 38-39? Перехожу кАватеру [Awater]. Стихотворение необычайно захватывающее, увлекательное, точное по взгляду и лаконичное по выражению. Одним словом, его можно было бы передать серией рисунков. Поезд в конце просто шедевр. Световая игра разворачивающейся чреды ассонансов, с окончаниями на острое „и", также очень выразительна. Но представляет ли всё это нечто

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

555

большее, нежели в высшей степени живой сон, который может присниться на самом деле? Как бы то ни было, стихотворение, на мой взгляд, превосходное. Как далеко позади остались опять собрания De Gids?\ Собственно говоря, они большей частью были приятнее, чем сами выпуски, которые слишком уж горячо обсуждались. Право, следовало бы как-нибудь написать диссертацию о Проклятии, которое лежит на нидерландской культурной жизни. Что-то с нею не в порядке, и так было всегда. Отсутствует среда, которая ее питает. Пошлю тебе, как только получу новые экземпляры, короткое сочинение4, в котором эта культурная жизнь рассматривается и с других сторон. С приветами этой переломной эпохи, Всегда твой Й. Хёйзинга 1

См. примеч. 1, П. 737. Martinus Nijhoff. Nieuwe gedickten. Amsterdam, 1934. 3 Й. X. с 1915 по 1932 гг. входил в состав редакции журнала De Gids [Вожатый]; см. примеч. 2, II, 861. 4 J. Huizinga. Nederlandsgeestesmerk [0 духовном облике Нидерландов]. 2

III. 1194 Й. X. (Лейден) — Герхарду Риттеру1 22 февраля 1936 г. Многоуважаемый г-н Риттер, рад был получить Ваше письмо, отчасти потому, что всегда хорошо прояснить недоразумение, а также потому, что меня радует, что наши с Вами политические взгляды все же оказались ближе друг к другу, чем мне казалось. Вы должны мне простить, если я из цитированного предложения не смог вычитать ничего иного,

556

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

кроме того, что Ваши симпатии находятся на стороне континентальных держав, и того, что словами «до сегодняшнего дня еще не полностью вымерли» Вы хотели охарактеризовать средневековые принципы английской политики как уже устаревшие. Я мог бы при предстоящем пересмотре немецкого текста, так же как и ожидаемых вскоре английского, шведского и испанского изданий 2 , внести примечание, в котором будет учтено Ваше разъяснение. Если Вы того пожелаете, дайте мне знать; я подготовлю означенное примечание и пошлю его Вам на отзыв. Впрочем, Ваше исходное положение, как я его понял, я не принимаю как полностью «безудержный макиавеллизм». И все же мне кажется, что с признанием «нравственной автономии» политического сделан роковой шаг. По моему мнению, правильно понять это соотношение можно только как антиномию. Я прекрасно вижу демоническое в государстве и далек от того, чтобы принять взгляды Эразма. Однако мне кажется, что в некоей новой опоре на христианские принципы, в том числе и как на основные устои государства, лежит единственное спасение нашего западного мира. В главе о Фридрихе II 3 , которую я прочитал с большим интересом, меня задевает более, нежели какое-либо из Ваших высказываний, политическая позиция, которую я не могу разделить, как, например, то, что малые государства находятся «на обочине... истории» (S. 251). Подобно эпохам у Ранке, каждая нация непосредственно соотносится с Богом. Мы тоже готовы к жертвам. «Гордое преимущество быть подданным ведущей нации» (S. 252), желание власти, о котором Вы говорите снова и снова, которое должно быть осуществлено «всеми средствами силы и хитрости» (S. 261), — что это в своей основе, как не древняя, вечная Superbia, radix omnium malorum [Гордыня, корень всех зол] 4 ! «Государственные интересы — это упорядочивающий разум, — говорите Вы, — попытка разумного формирования мира» (S. 261). Стало быть, в наши дни это должно называться государственными интересами. Нынешний мир, кажется мне,

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

557

корчится в смертельных конвульсиях национализма — на пути либо к разумному международному формированию, либо к абсолютному варварству. Я говорю об интернационализме, разумеется, не о космополитизме, — об интернационализме, который сохраняет за нациями их полную ценность. Другого спасения не существует. — Однако письмо что-то затягивается. В заключение давайте сойдемся на мысли о нашем общем друге Кэги 5 , который на следующей неделе празднует свою свадьбу. С совершенным почтением, преданный Вам Й. Хёйзинга Письмо написано по-немецки. 1 Gerhard Ritter (1888-1967), немецкий историк. 2 J. Н. Im Schatten von morgen [Тени завтрашнего дня]. (Zürich/Leipzig). 3 Gerhard Ritter. Friedrich der Große. Ein historisches Profil [Фридрих Великий. Исторический портрет]. Leipzig, 1936. 4 Контаминация двух цитат: «A superbia initium sumpsit omnis perditio» [«В Гордыне погибель» — Toe 4, 13] и «Radix omnium malorum est cupiditas» [«Корень бо всех зол есть сребролюбие» — 1 Тим 6, 10]. 5 См. примеч. 1,11.779.

III. 1200 Й. X. (Лейден) — Фрицу Закслю1 (Варбургская библиотека, Лондон) IS марта 1936 г. Глубокоуважаемый г-н Заксль, позавчера у меня был д-р Перси Готайн2, сын известных Эберхарда и Марии Готайн3; сам он занимается романскими языками, но интересуется, главным образом, историей итальянского гуманизма, что доказывает его работа о Франческо Барбаро 4 . В основном, он занимается соответствующими венецианскими кругами.

558

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Он прибыл сюда, как и столь многие до него, как «неариец», в поисках средств ААЯ ЖИЗНИ вне пределов Германии. Я вынужден был ему сказать, что в Голландии АЛЯ него нет никаких шансов. Но мне пришло на ум, что его деятельность лежит не так уж далеко от сферы интересов Варбургской библиотеки, и я пообещал ему осведомиться у Вас, не представится ли возможность, временно или постоянно, найти там работу. Я был бы Вам благодарен, если бы Вы соблаговолили мне написать, не могу ли я поощрить д-ра Готайна поискать с Вами контакта. Хочу поблагодарить Вас за письмо, касающееся моей книги, которое меня очень обрадовало. Очень хороший английский перевод появится к 1 мая в изд-ве Heinemann. В конце июня я буду в Лондоне на университетских торжествах как представитель Королевской Академии наук5. Надеюсь иметь возможность посетить Вас и познакомиться с Варбургским институтом. Мои самые сердечные приветы, преданный Вам Й. Хёйзинга

Письмо написано по-немецки. 1 Fritz Saxl (1890-1948), еврей, австрийский искусствовед, профессор, директор Варбургской библиотеки в Гамбурге; после 1933 г. директор Варбургской библиотеки (Warburg Institute) в Лондоне. 2 Gothein, Percy Paul Heinrich (1896-1944), филолог и историк искусств, последователь Стефана Георге. 3 Eberhard Gothein (1853-1923), историк, ученик Я. Буркхардта, профессор в Хайдельберге; его жена Marie Luise Gothein-Schröter (1863-1931), писательница. 4 Percy Gothein. Francesco Barbaro. Früh-Humanismus und Staatskunst in Venedig [Франческо Барбаро. Ранний гуманизм и искусство государственного управления в Венеции]. Berlin, 1932. 5 Й. X. представлял Нидерландскую Королевскую академию на праздновании столетия Лондонского университета 27 июня-3 июля 1936 г.

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

559

III. 1202 Й. X. (Лейден) — Хосе Ортега-и-Гассету1 2 апреля 1936 г. Глубокоуважаемый сеньор, мне доставило громадное удовольствие узнать от студентов2, что наш университет удостоится чести принимать в своих стенах Вас с Вашей лекцией. Буду рад предложить Вам мой дом на Слингеландтлаан, 4 и сочту за счастье и честь, если Вы пожелаете быть моим гостем во время своего пребывания в Лейдене3. В надежде получить от Вас вскоре письмо с подтверждением, почтительно приветствую, с неизменным уважением, Й. Хёйзинга Письмо написано по-испански. 1

José Ortega у Gasset (1883-1955), испанский философ культуры. Adolf Emile Cohen (1913-2004), будучи президентом студенческой корпорации филологического факультета Лейденского университета, обратился с просьбой к X. Ортеге-и-Гассету, совершавшему лекционное турне по Нидерландам, посетить Лейденский университет. 6 мая 1936 г. X. Ортега-и-Гассет прочитал в Большой аудитории лекцию Les problèmes de la raison historique \O смысле истории], завершившуюся благодарственным словом Й. X. В августе 1941 г. А. Е. Коген, последний ученик Й. X., защитил докторскую диссертацию и до весны 1942 г. преподавал в Хаарлемском лицее для евреев; после начала депортаций скрывался до конца войны; после окончания войны работал в Нидерландском институте военной документации; с I960 г. — профессор-медиевист в Лейденском университете. 3 X. Ортега-и-Гассет с сыном остановился в отеле в Схевенингене; перед его лекцией в Лейдене у Й. X. был устроен обед. 2

560

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

III. 1206 Й. X. (Лейден) — Вернеру Кэги1 12 апреля 1936 г. Дорогой друг, <...> Только что вышло шестое голландское издание Schaduwen van morgen [Тени завтрашнего дня], я получил также испанское издание. В Голландии, наряду со множеством одобрений, есть также и острое неприятие, как с конфессиональной, так и с фашистской, социалистической и особенно также литературной сторон. Хотя я собираю отзывы вовсе не регулярно, да и не все попадаются на глаза, у меня уже скопилось любопытное досье, и оно все растет. С сердечным приветом, Ваш Й. Хёйзинга Письмо написано по-немецки. 1 См. примеч. 1, II. 779.

III. 1228 Й. X. (Лейден) — секретарю Comité van Waakzaamheid van AntiNationaal'Socialistische Intellectueelen1 Менно тер Брааку2 (Гаага) 27 сентября 1936 г. Вы просите меня передать для Вашего Комитета те несколько слов, в которых недавно в ходе одной международной дискуссии я высказал свои убеждения о сохранении чистоты культуры в связи с политическим и культурным состоянием в мире. Я охотно это сделаю, я даже несколько расширю свои высказывания и сформулирую их несколько более остро, чем требовалось ^АЯ ТОГО конкретного случая. Для меня нет никакого сомнения, что нынешний крайний национализм, вкупе со своим врагом-близнецом большевиз-

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

561

мом, должен быть назван истинным бичом нашего времени. Трагично, что этот современный порок 3 национального самовосхваления и обожествления собственного государства разросся как сорняк на почве высокой добродетели — патриотизма. Поистине было благословением, когда XVIII век вопреки дешевым лозунгам наивного космополитизма обрел и возвеличил высокую ценность национальной самобытности и верности отечеству. Ни один из выдающихся поборников национальной свободы и национальной культуры не мог бы предположить, что эти благородные4 идеи могут выродиться вплоть до высшей степени ослепления и безумия, которые мы переживаем сейчас. Если грубое и бездумное группирование европейского мира вокруг полюсов национализма и большевизма еще больше усилится, то вскоре уже оба эти течения с волчьим остервенением ринутся на почву подлинной культуры, искромсают ее и затопят. И если наша западная культура когда-нибудь воспрянет из грязи, которая угрожает ей гибелью, или если спустя века упадка ее сменит некая новая подлинная культура, тогда крайний национализм наших дней, по всей вероятности, сочтут причудливейшим и прискорбнейшим заблуждением человеческого духа, призванного и способного к лучшему; заблуждением, по глупости и злобе сравнимым с безумием охоты на ведьм, на протяжении нескольких веков разрушавшей христианский мир. Что же касается, в частности, нашей страны, я более чем когда-либо убежден, что если Нидерланды окажутся жертвой народного деспотизма хоть правых, хоть левых, то в течение очень короткого времени это приведет к утрате нашей независимости. Й. Хёйзинга 1

Нидерландский Комитет бдительности анти-национал-социалистических интеллектуалов, созданный 27 июня 1936 г. с целью устной и печатной борьбы с национал-социализмом и для защиты духовной свободы.

562

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

2

Menno ter Braak (1902-1940), писатель и публицист. Вычеркнуто: «заблуждения». 4 Вычеркнуто: «высокие». 3

III. 1266 1

Й. X. (Лейден) — Петеру Дидерихсу 13 апреля 1937 г.

Многоуважаемый г-н Дидерихс, с переизданием моего сочинения Holländische Kultur des XVII Jahrhunderts [Голландская культура XVII столетия] без изменений я был бы вполне согласен. Для оценки Вашего предложения по поводу гонорара я хотел бы знать, какой тираж и какую розничную цену полагаете Вы назначить. Сочинение Das Spielelement der Kultur [Игровой элемент культуры] давно уже является моим главным занятием; оно отнимает, однако, гораздо больше времени, чем я предполагал, и будет готово явно не ранее 1938 г. Я, как и прежде, готов представить его Вам на предмет возможности немецкого издания. Из книжной торговли мне только что сообщили, что с недавних пор продажа моих книг вообще, в том числе и Herbst des Mittelalters [Осени Средневековья], в Германии наталкивается на препятствия. Не смогли бы Вы мне сказать, верно ли это сообщение?2 Вашего посещения, если оно кажется Вам полезным и если Вы сочтете его желательным, я буду ждать с удовольствием. Мой нынешний адрес: Slingelandtlaan 4, Leiden. С совершенным почтением, Й. Хёйзинга Письмо написано по-немецки. 1 Hans Peter Rupprecht Diederichs (p. 1905), немецкий издатель в Йене. 2 С 1936 г. имя Й. Хёйзинги в Германии фигурировало в Списках вредных и нежелательных сочинений [Listen des schädlichen und unerwünschten Schrifttums]^ сначала с появлением эссе Im Schatten von morgen [Тени зав-

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

563

трашнего дня\у а затем и других произведений. Это не означало запрета; право принимать или нет те или иные меры предоставлялось Берлином местным властям.

III. 1279 1

Й. X. (Париж) — Аугюсте Схёлвинк [Амстердам] 6 июля 1937 г. Дорогая, Основное впечатление от Выставки2, что она еще долго не будет завершена окончательно. А что касается павильонов, которые уже открыты, — так это брутальный контраст Немецкого и Русского павильонов, которые стоят прямо друг перед другом. Высокий до неба хвастливый храм Гитлеру — всё, разумеется, безупречно и прекрасно представлено, но до того отвратительный монумент национального высокомерия, что с души воротит. В Советском павильоне, куда более дешевом, pièce de résistance [основное блюдо] — обыкновенный автомобиль, словно они хотят сказать: глядите, мы это тоже можем! И потом — все стены в гигантских изображениях, как в старомодном ярмарочном балагане: Ленин, Маркс и Сталин в трогательных и сентиментальных сценах. Так же фальшиво, как уйма всего у немцев, но к тому же еще и инфантильно. Само собой разумеется, что на этой Выставке можно увидеть массу великолепного, но всего этого до такой степени много и всё до такой степени высокопарно, и без всякой идеи. Возможно, постепенно я открою здесь и хорошие стороны. Пока, милое дитя, X. Auguste Alwine Caroline Marie Schölvinck (1909-1979), с 1937 г. секретарша и домоправительница и вскоре жена Й. X. Всемирная выставка 1937 г. в Париже.

564

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

III. 1286 Й. X. (Париж) — Аугюсте Схёлвинк 16 июля 1937 г. Любимая, сердце мое, теперь я уже никогда больше не буду называть тебя зайчиком, но только львенком. Ибо то, на что ты отваживаешься, милая девочка, так невероятно смело с твоей стороны! Ты направляешь всю свою сильную, чистую волю на борьбу с такими серьезными трудностями и осложнениями — мя тебя, не ААЯ меня, — которые всё это приносит с собою; ты спокойно принимаешь неизбежное будущее того счастья, которое сможет наполнить только часть твоей юной жизни. Моя мужественная, чудная девочка, наделенная такой героической силой! Ведь это даже больше, чем смелость, это жертва, которую готова принести мне твоя любовь, жертва мне самой твоей юной жизни. Смогу ли я когда-либо так сильно любить тебя, чтобы быть достойным этой жертвы? Я знаю, ты сделаешь все возможное, чтобы я дал тебе все, что смогу дать; тебе достаточно только взглянуть на меня своими смеющимися глазами, которые также могут быть такими глубокими и такими серьезными! — и я не могу чувствовать ничего иного, кроме любви к тебе. Все, что я сказал о твоем мужестве, твоей жертвенности, — вовсе не излияние чувств, но лишь констатация великих, простых, изумительно прекрасных вещей, которым предстоит стать главными в моей жизни. В прошлые годы я следовал течению жизни и был готов ко всему; я и теперь таков, но сейчас к этому прибавилась надежда, что здоровье и духовная бодрость, которые теперь переполняют меня, будут сопутствовать мне так долго, как позволит 1 природа. Когда появится книга об Игре, она будет посвящена тебе и станет тем, что я как подарок, ценность которого признается не только мной, но и другими, смогу вложить в твои милые руки. X. Самый горячий привет Элсье!2

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

565

1

Посвящение на книге Й. X. Homo ludens гласит: «Uxori carissimae » [ «Дорогой жене»]. 2 См. примеч. 5,1.406.

III. 1295 Й. X. (Лейден) — Аугюсте Схёлвинк [Амстердам] 27 июля 1937 г. 7.45 пополудни Любимая, пока всего лишь небольшой разговор, вечером, после того как я только что прослушал не слишком хороший органный концерт. Когда я выхожу или возвращаюсь домой, за дверью стоит твой велосипед и говорит доверительно: она вернется домой! По мере того как день постепенно подходит к концу, мне все труднее изгонять дурные видения, в которых законодатели возбраняют мне располагать собою так, как я хочу. Я счел бы отвратительным, если бы в заслуживающем порицания неведении рисовал в своем воображении возможности, которые закон не позволил бы мне осуществить; я бы тогда полностью взял на себя все последствия этого, и твои, даже самые минимальные требования, не легли бы грузом на твои милые плечи. Но мы, любимая, конечно, сохраним присутствие духа, в надежде, что все обернется лучше, чем ожидалось! Мне кажется, что в четверг уже может прийти ответ отМейерса1. Гараж должен быть готов примерно к 20 августа; отпуск у рабочих все еще продолжается. Но ведь нет большой спешки, или ты могла бы уже получить права? У меня какое-то странное чувство внезапной неуверенности и ожиданий. За целый день здесь ничего не произошло; когда я гулял, было тепло и слегка выглянуло солнце, но сейчас опять тихий, серый воздух и никаких звуков, никакого движения.

566

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Если бы ты только была здесь, чтобы я мог нежно обнять тебя, и чтобы мы смогли забыть обо всех прочих вещах! 8.45 Сейчас здесь так тихо, как было перед твоим приездом. Тогда это было вполне обычно, но теперь неестественно и странно. Все вещи здесь в доме, в Хоуте2, чем-то связаны с тобой. Передо мной стоит твоя фотография. Она не слишком удачная, но в ней есть что-то от твоей искренней, невинной нежности, которая мне так бесконечно мила. Ты такое чистое дитя, в твоем сердце нет ни капли злости. И к тому же ты такая мудрая и рассудительная. Как прекрасно знать, что я всегда обо всем могу спросить твое мнение. В ту последнюю неделю ты буквально во всем гораздо лучше разбиралась, чем я. Рассеются ли в четверг эти тучи? Тогда все будет прекраснее, чем когда-либо раньше. Я не могу предаваться радостным мыслям о вещах, которые нам предстоит устроить, — из страха, что что-нибудь могу испортить. Терпение, мужество и доверие! Все будет хорошо. Сейчас, если счастье все-таки окажется невозможным, мы уже не сумеем вернуть наши «первые дни». Если бы было нужно,я был бы готов к этому, хотя и не верю, что это было бы возможно. Но это и не нужно. Любимая, пусть тебя не печалит это письмо: я пишу его не из-за малодушия, но чтобы оставаться непоколебимым несмотря ни на что. Того же хочет и моя мужественная любимая, а ей это гораздо труднее, чем мне. Целую твои милые серьезные ручки. Будь со мной. 1

Eduard Maurits Meijers (1880-1954), профессор нидерландского гражданского права и международного частного права; Й. X. обращался к нему с вопросами относительно юридических и финансовых последствий своей второй женитьбы. 2 Leidse Hout, парковая часть Лейдена, где Й. X. жил с 1935 г.

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

567

III. 1420 И. X. (Лейден) — Хендрику Виллему ван Аоону1 15 августа 1940 г. Глубокоуважаемый г-н ван Лоон, Ваше любезное предложение2 меня очень тронуло, и я искренне Вам признателен. Тем не менее, как я уже сообщил Вам об этом по телеграфу, принять его я не могу. Не говоря уже о вопросе, реальна ли вообще возможность осуществить переезд, мое место остается здесь: в моей стране и на моей службе, что бы ни принесли с собой грядущие времена. От всей души желая Вам всяческих благ и избавления всем нам, Остаюсь преданный Вам Й. Хёйзинга 1

Hendrik Willem van Loon (1882-1944), нидерландский, а затем американский историк. 2 X. ван Лоон приглашал Й. X. приехать на время войны в США.

III. 1423 К X. (Лейден) — Э. М. Мейерсу 23 ноября 1940 г. Amice, 1 этот день останется позорным днем №я Нидерландов , даже если (хоть бы это произошло поскорее) право и восстановится. ВашЙ.Х. 1

23 ноября 1940 г. в Лейденском университете, который со дня своего основания в 1575 г. носит титул Praesidium Libertatis [Бастион свободы], профессора-евреи, и среди них Э. М. Мейерс (см. примеч. 1, III. 1295), были отстранены от своих обязанностей. 26 ноября 1940 г. в Большой ауди-

568

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

тории Лейденского университета декан юридического факультета проф. Р. Клеверинга (Rudolph Pabus Cleveringa Jzn., 1894-1980) произнес речь, в которой резко протестовал против увольнения профессоров-евреев. Проф. Клеверинга был арестован и заключен в тюрьму и впоследствии отправлен в лагерь заложников. После войны, в память об этом выступлении проф. Клеверенги, каждый год 26 ноября один из профессоров Лейденского университета произносит речь об общих принципах свободы личности. Проф. Э. Мейерс в 1942 г. был отправлен в концлагерь Вестерборк, а в 1944 г. — в Терезиенштадт; он выжил и в 1945 г. вернулся в Лейден; стал главным создателем нынешнего гражданского кодекса Нидерландов.

III. 1453 Й. X. (Лейден) — Н. Г. Тедингу ван Беркхоуту1 7 января 1942 г. Дорогой Говерт, случайно у меня есть еще один экземпляр последнего издания моей Осени1, который я могу тебе предложить; посвящение скажет само за себя. Я все еще вижу тебя белокурым кудрявым подростком или юношей, который, к изумлению моих мальчиков, руками ловил карпов в нашем пруду. Я присоединяю к этому одну просьбу. Избавь меня впредь от увещеваний, подкрепленных библейскими текстами. Я и сам знаю, насколько плох этот мир, и как остро нуждается он в решительных переменах. Но моей жизни свойствен сейчас несколько иной ход мыслей, нежели тот, который воодушевляет тебя, хотя я и считаю себя на свой лад дурным христианином, как именовал себя Эразм, и хотя я вполне понимаю суть того, что ты мне хочешь сказать, и те чистые намерения, с которыми ты это делаешь. И особенно прошу: избавь меня от этих старомодных, натянутых обличений в адрес Католической церкви. Сам я к ней не принадлежу, но я понимаю в ней несколько больше, чем средний протестант; я испытываю большое почтение к ней и очень многого ожидаю от нее в будущем. Моя жена верная католичка, и наша дочь,

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

569

которой только что исполнилось два месяца, крещена, при полном моем согласии, по католическому обряду и будет воспитываться в католическом духе своей матерью, которая, учитывая мой возраст, в дальнейшем возьмет на себя главную заботу по ее воспитанию. Я говорю это, чтобы ты почувствовал, что твои ветхозаветные поношения, в том, что касается меня, звучат несколько неуместно. Будь здоров, передай мой дружеский привет своему отцу3, которого я надеюсь застать в добром здравии при встрече в Хаарлеме4 в мае. Неизменно искренне твой Й. Хёйзинга 1

Nicolaas Govert Tedingvan Berkhout (1885-1942), публицист, давнишний ученик Й. X. в бытность его преподавателем в средней школе в Хаарлеме. 2 J. H. Herfsttij der Middeleeuwen. Haarlem, 1941. 3 Frederik Teding van Berkhout (1857-1942), директор Haarlemsche Bankvereeniging [Хаарлемского объединения банков]; с 1905 г. член, а затем один из директоров Голландского научного общества. 4 На ежегодном собрании Голландского научного общества, членом которого Й. X. был с 1933 г.; встреча не состоялась: Ф. Тединг ван Беркхоут скончался в марте 1942 г.

III. 1463 Й. X. (Синт-Михшсгестел1 ) — жене2 7 августа 1942 г. Моя любимая Гусье, вот и еще одно небольшое письмо, написанное на прекрасной койке в лазарете, в просторной палате на 8 коек, где сейчас как раз сияют последние лучи заходящего солнца. Напротив меня лежит ван Гронинген3. Ты уже слышала, что они все-таки взяли его с его ужасным ишиасом — невероятно, ведь он почти не в состоянии двигаться. Прибывши на Плейн 4 , мы, одиннадцать

570

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

человек, сидели примерно до половины двенадцатого за внушительным столом, ну точно собрание факультета. Здесь были Флю, Коллевейн, де Иосселин де Йонг, ван Беммелен, Мейерс, Вестстрате, ван дер Клааув, Краненбюрг, Линьяк, Сименс 5 . Вестстрате смог тут же отправиться обратно благодаря Комиссии Волтерсома6, а после медицинского осмотра также и Коллевейн. К сожалению, вскоре Мейерса забрали А^Я транспортировки в Дренте. Оставшиеся в конце концов выслушали короткую речь о том, что все мы взяты в качестве заложников в целях борьбы с саботажем и должны будем находиться в Синт-Михилгестеле, что лично против нас ничего не имеют и что мы являемся наиболее выдающимися лицами Лейдена. Оттуда — на поезд, который в 12.10 отправился через Утрехт и ден Бос в Фюгт (для нас были зарезервированы места, вагон был не полон), а потом в полицейском фургоне еще км 4 сюда. Здесь мы были приняты исключительно дружески многочисленными знакомыми и незнакомыми. Сразу же поговорил с Бар7 8 ге , и с Карлом , который исключительно трогательно обо мне заботится, и с Манюэлом Сассеном9 и многими другими. Одного за другим нас обрабатывают на пишущей машинке бесконечными вопросами, после чего ван Гронингена и меня направляют в лазарет. Лагерный доктор полагал, что меня, может быть, сразу же отправят обратно, но этого не случилось; наверное, несколько дней придется все-таки потерпеть. Чтобы ускорить выход на свободу, мне посоветовали не вставать с постели; А^Я ван Гронингена, разумеется, и нет другого выхода. Так что вот уже 5 часов мы лежим здесь друг против друга, и нас посещают самые разные люди. Все считают, что меня уже очень скоро выпустят. Отношения здесь исключительно приятные. Здесь лежат еще несколько легких пациентов. Бумагу дал мне один из них, Лимбюрг Стирюм10, смещенный помощник прокурора в Арнеме. Разумеется, здесь можно говорить вполне откровенно. Самые разные люди угощают меня сыром и джемом, а Карл чего только не принес мне на завтрак: яйца, мед и т. д. Так что мы все находимся

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

571

в хорошем расположении духа. Ты, конечно, сегодняшний вечер провела с Бетти11. Карл еще сегодня днем послал тебе срочную почтовую карточку, а это письмо отправит завтра утром. Писать лежа, ничего не подкладывая, очень утомительно. Я напишу еще завтра утром. А что же сказала Лоортье12? И что она скажет завтра, когда увидит, что папы нет дома? Но скоро мы наверстаем все наши потери, а наш опыт еще больше обогатится.

1

St. Michielsgestel, деревня в провинции Северный Брабант. Там, на территории семинарии Беекфлийт, с 1942 по 1944 гг. был устроен концлагерь, где содержалось нескольких сотен заложников, которых должны были расстреливать в случае проведения актов саботажа участниками голландского Сопротивления. 7 августа 1942 г. туда был доставлен Й. X. вместе с другими профессорами Лейденского университета и тотчас же помещен в лазарет в связи с расстройством регуляции равновесия. 2 Аугюста Схёлвинк. 3 В. A. van Groningen (1894-1987), профессор-эллинист в Лейдене. 4 На Плейн, 1 в Гааге находилось Управление охранной полиции (Sicherheitspolizei) и службы безопасности (Sicherheitsdienst). 5 Профессора Лейденского университета, арестованные и доставленные в лагерь в качестве заложников. 6 Комиссия по организации предпринимательской деятельности. 7 J. A. J. Barge (1884—1952), профессор анатомии и эмбриологии в Лейдене; один из участников клуба пеших прогулокDeBeentjes [Ножки], организованного в 1920-х гг. пятью лейденскими профессорами, включая Й.Х. 8 Carl J. G. M. Schölvinck ( 1896-1979), юрист, старший брат Аугюсты Схёлвинк, второй жены Й. X. 9 Emmanuel M. J. A. Sassen (p. 1911), юрист, дальний родственник Аугюсты Схёлвинк; в послевоенное время государственный деятель. 10 О. Е. G. Limburg Stimm ( 1893-1942), граф, юрист, с 4 мая 1942 г. заложник. 11 Elisabeth Maria van Groningen-van der Poel (1889-1960), жена профессора Б. А. ван Гронингена. 12 Laura Maria (p. 1941), дочь Й. X. от второго брака.

572

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

III. 1467 Й. X. (Синт-Мшшсгестел) — жене1 15 августа 1942 г. Моя милая Гусье, ван Гронинген2 уже подготовил Бетти3 и тебя к тому, что иногда может происходить задержка в переписке. И действительно, сегодня утром объявили перерыв в переписке на 5 дней, о чем ты, впрочем, также сегодня (в субботу вечером) уже узнаешь по телефону. Это, правда, должно означать, что получать письма мы можем, так что я во всяком случае регулярно надеюсь о тебе слышать. Нынешнее письмо, может быть, пока что не более, чем послание, которое пустится в плавание только через пять дней. Какие жуткие вещи произошли здесь, ты, вероятно, уже слышала4. Один из пяти, как ты уже знаешь, первые пять дней был моим соседом по палате, мягкий, приветливый человек, с которым я много и с таким удовольствием разговаривал5. Двое из них были его родичами, один - молодой человек 27-ми лет, прибыл только вчера, дома у него остались жена, ей 21 год, и маленький ребенок. — Но ни слова больше об этом, это сверх всякой меры. Я еще ни разу не упал, и вообще очень осторожен. Карл мне строго-настрого запретил одному сходить вниз: на каменной лестнице нет перил. Теперь по поводу письма на 8 страницах от 14. VIII. Академии6: 1. Nederl. Akademie van Wetenschappen [Нидерландская Академия наук], председатель отделения литературы с 1929. 2. Koninkl. Vlaamsche Académie [Королевская Фламандская Академия] в Генте. 3. Коп. Vlaamsche Acad. v. Wetenschappen, Letteren en Schoone Künsten [Королевская Фламандская Академия наук, литературы и изящных искусств] в Брюсселе.

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

573

4. Académie royale de Belgique, classe des sciences morales et politiques [Королевская Академия Бельгии, отделение этических и политических наук]. 5. Kungliga Svenska Vetenskaps Akademien [Королевская Шведская Академия наук]. 6. Kongelige Danske Videnskabernes Selskab [Королевская Датская Академия наук]. 7. Akademie der Wissenschaften [Академия наук] в Вене. 8. Königlich Böhmische Gesellschaft der Wissenschaften [Королевское Богемское научное общество] в Праге. 9. Ungarische Akademie der Wissenschaften [Венгерская Академия наук] в Будапеште. Также крайне необходимо — почетный доктор Тюбингена и Оксфорда и кроме того — пост вице-президента Commission internationale de coopération intellectuelle [Международной комиссии по интеллектуальному сотрудничеству]. Это последнее может оказаться полезным: вспомни об авторитете Дворца мира7. Воскресенье, 16 августа 1942.11. 30 Вчера весь день в лагере стояла мертвая тишина, не из страха, об этом и речи нет. Выспался очень хорошо. Карл пришел помочь мне принять душ, помыл мне ноги и даже предложил подстричь ногти. 19 августа. Понедельник, 14.45 Как ты там? Надеюсь, не слишком уставшая, слегка приободрившаяся и успокоенная помощью друзей и их участием? Смотри, чтобы у тебя всегда был на щеках румянец и чтобы ты не похудела! Немного терпения, и все наладится, — я еще извлекаю выгоду из своих лет и недугов гораздо в большей степени, чем другие, которым я желал бы того же и которым пришлось выдержать бесконечно больше и дольше, чем мне.

574

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Странно, но до чтения у меня никак руки не доходят, не потому что я не могу сосредоточиться, но просто потому, что просто не остается времени. <...> Заканчиваю письмо и кладу свои руки на твои милые плечи и голову, и свои губы прижимаю к твоим губам. Завтра начну совсем уже новое письмо со страницы 1, и твои восемь страниц на бумаге из-под печенья пойдут в конверт «отвеченные письма». Если бы у меня не было Карла, я бы совершенно не знал, что делать; через четверть часа придет он сюда в зал, чтобы вытащить меня на чай. Никакое расстояние &АЯ него не помеха (а они здесь немалые), и всегда он готов на все! Я этого никогда не забуду!!

1

Аугюста Схёлвинк. См. примеч. 3, III. 1463. 3 См. примеч. 11,111. 1463. 4 Ранним утром 15 августа 1942 г. пятеро заложников были расстреляны немцами в ответ на нападение на военный эшелон в Роттердаме 8 августа. О расстреле было объявлено на утренней перекличке на футбольном поле; Й. X. по состоянию здоровья там не присутствовал. 5 См. примеч. 10, III. 1463.15 августа 1942 г. граф Лимбюрг Стирюм был расстрелян в числе пяти заложников. 6 Список Академий наук, членом которых являлся Й. X., составленный им по просьбе В. Й. М. ван Эйсинги (W. J. М. van Eysinga, 1878-1961; юрист, профессор в Гронингене и Лейдене, член Постоянной палаты Правосудия в Гааге), его влиятельного друга, хлопотавшего перед немецкими властями об освобождении всемирно известного ученого. 7 Дворец мира (Vredespaleis) в Гааге, существует с 1913 г., первоначально как место проведения мирных конференций, в настоящее время резиденция Международного суда; в период оккупации немцы признавали международный статус Дворца мира и не трогали его сотрудников. 2

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

575

III. 1469 И. X. (Синт-Михилсгестел) — Франциске Хёйзинга и Мэри В. Рейнсхаген1 22 августа 1942 г. Дорогие Франс и Мэри, Вы не должны думать, что дни здесь настолько заполнены, что очень трудно найти время, чтобы спокойно ответить на письма. Конечно, я много пишу моей дорогой жене и нашей Лоортье2, о все новых чудесах которой жена мне рассказывает. Но и кроме того, также постоянно утром немного работаю, затем слушаю лекцию, и мой великолепный шурин, мой вожатый, моя фрейлина и нечто гораздо большее, иной раз вынужден меня слегка подталкивать, чтобы я не заснул; затем с тем или другим пью чай, совершаю небольшую прогулку вокруг футбольного поля, разумеется, в пределах колючей проволоки, короче говоря, даже ААЯ чтения у меня не остается времени. Я получаю массу посылок, которые Карл любезно распаковывает и прячет, и откуда поступают всяческие добавки к завтраку и ужину. Обед в полпервого, пожалуй, самое слабое место; выставляют кормушку с размазней из овощей и картофеля, которая здесь носит неаппетитное название тошнючки, — впрочем, не так уж и плохо, хотя я предпочел бы фасоль и печеный картофель. Спальня моя в лазарете, или отделении А^Я больных, сейчас как раз совершенно заполнена; восемь коек, напротив моей — ъ койка ван Гронингена, дальше — г-н Боскамп изХанделсблад и т. д., приятные люди, которые ночью спокойно спят или спокойно лежат без сна, что я, точно так же, как дома, тоже иногда практикую часок-другой. Ну теперь наконец-то, с чего нужно было начать: а именно поблагодарить вас обеих за ваши письма от 14 августа. Что за животные, с которыми вы подружились! Не ручаюсь, что потом скажу наизусть все их имена или же сразу вспомню, кого из них видел, то есть конечно, корову, кролика или кошку, но не Йанни или Бобби и пр.

576

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Я слышал, что Мэри готова остаться в Зеландии, ну что ж, это, пожалуй, вполне практично, если она, конечно, уже действительно умеет доить корову. Пишите мне еще, если захочется, но если не захочется, то это вовсе не обязательно. Из-за колючей проволоки, ваш дедушка. 1

Franziska Margaretha (p. 1929), внучка Й. X., дочь его сына Леонарда (1906-1980). Mary Vincentia Reinshagen (p. 1930), внучка Й. X., дочь Элизабет (р. 1903). Обе внучки жили, чтобы укрепить свое здоровье, на фамильной ферме в Зеландии, без родителей, потому что в этой провинции оккупационными властями было запрещено находится лицам старше шести лет, не являющимся местными жителям. 2 См. примеч. 12,111.1463. 3 Algemeen Handelsblad, самая крупная и влиятельная в Нидерландах газета.

III. 1480 Й. X. (Синт-Мшилсгестел) — жене 11 сентября 1942 г. 10.40. Моя любимейшая, с которой меня ничто разлучить не может! Как бесконечно много ты АЛЯ меня сделала, все снова и снова пыталась что-нибудь предпринять, и сопротивлялась всему, что случилось, и не падала духом, и хваталась за любую возможность! Моей благодарности за твою любовь и бесконечную самоотверженность должно быть довольно, чтобы дать мне мужества и сил в тяжких испытаниях, которые выпали нам на долю: мне на склоне лет, а тебе — в лучшую пору твоей жизни, и так неожиданно; тогда как я не делал ничего другого, кроме того, к чему меня призывает долг, и хранил верность всему, чему обязан быть верным.

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

577

Дай мне сказать о том, что &АЯ меня самое важное: это не иметь тебя рядом с собой, не видеть, как подрастает Лоортье. Все остальное неважно. Н о есть ли что-то, что дает нам надежду? Да: тот факт, что обстоятельства и настроения постоянно меняются, что люди не всегда делают то, что говорят. Н о все это пока что слабое утешение. Что делать сейчас? Для меня - ничего не предпринимать, неделю или две следует подождать. Решение будет не за мной; на счет меня распорядятся. Пустая трата сил — пытаться себе представить, чем все это может кончиться, лучше или хуже, но, видимо, не воссоединением. Мы должны сообща нести эту ношу, хотя мы и не вместе. И, любимая, ты не должна больше предпринимать никаких попыток, ты должна найти покой и умиротворение; залог этого — наша любовь и та Любовь, которая нисходит свыше, которая так сильна и которую ты знаешь так непосредственно. И потом играй с Лоортье и давай Сюзе1 и Бетти 2 слегка ее баловать, и в меру видеться со всеми нашими милыми друзьями, и отклонять посещения в том случае, если они не вовремя или тебе не по вкусу. И гулять в нашем милом Хоуте и заботиться о том, чтобы оставаться здоровой и по возможности крепкой. Потому что однажды все же наступит время, когда мы опять будем вместе, как и когда бы это ни произошло. Во времени и во веки веков твой X. P. S. Оставаться здесь в конце концов было бы еще и наиболее предпочтительно, но, наверное, меня не спросят об этом. 1

Suzanna Maria Kuenen (1916-1980), историк, училась в Лейденском университете, близкий друг семьи Й. X. 2 См. примеч. 11,111. 1463.

578

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

III. 1508 И. X, (Де Стеег1) — Г. В. Кернкампу2 6 июня 1943 г. Amice, уже долго я о Вас ничего не слышал, и очень хотел бы знать, как Вы живете в эти времена всяческих трудностей, но также и живой надежды на лучшие дни. О нашей маленькой семье я могу, к счастью, сообщить только хорошее. Нашу ссылку в превосходном доме и прекрасной местности, которую почти не затрагивают бедствия больших городов, и вправду не назовешь слишком тяжелой. Здоровье мое вполне удовлетворительное, и я стараюсь столько работать, сколько возможно при минимуме книг и меньшей сосредоточенности, чего теперь никто не в состоянии избежать. Моя жена стойко переносит ежедневные тяготы по хозяйству, а наша маленькая дочь, которой около полутора лет, — наша ежедневная радость; она довольно поздно начала ходить, в чем она теперь — просто мастер, но зато рано начала говорить, и почти каждый день делает удивительные успехи. Мы не можем пожаловаться на недостаток интересов: почти каждый день к нам приходят или в гости, или с ночевкой. И все же было бы замечательно, если бы мы могли вернуться в наш собственный дом. Нужно очень много терпения, и к этому мы готовы. В надежде однажды что-нибудь услышать о Вас, С сердечным приветом от нашего дома — Вашему дому, Ваш Й. Хёйзинга 1

De Steeg, городок неподалеку от Арнхема; после пребывания в лагере заложников Й. X. жил там в ссылке, в доме проф. Р. Клеверинги (см. примеч. 1,111. 1423). 2 Gerhard W. Kernkamp (1864-1943), профессор всеобщей истории и нидерландистики сначала в Утрехте, а затем в Лейдене.

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

579

III. 1566 К X. (Де Стеег) — Элизабет Хёйзинга1 28 октября 1944 г. Дорогая Элсье, опять только несколько слов, чтобы держать тебя в курсе дела. И дай нам знать сразу же, как только получишь письмо. Здесь пока все хорошо, и еды вполне достаточно. Несколько недель солдат не было видно, но вчера они снова появились, они расквартированы в том числе и у нас, но скоро они снова уйдут. В ожидании больших событий всё здесь пока спокойно, только временами слышна отдаленная канонада и летят самолеты. От наших у нас довольно хорошие новости, примерно от 12 октября. Только о Л[еонарде]2 и К[еесе]3 я серьезно беспокоюсь; я ничего о них не знаю. Но нужно сохранять мужество и верить. У нас очень приятные гости: Либбе, мадам Габриэль и мадемуазель Сидони 4 , которые давно уже не настолько француженки, как о том говорят их имена; они частично фризы, частично фламандцы, частично голландцы, не забудем и Гронинген. Свеча горит с 20.30 до 21.15 или около этого, а потом все идут спать. К 9 часам мы обычно уже позавтракали. У Г [ус] очень много забот, но держится она бодро и выглядит хорошо. Лаура необычайно забавная и миленькая, и хотя бывает весьма своенравной, непослушной и злится, но это не правило, а исключение. Она умеет прекрасно играть одна, всегда с куклами, о которых необычайно заботится. Через неделю ей будет три года; скоро уже не поверишь, что прошло так много времени с тех пор, как она появилась на свет. <...> Утро сегодня началось сверкающим сиянием солнца. Деревья — в их последнем ореоле желтого и бурого, и один взгляд на них гонит прочь всякую мысль о войне. Пусть у тебя все будет хорошо, и регулярно давай о себе знать, если можешь. Когда же наконец мы увидимся? Всё кажется всё более запутанным и непредсказуемым, но мы крепимся. Сердечные приветы всем вам от нас троих. V[alc]

580

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

1

См. примеч. 5,1.406. См. примеч. 2, II. 633. 3 Kees (Cornells Adrianus) de Meyere (1908-1976), юрист, муж Реты, младшей дочери Й. X. от первого брака. 4 Libbe Gerrit van der Wal ( 1901 -1973), преподаватель-классик из Гронингена; его семья (он, его жена-фламандка и их семнадцатилетняя дочь) была ограблена и изгнана из своего дома. 2

III. 1571 Й X. (Де Стеег) — Й А. Й Варге1 с супругой 10 декабря 1944 г. Дорогие Тон и Тереза, ты прекрасно рассчитал всё со своим поздравительным письмом от 25 ноября: оно пришло 8 декабря, на следующий день после того, как прекрасно прошел мой праздник: стишок Лауры, праздничная песня хором за завтраком, на мотив Toen onze Мор1; наш домашний поэт отвечал, к обеду было вино (Лаура, к ужасу, его любит) и всяческие приятные вещи из далекого прошлого. Вы сразу же можете видеть, что у нас все хорошо, за исключением некоторой простуды, у меня самого — в форме упорного кашля, который ничего не значит, вовсе не делает меня больным, но как только я ложусь в постель, иногда ужасно меня мучает. Итак, исполнилось мне 72 года, т. е. 6 х 12 или 3 х 24 или 4 х 18 и т. д. Это большое число, которое я, не касаясь неприятностей с ходьбой и все больших неудобств в отношении туалета, переношу довольно прилично. С недавнего времени я каждый день снова сижу за весьма увлекательной работой и, к счастью, могу всё делать еще так же хорошо, как раньше, к тому же и быстро,, Это сверка английского 3 перевода опуса , который уже больше года лежал без дела; весь текст мне две недели назад неожиданно прислал Коллар4. Дни у нас здесь сейчас монотонные, но короткие. Читать и писать можно только при дневном свете, и кончается это довольно рано: после трех часов сейчас в моем кабинете уже темно, с тех пор как больше

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

581

нет окна возле западной стеклянной двери, что ведет на террасу, и поэтому света далеко не достаточно. Сейчас как раз выглянуло солнце, Лаура играет с Гус, незаметно она целые куски из своей книжки запомнила наизусть и то и дело вносит в текст свои вариации. Вечерами мы сидим с половины седьмого до половины десятого при керосиновой лампе, а там и пора ложиться спать. Жалкий электрический свет выключили уже 20 ноября, дав нам наслаждаться им примерно недели две. Темнота — это мучение, но по крайней мере ей приходит конец. И снова чувствуется нервозность из-за возможного обострения нашего нетерпимого бесправия. Большое преимущество быть сейчас старше семидесяти. 5 Соберутся ли когда-нибудь еще ^_.\ все пятеро вместе? С нашим, наиболее многострадальным, большим другом6 дело обстоит бесспорно очень мало обнадеживающе, даже первые условия были далеко не удовлетворительны. И чего нам следует ожидать из других мест, относительно Йукеса7, Рингерса8 и столь многих других жертв всей этой гнусности, достигшей, кажется, своей высшей точки? Я с большим интересом прочитал твое сообщение о биографии ван Оппенраая9. Прекрасный замысел, который ты, конечно, должен довести до конца. С ним самим, насколько я знаю, я никогда не встречался, но хорошо помню, как в 1908 г., когда в Гронингене открылась вакансия преподавателя греческого языка, мой друг Йоллес 10 (которого я лишился, увы, не из-за того, что он умер), знавший его, сказал мне: ван О. как раз тот, кто им нужен. И я с удовольствием соглашаюсь с этим, о нем всегда говорили с величайшим уважением. Ты, без сомнения, будешь работать над ней с особым удовольствием, и я надеюсь, что в свое время смогу убедиться, что ты успешно со всем этим справился. Письма из Лейдена идут к нам, как нам кажется, особенно долго, гораздо дольше, чем из Амстердама. Нужно иметь терпение, еще многое нужно выдержать. О нашем семействе с обеих сторон до сих пор шли хорошие новости, но из-за нынешних обстоятельств только старые и неполные, и вообще ничего со стороны Брабанта 11 . И сколько еще продлится это состоя-

582

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

ние! Это почти непереносимо. Но опять-таки: мужество, терпение, вера! Нам в нашей комнате, уменьшившейся наполовину, довольно тепло благодаря достаточному количеству дров. Но если зима станет более суровой, тогда не знаю. Что касается пищи, то благодаря предусмотрительности и сообразительности Г [ус] грех жаловаться. Есть еще кое-какие долги относительно поздравительных писем ко дню рождения, и мне уже мало что осталось рассказывать. Снова в воздухе неспокойно, как почти каждый день, с перерывами. Пусть будет у вас все хорошо, насколько это возможно, и пусть мы увидимся вскоре целые и невредимые. С любовью от всех нас, твой X. 1

См. примеч. 7, III. 1463. Известная в то время голландская песенка про собачку: Как наша Mon... 3 Последняя культурологическая работа Й. X., эссе Geschonden wereld. Ееп beschouwing over de kansen op herstel van onze beschaving [Затемненный мир. Возможности возрождения нашей культуры] ; этот английский перевод опубликован не был. 4 Koloman Kollar (1898-1955), венгерский издатель и книготорговец, с 1937 г. — в Нидерландах. 5 De Beentjes — см. в примеч. 7, III. 1463. 6 Е. M. Meijers. См. примеч. 1, III, 1295; примеч. 1, III, 1423, а также Письмо III, 1463. 7 A. M. Joekes (1885-1962), нидерландский политический деятель, узник немецких концлагерей, в том числе Бухенвальда. 8 J. A. Ringers (1885-1965), инженер. 9 Rudolphus M. V. van Oppenraay S. J. (1856-1936), ученый классик и священник, сначала в Нидерландах, а затем в Италии; эта биография так и не была написана. 10 André Jolies ( 1874-1946), историк искусства, после Первой мировой войны обосновавшийся в Германии и в конце концов ставший нацистом, друг И. X. с 1896 до 1933 г.; покончил с собой. См. также прим. 3,1,17. 11 То есть от семьи Аугюсты Хёйзинга-Схёлвинк, из уже освобожденного от оккупации Брабанта. 2

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

583

III. 1575 И. X. (Де Стеег) — X. Т. Коленбрандеру1 25 декабря 1944 г. Дорогой Херман, твое письмо от 7 декабря я получил позавчера, 23 декабря, почта из Лейдена всегда идет особенно долго. Сердечное спасибо за твои добрые пожелания; а ведь тебе же самому уже 73 года, с чем тебя от всей души поздравляю. Какие опасно большие числа! У нас все так хорошо, как только можно было бы пожелать: здоровье в порядке, трехлетняя уже Лаура - наша ежедневная радость и утешение. С едой все еще довольно прилично, без сомнения, гораздо лучше, чем мы слышим из других мест. С наступлением холодов мы ограничились одной комнатой, которую можем хорошо отапливать, после того как до этого наша большая комната уменьшилась наполовину, с тех пор как 5 ноября большое стекло (1,50 х 3,75 м) разлетелось вдребезги при бомбежке, которая, увы, шести человекам стоила жизни. Сегодня утром уже дважды бомбили; нас не затронуло, о других мы пока ничего не знаем. О наших обеих семьях новости, которым, естественно, уже несколько недель, благоприятные. Перспективы на скорое освобождение всей нашей страны вроде не слишком большие. Непонятно, каким образом может прийти конец этой гнусной войне. Мы, в наши преклонные годы, можно сказать, заслуживаем, все-таки более спокойного времени. Но ничего не поделаешь, нужно жить дальше. <...> Насколько насилие вывело из равновесия все наше общество, нашу страну, нашу жизнь — бесконечно больше и дольше, чем мы могли бы думать когда-либо раньше! Месяцами сидим в темноте, керосиновая лампа — наше единственное освещение. Но во всяком случае теперь, пожалуй, станет менее тяжко. Передавай Марии и детям от нас обоих сердечный привет, наилучшие пожелания на 1945 год, держитесь!

584

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

Где теперь все эти дни с 1916-го по 1925 год, когда мы все вместе встречались в редакции De Gids\ t[otus] t[uus] X. 1

См. примеч. 1,1. 60.

III. 1578 К X. (4c Стеег) — К А. Й. Варге 14 января 1945 г. Дорогой Тон, если повезет, ты сможешь получить это письмо примерно к своему дню рождения. Воспринимай его поэтому в первую очередь как мои наилучшие пожелания, еще более теплые, чем когда-либо раньше, хотя я пишу всё это с тяжелым сердцем. 61 год, и какая мрачная годовщина! Мы переживаем абсурдное и почти невыносимое время. Нужно мобилизовать все свои душевные силы и всю свою веру, чтобы не дать исчезнуть надежде. Кто бы мог, даже в самых суровых условиях войны, помыслить что-либо подобное: столько месяцев без электричества, без средств сообщения, страна наша наполовину опустошена, имущество наше разграблено, множество людей на грани, а то и за гранью голода, но что самое худшее: долгие годы жизнь под позорным ярмом тирании и чудовищного бесправия, и чем дальше, тем хуже. Никто не находится в безопасности, разве что те, кто, подобно мне, достиг преклонного возраста. Ты как раз перешел эту границу, я — более чем достаточно, хотя и в мои 69 лет эти господа не сочли меня еще полностью неприкос2 новенным . Одна из самых ужасных вещей — то, что вопрос, как выжить, именно А^Я МОЛОДЫХ делается еше более тяжким, чем А^Я пожилых. Ты уже целый год не по своей воле скитаешься, я уже третий год в ссылке. И когда всему этому будет конец? Не делай вывода из этих нерадостных слов, что мы сейчас находимся в подавленном настроении. Ведь в конечном счете мы все-таки убеждены в хорошем исходе и, кроме того, мы всегда

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

585

ощущали, что находимся в более привилегированном положении по сравнению почти со всеми, о ком мы слышали. Я уже не говорю о бесценном счастье, что со мною Гус, с ее неисчерпаемой заботой и ее громадной оберегающей любовью. Что это значит, ты понимаешь и без моих слов. Вот отчет о нашем повседневном существовании. С начала ноября и до сих пор здесь было тихо, не считая множества самолетов и стрельбы из зениток. Люди с улиц исчезли, к счастью также и солдаты. Но время от времени происходят аресты. Нигде больше нет электричества; мы живем при свете керосиновой лампы, и он позволяет нам вечером только играть в шахматы, за которые мы опять ревностно взялись. Лаура каждый день достает доску и расставляет фигуры; она все их знает и знает, куда их поставить. Здоровье наше до сих пор довольно хорошее, хотя Г [ус] опять похудела. Мне в особенности определенно лучше, чем в прошлом году, когда я так напутал тебя 8 февраля3. Хожу я гораздо лучше, стою и двигаюсь легче, в общем мне не на что жаловаться. Благодаря своей рассудительности и таланту Гус всякий раз готовит, хотя постепенно жизнь становится все более скудной, изумляющие нас блю4 да. После Рождества наши метеки уехали и отправились к своим родственникам в Гронинген. Изменение к лучшему, потому что уже возникали кое-какие трения, да и вести хозяйство не на семерых, а на четверых человек5 стало уже очень желательно, и даже необходимо, потому что 24 декабря мы совсем ушли из большой комнаты, так что и гостиной, и столовой стала ААЯ нас комната с балконом, которую мы с нашим запасом дров в состоянии хорошо отапливать, потому что внизу, несмотря на то, что жилая площадь сократилась вдвое, это было совершенно невозможно. Теперь здесь тесно и всего полно, но нам так даже нравится. С конца ноября я каждый день утром могу с удовольствием и рвением работать. Может быть, я тебе уже писал: это тщательный просмотр и предлагаемые мною улучшения английского перевода моего небольшого опуса6, перевода, который г-жа К[юнен]-Викстеед7 уже давно сделала, не плохо, но все же без должного знания предмета. Работа меня чрезвычайно увлекала, и к свое-

586

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА

му удовольствию я убедился, что качество всего того, что я туда вложил, и легкость, с которой все это было написано, без сомнения не ухудшились. И вот теперь корабль уже спущен на воду и отправляется в плавание, и какое плавание! За что теперь взяться? Снова что-то высасывать из пальца? Г [ус] советует обратиться к автобиографическому материалу, как мы уже раньше обдумывали. Пока я колеблюсь. Весной 44-го года, благодаря студентам, у меня был большой запас английского чтения по истории, в основном по новейшей истории. Но даже духовные источники теперь полностью иссякли, получить книги больше нельзя. У меня здесь всё еще семь толстых томов Cambridge MediaevalHistory [Кембриджской истории Средневековья], и &АЯ времяпрепровождения я читаю о Юлиане Отступнике8 и его присных, но труд этот, собственно говоря, не слишком удачен и очень скучно написан. Так что по множеству причин письмо нужно заканчивать. Сердечные приветы твоей семье, с живейшим чувством восхищения за все твои заботы о мальчиках, сердечные приветы от нас троих! Твой Хан 1

См. примеч. 7, III. 1463. В августе 1942 г. Й. X. был отправлен в лагерь заложников Синт-Михилсгестел. 3 День тайной встречи друзей по случаю годовщины основания Лейденского университета (1575 г.). В феврале 1944 г. Й. X. некоторое время почти не мог ходить. 4 Метеки, или метойки (цетогкос — переселенец, грен.) — чужестранцы, переселенцы: семья ван дер Вала; см. примеч. 4, III. 1566. 5 Сам Й. X., его жена Аугюста (Гус), их дочь Лаура и служанка. 6 См. примеч. 3,111,1571. 7 Dora Kuenen-Wicksteed (1873-1960), английская переводчица произведений Й. X. 8 Юлиан Флавий Клавдий (332-363), римский император (361-363), прозванный Апостатом (Отступником). In: TheCambridgeMediaevalHistory\ I. The Christian Roman empire and the foundation of the Teutonic kingdoms I Ed. H. M. Gwatkin (8 vol.). Oxford, 1911-1936. 2

РИСУНКИ

ИЗБРАННЫЕ ДОСТОПАМЯТНЫЕ КАРТИНКИ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИИ, ВЗЯТЫЕ ИЗ НАИЛУЧШИХ ИСТОЧНИКОВ И РАСПОЛОЖЕННЫЕ В ХРОНОЛОГИЧЕСКОМ ПОРЯДКЕ*

I.

* HuizingaJ. Keur van gedenkwaardige tafereelen uit de vaderlandsche historien. Het Wereldvenster. Amsterdam, 1950. Созданные в конце XIX в., рисунки охватывают события со времен Древнего Рима вплоть до новейшего времени. Герои, еще упоминавшиеся в старых школьных программах, в большинстве своем ныне забыты, но чувство истории, талант рисовальщика и юмор, присущие автору этих рисунков, с неожиданной стороны раскрывают перед нами историю Нидерландов, так же как и личность Й. Хёйзинги. Сам он снабдил свои рисунки пространными текстами, взятыми из различных старых источников и практически непонятных нынешним нидерландцам. Мы приводим их в значительном сокращении.

590

IL

Chr.

С &l\ g и I A'S

zotr

Noorder.Oce-uiO -

H e t

pa^&.rd

van.

400

De

naam

j7 о ,

Julku

iativieren

Z e e v i s cb

beclnj-p

op het

Jtrjtnd

van d

591

III. 40 г. после Р. X. СУМАСБРОДНАЯ ЗАТЕЯ КАЛИГУЛЫ НА БЕРЕГУ СЕВЕРНОГО ОКЕАНА

Выстроив на морском берегу войска, расставив баллисты и иные машины, приказал он вдруг заняться всем сбором раковин, добычи Океана, в дар Капитолию и Палатину. Suetonius. Caligula, 46.

592

IV. КОНЬ ЮЛИЯ ЦЕЗАРЯ

С

С А <, <> \ V *

А конь у него был особенный, с ногами, как у человека, и с копытами, разделененными, словно пальцы. Когда он появился на свет, гадатели предсказали хозяину его власть над миром, и тогда Цезарь выходил его и первый объездил. Suetonius. Caesar, 61.

593

V. 400 г. НАИМЕНОВАНИЕ БАТАВЫ УТРАЧИВАЕТСЯ

Древние наименования исчезли во тьме веков. Blök. Gesch. V H. Nederlandscbe volk

594

VI. 1170 г. БЛИЗ УТРЕХТА ВЫЛОВЛЕНА МОРСКАЯ РЫБА

В осень MC & LXX года Господа Нашего приключилась великая буря с ветром, и вода морская столь изобильно хлынула к городским стенам Утрехта, что люди там сетями ловили морскую рыбу. Века. Chrom

595

VIL 1296 г. ЭДУАРД I НАБЛЮДАЕТ ЗА ПОГРУЗКОЙ ШЕРСТИ

По желанию английского короля устроен был склад шерсти в Дордрехте. Metis Stoke. Rymkroniek.

596

VIII. 1384 г. БИЛЛЕМ БЁКЕЛСЗООН ИЗ БИРФЛИТА ИЗОБРЕТАЕТ ЗАГОТОВКУ СЕЛЬДЕЙ

ш

В 1397 г. в Бирфлите, неподалеку от Слёйса,^ помер Вилхелм Бёкеленс, почитаемый за то, что первым открыл способ солить сельдь и хранить ее в бочках. М. Lowys Guicciardyn, edelman van Florencen. Beschryvinghe van alledeNederlanden.

597

IX. 1428 г. СТАРЫЙ Г-Н ВАН АРКЕЛ УМИРАЕТ, СЪЕВШИ ГРОМАДНОГО УГРЯ

Съевши с жадностью однажды вечером громаднейшего угря, впал он в столь сильный страх, что сразу же после исповеди лишился рассудка, а затем и вовсе испустил дух, после чего с должною честью погребен был в Леердаме. Arend van Slichtenhorst. Geldersse geschiedenissen.

598

X. 1444 г. УВИДЕЛИ В ДОДЕВААРДЕ ЯБЛОНЮ, РАСЦВЕТШУЮ В МАРТЕ

Tsaermeer sal in corten tide Tsap van den wortelen opwaert slaen Dacr bi sal verre ende wide Beemt ende cruut syn loef ontfaen Dies so hebben wi sekeren waen. Die voghele werden blide, Die gheet in minnen te stride Hi sal verwinnen saen Op dat hi niet en minde.

Долго это не продлится, Сок взметнется от корней, Не замедлит нам явиться Вид теперь уже скорей Зеленеющих полей. Птичья стая веселится. Кто из-за любви сразится, Тот и преуспеет в ней, Коль препон не убоится.

Zuster Hadewych. biederen.

Сестра Хадевейк. Песни.

599

XL 1506 г. ФИЛИПП КРАСИВЫЙ ВЫПИВАЕТ ХОЛОДНОЙ ВОДЫ И УМИРАЕТ

В конце августа король Кастилии вступил в город Бургос. Спустя несколько дней отправился он на игру в мяч, а был полдень. И когда из-за жары и великого напряжения кровь у него вскипела, с жадностью глотнул он холодной воды, и тут же ему стало худо. Ponti Heuteri. RerumAustr. Lib. VI.

600

XII. 1623 г. СЛАЦИЙ ОСТАВЛЯЕТ СВОЕ ПИВО

Протестантского пастора Хендрика Слация, участвовавшего в волнениях, в пивнушке застали солдаты, и он, убоявшись их, тихо вышел, оставив полную кружку пива. Заподозрив неладное, они его задержали. Lieuwe van Aitzema. Zaken van staet en oorlogh.

601

XIII. 1685 г. МНОЖЕСТВО ФРАНЦУЗОВ ПРИБЫВАЮТ В НАШУ СТРАНУ И ПРИНОСЯТ С СОБОЮ СВОЮ УЧЕНОСТЬ

Увидевши нас на своих берегах, гонимых и лишенных всего, кроме своей души, Республика сия глубоко тронута была нашим несчастием. Jacques Basnage. Histoire de l'Eglise.

602

XIV. 1754 г. ДАНИЕЛА РААПА ХОРОНЯТ В САНЯХ

Со смертию Виллема IV вспыхнула к Раапу столь яростная ненависть, что, когда в январе 1754 г. пришел ему конец, был он лишен всех приличествующих его погребению почестей, и тело его на грузовых санях дотащили до Старой церкви. Kok. Vaderlandsch woordenboek.

603

XV. 1794 г. ГЕНЕРАЛ ПИШЕГРЮ ПО ЗАМЕРЗШИМ ВОДАМ ВСТУПАЕТ В НАШИ ПРЕДЕЛЫ

Зима 1794-1795 гг., словно мрамором, выстелила наши воды, и французы без труда проникли в наше отечество. В. H. Lulofs. Kort overzigt v. d. gesch. der Ned.

604

XVI. 1810-1813 гг. ВООДУШЕВЛЕНИЕ ПЫЛАЕТ В НАШИХ ДОМАХ

При вступлении младшего брата Наполеона в Гаагу... национальные чувства взыграли в нашем бодром морском народе... во многих домах и в энтузиазме поэтов голландской нации. J. Bosscha. Pruisen en Nederland.

605

XVII. 1811г. ГОЛЛАНДСКИЙ ФЛАГ ВСЕ ТАК ЖЕ РАЗВЕВАЕТСЯ НАД ДЕСИМОЙ

С 1803 г. в Десиме верховным главою былХендрик Дуфф, коего голландское сердце и несокрушимая твердость не позволили спустить флаг перед англичанами. U. Kampen. Gesch. der Nederlanders buiten Europa.

КОММЕНТАРИИ I. II.

III.

IV.

Титульный лист Избранных достопамятных картинок отечественной истории. Первая страница Избранных достопамятных картинок отечественной истории — рисунок и рукописный текст Й. Хёйзинги. Император Калигула, судя по всему, человек психически не вполне здоровый, снедаем был невероятной жаждой славы. В 40 г., воспользовавшись тем, что вождь одного из племен бриттов ввиду междоусобной борьбы обратился за помощью к Риму и даже принял римское подданство, он объявил Британию покоренной и стал готовить поход на этот остров. Римский историк Гай Светоний Транквилл, весьма критически относившийся к Калигуле, считал, что вся подготовка к походу была демонстративной акцией, не имевшей реального смысла. Войско собралось в устье Рейна (как раз на территории позднейшей Голландии, почему Хёйзинга и поместил здесь эту историю), но никакой экспедиции не состоялось, все вылилось в сбор раковин на берегу Северного моря (именно его называли Океаном), которые были предназначены в жертву Юпитеру Капитолийскому (на Капитолийском холме находились главные святыни Вечного Города) и Аполлону Палатинскому (на Палатинском холме располагался императорский дворец). У античных историков существовала давняя традиция сообщать о разнообразных феноменах, предшествующих знаменательным событиям: рождениям, кончинам, победам и поражениям. В данном случае, возможно, на возникновение этого слуха о коне Цезаря, попавшего в Жизне-

ИЗБРАННЫЕ ДОСТОПАМЯТНЫЕ КАРТИНКИ... КОММЕНТАРИИ

V. VII.

VIII.

XI.

607

описания двенадцати цезарей Светония, повлияли аллюзии на Александра Македонского, на его знаменитого коня Букефала (Буцефала), якобы также имевшего необычные ноги и даже питавшегося человеческим мясом. О батавах см. коммент. 14* к гл. I эссе Культура Нидерландов в XVII веке, Эдуард I Английский уделял немало внимания экономическому развитию своей страны (насколько вообще можно говорить об экономике в современном смысле до возникновения машинного производства). Он всячески способствовал установлению связей с Голландией и Фландрией, покровительствовал своим купцам и нидерландским ремесленникам. Одним из важнейших предметов английского экспорта была знаменитая доныне английская шерсть, и эта же шерсть была одной из основных статей импорта в Нидерландах, прославленных своими сукнами и сукновальным ремеслом. Историки доныне спорят о том, кто и где впервые открыл способ соления сельдей в бочках из дуба или бука. Можно считать твердо установленным, что это произошло в XIV в., но где — неясно; некоторые историки настаивают на северной Германии, другие — на Голландии. Торговля соленой сельдью — дозволенной христианам АЛЯ потребления в те 150 дней, что ежегодно приходились на посты, — была одной из причин процветания Голландии. Предание гласит, что Филипп Красивый прибыл в древнюю (до 1083 г.) столицу Кастилии — Бургос. Комендантом этого города был приближенный Филиппа, то ли голландец, то ли фламандец (Филипп ведь был также графом Голландии и Фландрии), некий Хуан Мануэль (мы даже не знаем, было ли это действительное имя, Ян Эммануэль, переданное на испанский лад, или прозвище, данное в честь знаменитого кастильского писателя, ученого и государственного деятеля инфанта Хуана Мануэля). После

608

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

завтрака, данного Хуаном Мануэлем, король решил поиграть в мяч, сильно разгорячился и попросил стакан воды. По одной версии, эту воду ему подал какой-то незнакомец, не принадлежавший ни к свите короля, ни к челяди дона Хуана. По другой версии, исходившей из кругов кастильской знати, стакан Филипп получил из рук самого коменданта Бургоса. Вскоре королю стало плохо, начались боли в животе, и на пятый день он умер. Трудно сказать, насколько это предание соответствует действительности. XII. Сцена относится ко времени борьбы ремонстрантов с контрремонстантами, которых поддерживал Мориц Оранский (см. коммент. 48* к гл. I эссе Культура Нидерландов в XVII веке). Пастор Хендрик Слаций был противником Оранского дома, сторонником ремонстрантов. XIII. В апреле 1598 г. король Франции Генрих IV, лидер гугенотов в религиозных войнах, перешедший в католичество в 1593 г., даровал своим прежним единоверцам эдикт (он был подписан в Нанте), по которому протестантская вера была разрешена во Франции, хотя католическая оставалась государственной. В 1685 г. Людовик XIV отменил этот эдикт, снова запретив гугенотом исповедовать свою религию. По мнению большинства исследователей, король сделал это не столько из приверженности к католичеству, сколько исходя из того, что в его королевстве может быть только одна вера, которой придерживается сам король. Отмена Нантского эдикта вызвала массовую эмиграцию гугенотов, в том числе в Республику Соединенных провинций, славившуюся как оазис религиозных свобод. XIV. В 1747 г., после длительного бесстатхаудерного правления (см. коммент. 49* к гл. I эссе Культура Нидерландов в XVII веке, а также: Хёйзинга II, коммент. 26* к статье Задачи истории культуры)у Республику Соединенных провинций возглавил Биллем (Вильгельм) IV Его поддерживали многие из низов общества, но далеко не все. Среди его сто-

ИЗБРАННЫЕ ДОСТОПАМЯТНЫЕ КАРТИНКИ... КОММЕНТАРИИ

XV.

XVI.

609

ройников был яркий памфлетист, сын гончара, Даниел Раап, клеймивший купеческую олигархию и призывавший к утверждению «твердой руки» статхаудеров в Республике. Многие ненавидели его, и не только олигархи, ибо власть статхаудеров нравилась не всем. Отсюда и отношение к нему после смерти. Во время революционных войн французская армия под командованием генерала Шарля Пишегрю в 1794-1795 гг. заняла Республику Соединенных провинций. Статхаудер Вильгельм (Биллем) V бежал, и профранцузскими силами в стране была провозглашена Батавская республика. Одним из самых ярких эпизодов этой кампании стал захват флота Республики, стоявшего в заливе Зёйдерзее. Зима 1794-1795 гг. была столь холодной, что замерзли реки, каналы и даже указанный залив, в котором застряла голландская эскадра, собиравшаяся при приближении неприятеля уйти в Англию. По приказу Пишегрю кавалерийская дивизия в конном строю по льду атаковала неприятельскую эскадру и заставила ее сдаться. Это, насколько известно, единственный случай в истории, когда флот был захвачен путем кавалерийской атаки. Судьба генерала Пишегрю оказалась и далее не менее захватывающей. В том же 1795 г. он вступил в контакт с представителями французской монархической эмиграции, был разоблачен в 1797 г., арестован, судим и сослан во Французскую Гвиану. Ему удалось бежать, добраться до Англии и всячески действовать против своего отечества. В 1804 г. он тайно проник во Францию, чтобы лично участвовать в попытке покушения на первого консула Французской республики Бонапарта (в том же году тот станет императором Наполеоном I), был схвачен и умер в тюрьме при неясных обстоятельствах — то ли самоубийство, то ли убийство. Батавская республика пережила несколько конституций (1795,1797 и 1805 гг.), пока, наконец, в 1806 г. было про-

610

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

возглашено Голландское королевство во главе с братом Наполеона Людовиком (Луи) Бонапартом. В 1810 г. Наполеон присоединил Нидерланды к Франции, но брат его сохранил королевский титул. В 1815 т. было создано Нидерландское королевство из территорий нынешних Нидерландов и Бельгии, монархом которого стал Вильгельм (Биллем) I Оранский, сын Виллема V. В 1830 г. Бельгия отпала от Нидерландов. Надо сказать, что французов в Нидерландах весьма недолюбливали, потому вышеприведенные слова звучат весьма иронически и даже издевательски по отношению к тем, кто небескорыстно и под давлением сверху приветствовал французское господство. XVIL Сказанное также звучит иронически. Первоначально Батавская республика сохраняла формальный нейтралитет во время англо-французских войн. По условиям англофранцузского мира 1802 г. она лишилась всех колоний, кроме Цейлона (Шри-Ланки), тогда еще ей принадлежавшего. В 1803/. война возобновилась, и Батавская республика приняла сторону Франции. Когда в 1810 г. Голландское королевство было упразднено, Британия потребовала, чтобы все флаги этого королевства (это был флаг провинции Голландия) были сняты во всех зарубежных владениях и даже представительствах по всему миру. Это было, не без нажима британского флота, сделано к 1812 г., кроме одного-единственного места. На островке Десима близ японского порта Нагасаки была голландская фактория. Главою ее с 1803 г. (есть сведения, что с 1800 г.) был Хендрик Дуфф, в 1809 г. ставший главным представителем Голландской Ост-Индской компании в Японии (в 1633 г. Япония запретила въезд в страну любым европейцам; исключение было сделано для голландцев, и только в нескольких портах страны). Хендрик Дуфф отказался в 1811 г. (по другим сведениям в 1812-м) снять флаг над факторией. Это произошло по следующей причине: японские влас-

ИЗБРАННЫЕ ДОСТОПАМЯТНЫЕ КАРТИНКИ... КОММЕНТАРИИ

611

ти заявили, что они заключали договор о торговле именно с Голландией (а не с Республикой Соединенных провинций; провинции имели широкие права, они могли заключать торговые соглашения и вне центрального правительства), и правителям-сёгунам неважно, существует ли то государство, в которое входит Голландия, или нет. Флаг должен висеть!

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА (1872-1945): ИСТОРИК, ПИСАТЕЛЬ, МОРАЛИСТ Йохан Хёйзинга — несомненно, наиболее известный нидерландский историк XX века. С него начинается современная историография в Нидерландах. Как историк и культуролог, он еще при жизни завоевал международную славу. Из нидерландских историков он единственный, чьи произведения на его родине сочли столь значительными, что издали их в виде Полного собрания сочинений. Во всем мире его труды до сих пор широко публикуются и обсуждаются. Громадной притягательностью произведения Хёйзинги обязаны не только его качествам историка-исследователя. Хёйзинга не принадлежал к ученым, ставшим знаменитыми благодаря тому, что они внесли существенный вклад в какую-либо область знания или создали научную школу. Он не оставил после себя учеников, которые занимали бы влиятельные позиции в университетах. Он не был строгим последователем какого-то конкретного метода, не основывал научных журналов и не публиковал обширных трудов по материалам исторических источников. В автобиографической статье в конце жизни он не без иронии описывает свою деятельность как присутствие при тех или иных моментах истории, сравнивая себя с бабочкой, перелетающей с цветка на цветок. Он никогда не был, по его собственному признанию, «неустанным следопытом, годами не вылезающим из архивов». Но у него был дар восприятия, способность представить характер определенного исторического периода и образным языком поведать о нем читателю. Проницательность, яркий стиль, сила воображения — характернейшие черты произведений Хёйзинги, отличающихся богатым разнообразием. Не меньшее значение имеет и его моральная позиция. Хёйзинга всегда дистанцировался от любых форм проявления политических и культурных пристрастий в современном обществе, с его господством масс, находилось ли это общество в зависимости

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА (1872-1945): ИСТОРИК, ПИСАТЕЛЬ, МОРАЛИСТ

613

от экономических сил — как в Америке, или же от политики государства — как в европейских диктатурах в период между двумя мировыми войнами. Он уповал на мудрость, которая проистекала из векового опыта человечества и не состояла на службе моды и политических лозунгов эпохи. Эта позиция приводила его временами к конфликту с сильными мира сего. Но она же делала его выразителем европейской культурной традиции, в которой немало людей находили противовес моральному смятению и политическим угрозам своего времени. Как преподаватель, исследователь, а затем и профессор в университетах Гронингена и Лейдена, Хёйзинга принадлежал к миру ученых. Но благодаря блестящему литературному стилю, близости литературе и искусству, благодаря четко выраженной моральной позиции он в равной степени принадлежал к миру литературы. И в течение его жизни, и впоследствии в Нидерландах эта многосторонность не раз бывала поводом для недоразумений. В университетских кругах раздавались упреки в том, что его подход слишком субъективен и не соответствует строгим требованиям академической науки. Литераторы, в свою очередь, упрекали его в том, что он слишком тяготеет к научности. Сам же Хёйзинга полагал, что его жизненные воззрения никоим образом не ведут к конфликту между искусством и историографией и что наука и литература могут прекрасно сосуществовать как два способа обретения знаний. В старом гуманистическом идеале bonae literae* обе эти формы интеллектуальной деятельности находились в неразрывном единстве. Время признало его правоту. Взгляд в недалекое прошлое ясно дает понять, что Хёйзинга примыкает к влиятельной чреде исторически ориентированных писателей и интеллектуалов, берущей начало в XIX в. и продолжающейся в первой половине XX в. Крупнейшим предшественником Хёйзинги был Якоб Буркхардт, чей трактат Kultur der Renaissance in Italien [Культура Ренессанса в Италии] (1860) оказал на него большое влияние. У Буркхардта, историка вообще и историка искусства в частности, мы находим подоб* См. коммент. 8* к гл. II монографии Эразм. Здесь и далее примеч. пер.

614

ВЕССЕЛ КРЮЛ

ный интерес к форме и стилю как в его отношении к прошлому, так и в его собственном методе, и подобное же стремление к моральным оценкам современной политики. Однако есть и большие различия. Буркхардт находился еще вполне в русле романтических традиций XIX в. В истории он опирался на широкие абстрактные понятия: государство, Церковь, культуру, индивидуум. Для Хёйзинги незыблемость этих понятий не была само собой разумеющейся. Для него уже невозможно было подводить исторические периоды под один знаменатель В книге Herfsttij derMiddeleeuwen [Осень Средневековья], вышедшей в 1919 г., он описывает период, который характеризуется серьезными внутренними конфликтами и противоречиями. Такое понимание истории было существенно более сложным, чем у его предшественника. В Осени СредневековьяХёизинга выступает как ученый-новатор. Модернистский характер этого произведения, которому несколько десятилетий спустя предстояло стать важным источником инспирации А^Я французской и итальянской историографии, часто противопоставляют манере более поздних работ: In de schaduwen van morgen [Тени завтрашнего дня] (1935) и Homo ludens [Человек

играющий] (1938). Некоторым современникам эти произведения, с их призывом к сохранению старых гуманистических традиций, показались чрезмерно консервативными. Однако автор Осени Средневековья не слишком расходился во мнениях с автором эссе Тени завтрашнего дня. Это можно вывести не только из несколько меланхолического звучания обоих заглавий. В Осени Средневековья Хёйзинга широко использовал понятия, заимствованные из этнологии и антропологии культуры. Обе науки решительно выделяли общественное значение традиций, ритуалов и религиозных представлений. В книгах 1930-х годов, посвященных критическому анализу культуры, Хёйзинга применил те же понятия ^хя западного общества своего времени. Способность увидеть прошлое под новым углом зрения давала ему возможность почувствовать напряженность и противоречия в культуре современной Европы.

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА (1872-1945): ИСТОРИК, ПИСАТЕЛЬ, МОРАЛИСТ

615

САНСКРИТОЛОГ В книге Mijn Weg tot de Historie [Мой путь к истории], которую Хёйзинга завершил на исходе жизни, он высказывает предположение, что уже в ранней юности самой судьбой ему было предназначено заниматься исторической наукой. Возможно, это и так, но потребовалось немало времени, пока он, наконец, осознал свое предназначение. Иохан Хёйзинга, второй сын Дирка Хёйзинги (1840-1903), профессора медицинского факультета университета в Гронингене, родился 7 декабря 1872 г. Гронингенский университет был тогда центром передового либерализма, требовавшего максимальной интеллектуальной и политической свободы, в соединении с повышенным интересом к социальным изменениям, к улучшению народного образования и здравоохранения. Такова была атмосфера, в которой рос юный Хёйзинга. Его отец готовился стать меннонитским пастором, но впоследствии, преодолев немалые трудности, специализировался в медицине. Теперь, с энтузиазмом новообращенного, он твердо стоял на позициях позитивизма и материализма. Хёйзинга описывает себя мечтательным ребенком, любящим сказки и питающим пристрастие ко всему необычному. В шестнадцать-семнадцать лет он познакомился, по совету отца, с некоторыми сочинениями известных этнологов Фридриха Макса Мюллера (1823-1900) и Эдварда Барнета Тайлора (1832-1917), изучавших религию первобытных народов. Для Хёйзинги это было первой встречей с систематическим описанием отдельных культур и их способов выражения. Под впечатлением знакомства с неевропейским миром Хёйзинга хотел изучать арабский язык, но его отец не видел в этом перспективы. В 1891 г. Йохан Хёйзинга приступил в Гронингене к изучению нидерландской литературы. То, что Хёйзинга после филологической подготовки в конце концов сумел стать историком, было результатом своеобразной образовательной программы, которая в те времена предлагалась в нидерландских университетах и носила наименование « нидерландское языкознание и литературоведение». Эта многообразная программа охватывала не только нидерландский язык и литературу, но

616

ВЕССЕЛ КРЮЛ

и политическую историю, географию и историческую филологию, включая основы различных индогерманских или индоевропейских языков. Выпускной экзамен давал право преподавать нидерландский язык и литературу, а также историю, однако студенты были свободны в выборе специализации и по другим предметам. Хёйзинга оставался верен своему интересу к ориенталистике и особенно углубленно изучал санскрит. К истории как науке он испытывал умеренный интерес, при том что его профессор Петрус Йоханнес Блок (1855-1929), автор известного учебника нидерландской истории, был признанным и авторитетным историком. «Цветущая и в то же время крайне смутная картина» Средневековья, складывавшаяся у Хёйзинги, в эти годы еще не получила отчетливых контуров. Учеба не представляла для него трудности. Сдав в 1885 г. последний экзамен, Хёйзинга получил возможность совершенствоваться в области сравнительного языкознания в Лейпциге — центре немецкой школы филологии. Особого успеха его обучение в Лейпциге не имело. Он слишком поздно обнаружил, что лучше было бы посещать специальные семинары; к тому же он взялся за изучение столь большого числа языков, что ни в один из них не мог надлежащим образом углубиться. Помимо всего, его привлекала богатая музыкальная жизнь Лейпцига, и ничего удивительного, что пребывание в этом городе завершилось полнейшей путаницей в отношении диссертации. Он упорно работал, но после того как по возвращении в Гронинген первый проект был отклонен научным руководителем, он от нее отказался. В 1897 г. он защитил диссертацию, на тему, которая удалась ему значительно лучше: роль видушаки* в древнеиндийской драме.

ИСКУССТВО И ПОЛИТИКА Между тем и другие вещи занимали его не менее сильно. Будучи студентом, Хёйзинга входил в небольшую группу восторженных * Придворный шут, традиционный комический персонаж.

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА (1872-1945): ИСТОРИК, ПИСАТЕЛЬ, МОРАЛИСТ

617

почитателей журнала De Nieuwe Gids*, объединявшего вокруг себя литературный и художественный авангард Нидерландов периода fin de siècle. В лежащем далеко от столицы Гронингене влияние современного, ориентировавшегося прежде всего на Францию, литературного движения означало радикальный разрыв с прагматической и тем самым довольно прозаичной либеральной верой в прогресс. В сочинениях нидерландских поэтов и писателей Виллема Клооса (1859-1938), Хермана Гортера (1864-1927) и Лодевейка ван Дейссела (1864-1952) Хёйзинга воспринимал силу воображения как откровение. Казалось, что настало время, когда все может выглядеть по-другому: искусство, литература, идеи, общество. Художественные и политические взгляды быстро сменяли друг друга. В искусстве символизм следовал почти непосредственно за импрессионизмом; в политике прогрессивный либерализм уже вскоре перешел в различные формы социализма. Литература предлагала то, чего Хёйзинге не хватало в академическом образовании, — прошлое как «навязчивую идею, наваждение, грезу, подобно тому, что преследовало меня со времени моей юности»**. В книгах французских авторов — Шарля Мари Жоржа Гюисманса (1848-1907) и Реми де Гурмона (1858-1915) Средневековье предстает временем пылких душевных страстей, когда всякое эмоциональное переживание сразу же находит внешнее выражение. Изобразительное искусство символизма также стремилось передавать глубочайшие движения души. И до, и после своей учебы в Лейпциге Хёйзинга участвовал в организации в Гронингене выставок новейшего нидерландского искусства, с привлечением работ Винсента ван Гога( 1853-1890), Яна Тооропа (1858-1928) и Йохана Торна Приккера (1868-1932). Такие выставки означали для него личный контакт с художественным авангардом. В 1880-х гг. вокруг журналов De Nieuwe Gids (1885-1894), а позднее —DeKroniek*** (1895-1907) формируется Движение, ко* См.: Избранные письма, примеч. 2, II. 861. ** Mijn weg tot degeschiedenis [Мой путь к истории], 1945. *** Хроника (нидерл.).

618

ВЕССЕЛ КРЮЛ

торое ставит своей целью культурное обновление в Нидерландах, преимущественно в области литературы и живописи. «Восьмидесятники» хотели расширить палитру культурной и интеллектуальной жизни в стране, внедряя стилистические элементы натурализма, символизма, декаданса и английского Движения Arts and Crafis [За возрождение искусств и ремесел]. Вначале они пропагандировали крайний индивидуализм, но после 1890 г. стали ориентироваться на социализм. С 1895 г. тон в художественной критике задает нидерландский еженедельник De Kroniek, выходящий под редакцией журналиста, а впоследствии политика-социалиста Питера Лодевейка Така ( 18481907). В первых выпусках еще молодой эссеист Андре Йоллес ( 18741946), слывший в Амстердаме литературным вундеркиндом, опубликовал серию статей о культуре раннего итальянского Ренессанса. В 1896 г. Хёйзинга пригласил его прочитать лекцию в Гронингене. Это стало началом более чем тридцатилетней дружбы, ставшей ^\я Хёйзинги существенным интеллектуальным стимулом. Андре Йоллес, который позднее благодаря своей работе Einfache Formen [Простые формы] (1930) получил известность как пионер структуралистской теории литературы, представил Хёйзингу П. Л. Таку. По просьбе последнего Хёйзинга в 1898 и 1899 гг. подготовил А^Я журналаDeKroniek четыре небольших публикации по древнеиндийской литературе. Одна из них косвенно отразилась в большой дискуссии, которая в течение ряда лет велась на страницах журнала De Kroniek. Журнал пропагандировал социализм как общественный строй будущего. Существовало, однако, большое различие во мнениях относительно видов социализма. Формула, которая одно время объединяла сотрудников журнала, сводилась к понятию Gemeenschapkunst, означавшему взаимодействие художников, по образцу Gesamtkunstwerk* Рихарда Вагнера, но также и новую социальную роль искусства. Художникам и интеллектуалам предстоит взять на себя задачу служения обществу. Они больше не будут замыкаться в рамках собственного опыта, но постоянно бус

Совокупное произведение искусства (нем.).

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА (1872-1945): ИСТОРИК, ПИСАТЕЛЬ, МОРАЛИСТ

619

дут осознавать свою социальную ответственность. Их произведения станут творением и выражением нового солидарного сознания. Теоретической трудностью, которая вызывала неминуемые столкновения, являлось представление о том, какое место в будущем должны занимать различные классы общества. Всякий, кто был настроен антилиберально, антииндивидуалистически, антикапиталистически и антиимпериалистически, называл себя социалистом. Одни понимали под социализмом стремление к социальной гармонии, к взаимодействию классов; другие посвящали себя классовой борьбе и идеалу бесклассового общества. К 1900 г. марксистское направление в журнале DeKroniek одержало верх. Сторонники идеалистического социализма с течением времени выработали более консервативные взгляды. К ним относился и Хёйзинга. На протяжении всей своей жизни он отстаивал идеал гармоничного общества, основанного на моральных принципах. Неприятие материализма и классовой борьбы отдалило его от марксистов. Но он всегда сохранял убеждение в том, что общество не может существовать без идеалов и представлений о некоем объединяющем принципе.

АНТИПОЗИТИВИЗМ В 1897 г. Хёйзинга становится преподавателем в одной из средних школ в Хаарлеме, однако надеется в скором времени занять место в университетских кругах в качестве ориенталиста и санскритолога. Упущенное в Лейпциге он старается наверстать на семинарах крупного лейденского индолога Хендрика Керна (1833-1917). Древнеиндийская культура, и в особенности буддизм, в конце XIX века входят в моду, кроме всего прочего, из-за бурного развития теософии. На семинарах Керна Хёйзинга соприкоснулся с далеко не романтическим взглядом на буддизм как на закосневшую, увязшую во внешних формах и ритуалах и, в сущности, совершенно неглубокую культуру. Согласно Керну, буддизм в основном отражал позицию страха и обороны. Невероятная запутанность религиозных

620

ВЕССЕЛ КРЮЛ

традиций была лишь беспомощным бегством от реальности. Хёйзинга принимал этот взгляд, но не столь негативно судил о религиозных традициях. Продолжение существования прежних культурных моделей, даже если кажется, что они уже утратили былое значение, он справедливо считал важной исторической данностью. Вскоре Хёйзинга встал перед вопросом, правильно ли он сделал, выбрав ориенталистику, и начал решительно искать новое поле деятельности. В 1903 году, спустя год после женитьбы, он получил должность приват-доцента в Амстердамском университете, где ранее преподавал историю культуры Индии. Его внимание теперь сосредоточивается на культуре европейского Средневековья. В 1904 г. Хёйзинга приступает к подробному историческому исследованию средневековой истории Хаарлема. После публикации первой статьи его назначают профессором истории в Гронингене. Сложилась уникальная ситуация. Неожиданным назначением Хёйзинга был обязан почти исключительно влиянию своего прежнего учителя П. И. Блока, который больше, чем он сам, верил в его талант историка. Кроме того, здесь наличествовали и соображения академической политики. Назначение Хёйзинги состоялось на фоне борьбы вокруг позитивизма в историографии. Для академической университетской историографии было характерно накопление фактических сведений, акцентирование на политической истории и почти механическое объяснение событий в понятиях причины и следствия. Подобный метод встречал сопротивление со стороны ученых, опиравшихся на историю культуры: факты имели смысл, только если они рассматривались в некоем синтезе; при этом культура, охватывавшая почти все стороны жизни, представлялась гораздо более обширным знаменателем, чем политика, что давало возможность устанавливать связи, которые вовсе не обязательно должны были рассматриваться как причинно-следственные. В Германии после 1890 г. возникла бурная дискуссия вокруг идей Карла Лампрехта (1856-1915), выступившего поборником культурно-исторического метода. П. Й. Блок был почитателем Лампрехта. Он старался ввести его воззрения в научный обиход в Нидерландах и, конечно, рассчитывал, что с назначением Хёйзинги

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА (1872-1945): ИСТОРИК, ПИСАТЕЛЬ, МОРАЛИСТ

621

на такой влиятельный пост он обретет соратника. Но Хёйзинга явно не испытывал большой склонности к Лампрехту. Подход Лампрехта покоился на противоречии: отвергая расхожий позитивизм, который выискивал факты ради самих этих фактов, он в то же время придерживался убеждения, что история не слишком отличается от естественных наук. После фазы эмпирических исследований достигалась стадия, когда могли быть сформулированы общие исторические законы. Лампрехт предполагал найти их в ряду психологических закономерностей, действие которых он хотел показать в своей обширной истории Германии. Таким образом, фактографический позитивизм он пытался преодолеть с помощью метода, который сам в еще большей степени приближался к позитивизму. В 1905 г. Хёйзинга в своей инаугурационной речи в качестве профессора Гронингенского университета (ее тема — Эстетическая составная часть исторических представлении) встал на резко антипозитивистскую точку зрения. Он искал связи с тогдашней неокантианской философией, представленной Хайнрихом Риккертом (1863-1936) и Вильгельмом Виндельбандом (1848-1915), определявшими «гуманитарные дисциплины» как принципиально иную форму науки. Эту речь Хёйзинги, первую в ряду его работ о теории истории, из-за подчеркивания им эстетического элемента в историографии восприняли как призыв к наслаждению приукрашенным, и потому приятным, прошлым. Однако Хёйзинга употреблял термин «эстетика» в его философском значении, эстетика для него — форма познания, распространяющегося не только на сферу прекрасного. Любой комплекс исторических явлений, полагал Хёйзинга, уникален и неповторим. Труд историка состоит в постижении прошлого в его целостности, как образа, понятия, концепции взаимосвязи данностей; в постижении, которое почти само собой возникает при обращении к прошлому. Конструирование закономерностей — это насилие над историей. Историческое представление иной раз может возникнуть внезапно, благодаря какой-нибудь совсем незначительной детали; поэтому личность ученого приобретает значение гораздо более важное, чем в естественных науках. По сути Хёйзин-

622

ВЕССЕЛ КРЮЛ

га, помимо позитивизма, исключает и исторический материализм, во всяком случае как теорию, которая выводит всю социальную жизнь из экономических предпосылок. Однако он вовсе не отказывался видеть в экономике исторический фактор, что достаточно явствует из небольших исследований о средневековой истории городов, которые он публиковал в последующие годы.

ОСЕНЬ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ Этот период знаменует начало медленного процесса возникновения крупнейшей работы Хёйзинги Herfsttij derMiddeleeuwen [Осень Средневековья]. Книга вышла в свет в 1919 г. с подзаголовком Studie over levens' en gedachtemormen der veertiende en vijftiende eeuw in Frankrijk en de Nederlanden [Исследование форм жизненного уклада и форм мышления в XIV и XV веках во Франции и Нидерландах]. В Предисловии автор поясняет, что на это исследование его вдохновило желание лучше понять живописное искусство Яна ван Эйка (ок. 1390-1441) и его современников. Выбор темы был на редкость удачным. Старонидерландская живопись в первые годы XX века привлекала особое внимание. После большой выставки 1902 г. в Брюгге, которую посетил и Хёйзинга, развернулась обширная дискуссия о предпосылках и значении бургундской придворной культуры: был ли это самостоятельный, изолированный культурный период или его следует рассматривать как североевропейский Ренессанс? Культура бургундских земель, однако, имела мало общего с итальянским Ренессансом, описанным у Буркхардта. Хёйзинга даже оставил нам анекдот о том, как около 1907 г. во время прогулки в полях за Гронингеном его внезапно осенила мысль: «Позднее Средневековье — это не возвещенье грядущего, но умирание уходящего». «Век Бургундии» был не Ренессансом, не новым началом, но последней, заключительной фазой средневековой рыцарской культуры, сформировавшейся за три века до этого. Мир XV столетия был полон резких противоречий между упоением жизнью и стремлением к смерти, между грубостью и чувстви-

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА (1872-1945): ИСТОРИК, ПИСАТЕЛЬ, МОРАЛИСТ

623

тельностью, скупостью и расточительством, благочестием и богохульством. Поэтому здесь вполне уместно говорить о культуре, утратившей равновесие. Стиль жизни и идеалы бургундской аристократии и духовенства чем дальше, тем меньше совпадали с новыми общественными отношениями. Не в силах превратить свои подорванные убеждения в новые позитивные понятия, люди искали прибежище в беспорядочном идеализировании старых норм и ценностей. С искренним изумлением приводит Хёйзинга многочисленные примеры причудливых представлений, обрядов и ритуалов, характерных для этого общества. Он пишет в стиле, который заметно окрашен воспоминаниями о его литературных пристрастиях 1890-х гг. Осень — также завершение определенного периода, апофеоз определенного литературного направления и одновременно прощание с ним. Пожалуй, еще важнее, чем предмет и стиль, метод работы Хёйзинги, манера, в какой он преподносит историю культуры. Он предлагает не хронологическое повествование, но дает срез исторической ситуации во всей ее совокупности. Политические факты, традиционно излагаемая история, предполагает он, достаточно известны. Здесь же речь идет об анализе умонастроений, менталитета, моделей поведения и взаимоотношений в обществе прошлого. Искусство, литература, наука предстают важнейшими источниками, но не предметом исследования. Хёйзинга хотел знать, как люди того времени представляли себе свое место в мире, какие страхи они испытывали и какие идеалы исповедовали. Он, впрочем, вполне осознавал границы возможностей исторического вживания: «Формы — в жизни, в мышлении — вот что пытаюсь я здесь описывать. Приближение к истинному содержанию, заключенному в этих формах, — станет ли и это когда-либо объектом исторического исследования?»

ТЕОРИЯ КУЛЬТУРЫ Свод «форм жизненного уклада и форм мышления» образует культуру. В работе De wetenschap dergeschiedenis [Наука истории] (1935) Хёйзинга дает такое определение: «Под культурой я понимаю ре-

624

ВЕССЕЛ КРЮЛ

ализованное в определенное время и в определенном месте взаимодействие общественной жизни и духовной продукции». Формы, которые люди придают отношениям к себе и к другим, всегда более запутанны, чем предписывает непосредственная жизненная необходимость. Культура как социальный феномен имеет некоторое пространство АЛЯ свободной игры; действующие нормы и правила не навязываются, но возлагаются на себя той или иной группой. Разумеется, при этом остается зависимость от суровой действительности, подчинение необходимости, влияние экономики. Изменения в структуре общества порождают рано или поздно новые формы и новые правила. Однако случались и такие периоды, когда верхний слой общества продолжал крепко держаться за отжившие формы, утратившие всякую связь с реальностью. Хёйзинга увидел такую закоснелость в древнеиндийских религиях, и тот же самый процесс он распознал в культуре позднего Средневековья. Это был путь «украшения различных сторон жизни вплоть до превращения ее в прекрасную и возвышенную игру», вплоть до « сведйния этих форм к пустому спектаклю ». Культурная модель может продолжать существовать как выхолощенный пережиток прошлого, и именно в этой последней фазе часто проявляется в своей наиболее сложной форме. Некоторая стилизация — признак всякой культуры. Действительность всегда представляют и отображают в соответствии с определенными моделями и условностями. В заключении Осени Средневековья и в обеих статьях о проблемах Ренессанса Хёйзинга оспаривает часто высказываемое мнение, что Ренессанс был возвращением к непосредственному переживанию действительности. После крайностей позднего Средневековья Ренессанс не принес никакого нового реализма, никакого нового здравомыслия, но иную, более глубоко переживаемую стилизацию. Также и новое культурное движение оставалось стилем, и в качестве такового — игрой, иллюзией, в той же степени, что и средневековая культура. Незадолго до завершения Осени Средневековья Хёйзинга опубликовал небольшую книжку о культуре Соединенных Штатов Америки: Mensch en Menigte in Amerika [Человек и массы в Америке] (1918).

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА (1872-1945): ИСТОРИК, ПИСАТЕЛЬ, МОРАЛИСТ

625

Участие Америки в Первой мировой войне более чем когда-либо возбудило интерес к этой стране. Похоже, Хёйзинга хотел проверить, приложимы ли его культурно-исторические идеи также и к нынешним временам. И на этот раз он вдохновлялся не Буркхардтом, но классической La Démocratie en Amérique [Демократией в Америке} Алексиса де Токвиля (1805-1859). И все же его новая книга во многом является дополнением Осени, Если бы формат обеих этих книг не был столь различен, можно было бы говорить о диптихе. Хёйзинга описывает американскую культуру как находящуюся в процессе становления. Традиция в ней едва ли присутствует, так что жизнь складывается в основном под влиянием экономических факторов. Форма американской культуры представляет собой стилистическое оформление экономической свободы, которая всегда была основой американской независимости. Характеристика общества, почти полностью подвластного капитализму, казалась столь резкой, что один левый критик похвалил Хёйзингу за его метод исторического материализма. Вот пример, насколько близко — подобно тому, как это было в журнале De Kroniek 1890-гг., — консерватизм и марксизм порой стояли друг к другу.

ПРОФЕССОР В ЛЕЙДЕНЕ Политические взгляды Хёйзинги между тем становились более четкими. В 1914 г. он выступил в качестве официального историографа в связи с 300-летием Гронингенского университета. Его обзор событий, затрагивавших небольшое ученое сообщество на протяжении прошедшего века, значительно выходил за рамки региональной истории. Хёйзинга описывал три четверти века интеллектуальной жизни в Нидерландах. Работа доставляла ему немалое удовольствие, и результат иной раз был поразительный. Это произведение означало прежде всего примирение с предшествующими поколениями. Хёйзинга открыл больше ценных свойств в культуре XIX столетия, чем склонен был признавать ранее, и именно тогда, когда период этот окончательно завершился.

626

ВЕССЕЛ КРЮЛ

1914 г. положил конец многим ожиданиям Хёйзинги в отношении будущего. Он был двенадцать лет счастливо женат. Но в июле 1914 г. жена его скончалась после тяжелой болезни. Спустя месяц разразилась мировая война. Осенью того же года ему предложили место профессора всеобщей истории в Лейденском университете, что в те времена обеспечивало наиболее влиятельное положение в нидерландском историческом мире. Первоначально Хёйзинга без энтузиазма взялся за это, новое ААЯ себя, дело. Но оно, прежде всего, давало ему возможность покинуть Гронинген, пребывание в котором омрачалось тяжелыми воспоминаниями. Революционные события в Европе 1917-1918 гг. усилили пессимистические прогнозы Хёйзинги относительно будущего. В своей книге об Америке он уделил много внимания «механизации общественной жизни». А в новой России, по его мнению, механизация навязывалась населению с помощью всевозможного идеологического и военного насилия. Веру в политический радикализм и в возможность переделать общество он рассматривал как одно из самых печальных наследий романтической школы. Он мучительно переживал момент, когда поэтесса-коммунистка Хенриетта Роланд Холст ( 1869-1952), с которой он дружил много лет, в ноябре 1918 г. приняла участие в попытке социалистической революции в Нидерландах. Впоследствии их дружба, впрочем, возобновилась. Осень Средневековья критики встретили очень по-разному. Литературные круг*Ншли от нее в восхищении. В 1921 г. Хёйзинга даже получил одну из немногих литературных премий, которые тогда существовали в Нидерландах. Однако в своей первоначальной версии книга оказалась чересчур трудной А^Я широкой публики. Нидерландские историки увидели в ней всего лишь произведение изящной словесности. Один из его коллег пренебрежительно говорил о «романе менеера Хёйзинги». Лишь постепенно было осознано значение этого произведения, также и за рубежом. Люсьен Февр (1878-1956), один из основателей современной французской исторической школы, констатировал с сожалением, что оно слишком поздно попалось ему на глаза, и он совершенно иными путями, с большими трудностями, пришел к тем же выводам. Хёй-

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА (1872-1945): ИСТОРИК, ПИСАТЕЛЬ, МОРАЛИСТ

627

зинга продолжал работать над Осенью на протяжении всей своей жизни. Каждое последующее издание он перерабатывал в соответствии со своими новейшими исследованиями. Обновленная разбивка на главы, иллюстрации и перевод многочисленных цитат — все это сделало книгу гораздо более доступной ААЯ читателей. Хёйзинга не утратил интереса к Америке. В 1924 г. появился его Erasmus [Эразм], монография о нидерландском гуманисте XVI в., написанная по просьбе одного из американских издателей. В сравнении с Осенью Средневековья, эта книга представляет собой традиционное по форме жизнеописание, которое должно было служить не более чем популярным введением в предмет. Сам автор был менее удовлетворен книгой, чем его критики, которые очень часто проводили сравнение между выжидающим, по сути консервативным Эразмом и его биографом. По словам Хёйзинги, он писал эту книгу, «сознавая, что задача истории иная, нежели быть узко специальной наукой». В 1926 г. Хёйзинга совершил двухмесячное путешествие по Соединенным Штатам Америки, где завязал дружбу с антропологом Брониславом Малиновским (1884-1942) и где явственно увидел, что приобретает международную известность. Впечатления от путешествия он описал в книге Amerika Levend en Denkend [Америка живущая и мыслящая] (1926). Поездка в Америку помогла Хёйзинге преодолеть глубокую депрессию, не оставлявшую его после смерти пятнадцатилетнего сына (1920 г.). Кроме того, в «американской идее» он увидел противовес своим мыслям об упадке Европы, — возможно, там сложится новая цивилизация, которая (особенно в моральном плане) превзойдет европейскую. Американские впечатления дали повод присмотреться к собственным взглядам и принципам. В 1927 г. Хёйзинга опубликовал жизнеописание нидерландского портретиста и художественного критика Яна Фета (1864-1925), одного из своих старых друзей из окружения журнала De Kroniek. Книга содержит столько личных воспоминаний, что может быть названа почти автобиографией. Увлечение символистским, «социалистическим» авангардом 1890-х гг. Хёйзинга описывает как давно пройденный этап своей жизни. Он

628

ВЕССЕЛ КРЮЛ

говорит о нем с некоторой ностальгией, но также и с неизбежной иронией в адрес стольких неоправданных ожиданий. В эти же годы он работает над обобщением своих теоретических взглядов на историю, которые еще в 1905 г., но сейчас гораздо более явственно, варьировались между носившими общий характер утверждениями относительно возможностей и границ предмета — и почти мистическим тяготением к непосредственному переживанию прошлого. Отдельные работы были объединены в сборники Cultuurhistorische Verkenningen [Культурно-исторические изыскания] (1929) и De Wetenschap der Geschiedenis [Наука истории] (1937). Хёйзинга разработал план новой книги о Средневековье, на этот раз о первом цветении той самой культуры, упадок которой он уже отобразил в Осени. План, однако, так и не был воплощен в жизнь. Хёйзинга написал лишь ряд эссе об отдельных выдающихся мыслителях XII в.: Абеляре, Иоанне Солсберийском и Алане де Лилле.

АНТИФАШИЗМ В 1930-е гг. политика уже проникает повсюду. 27 января 1933 г., за три дня до прихода Гитлера к власти, Хёйзинга читал лекцию в Берлине. Что означал национал-социализм, было /О,АЯ него абсолютно ясно. В отличие от многих других нидерландцев он не питал иллюзий относительно характера этого движения. В апреле 1933 г. на международной конференции студенческих объединений в Лейденском университете произошел знаменательный инцидент. Глава германской делегации, которая целиком состояла из сторонников национал-социализма, оказался автором брошюры, содержащей антисемитскую пропаганду. Хёйзинга, бывший тогда ректором Лейденского университета, попросил автора брошюры «не пользоваться далее гостеприимством университета» и тем самым положил конец пребыванию там германской делегации. Поступок Хёйзинги вызвал в Германии вспышку негодования. Статья, написанная им для немецкого Historische Zeitschrift [Исторического журнала], была опубликована с неодобрительными комментариями ре-

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА (1872-1945): ИСТОРИК, ПИСАТЕЛЬ, МОРАЛИСТ

629.

дакции. Нидерландские власти критиковали поведение ректора, усматривая в нем опасность &ля дипломатических отношений. Позднее в том же году наступил конец дружбе с Андре Йоллесом, который, будучи профессором в Лейпциге, стал убежденным приверженцем нового режима в Германии. Но своим поведением Хёйзинга завоевал также и новых друзей. С этого времени он стал известен как убежденный антифашист. В 1930-гг. Хёйзинга участвует в работе Международной комиссии по интеллектуальному сотрудничеству при Лиге Наций. Он принадлежит к небольшой группе антифашистски настроенных интеллектуалов, куда входят Томас Манн, Поль Валери, Хосе Ортега-и-Гассет и др. Критики в Нидерландах часто упрекали Хёйзингу в том, что он никогда не примыкал ни к одной антифашистской организации. Возможно, он этого не делал, потому что испытывал сильнейшее отвращение к проникновению политики в научную деятельность. Но почти все его труды после 1933 г. в той или иной степени являются реакцией на фашизм. Хёйзинга категорически отрицал расовые теории и рассматривал фашизм как абсолютное подчинение индивидуума государству, что считал отвратительным. Опираясь на свое понимание истории культуры, Хёйзинга анализирует явления, которые сделали возможным фашизм; он вновь рассматривает наиболее важные предпосылки здоровой культуры и уделяет пристальное внимание национальным нидерландским традициям и значению малых государств в международных отношениях. Эссе In de Schaduwen van Morgen [ Тени завтрашнего дня] ( 1935),

посвященное критике современной культуры, сразу же завоевывает широкий успех. Выступив с «диагнозом духовных бед нашего времени», Хёйзинга стал выразителем настроений широкой международной общественности, которая ощущала себя зажатой между фашизмом и коммунизмом и видела в наступлении новейшего тоталитаризма в первую очередь моральную проблему. Общество утратило что-то очень существенное. Это яснее всего выразилось в экономическом кризисе и политическом хаосе. Но почему оно ут-

630

ВЕССЕЛ КРЮЛ

ратило веру в себя, а политические идеалы этого времени так часто вырождались в различные формы диктатуры? Для Хёйзинги причина коренилась в безграничной вере в прогресс. Это была хорошо знакомая ему территория. Современная культура вполне поддавалась анализу как духовная сфера, в которой «формы мышления», некогда исполненные смысла, продолжали существовать, разрастаясь до гротескных навязчивых идей. Хёйзинга приводит длинный список недугов — непомерный интерес к спортивным достижениям, немощная вереница «измов» в искусстве, нервозный тон политических дискуссий, реклама, целый арсенал клише: скорость, массы, механизация, производство. В итоге ему виделась устрашающая картина общества, в котором будут господствовать не люди, а машины. Ясно очерченную политику или социальную программу как альтернативу всему этому предложить он, однако, не мог, в том числе и в последовавшем затем эссе Geschonden Wereld [Затемненныймир\у вышедшем в свет в 1945 г. Ключевые слова, постоянно встречающиеся у Хёйзинги: умеренность, здравомыслие, солидарность, — дух снова должен подчинить себе аппарат производства. В более поздние времена, отличавшиеся большим благосостоянием и большим оптимизмом, критики Хёйзинги нередко писали об этих двух книгах с некоторым сарказмом. Действительно, анализ современного общества в них не всегда убедителен, и своего рода благочестивый морализм также не идет им на пользу. Однако эссе Тени завтрашнего дня не было каким-то шагом в сторону в его творчестве. В основу работы положены те же взгляды на историю культуры, и при этом тщательно определены их границы. Хёйзинга не видел, что средства коммуникации и производственные технологии сами по себе не являются символическими ценностями, подобно гербам и надгробиям средневековых рыцарей (это нейтральные величины, которые могут быть носителями самых разнообразных культурных значений). Однако там, где он не выходил за рамки своих возможностей, как, например, в изображении интеллектуальной атмосферы 1930-х гг., он, видимо, ошибался меньше, чем порой утверждают. А возмущение Хёйзинги грубой политической и культурной эксплуатацией масс, рекламировавшейся тогда как совре-

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА (1872-1945): ИСТОРИК, ПИСАТЕЛЬ, МОРАЛИСТ

631

менная форма жизни, уж никак не свидетельствует о его оторванности от действительности.

ИГРА И СЕРЬЕЗНОСТЬ Обстоятельное исследование Homo ludens [Человек играющий] (1938) можно рассматривать как научное дополнение к эссе Тени завтрашнего дня. По своему значению эта книга, однако, далеко выходит за рамки критики данной эпохи. Хёйзинга отважился здесь, пренебрегая академической осторожностью, выдвинуть дерзкую гипотезу. Тема игры и серьезности волновала его еще со времен диссертации. Политическая ситуация сделала эту проблему в высшей степени безотлагательной. Культуры возникают в игре и через игру, в совершении действий, которые не являются необходимыми (Хёйзингой был предложен термин ludiek*). Повторяясь, эти действия принимают устойчивые формы. В стремлении подражать им сказывается желание превзойти других. Тем самым игра приобретает характер состязания (Хёйзинга пользуется здесь термином Ъуркхар&таагональный**). Так возникают правила; превзойти другого можно только тем, что сделаешь нечто подобное, но лучше. Правила стимулируют, но одновременно и ограничивают. Всегда есть точка, в которой будет достигнут предел. Тогда начинается новая игра, в соответствии с новыми правилами, — или же люди впадают в ожесточающую серьезность. Состязание между игроками, которые не знают правил, установленных ^АЯ тех и других, либо не считаются с ними, переходит в агрессию. Хёйзинга подкрепил свою теорию обширным историческим и антропологическим материалом. Сверх того он мог сослаться и на собственное сочинение. В Осени он продемонстрировал излом средневековых культурных форм и переход к новым нормам и правилам. В эссе Тени завтрашнего дня он показал, до какой степени рискует культура, {

Игровой (нидерл.) — неологизм, от лат. ludus, игра. ' От греч. àycov — состязание.

632

ВЕССЕЛ КРЮЛ

которая принимает правила лишь ААЯ ТОГО, чтобы тотчас же переходить их границы. Культура, постоянно отказывающаяся от самой себя, неминуемо должна закончить агрессией. Предложенная в Homo ludens теория культуры была представлена в столь широких и общих формулировках, что историки чаще всего мало за что могли здесь ухватиться. Книга привлекла внимание прежде всего социологов, антропологов и психологов. Хёйзинга и на этот раз склонен пренебрегать материальными факторами. В описании социальных явлений Homo ludens порой теряется в неразрешимых парадоксах, и провести границу между игрой и серьезностью становится уже невозможно. Хёйзинга откровенно признавал свое замешательство, задаваясь вопросом, был ли он в этом научном исследовании серьезен — или следовал неким правилам игры. Не было ли вовлечение в игру в своей последней инстанции высшей формой серьезности? ПопыткаХёйзинги сделать игру главной составной частью общественной жизни, быть может, и не вполне убедительна. Но сама книга Homo ludens может быть воспринята как волнующее единство научного и художественного творческого процесса. Только в этом единстве сочетание разума и иррациональности, свободы и необходимости, непосредственности и традиции достигает, наверное, того естественного равновесия, которое Хёйзинга всегда считал своим идеалом. Он всегда старался быть сдержанным в высказываниях, чтобы не помешать публикации своих книг в Германии. Несмотря на такую сдержанность, кпшаНото ludens в 1938 г. была там запрещена и смогла появиться только в Швейцарии.

НИДЕРЛАНДЫ Стремление к равновесию, согласно Хёйзйнге, является наиболее примечательным признаком нидерландской традиции. Хёйзинга всегда считал, что судьба его собственного отечества в сравнении с другими странами складывалась особенно благоприятно. Национальные качества (в хорошем смысле) он противопоставлял пропа-

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА (1872-1945): ИСТОРИК, ПИСАТЕЛЬ, МОРАЛИСТ

633

ганде политического экстремизма. Его национализм, однако, был, так сказать, негативного свойства: не жажда геройства и боевых подвигов, но гордость от их отсутствия. Хёйзинга полагал, что счастливым развитием начиная с XVII в. Нидерланды были обязаны не фанатичному следованию идеологическим принципам, не военной экспансии, не громадным коллективным затратам сил и стремлению к единовластию. Становление Нидерландов как великой державы стало следствием временного ослабления Франции и Англии. Самобытный характер нидерландской культуры продолжал сохраняться благодаря тому, что страна испытывала столько влияний, что ни одно из них не могло доминировать в течение долгого времени. Власть в Нидерландах никогда не находилась в тисках жесткой идеологии; господствующий класс всегда держался в стороне от догматического кальвинизма. Всеми поносимая буржуазность нидерландского общества была как раз большим преимуществом. Атмосферу свободы Нидерланды унаследовали от буржуазных классов, в чьих руках была сосредоточена власть в прежней Республике. Буржуазия была корыстолюбива и продажна, но занималась только своими собственными делами. К искусству и науке она питала смесь интереса и безразличия, так что Нидерланды смогли стать прибежищем всевозможных направлений мысли. Разве не должны были бы нейтральные Нидерланды выполнять в мире эту же роль и в дальнейшем? Немецкая оккупация страны в 1940 г. положила конец этим идеям. Но то, что не могло стать лекарством, могло все же послужить утешением. В 1941 г. Хёйзинга переработал ряд лекций, первоначально опубликованных по-немецки, в книгу под названием Nederlands Beschaving in de Zeventiende Eeuw [Культура Нидерландов в XVII веке]. Эта книга имела целью во время войны напомнить о былых заслугах собственного отечества. Но и при других обстоятельствах трактат Хёйзинги является прекрасным введением в культуру периода расцвета Нидерландской республики. Несмотря на войну, последние годы жизни были для Хёйзинги сравнительно счастливыми. В 1937 г. он, в течение многих лет остававшийся вдовцом, женился на женщине, которая была гораздо

634

ВЕССЕЛ КРЮЛ

моложе его. То, чего ему не хватало по части веры в окружающий мир, он вновь обрел в очень личном, едва ли поддающемся описанию религиозном чувстве. Летом 1942 г. Хёйзинга, известный противник национал-социализма, был заключен оккупационными властями в лагерь заложников. По причине быстро ухудшавшегося здоровья, а также благодаря значительной популярности, которой он обладал, в том числе, и в Германии, через три месяца он был внезапно освобожден. Хёйзинге, однако, не было разрешено вернуться в Лейден, и он обосновался в загородном доме своих друзей на востоке страны, где смиренно пытался продолжать свои ученые занятия. С 1943 г. его произведения были запрещены в Нидерландах. Йохан Хёйзинга умер 1 февраля 1945 г., всего за несколько месяцев до полного освобождения своей родины.

ЛИТЕРАТУРА И НАУКА Исторические труды быстро устаревают. Очень скоро они перестают отражать актуальное состояние науки; поэтому должны иметься другие причины, побуждающие их перечитывать: стиль, оригинальность видения, оказанное ими влияние, представление, которое они дают о том времени, когда были написаны. Иными словами, они сами должны являться частью истории культуры. Verzamelde Werken [Полное собрание сочинений] Хёйзинги можно найти в Нидерландах разве что в антиквариате, но его наиболее выдающиеся сочинения постоянно выходят отдельными изданиями не только в Нидерландах, но и на десятках языков во всем мире. Это показывает, насколько важное место занимает его творчество в мировой интеллектуальной и литературной культуре XX в. Хёйзинга может считаться предвестником французской исторической школы, сложившейся вокруг yxypHZAaAnnales [Анналы], но в его публикациях часто проявляется также родство с произведениями немецких историков искусства и культуры, группировавшихся вокруг основанного Аби Варбургом института, который после 1933 г. вынужден был про-

ЙОХАН ХЁЙЗИНГА (1872-1945): ИСТОРИК, ПИСАТЕЛЬ, МОРАЛИСТ

635

должать свою деятельность в Англии и Соединенных Штатах. Вероятно, более всего привлекает в творчестве Хёйзинги сочетание исключительно высокого научного уровня с чрезвычайно личной, почти интимной вовлеченностью в историю. То, что порой представляется слабостью, в конце концов, видимо, ею отнюдь не является. Для Хёйзинги прошлое всегда было неотъемлемой, формирующей составной частью настоящего. Сейчас историография понемногу отходит от свойственных точным наукам объективирующих тенденций, которые она проявляла в 1950-е-1960-е гг., предоставляя место личностному — что, однако, никак не означает ненаучному — отношению к прошлому. Именно в этом видел Хёйзинга цель исторического исследования.

БИБЛИОГРАФИЯ

/ Huizinga. Verzamelde Werken, 9 delen, Haarlem, 1948-1953. Johan Huizinga. Herfsttij der Middeleeuwen. 21 ste druk, onder redactie van Anton van der Lern. Amsterdam, 1997. Johan Huizinga. Briefwisseling. 3 delen, onder redactie van L. Hanssen, W. E. Krul, A. van der Lern. Amsterdam, 1989-1991. Leonhard Huizinga. Herinneringen aan Mijn Vader. Den Haag, 1963. Carlo Antoni. From history to sociology. The transition in German historical thinking, vert. Hayden V. White. London, 1962. Karl]. Weintraub. Visions of culture. Voltaire, Guizot, Burckhardt, Lamprecht, Huizinga, Ortega у Gasset. Chicago, 1966. E. H. Gombrich. The high seriousness of play. Reflections on Homo ludens by J. Huizinga (1872-1945). In: Idem, Tributes. Interpreters of our cultural tradition. Oxford, 1984. P. 138-163. Christoph Strupp. Johan Huizinga. Geschichtswissenschaft als Kulturgeschichte. Göttingen, 2000. WH. R. KoopSy E. H. Kossmann, G. van derPlaat, red. Johan Huizinga 18721972, s Gravenhage, 1973. W. E. Krul. Historicus tegen de tijd. Opstellen over leven en werk van J. Huizinga. Groningen, 1990.

636

ВЕССЕЛ КРЮЛ

Wessel Krul. 'In the Mirror of Van Eyck: Johan Huizingas Autumn of the Middle Ages' //Journal of Medieval and Early Modern Studies. 27/3.1997. P. 353-384. Wessel Krul. 'Huizingas Homo ludens. Cultuurkritiek en utopie' // Sociologie 2/1. 2006. S. 8-28. Anton van der Lern. Johan Huizinga. Leven en werk in beeiden en documenten. Amsterdam, 1993. Léon Hanssen. Huizinga en de troost van de geschiedenis. Verbeelding en rede. Amsterdam, 1996. Willem Otterspeer. Huizinga voor de afgrond. Het incident von Leers aan de Leidse universiteit in 1933. Utrecht, 1994. Willem Otterspeer, et al 'Johan Huizinga / / De Gids 168/2. 2005. S. 105200. Willem Otterspeer. Orde en trouw. Over Johan Huizinga. Amsterdam, 2006. Профессор Гронингенского университета доктор Вессел Крюл

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН*

Абеляр Пьер (1079-1142), философ, теолог и поэт, родом из Франции 539 Августин Аврелий, св. (354-430), христианский философ и писатель, один из отцов Церкви 211,218,228, 263,271,359,376,430 Австрийский дом, см. Габсбурги Агрикола Рудольф (настоящее имя Хёйсман Рулоф; ок. 1443-1485), немецкий гуманист, родом из Нидерландов 216 Адриан VI (Утрехтский; в миру Бойенс Адриан Флоренсзоон; 14591523), ученый и церковный деятель, канцлер Лувенского университета с 1491 г., Папа Римский с 1522 городом из Утрехта 267,268, 351,383, 404 Азар Поль ( 1878-1944), французский историк 132 Азолани (да Азола) Торрезани Андреа (1451-1528), венецианский печатник, тесть А. Мануцио 276,277 Айтзема Лиеуве ван ( 1600-1669), нидерландский дипломат, историограф 601 Алеандер Иероним (Алеандро Джироламо; 1480-1542), итальянский церковный деятель, гуманист 276, 343,359,368-371,385,395,408,411

Ален де Лилль (Алан Лилльский, Аланус аб Инсулиус; 1128-1203), французский философ-схоласт, богослов и поэт, монах-цистерцианец 539 Алкивиад (ок. 450-404 до н. э.), афинский политический деятель 311 Аллен Перси Стаффорд ( 1869-1933), английский историк 207,220,224, 307,371,425,426,429-446,499 Аллен Хелен Мэри (1875-1951), супруга П. С. Аллена 207, 426, 429, 430,499 Альба Фернандо Альварес де Толедо, герцог (1508-1582), испанский полководец и государственный деятель, генеральный статхаудер Нидерландов в 1567-1573 гг. 35 Альбрехт (Альберт) Бранденбургский (Бранденбург фон; 14901545), из рода Гогенцоллернов, архиепископ Магдебургский и епископ Хальберштадтский с 1513 г., курфюрст-архиепископ Майнцский с 1514 г., кардинал с 1518 г., меценат 359,360,361,366 Альдо, см. Мануцио Альдо Амвросий Медиоланский, св. (340ок. 397), христианский латиноязычный философ и писатель, церковный деятель 263, 376 Амербах Бонифаций (1495-1562), швейцарский издатель, Друг и душеприказчик Эразма 3 0 4 , 4 1 1 , 421-423 Амербах Йоханн (ок. 1440-1513), швейцарский типограф и издатель 296,423

* В Указатель вошли имена, упомянутые Й. Хёйзингой. Мифологические, литературные и библейские имена не комментируются. Д. X.

638

Аммонио Андрея (Аммониус Андреас; ок. 1478-1517), итальянский гуманист, секретарь Генриха VIII 271, 280, 292, 293, 300, 304, 307, 309, 338,343,354 Андрелини Публио Фаусто (Андрелинус Фаустус; ок. 1462-1518), итальянский новолатинский поэт, гуманист 229,234,235,239,243,255,258 Андрис, неизвестный адресат письма Эразма 303,433 Анжуйский герцог, см. Франциск (Франсуа Эркюль) Анжуйский Ариосто Лудовико ( 1474-1533), итальянский поэт 331,377 Аристотель (384-322 до н. э.), древнегреческий философ 78,229,399, 531 АркелЯн ван (после 1342-1428), нидерландский церковный деятель 597 Аркелы, знатный нидерландский род 29 Арминий Иаков (настоящее имя Хермансзоон Якобус; 1560-1609), нидерландский теолог 72 Арнобий (ок. 260-ок. 327), христианский писатель 376 Асперен Дирк Виллемсзоон ван (?1569), деятель Реформации из Нидерландов 69 Ат ван, см. Бриар ван Ат Жан Аурелиус Корнелис Герард (ок. 14601531), нидерландский гуманист, каноник ордена августинцев, адресат и друг Эразма Роттердамского 219, 221-223,243,255,429 Баварский дом, династия графов Голландии в 1354-1436 гг. 209,210 Бадиюс Йодокус (Йоост) ( 1462-1535), фламандский печатник, гуманист,

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

работал во Франции 215,270,273, 275, 276, 291, 292-296, 304, 353 Бальби Джироламо (середина XV в.после 1530), итальянский гуманист 229 Банаж Жак (1653-1723), французский протестантский теолог и историограф 600 Барант Амабль Гийом Проспер Брюжьер, барон де (1782-1866), французский историк 491 Барбаро Франческо (1390-1454), итальянский гуманист, государственный деятель Венецианской республики 557 Барбаро Эрмолао (1453 или 14541493), итальянский гуманист, философ и государственный деятель Венецианской республики 229 Барге Йохан Антониус Джеймс ( 18841952), нидерландский медик, профессор Лейденского университета 570, 580, 584 Барлеус (настоящее имя Баерле Каспар ван; 1584-1648), нидерландский ученый, уроженец Фландрии 71 Барнау Адриан Якоб (1877-1968), американский историк, голландец по происхождению, специалист по истории Англии и Нидерландов 505, 506 Баттус (Батт) Якоб (ок. 1466-1502), нидерландский гуманист 218,227, 228, 237, 238, 246, 247, 249, 259262,267,271,348 Беда (БеДье) Ноэль (1470-1537), французский религиозный деятель, противник Эразма 207, 338, 372, 379, 380 БедьеЖозеф (1864-1938), французский филолог-медиевист 540

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

Беелертс ван Блокланд Франс (18721956), нидерландский государственный деятель 549 Беерстратен Ян Абрахамсзоон ( 16221666), нидерландский художник 126 Бека (Беканус) Йоаннес де, нидерландский историограф XIV в. 594 Бекар ван Борселен Ян (ок. 1495после 1536), нидерландский ученый, клирик, друг Эразма 405 Беккер Балтазар (1634-1698), фламандский философ 79 Бембо Пьетро (1470-1547), итальянский гуманист, поэт, писатель и церковный деятель 395, 396 Беммелен ван Якоб Маартен (18981982), профессор уголовного права в Лейденском университете 570 Бендиен Марианна (Мими) (18791969), супругаЯ. Хёйзинги (18701948) 483,539 Бентивольо Джованни II (1442-1507), правитель Болоньи в 1462-1506 гг. 275 Бер Людвиг (XVI в.), швейцарский теолог 311,396,399,411 Берген Антуан (Антонис) ван (14541531), аббат Сен-Бертена с 1492 или 1493 гг., брат X. ван Бергена 267 Берген де Глим Анри (Хендрик; 14491502), епископ Камбре с 1480 г., канцлер ордена Золотого Руна с 1493 г. 218,225,228,230,235,237, 239,248,259,267,298,303 Беркен Луи де ( 1485-1529), французский писатель и переводчик, протестант 380 Беркманн (Биркман) Франц (ок. 15041530), немецкий книготорговец 296 Беркхейде Геррит Адриансзоон (16381698), нидерландский художник 126

639

Бернини Лоренцо ( 1598-1680), итальянский архитектор и скульптор 23 Берто Рудольф К., сотрудник фонда Рокфеллера в США 513,514 Бёкелсзоон (Бёкеленс) Биллем (Вилхелм; ?—1397), нидерландский рыботорговец 596 Блант Уильям, см. Маунтджой, лорд БлокПетрусЙоханнес (1855-1929), нидерландский историк 593 Бойс (Боэций) Гектор (ок. 14651535), шотландский гуманист, историк 234 Болингброк Генри Сент-Джон, виконт (1678-1751), английский государственный деятель 521 Бонна Леон Жозеф Флорантен (18331922), французский художник-портретист 423 Бомбазио Паоло (1476-1527), итальянский гуманист, родом из Болоньи 275 Бор Питер Кристиансзоон (15591635), нидерландский историк и писатель 91 БореелЯкоб ван (1630-1697), нидерландский политический деятель, бургомистр Амстердама в 1696 г. 64 Борселен Анна ван (ок. 1471-1518), правительница Веере с 1486 г. 228, 237-239, 248, 249, 259, 267, 274, 348 Борселены де, знатный нидерландский род 30 Босбоом Иоханнес (1817-1891), нидерландский художник 525 Боскамп, нидерландский журналист 575 Босса Иоханнес (1797-1874), нидерландский государственный деятель 604

640

Боссюэ Жак Бенинь (1627-1704), французский философ, историк, писатель и церковный деятель 132 Ботцхайм Йоханнес фон (ок. 14801535), немецкий гуманист 441 Боутс Дирк (1410-1474), нидерландский художник 211 Боэрио Джованни Батиста, лейб-медик Генриха VII, воспитатель его сыновей 272,275 Браак Менно тер ( 1902-1940), нидерландский писатель и публицист 560 БракелБиллемван (1635-171 ^»нидерландский проповедник, капеллан на корабле 51 Бракел Питер ван (?-1664), нидерландский мореплаватель 51 БракелЯн ван (1618-1690), нидерландский мореплаватель, сын П. ван Бракела 51 Броувер Адриаан (1605-1638), нидерландский художник 106 Браччолини Джанфранческо Поджо ( 1380-1459), итальянский гуманист 222,392 Бредеро Гербранд Адриансзоон ( 15851618), нидерландский драматург и поэт 22,60,89,90,91,130 Бредероде, знатный нидерландский род 30 Бредероде Йохан Волферт ван ( 15991655), военный и политический деятель Республики Соединенных провинций 30 Брёйгел (Брейгель, традиц. неправильно) Питер Старший, или Мужицкий (между 1525 и 1530-1569), нидерландский художник 106,317, 332 Бри Жермен де (ок. 1490-1538), французский гуманист 312

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

Бриар (Бриарт) де АтЖан (Ян; 14601520), нидерландский теолог, вицеканцлер Лувенского университета 350,351,354,355,357 Бром Герард Бартел (1882-1959), нидерландский историк искусства и литературы 61 Броувер Адриан (1605-1638), нидерландский художник 106 Брюно Фердинанд (1860-1938), французский лингвист 540 Буассевен Шарль (Чарльз) Эркюль (Геркулес; 1893-1946), американский врач, нидерландец по происхождению 505 Будеус (Бюде) Гийом (1467-1540), французский юрист, гуманист 207, 309, 312, 313, 338, 342, 346, 352, 374,396 Бурбоны, королевская династия во Франции (1589-1792,1814-1815, 1815-1830), в Испании (17001808, 1814-1868, 1874-1931 и с 1975 г.) и в Королевстве Обеих Сицилии (1735-1805,1814-1860) 46 Бургундские герцоги, династия правителей Бургундского государства из дома Валуа 20, 26, 29, 34, 209, 225,226,257 Бургундский двор, см. Бургундские герцоги Бурдалу Луи (1632-1704), французский проповедник 132 Буридан Жан (ок. 1300-ок. 1358), философ-схоласт, родом из Франции 229 БуркхардтЯкоб (1818-1897), швейцарский историк культуры 493,498 Бурхаве Герман (1668-1738), нидерландский врач, ботаник и химик 135

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

Буцер (Бутцер) Мартин (1491-1551), немецкий теолог, деятель Реформации 401 Бюслейден Жером (Буслидий Иеронимус; 1470-1517), нидерландский церковный деятель, дипломат, писатель и меценат, гуманист 355 Бюслейден Франц (?—1502), архиепископ Безансонский с 1492 г., отец Ж . Бюслейдена 267 Бюссемакер Карел Хендрик Теодор (1864-1914), нидерландский историк 487 Бюхелл (Бухелиус) Аренд (Арнольд) ван (1565-1641), нидерландский историк и географ 138 Ваверен ван, жители Хиллегома 477 Ваза, королевская династия в Швеции ( 1523-1654) и в Польше ( 15871668) 46 ВаллаЛоренцо (между 1405 и 14071457), итальянский гуманист 222, 236,267,269,270,305 Ванда, сотрудница Б. Малиновского 516 Василий Кесарийский (Великий), св. (ок. 330-379), христианский богослов, философ, церковный деятель, один из отцов Церкви 293,399 Вассенаар-Обдам Якоб ван, барон (1610-1665), нидерландский флотоводец 30, 51 Вассенаары, знатый нидерландский род 30 Вашингтон Джордж (1732-1799), американский государственный деятель, первый президент С Ш А в 1789-1797 гг. 508 Веере, фроуве ван, см. Борселен Анна ван

641

Везалий Андрей (настоящее имя Везеле Андреас ван; 1514-1564), врач и естествоиспытатель, основатель научной анатомии, родом из Нидерландов 333 Вейк Николас ван (1880-1941), нидерландский филолог, профессор Лейденского университета 550 Веласкес Родригес де Сиильва Диего ( 1599-1660), испанский художник 51,62,107,110,121 Велде Адриан ван де (1636-1672), нидерландский художник 106,113 Велде Биллем ван де Младший ( 16631707), нидерландский художникмаринист 52 Велде Ян ван де (?—1686), нидерландский гравер 113,114 Вергилий Марон Публий (70-19 до н. э.), римский поэт 94, 96, 221, 320 Вермеер Делфтский Ян ( 1632-1675), нидерландский художник 62, 84, 111,126,138,139 Вертеманн Андреас ( 1897-1974), швейцарский медик, патологоанатом 533 Вестстрате Корнелис (1899-1961), нидерландский экономист, профессор Лейденского университета 570 Вивес Хуан Луис (1492-1540), испанский гуманист, философ, теолог, педагог, работал в Нидерландах 383,386 Вильгельм (Биллем) I Оранский (Вильгельм Нассауский; 1533-1584), руководитель Нидерландской революции, статхаудер Голландии с 1579 г. 20,41,47,52,67,77,84,418 Вильгельм (Биллем) II Оранский ( 1626-1650), статхаудер Голландии с 1647 г. 481

642

Вильгельм (Виллем Фредерик Георг Лодевейк) II (1792-1849), король Нидерландов с 1840 г. 481 Вильгельм (Виллем КарелХендрик) IV Фризо (1711-1751), статхаудер Фрисландии и Гронингенас 1711 г., Дренте и Гелдерна с 1722 г., Голландии, Зеландии, Оверэйссела и Утрехта с 1747 г. 602 Вимпфелинг Якоб (1450-1528), немецкий гуманист, историк, педагог 292, 388 Винкел Питер (изв. в конце XV в.), школьный учитель в Нидерландах 216-218 Винсент Огюстен (изв. в нач. XVI в.), парижский горожанин 236 Виньи Альфред Виктор де (1797— 1863), французский поэт, романист и драматург 489 Витрье (Витрариус) Жан (?—1519), настоятель францисканского монастыря, религиозный реформатор 258,261,262,405 Витсен Николас Корнелис ( 1641 -1717), нидерландский государственный деятель, дипломат и ученый 86,101 Витте Эманюэл де (1617-1692), нидерландский художник 108 ВолтерсомХерманЛуи (1892-1960), нидерландский банкир, председатель созданной в 1940 г. в оккупированных Нидерландах Комиссии по организации предпринимательской деятельности 570 Вольтер (настоящее имя Аруэ Франсуа Мари; 1694-1778), французский писатель и философ, деятель Просвещения 415 Вондел Йост ван ден (1587-1679), нидерландский поэт и драматург 18,

Д М И Т Р И Й ХАРИТОНОВИЧ

23,47,53,54,60,61,81,90-99,125, 127,128,130,131,134 Воуверман Филипс (1619-1668), нидерландский художник 18,51 Вулзи (Уолси, традиц. неправильно) Томас ( 1475-1530), английский государственный и религиозный деятель, архиепископ Йоркский с 1514 г., лорд-канцлер и кардинал с 1515 г. 241,309,358,366 Вутиус Гисбертус (настоящее имя Фут Гейсберт; 1589-1676), нидерландский протестантский богослов 71 Вьянен Виллем ван (?—1529), нидерландский богослов, профессор Лувенского университета 439 Габриэль, мадам, см. Либбе Габриэль Габсбурги, правящая династия в Австрии, с 1282 г. — герцогская, с 1453 г. — эрцгерцогская, в 18041918 гг. — императорская; императоры Священной Римской империи (1437-180б,кроме 1742-1748), короли Чехии и Венгрии (15261918) и Испании (1516-1700) 47, 226,257,398 Гаген Робер (1425-1502), французский хронист и поэт, гуманист 228, 229,233,234,345 Ганц Пауль (1872-1954), швейцарский историк искусств 445 Гвиччардини Лодовико (ГвиччардейнАовейс; 1521-1589), итальянский купец, картограф, гуманист, политик и писатель, последние 50 лет своей жизни жил и работал в Антверпене 596 Гебвиллер Иеронимус (ок. 14801545), немецкий гуманист, издатель 444

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

Гегель Георг Вильгельм Фридрих (1770-1831), немецкий философ 385 ГеерингТрауготт (1859-1932), швейцарский экономист 431 Гей Уолтер (1856-1937), американский художник, коллекционер 422 Гейн Якоб де ( 1565-1628), нидерландский гравер и художник 328 Гелденхауер Герхард (1482-1542), нидерландский гуманист, теолог, реформатор 426 Геллий Авл (ок. 130-180), римский писатель 328 Генрих IV (1553-1610), король Наварры (Генрих III) с 1562 г., король Франции с 1589 г. (фактически с 1594 г.) 47 Генрих VII Тюдор (1457-1509), король Англии с 1485 г. 245,271,272, 280 Генрих VIII Тюдор ( 1491 -1547), король Англии с 1509 г. 239,247,274, 280,297,315,365,367,383,406 Гент Биллем Йозеф, барон ван (16261672), флотоводец Республики Соединенных провинций 51 Георг Бородатый (1471-1539), герцог Саксонский с 1500 г. 309,383 Герард, см. Аурелиус Герард (Герардус) Ротгер, отец Эразма Роттердамского 214 Гердер Иоганн Готфрид (1744-1803), немецкий философ 416 Гёте Иоганн Вольфганг (1749-1832), немецкий поэт, писатель и естествоиспытатель 112,521 Гиллес Питер (Эгидий Петр; 14781533), издатель из Антверпена, правовед, гуманист 207,279,300,307, 309,324,337,338,353,408,420

643

Гитлер Адольф (1889-1945), немецкий политический и государственный деятель, руководитель национал-социалистической Германской рабочей партии с 1921 г., рейхсканцлер (глава правительства) Германии с 1933 г., диктатор («фюрер германской нации») с 1934 г. 561 Глареанус (Лорис или Лорити) Хайнрих (Генрих; 1488-1563), швейцарский гуманист, теолог и теоретик музыки 311 Глим Анри де, см. Берген Гойен Ян ван (1596-1656), нидерландский художник 23, 105, 112 Гоклениус Конрад (1455-1539), нидерландский латинист, профессор Аувенского университета, уроженец Германии 438 Голциус Хендрик (1558-1617), нидерландский гравер и художник 22, 113 Гомар Франс (1563-1641), нидерландский теолог 72 Гомер (VIII в. до н. э.?), древнегреческий поэт 260 Гораций Флакк Квинт (65-8 до н. э.), римский поэт 221, 241, 318, 320, 346 Готайн Перси Пауль Хайнрих ( 18961944), немецкий филолог и историк искусств 557, 558 Готайн Эберхард (1853-1923), немецкий историк, отец П. П. X. Готайна 557 Готайн-Шрётер Мария Луиза ( 18631931), немецкая писательница, супруга Э. Готайна и мать П. П. X. Готайна 557 Готорн Натаниэл (1804-1864), американский романист 490

644

Гравесанде Биллем Якоб ван с* (16881742), нидерландский физик, математик и философ 135 Грандье Урбен (1590-1634), французский священник 79 Грей Томас, маркиз Дорсет (14771530), ученик Эразма Роттердамского 232,236 Гримани Доменико ( 1461 -1523), итальянский гуманист, церковный деятель, дипломат, кардинал 279,280, 431 Гронинген Бернард Абрахам ван ( 18941987), нидерландский эллинист, профессор Лейденского университета 569,570, 572,575 Гронинген-ван дер Пул Элизабет Мария (Бетти) ван (1889-1960), супруга Б. А. ван Гронингена 571, 572,577 Гроот Хюго (Хёйг; Гроций Гуго) де ( 1583-1645), нидерландский юрист, правовед и государственный деятель 44, 71, 72, 76t 79, 81, 97-99, 128,138,139,441 Грооте Герарт (Геерт; 1340-1384), основатель братства Общей жизни 211 Гроусин Уильям (ок. 1446-1519), английский гуманист, переводчик 244, 270 Грунниус Ламбертус, «апостолический секретарь», вероятно, вымышленный адресат Эразма 308,433,434 Гуарино да Верона (настоящее имя Гуарини Гуарино; 1374-1460), итальянский гуманист 222 ГурмонЖиль (ок. 1480-после 1533) парижский издатель 292,295 Гус, Гусье, см. Схёлвинк Аугюста Альвина Каролина Мария

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

Гус Антонидес Адриан ван дер (16191686), нидерландский поэт 131 Гуттен Ульрих фон (1488-1523), немецкий гуманист и политический публицист 2 0 7 , 3 1 1 , 3 3 6 , 3 3 8 , 349, 360, 369, 372, 381, 382, 441, 534 Гюнтер Август Герман (I860-?), преподаватель немецкого языка в средней школе в Хаарлеме 479 Давид Бургундский ( 1425-1496), епископ Утрехтский с 1456 г., внебрачный сын Филиппа Доброго 209, 225 Данте Алигьери (1265-1321), итальянский поэт 94,96,318, 525 Де Грааффы, знатный нидерландский род 32 Дезидерий (конец IV-нач. V вв.), адресат св. Иеронима, священник из Аквитании (?) 215 Дейк Антони ван (1599-1641), фламандский художник 62,110,424 Декарт Рене (1596-1650), французский философ, математик, физик и физиолог 72 Де Коки, знатный нидерландский род 29 Демокрит (ок. 460-ок. 370 до н. э.), древнегреческий философ 289 Денк Иоганн (Ханс; между 1495 и 1500-1527), немецкий гуманист, филолог, педагог и переводчик, теолог-мистик, анабаптист 401 Де Ридер (Риддер) Альфонс (18821960), нидерландский писатель 52 Де Флигер Симон (1601-1653), нидерландский художник 52 Дефо Даниель (ок. 1660-1731), английский писатель 132

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

Деции, Публий Деций Мус Старший (?-340 до н. э.) и его сын Публий Деций Мус Младший (?-295 до н. э.), римские государственные деятели 284 ДёйвендакЯн Юлиус Лодевейк ( 18891954), нидерландский филолог-синолог 542 Джеймсон Джон Франклин (18591937), американский историк 509 Джильи Сильвестро ( 1463-1521 ), английский церковный деятель, епископ Вустерский с 1499 г., родом из Италии 308 Джонсон Бенджамин (Бен; 15731637), английский драматург, поэт и актер 22,90, 377 ДидерихсХанс Петер Руппрехт ( 1905?), немецкий издатель 562 Диоген (ок. 400-ок. 325 до н. э.), древнегреческий философ 293 Дионисий Старший (ок. 430-367 до н. э.), тиран Сиракузский с 405 г. дон.э. 253 Дионисий Младший (IV в. до н. э.), тиран Сиракузский в 368-356 и 347-343 гг. до н. э., сын Дионисия Старшего 253 Диркс Винсент (нач. XVI в.), церковный деятель из Нидерландов 370, 379,380,433,439 Диркс Франс, друг Эразма 302 Дойч X. Р. М., немецкий гравер 422 Домер (Доомер) Ламберт (1622 или 1623-1700), нидерландский художник 112 Дориа Арно, граф ( 1890-1977), французский искусствовед, коллекционер 541 Дорп Маартен (Дорпиус Мартинус) Бартоломеус ван (1485-1525), ни-

645

дерландский гуманист и теолог 290, 308,309,346,351,354,355,439 Достоевский Федор Михайлович (1821— 1881), русский писатель 106,487 Дрооглевер Фортёйн Ламберт ( 18781953), нидерландский банкир и дипломат 540 Думерг Гастон ( 1863-1937), французский государственный и политический деятель, президент Франции (Третьей республики) в 1924-1931 гг. 538 Дуне Скот Иоанн (1265 или 12661308), философ-схоласт и теолог, родом из Шотландии 232, 233 Дуфф Хендрик (1777-1835), нидерландский колониальный деятель 604 Дьюи Джон (1859-1952), американский философ и педагог 517 ДюпаркФредерикЖюль (1907-1981), нидерландский историк 530 Дюрер Альбрехт ( 1471 -1528), немецкий художник 105, 113, 370, 413, 423,424,440 Еврипид (ок. 480-406 до н. э.), древнегреческий драматург 271,273,275, 295 Екатерина Арагонская (1485-1536), королева Англии в 1509-1533 гг., супруга Генриха VIII 390 Елизавета I (1533-1603), королева Англии с 1558 г. 47 Жаннен Пьер (1540-1623), французский государственный деятель, дипломат и юрист, гуманист 73 Жанруа Альфред ( 1859-1953), французский филолог-медиевист 540 Женевьева, св. (ок. 420-ок. 500), покровительница Парижа 231

646

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

Жерсон Жан (1363-1429), французский теолог, церковный и государственный деятель 230, 268 Жильсон Этьен (1884-1978), французский философ, историк философии Средневековья 527

Иоанн Солсберийский (ок. 1120— 1180), английский церковный деятель, писатель 539 Ириней Лионский (Лугдунский; ок. 140-ок. 202), христианский богослов, один из отцов Церкви 376

Заксль Фриц (Фридрих; 1890-1948), австрийский историк искусств, профессор, директор Варбургской библиотеки в Гамбурге; после 1933 г. директор Варбургской библиотеки (Warburg Institute) в Лондоне 557 Зёйдсполбруки, см. Де Грааффы Зюсье, см. Хёйзинга Херманна Маргарета

Йоллес* Андре (1874-1946), нидерландский и немецкий историк искусств, многолетний друг Й. Хёйзинги 444,479,581 Йоллес-Сингелс Якоба Катарина ( 1848-1901 ), писательница и литературовед, мать Андре Йоллеса 479 Йосселин де Йонг де Ян Питер Беньямин (1886-1964), нидерландский этнограф, профессор Лейденского университета 570 Йукес Адольф Маркус (1885-1962), нидерландский политический деятель 581

Иаков IV (1472-1513), король Шотландии с 1488 г. 279,297 Ибсен Генрик (1828-1906), норвежский драматург 92 Иероним Стридонский Евсевий Софроний, св. (в Восточной Церкви — блаженный) (ок. 342-419 или 420), христианский писатель, один из отцов Церкви 215, 222, 228, 233, 259, 260, 263, 269, 294, 295, 298, 300-302, 304, 305, 331, 352,376,394,415,433,443 Иларий, св. (ок. 315-367), епископ Пуатье, один из отцов Церкви 376 Иоанн Златоуст, св. (между 334 и 354-407), христианский писатель, богослов и церковный деятель, один из отцов Церкви 376, 399 Иоанн Секунд (настоящее имя ЭверартсЯн; 1511-1536), нидерландский новолатинский поэт 420,444

Кайетан Томас (настоящее имя Вио Томмазо де; 1468-1534), итальянский теолог и церковный деятель, кардинал с 1517 г., папский легат на суде над Лютером в 1518 г. 361 Калигула (император Гай Цезарь Август Германик; 12-41), римский император с 37 г. 591 Кальвин Жан (1509-1564), религиозный реформатор, родом из Франции 67,68,72,78,79,80,133,334, 386,389,406,413 Кальдеррн де Ла Барка Педро ( 16001681), испанский драматург 121 Калькофф Пауль ( 1858-1928), немецкий историк 363

* В книге Й. Хёйзинги Homo ludens. Статьи по истории культуры ошибочно: Андре Жолль.

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

Каминад Августин Винцент (?—1511), немецкий гуманист 248, 258-260, 377 Кампен Николас Годфрид ван (17761839), нидерландский историк 605 Кампен Робер, он же Флемалььский Мастер (ок. 1378-1444), нидерландский художник 481 Кампен Якоб ван (1595-1627), нидерландский архитектор 127 Каносса Лодовико, граф да (14761532), итальянский церковный деятель, дипломат 300 Капитон Вольфганг Фабрициус (настоящее имя Копфель Вольф; ок. 1478-1541), немецкий гуманист 311,330,352,360,386,388,393 Карл V Габсбург (1500-1558), император Священной Римской империи в 1519-1556 гг., король Испании (Карл I) в 1516-1558 гг. 20, 29, 31, 41, 258, 300, 306, 310, 315, 362, 367, 368, 373, 388, 393, 397, 404 Карл I (1600-1649), король Англии в 1625-1648 гг. 53 Карл II (1630-1685), король Англии с 1660 г. 75 Карл Смелый (1433-1477), герцог Бургундский с 1467 г. 40 Карлштадт (Боденштейн) Андреас (ок. 1480-1521), немецкий теолог, деятель Реформации 362 Каролинги, династия франкских, французских, немецких и итальянских королей, а также императоров Священной Римской империи с 752 по 987 гг. 27 Карпцовиус (Карпцов) Бенедикт (1595-1666), немецкий протестантский богослов 79

647

Картелльери Отто (1872-1930), немецкий историк 491 Кассиан Иоанн, св. (ок. 360-465), основатель монашества в Галлии 391 Кате Якоб (1577-1660), нидерландский поэт,государственныйдеятель Республики Соединенных провинций, великий пенсионарий Голландии с 1636 г. 60,79,87-89,134 Квинтилиан Марк Фабий (ок. 35-ок. 96), римский оратор 222,284 Кеес де Мейер Корнелис Адриан ( 1908-1976), нидерландский юрист, зять Й. Хёйзинги 579 Кей Ливен де (1560-1627), нидерландский архитектор 124,127 Кейзер Хендрик де (1561-1621), нидерландский скульптор 121,127,425 Кернкамп Герхард Биллем (18641943), нидерландский историк 578 Кёйп Алберт ( 1620-1691 ), ни дерлан дский художник 130 Кёйпер Э. Т., нидерландский историк XX в. 441 Кёлен ДиркЯнсон ван (1523-1602), нидерландский художник 112 Кёлер Вальтер (1870-1946), немецкий историк 401,443 Киприан Карфагенский Фасций Цецилий, св. (?-258), христианский писатель и богослов, один из отцов Церкви 399 Кифль Франц Ксавер (1869-1928), немецкий историк 387,442 Клааув ван дер Корнелис Якоб ( 18931972), нидерландский зоолог, профессор Лейденского университета 570 Клавдиан Клавдий (ок. 375-после 404), римский поэт 221 Клемен Отто ( 1871 -1946), немецкий теолог и филолог 433

648

Климент VII (в миру Джулио Медичи; 1478-1534), Папа Римский с 1523 г. 408 Клифтон Уильям (?—1541), английский священник, воспитатель детей в семье Боэрио 275 Кок Франс Баннинг (изв. 1642), командир роты стрелков в Амстердаме 118 Кок Харманна Маргарета де (18471910), вторая жена отца Й. Хёйзинги 477,478 КокЯкобус (?—1788), нидерландский лексикограф 602 Кокцеюс Иоанн (Иоганн Кох; 16031669), нидерландский богослов, родом из Германии 72 Коленбрандер Херман Теодор (1871— 1945), нидерландский историк 136, 137,481,543,583 Колет Джон (ок. 1467-1519), английский гуманист и богослов, священнослужитель, настоятель собора св. Павла в Лондоне 238,240-244, 261, 265, 268-270, 292-294, 298, 302, 305, 307, 311, 321, 326, 340, 361,365,375,405 Коллар Коломан (1898-1955), венгерский и нидерландский издатель и книготорговец 580 КоллевейнРуланд Дюко (1892-1972), профессор гражданского права в Лейденском университете 570 Кольбер Жан Батист (1619-1683), французский государственный деятель, генеральный контролер (министр) финансов с 1665 г. 48 Константин Великий Флавий Валерий (272-337), римский император 318 Коорнхерт Дирк Фолкертсзон ( 15221590), нидерландский гуманист, фи-

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

лософ и теолог, гравер, поэт, музыкант 69 Коп Гийом (ок. 1466-1532), французский гуманист, врач, астроном 260, 273,309 Корнелис, см. Аурелиус Кореи (Курсио) Петро, итальянский новолатинский поэт и ритор XVI в. 430 Костер Самуэл (1579-1665), нидерландский ученый 59 Крайенхоф ван де Лёр Хелена А. П. (1879-?), домоправительница у Й.Хёйзинги 509-512,516 КраненбюргРулоф (1880-1956), нидерландский юрист, профессор Лейденского университета 570 Кратандер Андреас (?-до 1540), базельский издатель 298,444 Крелаге Эрнест Хен дрик ( 1869-1956), цветовод и торговец цветочными луковицами в Хаарлеме, впоследствии председатель Королевского союза по выращиванию цветочных луковиц 477 Крёйт Ваген Франциск Иозеф (о. Бонавентура; 1874-1954), нидерландский палеограф 445 Кромвель Оливер (1599-1658), английский государственный деятель, лорд-протектор Англии с 1653 г. 40,75 Кун Ян Питерсзоон (1587-1629), нидерландский колониальный деятель 77 у 90 Курций Марк (?-ок. 362 до н. э.), легендарный римский герой 284 Кэги Вернер (1901-1979), швейцарский историк и переводчик произведений Й. Хёйзинги 441, 533, 534,536,557,560

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

Кюенен Сюзанна Мария (Сюзи; 1916— 1980), нидерландский историк, близкий друг семьи Й. Хёйзинги 577 Кюнен-Викстеед Дора (1873-1960), английская переводчица 585, 586 Ланг Йоханнес (1487?-1548), деятель Реформации в Германии 361363,365 Ласкарис Андрей Иоанн (ок. 14451535), гуманист, родом из Греции, преподавал в Италии и Франции 276 Ласко (Лаский) Ян (1499-1560), польский аристократ, протестантский богослов 410 Латомус Якобус (1475-1544), нидерландский богослов 350, 354, 355, 370 Ла Тур Жорж де (1593-1652), французский (лотарингский) художник 107 Лев X (в миру Медичи Джованни; 1475-1521),ПапаРимскийс1513 г. 279, 299, 308, 325, 354, 358, 362, 364,365,367,368,371,375 Леегватер Адриан (1575-1650), нидерландский инженер 83 Леере Иоганн фон (1902-1965), немецкий юрист, национал-социалист 549,550 Лееувенхук (традиц. Левенгук) Антони ван (1632-1723), нидерландский натуралист 100 Ленин (Ульянов) Владимир Ильич (1870-1924), российский политический деятель, руководитель вооруженного восстания в октябре 1917 г., глава правительства (председатель Совета народных комиссаров) РСФСР с 1917 г., СССР с 1922 г. 561

649

Леннеп Якоб ван (1802-1868), нидерландский писатель 19, 86 Ле Нэн, братья Антуан (между 1602 и 1610-1648), Луи (между 1602 и 1610-1648) и Матье (между 1605 и 1610-1677), французские художники, работали в одной манере, подписывались одной фамилией 107 Леонардо да Винчи (1452-1519), итальянский художник, скульптор, архитектор, ученый, инженер 333 Лесаж Ален Рене (1668-1747), французский писатель 132 Лестер Роберт Дадли, граф (15321588), английский государственный деятель 32,67', 71 Лефевр д'Этапль Жак (настоящее имя Стапуленсис Якобус Фабер; ок. 1455-1536), французский гуманист, теолог, церковный деятель 229, 233,338,350,353 Лефран Абель Жюль Морис (18631952), французский историк литературы 540 Ли Эдуард (1482?-1544), английский гуманист 338, 341, 348, 350, 354-356,362,366,379,380 Либаний (Ливаний; 314-ок. 393), грекоязычный ритор, философ-неоплатоник 268,282 Либбе Габриэль, супруга ГерритаЛиббе 579 Либбе Геррит ван дер Валь (1901— 1973), преподаватель классических языков в Гронингене 579 Либбе Сидони (1929-?), дочь Геррита и Габриэль Либбе 579 Лимбюрг Стирюм Отто Эрнст Геллер ван, граф (1893-1942), нидерландский юрист 570

650

Лингелбах Анна, дочь У. Э. Лингелбаха 507 Лингелбах Уильям Эзра ( 1871 -1962), американский историк 506, 507 Лингелбах Уильям, сын У. Э. Лингелбаха 507 Лингелбах-Лейн Анна (1873-?), супруга У. Э. Лингелбаха, американский историк 507 Линьяк Г. О. Э. (1891-1954), патологоанатом, профессор Лейденского университета 570 Линэкр Томас (1460?-1524), английский гуманист 245,270 Липсиус (Липе) Мартин ( 1492-1555), нидерландский гуманист, священник 354 Лойола Игнатий, св. (настоящее имя Рекальдо Иньиго Лопес де; 14911556), основатель ордена иезуитов, испанский дворянин 413,417 Лонголиус Кристофер (Лонгейль Кристофде; 1488-1522), гуманист, родом из Нидерландов, жил и работал во Франции и Италии 258,394,395,429 Лоод Уильям (1573-1645), английский государственный и церковный деятель, архиепископ Кентерберийский с 1633 г. 23,76 Лоон Хендрик Биллем ван (18821944), нидерландский и американский историк 567 Лопе Феликс де Вега Карпьо (15621635), испанский драматург 121 Лоррен (Желле) Клод (1600-1682), французский художник 107 Лоудон Джон (1866-1955), нидерландский дипломат и государственный деятель 537, 539 Луиза Савойская (1476-1531), мать короля Франции Франциска I

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

Лука Лейденский (настоящее имя Лейден Лукас ван; 1489 или 14941533), нидерландский художник 424 Лукан Марк Аней (39-65), римский поэт 222 Лукиан (ок. 120-ок.190), древнегреческий писатель 271,273,282,293, 295 Лэрессе Герард де (1641-1711), нидерландский художник 131 Лэтимер Хью (ок. 1485-1555), английский религиозный реформатор, гуманист 270 Людовик (Луи) Бонапарт (17781837), король Голландии в 18061810 гг. (номинально до 1815 г.) 604 Люлофс Бартолд Хендрик (17871849), нидерландский филолог 603 Лютер Мартин (1483-1546), родоначальник Реформации в Германии 254, 266 311, 334, 338, 349, 351, 358-371, 381-387, 391, 400, 402, 403,413,415,417,442,443 Лябушер Альберт Эверард (18821941 ), нидерландский экономист 540 Макиавелли Никколо (1469-1527), итальянский политический мыслитель, историк, писатель, гуманист 284,306 Максимилиан I Габсбург ( 1459-1519), император Священной Римской империи с 1493 г. 297,315,362,399 Малиновская Джозефа, дочь Б. Малиновского и Э. Р. Малиновской 516,529 Малиновская Хелена, дочь Б. Малиновского и Э. Р. Малиновской 516, 529 Малиновская Элси Розалин (?—1935), супруга Б. Малиновского 516, 529

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

Малиновский Бронислав Каспар ( 1884-1942), английский антрополог, родом из Польши 515, 528 Мднуцио Альдо (Мануций Альд) Старший (1450-1515), венецианский гуманист, издатель 274-277, 292,294-296,368 Мария Венгерская (1505-1558), регентша Нидерландов с 1531 г., сестра императора Карла V, королева Венгрии с 1522 г. 390,411 Маркс Карл (1818-1883), немецкий философ и общественный деятель 529, 561 Марри Роберт Генри (1874-1947), английский историк 385,442 Мартене Дирк (1446 или 14471529), печатник, родом из Фландрии 262,279,304,307,355,377,438,439 Марциал Марк Валерий (ок. 40-ок. 104), римский поэт 221, 256 Мауве Антон (1838-1888), нидерландский художник 525 Маунтджой Уильям Блант, лорд (14791534), английский государственный деятель 228, 237-240, 245247, 250, 270, 280, 300-302, 309, 408,430,439 Мауриц (Мориц) Оранский (15671625), принц Оранский, граф Нассау, государственный деятель Республики Соединенных провинций, статхаудер Голландии и Зеландии с 1585 г. 33,44,52,73,91 Медичи, знатный флорентийский род, правители Флоренции в 14341737 гг. (кроме периодов 14941512 и 1527-1530 гг.) 320 Медичи Джованни, см. Лев X Мейерс Эдуард Мориц (1880-1954), нидерландский правовед, профес-

651

сор Лейденского университета 565, 567, 570 Меланхтон (настоящая фамилия Шварцерде) Филипп (1490-1560), немецкий философ, гуманист, деятель Реформации 366, 374, 386, 402, 404,417,441 Метсейс (Массейс) Квинтен (1465 или 1466-1530), нидерландский художник 307,420,421,423,424 Мёленер Адам Франс (1632-1690), французский художник, родом из Нидерландов 51 Микеланджело Буонаротти (14751564), итальянский скульптор, архитектор, художник и поэт 413 Микониус Освальд ( 1488-1552), швейцарский теолог 421 Милон Кротонский (VI в. до н. э.), легендарный древнегреческий атлет 515 Мими, см. Бендиен Марианна МолинеЖан (1435-ок. 1507), французский поэт и хронист 427 Мольер (настоящее имя Поклен Жан Батист; 1622-1673), французский драматург, актер, театральный деятель 332 Монтальво, см. Родригес Монтень Мишель де (1533-1592), французский философ и писатель, гуманист 284,320,325,377 Мор Томас (1478-1535), английский гуманист, государственный деятель и писатель, канцлер Англии в 15291532 гг. 207,238,239,245,246,270, 279,281,282,289,291,292,307,312, 320,324,338,346,348,361,367,369, 374,375,402,406,408,420,422,444 Мортье Эдуар Адольф Казимир Жозеф (1768-1835), французский государственный и военный деятель,

652

первый герцог Тревизский, маршал Франции 541 Мортье Эдуар Наполеон Сезар Эдмон ( 1883- ?), пятый герцог Тревизский, французский коллекционер 541 Музурус Маркус (Музуро Марко; до 1490-1517), венецианский гуманист 276 Мурильо Бартоломе Эстебан (16171682), испанский художник 107 Муциан Руф (настоящее имя Мут Конрад; 1471-1526), немецкий гуманист 386 Мюллер Питер Лодевейк (1842-1904), нидерландский историк 136,137 Мюллер Самуэль Фредериксзоон (1848-1922), архивариус, секретарь Нидерландского исторического общества 445,484,486 Нейхофф Мартинюс (1894-1953), нидерландский поэт 519,522,526, 541,553 Николай Кузанский (настоящая фамилия Кребс; 1401-1464), философ, теолог, государственный и церковный деятель, родом из Германии 278 Николай Лирийский ( ?-1340), богослов, родом из Франции 269 Нортхофф Хайнрих, ученик Эразма 236 Нортхофф Христиан, ученик Эразма, брат X. Нортхоффа 236 НоухёйсЯн Биллем ван (1869-1963), нидерландский морской офицер и исследователь 446 Обрехт Йоханнес, корреспондент Эразма, предположительно сын нидерландского композиторе Якоба Обрехта (1450-1505) 274

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

Овидий Назон Публий (43 до н. э.ок. 18 н. э.), римский поэт 137,221 Озе Анри ( 1866-1946), французский историк 537, 539 Озе мадам, супруга А. Озе 537 Оккам Уильям (ок. 1285-1349), философ-схоласт и церковный деятель, родом из Англии 229 Окко Сибрант Помпеюс (1514-1588), нидерландский гуманист, латинист 32 Олденбарневелт Биллем ван (15901634?), сын Яна ван Олденбарневелта 72 Олденбарневелт Рейнер ван (15881663), сын Яна ван Олденбарневелта 72 Олденбарневелт Элиас ван (15631612), брат Яна ван Олденбарневелта 72 Олденбарневелт Ян ван (1547-1619), государственный деятель Республики Соединенных провинций, великий пенсионарий Голландии с 1586 г. 45,72 Оппенраай Рудольфус М. В. ван ( 18561936), нидерландский и итальянский филолог-классик и священник 581 Оранский дом, династия принцев Оранских, графов Нассау и статхаудеров в Республике Соединенных провинций, ныне — королевская династия в Королевстве Нидерланды 25,44,47,53,60,85 Ориген (ок. 185-253 или 254), христианский богослов и философ 407, 410 Оргега-и-ГассетХосе (1883-1955), испанский философ 559 Остаде Адриан ван (1610-1685), нидерландский художник 29,115

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

Павел III (в миру Фарнезе Алессандро; 1486-1549), Папа Римский с 1534 г. 402,408,409 Павсаний, древнегреческий писатель II в. 277 Палисси Бернар (ок. 1510-1590), французский ученый, религиозный писатель, протестант 321 Паллавичино Пьетро Сфорца (16071667), итальянский церковный деятель 82 Палуданус Иоханнес (?-1589?), ритор Лувенского университета 351 Парацельс (настоящее имя Гогенхайм Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон; 1494-1541), немецкий врач и естествоиспытатель 333,436 Пейс Ричард (1482?-1536), английский дипломат, настоятель собора св. Павла 381 Пенц Георг (ок. 1500-1550), немецкий художник 423 Персии Флакк Авл (34-62), римский поэт 222 Песталоцци Иоганн Генрих (17461827), швейцарский педагог 416 Петрарка Франческо (1304-1374), итальянский поэт, гуманист 89,252, 260,319 Пий II (в миру Энеа Сильвио (Эней Сильвий) Пикколомини; 14051464), итальянский гуманист, поэт, церковный деятель, Папа Римский с 1458 г. 222 Пико делла Мирандола Джованни (1463-1494), итальянский гуманист, философ 229 Пиндар (ок. 518-442 или 438 до н. э.), древнегреческий поэт 277 Пио да Карпи Альберто, князь (14751550), государственный деятель и

653

дипломат, гуманист, меценат 291, 380,389 Пиренн Анри ( 1862-1935), бельгийский историк 482, 484, 486, 488490,494,496-498 Пиренн, мадам, супруга А. Пиренна 482,486,493,497 Пиренн Робер, сын А Пиренна492,493 Пиркхаймер Виллибальд ( 1470-1530), немецкий гуманист 207,310,386, 408,420,421,423 Питер (Петрус) Герардус (?-после 1497), старший брат Эразма 214, 218 Пифагор (VI в. до н. э.), древнегреческий философ, религиозный и политический деятель, математик 302 Пишегрю Шарль (1761-1804), французский военачальник 603 Плавт Тит Макций (середина III в. до н. э.-ок. 184 до н. э.), римский драматург, комедиограф 244, 277 Платон (428 или 427-348 или 347 до н. э.), древнегреческий философ 240,244,263,277,531 Платтер Томас (1499-1582), швейцарский гуманист 444 Плотин (ок. 204 или 205-269 или 270), древнегреческий философ 240 Плутарх (ок. 45-ок. 127), древнегреческий историк, писатель и философ 232,277,293,304,318 Поджо, см. Браччолини Полициано Анджело (настоящее имя Амбро джини Аньоло; 1454-1494), итальянский поэт, гуманист 328 Понше Этьен (1446-1524), епископ Парижский с 1503 г. 309,311 Порселлис Ян (ок.1584-1632), нидерландский художник 105

654

Потгитер Эверхард Йоханнес ( 18081875), нидерландский поэт и критик 19, 86,125 Поттер Паулюс (1625-1654), нидерландский художник 115 Проперций Секст (ок. 50-ок. 15 до н. э.), римский поэт 222 Раап Даниел(1702-1754), нидерландский публицист 602 Рабле Франсуа (1494-1533), французский писатель, гуманист 233, 254,283,289,320,324,332,377 Рабюс Питер (1660-1702), нидерландский писатель, педагог, филолог-латинист 132 Ранке Леопольд фон (1795-1886), немецкий историк 556 Расин Жан (1639-1699), французский драматург 94,95,130 Резинк, семья друзей Й. Хёйзинги 477 Рейнсхаген Саша (1898-1976), нидерландский предприниматель, затем служащий Нидерландского общества торговли, выходец из Риги; зять Й. Хёйзинги 515 Рембрандт Харменс ван Рейн (16061669), нидерландский художник 20, 23,25,62,63,70, 81,103,108,109, 114-119,129,131,136,138,139 Ренанус (Бильд) Беатус (1485-1547), немецкий гуманист, родом из Эльзаса 207, 250, 276, 296, 311, 338, 377,400,408,411 Реноде Огюстен (1880-1958), французский историк 427,430 Рета, см. Хёйзинга Херманна Маргарета Рёйсдал Якоб ван (1628 или 16291682), нидерландский художник 23, 112,126,130

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

Рёйстр Николас (1442-1509), сановник при Бургундском дворе, епископ Арраса, канцелр Лувенского университета 268 Рейтер Михиел Адриансзоон де ( 16071676), адмирал, флотоводец Республики Соединенных провинций 51,52 Рёйхлин (Рейхлин, традиц.) Иоганн (1455-1522), немецкий гуманист 304,309,349,366 Риарио Раффаэлле Галеотто (14511521), итальянский церковный деятель, кардинал 279 Рибера Хосе (Хусепе) де (1591-1652), испанский художник 107 Рингерс Йоханнес Алендис (18851965), нидерландский инженер 581 Риттер Герхард (1888-1967), немецкий историк 555 Ришелье Арман Жан дю Плесси, герцог де (Г585-1642), кардинал, первый министр Франции с 1624 г. 79 Рогер Серватий (?-1540), настоятель монастыря Стейн в Нидерландах 218, 219, 221, 270-272, 274, 300302,307,313,338,340 Рогман Руланд (ок. 1620-после 1686), нидерландский офортист 114 РоландХолст Адриан (1888-1976), нидерландский поэт и писатель 217, 543, 546 Ромбоут (изв. в конце XV в.), учитель в Девентере 217 Рубенс Питер Пауль ( 1577-1640), фламандский художник 23,52,62,107 Руссо Жан Жак (1712-1778), французский писатель и философ 287, 339,416 РюйсбрукЯн ван (1293-1381), нидерландский религиозный философ-мистик 227

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

Садолет Иаков (Садолето Джакопо; 1477-1547), итальянский писатель и церковный деятель, гуманист, кардинал с 1536 г. 308, 386, 395, 396, 400,417 Саксонская династия, династия германских королей и императоров Священной Римской империи с 919 по 1024 гг. 360 Саксонский герцог, см. Георг Бородатый Салверда де Граве Жан Жак (18631947), нидерландский филолог-романист 540 Санредам Питер (1597-1665), нидерландский художник 108 Сапидус Иоханнес, эльзасский учитель, почитатель Эразма 314 Сасбауд (изв. XV в.), монах в монастыре Стейн в Нидерландах, живописец 224,302,433 Саския, см. Уленборх Сассен Эммануэль Мент Йохан Алберт (1911-1995), нидерландский юрист и государственный деятель, дальний родственник А. Схёлвинк 570 СваммердамЯн (1637-1680), нидерландский натуралист 100 Свеелинк (Свелинк, традиц. ) Ян Питерсзоон (1562-1621), нидерландский композитор, органист 101 Светоний Транквилл Гай (ок. 70-ок. 140), римский историк и писатель 364,591,592 Свифт Джонатан (1667-1745), английский писатель 132 Себастьян, св. (288-?), римский легионер, христианский мученик 344 Сегерс Херкюлес ( 158*9 или 1590-ок. 1638), нидерландский художник 62, 112,114

655

Сейер Эрнст (1866-1955), французский социолог и философ 541 Сейнтен (Синтиус) ван Делден Йоханнес (ок. 1450-после 1533), учитель в школе капитула Синт-Лебуинуса в Девентере 216 Сенека Луций Аней (ок. 4 до н. Э.-65 н. э.), римский государственный деятель, философ и писатель 277, 295,304,326 Сервантес Сааведра Мигель де ( 15471616), испанский писатель 92,121, 377 Серватий, см. Рогер Серватий Сидни Филипп (1554-1586), английский писатель и поэт 75 Сидони, мадемуазель, см. Либбе Сидони Сикстинус Иоханнес (изв. ок. 1500), новолатинский поэт, родом из Фрисландии 241 Сиксы, см. Фромаде Сименс Херманн В. (1891-1969), дерматолог, профессор Лейденского университета 570 Ситтер Бобине (Бине) де (1876-1958), сестра Виллема де Ситтера (1872?), нидерландского математика, студенческого друга Й. Хёйзинги 483 Скалигер Юлий Цезарь (настоящее имя Скала Джулио Чезаре делла; 1484-1558), французский гуманист, филолог, родом из Италии 395 СкорелЯн ван (1465-1562), нидерландский художник 108 Скрибнер Чарльз, американский издатель 501 Слаций Хендрик (1585-1623), нидерландский священнослужитель и политический деятель 600

656

Слингеландт Симон ван ( 1664-1736), политический деятель Республики Соединенных провинций 135 Слихтенхорст Аренд ван (ок. 16151657), нидерландский историограф 597 Слютер Клаус (между 1340 и 13501406), бургундский скульптор, родом из Нидерландов 211 Смит Презёрвд (1880-1941), американский историк протестантизма 441 Смите, служанка в доме Й. Хёйзинги 501 Снелленг Й. Б., нидерландский японист XX в. 446 Снеллиус (Снеллван Ройен) Виллеброрд (1580-1626), нидерландский астроном и математик 100 СоважЖан ле (?-1518), государственный деятель Нидерландов, канцлер Брабанта 306 Сократ (ок. 470-399 до н. э.), древнегреческий философ 311,320 Солон (между 640 и 635-ок. 559 до н. э.), афинский государственный деятель 302 Спаароог, нидерландский морской офицер, коллекционер (конец XVII в.) 64 Спалатин Георг (1484-1545), немецкий гуманист 359,360,368 Спиноза Бенедикт (Барух; 16321677), нидерландский философ 18, 70,79,101,133 Спихел (Спигел) Хендрик ( 1549-1612), нидерландский поэт, гуманист 32,303 Стаббс Франк Б., сотрудник Фонда Рокфеллера 518 Стадион Кристоффель фон (14781543), епископ Аугсбургский с 1517 г. 406

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

Сталин (настоящая фамилия Джугашвили) Иосиф Виссарионович (1878-1953), советский государственный и политический деятель, руководитель Всероссийской коммунистической партии, председатель Совета народных комиссаров (правительства) С С С Р с 1940 г., диктатор («вождь советского народа») с 1934г. 561 Стандонк Ян (1453-1504), теолог, родом из Нидерландов 230,231,248 Стапуленсис, см Лефевр д'Этапль Стаций (ок. 40-ок. 96), римский поэт 221 Стевин Симон (1548-1620), нидерландский математик и инженер 100 Стеен (Стен) Ян (ок. 1626-1679), нидерландский художник 23,105,106 Стивен Лесли (1832-1904), английский критик 521 Стоке Мелис (ок. 1235-ок. 1305), нидерландский историограф, автор рифмованной хроники графства Голландия 595 Стоффелс Хендрикье (?—1663), вторая жена Рембрандта с 1649 г. 116 Стуника Иаков (настоящее имя Суньига Диего Лопес; ?— 1531), испанский богослов 372,380 Стюарт Александр ( 1490-1513), шотландский церковный деятель, архиепископ г. Сент-Эндрюс с 1504 г., внебрачный сын короля Шотландии Иакова IV 274, 279 Стюарты, династия королей Шотландии (1371-1649 и 1660-1707), королей Англии (1603-1649 и 1606-1707) и королей Великобритании (1707-1714) 46, 274, 279, 297,421

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

Схёлвинк Аугюста Альвина Каролина Мария (1909-1979), домоправительница и секретарь И. Хёйзинги, с 1937 г. — его супруга 563-565,569, 571,575,576,578,579,581,585,586 Схёлвинк Карл Йохан Готфрид ( 18961979), нидерландский юрист, старший брат А. Схёлвинк 570, 571, 573,574 Схиммелпеннинки, знатный нидерландский род 29 Схорер Мэри Винцентия ( 1 8 7 7 1914), первая жена Й. Хёйзинги 481,483 Схорер ван Кинсхот К. М. П., сестра Элсьены Схорер-Плаат 483 Схорер-Плаат ЭлсьенаХендрика Рейнхардина (1845-1922), мать Мэри Винцентии Схорер, первой жены Й. Хёйзинги 483 Так Питер Лодевейк ( 1848-1907), нидерландский журналист и политик 479 Талесиус Квирин (1505-1572), ученик Эразма, бургомистр Харлема с 1543 г. 408,418 Танстолл Кэтберт (1474-1559), английский религиозный деятель, гуманист 271,311,313,352,383 Таппер Рюард (1487-1559), нидерландский теолог и инквизитор 439 Тацит Публий Корнелий (ок. 58-ок. 117), римский историк 91 Тединг ван Беркхоут Николас Говерт (1885-1942), нидерландский публицист 568 Тединг ван Берхоут Фредерик ( 18571942), один из директоров Голландского научного общества, отец Н. Г. Тединга 569

657

Тереза Авильская, св. (Тереза Иисусова, настоящее имя Сепеда-и-Аумада Тереза Санчес де; 1515-1582), испанская религиозная писательница, духовидица, монахиня-кармелитка 413 Теренций Афр Публий (ок. 195-159 до н. э.), римский драматург 89, 222,277,426 Тёймелаар Йоханнес, кандидат-нотариус в Харлеме, знакомый Й. Хёйзинги 479 Тибулл Альбий (ок. 50-19 до н. э.), римский поэт 222 Титце-Конрат Эрика ( 1883-1958), американский историк искусств 445 Тома Поль (1852-1937), бельгийский филолог-классик 486 Томицкий Петрус (?—1535), епископ Краковский 411 ТонкенсГеесье(1848-?),тетяЙ. Хёйзинги 499 ТооропЯн (Теодор Йоханнес; 18581928), нидерландский художник 521 Торки, знатный нидерландский род 29 Торо Генри Дэвид (1817-1862), американский писатель, мыслитель, натуралист, общественный деятель 490 Тразеньи Жан де (изв. ок. 1500), офицер, родом из Южных Нидерландов 262,430 Тромп Корнелис Мартенсзон (16291691), адмирал Республики Соединенных провинций 51 Тьенк-Виллинк Херманюс Дидерикюс, старший (1843-1917), нидерландский теолог, издатель 495 Тьенк-Виллинк, урожд. Гоот Хенриетте Барендине ван дер (18471915), супругаХ. Д. Тьенк-Виллинка 479

658

Тьенк-Виллинк Херман Дидерик ( 1872-1945), сын X. Д. Тьенк-Виллинка, нидерландский издатель 13, 139,473,495 Уитмен Уолт (1819-1891), американский поэт 490, 554 Уленборх Саския ван (?-1642), первая жена Рембрандта (с 1633 г.) 116, 117 Уорем Уильям (ок. 1450-1532), английский государственный и церковный деятель, архиепископ Кентерберийский с 1503 г. 271, 280, 294,307,310,408,422 Уотсон Джон (?-1537?), английский гуманист 314 Урсула, св. (?-383) 95 Утенхайм Кристоф фон (?-1527), епископ Базельскиий 382,388,396,397 Утенхове Карл (изв. с 1525-1580?), нидерландский гуманист, ученик Эразма 408,418 Фабрициус Баренд (настоящее имя Питере Карел; 1622-1654), нидерландский художник 108 Файф Роберт Хемдон (1871-1962), профессор германистики в Колумбийском университете, США 505 Фарель Гийом (1489-1565), деятель Реформации в Швейцарии 388389 Фаустус Аурелиус, см. Аурелиус Фей Сидни Бредшо ( 1876-1967), американский историк 548 Фергюсон Уоллес Клипперт (19021983), канадский историк культуры 433,443 Фердинанд I Габсбург (1503-1564), император Священной Римской

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

империи с 1556 г., король Чехии и Венгрии с 1526 г. 258,398 Ферхёлст Ромбаут (1684-1698), нидерландский скульптор 121 Фет Йост, сын Я. Фета 511 Фет Ян (1864-1925), художник, поэт, историк искусства, друг И. Хёйзинги 84,479,502,511,521 Филельфо Франческо (1398-1481), итальянский гуманист 222 Филипп I Габсбург (Филипп Красивый; 1478-1506), король Испании с 1504 г., граф Голландский (Филипп II), герцог Бургундский (Филипп III) с 1482 г. 268,430,599 Филипп II (1527-1598), сын Карла V, король Испании с 1556 г., король Португалии с 1581 г. 41,424 Филипп Красивый, см. Филипп I Габсбург 430 Филипп Добрый (1396-1467), герцог Бургундский с 1419 г. 209 Филипп Храбрый (1342-1404), герцог Бургундский с 1363 г. 40 Филиппи Жан, французский печатник нач. XVI в. 250,270 Филоксен (?-522), здесь: автор латинско-греческого глоссария 322 Фингбонс (Фингбоонс) Филип (1607 или 1608-1675), нидерландский архитектор 126 Фиренс-Геварт Ипполит ( 1870-1926), бельгийский историк искусств 486 Фиссер Корнелис (1629-1658), нидерландский гравер 100 Фиссер Румер (1547-1620), нидерландский поэт 32, 58 Фичино Марсилио ( 1433-1499), итальянский гуманист, философ 229 Фишер Джон (1469-1535), английский гуманист, священнослужитель,

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

епископ Рочестерский с 1504 г. 271, 293,338,402,405,406,408,444 Фишер Роберт, английский гуманист, ученик Эразма, родственник Д. Фишера 236, 238, 244, 307 Флакк Адриан (1600-конец 1666 или начало 1667), нидерландский издатель 100 Флемальский Мастер, см. Кампен Робер Флигер Симон де (?—1653), нидерландский офортист 114 Флю Пауль Христиан (1884-1945) нидерландский эпидемиолог, профессор Лейденского университета 570 Фогель Жан Филипп (1871-1958), нидерландский санскритолог 480 Фокема Андреа Сибранд Йоханнес ( 1844-1928), нидерландский историк права 491 Фокс Ричард (ок. 1448-1528), английский государственный и церковный деятель, епископ Винчестерский 271 Фолленховен Корнелис ван (18741933), нидерландский правовед 495, 537 ФомаАквинский,св. (1225 или 12261274), христианский философ и теолог 96,318, 523, 527, 528, 531 Фома Кемпийский (настоящее имя Хемеркен (Хеммерлейн; Маллеолус Томас; ок. 1380-1471), теолог, родом из Нидерландов 266 Фос ван Стеенвейк Якоб Эверт де (1889-1978), нидерландский астроном и государственный деятель 537, 540 Фос ван Стеенвейк де, жена Я. Э. де Фос ван Стеенвейка 540

659

Франциск I ( 1494-1547), король Франциис 1515г. 309,315,365,367,441 Фредерик Поль (1850-1920), бельгийский историк 486,495 Фредерик (Фридрих) Хендрик (Генрих) Оранский (1584-1647), государственный деятель Республики Соединенных провинций, полководец, статхаудер Голландии и Зеландии с 1625 г. 50,52, 53,60,88 Фрееде Франс (1887-1975), нидерландский государственный деятель, историк 537, 540, 542 Фрейд Зигмунд (1856-1939), австрийских врач-психиатр и психоаналитик 528, 529 Фрёйн Роберт Якобюс (1823-1899), нидерландский историк 63, 339, 437,445 Фридлендер Макс Й. (1867-1958), немецкий историк искусств 445 Фридрих II (1712-1786), король Пруссии с 1740 г. 556 Фридрих III Мудрый (1463-1525), курфюрст Саксонский с 1486 г. 359,364,366,368 Фробен Иероним (1501-1563), швейцарский издатель, старший сын ЙоханнаФробена 407,411 Фробен Йоханн (1460-1527), базельский книгоиздатель, родом из Германии 207,215,291,296,298-300, 303-305, 354, 364, 377, 378, 392, 406,407,410,421,423,439 Фробен Йоханнес Эразмус (15151549), швейцарский издатель, младший сын Йоханна Фробена 215,378 Фромаде, знатный нидерландский род 32 Фроом Хендрик Корнелис ван ( 1566?1640), нидерландский художник 52

660

Фуггер Антон ( 1493-1560), глава банкирского дома Фуггеров с 1526 г. 399 Фуггеры, немецкое семейство торговцев и банкиров в XIV-XVII вв. 361 ФухтЯкоб (1423-1510), историк из Нидерландов, друг Эразма 248 Фюстель де Куланж Нюма Дени ( 18301889), французский историк 538 ХадевейкАнверская, сестра (ок. 12201260?), брабантская поэтесса, духовидица 598 Хайме Альберт (XX в.), американский историк 426 Халлер Йоханнес (1865-1947), немецкий историк 547, 552 ХалсФранс (между 1581 и 1585-1666), нидерландский художник 23, 63, 90,105,107,109,110,117 Харви Фред, торговец в США 517 Харменс Биллем ( ?-1510), нидерландский поэт 219, 222, 225-227, 235, 237, 238, 249, 255, 259, 261, 302, 429,433 Хегиус (Гегий, традиц. неправильно) Александр (ок. 1433-1498), немецкий гуманист, член братства Общей жизни 216 Хеемскерк Маартен ван ( 1498-1574), нидерландский художник 108 Хейден Ян ван дер (1637-1712), нидерландский художник 126 Хейн Пит (1577-1629), адмирал Республики Соединенных провинций 51 Хейтхёйзен (XVII в.), нидерландский дворянин 110 Хелст Бартоломус ван дер (изв. с 1613— 1640), нидерландский художник 23 Хенегауский дом, династия графов Голландиив 1299-1354гг. 209,210

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

Хёйгенс Константейн (1596-1687), нидерландский поэт, ученый и государственный деятель Республики Соединенных провинций 53, 60, 61, 71, 82, 84, S6y 87, 96, 100, 101, 127,134 Хёйгенс Христиан (1551-1624), участник Нидерландской революции, государственный деятель Республики Соединенных провинций, отец К. Хёйгенса 84,101 Хёйгенс (Гюйгенс, традиц.) Христиан ( 1 629-1695), нидерландский ученый, сын К. Хёйгенса 100, 101 Хёйзинга Дирк (1840-1903), профессор физиологии в Гронингенском университете, отец Й. Хёйзинги 477-479 Хёйзинга Дирк (1905-1920), старший сын Й. Хёйзинги 485, 499, 502, 537 Хёйзинга Лаура Мария (Лоортье; род. 1941 ), дочь Й. Хёйзинги от второго брака 569, 571, 577, 579-581, 583,585 Хёйзинга Мэрле (1911-?), дочь Якоба Хёйзинги, брата Й. Хёйзинги 508,510 Хёйзинга Леонард (1906-1980), второй сын Й. Хёйзинги, журналист и писатель 485, 504, 512, 514, 579 Хёйзинга Франциска Маргарета (род. 1929), внучка Й. Хёйзинги 575 ХёйзингаХерман Герард (1885-1903), сводный брат Й. Хёйзинги 479 Хёйзинга Херманна Маргарета (Рета; 1912-1988), младшая дочь Й. Хёйзинги от первого брака 483, 485, 500,501,505,508,510,542 Хёйзинга Элизабет (Элсье; 19031995), старшая дочь Й. Хёйзинги

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

от первого брака 485,501,504,508, 515,540,541,564,579 ХёйзингаЯкоб (1870-1948), медик, старший брат И. Хёйзинги 477, 479,483,539,540 ХёйзингаЯкобХерман (1908-1994), младший сын Й. Хёйзинги 485,502, 503,508,510-512,514,517,518,530 Хёйзига-Рейнсхаген Мари Винсенция (род. 1930), внучка Й. Хёйзинги 575, 576 Хёйтер Понтус (1535-1602), нидерландский историограф 599 Хиллегомы, знатный нидерландский род 32 Хименес де Сиснерос Франсиско (1436-1517), испанский государственный и церковный деятель, кардинал с 1507г. 309,350,380 Ходовецкий Даниэль Николаус (17261801), немецкий гравер, график и иллюстратор 424 Холлониус Ламберт, житель Льежа, знакомый А. В. Каминада 377 Хольбайн (Гольбейн) Ханс Младший (1497 или 1498-1543), немецкий художник 105, 113, 332, 341, 372, 421-423,438,445 Хольберг Людвиг (1684-1754), датский драматург и театральный деятель, автор мемуаров 446 Хооге Ромейн де (1645-1708), нидерландский художник 131 Хоогстратен Якоб ван (ок. 14601527), немецкий инквизитор 366 Хоофт (Хофт) Питер Корнелисзоон (1581-1647), нидерландский писатель 18,58,60,61,71,91,92,125, 132 Христофор, св. (III в.), христианский мученик 317

661

Цазиус Удальрикус (Цэзи Ульрих; 1461-1535), немецкий юрист, советник императора Максимилиана I 311,374,386,411 Цвингли Ульрих ( 1484-1531), швейцарский религиозный реформатор, теолог, гуманист 311,342,391,401, 403,404,415 Цицерон Марк Туллий (106-43 до н. э.), римский политический деятель, оратор и писатель 222, 232, 318,320,329,392-394,396,429,430 Чарнок Ричард (?—1505), приор колледжа св. Марии в Оксфорде, каноник конгрегации св. Августина 242 Чосер Джеффри (1340?-1400), английский поэт 525 Шекспир Уильям (1564-1616), английский драматург и поэт 93-95, 121,130,413,525 ШмидХайнрихАльфред(1863-1951), швейцарский историк искусств 445 Шмидт Дегенер Фредерик (18811941), нидерландский историк искусств 139 Шюрер Матиас (1470-1519), книгоиздатель из Страсбурга 304 Эверартс Николаас (1462-1532), нидерландский юрист, друг Эразма 420 Эвертсены (XVII в.), три поколения нидерландский моряков 51 Эгмонд (Эгмонданус) Николаас Бахем ван (1462?-1526), нидерландский церковный деятель, противник Эразма 338,354,357,369,370, 382,383,439 Эгмонты, знатный нидерландский род 29

662

Эгнатиус Баптиста Йоаннес (настоящее имя Чипелли Джованни Баттиста; 1478-1553), венецианский гуманист 276 Эдуард I (1239-1307), король Англии с 1272 г. 595 Эдуард III ( 1312-1377), король Англии с 1327 г. 245 Эйк ван Иохан Корнелиус Адриансзоон (1590-1642), нидерландский кораблестроитель, чиновник адмиралтейства 101 Эйк Ян ван (ок. 1390-1441), нидерландский художник 109,481,486 Эйнауди Луиджи ( 1874-1961), итальянский государственный деятель, экономист; в 1948-1955 гг. президент Италии 513 Экк Йоханнес (1486-1543), немецкий теолог, католический деятель эпохи Реформации 314,362 Эколампадий (Эколампадиус) Хёйссген (Хюссген) Иоганн (1452-1531), швейцарский гуманист, деятель Реформации 379,382,388-390,396398,415 Эмерсон Ралф Уолдо (1803-1882), американский эссеист, поэт и философ 490 Энгр Жан Огюст Доминик (17801867), французский художник 109 Эпименид Кносский (VII в. до н. э.), полулегендарный древнегреческий философ, родом с Крита 232 Эпископиус {также Епископий) Николаус (ок. 1505/1507-1564), швейцарский издатель, тесть и компаньон И. Фробена 411

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

ЭппендорффХайнрихфон (1496-после 1551), немецкий гуманист 343, 372,382,441 Эразм Роттердамский (1466 или 14691536), гуманист, писатель 68, 72, 134, 138, 207, 209, 213-285, 287431, 433, 435, 437-439, 441, 4 4 3 446,500,501,533-535,556 Эразм, св. (?-ок. 303), также известен под именем св. Эльма 215 Эфраг, маркиз д\ знакомый И. Хёйзинги 541 Эффен Юстус ван (1684-1735), нидерландский писатель 132 Эшенфельдер Кристоффель (изв. с 1518-1546), таможенный служитель и мировой судья в г. Боппард в Германии, почитатель Эразма 410 Ювенал Децим Юний (ок. 60-ок. 127), римский поэт 221 Юлиан Флавий Клавдий (331-363), римский император, ритор, философ; в истории христианской Церкви известен как Юлиан Отступник 586 Юлий II (в миру Ровере Джулиано делла; 1443-1513), Папа Римский с 1503 г. 271,274,275,291,297-299, 307,348,374 Юлий Цезарь Гай (102 или 100-44 до н. э.), римский полководец и государственный деятель, правитель Рима с 49 г. до н. э. 297,395,592 Юлий (или Клавдий) Цивилис (?- 70), знатный батав на римской службе 117

УКАЗАТЕЛЬ ГЕОГРАФИЧЕСКИХ НАЗВАНИЙ*

Аахен (Ахен), вольный имперский город в Священной Римской империи, ныне — в федеральной земле Северный Рейн-Вестфалия в ФРГ 368 Австрия, здесь: территории, объединенные эрцгерцогами Австрийскими из династии Габсбургов 45,48 Адуард, город и одноименный монастырь в провинции Гронинген в Нидерландах, ныне — в Королевстве Нидерланды 30 Алькала-де-Энарес, город в Испании, ныне — в автономном округе Мадрид в Королевстве Испания 309, 380,393 Алкмаар, город в графстве и провинции Голландия в Нидерландах, ныне — в провинции Северная Голландия в Королевстве Нидерланды 68 Альбукерке, город в штате Нью-Мексико в США 517 Альпы, горная система в Европе 281, 431,515,529 Америка, см. Соединенные Штаты Америки Амм, замок в английских владениях, ныне — в департаменте Па-де-Кале во Французской Республике 300,301 Амстердам, город в графстве и провинции Голландия в Нидерландах,

18

ныне — столица Королевства Нидерланды 20,28,33,34,36,38,5256, 64, 69-71, 82, 90, 91, 95, 123, 125, 127, 138, 211, 213, 445, 479, 563,565,581 Англия, королевство, ныне — часть Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии 21, 23, 26, 33, 34, 40, 47, 48, 56,59,66,74-76,78,121,132,134, 210, 228, 237-240, 243-246, 259, 261, 267, 269-271, 273, 279, 280, 291-294,297,298,300, 303, 305307, 309, 310, 321, 344, 345, 350, 354, 365-367, 372, 390, 422, 428, 430,549 Андерлехт, западная окраина Брюсселя 309 Антверпен, город в герцогстве и провинции Брабант в Нидерландах, ныне — административный центр одноименной провинции в Королевстве Бельгия 36, 67у 70, 211, 248, 262, 266, 279, 300, 306, 309, 337,353,378,407,420,423 Арнем (Арнхем), город в провинции Северный Брабант в Нидерландах, ныне — административный центр провинции Гелдерланд в Королевстве Нидерланды 570 Аррас, город в Испанских Нидерландах, в провиции Артуа, ныне — в департаменте Па-де-Кале во Французской Республике 268 Артуа, графство и провинция в Нидерландах, ныне — основная часть департамента Па-де-Кале во Французской Республике 70, 209

В Указатель вошли названия, упомянутые Й. Хёйзингой. Д. X.

664

Ассхе, поселение в Нидерландах в провинции Брабант, ныне — в Королевстве Бельгия 294 Аугсбург, имперский город в Священной Римской империи, ныне — в федеральной земле Бавария в ФРГ 361,399,404,406 Афины, город-государство в Древней Греции, ныне — столица Греческой Республики 20 Африка 477,478 Баден, город в кантоне Ааргау в Швейцарии, ныне — в Швейцарской конфедерации 422 Базель, город в Швейцарии, ныне — административный центр полукантона Базель-Штадт в Швейцарской конфедерации 258,291,296, 298,300,302,303,305,306,310,311, 342, 350, 353, 354, 361, 371-373, 376-378, 382, 388, 389, 391, 392, 396-400, 402, 404, 406-408, 4 2 1 423,426,445,446,515,536 Баклерсбери, район Лондона 282 Бали, остров в составе Малых Зондских островов в Нидерландской Ост-Индии, ныне — в Республике Индонезия 547 Балтийское море 32, 36 Барселона, город в Испании, ныне — столица автономной области Каталония в Королевстве Испания 403 Батавская республика, в 1795-1806 гг. государство в Европе на территории нынешних Нидерландов 44,491 Батавия, область в Европе времен Римской империи, ныне — приблизительно территория провинций Северная и Южная Голландии в Королевстве Нидерланды 257,429

Д М И Т Р И Й ХАРИТОНОВИЧ

Батавия, город в Нидерландской ОстИндии, ныне — Джакарта в Республике Индонезия 548 Безансон, город в графстве Бургундия (Франш-Конте) в Священной Римской империи, ныне — административный центр департамента Ду во Французской Республике 267, 407,422 Бельгия, идущее от римских времен название Южных Нидерландов, ныне — Королевство Бельгия 257, 482,492,494,495,573 Берген-оп-Зом, город в герцогстве и провинции Брабант в Нидерландах, ныне — в провинции Северный Брабант в Королевстве Нидерланды 225-227,235,479,543, 544, 546 Берн, город и кантон в Швейцарии, ныне — столица одноименного кантона, в Швейцарской конфедерации 397,479 Бирфлит, город в графстве Голландия, ныне — в провинции Южная Голландия в Королевстве Нидерланды 596 Болонья, город в Папской области в Италии, ныне — в области ЭмилияРоманья в Итальянской Республике 238,274-276,280,297,433 Большой Каньон, каньон долины р. Колорадо в штате Аризона, в США 513 Боппард-на-Рейне, имперский город в Священной Римской империи, ныне — в федеральной земле Рейнланд-Пфальц в ФРГ 410 Брабант, герцогство и провинция в Нидерландах, ныне — территория провинций Фламандский Брабант,

УКАЗАТЕЛЬ ГЕОГРАФИЧЕСКИХ НАЗВАНИЙ

665

Валлонский Брабант и особого округа Брюссель в Королевстве Бельгия, и провинции Северный Брабант в Королевстве Нидерланды 17,20,24,30,41,68,70,84,90,209, 210, 258, 294, 301, 306, 402, 404, 411,489,581 Брайсгау, область в маркграфстве Баден в Священной Римской империи, ныне — округ в федеральной земле Баден-Вюрттемберг в ФРГ 398 Бранденбург, курфюршество в Священной Римской империи, ныне — приблизительно территория одноименной федеральной земли в ФРГ 360,361 Бреда, город в герцогстве и провинции Брабант в Нидерландах, ныне — в провинции Северный Брабант, в Королевстве Нидерланды 20,84 Британия, римская провинция на острове Великобритания, иное название Англии и иногда Великобритании 344 Брюгге, город в графстве и провинции Фландрия в Нидерландах, ныне — в провинции Западная Фландрия в Королевстве Бельгия 27, 211, 481,494 Брюссель, город в герцогстве и провинции Брабант в Нидерландах, ныне — особый округ в Королевстве Бельгия и столица этого государства 34,211,226,227,259,306, 309,407,423,497,572 Будапешт, столица Венгрии, ныне — Венгерской Республики 573 Бургос, город в Кастилии, ныне — в области Леон-Кастилия в Королевстве Испания 599

Бургундия, герцогство Бургундское 209,210,491 Бургундия, здесь: то же что Нидерланды 41,45,402,407,411,539 Ваддензее, залив Северного моря между провинциями Фрисландия и Гронингнен в Нидерландах 27 Вайоминг, штат в США 512 Валхерен, б. остров, ныне — полуостров в провинции Зеландия в Королевстве Нидерланды 509 Варбург, город в ландграфстве Тюрингия, ныне — в одноименной земле в ФРГ 139 Вашингтон, столица США 508 Веере, город в графстве и провинции Зеландия в Нидерландах, ныне — в провинции Зеландия в Королевстве Нидерланды 259 Вейк-аан-Зее, деревня в графстве и провинции Голландия, ныне — в провинции Северная Голландия в Королевстве Нидерланды 479 Веймар, город в герцогстве СаксенВеймар-Эйзенахском в Священной Римской империи, ныне — в федеральной земле Тюрингия в ФРГ 442,444 Велюве, местность в герцогстве и провинции Гелдерн, ныне — в провинции Гелдерланд в Королевстве Нидерланды 25 Вена, город в Австрии, ныне — столица Австрийской Республики 29, 111,258,311,378,403,423,573 Венгрия, королевство в Центральной Европе, ныне — Венгерская Республика 78 Венецианская республика, государство на севере Апеннинского полу-

666 острова, независимое с конца X в. по 1797 г. 23 Венеция, город в северной Италии 130,274,276,294,304,368,418 Вервье, город в Валлонии в провинции Льеж в Бельгии, ныне — в Королевстве Бельгия 482 Версаль, город и дворцово-парковый ансамбль во Франции, пригород Парижа, в 1682-1789 гг. — резиденция французских королей 54 Been, город в графстве и провинции Голландия в Нидерландах, ныне — в провинции Северная Голландия в Королевстве Нидерланды 91 Вестминстер, город в Англии, ныне — административный округ Большого Лондона 309 Вестфалия, историческая область на западе Германии, ныне — часть федеральной земли Северный РейнВестфалия в ФРГ 27,211 Виндесхейм, монастырь в одноименной деревне в Нидерландах, в епископстве Утрехт (разрушен в годы Реформации) 230 Виндзор, город в графстве Беркшир в Англии, ныне — в Соединенном королевстве Великобритании и Северной Ирландии 423 Виттенберг, город в Германии, ныне — в федеральной земле Саксония-Анхальт в ФРГ 402 Вормс, город и духовное княжество (курфюршество) в Священной Римской империи, ныне — город в федеральной земле Рейнланд-Пфальц в ФРГ 359,369 Вустер, город в одноименном графстве в Англии, ныне — административный центр графства Хере-

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

форд-энд-Вустер в Соединенном королевстве Великобритании и Северной Ирландии 308 Вьянен, город в графстве и провинции Голландия в Нидерландах, ныне — в провинции Южная Голландия в Королевстве Нидерланды 30 Гаага, город в графстве и провинции Голландия в Нидерландах, ныне — в провинции Южная Голландия в Королевстве Нидерланды 24,52, 82, 83, 303, 433, 541, 549, 560, 604 Гауда, город в графстве и провинции Голландия в Нидерландах, ныне — в провинции Южная Голландия в Королевстве Нидерланды 209, 213, 215-219, 222, 225, 230, 243, 272,303 Гелдерланд (Гелдерн), герцогство и провинция в в Нидерландах, провинция в Республике Соединенных провинций, ныне — провинция в Королевстве Нидерланды 25, 28-30,41,44,45,209 Гент, город в графстве и провинции Фландрия в в Нидерландах, ныне — в провинции Восточная Фландрия в Королевстве Бельгия 27, 211, 309, 418, 482, 486, 487, 494, 496498,572 Генуя, город и одноименная република на севере Апенинского полуострова, ныне — административный центр области Лигурия в Итальянской Республике 272 Германия 21, 23, 26, 27, 46, 70, 78, 79, 132, 211-214, 272, 294, 295, 300, 303, 310, 311, 314, 337, 345, 349, 350, 356, 361, 362, 369, 398,

УКАЗАТЕЛЬ ГЕОГРАФИЧЕСКИХ НАЗВАНИЙ

667

400, 402, 404, 482, 497, 506, 549, 558,562 Германская империя, то же что Священная Римская империя, государство в Центральной Европе с 962 по 1806 гг. 47, 56, 210, 360, 365, 367,368,370,398,403 Гертрёйденберг, город в герцогстве и провинции Брабант в Нидерландах, ныне — в провинции Северный Брабант в Королевстве Нидерланды 20 Гинегат, деревня в Пикардии, ныне — в департаменте Па-де-Кале во Французской Республике 297 Голландия, графство и провинция в Нидерландах и Республике Соединенных провинций, ныне — провинции Северная и Южная Голландии в Королевстве Нидерланды 25, 26, 28-31, 33, 38,40,43,44,45,48, 59, 63, 67, 70, 72, 76, 77, 79, 86-88, 113,119,122,126,127,130,132-134, 136,137,139,209-211,213,227,228, 235-238, 249, 255-257, 259, 270, 271,301,302,429,430,482,558,560 Гонконг (Сянган), британская колония в Китае, ныне — в составе Китайской Народной Республики 547, 548 Гоойланд (Гоой), местность в Нидерландах, ныне — часть провинции Северная Голландия в Королевстве Нидерланды 25,91,95 Гринвич, город в Англии, ныне — в границах Большого Лондона 239 Грин-Ривер, город в штате Юта в США 512 Гронинген, город и провинция в Нидерландах, ныне — в Королевстве Нидерланды 20, 25,29,41,45, 56,

77,122,123,211,480,481,485,488, 569,570,579,581,585 Грунендаал, монастырь близ Брюсселя в Бельгии 227 Гудзон, река в США 505 Дальний Восток 32 Дальний Запад, здесь: западные штаты Соединенных Штатов Америки 39 Дамаск, город в Сирии, в Османской империи, ныне — в Сирийской Арабской Республике 243 Дамме, город в графстве и провинции Фландрия, ныне — в провинции Западная Фландрия в Королевстве Бельгия 481 Дания, ныне — Королевство Дания 36, 56,124, 321 Девентер, город в провинции Оверэйссел в Нидерландах, ныне — в Королевстве Нидерланды 209, 215-218,221,258,260,378,409,426 Делфзейл, город в провинции Гронинген в Нидерландах, ныне — в Королевстве Нидерланды 20 Делфт, город в графстве и провинции Голландия в Нидерландах, ныне — в провинции Южная Голландия в Королевстве Нидерланды 55,126, 218 Ден Бос, см. Хертогенбос Де Рейп, деревня в графстве и провинции Голландия в Нидерландах, ныне — в провинции Северная Голландия в Королевстве Нидерланды 83 Десима, остров и населенный пункт в заливе Нагасаки в Японии 605 Де Стеег, город в герцогстве и провинции Брабант в Нидерландах, ныне — в провинции Северный

668

Брабант в Королевстве Нидерланды 578-580,583,584 Додеваард, город в герцогстве Гелдерн в Нидерландах, ныне — в провинции Гелдерланд в Королевстве Нидерланды 598 Дондерберг,гораблиз Нью-Йорка 505 Дордрехт (разговорное — Дордт), город в графстве и провинции Голландия в Нидерландах, ныне — в провинции Южная Голландия в Королевстве Нидерланды 28, 31, 55,56,71,73,79,119,133,211,213, 543, 595 Дордт, см. Дордрехт Дорестад, город-порт в епископстве Утрехт в Нидерландах, ныне — в провинции Утрехт в Королевстве Нидерланды 27 Дрезден, город в Священной Римской империи, ныне — в федеральной земле Тюрингия в ФРГ 117 Дренте, провинция в Нидерландах, союзная земля в Республике Соединенных провинций, ныне — провинция в Королевстве Нидерланды 25,68, 570 Дувр, город в графстве Кент в Англии, ныне — в Соединенном Королевстве Великобритании и Северной Ирландии 238,245,246,250 Европа 21,24,36,46-49,54,113,121, 254, 278, 298, 325, 336, 356, 388, 399,482,486,488,511,604 Египет 109 Женева, город (городской кантон) в Швейцарии, ныне — в Швейцарской конфедерации 72,388

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

Заандам, город в графстве и провинции Голландия в Нидерландах, ныне — в провинции Северная Голландия в Королевстве Нидерланды 38 Зеландия, графство и провинция в Нидерландах и Республике Соединенных провинций, ныне — провинция в Королевстве Нидерланды 25, 26, 28, 30, 31, 38,43,45, 67, 68, 70,77,87,88,209-211,481,516,576 Зёйдерзее, залив Северного моря у берегов Нидерландов 20,26,27,38 Зоргфлит, замок в Голландии, близ Амстердама 89 Зютфен, город в герцогстве и провинции Гелдерн в Нидерландах, ныне — в провинции Гелдерланд, в Королевстве Нидерланды 20 Индия, здесь: в расширительном значении, вся Южная и Юго-восточная Азия 20,32,425 Ипр, город в графстве и провинции Фландрия в Нидерландах, ныне — в провинции Западная Фландрия в Королевстве Бельгия 27,492 Испания, ныне — Королевство Испания 21,32,40,47,48,70,77,121, 134, 210, 309, 310, 315, 350, 367, 381,418,552 Италия, ныне — Итальянская Республика 21,23,56,59,62,91,112,123, 126, 216, 229, 237, 238, 240, 244, 261, 267, 268, 272, 274, 275, 279, 281, 29 Ï, 293, 294, 297, 302, 303, 305,345,367,393,396,430 Йель, здесь: Йельский университет в г. Нью-Хевен в штате Коннектикут в США 511,514

УКАЗАТЕЛЬ ГЕОГРАФИЧЕСКИХ НАЗВАНИЙ

669

Йена, город в Германии, ныне — в федеральной земле Тюрингия в ФРГ 17 Йосемитский парк, национальный парк в штате Калифорния в США 513

в Королевстве Нидерланды 26,95, 126 Кент, графство в Англии, ныне — в Соединенном королевстве Великобритании и Северной Ирландии 294 Кёльн, город в Священной Римской империи, ныне — в федеральной земле Северный Рейн-Вестфалия в ФРГ 17,27,82,95,211,267,296, 368,378 Кингмен, город в штате Аризона в США 518 Китай 109,547 Констанц, имперский город в Священной Римской империи, ныне — в федеральной земле Баден-ВюрттембергвФРГ 391,396 Краков, столица Польского королевства, ныне — административный центр одноименного воеводства в Республике Польша 378 Кройцбург, деревня в Германии, ныне — в федеральной земле Тюрингия в ФРГ 484,486,488,489,494 Куртебурн, замок близ г. Сент-Омер 261 Куртрэ, город в графстве и провинции Фландрия в Нидерландах, ныне — Кортрейк в провинции Западная Фландрия в Королевстве Бельгия 306

Кале, город в Пикардии, в 13471558 гг. — владение Англии, ныне — в департаменте Па-де-Кале во Французской Республике 237,245, 300, 301,367,420 Камбре, город и епископство в Нидерландах, ныне — в департаменте Нор во Французской Республике 218, 225,228,230,235,239,248, 259,267,403 Каппель, город в Швейцарии, ныне — в кантоне Цюрих в Швейцарской конфедерации 403,404 Капри, остров в Тирренском море у берегов Апеннинского полуострова в Неаполитанском королевстве, ныне — в области Кампания в Итальянской Республике 380 Кассель, город в Священной Римской империи, ныне — в федеральной земле Гессен в ФРГ 117 Кастилия, королевство на Пиренейском полуострове, ныне — часть области Леон-Кастилия в Королевстве Испания 599 Кембридж, город и университет в Англии, ыне — в Соединенном королевстве Великобритании и Северной Ирландии 291-294, 296, 298,302 Кеннемерланд, историческая область на севере графства и провинции Голландия в Нидерландах, ныне — в провинции Северная Голландия

Левант, здесь: восточное Средиземноморье 32 Леер дам, город в графстве Голландия в Нидерландах, ныне — в провинции Южная Голландия в Королевстве Нидерланды 597 Лейден, город в графстве и провинции Голландия в Нидерландах, ныне —

670

в провинции Южная Голландия в Королевстве Нидерланды 28,31,55, 56, 68,77, 78, 88, 91, 123, 124, 211, 213, 219, 484, 485, 487-490, 492, 494-496,498,499,518,519,522,526, 528,530,533,534,541,543,544,546, 548,549,552,553,555,557,559,560, 562,565,567,568,570,581 Лейпциг, город в герцогстве Саксонском в Священной Римской империи, ныне — в федеральной земле Саксония в ФРГ 309,378 Лилль, город в графстве и провинции Фландрия в Нидерландах, ныне — административный центр департамента Нор во Французской Республике 211 Лимбург, графство и провинция в Нидерландах, ныне — территория одноименных провинций в Королевстве Бельгия и в Королевстве Нидерланды 123 Лозанна, город в кантоне Во (Ваадт), в Швейцарии, ныне — в Швейцарской конфедерации 396 Лонгфорд Касл, город в Англии, близ Солсбери, ныне — в Соединенном королевстве Великобритании и Северной Ирландии 420, 422, 438 Лондон, столица Английского королевства, ныне — Соединенного королевства Великобритании и Северной Ирландии 85,282,292, 295, 298, 307, 365, 366, 378, 504, 515,557,558 Лопсен, монастырь (XV-XVT вв.) близ Лейдена в Нидерландах 219 Лорето, город в Папской области в Италии, ныне — в области Марке, в Итальянской Республике 390

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

Лос-Анджелес, город в штате Калифорния в США 518 Лувен (Лёвен), город в герцогстве и провинции Брабант в Нидерландах, ныне — в провинции Фламандский Брабант в Королевстве Бельгия 27,211,257,262,267-269,290, 304, 307-310, 337, 342, 346, 350, 351, 353-355, 357, 359, 360, 365367, 369-372, 376, 377, 380, 397, 399,402,407,425,439 Лувестейн, замок в герцогстве и провинции Гелдерн в Нидерландах, ныне — в провинции Гелдерланд в Королевстве Нидерланды 98 Луден, город в провинции Пуату Французского королевства, ныне — в департаменте Вьен во Французской Республике 79 Лукка, город на Апеннинском полуострове, столица одноименной республики, ныне — в области Тоскана в Итальянской Республике 271 Льеж, город и епископство в Нидерландах, ныне — город и одноименная провинция в Королевстве Бельгия 27,30,377,482 Любек, вольный имперский город в Священной Римской империи, ныне — в федеральной земле Шлезвиг-Гольштейн в ФРГ 236 Люксембург, герцогство и провинция в Нидерландах, ныне — территории одноименных провинций в Королевстве Бельгия и в Великом Герцогстве Люксембург 41 Маас (Мёз), река во Франции, Бельгии и Нидерландах 20,27,30,38,225 Маастрихт, город в герцогстве и провинции Лимбург в Нидерландах,

УКАЗАТЕЛЬ ГЕОГРАФИЧЕСКИХ НАЗВАНИЙ

671

ныне — в провинции Лимбург в Королевстве Нидерланды 24, 68 Магдебург, город и духовное княжество в Священной Римской империи, ныне — город в федеральной земле Саксония-Анхальт в ФРГ 360 Магелланов пролив, пролив между континентом Южная Америка и о. Исла-Гранде в архипелаге Огненная Земля 425 Мадрид, столица Испании, ныне — Королевства Испании 41 Майнц, город и духовное княжество (курфюршество) в Священной Римской империи, ныне — город в федеральной земле Рейнланд-Пфальц в ФРГ 360,378 Макао (Аомынь), португальская колония на Дальнем Востоке, ныне — в составе Китайской Народной Республики 547 Мантуя, город в Римской империи, ныне — в области Ломбардия в Итальянской Республике 222 Марбург, город в ландграфстве Гессен в Священной Римской империи, ныне — Марбург-ан-дер-Лан в федеральной земле Гессен в ФРГ 403 Маунт-Вернон, город в штате Виргиния в США 508, 509 Менко, монастырь в графстве и провинции Фрисландия в Нидерландах, ныне — в провинции Фрисландия в Королевстве Нидерланды 30 Мехелен, город и особый округ в герцогстве и провинции Брабант в Нидерландах, ныне — в провинции Антверпен в Королевстве Бельгия 40,226,230,407,429 Мёйден, замок близ Амстердама 91

Мидделбюрг (Мидделбург), город и монастырь в графстве и провинции Зеландия в Нидерландах, ныне — в провинции Зеландия в Королевстве Нидерланды 28, 30, 45, 55, 123, 125, 211, 310, 428, 482, 483, 486,489, 513,517,518,536,547 Мичиган, штат и одноименное озеро в США 510 Мюнстер, столица одноименного духовного княжества в Священной Римской империи, ныне — в федеральной земле Северный Рейн-Вестфалия в ФРГ 69 Наалдвейк, город в Республике Соединенных провинций, в провинции Голландия в Нидерландах, ныне в провинции Южная Голландия в Королевстве Нидерланды 308-309 Намюр, город и одноименная провинция в Нидерландах, ныне — город и провинция в Королевстве Бельгия 209 Нантакет, остров в Атлантическом океане и находящийся на нем одноименный город в штате Массачусетс в США 504 Неаполь, столица Неаполитанского королевства, ныне — административный центр области Кампания в Итальянской Республике 279 Небраска, штат в США 512 Неймеген, город в герцогстве и провинции Брабант в Нидерландах, ныне — в провинции Северный Брабант в Королевстве Нидерланды 20 Неккар, река в ФРГ 548 Ниагарский водопад 510 Нидерланды (Нижнеземелье), здесь: историческая область Европы, ны-

672

не — территории Королевства Бельгия, Королевства Нидерланды, Великого Герцогства Люксембург и крайнего северо-запада Французской Республики 18-21,23,25,27, 28,30,32-41,44,45,47,49,57,61, 71, 76, 87, 118, 120, 121, 127, 209, 211, 212, 225, 230, 257, 267, 268, 300, 301, 303, 306, 308, 310, 350, 351, 359, 370-372, 383, 399, 402, 407, 411, 412, 418, 419, 423, 425, 491,539,561,567 Нижнеземелье, см. Нидерланды Ниупоорт (Ньивпорт), город в графстве и провинции Фландрия в Нидерландах, ныне — в провинции Западная Фландрия в Королевстве Бельгия 51 Ноордзее, то же что Северное море 27 Норвегия 32 Нью-Йорк, город в США 422, 503, 506 Нюрнберг, вольный имперский город в Священной Римской империи, ныне — в федеральной земле Бавария в ФРГ 310,420 Овермаас (или Овермазе), территория к востоку от Мааса в Республике Соединенных провинций, ныне — в провинции Лимбург в Королевстве Нидерланды 24, 68 Оверэйссел, провинция в Нидерландах и Республике Соединенных провинций, ныне — в Королевстве Нидерланды 25,29,30,44,45 Огден, город в штате Юта в США 512 Ойстервейк, деревня в провинции Северный Брабант в Нидерландах, ныне — в Королевстве Нидерланды 489,490

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

Оксфорд, город в графстве Оксфордшир в Англии, ныне — в Соединенном Королевстве Великобритании и Северной Ирландии 238,240,244, 302,499,573 Олдингтон, деревня в графстве Кент в Англии, ныне — в Соединенном Королевстве Великобритании и Северной Ирландии 294 Оранж, город и княжество в Священной Римской империи, ныне — в департаменте Воклюз во Французской Республике 85 Орлеан, город в провинции Орлеане, ныне — административный центр департамента Луара во Французской Республике 88,248,258,259 Оудеватер, город в провинции Южная Голландии в Нидерландах, ныне — в Королевстве Нидерланды 138 Павия, город в герцогстве Миланском, ныне — в области Ломбардия в Итальянской Республике 275 Падуя, город в Венецианской республике, ныне — в области Фриули-Венеция-Джулия в Итальянской Республике 279,280 Париж, столица Франции, ныне — Французской Республики 20,209, 210, 215, 218, 228-231, 233-238, 243-246, 248, 250, 255, 258, 261, 267, 268, 270, 271, 273, 292, 294, 296, 309, 310, 312, 377, 378, 380, 402, 422, 427, 439, 537, 539, 542, 561,563,564 Парк, монастырь близ Лувена 269 Парма, город в герцогстве Миланском, ныне — в области Эмилия-Романья в Итальянской Респубике 422

УКАЗАТЕЛЬ ГЕОГРАФИЧЕСКИХ НАЗВАНИЙ

673

Персия 32 Петербург, см. Санкт-Петербург Польша 36,78 Поррантрюи, город в Швейцарии, ныне — в кантоне Берн в Швейцарской конфедерации 397 Португалия 48,70 Потомак, река в США 508 Прага, столица Чешского королевства, ныне — Чешской Республики 573 Принстон, город в штате Нью-Джерси в США 506 Пруссия, с 1525 г. герцогство, с 1701 г. королевство, в 1918-1945 гг. федеральная земля Германии; ныне как единая территория не существует, отдельные части — в ФРГ, Республике Польша и на территории Российской Федерации 48

Республики 20, 70, 118, 119, 133, 213, 225, 226, 228, 263, 269, 276, 279-281, 293, 300, 302, 308, 313, 321, 361, 372, 383, 409, 410, 417, 420,425 Римская империя 254 Римская республика 138 Россия 48 Роттердам, город в графстве и провинции Голландия в Нидерландах, ныне — в провинции Южная Голландия в Королевстве Нидерланды 55,63,213,214,219,424

Рейн, река в Европе, ныне — в Швейцарской конфедерации, ФРГ, Французской Республике и в Королевстве Нидерланды 27,303,354,398, 399, 536 Рейнская область (Рейнланд), историческая область на западе Германии, ныне — часть федеральных земель Рейнланд-Пфальц и Северный Рейн-Вестфалия в ФРГ 211 Республика Соединенных провинций, государство в Северных Нидерландах, ныне — Королевство Нидерланды 17-19,21,24,25,30, 33,35,36,38-40,42,43-48,50,52, 67У 68, 70, 74, 78, 80, 88, 101, 113, 116, 120, 121, 134, 136, 139, 293, 300, 308, 313, 321, 361, 362, 372, 418,419,601 Рим, город в Папской области в Италии, ныне — столица Итальянской

Санкт-Петербург, город в России 422, 477 Сантандер, город в Испании, ныне — в автономной области Кантабрия в Королевстве Испания 552 Сан-Франциско, город в штате Калифорния в США 512,513 Саутгемптон, город в Англии, ныне — в графстве Хемпшир в Соединенном Королевстве Великобритании и Северной Ирландии 504 Св. Женевьевы аббатство, монастырь и одноименная монастырская школа в Париже, ныне — территория университета Париж-1 (Сорбонна) 231 Северная Каролина, штат в Соединенных Штатах Америки 509 Северное море 26, 34 Северный океан 591 Севр, город во Франции, ныне — юго-западное предместье Парижа 541 Сен-Бертен, город и монастырь в провинции Нормандия Французского королевства, ныне — в черте горо-

674

да Сент-Омер в департаменте Паде-Кале во Французской Республике 259,261,298 Сент-Омер, город в Нидерландах в провинции Артуа, ныне — в департаменте Па-де-Кале во Французской Республике 237,261 Сент-Эндрюс, аббатство в королевстве Шотландия, ныне — в черте города Эдинбург, административном центре области Шотландия Соединенного королевства Великобритании и Северной Ирландии 279,297 Септимер, перевал в Швейцарских Альпах 281,431 Сиена, столица одноименной республики, ныне — в области Тоскана в Итальянской Республике 279 Сингел, квартал в Амстердаме 69 Синт-Михилсгестел, деревня в провинции Северный Брабант в Нидерландах 569,570,572,575,576 Сион, монастырь близ Делфта 218, 220 Сицилия, остров в Средиземном море; королевство, принадлежавшее испанской короне, ныне — область в Итальянской Республике 306 Скалистые горы, горный хребет в США и Канаде 513 Скандинавия 210 Слёйс, город в графстве Голландия в Нидерландах, ныне — в провинции Южная Голландия в Королевстве Нидерланды 481, 596 Соединенные Штаты Америки 488, 494, 497, 501, 510, 513, 516-518, 530, 548 Солсбери, город в Англии, ныне — в графстве Уилтшир в Соединен-

ДМИТРИЙ ХАРИТОНОВИЧ

ном Королевстве Великобритании и Северной Ирландии 420 Стаатс-Фландрия (Фландрия Штатов), территория на крайнем севере провинции Фландрия в Нидерландах, затем — в провинции Зеландия Республики Соединенных провинций, ныне — в провинции Зеландия в Королевстве Нидерланды 24,68 Стейн (Эммаус), монастырь близ Гауды 218-220,222,224-227,243,254, 271,272,300,301,307,338 Стокгольм, столица Швеции, ныне — Королевства Швеция 118 Страсбург, вольный имперский город в Германии на территории графства Эльзас, ныне — Страсбур, административный центр департамента Нижний Рейн во Французской Республике 292,296,304,310,378,431 Схоорл, город в графстве и провинции Голландия, ныне — в провинции Северная Голландия в Королевстве Нидерланды 479 Темза, река в Англии 300 Теруан, деревня в Пикардии, ныне — в департаменте Па-де-Кале во Французской Республике 297 Тил, город в герцогстве и провинции Брабант в Нидерландах, ныне — в провинции Северный Брабант в Королевстве Нидерланды 27 Тироль, здесь: федеральная земля в Австрии 514 Тихий океан 425, 516 Токио, столица Японии 425 Тооренфлидт, имение близ Мидделбюрга в Нидерландах, ныне — населенный пункт в провинции Зеландия в Королевстве Нидерланды 508

УКАЗАТЕЛЬ ГЕОГРАФИЧЕСКИХ НАЗВАНИЙ

675

Тормес (Сантьяго- де-Тормес), город в Испании, ныне — в области Кастилия-Леон в Королевстве Испания 90 Троя, древнее укрепленное поселение в Малой Азии 95 Турин, город в Италии, ныне — административный центр области Пьемонт в Итальянской Республике 274,514 Турне, город в Нидерландах, в графстве Хеннегау, ныне — в провинции Эно в Королевстве Бельгия 297, 306 Турнехем, город и замок на северовосточном побережье Франции, ныне — в департаменте Па-де-Кале во Французской Республике 237, 238,258,259 Тюбинген, город в Германии, ныне — в федеральной земле Баден-ВюртембергвФРГ573 Тюрингия, ландграфство в Священной Римской империи, ныне — федеральная земля в ФРГ 484,486,488, 489

Фландрия, графство и провинция в Нидерландах, ныне — территория провинций Восточная и Западная Фландрии в Королевстве Бельгия и департамента Нор во Французской Республике 17,20,26,27,30,41,68, 77,79,209,210 Фли (Флистром), северная водная граница Нидерландов в графстве и провинции Фрисландия, ныне — в Королевстве Нидерланды, по линии Восточно-Фризских островов 20 Флодден, деревня на юге Шотландии, ныне — в автономной области Шотландия в Соединенном Королевстве Великобритании и Северной Ирландии 297 Флоренция, столица Великого герцогства Тосканского, ныне — административный центр области Тоскана в Итальянской Республике 20,130,275,307 Фрайбург, город в маркграфстве Баден в Священной Римской империи, ныне — в федеральной земле Баден-ВюрттембергвФРГ 311,372, 392,397-399,407,408,411,445 Франция, ныне — Французская Республика 21, 23, 26, 32-34, 36, 40, 47,48, 56, 59, 85,91,101,126,132, 134, 210, 234, 238, 240, 247, 248, 256, 269, 294, 296, 297, 300, 303, 309, 310, 345, 365, 372, 399, 406, 415,429,491,515, 539,540,549 Фризские острова 38,77 Фрисландия, графство и провинция в Нидерландах, провинция в Республике Соединенных провинций, ныне — провинция в Королевстве Нидерланды 25,29,30,41,45,209, 211

Утрехт, город и епископство в Нидерландах, город и провинция в Республике Соединенных провинций, ныне — город и провинция в Королевстве Нидерланды 25, 28, 30,38,44,45, 55,67,70,71,77,79, 215,426,570,594 Феендам, город в графстве и провинции Фрисландия в Нидерландах, ныне — в провинции Гронинген в Королевстве Нидерланды 477 Филадельфия, город в штате Пенсильвания, в США 505-507

676

Фюгт, город в провинции Северный Брабант в Нидерландах, ныне — в Королевстве Нидерланды 570 Хаарлем (Харлем), город в графстве и провинции Голландия в Нидерландах, ныне — в провинции Северная Голландия в Королевстве Нидерланды 13,28,31, 55,69,110, 123, 124, 211, 213, 259, 261, 370, 418, 424, 439, 446, 477, 478, 480, 569 Хаарлемское озеро 112 Хайдельберг (традиц. Гейдельберг), город в Германии, ныне — в федеральной земле Баден-Вюртемберг в ФРГ 491 Халстерен, город в провинции и герцогстве Брабант в Нидерландах, ныне — в провинции Северный Брабант в Королевстве Нидерланды 227 Хальберштадт, город и епископство в Священной Римской империи, ныне — в федеральной земле Саксония-Анхальт в ФРГ 360 Хардервейк, город в герцогстве и провинции Гелдерн в Нидерландах, ныне — в провинции Гелдерланд в Королевстве Нидерланды 77 Хем, деревня и монастырь в графстве и провинции Голландия в Нидерландах, ныне — в провинции Северная Голландия в Королевстве Нидерланды 222 Хемптон Корт, дворец близ Лондона, ныне в предместье Лондона Ричмонд-на-Темзе 422 Хенегау (Генегау; франц. Эно), графство и провинция в Нидерландах,

Д М И Т Р И Й ХАРИТОНОВИЧ

ныне — провинция Эно в Королевстве Бельгия 30,41,70,209 Хертогенбос, город в герцогстве и провинции Брабант в Нидерландах, ныне — административный центр провинции Северный Брабант в Королевстве Нидерланды 209,217,570 Хиллегом, город в графстве и провинции Голландия в Нидерландах, ныне — в провинции Южная Голландия в Королевстве Нидерланды 477 Хондсбос, местечко и система дамб в графстве и провинции Голландия в Нидерландах, ныне — в провинции Северная Голландия в Королевстве Нидерланды 479 Хоорн (Хорн), город в графстве и провинции Голландия в Нидерландах, ныне — в провинции Северная Голландия в Королевстве Нидерланды 54 Хоут (Лейдсе Хоут), парковая часть Лейдена 566 Хофвейк, поместье в провинции Голландия в Республике Соединенных провинций, ныне — мемориальный комплекс и Институт Константейна Хёйгенса в провинции Южная Голландия в Королевстве Нидерланды 138,321 Цюрих, город в одноименном кантоне в Швейцарии, ныне — в Швейцарской конфедерации 515, 552 Чикаго, город в штате Иллинойс в США 510 Шварцвальд, горный массив на югозападе Германии 505

УКАЗАТЕЛЬ ГЕОГРАФИЧЕСКИХ НАЗВАНИЙ

Швейцария, ныне — Швейцарская конфедерация 50,79,281,311,396, 403,404,422,483,504 Швеция, ныне — Королевство Швеция 36,121,134 Шельда, река во Франции, Бельгии и Нидерландах 20,27,30,35,36,38, 88,225 Шербур, город во Франции, ныне — Шербур-Октевиль в департаменте Ла-Манш во Французской Республике 504 Шотландия, королевство в северной Европе, ныне — автономная область в Соединенном Королевстве Великобритании и Северной Ирландии 72,78,79,210,279 Шпайер, имперский город в Священной Римской империи, ныне — в федеральной земле Рейнланд-Пфальц в ФРГ 398,402 Шплюген, перевал в Швейцарских Альпах 431 Эгмонд, аббатство в епископстве и провинции Утрехт в Нидерландах, ныне — в провинции Утрехт в Королевстве Нидерланды 30 Эйссел, река в Нидерландах (рукав Рейна), ныне — в Королевстве Нидерланды 25,31,83,211

677

Эммаус, поселение близ Иерусалима (точное местонахождение неизвестно), ныне — на территории государства Израиль 111, 117, 119, 138 Эмо, монастырь в графстве и провинции Фрисландия в Нидерландах, ныне — в провинции Фрисландия в Королевстве Нидерланды 30 Эмс, река в Германии, ныне — на границе ФРГ и Королевства Нидерланды 20 Энкхёйзен, город в графстве и провинции Голландия в Нидерландах, ныне — в провинции Северная Голландия в Королевстве Нидерланды 54 Этвиль-ам-Зее, город в Швейцарии, ныне — в кантоне Цюрих в Швейцарской конфедерации 531 Южная Африка, здесь: Капская колония Республики Соединенных провинций, ныне — Капская провинция в Южно-Африканской республике 88 Ява, остров в составе Больших Зондских островов в Нидерландской Ост-Индии, ныне — в Республике Индонезия 547 Япония 446

СОДЕРЖАНИЕ

Дмитрий Сильвестров Предисловие

5

КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ

13

Комментарии

140

ЭРАЗМ

203

Комментарии

447

ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА

473

РИСУНКИ: ИЗБРАННЫЕ ДОСТОПАМЯТНЫЕ

КАРТИНКИ

ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИИ

587

Комментарии

606

Вессел Крюл

ЙоханХёйзинга (1872-1945): историк, писатель, моралист

612

Указатель имен

637

Указатель географических названий

663

По всем вопросам, связанным с приобретением книг Издательства Ивана Лимбаха, обращайтесь по адресу: www.bookkiosk.ru и к нашим торговым партнерам: ООО «ИКТФ „Книжный клуб 36.6"» тел.: (495) 926-45-44, Москва www.club366.ru e-mail: [email protected] Оптовая торговля «ИП Фигурнова М. В.» моб. тел.: (926) 223-30-50, Москва Торговый Дом «Гуманитарная Академия» тел.: (812) 430-70-74, Санкт-Петербург ООО «Университетская книга-СПб» тел.: (812) 317-89-72, Санкт-Петербург

Йохан Хёйзинга КУЛЬТУРА НИДЕРЛАНДОВ В XVII ВЕКЕ ЭРАЗМ ИЗБРАННЫЕ ПИСЬМА РИСУНКИ

Редактор И. Г, Кравцова Корректор /7. В. Матвеев Компьютерная верстка Н. Ю. Травкин Лицензия: код 221. Серия ИД. № 02262 от 07.07.2000 г. Подписано к печати 03.08.2009 г. Формат 6ОХ9ОУ,6. Гарнитура Garamond Premr Pro. Печать офсетная. Бумага офсетная. Тираж 2000 экз. Заказ № 3907 Издательство Ивана Лимб axa. 197342, Санкт-Петербург, ул. Белоостровская, 28А. E-mail: [email protected] WWW.LIMBAKH.RU Отпечатано с готовых диапозитивов в ГУП «Типография „Наука"». 199034, Санкт-Петербург, 9 линия, 12 ISBN 978-5-89059-128-9